Бесплатный фрагмент - Бумажная свадьба

БУМАЖНАЯ СВАДЬБА

Мила была обыкновенная среднестатистическая женщина. И когда делали комплимент её внешности, она поступала как все наши женщины. Страшно конфузилась, хихикала, краснела, бросалась одёргивать и натягивать на колени платье, поправлять причёску. И бормотала, что сегодня как раз волосы немытые, лицо заспанное, платье мятое и вообще не выдумывайте, она страшнее атомной войны… То есть делала всё с точностью до наоборот из того, что советовали семейные психологи. А следовало — вместо этой массы суетливых, бестолковых, дёрганых движений, произвести всего три действия: усмехнуться, пожать плечами и снисходительно поблагодарить.

Женщина всегда остаётся женщиной. Даже в войну в окопах девчата крутили волосы на пустые гильзы, а для гладкой и розовой кожи натирали лицо крупной серой солью. В освобождённой деревне искали в чуланах топлёный жир — вместо крема…

Вот зачем на свете войны? Потому что кто-то слишком сильно любит деньги и власть. Но ведь нормальному человеку должно хватать того, что ему отмерил бог: хлеб на столе, крыша над головой. У тех, кому этого мало и он хапает, хапает и не может остановиться — это генетический сбой, психическое отклонение. Отсюда золотые унитазы и самолёты для собачек. Таких нужно насильно запирать в клинике, а никак не ставить во главе государств.

Мила прочитала у классика: «Что же такое человек, в конце концов? Ничтожнейший микроорганизм, вцепившийся в глиняный шарик земли и летящий с нею в ледяной тьме? Или это — мозг, божественный аппарат для выработки особой таинственной материи — мысли, один микрон которой вмещает в себя Вселенную?».

Судя по тому, что вытворял с землёй и природой божественный аппарат — всё-таки именно «микроорганизм». Более того, эти опасные воинственные микробы, эта агрессивная плесень ещё и ухитрялась воевать между собой, и угрожала взорвать крошечный, затерявшийся в ледяной тьме Вселенной тёплый голубой шарик Земли.

От отчаяния Майя увлеклась космосом: читала книги, смотрела фильмы. Поняла: такую сложнейшую, прекрасную и одновременно чудовищную конструкцию мог создать только гениальный физик. И имя великому физику было — Бог.

В школе Мила читала про войны и поражалась: как тогда выживали люди? Крыша едет у тех, кто про эти ужасы-ужасы читает — не то что у бедолаг, которых угораздило в то время жить… Из учебников истории ей представлялись картины: взрывы, дымятся воронки, горит земля, багровеют реки, брат оскалившись идёт на брата, от автоматных очередей люди падают в свежие ямы, зияют провалы окон, бесшумными тенями скользят чудом выжившие гражданские… Именно так новейшая история опишет Милино время — волосы дыбом.

Вроде должно быть убито всё, что шевелится… Ан нет, после всепожирающей огненной Гражданской войны вылезли на свет божий целыми-невредимыми герои Ильфа и Петрова. Все эти БЕрлаги, Синицкие, Васисуалии Лоханкины, Варвары Птибурдуковы… Мещане, обыватели, да сколько их! Клопы, забившиеся в щели и пережившие ад.

Но почему сразу клопы? Нормальные люди, благодаря которым во все времена продолжалась жизнь. Пока другие крошили и истребляли друг друга — эти встречались, любили, рожали. Кипели маленькие человеческие страсти, ничтожные радости и трагедии… И опять: почему маленькие, кто сказал: ничтожные? Шекспировские! Войны приходят и уходят, а род людской продолжается именно благодаря этим «клопам». Мила себя, например, клопом категорически не считала.

Правда, продолжить род не смогла: разочаровалась в муже в самый цветущий плодоносный возраст. Прозрение случилось в юбилейные тридцать лет самой Милы и двухлетие их с мужем отношений. Бумажная свадьба. Их засыпали картинами, альбомами, книгами, скромными подношениями в конвертиках. Свёкры подарили весёленькие обои в спальню. Было весело, пели, плясали. Муж пригласил на танец соседскую жену. Стало неприятно. Ничего особенного, Мила современная женщина без комплексов, но… всё равно неприятно. На свадьбе, пусть и бумажной, по этикету жених танцует только с невестой…

Муж дурачился, притворялся чересчур пьяным. Изображал клён опавший, клён заледенелый: в изнеможении клал голову на плечо и на пышный бюст хихикающей партнёрши. Когда сладкий магнитофонный тенор вывел: «Как жену чужую обнимал берёзку» — так страстно и не понарошку стиснул соседскую жену — даже гости опустили глаза. А до рассеянной, пребывающей в туманных космических мирах Милы, наконец, дошли странности в поведении мужа: и частое лицезрение в постели его красивой, мускулистой отвернувшейся спины, и отлучки в гараж, и задержки на работе, и придирки.

Даже Милино увлечение космосом его раздражало. «Найди какое-нибудь нормальное женское занятие, а? Вон, рубашка неглаженая вторую неделю висит».

«Жизнь моя, иль ты приснилась мне?» — выводил сладкоголосый магнитофонный тенор. Прямо про Милу. Их тогда очень быстро развели, ведь детей не было. Она думала, что уж в следующий раз не ошибётся: опытным прохладным глазом выберет любящего, верного, внимательного. Прохладный глаз был — а следующего раза не было, любящих и верных тоже не просматривалось. Вообще никаких не было. И своего жилья тоже: квартира-то мужнина, оттуда её попросили. Дальнейшая жизнь уныло почковалась и делилась на годы, на месяцы, те, в свою очередь, множились на дни. Первого числа — плата за съёмную квартиру, десятого — за мобильный, пятнадцатого — показания счётчика, двадцатого — получка. Тоска.

«Устал я греться у чужого огня, ну где же сердце, что полюбит меня?» Даже оперный певец, полигамный по природе мужчина мечтал о семейном очаге! Даже неприкаянные цыгане раскидывают жалкий шатёр, из мусора, щепочек, веток вьют на ночь гнездо, разжигают костёр… Ни один человек не пропоёт: «Люблю я греться у чужого огня!». Мила села и написала стих: «Живу не любя и никем не любима, ищу лишь тебя — нахожу только зимы…» Скомкала и порвала.

Перед пенсией она скопила на книжке кое-что — ума и нюха хватало вовремя переводить рубли в доллары. Городскую квартиру не осилила, зато на бэушный домик в деревне в самый раз! Вообще-то Мила родилась и всю жизнь прожила в многомиллионном городе. Жила, стараясь не думать об этих человеческих миллионах вокруг: скученных, заживо закатанных в асфальт и бетон — иначе становилось душно, она хваталась за грудь, физически задыхалась. В деревню, в деревню!

Много ли одинокой женщине надо? Сотку картошки, грядку с луком и морковкой, грядку с клубничкой, пару кустиков смородины. Главное, был интернет и можно было с утра до вечера смотреть фильмы о космосе. Хотя в последнее время всюду бесцеремонно лезла грязными лапами политика.

Вместо величественных, захватывающих дух Столпов Творения или Крабовидной Туманности, небрежно и прихотливо раскинувшейся в Созвездии Тельца — Миле снились несуразности. То будто Медведеву страна собирает смс-ками деньги на лечение зубов. И Мила, как дура последняя, послала семнадцать тысяч — целую пенсию! То во сне глухой замогильный голос вещает: «Купи сахарный песок» да «Купи сахарный песок!».

Даже синичка тенькает меж густых ветвей: «Си-Цзинпинь! Си-Дзиньпинь»! Так недолго и с ума сойти.

Одинокая жизнь не улучшает характер. Сказал ведь известный бородатый философ: бытие определяет сознание. Из романтичной нежной женщины Мила неуклонно превращалась в брюзгливую тётку. Но форму поддерживала: обливалась студёной прозрачной водой у колодца, занималась утренними пробежками. Тропа здоровья пролегала мимо кладбища. Отдыхая, Мила сворачивала туда, гуляла между могил и крестов. Вычитала на табличках из дат смерти даты рождения. Если человек прожил меньше Милы — неприятно вздрагивала, если больше — встряхивала головой: ещё повоюем! Особенно воодушевляли смотрящие с того света столетние бабуси.

Иногда, чтобы уж совсем не затянула трясина быта, делала причёску, надевала бусы и ехала в музей или в театр. Каждые три часа мимо деревни курсировал пригородный автобус. Кондукторов в последнее время оптимизировали, а народу бывало битком. Под шумок иногда удавалось проехать бесплатно — мелочь, а приятно. С Милиной стороны это было никакое не воровство, а маленькая месть государству. Своеобразный протест и хотя бы подобным образом восстановление социальной справедливости.

Рядом с водителями пустовало кондукторское кресло, туда они бросали борсетки или папки с путевыми листами. Мила однажды попросилась — водитель покосился и отказал. Эх, где Милины семнадцать лет! Будь она хорошенькой и смешливой, сверкай гладкими розовыми коленками — да шофёр бы сгрёб свои борсетки: милости просим, заглядывал бы в глупенькие глазёнки, наизнанку выворачивался и бил хвостом…

Как жизнь безжалостна к женщине — женский век не дольше чем у подёнки! Хихикающая девочка не догадывалась, как быстро она окажется на месте Милы. А пока торопись, девочка, трепещи прозрачными крылышками смеха, безмятежно танцуй свои отмеренные сутки. А там пробьёт двенадцать часов, хрустальная карета юности превратится в дряблую тыкву старости… А там и на корм рыбам пойдёшь — вон они уже выставили зубастые пасти…

Мила приехала домой и написала в автотранспортное предприятие жалобу на водителя: в дороге лузгал семечки, болтал по телефону, рулил одной рукой и даже вовсе отпускал руль, подвергая жизнь пассажиров опасности!

Говорю же: одинокая жизнь не улучшает характер.

Между прочим, именно а автобусе она, юная, познакомилась с мужем. Кто сказал, что секса в СССР не было?! Добро пожаловать в советский общественный транспорт! Тут тебе и петтинг, и фингеринг, и педофилия, и прочее содомисткое непотребство: мужчин плотно вжимало в мужчин, женщин — в женщин, да не по одиночке — групповуха, человеческая многоножка!

Стиснутые со всех сторон горячими телами, Мила с подружкой тесно сплелись руками и пальцами, перекрикивались, прыскали: молодым всё смешно. Крепко держась за руки, пробились к выходу, вывалились в страшной давке. Шли в толпе, по-прежнему держась за руки и переговариваясь. Странно было, что человеческим течением подружку отбивало всё дальше, а их руки были по-прежнему жарко сцеплены! Так же недоуменно поглядывал на свою руку мужчина рядом — но отбирать ладонь не спешил. Это нечаянное долгое сплетение рук ему явно нравились. Она вспыхнула, ойкнула, хотела выдернуть ладошку — он властно сжал, не отпустил. Ну и пошли дальше вдвоём — по дорожке, по аллейке, по жизни… До бумажной свадьбы.

И снова автобус! В тени остановочного павильона на лавке спал мужичок, от него попахивало винцом. Под лавкой — ополовиненная бутылка. Мила не поленилась, рассмотрела этикетку. Дорогой портвейн — вон они какие, нынешние алкоголики! Мужичок спал, деликатно занимая как можно меньше пространства, уютно, по-домашнему, подложив ладошки под щёку и подогнув ноги в полосатых носках. Башмаки аккуратно задвинуты под лавочку.

Мила опытным женским взглядом подметила всё: и добротность башмаков, и опрятность застёгнутой на все пуговицы клетчатой рубашки, и даже штопку на пятке крупными — не женскими! — стежками. Какой-то юморист прямо над головой мужичка нарисовал зонтик и вывел маркером: «Не ронять, не кантовать». Значит, долго лежит. Мила села рядом караулить ничейную находку.

— Мужчина, а мужчина, — потрясла его за плечо. — Солнышко сейчас до вас доберётся, голову напечёт. Где живёте, давайте провожу?

Мужичок не противился, сказал только, что дом далеко, на окраине деревни. А Мила близко! Не противился, когда завела его в свой огород, вынесла подушку, уложила на мягкую траву в тени под яблонькой. Он с наслаждением выпил колодезной воды из ковшика, сказал «спасибо» — и крепче того уснул.

К вечеру, когда Мила выглянула в окно — мужичка не было, только примятая ямка в траве и подушка аккуратно прислонена к яблоне. Когда успел, ведь Мила выглядывала из окна часто, как кукушка из часов? А она-то постный борщ потомила в русской печи, свекОльных котлет накатала…

Значит, ушёл. А чего она хотела? Это только в телевизоре маленький сюжет подхватывают и разворачивают на двести пятьдесят серий. И заканчивают сценой, где счастливая пара растворяется в лучах заходящего солнца.

Однажды услышала, кто-то бренчит кольцом на калитке. Тот же мужичок! Снова отметила деликатность: не заперто, мог войти, постучать в окно и дверь — нет, дальше калитки не прошёл.

— Хозяюшка! Огород у тебя зарос, а земля хорошая, чёрная. Лопатка имеется?

Понятно. Хочет заработать на вино, а может, и что покрепче. Сухо уточнила:

— Сколько хотите за работу?

— Сколько не жалко.

Все они так говорят. Но копал не шаляй-валяй, а добросовестно, как для себя. В одно ведёрко складывал корни сорняков, в другое — червей. К вечеру огород лоснился, жирно поблёскивал антрацитом. Взял и правда немного, Миле даже неудобно стало. От ужина отказался.

Мила потом расспросила соседку, всё разузнала. Гриша (мужичок) — бобыль, живёт на окраине, но пропащий человек.

— Пьёт?

— Не, рыбак. Мальчишечье, пустяшное занятие. У нас считается: пропащий, никчёмный человек. Все выходные на речке. Хозяйство, двор зарастает — а здоровый мужик на берегу протирает штаны. Жена его ещё в молодости за это прогнала. У неё прямо сердце кипело, ещё и мать с отцом под горячую руку подзуживали.

— Странно, — сказала Мила. — А у меня пол-огорода как трактором вспахал.

— Ещё бы, — сказала соседка. — Пока ты дом не купила, он частенько сюда с лопатой наведывался. Червяк, говорит, в этой земле жирный, красный, шустрый. Рыба на него хорошо клюёт.

Вот и весь секрет. Вот и вся сердечная тайна. Червяк.

А фантазёрка Мила, стыдясь и одёргивая сама себя, столько успела напридумывать. И прогулки на закате, и купание в парном молочном пруду, и ходьбу в лес за грибами и земляникой… Баньку истопят, будут, розовые, распаренные, на веранде пить чай. Мила постель пышную взобьёт… А чего, не такие они и старые.

И даже рыбалку горячо про себя разрешила: да на здоровье! Нельзя человека под себя ломать, иначе это не любовь, а эгоизм и собственнический инстинкт.

…А ларчик-то просто открывался. Червяк, значит.

В калитке деликатно звякнуло кольцо. Стоял Гриша с ведёрком, там плескалось несколько песочно-серых полосатых, полированных щучек.

— Хозяйка, вот на ушичку принёс.

— Сколько? — неприязненно спросила Мила. — За сколько продаёте?

— А вот на ужин пригласите — премного буду благодарен. Ещё в прошлый раз хотел напроситься — да неудобно… Давно домашнего не ел, если честно. Рыбу-то ловлю так, из спортивного интереса. Поймаю, аккуратненько сниму с крючка — и обратно в рЕку.

— Заходите! — сказала Мила. — Но я веган, мясо и рыбу не ем. У меня окрошка постная есть и малиновый пирог.

Пока ели, за столом надолго возникла неловкая, тягостная пауза, только ложки стучали. Гриша сильно покраснел, откашлялся и сказал, ни к селу ни к городу:

— А вы знаете, Мила, что у каждой планеты свой голос? Будь в космосе атмосфера, мы бы услышали изумительные звуки. Земля завывает как ветер в бойницах. Луна скрипит как немазаная телега. А солнце гудит, будто трансформатор высокого напряжения. Или рассерженный рой шершней…

— А Меркурий накатывает глухо, как прибой о скалы! — перебила его Мила. — А Венера поёт нежно как натянутая струна!..

Вечером пошли выпускать щучек. И расписались, и живут себе поживают. Быстро время летит: скоро бумажная свадьба.

НИЧЕГО СЕБЕ ПОЕЗДОЧКА

Давно не было слышно Толика. Даже боязно за него: он свою работу считает одной из самых опасных. С горьким пафосом говорит, что ежедневно и еженощно заступает на смену как в последний раз. Красочно описывает передряги, в которые время от времени попадает. Толик — таксист. И впрямь, не случилось ли чего? Но вот после долгого отсутствия — непохожий на него, слабый, томный голос в трубке: «Чуть концы не отдал. Всё, завязываю с таксованием. Найду работу как у белого человека». Ну, он это не первый раз обещает.

Наконец, появился на пороге. Ужас. Был упитанный молодой человек, в приятных розовых округлостях и ямочках — а тут скинул не менее десятка килограмм. Чёрные подглазья, измождён, ветром шатает, лицо — вялости и цвета перезимовавшего бочкового огурца. На щеке здоровенная, жёлтая от йода царапина. Машет рукой: «Слава богу, жив, на том спасибо».

Нам не терпится услышать от него очередную интереснейшую историю, Толик мастер представлять их в лицах. Ему бы триллеры писать.

Итак, поступил заказ от диспетчера Галюни. С Галюней у Толика хорошие отношения. Он делает комплименты её ангельскому голоску, который, между нами, далеко не ангельский. Сокрушается, что та поторопилась выйти замуж, уж он бы показал ей небо в алмазах. На Новый Год и 8 марта — алмазы не алмазы, — но переводит на телефон мелкие приятные суммы. Галя смущается, отнекивается, однако время от времени подкидывает выгодных клиентов. На этот раз на горизонте замаячила восьмичасовая поездка в соседнюю область, туда-обратно. Это тебе не носиться бобиком по узким кривым аппендиксам родного городка. Таксисты презрительно называют внутренние маршруты «рупь пятьдесят километр». Какая выручка в городке, который можно пешком обойти за два часа?

Собрались выехать в четыре утра, темно ещё было. Из сумерек выступили крупные нахохлившиеся фигуры: две плечистые, мужеподобные женщины в годах и мужчина-здоровяк, тоже на вид пенсионер. Погрузили в багажник звякнувший инструментом мешок, огромный клетчатый баул. Толик в перестройку мотался с таким в Польшу и Турцию: если компактно упаковать, взрослый человек запросто уместится.

— По каким делам едем? — весело заводит разговор Толик.

— Да уж есть дельце, — нехотя отвечают. А мужик хлопнул ладонью по Толикову плечу: «Ты, паренёк, поменьше языком чеши, знай крути баранку». Толик от его дружеского хлопка даже присел. Вот тебе и пенсионер.

Обычно если компания, да ещё с вкраплением женщин — всю дорогу трещат, хоть беруши втыкай. Мужчины начинают с Толиком перетирать за автомобили, политику, футбол. А тут — будто воды в рот набрали. Толик покосился, думал, дремлют — нет, мрачно смотрят в окна, что-то угрюмо обдумывают. Мужик уставился вперёд и тяжело молчит, посапывает широким носом. Толику хотелось заорать: «Разговаривайте, черти, разговаривайте со мной, тормошите — усну ведь! Самый серый час, скольких водителей вырубает в сон на пустынном скоростном шоссе?!». Ничего, справился, щипал себя за нос, брызгал в лицо из пульверизатора, на ходу из термоса чифир прихлёбывал. А там и шарик солнца выкатился — веселей стало.

И даже грузные женщины сзади зашевелились. У одной голос прорезался: хриплый, скрипучий, как ворона каркнула. Лучше бы не прорезался.

— Вас как зовут? — спрашивает.

— Толя.

— Читал, Анатолий, вчерашнюю газетку? Очередного таксистика нашли за городом: задушили, ограбили, обручальное кольцо с пальца сняли, машину угнали. Говорят, маньяки какие-то в наших краях орудуют. Жалко вас, молоденьких парнишоночков, ещё и жизни не повидали.

Мужчина рядом кашлянул, тоже вступил в разговор:

— Я бы на вашем месте хоть пластиковой кабинкой огородился. Видали в иностранных фильмах? Окошечко приоткроют — ровно настолько, чтобы в щёлку деньги всунуть. Да-а… Небось, страшноватенько ездить, когда каждую минуту сзади жди удавку на шею? Вон, глянь на моих женщин, от таких всего можно ждать! Хе-хе-хе, — затрясся от смеха. Толик вежливо хихикнул, но стало как-то не по себе.

Очень ему напомнил этот жирный смешок тот фирменный, у папаши Мюллера — Леонида Броневого. Добренький такой хохоток, дедушкин, лицо в морщинках-лучиках расплывается. А потом каменеет как маска и глаза превращаются в холодные, стальные щёлочки… Вот и у дядьки-пассажира такой взгляд, один в один.

И снова повисла тишина в салоне — мёртвая, зловещая. На полдороге женщины запросились в туалет — хоть что-то женское в них есть. Споро нырнули в дощатый домик на два очка, мужик подался в лес, а Толик окропил пыльное колесо, чтобы дорога под ним мягче стлалась. Пока никого нет, открыл багажник, из любопытства заглянул в мешок. А там — топор с замытым, ещё влажным топорищем, верёвка, две лопаты. Три пары резиновых перчаток, баклажка с водой — чтобы руки мыть. От чего мыть?! Ножовку попробовал пальцем, наточена — кость перепилит. В бауле — большой кусок полиэтиленовой плёнки и даже грубое полотенце имеется, чтобы руки вытирать. Прямо набор маньяка. Гм, дельце у них…

Слышно, женщины за домиком — гал, гал, гал, ругаются, ссорятся, не могут о чём-то договориться. Завидели Толика — сразу умолкли, глаза прячут. Только сейчас заметил, что обе во всём чёрном, как сатанистки.

Едут дальше, Толик молится про себя своему таксистскому богу — а что ему ещё остаётся делать? Когда женщины враз, громко и резко вжикнули «молниями» на сумках — у Толика от неожиданности кожа на затылке как от мороза стянулась. Крутанул руль — едва в кювет не угодили. Но в зеркальце посмотрел, отлегло: это они вынули узелки, запахло едой. Лупят яйца, макают зелёные луковые перья в соль, мужику тоже тряпицу со снедью передали. Что ж, маньяки тоже люди, не мешает подкрепиться перед «дельцем». Значит, грустно подытоживает Толик, ещё поживёт минут двадцать, пока они заправляются.

А ведь впереди должна быть шашлычная, там вечно дальнобойные фуры толпятся. Но ни души, закрыто, санитарный день. Одна женщина, провожая взглядом вывеску, вздохнула: «Давно мечтаю общепитовскую точку открыть, серьёзным бизнесом заняться. Ох, развернусь! Хватит, надоело на перроне чебуреками торговать». И сдержанно предложила Толику:

— Чайку горячего с нами попейте. Покушайте домашних пирожков с мясом, с ливером. Мясо самое свежее, парное — не магазинное мороженное. Холодца отведайте — славный, тугой получился на сахарных косточках.

Толик от чая отказался — ещё подсыплют чего, бывали случаи с товарищами. У него своя минералка имеется. А вот пирожки сами едят, значит, отравы в них нет. Что ж, помирать — так хоть сытым. Откусил — м-м, вкуснятина, во рту тают! Начинка нежная, нежирная, хотя… Странная на вкус, такая, знаете, сладковатая. Чьё мяско, интересуется Толик?

Женщины как монашки опустили глаза, а мужик нехорошо осклабился: «Какая разница, чьё мясо. Отходило, грешное, оттоптало землю ножками. Теперь вот своей плотью страждущих питает». И что-то ещё завернул про агнцов и волков, про жертв и хищников. Точно, похожи на сектантов. Не какие-то бездуховные маньяки, а подсунули под своё душегубство идейную подложку.

У Толика кусок в горле застрял. Едет и невесело придумывает каламбур: «Никто в такое не поверит: начинка везёт своих поваров». Вернётся домой, расскажет. Вернётся ли?!

И тут его просят с оживлённой федеральной трассы съехать на едва видную просеку. Вот оно, началось. Разные грустные мысли обуревают: «Жалко помирать молодым». «Двум смертям не бывать, а одной не миновать». «Пускай лихая смертушка, лишь бы не мучительная и не медленная». В салоне тем временем запахло водкой. И Толику плеснули: «Тут дорога глухая, гаишников нету. Пригуби, мил человек, за помин души раба Божия Анатолия».

Вот и сошлись карты. Отбегали, оттоптали грешные ножки землю…

Я не выдерживаю:

— Толик, мы тебя сейчас сами начнём убивать, медленно и мучительно! Что за манера тянуть кота за хвост! Что там дальше-то было?

Толик делает эффектную паузу, наслаждается моментом. Значит, едут дальше. Лес всё глуше, еловые ветки машину гладят, в окошки лезут, стёкла царапают. А впереди несколько крестов белеют, заброшенный погост. Видать, такое маленькое персональное кладбище у маньяков. Толик кумекает: вот где лежат его предшественники. Или то, что от несчастных осталось после пирожкового бизнеса. Хотя чего там хоронить, у этих поваров безотходное производство: субпродукты в дело идут, косточки на холодец.

Пассажиры с кряхтением вылезли, приглашают:

— Айда с нами, Анатолий, разомнёшься, подсобишь.

Подсобишь в чём? Ямку самому себе выкопать? А делать нечего, перечить опасно. Повели, как под конвоем: впереди женщины лопаты, пилы и мешок несут, сзади мужик с топором. Тут хоть закричись — ни одна живая душа не услышит. Идёт Толик и прикидывает: если прыгнет в сторону и, петляя как заяц, поскачет в сторону машины — успеет оторваться. Лишь бы лопатой вслед не метнули. Молодой, прыткий, добежит. Вдарит по газам…

Скомандовал себе: «Раз, два, три!» и… покатился кубарем, именно как заяц. Подножку поставили, кто из троих — не увидел.

Лежит Толик закрыв голову руками и зажмурившись в ожидании неминуемого удара. А женщины над ним охают: «Под ноги смотри, за кочку зацепился. Вон, щеку до крови разорвал, перевязать нужно». Смотрит — и правда, кочка под ногой. Поднял глаза выше — прямо перед ним заросший холмик, жестяной голубенький памятник, на нём выведено имя — Анатолий, фамилия и даты рождения-смерти плохо видны: стёрлись.

Тут женщины про таксиста и про его щеку забыли. Запричитали: «Вот и добрались до тебя, Толюшка!» Стянули чёрные платки и давай утирать слёзы. И вовсе лица у них не мрачные, а добрые, бабьи. А что невесёлые всю дорогу были — так ведь не на свадьбу ехали. Потом женщины захлопотали, лопатами подправляют могилку. Мужик рубит неподалёку молоденькие берёзки, мастерит лавочку. Толику сунули ножовку — выпилить разросшийся кустарник.

Убрались, сполоснули руки из баклажки, раскинули поминальную стряпню. И уж тут изголодавшийся, измученный Толик на радостях так налёг на пирожки — в ушах трещало и в брюхе пищало.

— Так с чего ты в больницу загремел, и худой и зелёный вид имеешь, краше в гроб кладут?

Оказалось, не рассчитал Толик с пирожками, один накинулся и почти всю стряпню слопал. А жарко было, мясо в пирожках, видно, подпортилось. Полоскало беднягу двое суток со всех концов, до туалета не успевал добегать. Да ещё в больнице промывание делали. Нет, не пойдёт у тётенек пирожковый бизнес, не соблюдают гигиену и правила хранения скоропортящихся продуктов.

— Зато полное очищение организма, знаешь, сколько за него в платных клиниках берут? Ты аж как стёклышко светишься. Ну давай выздоравливай. Таксовать-то вряд ещё будешь, такие страсти пережил, можно сказать, смерти в глаза заглянул?

— Смейтесь, смейтесь. Совсем собрался, да вчера Галюня позвонила. Выгодные клиенты, в какой-то Новочеркасск ехать. Смотрел по карте — ничё так, на полсотки тыщ выгорит. Не слышали про Новочеркасск?

— Слышали, Толик. Родина Чикатило…

ПОКА НЕ ОТКЛЮЧИЛИ ЮТУБ…

— Дикция — это не фикция. Дикция — это не фикция… Хорош звук, когда рот кругл. Хорош звук, когда рот кругл.

Я разминаюсь перед записью, округляю рот буквой «о», собираю губы в трубочку, растягиваю рот до ушей как Арлекин. Другого выхода нет: минута высокопрофессиональной многоголосой озвучки с фонами и музыкой стоит от пяти тысяч. Прочие чтецы с приятными голосами, предлагающие себя в интернете в великом множестве — делают громадное количество ошибок, порой из-за небрежности и торопливости пропускают целые абзацы! Приходится тщательно перепроверять, посылать на исправление.

Не мне бы это говорить — как выяснилось, я тоже безграмотный человек Особенно с ударениями полный швах. «Человека выдают два обстоятельства: если он неправильно ставит ударения в словах и задаёт глупые вопросы», как заметила героиня популярного фильма.

Ударения для меня ещё со школьных лет — особая статья, полный коварства и опасностей мир, странный и порой лишённый смысла. В этом я убедилась, попав после школы в большой город. И ведь не оправдаешься: «У нас так говорят». Книг прочитано огромное множество — тайно, за тарелкой супа, под одеялом, замаскированных под учебники (маме не нравилось моё увлечение). Но театров, где услышишь красивую живую правильную речь — не было их у нас в селе, театров…

Я пыталась включать логику. Логично было бы ставить ударение по ключевому слову, от которого произошли прочие однокоренные. Но там «наверху» решили, что так дело не пойдёт. Почему? По кочану. Некие учёные мужи — не нам чета — определили. И все должны плясать под их дудку. Такой ответ меня не удовлетворял.

Ударения, пришла я к выводу ещё школьницей, вообще штука от лукавого. Все эти правила, где исключений больше, чем самих правил, придуманы эстетствующими авторами никчёмных диссертаций, ненавистниками рода человеческого, чтобы гражданам жизнь мёдом не казалась.

Порой сами составители не находят общий язык, противоречат друг другу. Взять слово «смоляные». Первый же сайт, крупными буквами:

Фонетический разбор слова «смоляные». Смоля́ные — слово из 4 фонетических слогов: смо-ля-ны-е. Ударение падает на 2-й слог. Вот ссылочка для любопытных: phoneticonline.ru

Сайт ниже:

ФОНЕТИЧЕСКИЙ РАЗБОР СЛОВА «СМОЛЯНЫЕ». В слове смоляны́е:

1. 4 слога (смо-ля-ны́-е).

2. Ударение падает на 3-й слог: смоляны́е

Эй, господа лингвисты, сначала между собой договоритесь! Не можете придти к единому мнению, только людей смущаете. Прямо-таки война яичных тупоконечников и остроконечников.

Тут, как в завещании: кто написал последнюю редакцию и успел тиснуть в интернете — то и прав. Того и тапки. В крайнем случае, скрепя сердце, так и быть, соглашаются на два варианта…

В общем, будучи студенткой, пришла к выводу, что ударения не несут никакой смысловой нагрузки, разве что благозвучие достигается, и то спорный вопрос. Выдуманы исключительно для того, чтобы напустить туману, выделиться, щегольнуть своим превосходством: так «красивше».

Между прочим, звёздные актёры старой закалки таскали с собой толстые словари ударений. Сейчас легче, в любой момент можно нырнуть в смартфон, свериться. И ведь не боятся потерять свою непогрешимость, рухнуть с пьедестала. Знаменитая писательница, озвучивающая свои книги, с улыбкой призналась, что — вот тебе раз — оказывается, до сих пор делала ошибки в ударениях. Например, в слове «ягодицы».

Знаменитым легче, их защищает мощный ореол избранности и неприкасаемости. На страже их репутации стоит армия профессиональных актёров, фонетистов, акцентологов, риториков. У меня таковых нет, и читательницы отрываются по полной. Так назойливая мошка, покружив над плотно экипированным человеком в накомарнике, радостно набрасывается на раздетого рядом. Думаю, дамы даже не особо вникают в суть читаемого. Просмотр вполглаза, прослушивание вполуха, прищур хищный. Цель одна: найти ошибку, взмыть, возликовать, возрадоваться: «Ага!..»

«Хорошее воспитание не в том, что ты не прольёшь соуса на скатерть, а в том, что не заметишь, если это сделает кто-то другой». Гм… В данном случае цитировать Чехова не уместно. Я разливаю соус — то бишь ошибки — не на скатерть, а в нежные, привыкшие к изыскам читательские ушки, режу их утончённый слух.

Хорошо бы, если бы они делали замечания без свирепой радости, деликатно.

Случаются курьёзы. Меня уличили на неверном произношении слова «пуловер». Я рассказала знакомой филологине. Она от души снисходительно и добродушно посмеялась И сказала:

— Ну как можно! Конечно же, ударение на второй слог: по- лУ- вер!