Бесплатный фрагмент - Братья и Сёстры

Несколько слов от консультанта

Авторы на наш взгляд применили в книге прием, ловкий и раскрывающий наиболее полно великое произведение «Гамлет, принц датский». Прием, благодаря которому не просто показывается собственное видение авторов вечной трагедии. К примеру, как некоего архетипа жизни человека. А с весьма неожиданной стороны: со взгляда на принца Гамлета (и не только на него), как нашего современника! Этот прием авторы умело позаимствовал у самого Шекспира. Он всех главных героев трагедии показывает весьма условно: принца Гамлета, Офелию, Призрака, Клавдия, Лаэрта, Розенкранца и Гильденстерна и даже могильщиков. Этот прием можно обозначить, как «слова, слова, слов…», дающие простор для любой мысли. To put in the word, — английская поговорка, точно оспаривается Шекспиром в «Гамлете…». Есть некие «голые» формы словословия: обыденная речь (например, между принцем Гамлетом и его «друзьями» Розенкранцем и Гильденстерном); явный «бред» (бред на яву), во многих разговорах принца, когда он имитирует сумасшествие; «прибаутки и песенки», действительно сошедшей с ума Офелии, как прелюдия к самоубийству. И даже два знаменитых монолога принца — «Быть или не быть?» и «Бедняга Иорик!»

Если быть внимательным в прочтении «Гамлета, принца датского», то очень скоро начинаешь понимать, что данный ключ внесен в трагедию Призраком и подхвачен актерами, которых пригласил принц Гамлет.

Этот шекспировский прием для зашифровки на все века смысла истинной трагедии человеческого бытия. «Гамлет, принц датский», вызывает у нас ассоциации с русским…, нет точного слова (sic!): в сказке ложь, да в ней намек, добрым молодцам урок!

Авторы, которые увидели в принце Гамлете нашего современника, вероятно, также руководствовались не констатацией фактов, и не психоанализом, который должен бы привести читателя к катарсису (кстати, наше мнение, что катарсис — изжитая форма самосознания для нашего современника). Авторы хотят преподнести читателю урок! Но и здесь, нужно оговориться: как понимать современное слово «урок». Это — не нравственный пример или упрек… Нравственным примером, да еще из Шекспира, нашего современника не прошибешь! Авторы это хорошо понимают! «Урок», как нам кажется, для авторов сродни «урокам» из «Очерков бурсы» Николая Герасимовича Помяловского. Розги! Или как у Василия Макаровича Шукшина — «медвытрезвитель»: а по утру они проснулись! Вдруг! Вот «катарсис» для нашего современника!..

Авторы много не берут на себя! Поэтому эта книга о наших современниках, хотя и заимствует у Шекспира девиз: hic et ubique, но — говорит, и не заговаривается! Во-первых, вместо «Предисловия», авторы предпосылают опусы известного поэта Анатоля Яни (специально написанные для этой книги), превосходного переводчика сонет Шекспира. А, во-вторых, сравнивают восприятие «Гамлет, принц датский»,.. с восприятием квадратов Казимира Севериновича Малевича.

Но, если авторы не правы и, с точки зрения кого- то — «много на себя берут» то, этот некто — пусть… выйдет и первым бросит камень! И попадет в Шекспира!

P.S. Напомним, что Лев Николаевич Толстой имел внутренние основания считать, что сам Шекспир много на себя берет… (читай ниже)

Профессор Владимир Николаевич Прокудин.

Принц Гамлет

Вместо «Предисловия»

Опусы Анатолия Яни, советского, украинского поэта, посвященные Гамлету, принцу датскому

Опус 1.

«Мне часто видится сквозь шум и гам лет,

Как с черепом ведёт беседу Гамлет.

Шекспира драма рвёт сердца на части.

Описывал поэт не пыль, а пыл.

«Пылинка зла уничтожает счастье», —

Сказал нам Гамлет. Он поэтом был».

Опус 2.

«…Какие сделать мне наброски?

Шекспир внушает уважение,

Как Пушкин, Гоголь и Островский.

Какие строки грубо ль, ласково

Улечься смогут на бумагу?

Что написать про принца датского?

О нём припомнить, может, сагу?

Я в детстве видел в виде витязя

Героя этого, как брата.

Мсти, милый Гамлет, за обиды все,

Нам причинённые когда-то!

Я пью за принца. Рюмка налита.

Пусть к счастью нас ведёт дорога!

Могу ли не любить я Гамлета —

Шута, безумца и пророка?

Он смотрит прямо в душу с оттиска,

В нём дивной харизмы есть призма.

Он чужд натуре донкихотовской,

Носитель зла и эгоизма.

Чем смог привлечь нас принц, сражавшийся

За что? За жизнь? За смерть ли нашу?

Тем, что, безумцем притворявшийся,

Мстил за убитого папашу?

Я отношусь к нему, как к призраку,

Что надо мной парит эклогой.

Как будто бы гороха пригоршню,

Рассыпал Гамлет монолог свой.

Пластичен Гамлет, как адажио.

Всё вывернуть смог наизнанку.

Откинув плащ свой, он поглаживал

Округлых мышц своих чеканку.

Как Гамлет, выйду ли на сцену я?

Портрет его пусть пишет Муза!

Масштаб раздумий — вся Вселенная.

Напомнил Гамлет Иисуса.

От мести Гамлет не откажется —

Болеет принц мой мести оспой.

Но к принцу этому, мне кажется,

Могу я обратиться с просьбой.

Из авторучки что мне выдавить

О том, кто с черепом беседует?

Какую рыбку-слово выловить?

О чём же написать мне следует?

О том, что разразится мести гром?

Смогу ль из мозга мысли вынуть?..»

Глава 1. Гамлет, принц датский в сослагательном наклонении

«Однако и без лишней скованности, но во всем слушайтесь внутреннего голоса. Двигайтесь в согласии с диалогом, говорите, следуя движениям, с тою только оговоркой, чтобы это не выходило из границ естественности. Каждое нарушение меры отступает от назначения театра, цель которого во все времена была и будет: держать, так сказать, зеркало перед природой, показывать доблести ее истинное лицо и ее истинное — низости, и каждому веку истории — его неприкрашенный облик. Если тут перестараться или недоусердствовать, непосвященные будут смеяться, но знаток опечалится, а суд последнего, с вашего позволения, должен для вас перевешивать целый театр, полный первых. Мне попадались актеры, и среди них прославленные, и даже до небес, которые, не во гнев им будь сказано, голосом и манерами не были похожи ни на крещеных, ни на нехристей, ни на кого бы то ни было на свете. Они так двигались и завывали, что брало удивление, какой из поденщиков природы смастерил человека так неумело, — такими чудовищными выходили люди в их изображении… А играющим дураков запретите говорить больше, чем для них написано. Некоторые доходят до того, что хохочут сами для увеселения худшей части публики в какой-нибудь момент, существенный для хода пьесы. Это недопустимо и показывает, какое дешевое самолюбие у таких шутников…»

(В. Шекспир. «Гамлет принц датский». Акт третий. Сцена вторая. Здесь и далее — перевод Бориса Пастернака)

«Шекспир берет очень недурную в своем роде старинную историю о том: Avec quelle ruse Amleth qui depuis fut Roy de Dannemarch, vengea la mort de son pere Horwendille, occis par Fengon, son frere et autre occurence de son histoire (С какой хитростью Гамлет, ставший впоследствии королем Дании, отомстил за смерть своего отца Хорвендилла, убитого его братом Фенгоном, и прочие обстоятельства этого повествования), или драму, написанную на эту тему лет 15 прежде его, и пишет на этот сюжет свою драму, вкладывая совершенно некстати (как это и всегда он делает) в уста главного действующего лица все свои, казавшиеся ему достойными внимания мысли. Вкладывая же в уста своего героя эти мысли: о бренности жизни (могильщик), о смерти (to be or not to be быть или не быть (англ.), те самые, которые выражены у него в 66-м сонете (о театре, о женщинах), он нисколько не заботится о том, при каких условиях говорятся эти речи, и, естественно, выходит то, что лицо, высказывающее все эти мысли, делается фонографом Шекспира, лишается всякой характерности, и поступки и речи его не согласуются.

В легенде личность Гамлета вполне понятна: он возмущен делом дяди и матери, хочет отомстить им, но боится, чтобы дядя не убил его так же, как отца, и для этого притворяется сумасшедшим, желая выждать и высмотреть все, что делается при дворе. Дядя же и мать, боясь его, хотят допытаться, притворяется ли он, или точно сумасшедший, и подсылают ему девушку, которую он любил. Он выдерживает характер, потом видится один на один с матерью, убивает подслушивающего придворного и обличает мать. Потом его отправляют в Англию. Он подменивает письма и, возвратившись из Англии, мстит своим врагам, сжигая их всех.

Все это понятно и вытекает из характера и положения Гамлета. Но Шекспир, вставляя в уста Гамлета то речи, которые ему хочется высказать, и заставляя его совершать поступки, которые нужны автору для подготовления эффектных сцен, уничтожает все то, что составляет характер Гамлета легенды. Гамлет во все продолжение драмы делает не то, что ему может хотеться, а то, что нужно автору: то ужасается перед тенью отца, то начинает подтрунивать над ней, называя его кротом, то любит Офелию, то дразнит её и т. п. Нет никакой возможности найти какое-либо объяснение поступкам и речам Гамлета и потому никакой возможности приписать ему какой бы то ни было характер.

Но так как признается, что гениальный Шекспир не может написать ничего плохого, то ученые люди все силы своего ума направляют на то, чтобы найти необычайные красоты в том, что составляет очевидный, режущий глаза, в особенности резко выразившийся в Гамлете, недостаток, состоящий в том, что у главного лица нет никакого характера. И вот глубокомысленные критики объявляют, что в этой драме в лице Гамлета выражен необыкновенно сильно совершенно новый и глубокий характер, состоящий именно в том, что у лица этого нет характера и что в этом-то отсутствии характера и состоит гениальность создания глубокомысленного характера. И, решив это, ученые критики пишут тома за томами, так что восхваления и разъяснения величия и важности изображения характера человека, не имеющего характера, составляют громадные библиотеки. Правда, некоторые из критиков иногда робко высказывают мысль о том, что есть что-то странное в этом лице, что Гамлет есть неразъяснимая загадка, но никто не решается сказать того, что царь голый, что ясно как день, что Шекспир не сумел, да и не хотел придать никакого характера Гамлету и не понимал даже, что это нужно. И ученые критики продолжают исследовать и восхвалять это загадочное произведение, напоминающее знаменитый камень с надписью, найденный Пиквиком у порога фермера и разделивший мир ученых на два враждебных лагеря».

(Лев Николаевич Толстой «О Шекспире и о драме» (критический очерк)

§1. Состояние

«Состояние надо доказать. Без него не закон. Скажем, я теперь утоплюсь с намереньем. Тогда это дело троякое. Одно — я его сделал, другое — привел в исполнение, третье — совершил».

В каком «состоянии» мы находим датское королевство? То есть, социального Гамлета, принца? Между двух «огней»! И каких? Англии и Норвегии. Первая, некогда покоренная Данией, ведет себя, как ее вассал. Но, это не перманентное состояние. И при первой возможности Англия его изменит. Бахвалится король Клавдий: «И если Англия, мою любовь Ты ценишь так, как я заставить в силе — А твой рубец от датского меча Еще горит и ты благоговейно Нам платишь дань, — не думай обойти Прямую букву моего приказа, Которым тайно Гамлета тебе Я в руки отдаю на убиенье. Исполни это, Англия! Как жар Горячки, он в крови моей клокочет Избавь меня от этого огня. Пока он жив, нет жизни для меня». Кстати, отсылая кронпринца Гамлета в страну, которая спит и видит свое освобождение от Дании с бумагой, в которой король Дании подписывает принцу смертный приговор — не есть поступок, во-первых, разумный, а, во-вторых, государственный. Так как я пишу о принце Гамлете, в котором вижу нашего современника, позволю себе такое вольнодумство: представим на миг, что сейчас, накануне выборов Президента России, в «Англию» какой ни будь большой правительственный чин послал бы Ходорковского на казнь. У Ходорковского сразу бы появились, на мой взгляд (далекий, увы, от политических интриг), реальный шанс стать президентом. Но я — отошла в сторону. Да и зря! Книга увидит свет, наверняка, не раньше, чем мы узнаем имя нового Президента России.

Норвегия, недавно проигравшая войну с Данией, вовсю готовится к реваншу. Гамлет старший убил короля Норвегии Фортинбраса и присоединил к Дании норвежские земли. Формально Норвегией правит старый, но мудрый брат Фортинбраса. Он едва сдерживает племянника, младшего Фортинбраса от похода на Данию, поворачивая полк жаждущего боевых действий племянника, Фортинбраса младшего на Польшу. Почему? Легко догадаться! Зачем воевать, кровь проливать со страной, которая разваливается сама, по своим внутренним причинам: «Какая-то в державе датской гниль». Это говорит Марцелл, один из офицеров, увидевших первыми призрак Гамлета старшего. Странно. Но, в отличие от своего сверстника и соперника Гамлета, принца датского, Фортинбрас не мучается от желания отомстить датчанам за отца!

А что за «гниль» в Датском королевстве? Неужели все дело в том, что королева так быстро вышла замуж за своего родственника? То, что брат заменил покойного брата на троне в таких обстоятельствах — вполне нормально и правильно! Что же касается его женитьбе на королеве, оставляя в стороне такое положение вещей, как любовь королевы к брату мужа (вполне вероятно, что она вышла за Гамлета не по любви!), двоевластие в государстве, которому грозят с двух сторон войной, а внутри бунтом, вполне логично. В Дании тем не менее все идет к развалу:

«Король не спит и пляшет до упаду,

И пьет и бражничает до утра,

И чуть осилит новый кубок с рейнским,

Об этом сообщает гром литавр, как о победе…

Такие кутежи, расславленные на восток и запад,

Покрыли нас стыдом в чужих краях,

Там наша кличка — пьяницы и свиньи…»

(Акт 1, сцена 4).

С новым королем явно что-то не то! То он вздыхает: «О, как тяжко!» То падает на колени, ибо его «душа в тревоге и устрашена» Чем душа устрашена короля Дании? Как наивно думать, что разоблачением его, как убийцы брата! Кто и перед кем его может разоблачить? Безумный племянник? Перед чернью? Когда Фортинбрас готовился к войне и собирал отряд, Гамлет, принц, еще до встречи с призраком отца, устроенной ему двумя молодыми офицерами и лучшим другом Горацио, который, когда с Данией было покончено, поторопился заявить: «Я не датчанин — римлянин скорей», был не в себе. Он думал о самоубийстве, и боялся убить себя: «Моя же скорбь чуждается прикрас И их не выставляет напоказ». Монолог «Быть или не быть? Вот в чем вопрос!» — это не монолог наследного принца! Все причины «не быть», наследного принца просто не касаются! Это разговор, так, в пользу бедных, если не больная философия. Вернее, философия больного. А суть этой философии в монологах на кладбище, раньше — в рассуждениях после убийства Полония: «Можно вытащить рыбу на червяка, пообедавшего королем, и пообедать рыбой, которая проглотила этого червяка». «Стоило ли давать этим костям воспитание, чтобы потом играть ими в бабки?» «Пред кем весь мир лежал в пыли, Торчит затычкою в щели». Нет, такое умонастроение — вещь врожденная. В случае Гамлета, принца датского, отнюдь не имеет никакого отношения к, весьма проблематичному, скажем, забегая вперед, коварному убийству его отца. Представим на миг противоборство двух племянников, отцы которых были убиты: Гамлета и Фортинбраса? Не как истеричных дуэлянтов, а как полководцев на поле брани?

§2. Персоналии

Сначала, конечно, Горацио! Кто он? Самый близкий к Гамлету, принцу и его доверенный, собиравшийся умереть вместе с другом, человек? Не подданный Дании. Откуда и зачем он появился из теплой Италии в весьма прохладную страну? Каким образом он втиснулся в такую близость, запредельную для самых интимных человеческих отношений, если верить знатоку таких дел, Анне Ахматовой? Вспомним, не помешает: «Есть в близости людей заветная черта. Ее не перейти…» А Горацио перешел. И, нужно полагать, после развала Дании (да еще какого — читай впереди!) ушел… И каким образом он одним из первых узнал от молодых датских офицеров Марцелла и Бернардо (тоже, кстати, носящих отнюдь не датские имена, а скорее римские), о Призраке бывшего короля Гамлета и увидел его вместе с ними во время стражи форпостов Дании? Что же касается молодых офицеров, у нас нет никаких свидетельств подозревать их в шпионаже или даже заговоре против Дании. Но то, что они никак не могут быть довольны, что тратят свою молодость и сердца пыл на… гниль, очевидно! Им бы в войско Фортинбраса! И хотя бы на Польшу. Горацио, думается, «ключ» к пониманию психо-трагедии Гамлета, принца датского. Возможно, он порождение бессознательного автора, пораженного, как и все, думающие умы того времени, времени великого Ренессанса, подготовленного более великим Проторенессансом! А именно — творения Николо Макиавелли «Государь». В сравнении с образом, проторенессансного Государя ренессанский принц Гамлет — и есть призрак. Дальше мы покажем, почему и какое это отношение имеет к нашей современности. Мы, ведь, набрасываем штрихи к портрету нашего современника.

Посмотрим в прошлое королевства Дании, когда правил Гамлет, ныне призрак. Победы за победой над не менее великими державами, чем Дания — Англией и Норвегией. Заслуги Гамлета, ныне призрака. Но вот при первой встречи с сыном (смысл которой не так уж ясен!), Призрак Гамлета признается сыну, после того, как рассказывает, как брат, чтобы завладеть короной и его женой, коварно убил его: «Так послан второпях на страшный суд Со всеми преступлениями (sic! — Е.Ч., М.Ч.) на шее, О ужас, ужас, ужас!» Начинает же разговор с Гамлетом, принцем со странного признания, которое, кстати, не вызывает у принца никакого интереса:

«Я дух родного твоего отца,

На некий срок скитаться осужденный

Ночной порой, а днем гореть в огне,

Пока мои земные окаянства

Не выгорят дотла.

Мне не дано

Касаться тайны моей тюрьмы.

Иначе б от слов легчайшей повести моей

Зашлась душа твоя и кровь застыла,

Глаза, как звезды, вышли из орбит

И кудри отделились друг от друга,

Поднявши дыбом каждый волосок,

Как иглы на взбешенном дикобразе,..»

(Акт 1, сцена 5)

Здесь важно подметить, что скитание по жизни Призрака отнюдь не связано с тем, что он не отомщен! А Гамлет взвивается только от слов — «Отомсти за подлое его убийство»: «Рассказывай, чтоб я на крыльях мог Со скоростью мечты и страстной мысли Пуститься к мести». «Месть» — вот нужное и искомое для Гамлета, принца, «заветное» слово! Дальше увидим, почему?

«Месть» дает Гамлету цель и смысл его жизни. А его жизнь, Гамлета, принца датского, судя по его философским монологам, суть жизни вообще, common place! То есть, явление вселенское. Как снежинка или пылинка, которые тоже суть явления вселенские! Забегая вперед, скажем, поэтому он так легко (имею право):

а) ибо наследный принц;

б) жизнь для наследного принца не является какой-то высшей вселенской ценностью.

Месть, воплощенная в поведение — уже не философия! Это, возможно, черта характера Гамлета, которая не исчезает даже в общении с Призраком его коварно убиенного отца. Это, скорее стало, жизненным кредо — Hic et ubique! Так, только, что узнав правду о смерти отца, принц Гамлет восклицает: «О небо! О земля! Кого в придачу? Быть может, ад? Стой, сердце (нужно понимать, что принц призывает смерть? — О.З.)! Сердце, стой!» Так он любит своего отца!

Но как только доходит до дела (начиная с того, что принц отбирает клятвы молчать об открывшейся тайне смерти Гамлета у Марцелла и Горацио) и, в деловом рвении к отцу обращается уже, мягко выражаясь, совсем иначе: «Ага, старик, и ты того же мненья?» (чтобы подстегнуть «друзей» дать клятвы на молчание). И дальше: «Ты, старый крот? Как скор ты под землей! Уж подкопался? Переменим место». Принцу ох как нужна тайна мести, или — тайна для мести! Принц наверняка как царедворец, искусно владел софистикой: «Тайна» становится «причиной»! Причина мести найдена — и Призрак отца, не должна мешать!

Месть ради мести,.. дает принцу ощущение полной жизни! Месть не имманентным и опасным врагам Отечества — например, королям Англии и Норвегии, а своему родному дяде, который захватил трон. А не женись дядя на королеве, трон, глядишь, достался бы наследному принцу, то есть, самому Гамлету! Жажда власти — пружина «мести». Месть за отца (трон) — вот цель, оправдывающая все средства властолюбца. Психология героя эпохи Ренессанса выхватывает из подготовившего его, Ренессанс, Проторенессанса средства, наиболее простые, доступные и эффективные! Доступные, в смысле — для понимания всем и каждому! Понять — значит, простить! И мы прощаем Гамлету, принцу, все его хладнокровные злодеяния, слегка прикрытые вуалью — местью за отца! И настолько это срабатывает, что и доведение до самоубийства, а, ведь, именно так! — своей возлюбленной, Офелии, мы прощаем Гамлету, принцу! И во время дуэли «добро» и наше, читательское отношение — на его стороне принца, а не на стороне брата несчастной Офелии, Лаэрта!

«Гамлет, принц датский» есть «Государь» эпохи Ренессанса. Эпохи, подошедшей к бездне вседозволенности. У нас это сейчас зовется беспредельщиной. Гамлет, принц датский — беспредельщик? Да нас разорвут на части или засмеют рафинированные интеллектуалы! Но, мы, тем не менее, пойдем дальше! А здесь подчеркнем главную черту характера Гамлета, принца датского, нашего современника — властолюбец!

И, задавшись, наконец, вопросом — по какой истинной причине Гамлет, принц, ненавидит своего дядю (если вдумаемся спокойно, то поймем, что Гамлет, принц, увы, никогда не любил свою мать. И странное у него к ней отношение, коль он позволяет сказать матери следующее (залезть в ее постель!):

«Тогда И продолжайте делать, что хотите,

Ложитесь ночью с королем в постель

И в благодарность за его лобзанья,

Которыми он будет вас душить,

В приливе откровенности сознайтесь…».

(Акт 3, сцена 4)

Это равносильно тому, как Офелия «показывает» daddy свою девственную белую грудь… Кстати, принц Гамлет, вероятнее всего также был девственником…

Как, вероятно, не любил ее и Король Гамлет! Любить — это прощать! Любовь потому и слепа, что не видит никаких пороков в любимом человеке. Мать любит живого. Какое твое дело, сынок, коль ты любишь свою мать? Ты, ведь, давно, как вылез из детских штанишек! Да потому, ответим за Гамлета, принца датского, что возлюбленный матери отнял трон… у принца Гамлета, властолюбца! И поэтому, властолюбцу все равно, что мать любит и счастлива в новом браке. А вступить в него поспешила, потому, что понимала — без Короля Дании — конец! Понимала, что принц Гамлет — не Король Дании. И — не может быть Королем Дании, ни в настоящем, ни даже в отделенном будущем! В то время, когда его ровесник, принц Норвегии Фортинбрас, собирал войско, чтобы идти на Данию и возвращать, отобранные Королем Гамлетом у Норвегии земли (а, отнюдь, не для того, чтобы отомстить за убийство отца!), Гамлет метался, между — «быть или не быть»! И думал, через сколько времени его голова будет выглядеть, как череп Иорика? Об этом он расспрашивает могильщика: «Много ли пролежит человек в земле, пока не сгниет?» И выслушивает его подробный рассказ. Выслушав и додумав, что сие не миновало и Александра Македонского, Гамлет, принц, восклицает: «До какого убожества можно опуститься, Горацио!» А, выражая отвращение и едва скрытый ужас при виде того, во что превратился Иорик, держа череп своего няньки — шута, Гамлет, принц, задает вопрос, но, скорее, роняет душе спасительное утверждение — надежду (какого не нашел в рассуждениях «быть или не быть?»). Надежду каждого латентного самоубийцы: «…Полное расслабление?» Увы, ответа он не получает — ни от могильщика, ни от черепа Иорика!

Нет, все пока не о принце Гамлете. О состоянии, в каком мы его еще увидим! К этому состоянию нужны, пожалуй, четыре персоналия: Офелия, Лаэрт и, безусловно (?) Розенкранц и Гильденстерн! Вот в совокупности тогда и будет Эльсинор.

Офелия… Можно, к примеру, представить ее в отрядах наших современников на Манежной площади или у Киевского вокзала, вместе с такими же, как она, юношами и девушками, идущими на схватку с убийцами футбольного болельщика в конце 2010 г.? А, почему же нет? Почему не представлять? Стендаль имел не больше оснований заставить в своем воображении спуститься со своего пьедестала Аполлона Бельведерского и пройти по булыжной мостовой Парижа! Офелия любила принца Гамлета? А, ведь, не тронулась умом и даже особенно не горевала, когда решила вместе со всеми, что принц сошел с ума:

«Какого обаянья ум погиб!

Соединенье знанья, красноречья

И доблести, наш праздник, цвет надежд,

Законодатель вкусов и приличий,

Из зеркало… все вдребезги.

Все, все… А я?

Кто я, беднейшая из женщин,

С недавним медом клятв его в душе.

Теперь, когда могучий этот разум,

Как колокол надбитый, дребезжит,

А юношеский облик бесподобный

Изборожден безумьем?

Боже мой! Куда все скрылось?

Что передо мной?»

(Акт 3, сцена 1)

Так горевать можно о разбитой дорогой вазе, подаренной тебе по случаю, или о любимом платье, на которое пролились чернила… И вдруг убит отец! Горе? Горе! Но, не тот случай, чтобы взрослая дочь сошла с ума и утопилась! Так кого же любит женщина Офелия?.. Вот и оспаривай у Фрейда наличие Эдипово комплекса! С принцем Гамлетом ее роднит только влечение к смерти — власть Танатоса. Да еще эскапизм в безумие: мнимое у принца, и реальное — у Офелии.

Четыре страшных человеческих порока оставили нам эллины: суицид, гомицид, геноцид и эскапизм. Офелия предалась сразу двум: эскапизму (бегству из реальной жизни) и суициду. Еще раз замечу — после смерти отца! My heart belongs to daddy! Мы понимаем, что «daddy», здесь, возможно, «единственный», чем «отец» (как пытаются толковать песню — «My Heart Belongs to Daddy». It is a song written by Cole Porter, for the 1938 musical Leave It to Me! which premiered on Nov 9, 1938. It was performed by Mary Martin who played Dolly Winslow, the young protégée of an elderly ambassador, Alonzo P. Goodhue. She is stranded at a Siberian railway station, wearing only a fur coat, and performs a striptease while performing the song.

She sang it again in the 1940 movie Love Thy Neighbor. Again she wears a fur coat, but the setting is a show within a show and the act is more conventional as she wears an evening gown beneath the fur. Her best movie performance is in the 1946 Cole Porter biopic Night and Day in which she plays herself. She again performs the striptease, discarding her muff and then the fur coat.

In Britain, the song was a hit for Pat Kirkwood who performed it in the 1938 revue Black Velvet, making her the first wartime star, and so the song was thereafter associated with her) В основу этой песни положена старая еврейская песня, в которой «daddy» — несомненно папа. Близко к первоначальному значению ее исполнила Мэрилин Монро). Но, как понимать Офелию, которая дает отцу читать вот это (стихи принца Гамлета): «На ее дивную белую грудь эти…»?

Но, следуя логике Шекспира и говоря о принце Гамлете, как нашем современнике, нужно иметь в виду и прямой смысл.

Не все так определенно с Офелией. Ее безумие — реакция на смерть отца. В реактивном помешательстве человек не может покончить жизнь самоубийством. Больше того, если он оказывается в ситуации, которая грозит ему смертью, то, как правило, безумие исчезает и наступает просветление. Офелия утонула под тяжестью намокнувшего платья. Правда, зачем она пошла к реке и рискованно взялась за сук:

«Ей травами увить хотелось иву,

Взялась за сук, а он и подломись,

И, как была, с копной цветных трофеев,

Она в поток обрушилась».

Тем не менее, священник беспощаден:

«В предписанных границах свой устав

Мы уж и так расширили.

Кончина Ее темна, и не вмешайся власть,

Лежать бы ей в неосвященном месте

До гласа трубного.

Взамен молитв

Ее сопровождал бы град каменьев,

А ей на гроб возложены венки

И проводили с колокольным звоном

До изгороди».

(Акт 4, сцена 7)

Больше того, святой отец подчеркивает, рассказывая о грехе Офелии Лаэрту: «Мы осквернили бы святой обряд, Когда б над нею реквием пропели, Как над другими». Действительно, зачем Офелия пошла к реке, как не утопиться!

Но двумя страшными деяниями эллинов Офелия, увы, не ограничивается. Убив себя, она неизбежно убивает последнего представителя своего рода брата Лаэрта! Вряд ли кто усомнится, что дуэль между принцем Гамлетом и Лаэртом могла бы не состояться! Лаэрт был обречен, ибо, еще до смерти Офелии должен был бы выполнить волю Короля и убить Гамлета, принца Датского. Но Офелия свей смертью взяла на себя смерть брата. Совершила гомицид. Таким образом, она оказывается причиной самого страшного человеческого злодеяния — геноцида! Род ее уничтожен. Вот, рискую сказать, истинный смысл слов принца Гамлета: «Порвалась дней связующая нить, Как мне обрывки их соединить!» С Офелией в небытие ушел род: ее дети, ее внучки, ее правнучки… В Англии в эпоху Шекспира жестокое отношение к женщинам-самоубийцам принимало формы, которые рассудку современного человека непонятны. Так, труп самоубийцы могли выкопать из могилы, подвергнут пыткам, судить и казнить! Все, как с живым человеком! Сошлюсь на книгу известного американского историка, профессора Принстонского университета Роберта Дарнтона «Дневник жителя Эдинбурга». Хрущев на ХХ съезде КПСС подвергнул публичным истязаниям труп Сталина. А потом вынул его из «могилы» — мавзолея и зарыл под бетон. Тоже, вероятно, сделают и с мумией Ленина… Ассоциации, ассоциации! А, как иначе, коль в принце Гамлете я вижу своего современника! С Офелией покончено? Кто — следующий? Полоний? Глава администрации Президента… Лаэрт — его сынок.

Шекспир весьма по-нашему, современному, трактует и подает нам Лаэрта. Я понимаю это просто: надо же как-то сделать убийцу принца Гамлета интересным. Сцена похорон Офелии показывает нам какого-то истукана-игрушку. В 60-х годах прошлого века в СССР продавались такие заводные игрушки. Завод один. А, повернешь игрушку влево — и начинает она, например, маршировать. Повернешь вправо — начинает кувыркаться через голову. Разные были истуканчики для детей младшего возраста. Здесь «истукан» — игрушка-идол для детей. Вот он, Лаэрт, пытается хладнокровно вразумить священника отпеть труп Офелии. Когда не получается — начинает его оскорблять. Но, стоит появиться принцу Гамлету и Лаэрт преобразуется! Какая истерика!

«Трижды тридцать казней

Свались втройне на голову того,

От чьих злодейств твой острый ум затмился!..

Не надо.

Погодите засыпать.

Еще раз заключу ее в объятья.

(Прыгает в могилу)

Заваливайте мертвую с живым!

На ровном месте взгромоздите гору,

Которая превысит

Пелион и голубой Олимп».

(Акт 5, сцена 1)

Поведение принца Гамлета весьма разумно. Он легко «успокаивает» Лаэрта, По-существу одной и той же фразой: «Могу и я».

Лаэрт — повеса и только. Фехтует, в Париже флиртует. И вдруг судьба выносит его на один уровень с принцем Датским, будущим королем! Но — в качестве кого? Киллера! Интересно получается: сначала принца Гамлета предает его возлюбленная Офелия. Еще до желания покончить жизнь в реке. А потом — его приятель:

«Лаэрт, откуда эта неприязнь?

Мне кажется, когда-то мы дружили.

А впрочем, что ж, на свете нет чудес;

Как волка не корми, он смотрит в лес».

(Акт 5, сцена 1)

В конечной сцене Лаэрт совсем не интересен. Забегая вперед, скажем, как и принц Гамлет и все остальные. Шекспир не напрягался, а, вероятно, предоставил ситуации разрешаться согласно своей, внутренней, логике. Это вообще весьма современная тенденция — пусть все будет, как будет! Как карта ляжет! Таким образом, решается главная задача трагедии «Гамлет, принц Датский». И имя ей — принц Фортинбрас! Действительно, не с Польшей же воевать могущественной, вставшей на ноги Норвегии? Да и Англии нельзя позволить освободиться от власти скандинавов. Послушаем Шекспира:

«Игра страстей еще как бы бушует,

В чертогах смерти, видно, пир горой,

Что столько жертв она, не разбирая,

Нагромоздила».

Это говорит Фортинбрас, за плечами которого стоят в полной боевой готовности полки,

«Просто страх берет.

Английские известья опоздали,

Погиб король, который был бы рад

Услышать, что приказ его исполнен

И Розенкранца с Гильденстерном нет.

Кто нам спасибо скажет?»

Это говорит первый английский посол. В его словах уже есть нотки недовольства и, прислушайтесь, торжества, что Дании король убит!

И тут же, как чертик из табакерки, Горацио — слуга Макиавелли! Простите, друг итальянский принца Датского!

«Он — едва ли.

Его он и при жизни не сказал.

Он никогда не требовал их смерти.

Но раз уж вы сошлись здесь на крови

Дорогами из Англии и Польши,

То прикажите положить тела

Пред всеми на виду, и с возвышенья

Я всенародно расскажу про все

(с какой стати? Удивляемся мы. Принца Датского уже нет. Кто теперь здесь, в чужой и холодной стране, южанин Горацио?)

Случившееся. Расскажу о страшных,

Кровавых и безжалостных делах,

Превратностях, убийствах по ошибке,

Наказанном двуличье и к концу —

О кознях пред развязкой, погубивших

Виновников.

Вот что имею я Поведать вам».

(Акт 5, сцена 2)

Может прозвучать это банально. Но, очевидно, что миссия Горацио в Скандинавии не окончена. Ему нужен новый друг. Новый принц. И это — Фортинбрас. Его внимание Горацио и завоевывает! А, не прошло и дня, как он хотел умереть вместе с принцем Гамлетом! Политика и бизнес — два сапога пара: вещи, не знающие человеческих эмоций.

«Скорей давайте слушать,

И созовем для этого совет.

НЕ в добрый час мне выпадает счастье.

На этот край есть право у меня,

Я предъявлю его».

Фортинбрас раскрывает карты. Горацио тут как тут;

«Я и об этом

Имею слово от лица того,

Чей голос есть судьба голосованья.

Но поспешим, пока умы в чаду…»

(Акт 5, сцена 2)

Читатель, тебе еще что-нибудь не ясно в трагедии Гамлета, принца Датского? Но я, тем не менее, не собираюсь на этом ставить точку! И позволю себе сентенцию:

Обратной стороной макиавеллизма является гамлетизм.

То, что Фортинбрас отдает почести принцу Гамлету — не интересно, ибо так положено. Гораздо интереснее последние его слова: «Команду к канонаде!» Трагедия «Гамлет, принц датский», напомню — заканчивается пушечным залпом…

Розенкранц и Гильденстерн… Самые «значимые», на мой взгляд, фигуры. Хотя бы потому, что :

1) Король и Королева просят их помочь им разобраться, что происходит с принцем Гамлетом.

2) Ни с кем принц Гамлет так много не говорит.

3) Ни над кем он так не издевается, как над своими сверстниками, одноклассниками и друзьями.

4) Ни с кем он так коварно не поступает, как с ними.

Забегая вперед, заметим, что одно дело слуги Короля везут приказ казнить в Англии принца. Но, совсем другое дело, что принц, подделывая подписи, обрекает их на смерть. Они-то причем? Для них не было выхода ослушаться Короля. У принца Гамлета было много вариантов спастись и спасти своих одноклассников.

Розенкранц и Гильденстерн, нам представляются действительно трагичными героями, даже в сравнении с принцем Гамлетом. Если Горацию, Бернардо, и Марцелл — итальянские фамилии, то Розенкранц и Гильденстерн — еврейские.

Король вызывает Розенкранца и Гильденстерна в Данию:

«Привет вам, Розенкранц и Гильдестерн!

Помимо жажды видеть вас пред нами,

Заставила вас вызвать и нужда.

До вас дошла уже, наверно, новость,

Как изменился Гамлет.

Не могу

Сказать иначе, так неузнаваем

Он внутренне и внешне.

Не пойму,

Какая сила сверх отцовской смерти

Произвела такой переворот

В его душе.

Я вас прошу обоих

Как сверстников его, со школьных лет

Узнавших коротко его характер,

Пожертвовать досугом и провесть

Его у нас. Втяните принца силой

В рассеянье и в обществе с собой,

Где только будет случай, допытайтесь,

Какая тайна мучает его

И нет ли от нее у нас лекарства»,

Королева поддерживает просьбу Короля:

«Он часто вспоминал вас, господа.

Я больше никого не знаю в мире,

Кому б он был так предан.

(Акт 2, сцена 2)

(Позволим себе заметить — а Горацио? Король с Королевой явно его недооценивают! — Е.Ч., М.Ч.)

Если вам

Не жалко будет выказать любезность

И ваше время можно посвятить

Надежде нашей и ее поддержке,

Приезд ваш будет нами награжден

По-королевски».

(Акт 2, сцена 2)

Слушая просьбы Короля и Королевы к своим слугам, хорошо понимаешь, что принц Гамлет, употребляя современный жаргон, их достал! И, когда Розенкранц и Гильденстерн соглашаются, расшаркиваясь в верности перед своими хозяевами, то вновь слышат:

(Король)

«Спасибо, Розенкранц и Гильденстерн»,

(Королева)

«Спасибо, Гильденстерн и Розенкранц.

Пожалуйста, пройдите тотчас к сыну.

Он так переменился!

Господа,

Пусть кто-нибудь их к

Гамлету проводит».

(Акт 2, сцена 2)

Гильденстерн сразу понимает, какую тяжкую ношу возложили (перевалили со свих плеч) Величества на их плечи: «Дай бог, чтоб наше общество полней Пошло ему на пользу!» Королева и не скрывает, всю серьезность миссии Розенкранца и Гильденстерна: «Бог на помощь».

С появлением Розенкранца и Гильденстерна вместе с принцем Гамлетом на сцене, Шекспир отбрасывает в сторону, простите, метание бисера перед зрителем. Дальше пойдут мужские дела! Конечно, по ходу разворачивающихся событий, Шекспир еще не раз начнет играть с нами в кошки-мышки! Здесь — и «Офелия», и «Полоний», и «Лаэрт», и «Озрик». Чуть не написала — «могильщики», но — стоп!

Однако! Гильденстерн:

«Почтенный принц!»

Розенкранц:

«Бесценный принц!»

Гамлет:

«Ба, милые друзья!

Ты, Гильденстерн?

Ты, Розенкранц?

Ну как дела, ребята?»

Розенкранц:

«Как у любого из сынов земли».

Гильденстерн:

«По счастью, наше счастье не чрезмерно:

Мы не верхи на колпаке Фортуны».

Гамлет:

«Но также не низы ее подошв?»

Розенкранц:

«Ни то, ни это, принц».

Гамлет:

«Ну что же, превосходно.

Однако, что нового?»

Розенкранц:

«Ничего, принц, кроме того, что в мире завелась совесть».

Гамлет:

«Значит, скоро конец света.

Впрочем, у вас ложные сведения.

Однако давайте поподробнее.

Чем прогневали вы, дорогие мои, эту свою

Фортуну, что она шлет вас в эту тюрьму?»

Гильденстерн:

«В тюрьму, принц?»

Гамлет одним рывком закрутил все гайки:

«Да, конечно, Дания — тюрьма».

Розенкранц неловко пытается восстановить «тональность» разговора:

«Тогда весь мир — тюрьма».

(Акт 2, сцена 2)

Давление Гамлета в этом армрестлинге, усиливается:

«И притом образцовая, со множеством арестантских, темниц и подземелий, из которых Дания — наихудшее».

А, здесь, представь, читатель, что Розенкранц и Гильденстерн согласились бы с кронпринцем Дании Гамлетом? Они дали бы ему все основания пронзить их шпагой прямо тут, на месте! Принц не оставляет своим школьным друзьям ни шанса в фехтовании словами! Это — и не по-царски, и не по-дружески, и не по-джентельменски! Что оставалось Розенкранцу и Гильденстерну? Первый:

«Мы не согласны, принц».

Гамлет:

«Значит, для вас она не тюрьма, ибо сами по себе вещи не бывают хорошими и дурными, а только в нашей оценке.

Для меня она тюрьма».

Розенкранц:

«Значит, тюрьмой делает ее наша гордость.

Вашим требованиям тесно в ней».

Гамлет:

«О боже!

Заключите меня в скорлупу ореха, и я буду чувствовать себя повелителем бесконечности.

Если бы только не мои дурные сны!»

(Акт 2, сцена 2)

Вот и подошли мы к главному, возможно к тому, ради чего Шекспир написал «Гамлет, принц датский». Это — сны! По отношению к «главному» следует судить, кто из персонажей является его «носителем»?

Нет, отнюдь, не принц Гамлет!

§3. Сны разума

Начну с аксиомы: принц Гамлет, безусловно, умный человек. Не просто умный, а мыслитель, философ… Эта аксиома Шекспиром не доказывается. На то она и аксиома. Но я не знаю ни одного перевода «Гамлета, принца датского», ни одной экранизации, даже ни одной книги из многочисленных опусов, посвященных «Гамлету, принцу датскому». Где хотя бы мелькнуло сомнение на счет ума принца! И, действительно, как полагают психологи и психиатры вот уже два столетия, что имитировать безумие может только безумный или очень умный человек. Принц Гамлет, естественно, относится ко второму типу. «Моментом истины» сверх-ума принца Гамлета, конечно, является его монолог «To be or not to be». Выше мы говорили, что нам этот монолог не понятен, ибо все беды жизни земной, из-за которых стоило бы покончить с собой, принца Гамлета никак не касаются. Болеть за человечка, униженного и оскорбленного, или скорбеть мировой скорбью за все человечество… разве это по-гамлетовски?

В монологе, над которым бьются и толкователи, и исполнители есть одна вещь, разоблачающая принца Гамлета как весьма недалекого человека. И это — мысль о смерти как о сне:

«…Умереть. Забыться.

И знать, что этим обрываешь цепь

Сердечных мук и тысячи лишений,

Присущих телу.

Это ли не цель Желанная?

Скончаться. Сном забыться

Уснуть… И видеть сны?

Вот и ответ.

Какие сны в том смертном сне приснятся

Когда покров земного чувства снят?

Вот в чем разгадка.

Вот что удлиняет

Несчастьям нашим жизнь на столько лет…»

(Акт 3, сцена 1)

Смерть есть сон… И, неважно, что логика в этом силлогизме ущербна, ибо сон не есть смерть! Смерть есть сон, простите, банально. И не гоже мыслителю повторять это как высшую истину, принуждающую… жить!

Принц Гамлет в разговоре со своими одноклассниками, подтверждает невольно свой страх, что смерть есть сон: «О боже! Заключите меня в скорлупу ореха, и я буду чувствовать себя повелителем бесконечности. Если бы не мои дурные сны!» Получается, что сны, и только сны, мешают принцу Гамлету и умереть, и жить (быть повелителем бесконечности). Насколько глубже (умнее) с точки зрения на сон, оказываются и Гильденстерн и Розенкранц в сравнении с принцем Гамлетом. Вот Гильденстерн:

«А сны и приходят из гордости.

Гордец живет несуществующим.

Он питается тем, что возомнит о себе и себе припишет.

Он тень своих снов, отражение своих выдумок».

Да! А, ведь, это и точно, и сильно:

Гордец «…тень своих снов»!

Принц Гамлет словно все забыл, о чем мучился, размышляя о жизни, смерти, власти и сне:

«Сон — сам по себе только тень».

Розенкранц:

«В том-то и дело.

(Акт 2, сцена 2)

Таким образом, вы видите, как невесомо и бесплотно преувеличенное мнение о себе.

Оно даже и не тень вещи, а всего лишь тень тени».

Для нас — Розенкранц и Гильденстерн — самые привлекательные герои. Возможно потому, что самые трагические. Они и двойственны, и двусмысленны. Так, возможно (догадка!), они — однояйцовые близнецы, сами того не зная. Тогда — это, словно, наши фольклорные Фома и Ерема. А. если все же Шекспир не случайно наделил их еврейскими фамилиями, тогда это манихейство воплоти. Только «добро» и «зло» постоянно меняются плотью. Как у наших Фомы и Еремы. Так и бывает у однояйцовых близнецов. Как правило.