Бесплатный фрагмент - Братоубийство, или Синдром Каина

«История человечества — это история убийств и обманов;

история цивилизации — это история искусств и наук» Николай Векшин

«Если из истории убрать всю ложь, то это совсем не значит, что останется одна только правда — в результате может вообще ничего не остаться»

Станислав Ежи Лец

Преамбула: Сиблицид

«Сиблицид — убийство родных братьев и сестёр — это явление встречается у многих птиц и у некоторых видов млекопитающих.

Очень часто итогом жестоких драк между детёнышами млекопитающихся становится убийство соперника. Чаще всего это имеет большое значение для выживания при острой нехватке пищи.

Гипотеза некоторых зоологов о том, что такая агрессия регулируется половыми гормонами, не получила никаких подтверждений».

Дженнифер Э. Смит, Кей Э, «Энциклопедия поведения животных», Холекамп, 2019

Глядя на картину мира мы видим, что не всё в этом мире восхитительно и справедливо. Но особенно это проявляется в человеческом обществе.

Братья и сестры на протяжении всей истории человечества борются между собой. Если рассматривать архетип «брат vs брата», то очевидно, что мы можем обнаружить противоположные полюса, как у постоянного магнита.

На отрицательном полюсе такого архетипа находятся такие отвратительные качества личности: конкуренция, ненависть и убийственное неистовство, основанные на хроническом конфликте преобладания и иерархии.

Биологи отметили, что в природной среде существуют особые условия, когда братоубийство весьма предсказуемо и неминуемо. Когда для потомков недостаточно существующих запасов для выживания, соперничество между детьми может стать роковым.

В животном мире, убийственная агрессивность братьев и сестёр иллюстрируется поведением птенцов орла. Особи многих видов орлов откладывают всего два яйца, потому старший и наиболее сильный птенец зачастую убивает младшего, как только тот вылупляется из яйца. При этом орлы-родители не предпринимают никаких действий, чтобы воспрепятствовать ему свершить это злодеяние.

На положительном полюсе архетипа часто проявляется глубокая единение, близость и единство с любимым родным человечком, это свойственно для многих животных и проявляется в момент смертельной опасности.

В дикой природе сиблицид является следствием конкуренции между братьями и сёстрами, возникновение этого явления может быть вызвано множеством условий и причин, прежде всего, таких как нехватка продовольствия и ограниченная родительская забота.

Убийство брата или сестры очень выгодно для животного, так как у него появляется больше шансов выжить при сокращении ресурсов для выживания.

Это вполне разумно и справедливо во время нехватки продовольствия, когда родители не в состоянии должным образом накормить всё своё потомство.

Сиблицид в человеческом обществе — безусловное убийство брата или сестры — лежит в сфере общественных отношений и не всегда связано с соперничеством или борьбе за выживание.

Многие психологи выделяют основные линии поведения братоубийцы: это, прежде всего, обида и неконтролируемая ярость, обусловленные завистью и борьбой за первенство.

Но встречаются и нетипичные причины братоубийства: дьявольский умысел, мятеж против несправедливого мироустройства, жертвоприношение и необъяснимость судьбы.

История первого злодеяния

— Бра-аат, браа-ат, поди сюда! — послышался грубый мужской бас. Белокурый пастух, отложил посох, встал и медленно направился на зов. Сразу же за небольшим холмиком у малолетнего, сладко-журчащего ручейка, на гигантском валуне неправильной формы, сидел черноволосый молодой человек. Его крупные грубые черты лица, были изуродованы многочисленными, преждевременными морщинами, делающими безобразным его, и без этого, некрасивое, узколобое лицо, заросшее на щёках густой многодневной щетиной.

Мордоворот сидел и безмятежно жевал огромное красное яблоко, откусывая маленькие кусочки кривыми, пожелтевшими зубами.

— Чего звал?

— Яблочка не хошь, — поинтересовался сидящий и, резво соскочив с валуна, приблизился к пастуху. — Я сегодня беседовал с Отцом Небесным. И вот что Он мне сказал…

— Брат мой, — покачал головой белокурый юноша, — во-первых, вряд ли Он захочет с тобой беседовать, во-вторых, о чём можно с тобой говорить?

— Слушай, надоели мне твои под… ковырки. Если бы ты не был моим братом, в чём крайне сомневаюсь, я бы давненько тебя прикончил.

— Ты полагаешь, что твоя и моя мать могла изменить нашему отцу? С кем? В округе на ближайшие четыре, пять световых лет ни одной мужской душонки.

— Но есть животные, например, обезьяны. Ты, когда нет под рукой сговорчивой сестрицы, чай, и овечкой не брезгуешь.

— Что за непристойное пустословие!

— Хватит из себя праведника корчить. Ненавижу, так бы тебя, противного, и убил.

— Тебе ещё представиться такая возможность…

— Что за недвусмысленные дурацкие намёки?

— А никто и не намекает, все и так знают, что ты для того и родился, чтобы убить меня.

— С этакой каиновой печатью на челе…

— Да, ты очень близок к истине, тем более, сам только что говорил, что жаждешь пролить мою невинную кровушку.

— Это же я так, без злобы…

— Я тоже… так что же тебе поведал Отец Небесный, чего звал ты меня, зачем оторвал от будничной работы?

— Пасти овец? И это ты называешь работой? А попробуй-ка, братишка, землицу обрабатывать. Когда её, земелюшку, от камней-валунов да корней-коряг очистишь, вспашешь да семена посеешь, а потом долгие дни будешь оберегать слабые, беззащитные ростки от палящего солнца, диких животных и твоих бестолковых баранов — вот тогда ты поймёшь, что такое настоящий труд!

— Любой труд почётен!

— Да, но Наш Бог благоволит только пастухам и жалким христарадникам, просящим подаяние на каждом перекрёстке…

Пастух ухмыльнулся:

— Где ты видел нищих?

В это время из-за поворота появились два ничтожных оборванца. Первый из них, высокий неоперившийся юнец с хорошо развитой мускулатурой и редкой рыжеватой бородкой на квадратном лице был слеп. Он цепко цеплялся правой рукой за хрупкое плечо маленького хромоногого босяка, длинными паучьими руками, державшегося за увесистый деревянный посох. Хромой попрошайка, то и дело зыркал исподлобья маленькими, озлобленными глазками и кашлял. Его сухой, продолжительный кашель больше похож на самодовольный и презрительный смех.

Нищие расторопно проследовали мимо братьев, оставив младшего из них в идиотическом недоумении, к немалой радости старшего.

— Откуда они здесь, ведь на земле только три мужчины: ты, я и наш великодушный отец, если не брать в расчёт младенца Сифа?

— В будущем нищих будет предостаточно, чай, оттуда-то и случайно забрели эти два попрошайки в наше дремучее прошлое. Ты лицезрел, брат, как торопко они покинули поляну, уразумев, что туточки им ловить нечего. Голоштанная богомерзкая мразь, тьфу. Все эти ничтожества, воистину говорю я тебе, братишка, произойдут от дурного семени этого ублюдка Сифа.

— Сиф — не дурной, он ещё маленький. Как ты можешь так непристойно говорить о нашем брате?!

— Маленький, а уже дурной. Хорошее потомство оставит он! Мужеподобные существа, кои родятся от него, будут большими и тупыми, как этот прошедший здесь пустоглазый бугай. А ты что не спешишь произвести потомство?

— Не могу я, брат, сожительствовать с сестрой! У меня рука не поднимается… — отведя глаза в сторону, смутился брат.

— Причём здесь рука? Для сотворения потомства нужна сила не рук, а… …впрочем, одному из твоих предков, бараньему пастырю, однажды руки заменят женщину. А другой «голубоглазый» царь, будет полюбовничать не только с женщинами, но и с мужчиной…

— Какой ты похабник и бахвал, что-то измыслил про какого-то голубого царя. Ты, что ли, способен предвидеть грядущее?

— Во-первых, не голубого, а голубоглазого, хотя ты недалёк от истины. Во-вторых, я способен не только предвидеть грядущее, но бывать там. Ты тоже можешь, но пока об этом, по своей молодости и глупости, не ведаешь…

Тысячи, миллионы людей, рождённые позже нас, не способны разобраться даже в настоящем. И только мы, избранные люди, полубоги, нет! сверхчеловеки, кои намного выше и мудрее Богов, ибо, многократно рождаясь в разных обличиях, странах, и прошедшие через многотысячные рождения и смерти, постигли всё несовершенство физического конца, и безукоризненность духовного начала.

Я уже прошёл через многие лишения и многократную гибель не только тела, но и некой части бессмертной во многих аспектах человеческой ДУШИ. Но, при каждом вочеловечении, напрочь забывал о прожитом. Пока мой сверхчеловеческий разум мой не смог закрепить, где-то на уровне подсознания, весь мой душевный и физиологический опыт предыдущих воплощений…

— Не понимаю, о чём ты лепечешь? Ты будто лишился ума…

— Ты близок к истине, как и к своему концу…

Старший брат замолчал. Пройдясь вдоль берега, он стал кидать в ручей плоские камушки, набегавшие мысли, будто волны от бросаемых в воду камней, не давали ему покоя: «Зачем Бог избрал меня в качестве Братоубийцы? Неужели только проведя умерщвление, можно доказать всему неправедному миру, что в спешке угробленный праведник, достоин большего уважения и поклонения, чем то, что горемыка имел при жалкой земной жизни?..»

Пастушок немного постоял и, подойдя к брату, присел рядом:

— Слушай, брат, терпеть не могу твою привычку не заканчивать начатое… Что же тебе поведал Яхве?

Выждав несколько минут, черноволосый резко повернулся и громко засмеялся, брызгая вонючей слюной прямо в лицо брату:

— Он так мне и сказал, что тебе пора в будущее…

— Зачем? Мне и здесь неплохо. И потом, что значит «будущее», у нас только два времени: прошлое и настоящее.

— Попадёшь в будущее — узнаешь. Там тебя ждёт очередное заклание, только на этот раз в роли агнца будешь ты…

Выхватив остро отточенный кривой нож, черноволосый полоснул блеснувшим в лучах заходящего солнца широким лезвием по горлу своего брата, вытер кровь о кожаный сапог и неторопливо направился в горы.

«Такова воля Бога, — сумбурные мысли путались в голове душегубца. — Зло и Добро существуют в противовес друг другу, мы никогда бы не узнали, что есть день, если бы не было ночи. Только пройдя через смерть, мы можем оценить всё величие жизни. Только, протянув ноги, можно тешить себя надеждой на воскрешение!»

Черноволосый мужчина скрылся в кустах…

Excursus: В детстве моя мать меня очень часто водила на похороны. Родственники, друзья — близкие и недалёкие — мёрли с завидной регулярностью, как и наши престарелые правители в Эпоху пышных похорон.

Прощание с покойным и погребение заканчивались традиционными поминочными излияниями. Выпивка чередовалась с обильными закусками, которые начинались с кутьи и заканчивались песня́ми под домашнюю лапшу. А иногда и плясками с драками.

Хотя, последние чаще традиционно практиковались на свадьбах…

Тогда-то у меня и выработался такое стойкое отвращение к данному церемониалу, что, когда умерла моя мать — я просто-напросто не приехал на её погребение. Для меня она осталась вечно живой, так как мёртвой я её никогда не видел. Даже памятник с пожелтевшей фотографией на заросшей могилке не смог меня убедить в её реальной кончине.

Кто сыграет в ящик?

Сутех в гостях у Усира

В честь возращения из победоносного похода властитель Усир устроил знатный пир. В числе приглашённых гостей числился и младший брат Сутех, но он, почему-то не торопился осчастливить всех своим появлением. За огромным столом сидело около сотни гостей, вино лилось рекой, звучали добрые и лестные здравицы в честь победителя.

— Наш разлюбезный господин, царствуя над нами, ты стал наилучшим правителем, за все времена.

— Твоей благородной волей и умом наше государство Кемт стало ещё богаче и просвещённее.

— Ты отучил скудоумный народ от дикого, варварского образа жизни и такого страшного наследия тёмных времён — каннибализма.

— Желанный наш правитель, ты обучил нас обрабатывать землю, выращивать хлеб и виноград. Благодаря тебе, мы научились курить вино, выплавлять медь и ценить золото…

— Под твоим мудрым руководством, наше государство стало мощным и непобедимым, наши враги даже близко не приближаются к нашим границам…

И вот, в самый разгар пира, неожиданно огромные золочёные двери в мраморный зал торжеств широко распахнулись, и в помещение вбежали около семидесяти воинов, в парадных, позолоченных доспехах и с инкрустированным драгоценными камнями оружием.

Вбежавшие воины встали вдоль стен, возложив руки на серебряные ножны. Спустя тягостное мгновение, в зал торжеств бесцеремонно вошёл Сутех, в обнимку с какой-то рыжеволосой невольницей. Рабыня Сутеха была очень красива. Каждое лёгкое движение девушки подтверждало, что и по жизни она идёт так же, как по этому мраморному полу — свободно и легко, улыбаясь и пританцовывая. Следом за господином вошли восемь высокорослых чёрных рабов, которые тяжело несли роскошно украшенный саркофаг.

— Уж, не собрался ли ты умирать? — усмехнувшись, справился у брата правитель Усир, подозрительно глядя на вошедшую в зал диковинную процессию.

— Нет, что ты, брат, я решил сыграть с тобой в одну интересную игру, «Чёрный ящик» называется. Где-нибудь через десять тысяч лет, в одной диковинной, северной стране, эта игра будет сверхпопулярной…

— Это очень интересно, тем более что наше веселье стало несколько скучноватым, слова слишком слащавыми, а здравницы слишком высокопарными и надутыми. Так что твоя потеха, брат Сутех, как раз ко времени. Рассказывай, в чем заключается твоя игра?..

— Я в честь твоей триумфальной победы приказал изготовить сей драгоценный саркофаг, который я решил подарить тому, кому он придётся впору.

Ропот одобрения прошёлся по рядам сидящих за столом гостей. По очереди, но больше по родовитости, гости подходили к саркофагу и ложились в него. Но он был или большим, или маленьким.

Вскоре Усиру это представление надоело и он, хлопнув в ладоши, остановил игру.

— Довольно, нам становится скучно. Нет ли у тебя Сутех в запаснике игры повеселее?

— А что ты, венценосный брат, сам не хочешь попробовать вместиться в мой саркофаг?

— Зачем? Стоит мне захотеть, мои подчинённые изготовят мне сотни таких саркофагов и побогаче украшенных, чем у тебя… — изрёк властитель, отхлебнув из золотого кубка несколько глотков сладкого вина,

— Зачем обижаешь, изобильный брат, никто не сомневается в твоём неисчислимом богатстве и беспредельной власти, но, забавы ради, попробуй и ты. Зря, что ли, я старался развеселить тебя и твоих достопочтенных гостей? — возмутился обиженный Сутех и переглянулся со своей рыжеволосой рабыней. Та грациозно подошла к Усиру и одарила брата своего господина продолжительным поцелуем.

— У твоей невольницы губы слаще моего вина.

— Дарю её тебе вместе с саркофагом, — усмехнулся Сутех, — если, само собой разумеется, он придётся тебе впору.

— Что с тобой делать, велеречивый брат? — промолвил изрядно захмелевший от вина и поцелуя Усир. — Я на всё согласен…

Едва старший брат лёг в саркофаг, предумышленно изготовленный по его меркам, заговорщики захлопнули крышку…

«О, мой достославные предки: солнцеликий прадед Ра-Атум; эфирный праотец Шу; наидобрейший родитель мой Геб, почему вы оставили меня в такую трудную минуту? Почему допустили, чтобы это ничтожество по имени Сутех, замуровало меня в этом саркофаге и собирается теперь утопить в Великой Реке Бахр?

Да я и сам, наимудрейший правитель, наихрабрейший воин, позволил так хитро обвести себя вокруг пальца какому-то трусливому недоумку. Сейчас мои гости и слуги опомнятся и вызволят меня из этого нелепого, ненавистного плена.

Что такое, что за запах? Они запаивают свинцом саркофаг, а это значит, что мне отсюда самостоятельно не выкарабкаться никогда и ни за что.

Они куда-то меня понесли. Да мои скверные предчувствия оправдываются, они собираются меня бросить в Бахр. Если я не утону, то задохнусь из-за недостатка воздуха.

Сколько своих воинов я посылал на верную гибель, прикрываясь Святой Верой и Славным Отечеством, сколько недругов и безвинно оклеветанных верноподданных отправил я в Царство Мёртвых, а теперь настала пора самому отправляться в это мрачное царство.

Нет, я, конечно, понимаю, как бы я не был богоподобным, но я — смертный, то есть конечный. Всё наше существование — есть подготовка, приготовление к смерти. Страшна не сама смерть, а то, что она приходит, как всегда, не вовремя. Хорошая мысль, думается, какой-нибудь рассудительный человек в будущем, додумается до этого и произнесёт вслух, а лучше напишет на папирусе, жалко, если такая мысль потеряется.

Господи, о чём я думаю, скоро меня не будет, может даже совсем. Все эти разговоры о загробной жизни — сладенькие сказочки, дабы как-то отвлечь человека от мысли, что, преступив роковую черту, человек исчезнет навсегда.

Неужели смерть — это полное уничтожение человека? А для чего тогда человек, разумная тварь, живёт, накапливает знания и опыт, чтобы потом всё так бездарно разбазарить, однажды кончившись, как прочитанный свиток…

Обидно умирать относительно молодым, в самом расцвете сил и разума. У меня нет даже детей. Если уж действительно бессмертие не существует, то малая частица моего «Я» должна передаваться моим детям.

А если у человека нет детей?

Это значит, что он лишён бессмертия?

Какая безжалостная планида…

Неужели моя благоверная Исит так и останется в этом жестокосердном мире без меня и моего сына, который мог бы стать ей надеждой и опорой…

Всё кончено… вода заполняет саркофаг… тяжело дышать… воздуха осталось на несколько вздохов…

Господи, прими мою грешную душу, если есть в этом подлунном мире и Ты, и моя Душа. Но ничего… скоро я это сам узна…»

На берегу Великой Реки

Очнулся Усир на берегу реки. Его тяжёлая голова лежала на хрупких коленях Исит. Мутным взором Усир посмотрел на свою жену и невольно загляделся, любуясь её божественной красотой. Она не была похожа на других женщин его государства, так как была привезена в качестве рабыни из далёкой Греции.

Поправив длинные, белокурые волосы, покрытые лёгким, прозрачным покрывалом, Исит кивнула на двух крестьян, стоявших за её спиной.

— Они помогли выловить твой саркофаг, прежде чем ты успел нахлебаться воды.

Правитель с трудом приподнял голову, чтобы рассмотреть своих спасителей.

Первый крестьянин был высокого роста, с хорошо развитой мускулатурой и редкой рыжеватой бородкой на квадратном лице. Он открыто улыбался своему господину, его тёмно-карие глаза струили тепло и радушие.

Второй маленький, лысенький крестьянин с длинными костлявыми руками, висящими как плети, то и дело зыркал исподлобья маленькими, озлобленными глазками и постоянно кашлял. Было даже удивительно, какую роль играл в спасении этот жалкий тщедушный человечек.

Исит дала крестьянам какую-то мелочь и жестом приказала оставить их с правителем наедине. Непреложно признательные и благодарные крестьяне, всё же неохотно покинули. Уходя, они что-то обсуждали меж собой, отчаянно жестикулируя руками и громко крича какие-то ругательства… Видно, чего-то не поделили, либо были недовольны скудной платой за свой каторжный труд.

Оставшись один на один со своей женой, Усир, как дикий, необузданный зверь в период гона, набросился на женщину, дрожащими руками срывая лёгкие одежды.

— Милый, что с тобой? — безуспешно отбиваясь от истекающего половой истомой муженька, пыталась как-то образумить благоверного. — Ты сейчас слаб, погоди, ещё будет время…

Но Усир, не слушая её, делал своё низменное дело, напряжённо дыша, пыхтя и усиленно потея.

— Я хочу стать бессмертным…

— Хочешь, но я-то причём, сумасшедший. По-моему, от пребывания в саркофаге ты немного тронулся умом.

— Молчи, ты должна родить мне сына…

— Рожу, но к чему такая спешка…

— А-а… — испустил крик сладострастья Усир, выгнувшись, содрогнулся и, выбившись из сил, повалился на траву рядом с женой. — Теперь можно и умереть…

— Я помогу тебе в этом! — раздался громогласный голос Сутеха.

Пока Усир занимался страстной любовью с Исит, Сутех с десятком воинов незаметно подкрался к их импровизированному ложу любви.

Усир от неожиданности вскочил…

— Ты не посмеешь сделать это дважды…

— Я готов это проделать хоть сто раз, хоть тысячу, лишь бы быть уверенным наверняка, что ты навеки вечные покинул наш подлунный мир и безвозвратно сошёл во мрачное Царство Мёртвых.

Выхватив меч, Сутех с ловкостью искушённого, умудрённого опытом мясника, легко разрубил брата на четырнадцать частей, по количеству нагрянувших вместе с ним слуг.

— Возьмите каждый по одной части и развезите их по всей стране, чтобы этот смердящий пёс боле никогда не возродился…

Excursus: Старые Боги умирают, на их смену приходят другие… Боги существуют, пока в них верят, люди — пока верят им!

Бога легче убить, чем человека…

Нужно только объявить, что он умер.

А чтобы исчез человек — нужно уничтожить не только его, но и всех людей, которые его знали, вымарать все упоминания о нём — что, практически, невозможно при наличии компьютерных сетей, единожды попав туда — обретаем мы жизнь вечную… пока эти сети существуют.

Кануло в Лету ЯЗЫЧЕСТВО, хотя ещё примитивные племена продолжают следовать его постулатам. Удобная религия, на каждую беду — своё божество, принёс жертву — и будет тебе благо…

Хотя ХРИСТИАНСТВО (и в чём-то ИСЛАМ) недалеко ушло от него. По-прежнему в центре Пантеона Богов главный Бог — Бог-отец, а сотни великих и не очень великих святых, а также великомученики и страстотерпцы отвечают за разные бытовые требы.

Живи — не греши, и будет тебе Царствие Небесное, но вот только после Второго Пришествия. А до этого нужно лежать и гнить во гробе, пока Великий Судия не призовёт к Суду…

И причислят тебя либо к лику агнцев и даруют жизнь вечную, либо обзовут козлом и развеют твой никчёмный прах. Это всё в первоисточнике прописано — Библии.

А Ад и Рай — это тоже ЯЗЫЧЕСТВО, пастыри христианской церкви внесли эти понятия в своё учение в Средние века, дабы привлечь больше верующих в свой стан.

БУДДИЗМ — это вообще не религия, а философия. Самосовершенствуйся и станешь Буддой. А не сможешь — крутись в Сансаре, меняй тела как перчатки, пока голова не закружится, или перчатки не износятся.

ИУДАИЗМ — самая земная и самая практичная религия, свод законов и запретов. У иудеев даже Синагога — это не Храм, а Дом для собраний верующих.

АТЕИЗМ — также религия, но в центре неё стоит человек и никаких богов — скучно, а главное умирать больно и обидно, осознавая, что твоё существование закончится вместе с гибелью твоего тела. Твои частички разлетятся по всему свету, и ты приумножишь количество Тёмной энергии и Тёмной материи, объём которых неуклонно растёт, и всячески вытесняют оные Светлую…

Чем не победа Зла над Светом.

Азъ есмь Богъ. Нечего надеяться на доброго Бородача, сидящего верхом на облаке, который якобы наблюдает, как бы ты часом не согрешил. Всё целиком зависит от нас самоих, и нечего на Бога пенять.

Я — есть Сатана. Всё плохое в нас, большей частью нами же и порождённое, что-то передано с генами, что-то привнесено окружающей средой, но все беды от нас и идут. Сами создали себе безвыходную ситуацию — сами пытаемся из неё выйти… Замкнутый круг… Карма… ть, мать, мать… (привычно повторило эхо)

Всё просто, не надо ничего усложнять. Если в человеке больше Бога — он хороший человек, если Дьявола — то подонок. Но хуже, когда фифти-фифти (50/50). Такой человек, как двуликий Янус. К одним поворачивается добрым лицом, к другим злым. Это самые опасные люди, потому как не ведаешь, чего от них ожидать.

Пока существует Вселенная — мы бессмертны, потому как бессмертны частицы и поля, из которых мы созданы. Это близко к Атеизму, но бессмертие, как и «нищета гарантированы…»

Нет Бога, есть некая ДНК развития Вселенной. Также как развивается организм человека из слияния двух клеток, так и Вселенная возникла, но не в результате Большого Взрыва, а в результате оплодотворения сперматозоидом Про-Отца Времени яйцеклетки Про-Матери (материи) Вселенной. А вспышка света, сопровождающая этот процесс вполне объяснима, даже у людей при слиянии клеток матери и отца выделяется квант света. При зарождении Вселенной света было гораздо больше — масштабы другие…

Одни говорят: «Времени нет, это иллюзия!»

Другие утверждают: «Время линейно и движется из прошлого в будущее».

Третьи опасаются: «Время имеет вертикальную структуру, прошлое, настоящее и будущее находятся в одной точке!»

Я утверждаю, что у человека есть одна жизнь, но он проживает её миллионы раз, в одном теле (или тело может меняться в зависимости от условий), но в разных странах, на разных планетах, в разных измерениях, а может и даже в разных Вселенных и временных континуумах…

Что-то из прошлого опыта жизни повторяется — эффект «дежавю» (deja vu), что-то проживается по-новому.

(Жизнь вечная!)

Одно остаётся неизменным — ЧЕЛОВЕК!

P.S. Чтобы человек не сошёл с ума от бесконечной жизни — Матушка Природа блокирует память о прежних воплощениях…

Romulus et Remus — праистория Рима

Судьбоносная встреча

Прекрасная и юная весталка Илия, одетая в лёгкую белоснежную тунику, выйдя из мрачного сумрака храма Весты, грациозно прошествовала через мощённую щербатым булыжником площадь к богато украшенной белой колеснице, в которую были запряжены два молодых гнедых коня.

Чёрные, как смоль волосы весталки отчаянно контрастировали с белыми одеждами и светлой атласной кожей. Лёгкая, полупрозрачная туника трепетала на весеннем ветру, приоткрывая соблазнительные формы не по возрасту развитого тела. Большие упругие груди девушки колыхались при малейшем движении, норовя выскочить из развевающейся туники.

Младая Илия двигалась так, как двигаются многие красивые, уверенные в себе женщины, которые точно знают, что на них смотрит большинство находящихся рядом мужчин: слегка покачивая бёдрами и легко двигая руками при каждом шаге, обольстительно выгнув спину и вытянув тонкую лебединую шею. Узкую талию весталки скрывали широкие складки одежды, потому как пояс strophium был повязан выше талии, однако, при движении лёгкие трепещущие одежды только подчёркивали стройную линию молодой, полной грации фигуры.

Легко вспорхнув на место пассажирки, девушка приказала седому вознице ехать прямо…

Excursus: Весталки, как правило, передвигались по улицам города на носилках, которые носили чернокожие рабы, однако Илия — была отпрыском знатного рода, и потому ей позволялось многое: и передвигалась она по городу на колеснице; и родительский domus после смерти батюшки за собой сохранила, при этом вместе с многочисленными рабами.

— А где служитель-ликтор, разве тебе можно самостоятельно покидать Atrium Vestae?

— Он занедужил… Поезжай вперёд… Не слишком ли много ты задаёшь вопросов — хочешь потерять работу? — рассердилась весталка, вздёрнув вверх маленький, немного курносый носик.

— Что вы, госпожа, я буду нем как рыба…

Колесница долгое время колесила по узким улочкам города, пока не выехала на широкий проспект Cardo Maximus, который вёл к городским воротам. И тут же Илия увидела, как по Кардо в сопровождении конвойных движется значительная толпа осуждённых на казнь.

Среди жалких оборванцев контрастно выделялся молодой патриций в грязной, но богатой тоге. Его окровавленное лицо выражало неподдельную муку, юноша двигался из последних сил, прихрамывая на левую ногу. Левый глаз на скуластом смуглом лице был полузакрыт, а второго не было видно из-за кровоподтёка от удара кулаком. Роговица глаза была алой от крови.

Все осуждённые шли безмолвно и обречённо, ясно осознавая, что изменить ничего нельзя, и скоро их бренные останки вышвырнут на свалку истории.

И только молодой человек явно не спешил умирать, в его каждом движении можно было разглядеть, как его истерзанное молодое тело всячески противится, замедляет движение, тщетно пытаясь отсрочить безобразный миг рокового события. Но громкий окрик и удар тяжёлой плети заставили юношу двигаться быстрее. Тело юноши распрямилось, и он бодро зашагал, будто он спешит не на казнь, а на свидание с милой подругой.

Левый глаз раскрылся, и молодой человек пытливым взором оглядел толпу зевак, он увидел, как через шумную ораву горожан пробивается белая колесница. Люди расступались, так как помеха движению весталки каралась смертной казнью. Никто из зевак и в страшном сне не помышлял присоединиться к толпе смертников, обречённо топающих к месту казни.

Сравнявшись с ватагой приговорённых к смерти, весталка легко приподнялась над сидением и грациозным жестом руки подозвала к себе главного конвоира:

— По власти, данной мне покровительницей семейного очага Вестой, я приказываю вам освободить этого юношу, отныне он свободен. Клянусь великодушной Богиней, сия встреча была непреднамеренной, и это преступник мне ранее не ведом и никаким родством с ним я не связана.

Длинные ресницы, обрамляющие очи девушки, были больше похожи на высокий камыш вокруг бездонных голубых озёр глаз. Сегодня на камыше появились капельки утренней росы — слёзы сострадания и страха.

Измученный истязаниями молодой человек даже не смог как следует обрадоваться, на его изнурённом лице на мгновение вспыхнула слабая улыбка, больше похожая на оскал затравленного зверя.

— Подымайся в мою колесницу, пока конвоиры не вернули тебя обратно.

Юноша с трудом забрался на повозку. Когда он пытался преодолеть возникшее препятствие, неожиданно оступился и ткнулся окровавленным лицом в белоснежную тунику Илии, оставив широкий пурпуровый след в области подбрюшья.

Весталка снова привстала и, легонько тронув ладонью возницу, дрожащим голосом приказала:

— Вези нас меня in parentis domus…

Тайная страсть

Едва выдавалась свободная минутка весталка Илия, избавившись от назойливой опеки ликтора, спешила в домус к своему возлюбленному Маркусу.

Юноша, увы, не обладал эллинскими пропорциями и был весьма неказистым на вид: узкие плечи, широкие бедра и развитые ягодицы, которые больше подходили к особям женского пола. А оттопыренные уши отчётливо краснели и даже шевелились, когда их обладатель волновался или нагло врал.

Но девушка всем сердцем полюбила этого невидного юношу, ибо только любящее сердце видит то, что скрыто от праздного взора безучастного человека.

При надлежащем уходе пышнозадой эфиопской рабыни Хивот юноша быстро выздоровел и окреп. Придя в себя и успокоившись, Маркус поведал своей спасительнице, каким образом он оказался в толпе простолюдинов, осуждённых на казнь, когда как казнить его — знатного патриция — должны были не принародно, а тайно, или даже он сам мог определиться, как ему покинуть этот бренный мир.

Дядя Маркуса красавец-сенатор Татий после смерти своего брата претора Луция Пинария обвинил Маркуса в неприглядном злодеянии — отцеубийстве.

Последние лет сто по этому преступлению был казнён всего один осуждённый. Но дядя нашёл двух проходимцев, которые за небольшую плату лжесвидетельствовали против Маркуса.

Судья Публий отличался сребролюбием и особой ненавистью к потомственным гражданам государства, так как сам был сыном рабыни, с которой прелюбодействовал его отец сенатор. Но Публий не стал рабом как его мать-рабыня, потому как благородная матрона — зажиточная жена его бедного отца, страдавшая неисцелимым бесплодием, объявила себя истинной матерью младенца. Тем самым она спасла Публия от участи раба, а мужа-сенатора от позора.

Всю свою жизнь судья Публий понимал своё неблагородное происхождение, и это мучило его, и заставляло выносить против патрициев неправомерные решения, а тугой кошелёк Татия, набитый серебряными денариями, утвердил судью в обвинительном вердикте.

Кроме прескверного нрава, судья Публий обладал: большой, уродливой головой с выпученными болотного цвета глазами; жирным и округлённым до неприличия задом; обвислой грудью, как у кормящей матроны; и пухлыми губами-пельменями, каковые больше подходили бы для puellae volgares — девушек с пониженной самооценкой и повышенной доступностью.

В результате всех махинаций несчастный Маркус был не только лишён всех привилегий, но и должен был быть казнён у городских ворот, как обычный плебей, обычным путём усекновения головы.

Как правило, это было довольно распространённое публичное зрелище, и потому многие горожане охотно собирались на месте казни. Развлечений в те времена было немного, так что посмотреть на то, как кому-то укоротят тело на целую голову, было полным-полно желающих.

Судья Публий настаивал на утоплении, ибо именно так каралось отцеубийство, а затем и убийство матери и ближайших родственников.

Приговорённых за убийство родственников обычно топили в кожаном мешке, в который зашивали вместе с собакой, петухом или змеёй. Считалось, что эти животные особенно плохо чтят своих родителей.

Однако сенатор Татий настоял на усекновении главы, дабы как-то облегчить участь своего племянника, проявив завидное «благородство»:

— Пусть Маркус умрёт одним махом… меча, не особливо, понимаешь, мучаясь…

Плод любви

Прошёл год, и весталка Илия вдруг почувствовала слабое шевеление младенца под сердцем. Эта новость не обрадовала будущую мать, а сильно напугала. По законам государства её должны были заживо закопать, так как проливать кровь весталки было непозволительно.

Девушка опасливо поделилась этой новостью с возлюбленным Маркусом, но тот чрезвычайно обрадовался, что скоро станет отцом.

— Но меня закапают заживо, а чадо бросят в реку, — с неподдельным ужасом произнесла Илия. — Совсем недавно согрешила весталка Минуция, её ребёнка также кинули в реку, а саму заживо закопали.

Я помню ужас в её глазах, когда она садилась в закрытые носилки, забранные ремёнными переплётами. Может быть, весталка и кричала от ужаса, но её голос было невозможно услышать.

Все подруги Минуции и жрецы молча расступились и в глубочайшем унынии последовали за носилками — не произнося ни единого звука.

Я не видела зрелища ужаснее этого…

В моей жизни не было ни дня, который был бы мрачнее этого дня!

Вскоре рабы принесли носилки с Минуцией к месту казни — узкому холму, сильно вытянутому в длину. В склоне этого погребального холма рабы устроили небольшое подземное помещение с узким лазом сверху. Я успела заглянуть внутрь, это было ужасно, там было уготовлено жёсткое ложе с белой постелью, горящий светильник и скудный запас необходимых для поддержания жизни продуктов на один день. Я разглядела хлеб, воду в кувшине, молоко и, как мне показалось, оливковое масло в небольшой амфоре.

Жестокосердные жрецы храма Весты этим жестом как бы снимали с себя обвинение в том, что уморили голодом весталку — причастницу величайших таинств.

После того как носилки были поставлены на землю, служители распустили ремни, и лично сам Pontifex, сотворив перед страшным деянием какие-то молитвы, простёр дрожащие то ли от волнения, то ли от старости руки к небесам, обращаясь к небожителям, и завыл очередные песнопения.

Главный жрец вывел закутанную с головой Минуцию и поставил её на шаткую деревянную лестницу, ведущую в последний, подземный покой, а сам вместе с остальными жрецами присоединился к подвываниям понтифекса.

Когда осуждённая, рыдая и сотрясаясь всем своим телом, сошла вниз, мускулистые рабы подняли лестницу и завалили вход, засыпая яму землёю до тех пор, пока поверхность холма окончательно не выровнялась. Крики погребаемой жертвы глухо доносились откуда-то из глубины холма, но вскоре затихли, так же неожиданно, как и начались.

После казни Минуции это страшное место получило название Campus Sceleratus (Скверного, или Злодейского Поля).

Так наши жрецы покарали нарушительницу священного девства, поэтому я не хочу повторить её участь, а уйти из весталок я не могу, мне ещё осталось чуть более пятнадцати лет. Да и потом в тридцать шесть лет кому будет нужна старая, больная женщина, даже если она сохранила свою девственность в неприкосновенности?

К тому же, женитьба на бывшей весталке было не в чести. Кстати, и сами весталки не торопятся поменять статус Девы Бога на какую-то Матрону. Она, конечно, женщина почтенная, но целиком зависит от воли её мужа.

— Успокойся, моя милая. Ты даровала мне жизнь, я помогу тебе спасти твою жизнь и ребёнка.

— Постумию чуть было не казнили, так как жрецы заподозрили её в нарушении целомудрия, только потому, что она носила модные наряды и имела излишне независимый для девушки нрав. Правда, её, слава богам, оправдали, но понтифекс обязал её воздерживаться от развлечений, а также не выглядеть слишком миловидной, ибо не для того приняла обед целомудрия и благочестия.

Я боюсь, Маркус, что очень скоро все весталки и жрецы узрят не только мои богатые одежды и независимый нрав, но прежде всего мой растущий животик. Никому даже в голову не придёт, что оный округлился из-за того, что я ела слишком много подсолённой каши из эммера…

— Я сожгу храм Весты, когда будет твой черёд поддерживать огонь. Тебя не найдут, и подумают, что ты заживо сгорела… А мы в это время будем далеко, мы с тобой уедем на реку Тибр, там мой у подножья Палатинского холма мой покойный отец построил большое поместье.

К месту, мой дядя до сих пор не ведает, что основное богатство моего отца хранится в подвалах этого домуса. Мы с тобой оснуём новую общину, вокруг домуса будет построен новый город, и наш сын…

Илия почувствовала, как в её чреве зашевелился ещё один ребёнок.

— У нас родятся два сына…

— Отлично, я даже придумал им имена… Romulus и Remus.

«Жертвоприношение»

Маркус тайно проник в алтарь через vestibul. За плечами он держал тяжёлый мешок двумя тяжёлыми амфорами.

Шесть юных и цветущих здоровьем весталок склонились над горящим очагом. Лёгкий дымок от пламени поднимался вверх и уходил в специальное отверстие в крыше храма.

Юноша выглянул из-за угла и жестом подозвал Илию.

— Ты что с ума сошёл, только что в Храме был понтифекс…

— Но он отошёл?

— Да…

— Под любым предлогом уведи девушек из алтаря.

— А если они не уйдут?

— Я что-нибудь тогда придумаю…

Весталка вернулась к очагу и принялась о чём-то изъясняться, отчаянно жестикулируя тонкими руками с длинными филигранными пальцами. Но было явно видно, что девушки наотрез отказались покинуть алтарь.

Когда озабоченное лицо Маркуса снова появилось из-за угла, Илия только покачала головой, в глазах её стояли слёзы отчаянья…

Но молодой человек только загадочно ухмыльнулся, он вытащил из потайного кармана мешок с мышами и выпустил серую армию в алтарное помещение…

Раздался громкий визг и топот ног убегавших во весь опор девушек.

Вскоре появилась раскрасневшаяся Илия, тяжело дыша, она выпалила:

— Предупреждать надо…

Вдвоём они принялись поливать пол какой-то вонючей жидкостью из амфор.

— Что это? — спросила весталка.

— «Греческий огонь», — усмехнувшись, ответил Маркус.

— Откуда?

— Из Греции, там есть всё… Ты лучше беги домой, скоро здесь всё запылает… Беги, родная, я скоро последую за тобой…

Девушка скрылась. А Маркус смахнул угли с очага на пол, вскоре огромное пространство алтаря заполнилось чёрным густым дымом, и сильный огонь заплясал на полу и стенах Храма. Но молодой человек уже был далеко.

Неожиданно в алтарь вошла молодая девушка. Она была столь юна, что её миловидное личико больше бы подошло младенцу. Худенькая девочка с узким тазом и двумя маленькими бугорками в области груди, вошла в алтарь по ошибке, она хотела пойти к ликтору и попросить у него разрешение на выход в город.

Увидев пламя, охватившее жертвенный очаг, девочка бросилась тушить огонь. Юность сыграла злую шутку. Зрелая женщина, прежде чем так поступить, сначала бы взвесила все «pro» и «contra». Шансов потушить разгоревшийся пожар у девочки не было никаких, как и выжить в этом пылающем аду. Поэтому весталка очень быстро надышалась дымом, потеряла сознание и, качнувшись, тихо повалилась на каменный пол…

После того как пожар был потушен, в алтаре недалеко от очага был обнаружен обгоревший труп юной девушки, в котором подруги сразу опознали Илию. В те давние-стародавние времена не было генетической экспертизы, а горе-криминалисты от религии не могли сопоставить: может ли принадлежать миниатюрное девичье тело юной весталки взрослой хорошо развитой девушке Илии.

А вот горемычную весталку, смело бросившуюся на спасение алтаря так и не нашли, дело в том¸ что несчастная в тот роковой день не должна была быть дежурить у очага. Поэтому её неожиданную пропажу посчитали побегом…

Труп девушки сильно обгорел, так как она находилось в опасной близости от очага пожара.

Так ценой жизни невинной девушки Илия обрела свободу…

Правда, Илия об этом никогда не узнала!

Капитолийская волчица

Малыши играли на берегу медленнотекущего Тибра. И вот один из близнецов опасно приблизился к воде, неожиданно набежавшая волна, подхватила Ромулуса, и мутный поток понёс малыша прямо в центр смертельно опасной пучины. Играющий на берегу Ремус смело бросился спасать брата. Спустя мгновение, близнецы уже барахтались в водах Тибра. Никаких надежд на спасение не было.

Но тут на берегу появилась их мать Илия, увидев такое злоключение, она смело кинулась в реку, и скоро выплыла на берег, гребя всего одной рукой. В другой руке она держала одного малыша.

Второго сына Илия не смогла подхватить рукой, поэтому она вцепилась в его одежду зубами и выбралась на берег, как чадолюбивая волчица, держа в зубах плод своего чрева.

Увидев это, Маркус бросился ей на помощь. Когда все страхи были позади, отец близнецов рассмеялся и повалился на траву.

— Что с тобой содеялось? — ужаснулась Илия.

— Видела бы ты себя со стороны. Ты как матёрая волчица вытащила Ромулуса из воды, вцепившись в его загривок своими зубами. Отныне я тебя буду звать Lupa, а так как ты выудила малышей из Тибра вблизи Капитолийского холма, я буду называть тебя — Lupa Capitolina.

— Да зови, как хочешь, главное, слава богам, дети остались живы.

Братоубийство

Прошло несколько лет, мальчики выросли и стали юношами. Их мать к тому времени покинула подлунный мир, а престарелый отец, ему уже было около сорока, вовсю начал строить новый город. Каменные дома уже высились вокруг невысокого Mons Palatinus (Палатинского холма), около которого так любили играться подросшие сыновья.

Юноши смастерили себе деревянные мечи, и почти каждый божий день сражались на этих мечах, пытаясь в борьбе утвердить своё первородство. Чтоб потом присвоить своё имя возводимому отцом городу. Борьба протекала с переменным успехом.

Кроме этого, они каждый день следили за полётом многочисленных птиц. Однако местные пернатые были весьма плохими вестниками воли богов. Глядя на пролетавших мимо птиц, то один, то другой из братьев отмечал своё превосходство. Никто не желал уступать единородному брату.

Тогда Ромулус выстрелил в стаю птиц. Острая стрела пронзила грудь сквоба — молодого голубя. Он начал биться в агонии и бить слабеющими крылами. Кругами он спустился к подножию холма.

Кровь, бьющая фонтаном из свежей раны, забрызгала испуганные лица Ремуса и Ромулуса…

Однажды утром брат Ремус, придя к подножию холма, обнаружил там брата Ромулуса, который копал небольшую яму.

— Ты роешь себе могилку?

— О чём ты, брат? В ямы закапывают только голодранцев, дабы, когда их тела подсохнут, сжечь на общем погребальном костре, истратив минимум дров…

Я рою ров для моего будущего города, который станет столицей мира!

Ремус принялся громко смеяться, прыгая через самодельный ров.

— Какая-то ямка будет надёжным укреплением? Не смеши мои уши…

Разъярившийся брат Ромулус ударил Ремуса по голове тяжёлым заступом, обитым кованым железом. Юноша издал громкий крик и, дёрнувшись пару раз, повалился на сырую от утренней росы траву, чтобы замолкнуть навсегда.

Ромулус только спустя мгновение понял, что убил брата, он бросился к нему, схватил за плечи и принялся отчаянно трясти его тело. Но было поздно, голова, как язык колокола, раскачивалась из стороны в сторону, не издавая не единого звука — купол колокола брата замолк навсегда.

Ромулус обнял Ремуса, прижал голову брата к своей груди и горько заплакал.

Кровь, медленно струящаяся из смертельной раны, испачкала всю его тогу в области груди, оставив большое кровавое пятно.

Круг судьбы замкнулся: всё началось с крови — кровью и закончилось…

Похоронив брата Ремуса по всем канонам, Ромулус принял обряд очищения, совершив прыжок через священный огонь. Боги простили его, но вскоре отправился к праотцам и больной Маркус, его слабое сердце не вынесло ранней гибели сына.

Excursus: Ромулус продолжил строительство города, начав возведение городских ворот и укреплений. Именно на том месте, где он когда-то рыл небольшую яму, появился большой ров, защищающий город от набегов врагов.

С тех пор как здесь пролилась кровь Ремуса, это место стало считаться священным, и никому из смертных было недозволенно переступать его. Возможно, оно было священным и до этого рокового события, и очень может быть, что именно поэтому Ремус и понёс такое суровое наказание, почивши в столь юном возрасте.

Через некоторое время над городскими стенами был воздвигнут Великий город, названный Римом в честь царя-братоубийцы Ромулуса.

Предательство с обманом

Тайная вечеря

Тут Учитель грациозно встал и, разведя в сторону руки, патетично произнёс условленную фразу:

— Сегодня случиться предательство, и отступник среди вас!

Моложавый Йоханан — самый впечатлительный из учеников, едва не лишился чувств, услышав подобные слова.

— Не волнуйся, Воанергес, сие тебя не касается, — усмехнувшись, произнёс Учитель и, снова сев за стол, отломил кусочек хлеба, обмакнул его и показал им на казначея.

— Делай своё дело скорее…

Из темноты от чёрной стены отделилась маленькая, приземистая фигура Иш-Кериофа. Непонятного возраста мужчина, хромая на левую ногу, подошёл к Учителю. Но, не сказав ни единого слова, он надрывно закашлялся. Сплюнув то ли слюну, то ли желчь, чудаковатый ученик, повернувшись к сидящим за столом другим ученикам, неестественно ухмыльнулся и, согласно ранней договорённости, поспешно вышел в сад.

Ученик недолго ждал своего наставника и господина. Учитель был не намного старше ученика, но более высок и крепок. Каждый жест Учителя, каждое его даже малозначительное телодвижение, величественный поворот головы, властная улыбка, мудрое слово — всё это, без всякого сомнения, свидетельствовало об его божественном, царственном происхождении.

Учитель возложил руку на плечо ученика и хладнокровно промолвил:

— Пройдёмся по саду, Иш-Кериоф, сегодняшняя ночь станет самой определяющей в нашей и не только нашей жизни. Сегодня днём мне являлся посланник от Отца моего, чьё святое благословение превыше родства.

— А в народе говорят…

— Мало что говорят в народе, милый мой Брат, — перебил ученика Учитель. — Я — обыкновенный смертный человек по плоти, но с божественной душой, каковою наделены немногие из смертных. Но Бог мой духовный Отец, Бог есть, Бог един, и Он есмь дух…

— А как же триединство: Бог Отец, Бог Сын, Божий Дух…

— Может ещё добавить, Бог Брат?! Увы, дорогой мой Брат, это всего лишь досадное заблуждение, — покачал седеющей головой Учитель, трепля редкую рыжую бородку. — Когда Господь Бог создавал Вселенную, меня ещё не было… и я ещё не ведаю, буду ли существовать вечно.

Бог — это дух, он лишён плоти, он не может быть отцом в прямом, человеческом смысле. И всякие изображения Нашего Отца в виде бородатого старца — се глубокое невежество.

Бог есть, Бог един, и Он есмь дух!

Учитель замолчал, на востоке уже начал краснеть краешек неба, проснувшиеся птицы, весело щебеча, знаменовали начало нового дня.

— Но наш разговор не об этом, — продолжил Учитель, — Господь решил, что я должен публично погибнуть, чтобы люди окончательно убедились, как сильно любит их Бог, что готов отдать на Заклание собственного сына.

— Но в чем моя роль?..

— Ты — самый любимый и любящий мой ученик. Ты — мой земляк, ты мне как брат, потому как ты единственный из всех учеников, кто способен пойти на самопожертвование, ради любви ко мне и Богу. Подумай, ведь тебя проклянут все последующие поколения, твоё имя станет нарицательным для всех предателей рода человеческого, твой страждущий дух никогда не найдёт упокоения… — закончил Учитель и замолчал.

— Но, нужна ли простым людишкам такая жертва… Что они понимают в жертвоприношениях? Пройдёт год, два и они забудут о Сыне Божьем, который во искуплении их грехов пошёл на заклание… — запричитал ученик, припав к стопам учителя.

— Зачем ты так? Восстань, брат мой… — Учитель поднял ученика, и крепко обнял. — Я верю в тебя, иначе бы не назначил на такую ответственную роль. Ты должен: исполнить высшее повеление, необходимое для искупления мира и предписанное самим Богом. Скоро рассветёт, тебе надо успеть к первосвященнику Каиафе.

— Хорошо, Учитель, я предам тебя, чего бы мне это не стоило… — покорно согласился Иш-Кериоф и показал на маленький кувшинчик. — Но сначала, в знак нашего уговора, давай глотнём сладчайшего вина, сделанного из винограда, собранного в год твоего знаменательного рождения. Ты же пил с другими учениками, выпей и со мной, ведь се кровь твоя…

— Хорошо…

Учитель пригубил сосуд, поданный ему учеником, и сразу же упал как подкошенный. Карминового цвета вино, вытекшее из выпавшего из божественных рук кувшина, будто свежая кровь, залила грудь упавшего…

— Ты не должен умереть, Учитель мой, Брат мой, Ты проспишь три дня, а когда всё уладится, Ты воскреснешь, как предречено в Писании, но уже без Божественного вмешательства, — произнёс ласковым голосом Иш-Кериоф, потом присел рядом с лежащим на спине Учителем и погладил его длинные волосы. — Бог, хотя Он всемогущий и наимудрейший, в данный момент поступает весьма неосмотрительно, и потом с чего ты взял, что Он этого хочет. Бог сделал своё дело, то есть создал мир и человека, и навсегда устранился от дальнейшего сопровождения собственного проекта…

Может, его уже нет давно… Боги также смертны, как и всё сущее, разве что срок их жизни несколько больше человеческого…

Не думаю, что Богу могла прийти в голову такая абсурдная мысль. Разве можно ценой мучений купить любовь бездушной толпы?

Спи, мой любимый брат, мой возлюбленный Учитель, завтра я отдам на заклание другого Агнца.

Да, это смертный грех, да этот безвинный человечек пострадает ни за что…

А скольких безвинных человечков наш великомилостивый Бог посылал на смерть ради достижения каких-то высших, Ему одному известных целей?

Спи…

Бессонная ночь

Иш-Кериоф почти всю ночь не спал, и только перед рассветом забылся на несколько минут поверхностным сном, наполненным тягостных предчувствий и видений.

Ему приснился избавленный от нечеловеческих мучений Учитель. Он вошёл в дом и сел на край кровати, погладив остатки волос своего возлюбленного ученика, так рано поседевшие от навалившихся на него треволнений и забот.

«Как ты мог поступить таким образом? — вопросил Учитель спящего. — Как я теперь буду глядеть в унылые глаза людей, в светлые очи моих учеников?»

«Они даже не заметили подмены, едва появились римские воины, они в страхе разбежались, и теперь боятся даже на выстрел стрелы приблизиться к месту распятия. Дело сделано, нужно только немного подсуетиться…

Когда тело юноши предадут земле, надобно выкрасть его, а потом провозгласить всенародно, что Учитель воскрес!»

«Даже и не хочу участвовать в этом балагане».

«А выбора нет, Учитель. Я предполагаю, что Господь не станет возвращать к жизни никчёмного мальчишку. А если даже и воскресит, что сможет этот юнец поведать людям?

Нет, Учитель, воскреснешь ты! Ты посеешь в душах людей хлипкую надежду…»

«Я не хочу, чтобы все начиналось со лжи…»

«Но, если помнишь, в начале было Слово!

А мысль, изреченная — есмь Ложь!

Таким образом, всё в этом мире началось со Лжи.

Малая ложь породила бóльшую…

Вера в Бога — это тоже ложь, вернее самообман…»

«Почему?»

«Потому что его существование бездоказательно! Или ты веришь, что Бог есть, или нет, третьего не дано. Но и то и другое недоказуемо…»

«Но я бы своим воскрешением доказал это!»

«А ты уверен, что Бог воскресил бы тебя…»

«???»

«Не надо убивать в людях слабое упование на бессмертие и Царствие Небесное, кое ожидает их за роковой чертой…»

«А разве не так?!»

«А ты, Учитель, бывал там?»

«Нет… Но зачем ты отправил на крест безвинного юношу, мог бы найти какого-нибудь прожжённого подлеца? Всё бы не так было горестно…»

«Ты чаешь, что прожжённый мерзавец сговорился бы заместить тебя? Да и времени, если честно, на розыск заместителя не было…»

«Тебя всю жизнь будет истязать сей обман; вид окровавленного юноши будет являться твоему взору по ночам; а днём мои последователи будут гнать тебя, как затравленного зверя, забрасывая камнями и словами презрения и ненависти…»

«Я обмозговал, обсчитал все и то, что изрекаешь ты… Когда тело юноши погребут, я его выкраду, пущу слух, что ты воскрес… А сам повешусь на какой-нибудь осине…»

«Ты так страстно хочешь умереть?»

«Нет, не хочу!

На земле нет ни одного человека, который бы сумел побороть в себе чувство страха смерти.

Люди боятся смерти, так же как боятся темноты, потому что не знают, что их ожидает после её прихода.

Но всё равно боимся ли мы её, не боимся — рано или поздно она нас настигнет.

Чем изощрённой наш разум, тем труднее нам понять смерть.

Другое дело дикие твари божьи, они живут, не задумываясь о грядущем конце, смерть для них — это избавление от болезней и старости…

Мы все хотим достичь старости, но боимся постареть!

Я тоже не хочу быть дряхлым и беспомощным стариком. Зачем мучится в тяжком ожидании смерти, не лучше ли самому шагнуть ей навстречу?»

«А быть может лучше просто жить и наслаждаться прелестями жизни…»

«Зачем обманывать себя, Учитель, разве в нашей жизни так много радостей?»

«Малая толика, всецело столковываюсь с тобой. Но знаешь, брат мой Иш-Кериоф, умереть легко, труднее жить. Ты попробуй добиться в жизни счастья, или хотя бы своей жизнью облегчить жизнь других…»

«Но ведь можно же облегчить жизнь других и собственной смертью!»

Видение Назарея исчезло, и Иш-Кериоф проснулся, начинался новый день, последний в его жизни, и нужно было успеть сделать ещё столько дел…

На Голгофе

Весна выдалась на славу, жаркая и дождливая, растения поднялись, будто тесто на опаре. Такого бурного роста растительности не помнят даже седобородые старожилы. Вот и сегодня в святой праздник Песах солнце разбушевалось не на шутку. Просто невозможно было находиться более пяти минут на открытом месте без риска для здоровья. Беспощадные лучи раскалённого добела солнца буравили насквозь черепную коробку и выворачивали ею наизнанку, вынимая, будто из пышущей жаром кастрюли деликатесную приправу к приготовленному гарниру из печёных мыслей — вкрутую сваренные мозги.

Три воина стояли в стороне от трёх столбов, на которых терпели муки осуждённые, и что-то оживлённо обсуждали, держа в руках тканый сверху хитон.

По краям от центрального, самого высокого и большого столба были распяты два душегуба, два грабителя с большой дороги. Одного убивца весьма пожилого, но, несмотря на средний рост, весьма сильного и жилистого звали Нафанаил Пустынник. А другого разбойника, огромного и могутного, величали Талмоном Свирепым. Несмотря на красивое сильное тело, сей разбойник обладал страшным, сильно подержанным лицом, кое будто жестокая маска навечно одета на ранее красивое лицо. На среднем столбе безмолвно принимал муки некий Йешу из языческой Галилеи, названный, по обвинению иудейского суда, гнусным самозванцем и лукавым лжепророком.

Сотник Лонгин неспешно приколотил к его столбу маленькую табличку, на которой прокуратором иудейским собственноручно были начертаны какие-то клеймящие позором слова. Но Лонгин, как и многие римские воины, нисколько не разумел в грамоте, и поэтому ему было абсолютно всё равно, что было накарябано на потрескавшейся деревяшке, лишь бы не приколотить ею к верху ногами, за что его могли незаслуженно наказать.

Приколотив надпись, сотник присоединился к препиравшимся соратникам.

— Что за шум, други мои?

— Да вот, Лонгин, никак не можем сей хитон поделить. Одежды мы уже раскидали на четыре части, а что делать с хитоном, никак не сообразим. Ты у нас сотник, а знать поумней нашего будешь, рассуди любезный, будь добёр.

— Давайте не будем его раздирать, все-таки вещь дорогая. Бросим жребий, да и дело в шлеме.

— Голова…

Воины отошли в сторонку, дабы обсудить — какой жребий будут бросать. В это время к столбам подошли две пригожих иудейки. Одна из них, красивая девушка с ангельским личиком в свободном белом платье поправила длинные, белокурые волосы, покрытые лёгким, прозрачным покрывалом и, указав на распятое тело иудея, тихо произнесла:

— Се, брат мой!

Вторая девушка с вьющимися локонами шелковистых темно-каштановых волос, грациозной походкой подошла к ногам распятого мученика и приложилась алыми, дрожащими губами, к его кровавым ранам, как верующие во храме припадают к нарисованному распятию.

— Это не он! — воскликнула белокурая девушка, вглядевшись в искажённый нечеловеческой мукой лик страждущего. — Иш-Кериоф вместо Йешу выдал другого, невинного юношу.

— Какая разница, главное народ будет думать, что Йешу во искуплении мук всего человечества пошёл на столб…

— Но ведь на столбе погибает безвинный юноша.

— И что с того, этого никто и никогда не узнает, сам видно напросился, хотел побывать в шкуре пророка.

Сотник подошёл к девушкам и весело, подмигивая, произнёс:

— Шагали бы вы, прелестницы, отседова, да и от греха подалее…

— А что нельзя полюбопытствовать? — справилась улыбающаяся блондинка.

— Можно, но только отступите подальше от распятий. Вон туда за камни, где весь любопытствующий народец отстаивает.

— А, может, мы хотим ближе подойти не к распятым злодеям, а к вам благородный сотник… — томно произнесла шатенка.

— Это завсегда можно, но приходите, когда стемнеет. Работа, знаете ли, прежде всего…

— Да что это за работа? От душегубцев, на столбе распятых, ротозеев, будто мух надоедливых отгонять?

— Это не работа, куколка, это служба во благо римской империи и кесаря.

— О, как это интересно? Продолжайте, велеречивый юноша, — вкрадчиво прошептала шатенка и придвинулась к сотнику своим плотно сбитым телом, — я просто млею от твоих слов…

— Полно тебе блажить, Магдалина, идём отсель! — рассердилась девушка в белом и направилась прочь.

— Дурочка, — ухмыльнулась Магдалина, — я же несу эту околесицу, дабы подтрунить над этим недоумком… Помедли, Мариам, я отправляюсь вместе с тобой.

Девушка, приподняв полы длинного платья, побежала вслед за удаляющейся Мариам, недовольно бурча себе под нос.

Услышав, как его назвали недоумком, Лонгин вскипел и хотел догнать дерзкую девушку, да оттаскать за длинные огневолосые космы. Но тут Магдалина, будто горная козочка, легко впрыгнувшая на немалый валун, повернулась к ошеломлённому воину и, приветливо помахав ручкой, послала ему воздушный поцелуй с многообещающими словами:

— Встретимся после девяти…

После того как девушки ушли, между двумя распятыми злодеями завязалась словесная перебранка. Первым начал разбойник Талмон Свирепый, который приводил одним только своим безобразным видом в трепет всю округу.

— Эй, Йешу, ежели ты такой дюжий, — злословил лиходей, — ежели ты за три дни можешь храм отгрохать, а дружка откинувшегося из гроба, оживлённым и невредимым вывести. Спаси себя, избавь от нечеловеческих страданий, сойди со столба, как ты мог по воде, аки посуху хаживать…

— Уймись, охальник, — заступился Пустынник. — Не видишь, что плохо горемычному, ты бы его поддержал лучше бы. Сотник, сотник!

— Чего тебе, кровопивец?

— Мне-то ничего, я своё уже прожил, юношу жалко, зелёный он ещё, а уже смертушку приять должóн. Облегчи его мучения. Дай евоному напиться. Вишь, пекло како ныноче.

Лонгин нехотя напитал губку молодым вином и, наложив на древко копья, поднёс ею к пересохшим губам Йешу. Тот простонал и отвернул голову.

— Я — не Йешу… — прошептал юноша и потерял сознание, уронив голову на грудь…

— Нужна ему ваша жалость, — злорадствовал Талмон. — Он же пророк! Ему недостойно принародно выказывать свою боль, он должóн вызывать у простых смертных не жалость, а почтение и благоговение. Он сулил всем праведникам Царствие небесное. Ты — Пустынник, сегодня его обретёшь первым…

— Какой ты, право, негодяй, Талмон, зря тебя прозвали Свирепым, ты ничтожество, вонючий шакал! Знал бы я, что ты такая сволочь, ещё раньше бы тебя на тот свет спровадил, а наше злодейское ремесло забросил ко всем чертям собачим…

— Тогда бы ты, Нафанаил, не обрёл Царствия Небесного…

— Может быть, именно тогда и обрёл его, но ни ценой нечеловеческих мучений, как сегодня, а своей обычной, праведной жизнью, честно зарабатывая на свой хлеб.

— Глупец, и с этим обалдуем я спал под одной шкурой, с этим болваном делил скудный разбойничий хлеб…

Мысли как надоедливые насекомые роились в мозгу невинно распятого молодого человека:

«Зачем я дал согласие этому сладкоречивому плюгавому подонку? Зачем прельстился на красивые одежды, широкий хитон? Захотелось хоть раз красиво пожить, вкусно поесть. А ещё он обещал мне, что я попаду на заседание Синедриона, а если повезёт, увижу самого римского прокуратора… не слишком ли высока цена за один день красивой жизни?»

Юноша, воздев голубые, почти бесцветные очи к небесам, прошептал: «Господи, за какие грехи Ты обрёк меня на такие мучения, чем я провинился перед Тобой?»

Прошептал, содрогнулся и обмяк, снова уронив голову на грудь.

Ближе к девяти часам вечера римские воины, принялись перебивать у осуждённых голени, дабы положить конец их мучениям, поскольку нельзя было оставлять в Шаббат тела на столбе.

Когда Лонгин подошёл к Йешу, то узрел, что распятый молодой человек уже бездыханен. Но дабы окончательно убедиться в этом, сотник пронзил остро отточенной пикою опавшую грудь мученика. Умирающий страстотерпец пронзительно вскрикнул и, ужасающе захрипев, испустил дух…

Ангел Гнева

Ученик вместе с Учителем под покровом ночи, тайно, будто ночные тати, прокрались ночью к пещере. В этой пещере по ходатайству Иосифа Аримафейского был спешно упокоен юноша, согласившийся подменить Йешу на некоторое время, а в результате оказался распятым на столбе. Какой ужас испытали молодые люди, когда увидели, что камень, закрывающий вход в пещеру, отвален. А на камне сидит юноша, облечённый в белую одежду.

— Я ведаю, что вы выискивайте останки безвинного юноши, коего вы обрекли на нечеловеческие муки токмо за то, яко он уговорился заместить на несколько часов почитаемого им пророка… — изрёк Ангел Господний. — Так вот, презренные людишки, Господь отвернулся от вас, отныне ты, Иш-Кериоф, и ты, Назарей, будете прокляты. Вы будете мытарствовать, переступая из одного времени в иное, переменяя имена, державы и веру, в тщетных поисках смерти.

Но вы не сможете найти ею вплоть до Второго Пришествия Истинного Сына, коего вы в нынешнюю пятницу бессовестным образом обрекли на нечеловеческие муки.

Господь усыновил его, предав вас анафеме, вечному проклятию!

Вместе с вами будут наказаны ваши подруги Магдалина и Мариам, кои остались безучастны к мукам Сына Господнего. Им уготована такая же участь, что и вам, до Второго Пришествия скитаться по просторам сей грешной планетки…

Отныне волею божьей я назначаю на должность Великого Палача Талмона Свирепого, яковой зло надсмеялся не только над Сыном Божьим, но и над самим Богом.

До Второго Пришествия он будет в каяждом своём воплощении жестоко умерщвлять великих пророков и талантов, обретающихся во славу Бога и человеческого гения. Великий Палач будет нарождаться только для того, чтобы убивать и убивать, а, убив, будет умирать сам, дабы чрез какое-то время рождаться сызнова, чтобы сызнова умерщвлять…