Бесплатный фрагмент - Будущего нет

ГЛАВА 1

Лето одна тысяча девятьсот восемьдесят восьмого года от р. Хр., во все еще Советском Союзе, выдалось неприлично жарким с большим количеством солнечных дней и полным отсутствием атмосферных осадков, так характерных для этого времени года в Ленинграде.

Горожане, ловя момент, толпами ринулись на тогда еще благоустроенные пляжи северного побережья Финского залива, напялив на себя текстильную продукцию местных кооператоров, изобилующую мульками, налепленными на одежду без всякой системы. На одной и той же рубашке, к примеру, можно было встретить логотипы фирм «Найк», «Адидас», «Рибок» и, уж совсем не к месту, «Мерседес Бенс».

Но на лоно природы тянуло далеко не всех. Большая часть продвинутой молодежи, воодушевленная социальными реформациями, переживала очередной приступ»”» «22222лллллвлв» надежды на светлое будущее. Новое поколение неистово штурмовало двери фойе зимнего стадиона.

В то лето в городе на Неве не ожидалось крупных спортивных состязаний и косметический ремонт конюшен произведен не был. Стены грустно-желтого цвета удивленно взирали на происходящее белыми проплешинами местами облупившейся краски.

Но более всего недоумевали и от этого ужасно мучались сотрудники правоохранительных органов. Они не понимали, как к многочисленной, пестрой, неорганизованной толпе нельзя применить никаких карательных санкций. Толпа, в свою очередь, также была недружелюбно настроена к властям и периодически подтверждала это, дружно скандируя «Раз, два, три, все менты — козлы».

Весь этот вопиющий беспорядок назывался шестым рок-фестивалем и, по сравнению с другими рок-фестивалями имел гораздо больший резонанс в среде молодежи. Брожение в умах было еще не так явно выражено, но уже пустило свои зловонные корни на фоне иллюзии гласности и вседозволенности. Фестиваль переживал свой предпоследний день и народу на площади было гораздо больше, чем в другие дни, благодаря предстоящему выступлению группы ДДТ. Билетов на концерты не было и умельцы, заполучив у счастливчика вожделенный подлинник, при помощи нехитрых канцелярских принадлежностей, мастерили копии.

Именно этим и был занят юноша мирно подпирающий серую, недружелюбную стену кинотеатра «Родина». Длинные, соломенные волосы, заправленные за уши, и этюдник, временно служащий импровизированным столом, выдавали в нем натуру задумчивую и неимпульсивную. Серебряное колечко в мочке левого уха и добрая дюжина фенечек довершали образ неоромантика. Молодого человека звали Кузьмой.

Из белого облака пуха, летящего с тополей, растущих в центре площади, вынырнула затянутая в черное, юная особа. Дорогое, явно привозное, обтягивающее платье выгодно подчеркивало округлые формы, в которых местами еще угадывалась детская сюсюканная припухлость. Особа очень женственным, еще в детстве подсмотренным у мамы и ставшим теперь привычным, жестом поправила короткие, пышные, черные волосы и решительно, презрев откровенные взгляды со стороны молодых людей в рванных кожаных куртках, направилась через площадь к одинокой фигуре.

— Привет, мученик, — тонкими, длинными пальцами девушка взъерошила и без того несовершенную прическу Кузьмы и уселась на корточки рядом, кокетливо подперев голову руками.

— Не так уж я и мучился, — ответил Кузьма и предъявил Кристине, а именно так звали девушку, две блестяще сработанные копии, ничуть не отличающиеся от оригинала.

Кристина внимательно осмотрела билеты и одобрительно цокнула языком.

— Пойдем, дунем, — предложила она и извлекла из нагрудного кармана плотно забитую папиросину. — Это гашиш привозной из Индии, друзья угостили.

— Конечно, пойдем, только быстрее, а то концертное мероприятие сейчас начнется, — ответил он.

Прохладой и сыростью манила к себе черная дыра парадного в одном из дворов на улице Толмачева. Кузьма всегда с опаской пересекал границы света и тьмы, но разумеется в данной ситуации он нb одним жестом не выдал своего взволнованного состояния. Сейчас этой границей была покосившаяся деревянная дверь и три ступеньки, ведущие куда то вниз. Немного адаптировавшиеся к темноте глаза постепенно начали различать белые и красные квадратики, покрывающие пол.

«Сколько же тысяч ног помнят эти выщербленные временем плитки?» — подумал Кузьма а вслух произнес.

— Жаль, что на земле не осталось места где бы мы с тобой были первыми и единственными.

— Ты завидуешь Адаму и Еве? — спросила Кристина и щелкнула зажигалкой. Пламя выдернуло из полумрака высокие своды с массивной, местами обвалившейся лепниной. Черные змеи электропроводки и телевизионных кабелей уходили куда-то через потолок в небо. Железная дверь телефонного щита была приоткрыта и оттуда свисала какая-то ветошь. Воздух наполнился запахом настоящего индийского пластилина.

— Ты никогда не замечала, что хаос и запустение очень уютны? — спросил Кузьма, передавая папиросу девушке.

— Ты совершенно не говоришь мне того, что обычно говорят другие юноши, — заметила Кристина, слегка закашлявшись.

— А что тебе говорят другие юноши?

— Всякую дребедень, вспоминать не хочется.

— Ну я тоже говорю всякую ерунду, — смутился Кузьма.

— Нет, ты говоришь не ерунду и сам прекрасно это знаешь, — Кристина затянулась, еще больше, обогатив воздух вокруг себя смолистым ароматом.

Что-то в этих словах заставило Кузьму вздрогнуть, а может быть ему это показалось или, что скорее, он еще не был до конца знаком со всей гаммой воздействия тетрагидроканнабинола на человеческий организм.

— Пора, концерт начался, — сказала Кристина, щелчком заслала пожелтевшую гильзу в телефонный щиток и, взяв Кузьму под руку, направилась к выходу.

Рассеянные кучки молодежи на площади теперь сконцентрировались у входа и их число увеличилось, как минимум, вдвое.

— Самое время соваться с нашими подделками, — сказала Кристина.

Соваться с подделками было действительно самое время, так как обалдевшие от напирающей толпы, контролеры успевали только получать в руки мятые бумажки, на рассматривание которых времени уже не было. Вместо билета запросто можно было бы предъявить проездной талончик, что собственно многие и делали, мысленно благодаря незатейливую отечественную полиграфию.

Толпа разлучила Кузьму и Кристину, несмотря на отчаянные попытки обоих помешать этому и встретились они только перед сценой, в эпицентре событий, где самые рьяные поклонники творчества Шевчука без устали выкрикивали его незамысловатое имя.

— Я уж и не надеялся тебя встретить, — увидев Кристину и поймав ее за руку, прокричал Кузьма.

— От меня так просто не отделаешься, — сказала она и, повернувшись к нему спиной, попросила, — у меня лифчик расстегнулся, можешь застегнуть?

Кузьма, изрядно смутившись, начал неуклюже шарить руками по платью.

— Да ты расстегни и напрямую, все равно всем пофиг, — прокричала Кристина.

С первыми аккордами, настроившими толпу с беспорядочных криков на оглушительный ор в унисон, в замке что то щелкнуло и Кузьма понял, что он справился с поставленной задачей.

— Спасибо дорогой, — сказала она и, повернувшись, лукаво улыбнулась, — надеюсь, когда ты будешь его снимать у тебя получится быстрее.

Кузьма смутился еще больше, то ли от своей нерасторопности, то ли от слов «когда ты его будешь снимать», но магический хриплый голос моментально заставил его сердце биться в такт музыке.

Кузьма всегда чувствовал себя не комфортно в присутствии людей, которые так экстремально и, порою, нарочито выказывали свои эмоции, но сейчас он даже завидовал большинству бесшабашно беснующихся подростков, которые безропотно подставляли свои тела и души под потоки рифмованных призывов к свободе и любви. Он был влюблен и, обнимая Кристину за плечи, считал себя свободным, по крайней мере на данный момент, но это было сугубо личное и в силу своего характера делиться этим с кем бы то ни было он не хотел. Кузьма был очень похож на своего отца, который являлся типичным представителем поколения физиков — лириков. В одном из разговоров по душам, отец сказал «мы с тобой не способны на крайние чувства и, уж тем более, на крайние поступки». Кузьма был согласен, тем более, что это каким-то образом делало его непохожим на всех остальных. Другое дело, в глубине души он все же считал, что в критический момент на крайний поступок способен любой человек, но судьба ему лично еще не подкидывала таких шансов.

Марихуана делала свое пагубное дело и Кузьма, позабыв про концерт, стоял тупо уставившись на вибрирующую колонку, обильно орошающую беснующуюся толпу децибелами.

Тремор колонки, вместе с острым и длинным, как шпага, четко очерченным лучом света внезапно совместились на полпути и ударили в лоб Кузьме. Это внезапное вторжение в самое сокровенное — в мозг, испугало его. Что-то чужое пыталось перестроить работу его мыслей. Начало было незаметное, даже нежное, вкрадчивое, но потом что-то управляющее этим экзогенным вмешательством стало грубым и довольно настойчивым. Кузьма сильно заморгал, пытаясь перерубить ресницами луч света на составляющие. Закружилась голова и тысячи кусочков разлетелись по залу, внедряясь в плохо стриженные головы панков, химические завивки и крашенные челки сиповок.

«А ведь Кристина не красит волосы» — кто-то с упреком подумал в голове у Кузьмы. — «Ведь ты догадывался, что она не как все. Вспомни ее манеру говорить, одеваться, отставлять левую ногу, когда она стоит.»

— Кузя! Милый, что с тобой, я тебе ору, а ты не реагируешь, — разметав ступор, перед лицом Кузьмы возникли ходящие ходуном губы Кристины.

— Это был не я, — ответил он осипшим голосом.

— Фу ты! — вздохнула Кристина, — все понятно. — Она повернулась к нему спиной и, положив голову на его плечо, прокричала прямо в ухо, периодически задевая пухлой нижней губой серьгу, — они все дураки, в том числе и Шевчук.

— Это почему? — удивился Кузьма.

— Когда я сдавала историю, то вычитала кое-что. Был у Пушкина такой друг — Чаадаев, ну из декабристов.

Кузьма кивнул и закусил фильтр очередной сигареты. Кристина поцеловала его в ухо и задумчиво произнесла:

— Прошлое России бессмысленно, современность тщетна, а будущего у нее нет.

— Это что? — спросил Кузьма, выпуская дым так, чтобы не попасть на ее тонкое, загадочное в этом полумраке лицо, заполненное игрой отблесков от светомузыки и пробивавшихся сквозь шторы лучей света.

— Это сказал Чаадаев, или написал — не помню, но помню за это его объявили сумасшедшим, — ответила Кристина и, обняв его за шею, серьезно посмотрела в глаза.

— Ты тоже иногда какая-то странная, — отвел глаза Кузьма.

— Это не странность, это просто я в тебя влюбилась.

Хотя Кузьма и имел ранее определенные контакты с девушками, но вот так искренне и открыто ему признавались в любви в первый раз, а может это была та самая девушка признания которой он ждал больше всего на свете, втайне надеялся на него, но верить не смел. Ему хотелось, чтобы эти банальные слова прозвучали еще раз и чтобы прозвучали только они, чтобы все вокруг прекратило свой бессмысленный бег: затихла музыка, замерли в нелепых позах люди, остановились машины, не теребил листья и ее прекрасные волосы назойливый, душный ветер. Это было самое счастливое мгновение в его жизни, но это было только мгновение.

— Пойдем отсюда! — сказал он стряхнув с себя оцепенение и, схватив ее от поспешности несколько грубо за запястье, потащил к выходу.

От всего того, что только что произошло Кузьма испытывал необыкновенное удовольствие и умиротворение. Такое бывает когда проснешься после счастливого, доброго сна и еще не понимаешь, что ты проснулся.

Летнее солнце медленно заваливалось за Инженерный замок, оставляя влюбленным в качестве привета сотни своих маленьких, изломанных отражений в высоких окнах ленинградских домов.

Они стояли посреди улицы и целовались, не обращая внимания на старушек совершающих вечерний моцион, на лай собак выгуливаемых этими самыми старушками, на гудки проезжающих мимо автомобилей. В тот момент все это не существовало для них.

— Пойдем я покажу тебе лучший проходняк города, проговорил Кузьма и, обняв Кристину за плечи, повел куда-то в сторону улицы Халтурина.

Темная, длинная подворотня окунула обоих в приятную прохладу и сырость. Звук шагов гулко раздавался в тишине и, отражаясь от серых, невзрачных стен, возвращался к ним с удвоенной силой, создавая впечатление торжественной загадочности происходящего.

Подворотня сменилась таким же длинным коридором с потолком в виде арки и маленькими, узкими окошками по бокам.

— Куда ты меня ведешь? — спросила Кристина.

— Сейчас ты увидишь феерическое зрелище, — ответил Кузьма, — подожди.

Коридор неожиданно сменился огромной парадной с белыми мраморными колоннами, из которой через открытую дверь они и вырвались наружу. Пространство тут же разлетелось в разные стороны, подобно взорвавшемуся, гигантскому воздушному шару. От неожиданности влюбленные глубоко вздохнули и в их глазах отразилось красное солнце, пронзенное насквозь шпилем собора Петра и Павла.

Город падал в объятия очередной белой ночи, увлекая за собой тех, кто не мог спать. Нева таскала по своим, неизменно темным водам, прогулочные катерки, набитые праздным людом.

— Пойдем, спустимся к воде, — сказала Кристина, — я хочу подышать воздухом.

— Пока ты будешь дышать, я напишу тебе стихотворение, — Кузьма начал рыться в черном фотографическом кофре. Достав оттуда тетрадь, он развернул ее и выдрал из середины двойной листок.

— Гранит какой науки грызешь? — спросила Кристина и опустила ноги в воду, предварительно скинув туфли и, подняв платье, обнажила острые коленки.

— Биология, — ответил Кузьма, — по просьбе родителей собираюсь в медицинский, но сам не очень хочу.

— Ба, мои черепа тоже пророчат своей доченьке будущее в медицине, — взбивая воду ногами воскликнула Кристина.

— Чего же ты раньше не говорила? — возмутился Кузьма.

— А мы с тобой еще о многом не говорили, — Кристина лукаво улыбнулась и отвела взгляд.

— Твои коленки сбивают меня с рифмы, — заметил Кузьма.

— Не ври, ты еще ни строчки не написал, — Кристина вытащила левую ногу и стала с интересом рассматривать свою ступню.

— Ладно, я сейчас напишу, а потом поговорим о карьере, — Кузьму вдруг охватило то состояние в котором ручка, как маленькая антенна фиксировала неведомые волны и безостановочно скакала от стиха к стиху, отражая что-то идущее от сердца на бумаге. Это было вожделенное состояние без времени, без вранья. Строфы голые, лишенные притворного стыда ложились на чистый лист, показывая все.

— Только гладь воды

Да усталость снов

Только б убежать

И не знать любовь

По граниту как

По траве весной

Босиком с тобой

Только бы с тобой

От тяжелых вод

До тяжелых дум

Мыслей твоих сев

Напрягает ум

Выгони меня

Не могу молчать

Эту ночь в раю

Надо бы кончать, — прочитал он и выдохнул.

— Обещай, что никогда и никому не будешь читать этих стихов, — каким-то слишком серьезным голосом произнесла Кристина после некоторого молчания, — и отдай мне пожалуйста, оригинал.

Возникла неловкая пауза. Кузьма покраснел и протянул Кристине листок. Та взяла его, положила в наружный карман и, желая как-то смягчить серьезность, и неловкость момента, переменила тему:

— Ты в какой институт будешь поступать?

— Наверное в первый, а может быть в Сан-гиг, — пожал плечами Кузьма, — там где на вступительных физики не будет, а то я чего-то с ней на Вы.

— У меня в Сан-гиге папа кафедрой заведует, — как бы невзначай сказала Кристина.

— Ого, составишь протекцию? — спросил Кузьма.

— Посмотрим на ваше поведение, товарищ абитуриент, — засмеялась она.

— Я буду стараться, — улыбнулся он.

* * *

Жидкий полумрак затекал в расщелины проходных дворов и колодцев, остужая уставшие от дневного зноя каменные кельи коммуналок. Кузьма вел Кристину одному ему ведомыми тропами. Он периодически посматривал на небо, как будто сверял свой путь по седым пятнам облаков.

— Куда ты меня тащишь? — спросила Кристина, украдкой посмотрев на часы.

Кузьма не заметил этого движения, да и самого вопроса не расслышал, будучи поглощенным поиском чего-то, только одному ему ведомого. Люди и машины уже легли спать и теперь ничто не мешало голосам влюбленных обрести эхо.

— Куда ты меня ведешь? — повторила она.

— Вот! — ответил он остановившись перед семиэтажным серым домом, полуразрушенным, видимо подготовленным к сносу.

— Ты хочешь, что-бы мы вошли туда? — испуганно спросила Кристина.

— Да, конечно, — ответил Кузьма, — благодаря нерасторопности городского коммунального хозяйства, мы имеем возможность безнаказанно войти в любую чужую квартиру и подсмотреть отрывки чьих-то давно ушедших снов.

— Ну что ж, это довольно поэтично, — улыбнулась Кристина и смело шагнула на битый кирпич, толстым слоем покрывавший ступеньки лестницы, ведущей в сырую темноту, — но если что-то случится — я на тебя рассчитываю.

— Здесь с тобой ничего не случится, это место особенное! –обнимая девушку за талию и чуть подталкивая ее вперед, торжественно произнес Кузьма.

Крошки кирпича тихонько хрустели под изящными туфлями Кристины и превращались в пыль под тяжелыми армейскими ботинками Кузьмы. Пыль собиралась в струйки и сыпалась куда-то в темноту бесконечного, бесперильного пролета.

Добравшись до седьмого этажа, они вошли в огромную, наверное двухсотметровую квартиру. Двери во все комнаты были распахнуты и образовывали коридор, заканчивающийся белым пятном проема, ведущего на балкон.

— Ого, здорово! — сказала Кристина и оторвала лоскут слоенных обоев, обнажив приклеенную когда-то давно пожелтевшую газету.

— Я не сомневался, что тебе понравится, — Кузьма удовлетворенно улыбнулся, — ну, что там пишут?

Кристина щелкнула зажигалкой и прищурилась:

— Газета сорок шестого года, отмена карточной системы и, конечно же, хвалят товарища Сталина за счастливое детство наших родителей.

Пройдя еще пару комнат они наткнулись на старенький черно-белый телевизор, стоявший на полу в темном углу.

— Надо же, кто-то забыл! — сказала Кристина.

— Они к тому же забыли выдернуть вилку из розетки, — произнес Кузьма, оглядывая телевизор со всех сторон, — давай его включим.

— Нет не надо, он может взорваться или током ударит.

— Ладно, давай не будем, — с сожалением сказал Кузьма, убирая уже занесенный над тумблером палец.

— Пойдем, — сказала Кристина и потянула его за рукав.

Кузьма же не торопился уходить и, остановившись, посмотрел на темный экран. Ему вдруг показалось, что на экране появилась призрачная голубая искра, она пробежала по диагонали и исчезла, оставив после себя едва заметный, тающий на глазах светло-серый след.

— Пойдем, выйдем на балкон, — повторила Кристина и потянула за рукав настойчивей.

Кузьма решил не обращать внимания на подобные фотопсии и последовал за девушкой. Подойдя к балкону, они уже собирались вступить на него, но вдруг юноша остановился.

— Давай-ка сначала проверим, сможет ли он нас выдержать? — Кузьма огляделся, поднял с пола кусок трубы и размахнувшись со всей силы ударил ей по балкону.

Раздался устрашающий треск и ржавые перила, как то спокойно попрощавшись со стеной, рухнули в бездну, увлекаемые тяжелым балконом. Послышался грохот, усиленный многократным эхом, и снизу медленно поднялось густое, серое облако пыли.

Некоторое время они стояли в оцепенении и молча смотрели на, незахваченный катаклизмом, кусок штукатурки, ритмично покачивающийся на торчащей из стены, железной арматуре. Он был правильной треугольной формы и удивительно походил на голову гремучей змеи, повторяющей монотонно: «так и надо, так и надо».

— Сейчас бы постояли на балкончике, — хриплым голосом произнесла Кристина.

— Да, интуиция великая вещь, — попытался пошутить Кузьма.

Хорошее настроение как-то сразу улетучилось и остался неприятный, тревожный осадок. Проходя мимо телевизора, Кузьма бросил на него взгляд, но экран был черен и пуст.

По пути домой разговор не клеился и Кузьма переживая тягостное молчание, мучился от того, что в его голове не могла родиться ни одна стоящая фраза. Кристина тем временем, беззаботно улыбалась и смотрела в бледные глаза звезд, подтверждающих своим существованием бесконечность времени и беспредельность пространства.

— Что ты надулся как пузырь? — как-то очень весело спросила она.

— Я не надулся, — пробубнил он недовольно и пнул ногой пустую консервную банку, — а почему ты молчишь?

— Я смотрю на звезды, — как бы не замечая его состояния, ответила Кристина, — и, смотря на звезды, понимаю, что наше прошлое и будущее лишь доли секунд для них.

— Будущего нет даже у звезд. Может быть ты смотришь на свет давно, очень давно погасшей звезды.

— Значит я смотрю на прошлое?

— Нет, ты смотришь на настоящее, потому что свет ушедшей звезды — все еще свет, — ответил Кузьма.

— Не умничай, тем более чужими словами, — Кристина остановилась, — обними меня и иди наконец рядом.

— Не важно чьи слова, главное хорошо сказано, — уже более радостным голосом произнес Кузьма.

Дальше они шли обнявшись, путаясь в ногах, спотыкаясь, но не разжимая объятий.

— Почему-то только с тобой я могу ходить вот так обнявшись и больше мне уже ничего не надо.

* * *

Прежде чем Кристина исчезла за тяжелыми профессорскими дверьми, стараясь перед этим как можно тише поворачивать ключ в скважине, они попрощались как минимум десять раз. И раз десять Кристина спросила:

— Ты позвонишь мне завтра?

— Конечно, когда лучше? — трогая ее за волосы и вдыхая их нежный аромат, спрашивал в свою очередь Кузьма.

— Звони где-то в пять часов, я буду ждать.

— Да, — Кузьма еще раз прижал Кристину к себе и отпустил.

— Я буду ждать.

* * *

«Я буду ждать!» — звучало у него в голове и он бежал по пустым улицам от счастья не чувствуя под собой ног. Домой совершенно не хотелось, тем более, что уснуть сейчас он вряд ли бы смог.

«У меня ведь теперь есть конкретное место, где все началось и решилось, где я абсолютно точно понял, что люблю» — подумал Кузьма и направился к разрушенному дому.

В одну секунду он взлетел на седьмой этаж, не обращая внимания на тяжелый кофр и этюдник, бившие его по коленям. Перед дверью в квартиру он внезапно остановился и его охватила какая-то непонятная дрожь.

«Наверное слишком долго бежал» — подумал Кузьма и направился вглубь квартиры. Он подошел к куску обоев, который оторвала Кристина и нежно его потрогал.

Пройдя еще одну комнату, он вдруг отчетливо услышал характерное шипение включенного телевизора.

«Там кто-то есть, лучше пожалуй бы убежать» — подумал он, но нарастающее любопытство потащило его вперед.

В комнате никого не было, но телевизор работал, демонстрируя вечный сериал «мультфильма про микробиков». Кузьма остановился, как вкопанный и, не видя никакого разумного объяснения происходящему, подошел к телевизору и щелкнул тумблером ПТК.

Появилось абсолютно четкое изображение незнакомой и странной комнаты, похожей на декорации футуристических фильмов. У Кузьмы сильно закружилась голова и он понял, что теряет сознание, падая внутрь телевизора, на пол этой самой комнаты.

«Неужели у нас ночной канал?» — только и успела мелькнуть в его голове последняя мысль.

ГЛАВА 2

Кузьма пришел в себя от того, что в нос настырно лезли ворсинки мягкого коврового покрытия и, будучи не в силах бороться с защитной реакцией, он дважды сильно чихнул.

— Ты что улегся на пол, решил утренней гимнастикой заняться? — в комнату вошла Кристина в одних трусах.

Кузьма приподнялся на локтях, очумело потряс головой. Перед глазами плыли какие-то мрачные круги и контуры предметов выглядели несколько размытыми. Он сконцентрировал свой взгляд на огромном телевизоре и когда тот приобрел более или менее четкие очертания, Кузьма наконец пришел в себя и сел. Телевизор заслонило лицо Кристины с широко открытыми глазами и зубной щеткой, торчащей изо рта.

— Фу ты, черт, наверное я резко встал и потерял сознание. У меня в голове даже промелькнули события десятилетней давности, когда мы только с тобой познакомились, — пробубнил он, поднимаясь.

— Что это за странности? Какие еще события? Ты что, эпилептик? — спросила Кристина, продолжая чистить зубы, — заваливаешься в обмороки по утрам, эпилептическая аура к тому же, вон шишку себе набил. Я тебя сегодня за руль не пущу.

— Да какая эпилепсия, — рассердился Кузьма, — просто встал резко и кровь от головы отлила, бывает же такое.

— Бывает-то бывает, но на всякий случай заедем на нервную кафедру, пусть тебе энцефалограмму снимут, — сказала Кристина и вышла из комнаты.

«Да, рог здоровенный» — подумал Кузьма, рассматривая в зеркале гематому на лбу, — «Но нечего прохлаждаться, надо идти в институт, а то и так три дня пропустили.

Внезапно включился и заорал голосом Мерлина Менсона, поставленный на таймер телевизор и по экрану побежала строчка телетекста увенчанная датой: 15. 06. 99. Кузьма судорожно начал искать пульт, чтобы убавить громкость и, когда Мерлин немного поутих, из кухни донесся голос Кристины:

— Иди жрать и выключи этот чертов ящик.

«С добрым утром», — подумал Кузьма и отправился на зов любимой.

Способность принимать решения, помогающие продвижению по лабиринту жизни к какой-нибудь цели, с годами возрастает. Человек приобретает знания, чужой и свой опыт, учится управлять эмоциями и совершает строго определенные поступки. Каждый из нас тащит по жизни тележку с этим багажом. У одного там порядок, все разложено по полкам и, когда возникает необходимость принять какое-либо решение, он не волнуется и твердо знает, что обязательно найдет единственно верный выход, правда, такие люди рискуют заблудиться в чаще чужих умозаключений и, в конечном итоге, потерять самого себя. Люди другой категории, пыхтя и обливаясь потом, тащат за собой этот груз, но воспользоваться картотекой жизни не могут, так как карточки лежат, как попало. У таких людей энергоинформационная структура, называемая душой, расщеплена и восстановлению не подлежит, за исключением тех редких случаев, когда на пасмурном небосклоне их сознания появляется солнышко. Представители третьей группы без труда, легкомысленно носочком ботинка толкают перед собой пустую тележку или вовсе забывают ее за ненадобностью в месте последнего ночлега. Эти каждое утро рисуют себе новую систему координат и передвигаются в пространстве в пределах одного дня.

Однажды, напившись, Кузьма попытался донести все вышеупомянутое до ушей малознакомой собеседницы одной из подружек Кристины. На что собеседница, робко молчавшая по ходу всего повествования и все время вызывавшая турбулентные завихрения прокуренного воздуха своими пышными ресницами, уступая натиску пьяного монолога, спросила:

— Неужели ты все время об этом думаешь?

— Те, кто все время об этом думают, крепко прикручены вафельными полотенцами к железной койке в надзорной палате, — ответил Кузьма и понял, что в данный момент он думает о невообразимом сходстве напомаженных, влажных от коктейля губ собеседницы с абстрактными наружными женскими половыми органами.

Последовательное посещение туалета, ванной комнаты и, наконец, кухни Кузьма назвал «путем мудрости», так как на этом ограниченном участке пространства в его бедный фосфором и измученный похмельем мозг наведывались чрезвычайно «оригинальные» мысли.

— Сегодня надо обязательно исправить пропуски в журнале, а то потом с ума сойдем все это отрабатывать, — Кристина засунула в рот последний ноздреватый тостик покрытый полупрозрачной медузой абрикосового джема и запила его приличным глотком «Эспрессо».

— Я падаю в обморок не по причине органических изменений головного мозга, а в результате банального недоедания, — ни с того, ни с сего завелся Кузьма, — ты кроме тостов с джемом и мюсли ничего на завтрак не подаешь.

— Открой холодильник и сам подай, а то я и готовь, я и совокупляйся во внеурочное время, я и работай почти что за двоих. Не больно ли вы сладко устроились, мистер? — рассердилась Кристина.

Напоминания о работе навеяли скорбные мысли и, поддавшись унынию, Кузьма машинально приготовил себе, нагонявшую тоску своей однообразной цветовой гаммой, пучеглазую яичницу с кусками давно умершей и, вместо кремации, прокопченной свинины. Проглотил он это изысканное блюдо без всякого намека на аппетит.

Прокопавшись у зеркала и три раза поменяв обувь, Кузьма спустился вниз, где Кристина уже прогрела двигатель их новенькой «девяносто девятой» и ждала своего суженного с нескрываемым выражением обреченной усталости на лице.

— Ты, что пидор, что ли? — возмутилась она, — раньше тебе было все равно что на себя напялить.

— Сама ты, пидор, — надулся Кузьма, плюхнулся на переднее сидение и закурил.

Кристина ткнула первую попавшуюся кассету в зияющую пасть панели магнитофона и, рванув с места, машина понеслась в сторону их незабвенной «Альма матер».

— Посмотри на автопарк «бедных студентов» — сказала Кристина с трудом паркуя машину между подержанных иномарок, — в нашем институте учатся лишь папенькины сынки и арабы.

Кузьма пропустил реплику Кристины мимо ушей и шумно захлопнул учебник по оперативной хирургии, главу из которого он тщетно пытался усвоить во время пути. Непонятно почему, но «оперативку» они изучали уже третий раз за годы обучения и копание в застарелых трупах не вызывало ровным счетом никакого энтузиазма у молодых людей.

* * *

Старенький профессор, слюняво причмокивающий после каждого многоэтажного термина, похожего на немецкое ругательство, раскладывал перед скучающими недорослями органы брюшной полости женщины. Кожа груди и живота была отделена и прикрывала ноги трупа, обнажая внутренности во всем их специфическом великолепии.

— Достал уже, старый хрен, — прошептал на ухо Кузьме великовозрастный двухметровый студент Саша Капелька, пожимая ему руку и подмигивая Кристине, — он уже так утомил своей болтовней, что я сейчас улягусь рядом вон с тем трупиком и вздремну часок другой.

— Только смотри, чтобы он тебя не отпрепарировал по ошибке, — улыбнулась Кристина.

— Нет, сегодня тема: операции на женских половых органах, так что я не подойду, ответил Капелька.

Кузьма, отодвинувшись от них подальше и поближе к секционному столу, попытался вникнуть в суть обыденного для данного помещения безжалостного отсечения матки и яичников. Делать это ему мешали две согруппницы — клуши, с жаром обсуждавшие за его спиной приобретенную вчера по дешевке подводку для глаз.

— Это матка, полый мышечный орган, это яичники, — вещал профессор, поглядывая на аудиторию поверх плюсовых узеньких очков и извлекая из брюшной полости какие-то синюшные, похожие на залежалую курицу, куски плоти.

— Девушки, та что лежит сейчас на столе вероятно тоже пользовалась подводкой для глаз, — уколол болтушек Кузьма, — можно потише.

Клуши смутились и с уважением посмотрели на мощный затылок Кузьмы.

— А теперь, доктора, повторим строение наружных женских половых органов, — промямлил профессор, — Кузьма, помогите мне, пожалуйста.

Кузьма подошел к столу и перекинул кусок кожи прикрывавший ноги на свое старое место. Вид наружных половых органов женщины заставил застыть аудиторию в нелепых позах, подобных финальной сцене гоголевского «Ревизора». Все замолчали, оставив наполнять аудиторию стрекоту лампы дневного света.

— Хоп! — прокомментировал случившееся Капелька.

— Да, интересно! — проговорил профессор с изумлением уставившись на приличных размеров пенис и мошонку.

— Оно, что гермафродит? — спросила Кристина, давясь от смеха.

— Да-с и на старуху бывает проруха, — в задумчивости почесав щеку пальцем в грязной резиновой перчатке, пробубнил профессор и вышел из аудитории.

Как только дверь хлопнула, все дали волю эмоциям, совершенно неуместным в данном помещении. Капелька с Кристиной осуществили картинно рэперское рукопожатие, Кузьма смеялся сквозь слезы, а две девицы — клуши спрашивали в недоумении:

— Что, что случилось?

* * *

— Почему бы нам не остаться на лекцию? — нервно куря спросил Кузьма, — хотя бы сегодня.

— Потому что нам нужны деньги, — ответила Кристина, хищно вонзая длинные, холенные ногти в податливый полиуретан рулевого колеса и резко перестраивая машину в левый ряд, — ты, может, не замечаешь, но нам нужны деньги на жизнь, а другого способа заработать их у нас нет, по крайней мере у тебя.

«Они нужны тебе, а я готов жить на стипендию» — подумал Кузьма, перехватив ее хищный взгляд. В эти минуты перед работой он ненавидел ее, ненавидел ее глаза, и это состояние отгораживало тот милый, беззаботный образ, который он носил в себе и любил со дня их первого знакомства. Как давно это было…

— Любишь кататься — люби и саночки возить, — зло проговорила Кристина подруливая к подъезду их дома, — и нечего тут рожи корчить.

Войдя в квартиру, Кристина быстро начала переодеваться. В ход пошел безвкусный дорогой костюм розового цвета, пышный белый парик, очки на пол лица и массивные золотые серьги. После наложения толстого слоя макияжа, Кристина стала похожа на глуповатую, случайно разбогатевшую женщину, что-то вроде героини Дастина Хофмана из фильма «Тутси».

— Ну, как? — спросила она, заходя в спальню.

Кузьма быстро отскочил от стеклянного столика, резко повернулся к ней и бодро протараторил:

— То, что надо, ты постарела лет на десять и, если честно, мне так больше нравится.

— Скотина, опять принюхался, — заорала Кристина, глядя на следы белого порошка на стекле.

— Заткнись, мне надо взбодриться, рявкнул Кузьма и стукнул кулаком по стене. Он с удовольствием бы раскроил физиономию своему малодушию. Тяжело признаться самому себе, что ты слабее хрупкой девушки и отсутствие мужества вынужден компенсировать состоянием измененного сознания.

— Ладно, ладно, — Кристина сделала примирительный жест, подняв ладони кверху. В ее голосе появились металлические нотки, — расклад такой: ты подползаешь, как только увидишь у меня в руках русские деньги, входя спотыкаешься и роняешь телефон.

— Как я тебя увижу в кабинке? — спросил Кузьма.

— Там не кабинка, а общий зал, — Кристина протянула Кузьме старый раздолбанный сотовый, — тебе надо было сходить посмотреть со мной место, а не накуриваться с друзьями до холодных ножек.

— И дальше что? — Кузьма засунул телефон в карман куртки.

— Дальше спрашиваешь, какой льготный курс или какую-нибудь другую ботву, ждешь пока я уйду и соскакиваешь следом.

— Погнали! — сказал Кузьма, окончательно убивая страх еще одной дорогой кокаина.

* * *

Машину решили оставить в тихом безмятежном дворике с сиротливыми, неухоженными кустами сирени и шиповника. По центру двора располагалась детская площадка с, рожденной чьей то больной фантазией, паутиной металлических труб. Композиция видимо предназначалась для проведения досуга детей школьного возраста, но на деле, наверняка способствовала повышению детского травматизма.

— Ни пуха, ни пера, — проговорил Кузьма.

— К черту, — бросила Кристина и захлопнула дверцу.

Выждав некоторое время, нервно стирая пыль с торпеды, Кузьма сделал шумный, форсированный вдох и вышел сам, разрезав напоследок тишину двора противным писком сигнализации.

Подойдя к стеклянной двери, он увидел, что Кристина уже общается с обменщицей через небольшое оконце в стене. Неподалеку сидел и бездумно крутил резиновую палку пожилой охранник, облаченный в маскировочную натовскую форму с ядовито желтой наклейкой «секьюрити» на левом нагрудном кармане, из которого, щекоча нервы перископом антенны, торчала портативная рация. Молодая парочка сидела у противоположной стены и ждала своей очереди.

— Добрый день, — произнесла Кристина, шумно ставя старомодную кожаную сумку перед собой, — я хочу продать две тысячи долларов, решила купить мужу на юбилей домашний кинотеатр.

Это сообщение было встречено полнейшим равнодушием со стороны молодой девицы за стеклом:

— Давайте паспорт и деньги.

Кристина положила в передвижную коробочку стопку стодолларовых купюр:

— А льготный курс у вас есть?

— Нет, к сожалению, сегодня льготного курса нет, ответила обменщица, проверяя деньги на подлинность и вставляя их в счетную машинку. Высветилась цифра девятнадцать.

— Жаль, но бог с ним. Мне надо побыстрее, — сказала Кристина.

— Здесь тысяча девятьсот, — прервала ее обменщица.

— Не может быть, — подняла брови Кристина и внутренне удивилась тому, как у нее это искренне получилось, — дайте мне пересчитать.

Девица вздохнула и протянула пачку обратно.

Кристина положила деньги на сумочку и стала их пересчитывать.

Время как будто остановилось, вокруг не было ни звука. Ей даже на миг показалось, что в помещении находится она одна.

— Действительно тысяча девятьсот, какая же я дура, — Кристина подняла глаза на девицу и та ответила ей тем же. Их взгляды встретились и в этот момент Кристина перевернула сумку под которой лежала точно такая же пачка с девятнадцатью купюрами, только сотенные купюры лежали сверху и снизу, а посередине были единицы, — как я свою голову еще где-то не потеряла?

Обменщица натянуто улыбнулась и приняла обратно стопку, в которую Кристина доложила еще одну сотенную. Проверив последнюю купюру на подлинность, обменщица сунула всю стопку в счетную машинку, та пробежала по ней резиновыми пальцами и на ее зеленом челе высветилась цифра двадцать.

Кристина вся напряглась, как львица готовая к последнему, решающему прыжку на израненное парнокопытное. Девица вынула из счетного аппарата пачку долларов, положила рядом, а на ее место водрузила стопку купюр, достоинством по пятьсот рублей каждая.

— У вас не будет четырех рублей? — спросила она.

— Да, да пожалуйста, — проговорила Кристина и высыпала в коробку горстку мелочи. При этом она попыталась улыбнуться, но улыбка получилась неудачной. К счастью, обменщица вряд ли была тонким физиономистом и, ничего не заподозрив, протянула Кристине вожделенную пачку, бумажку с непонятными цифрами и липовый паспорт, который «одолжил» у какой то своей пациентки, друг семьи фельдшер скорой помощи Алеша Краснощеков.

В этот момент в залу ворвался Кузьма и обратился к охраннику:

— Там на улице какую-то сумку выкинули из автомобиля. Надо бы в милицию позвонить, вдруг там бомба. Кристина направилась к выходу, внутренне посылая Кузьму с его кокаиновыми выходками ко всем чертям. Охранник встал и, положив руку на кобуру, подошел к окну.

— Да, действительно, какая-то подозрительная, — сказал он глядя на черный баул, стоящий прямо перед входом в обменник, — не видели из какой машины выкинули?

— Из красной девятки, номер триста шестьдесят два, буквы не запомнил, — ответил Кузьма и пошел к выходу. Молодые люди, ждавшие своей очереди, поспешно встали и направились следом за ним. Охранник кивнул обменщице и та начала тыкать длинными пальцами в кнопки телефона. Кузьма не стал дожидаться развязки и рванул во двор где его уже ждала под парами машина с нервно кусающей губы Кристиной.

— Ты не мог бы свои идиотские выходки оставить для института? — услышал он, запрыгивая на переднее сидение, — если бы не вся эта жара с террористическими актами, твой номер мог бы оказаться фатальным.

— Фигня, главное тему накрыли, да и телефон жалко ронять, вдруг разобьется.

— Ты не исправим! — смеясь, проговорила Кристина, чмокнула Кузьму в щеку и машина рванула с места.

— Боже, какое счастье, когда все позади, — проговорил Кузьма, откидываясь на спинку кресла и блаженно затягиваясь сигаретой.

— Ты где эту сумку раздобыл? — спросила Кристина.

— Взял у бомжа напрокат за чирик, стоял у обменника, бабосы клянчил.

— Поехали, заедем к Краснощекову, долю малую за паспорт зашлем, — сказала Кристина.

— О-кэ, я, заодно, приобрету у него баночку «клипсо-калипсо».

Кристина ничего не ответила, только покачала головой.

* * *

В просвете между домами показались пузатенькие фургончики увешанные ядовито оранжевыми крестами.

— Краснощеков, наверняка, наполняет свою утробу, — бросив взгляд на часы, предположил Кузьма.

Кристина хрустнула ручным тормозом и, грациозно выставив ногу на улицу, растягивая каждое движение, умиротворенно закурила. Кузьма же прямиком отправился в столовую где, как он и предполагал, в полном одиночестве, обложившись баночками из-под «Воимикса», сидел Краснощеков и уплетал холодные мамины оладушки.

— Жрешь! — вместо приветствия, констатировал Кузьма.

— Жру, но при этом считаю себя вполне самодостаточным человеком, — невозмутимо ответил Краснощеков и отправил очередной, свернутый в трубочку оладушек в рот.

Благодаря включенной электрической плите, на кухне стояла ужасная жара. Кузьма сбросил куртку на спинку стула, сел на него верхом, запустил руку в одну из банок и, плотоядно чавкая, произнес.

— Прямо диалектика души, а не обед фельдшера.

— Откуда ты такой умный? — презрительно хрюкнул Краснощеков, — надеюсь, ты стихи мне читать не будешь?

— Чуть позже, в камерной обстановке, — ответил Кузьма.

— Во-во, в камерной, на Арсенальной дом семь, — Краснощеков был не в духе.

— Шанкр тебе на язык, собака бешеная, — Кузьма постучал костяшками пальцев по столу.

— Да не ведись, ты, — смягчился фельдшер, — у меня глаз не злой.

— Ну, раз не злой — тогда держи, сказал Кузьма и протянул Краснощекову две пятихатки, — доля за ксиву, что ты Кристине дал.

Краснощеков равнодушно посмотрел на деньги и сунул их в карман.

— Если что, я к вашим услугам, — сказал он.

— Все правильно. Деньги надо принимать равнодушно, а расставаться с ними улыбаясь, — сделал вывод Кузьма, наблюдая за реакцией Краснощекова.

— Бросайте, Вы, сударь, эту многозначительность, — ответил Алексей, — я сейчас сытый и глупый.

— В таком случае у вас не найдется баночки «Калипсола» для бедного студента?

Краснощеков молча поставил на стол коричневый фурик с зеленой шляпкой и белой этикеткой.

— Я тебе чего-нибудь должен? — спросил Кузьма, пряча склянку в карман.

Краснощеков сделал неопределенный жест рукой, означающий, что никто никому ничего не должен.

— Я вообще не понимаю, как ты потребляешь эту гадость, — сказал он, — хуже в жизни ничего не пробовал.

— Ты не прав. Физическим дискомфортом можно пренебречь, во благо познания параллельной реальности, — сказал Кузьма.

— У меня один друг познал параллельную реальность, передознувшись герычем в Гермашке, — мрачно произнес Алексей.

— Ну, этим-то не передознешься, — улыбнулся Кузьма.

— Можно передознуться чем угодно. Все лекарство и все яд. Главное, как пользуешь.

— Ну, меня-то за три года медулища и шесть лет института научили понятию терапевтической дозы, — не унимался Кузьма.

— В таком случае удачи тебе, а я пойду укутаю свое жирное тельце в одеяло, — сказал Краснощеков и встал, — привет Кристине и другим твоим многочисленным половым партнерам. Да, и звони если работа какая-нибудь подвернется.

— Обязательно позвоню, — сказал Кузьма и хлопнул фельдшера по плечу.

Общение с Краснощековым слегка загасило волну эйфории, присутствующей всегда после удачно хлопнутой темы. Он вспомнил мрачную историю, прокатившуюся года два назад по общим знакомым, как где-то в Германии у Алексея погиб друг при загадочных обстоятельствах, а любимая девушка кинула его на какую-то баснословную сумму денег и укатила в Америку. Откуда взялись эти деньги Кузьма не знал, но огорчать Алексея своими расспросами не хотел. Внезапный порыв ветра поднял с земли облачко пыли, скопившейся за зиму под снегом. Кузьма зажмурился. На черном фоне век осталось желтое пятно июньского солнца до этого светившего ему в глаза.

«Какая нелепая жизнь» — подумал Кузьма, — «особенно в этом городе, когда теплый ветерок обдает тебя ледяным дыханием, ходящей где-то рядом смерти».

— Что у нас с лицом? — Кристина метнула луч света в желтобрюхую, тяжелую тучу мрачных раздумий, — Кузя, тебя что, околдовал Краснощеков?

— Нет, на моем лице следы от тяжелых кованных сапог моих мыслей, — вид ровнозубой, ослепляющей улыбки релаксирующе подействовал на Кузьму, — правда, и у Краснощекова сегодня не больше очарования чем у БМП во время уличных боев в Грозном.

— А что, с ним опять что-нибудь случилось? — спросила Кристина.

— Да, нет сидит, депрессует и жрет оладушки, — ответил Кузьма.

— Ну, нам-то предаваться депрессии не к лицу, у нас как нельзя все прекрасно и замечательно, — еще шире заулыбалась Кристина, — а по сему сейчас поедем по магазинам, а вечером надо где-нибудь прилично нажраться.

— Давай лучше не по магазинам, а поедем домой, треснемся «Калипсолом», — Кузьма вытащил из кармана заветный фурик.

— Нет уж, — зло произнесла Кристина, — ты вмазывайся этим дерьмом, а я лучше займусь мирскими заботами.

— Нельзя заботится о получении только физического кайфа, надо и о голове подумать, — начал защищать свою позицию Кузьма.

— Ну, кому-то уготована роль батхисаттвы, а кто-то должен оставаться дурачком, пылесосящим прилавки супермаркетов для того, что бы накормить этого самого гуру, — сказала Криститна, — я предпочитаю вторую роль, а ты можешь куролесить сколько влезет.

* * *

Три миллилитра бесцветной, прозрачной жидкости медленно перекочевали из шприца в кубитальную вену, а потом, благополучно миновав гемато-энцефалический барьер, укутали синтетическим одеялом извилины.

Во рту появился неприятный привкус, сопровождающийся мерзким, электрическим стрекотанием. Такое бывает когда непрекращающийся, осенний дождь заливает прохудившуюся неоновую рекламу гастронома. Потолок с бешенной скоростью унесся куда-то вверх, стены раздвинулись и Кузьма очутился на бесконечной пластмассовой равнине, опутанной переплетением белых гофрированных труб. Тело осталось где-то позади, а сгусток сознания, управляемый глазами, понесся по бесконечным лабиринтам белоснежных тоннелей. Кузьму то и дело обгоняли двояковогнутые пухлые диски, сильно смахивающие на пончики без дырок или эритроциты. Очень скоро тоннель оборвался и Кузьма с нереальным ускорением полетел вниз к белой пенопластовой тверди незнакомого мира. Чем быстрее он летел вниз, тем четче обозначался прямо перед ним гигантский куб, также белого цвета, одиноко стоящий на бескрайней равнине.

Оказавшись рядом, Кузьма обнаружил, что куб не стоит, а так же как и он парит в пространстве. На его боковой грани располагались семь серых сгустков.

«Это я!» — подумал Кузьма — «все семь — это я, это все семь моих сущностей».

Внезапно куб развернулся и Кузьма увидел новые серые сгустки, только на этот раз их было гораздо больше. Не пересчитывая их, он ясно понял, что их ровно сорок два.

Рот начал наполняться резиновой, тягучей слюной которую нельзя было выплюнуть, так как она представляла собой единое целое вместе с языком. В поле зрения появилась рука, которую искаженное сознание фиксировало в каждый отдельный момент ее движения, при этом предыдущая рука замирала на месте и была абсолютно реальной, так же, как и последующая. Кузьма понял, что он просто пытается посмотреть на часы. Циферблаты показывали совершенно разное время и какое из них было настоящим, он так и не понял. Это наблюдение было вызванно опасением, что задержался он в этом состоянии слишком надолго.

«Хотя какая разница?» — подумал Кузьма — «ведь времени все равно нет».

Постепенно стены и потолок вернулись на свое прежнее, привычное место и в проеме двери он увидел Кристину, которая что-то ему говорила.

Праздничный вечер, посвященный удачной наживе был полностью изгажен, так как Кузьму постоянно рвало и он не покидал пределов туалета, безжалостно насилуя сантехнику. Кристине не улыбалось проводить время в прослушивании дуэта Кузьмы и сливного бочка и она, вызвонив подругу, ушла в ночное с непременным посещением сеанса мужского стриптиза.

ГЛАВА 3

После прослушивания ласкающей слух трели будильника, этакого младшего брата испанского сапожка, Кузьма собрал волю в кулак и сел на кровати. Первая же мысль, проникшая в его уставший от сновидений мозг, безжалостно констатировала, что от зачета по «оперативке» отвертеться, пожалуй, не удастся. Он посидел в нелепой позе несколько секунд и, как на пленке прокрученной обратно, повторяя траекторию своего движения, снова принял горизонтальное положение.

— Пытки Тарквимады ничто, по сравнению с утренним похмельным подъемом под аккомпанемент этого электронного рейхсфюрера СС, — хриплым голосом произнесла Кристина.

— В свою очередь, похмельный синдром ничто по сравнению с зачетом по оперативке, — ответил Кузьма — да и Гимлер был, наверняка, помилосердней, чем купающиеся в маразме профессора нашего института.

— Давай не будем завтракать, а полежим еще минут двадцать, — внесла Кристина конструктивное предложение.

— Считаю данный вопрос не обсуждаемым, — немедленно согласился Кузьма, — похавать можно и в институтском кафе после зачета.

* * *

Несмотря на все подсознательные старания опоздать и быть не допущенными к зачету, Кузьма с Кристиной прибыли на место вовремя.

Группа студентов сконцентрировалась по центру прозекторской у секционного стола на котором с выражением полного равнодушия на лице и даже с какой-то пренебрежительной ухмылкой лежал уже привыкший ко всему застарелый, частично отпрепарированный труп. Кто-то из студентов, обильно потея, лихорадочно листал страницы учебника. Кто-то, в основном девушки, выдавали никому ненужную информацию о том, что они ничего не знают и лучше бы зачет перенести на осень.

— Если зачет перенести на осень, то вас, клуши, не допустят к практике, а если вы не пройдете практику, то можете смело забирать документы, — пугал девушек Капелька, пытаясь потушить похмельный пожар в голове большими глотками минеральной воды.

— Здорово, Саня, опять нажрался вчера? — Кузьма протянул руку.

— А вы вчера, можно подумать, псалмы друг другу читали! — утроба Капельки, против воли хозяина, издала тоскливый, булькающий стон.

— А вот и читали! Дай глотнуть, — Кристина вырвала бутылку из лопатообразных, мелко дрожащих ручищ одногруппника.

— Судя по пастозности ваших лиц и инъецированным сосудам ваших склер, — этого не скажешь, — с трудом, как бы выблевывая слова, произнес Капелька.

— Нормальная вегетативная реакция, а девушке мог бы и комплемент сделать, — заступился за Кристину Кузьма.

— Да идите вы…, — Капелька возвернул себе емкость с прозрачной целительной влагой.

— Этот гомункул выглядит гораздо лучше тебя, — ответила Кристина Капельке, указывая пальцем на труп.

От группки кудахтающих девиц, которые, по их словам, никогда ничего не знают, но при этом всегда получают хорошие оценки, отделилась самая большая стерва на курсе Сонечка Хомячкова.

— Если не придет наш юродивый Ромочка, то и подсказать будет некому. Все завалимся, — сказала она, — Кузьма, не угостишь ли вкусной сигареткой?

— Ты-то, сука, никогда никому не подскажешь, — дождавшись когда Соня отойдет проговорила Кристина.

Тут в дверях появился Рома Коганер — главный отличник группы в отутюженном, накрахмаленном халате и таком же колпачке. Он окинул аудиторию затравленным взглядом и, остановившись на Капельке, виновато улыбнулся, понимая что сейчас он будет припахан, и припахан не шуточно.

— Так, Ромаша, иди сюда, — забасил Капелька, — у меня есть план сдачи зачета и ты краеугольный камень этого плана.

— Знаю я твои планы, — здороваясь за руку с Кузьмой, обречено вздохнул отличник, — хоть бы раз в жизни сам тему выучил.

— Ты, что страх потерял? — возмутился Капелька, — перечить мне, старосте группы?

— Да ладно, ладно шучу я, — отступил Ромаша, соображая, что страх он еще не потерял и перечить полупьяному старосте явно не в его интересах.

— Ромашенька, если ты выполнишь все инструкции этого жлоба и мы благополучно будем допущены к летней практике, то я тебя поцелую в губы, — томно, понизив голос прошипела, подобно песчаной эфе, Кристина.

— Это излишне, — покраснел Роман.

— Скажу больше, — подключился Капелька, — я тебя поцелую в жопу.

— Это и вовсе нежелательно, — пробубнил отличник.

— Ну, как хочешь, — развел руками Капелька, — хватит лирики, давайте к делу.

Через пять минут в прозекторскую вошел заведующий кафедрой, пожилой профессор в жеваном, с желтыми пятнами на самых неожиданных местах, халате. Он сдержанно кивнул аудитории. При этом массивные очки в кривой, роговой оправе с толстыми стеклами, делавшими их обладателя похожим на большую бородатую стрекозу, сползли к кончику носа.

— Ну-с, кто первый? — произнес он голосом по тембру похожим на скрип несмазанных качелей в сквере и поправил оптику на лице.

— Можно я, — вызвался Кузьма.

— Пожалуйста, пожалуйста, будьте так любезны, — профессор замялся, в задумчивости пожевывая нижнюю губу, — проведите срединную лапоротомию. Говорить не надо, все делайте руками.

Такое условие как нельзя больше соответствовало хитроумному плану. Студенты плотным кольцом окружили экзаменатора и экзаменуемого. На Кузьму был одет «пироговский» халат — это тот, который завязывается тесемками на спине, но весь финт состоял в том, что в рукава были просунуты руки стоящего сзади Ромы Коганера. Псевдо Кузьма уверенно проманипулировал скальпелем и получил одобрительный кивок профессора, который не заметил подвоха, благодаря своей подслеповатости.

Настала очередь Кристины. Заслоненный мощным корпусом Капельки, Роман вытащил свои руки из рукавов Кузьмы и подставил пальцы под предварительно снятые с Кристины кольца. Профессор тем временем выводил в ведомости, напротив фамилии Кузьмы, вожделенное слово «зачет».

— Ну, что вы медлите, милочка, — обратился он к Кристине.

Роман, тем временем, едва успел всунуть руки в рукава.

— Смотри, не очень к ней прижимайся, — шепнул ему на ухо Кузьма.

Постепенно, благодаря дефекту зрения экзаменатора, студенты один за другим сдавали сложный зачет. На руки Ромаши одевались различные кольца, браслеты, а помогая Сонечке, пришлось даже пустить в ход накладные ногти. Трудности возникли лишь в случае с Капелькой по причине его огромного роста, но проблему недостающих дециметров решили с помощью табуретки.

* * *

Пошлые красные абажуры студенческого кафе опускали приглушенные лучи искусственного света на исчерченные шрамами от вилок и ножей пластмассовые поверхности столов.

— Поздравляю всех с успешной сдачей зачета и не менее успешным окончанием шестого курса. Теперь осталось проползти полгода и госэкзамены! — гаркнул Капелька и, проглотив стакан теплой водки, запил ее пивом, не дождавшись пока одногруппники сдвинут столы и усядутся.

— Да здравствуют мозги иудеев! — крикнула Кристина и чмокнула Ромашу в широкий лоб.

— Что бы вы без нас делали? — улыбнулся Коганер.

— Без вас бы мы до сих пор несли бремя своих грехов, — заметил Кузьма. Выпитая водка слишком быстро спустила мысли с ручного тормоза.

— Провокационные дискуссии поддерживать не желаю! — сказал Роман и пригубил, кокетливо стоящую между пластиковых стаканов, рюмку водки.

— И как это старый перец не заметил нашего подлога? — влезла в разговор захмелевшая Соня, сверкая искрящимися, бесстыдно плотоядными глазами.

Капелька хлопнул еще пол стакана, от чего его голос сделался глубоким и ровным, а глаза масляно заблестели.

— Это еще что. Вот вы слышали историю про ухо-пяточный нерв? — спросил он.

— Конечно слышали, — ответил за всех Кузьма.

— Тогда слушайте, — проигнорировав ответ приятеля, продолжил Саша. Желание завладеть вниманием смазливой Сонечки было сильнее здравого смысла, — в прошлом году, перед зачетом студенты прикрепили вощенную белую нитку к сосцевидному отростку.

— Это тот который возле уха? — спросила Сонечка.

— Совершенно верно, — продолжил Капелька, — так вот, они пропустили эту нитку под кожей до пяточной кости.

— Это Дежа вю какое-то. Я слышу эту историю уже в сотый раз. Неужели вам так интересно, Соня? — перебил Капельку Роман.

— Закрой рот, гнида! — возмутился староста, — тебя же никто не перебивал во время зачета.

Роман даже хрюкнул от возмущения, а Сонечка залилась идиотским смехом.

Видя положительную реакцию со стороны интересующих его слушателей, Саша продолжил повествование:

— Обнаружить что-то новое в анатомии человека — равносильно открытию нового материка на планете земля. На это и был расчет мошенников. Они засветили профессору участок нерва, где-то в районе лопатки, тот изумился, отпрепарировал весь нерв, поставил всем зачеты и рысью побежал писать диссертацию о большом ухо-пяточном нерве.

— А, что же было потом? — спросила Сонечка.

— Потом все нажрались, как и мы с вами. Зачеты-то уже стоят, — закончил Капелька.

— Ну, после такой истории, женская часть аудитории не сможет тебе отказать во взаимности, — заметил Кузьма, тщетно пытаясь перекусить засохший бутерброд с копченной колбасой.

Сонечка фыркнула и стряхнула несуществующие крошки с колен, едва прикрытых лоскутком юбки.

Пьянка набирала обороты с невиданой скоростью, суммы затрачиваемые на алкоголь росли в геометрической прогрессии и отряд, немного подрастеряв своих бойцов, потери которых как всегда никто не заметил, перемещался по городу приближаясь к центру. Один кабак сменялся другим и в конце концов Кузьма уже не мог определить где он находится.

— Ты не помнишь, я машину поставила на сигналку? — спросила Кристина и, сев мимо стула, перевернула на Капельку полную кружку пива.

— Еще немного и я забуду собственную фамилию, — помогая Кристине подняться и усаживая ее себе на колени, проговорил Кузьма с трудом ворочая языком.

— Мы все с вами братья! — треснув кулаком по столу проговорил Капелька, игнорируя растекающееся по голубым джинсам, пивное пятно.

— Во Христе братья, — пропищал Ромаша, тщетно пытаясь положить подбородок на сплетение рук.

— Если бы у меня был такой брат, я бы нарушилась, — сказала Сонечка и закинула свои ноги на колени Ромаше.

— Ты, овца, выступишь сегодня в другом качестве. — пренебрегая приличиями Капелька сильно схватил Соню за грудь.

— Ты — грубое животное и узколобый шовинист. Мотивы твоего поведения плавают протухшими клецками на поверхности жиденького бульона именуемого: никчемная жизнь Саши Капельки, — прокричал Роман гордо тряхнув кучерявой шевелюрой.

Это было уже слишком и, посмотрев на побагровевшую физиономию Капельки, Кузьма решил предотвратить конфликт. Перегнувшись через стол и, взяв Сонечку за подбородок, он громко произнес:

— Посмотри дура, какие самцы из-за тебя копья ломают!

— Пусть хоть все свои копья переломают, вместе с ребрами, а мое сердце, впрочем как и другие органы, всегда будут принадлежать тебе, — Соня попыталась поцеловать Кузьму в губы.

— Ты что, мразь, рамцы попутала? — Кристина выпустила дым от сигареты прямо в лицо Сонечке.

— Дорогие телезрители! По данным метео ТВ Сибирь накрыла область низкого давления, — прокомментировал происходящее Ромаша и уронил голову на стол.

ГЛАВА 4

— Ты что, охренел? — хриплым шепотом произнесла Кристина с трудом поднимая правое верхнее веко и с ужасом глядя одним глазом на бодро разгуливающего по комнате Кузьму, — сейчас ведь восемь утра, первый день каникул, впереди девяносто два дня блаженства и твое поведение называть адекватным я отказываюсь.

— Я, как добропорядочный студент иду отрабатывать летнюю практику на двадцать седьмую подстанцию скорой медицинской помощи, прямиком под крылышко к Леше Краснощекову, — ответил Кузьма, напяливая футболку на левую сторону.

— Любой вопрос с летней практикой решается за полтишок, — Кристина подняла левое веко, но при этом опустилось правое, — скажи честно, у тебя, что баба на стороне появилась?

— К бабам в восемь утра, в жуткой абстиненции не ходят, да мне и одной достаточно, которая готова весь мир за полтишок купить, — ответил он, — и к тому же надо посмотреть нет ли на «скорой» тем каких-нибудь сладеньких. Ведь надо же нам нажить побольше, чтобы потом всю жизнь не париться.

— Что за меркантилизм? — Кристина села на кровати, — нет, это не мой Кузьма, это его сумасшедший брат близнец. Мой Кузьма никогда не думает о том как нажить денег.

— Это похмелье меня одарило, — Кузьма наморщил лоб от очередного приступа головной боли и улегся на ковер по центру комнаты, — знаешь ли ты, милая, что такое похмелье? Это одно из тех искусственно созданных состояний, которое можно описать словами: Все то же самое, что и вчера, только гораздо хуже. Человек в состоянии абстиненции особо остро ощущает каждой клеточкой тела всю степень своего падения. А когда достигаешь дна и тебе повезло — ты не разбился, то под ногами возникает что-то на подобии точки опоры от которой ты можешь оттолкнуться и при удачном стечении обстоятельств, достичь самой высокой звезды.

— Блаженны нищие духом, ибо их есть царствие небесное, — нараспев проговорила Кристина, — но какие звезды светят тебе из твоего колодца?

— Я просто на просто хочу срубить тему побольше, чтобы мы смогли заняться чем-нибудь акриминальным, дабы обеспечить нас и наших будущих детей на веки вечные, — ответил Кузьма и как-то совсем не к месту громко икнул.

— Ну, иди тогда, не усугубляй мое состояние и по дороге советую тебе купить бутылку пива, а то ты вместо лечения больных займешься проповедью, — Кристина натянула на голову одеяло и, свернувшись калачиком, дала понять, что разговор окончен.

Непривычная для Кузьмы пешая прогулка и приобретенные, по мудрому совету Кристины, две бутылки пива затушевали крайне негативные проявления похмелья, и у дверей станции он чувствовал себя относительно удовлетворительно.

На третьем этаже в фельдшерской, куда поднялся Кузьма после общения с диспетчером, в вальяжной позе верхом на стуле сидел Краснощеков поливая и без того изгаженный бежевый линолеум валерьянкой. У его правой ноги лежал пьяный кот, слева, огромной надгробной плитой, нависал фельдшер Тамусенко. Люди смотрели, кот лакал.

— Привет, Кузьма, — поздоровался Краснощеков, увидев появившегося в проеме двери новобранца, — садись и сиди тихо, не нарушай чистоту эксперимента.

— Ты, что получаешь удовольствие подсаживая все живое на психоактивные вещества? — спросил Кузьма и игнорируя просьбу Краснощекова перешагнул через животное. Кот попытался ударить Кузьму лапой. По лицу Тамусенко прошел спазм, он обнажил зубы и издал какой-то полухрип-полустон:

— Да, теперь он имеет над ним стопроцентную власть.

Кузьма обернулся и с удивлением посмотрел на своего нового знакомого.

— Не пугайся, это он так смеется, — пояснил Краснощеков.

— А, ну, ну, — Кузьма натянул халат и продемонстрировал себя аудитории.

— В этом нельзя работать, — проговорил Тамусенко и, внезапно встав, вышел из комнаты.

— А я и не собираюсь работать, — крикнул ему вдогонку Кузьма.

— Не обращай внимания, — махнул рукой Краснощеков и протянул Кузьме форменную куртку, — носи, у меня еще одна есть.

— Униформа мать исполнительности.

Выпавший на некоторое время из поля зрения кот, проявил себя злобным шипением. Отяжелевшие веки прятали под собой враждебный взгляд диких кошачьих глаз. Неожиданно он прыгнул, вцепился в занавеску и, перебирая мохнатыми лапами, пополз наверх к карнизу.

— Нажрался, демон! — в дверях опять появился Тамусенко.

— Я вижу у вас даже коты сумасшедшие токсикоманы, — сказал Кузьма и проводил взглядом, сорвавшегося с занавески и взвизгнувшего от удара о подоконник, пьяного представителя семейства кошачьих.

— 8652, падение с высоты, поехали! — заорал селектор, своим криком оторвав всех троих от праздного времяпрепровождения.

Кузьма, цокая языком, и периодически поводя плечами обошел вокруг машины и, остановившись у правой боковой двери постучал носком ботинка по баллону.

— Что, нравится? — спросил Коля Панков, бессменный водитель Краснощекова.

— Да не особенно, — ответил Кузьма, — хотя я может быть еще во вкус не вошел.

— Полное дерьмо! — поддержал его Алексей, запрыгивая в карету и вальяжно располагаясь на носилках, — давно поменять пора, да разве от наших водил чего-нибудь дождешься?

— А мне и на этой неплохо, — включая радио, парировал выпад Коля и вырулил на улицу.

— Эй стоп, Тамусенко забыли, — крикнул Краснощеков, заметив в заднем стекле нерасторопного напарника. Артемий, игнорируя вечную лужу посреди двора, бежал за машиной, неуклюже перебирая косолапыми ногами.

— Вы что, без меня хотели уехать? — пыхтя и стряхивая воду с ботинок пробубнил он и уселся на переднее сидение.

Панков усмехнулся, передернул лакированную от множества прикосновений ручку рычага переключения передач и произнес:

— Тебя на такие вызовы брать нельзя, плохая примета.

Кузьма огляделся, привыкая к новой обстановке. Самым ярким предметом в карете «скорой», если не считать Краснощекова, был синий, нежно пахнущий заграничной резиной мешок Амбу, или как говорил их преподаватель по анестезиологии и реанимации: мешок Амба.

— Часто пользуешься? — спросил Кузьма, указывая пальцем на мешок.

— Часто, но исключительно в тех случаях, когда надо ударить Тамусенко по тому месту, на которое он одевает зимой свою ужасную вязаную шапочку.

Краснощеков привстал с носилок и, с неестественной прытью просунув переднюю часть тела в оконце соединяющее карету с кабиной на самом деле сильно ударил Артемия по голове.

— Хватит, детки, сейчас наиграетесь, подъезжаем, — отеческим тоном проговорил Панков и сплюнул обмусоленную гильзу беломорины на капот стоящего у обочины «Запорожца».

Толпа серых бабулек сигнализировала о том, что во дворе происходит если не совсем что-то экстраординарное, то во всяком случае заслуживающее внимания, вероятно что-то сродни бесплатной выдачи туалетного мыла. Вскинув головы и дула автоматов вверх, посреди любопытствующих торчали два мента, подчеркивая своим присутствием заинтересованность властей в происходящем. Между ментами и любопытствующими гражданами, в некой зоне отчуждения, за границу которой народ инстинктивно не заходил, желая оставаться наблюдателем, а не участником происходящего, суетился лысоватый человек с кожаной папкой под мышкой. Из кареты Кузьме было слышно, как он отгонял никуда не двигающихся ротозеев и одновременно давал ценные указания ментам.

«Да», — подумал Кузьма, — «в огромном мегаполисе, люди привыкли, что жизнь их до мельчайших деталей регламентирована и они не могут обойтись без поводыря. Стаду нужен пастух, инициатива наказуема».

— Что это ты там так многозначительно молчишь? — спросил у Кузьмы Алексей и, толкнув в сторону дверь кареты, вышел на улицу, — пошли, разберемся в ситуации и примем адекватное решение.

В окне с чисто вымытыми, по случаю наступления весны, стеклами, отражающими ползущие по небу пухлые облака, стоял худой юноша. Его грязные, длинные волосы были скатаны в дреды а ля Боб Марли. Взгляд был обращен вверх, туда, где двор колодец упирался мансардами в небо.

— Слушай, — пихнув в бок Тамусенко, воскликнул Краснощеков, — это же Гриша Ложка, если я чего не путаю.

— Точно, вроде он, — поддакнул Артемий, злорадно ухмыляясь

— Обрати внимание, Кузьма, очень примечательная личность Центрального района, прямо таки фрик, — сказал Алексей и начал налаживать вербальный контакт с представителями органов охраны правопорядка.

— Чем же он так примечателен? — спросил Кузьма у Тамусенко, который, подняв вверх сияющий взор, стоял рядом и беззвучно шевелил тонкими, бледными губами.

— Гриша замечательный человек, — ответил Артемий, отрываясь от своего занятия, — он торчит на герыче, но в отличии от всех других героинщиков, добывает себе зелье довольно необычным путем.

— Это каким же? — спросил Кузьма.

— Пусть тебе лучше Краснощеков расскажет, — сказал Артемий и, улыбнувшись, снова что-то зашептал.

Кузьма покосился на странного медработника и направился к Краснощекову, который стоял невдалеке и обсуждал с лысоватым «поводырем» особенности переговоров с полоумным суицидником.

— Ну, что там?

— Менты пошли уже наверх, попробуют отговорить Гришу от всяких глупостей, — ответил Алексей.

— А почему его Ложкой называют? — поинтересовался Кузьма.

— Он наркот, но средств на героин у него нет так как сей индивид принципиально не ворует и не торгует опиумом. Работать он тоже не хочет и добывает дурман смывом с чужих ложек, которые в изобилии наполняют парадняки в окрестностях Некрасовского рынка, — Краснощеков закурил, — ложки эти он кипятит, моет и разносит по местам так сказать в стерильном виде.

— Прямо таки падший ангел, — изумился Кузьма.

— Главное, чтобы он сейчас не упал, — проговорил Алексей.

— Вот он бессребреник-альтруист ходит по зыбкой грани над моралью, сопротивляясь тлетворным миазмам разлагающим его, рушит храм души, но на компромисс с совестью не идет, — торжественным голосом произнес Кузьма, — а мы, как жалкие черви копошимся внизу в перегное собственных слабостей.

— Ты можешь пойти и встать рядом с ним, — проухал Тамусенко.

Кузьма не успел ответить, так как сверху донесся хриплый Гришин крик, видимо обращенный к милиционеру, вошедшему в комнату:

— Не подходи, а то прыгну!

— Вообще в таких случаях положено вызывать психиатра или психолога, — с расстановкой сказал Кузьма.

— Что? — Краснощеков поперхнулся дымом, — там в комнате уже есть психолог, главным доводом которого является резиновый фалоимитатор, который все почему-то принимают за дубинку.

Алексей ошибся, в комнате действительно оказался неплохой психолог. Гриша перестал кричать и начал мирно вести переговоры.

— Ну что, я вижу уличная практика восторжествовала над сухими научными догматами, — улыбнулся Кузьма.

Над двором повисла мертвая тишина, заткнулись даже неугомонные бабки и лишь воробьи продолжали непринужденно чирикать, игнорируя напряженность возникшую между людьми.

То что произошло дальше, шокировало присутствующих, хотя большинство, в тайне, ждали именно этого. Гриша, видимо вняв уговорам, развернулся и попытался сделать шаг внутрь квартиры, но сделал он это как-то поспешно и неловко в результате чего одна нога его соскользнула с подоконника и рваный тапок полетел вниз. Все дружно ахнули. Гриша, тщетно пытаясь сохранить равновесие, мгновение пробалансировал на краю и, жалобно крикнув, рухнул вслед за тапком. В воздухе он перевернулся и со всего маха ударился затылком о пыльный асфальт. Во время этого нереально-ужасного события Кузьма краем глаза уловил Тамусенко, который скрестил мизинец левой руки с большим пальцем правой, как будто подавая кому-то загадочный сигнал.

— Смерть с ускорением девять и восемь? — хрипло проговорил Краснощеков, разглядывая похожий на расколотый перезревший арбуз, череп Гриши Ложки.

Поставив точку в жизни Гриши, лишенным двусмысленности диагнозом: смерть от открытой черепно-мозговой травмы, Краснощеков посочувствовал ментам, оставшимся караулить тело, и дал отмашку всей бригаде возвращаться на станцию.

* * *

— Что толкает человека на самоубийство? — риторически спросил Краснощеков, входя на кухню и пожимая руку невысокому мужчине с темными, глубоко посажеными глазами и аккуратно седеющей бородкой. На кухне стоял хруст исходящий от поедаемой им морковки, — знакомься Кузьма, это Стасик Графинов, врач психиатр, непонятно зачем работающий на нашей станции.

— Не понимаешь ты это, впрочем как и все остальное, потому, что не практикуешь голодание, обливания холодной водой и в довершение дурманишь свое сознание всякой парентеральной мерзопакостью, без всякой надобности, — ответил Стас, приветствуя вошедших, — таким как ты, я бы вообще не доверял головной мозг.

— Ты хоть и дурманишь свое сознание исключительно по надобности, но толку от этого не много, — парировал Алексей.

— Ну, не тебе о толке судить! — закончил пререкания Стас и перевел тему, — так что вы там о самоубийстве говорили.

— Не уверен, что это было самоубийство, — заметил Кузьма, покосившись на Тамусенко, извлекающего кусок варенного мяса из супа.

— Когда человек, без посторонней помощи забирается на подоконник и прыгает оттуда башкой вниз, при этом разбиваясь насмерть, так это и есть настоящее самоубийство, — расставил точки над е Артемий и отправил дымящийся кусок в объятия ферментов.

— Это, между прочим, не твой суп, — заметил Стас.

— А, какая разница, — облизывая жирные пальцы, огрызнулся Артемий.

— Я считаю, что самоубийство это не выход, — Кузьма решил подлить воды на мельницу интересующего его вопроса.

— Вся наша жизнь самоубийство, правда немного растянутое во времени и представляющее из себя непрерывную череду бессмысленных поступков, — сказал Стас.

— А как же гений научной и технической мысли, двигающий человечество вперед, как же идеальные тела спортсменов и топ моделей, являющиеся вместилищем здорового духа? — возразил Кузьма.

Стас с видимой скукой выслушал все это и, не вынимая изо рта морковки, ответил:

— Рано или поздно все эти нобелевские лауреаты заканчивают болезнью Альцгеймера, а культуристы и манекенщицы превращаются в сгорбленных старцев, не расстающихся с уткой.

Кузьма был явно озадачен таким поворотом и попытался привести еще один аргумент:

— Но может быть смысл жизни в воспроизведении себе подобных?

— Нельзя найти смысл жизни в продлении рода, ведь дети твои проживут такую же бессмысленную, короткую жизнь как и ты сам, — Стас дожевал морковь, встал и вышел из кухни.

— Ну, что дали тебе просраться? — прозлорадствовал Тамусенко.

— Как ты еще можешь притворяться психически стабильным в такой компании? — спросил Кузьма у Краснощекова и указал на освободившееся после Графинова место у стола.

— За такими людьми будущее, и прошлое, между прочим, тоже, — серьезно произнес Алексей и сосредоточил свое внимание на отдирании подгоревших макаронных изделий от дна старенькой тефлоновой сковородки.

— У вас все такие свиньи, не моющие за собой посуду? — спросил Кузьма.

— У нас на «скорой» принято мыть посуду не после еды, а перед, — Тамусенко внес ясность в особенности коммунального быта медперсонала.

— А пальчики у вас тоже все скрещивают перед тем как невинные юноши из окон выпадают? — задал Кузьма давно мучавший его вопрос и посмотрел прямо в глаза Артемию.

— Нет, пальцы скрещивает только он, — заступился за напарника Краснощеков, — ну, может быть, еще пара-тройка сотрудников, но те делают это не так профессионально.

— А главное, что дело не в том, кто пальчики скрещивает, — пробубнил Тамусенко, снимая с плиты закипевший чайник.

— А в чем тогда? — спросил Кузьма.

— А ни в чем! — Тамусенко дал понять, что отвечать на вопросы он не намерен.

Трапеза плавно перетекла в послеобеденное возлежание на коленкоровых топчанах, сопровождающееся ленивым разговором на сугубо медицинские темы.

Солнце, нарисовавшее на полу желтые квадраты, неимоверно нагревало и без того душное помещение. На подоконнике лежал кот и, видимо, под воздействием валерьянки вместе с сенсемиля, неуклюже потягиваясь ходил под себя по маленькому.

— Серый котейка в ботинок ссал, Кастанеда про это ничего не писал, — Краснощеков перефразировал по своему моргинального поэта песенника.

— Ты, что, кот, совсем охренел? — спросил Артемий и вынес обгадившееся животное за дверь.

— Это не станция скорой помощи, а какой то бомжатский отстойник, — возмутился Кузьма.

— Кошка это ерунда, гораздо чаще здесь встречаются обделавшиеся приматы, — сказал Краснощеков.

— 8652, — мелодично пропукал селектор, — поехали.

— Поспать после обеда не дадут, обиделся Тамусенко.

— Он, как и все вампиры, спит днем, — пояснил Краснощеков, — у него под топчаном стоит гробик и саван, вместо одеяла.

— Для вашей работы не хватает только тайного учения, — сказал Кузьма.

— А ведь и оно есть! — Артемий поднял вверх длинный кривой палец с нестриженым, но аккуратно обкусанным ногтем.

* * *

Первые жаркие дни брали свое, компенсируя долгие зимние месяцы ожидания. Летний знойный воздух затекал в комнату через опущенное стекло и превращался в липкие капли пота. Рубашка прилипла к телу и у Кузьмы очень чесалась шея.

— Путь далек. Чем бы развлечься? — обратился к спутникам Краснощеков.

— Не знаю, можно поиграть в слова или в ассоциации, — предложил Кузьма.

— У нас нет ни слов, ни ассоциаций, но есть игры поинтересней, — прохрипел Тамусенко и, крутанув вентиль старенького Ан-8, поднес к лицу резиновую маску.

— Хочешь похихикать? — равнодушно спросил Краснощеков.

— Похихикать я пока еще могу и без стимуляторов, — Кузьма мужественно отказался от дармового кайфа.

— Я тоже не буду, — поддержал его Алексей и равнодушно посмотрел на тушку Тамусенко, рухнувшую в портер, между носилками и плексигласовыми дверцами шкафчиков.

— С ним все в порядке? — спросил Кузьма.

— Смотря что ты имеешь ввиду, — загадочно произнес Алексей.

— Ху — ху — хо, — Тамусенко подал бессознательный сигнал, что с ним все в порядке.

— Приехали! — крикнул Коля Панков через форточку в карету.

— Ты остаешься здесь, — приказал Краснощеков перебравшемуся из партера на носилки Артемию и, проведя ладонью по лицу, закрыл ему веки, — Коля, присмотри за этим упырем, чтобы нам потом не пришлось пополнять запасы закиси.

— А вы пользуетесь закисью по назначению? — спросил Кузьма.

— Нет, только вот так, — ответил Алексей.

* * *