Бесплатный фрагмент - Босиком по Нью-Йорку

Петр Немировский

Данная книга является художественным произведением, не пропагандирует и не призывает к употреблению наркотиков, алкоголя и сигарет. Книга содержит изобразительные описания противоправных действий, но такие описания являются художественным, образным, и творческим замыслом, не являются призывом к совершению запрещенных действий. Автор осуждает употребление наркотиков, алкоголя и сигарет. Пожалуйста, обратитесь к врачу для получения помощи и борьбы с зависимостью.

Босиком НЬЮ-ЙОРКУ
Очерки

Не любить Нью-Йорк нельзя. Потому что в этом городе каждый может найти то, что ему нужно для счастья: деньги, друзей, одиночество. Любой человек, очутившись в Нью-Йорке, рано или поздно откроет здесь место, поразительно похожее на его родной город. И встретит земляков. И почувствует здесь себя, как дома. Хотя время от времени ему будут напоминать, что он здесь гость.

Нью-Йорк — место постоянных перемен. И самых неожиданных встреч. Люди здесь открыты, легко делятся своей болью и радостью.

Этот город нельзя понять, сидя в туристическом автобусе. Чтобы познать Нью-Йорк, нужно по нему пройти десятки миль, спуститься летом в час пик в подземку, в это пекло; поваляться на зеленой лужайке, на набережной Гудзона, в тени небоскребов; постоять зимой на промозглом ветру на Таймс-сквер в очереди за билетами на бродвейское шоу. Нужно ходить, сменяя одну пару стоптанной обуви другой.

Разбирая свои журналистские архивы, я пришел к выводу, что некоторые очерки, собранные вместе, приоткрывают Нью-Йорк по-новому, знакомят читателя с примечательными подробностями жизни Города Большого Яблока.

Очерки размещены не в хронологическом порядке. Составляя этот сборник, я исходил в первую очередь из принципа разнообразия, чтобы читатель мог почувствовать, насколько сложна и противоречива жизнь Нью-Йорка.

Это публицистика. Некоторые описанные события случились давно, некоторых людей, о которых идет речь, увы, уже нет в живых.

Но читать все равно интересно.

СОДЕРЖАНИЕ

1) «ВЕК СКОРО КОНЧИТСЯ, НО РАНЬШЕ КОНЧУСЬ Я»

(Прощание с Иосифом Бродским)

2) ГЕРОИН ДЛЯ КРИШНЫ

3) КНЯЗЬЯ И БАРОНЫ В ЖЕНСКОМ МОНАСТЫРЕ

(Женский монастырь Ново-Дивеево)

4) МАРИОНЕТКИ

(Художник и режиссер Валерий Бояхчян)

5) О БЕДНОМ ТАКСИСТЕ ЗАМОЛВИТЕ СЛОВО

6) КОШМАР НА УЛИЦЕ СВЯТОГО МАРКА

7) ТЮРЕМНЫЙ ЭСКУЛАП

(Тюремный врач Аркадий Сноль)

8) ЭРЕБУНИ НА ГУДЗОНЕ

9) АРЕСТУЙТЕ МОЕГО СЫНА!

10) В НОЧЬ НА РОЖДЕСТВО В ДЖОРДАНВИЛЛЕ

(Мужской Свято-Троицкий монастырь)

«ВЕК СКОРО КОНЧИТСЯ, НО РАНЬШЕ КОНЧУСЬ Я»

Прощание с Иосифом Бродским

«СПОКОЙНЫЙ» ДЕНЬ В БРУКЛИН-ХАЙТС

Район Бруклин-Хайтс — один из древних уголков города, если, конечно, рассматривать понятие древности в ретроспективе двухсот лет. Здесь находится множество исторических строений, немало интересных и красивых мест. Вот, к примеру, Бруклинский мост — символ Нью-Йорка, соединивший берега Бруклина и Манхэттена. А там — здание почты, построенное более ста пятидесяти лет назад; рядом — юридическая контора, основанная на деньги китайских купцов. Проходя по этим тихим и чистым (сравнительно с другими в городе) улицам, обращаешь внимание на церкви и костелы, которых здесь, бесспорно, больше, чем в других местах. Попав в Бруклин-Хайтс, даже не зная истории, ощущаешь его особость и обособленность.

Вероятно, поэтому в Бруклин-Хайтс селились известные писатели и художники, те, кто занимался настоящим искусством, избегая шумных богемных тусовок. На улице Кранберри жил Уолт Уитмен, на Ремсон — Генри Миллер, на Монтегю — Томас Вулф и многие другие: Трумэн Капоте, Дос Пассос, Артур Миллер. Здесь легко найти уединение на набережной Ист-ривер, вдалеке от визгливых улиц Манхэттена.

Наверное, это была не последняя причина, почему Иосиф Бродский решил поселиться именно здесь — на улице Пьеррпонт.

…В тот день шел снег. Колючую снежную крупу несло ветром вдоль улиц, мимо церквей, мимо ресторанов, мимо закрытых дверей особняков, мимо припаркованных автомобилей — к реке.

Возле самой набережной стоит дом, в котором Иосиф Бродский жил последнее время и где он умер. На входной двери его квартиры висел венок. И было непонятно, то ли венок остался после Рождественских праздников, то ли его прикрепили в знак траура по умершему. В остальном же ничто не свидетельствовало о том, что за этими дверьми на втором этаже — уже навсегда умолкший поэт. На мой звонок никто не отозвался.

Может быть, стремление Иосифа Бродского к уединению, ко всему, что он называл «частностью бытия», сыграло не последнюю роль в том, почему его уход почти не был замечен окружающими — теми, кто жил с ним на одной улице. Хотя почти все, кого я ни спрашивал, знали, что где-то рядом с ними проживал Нобелевский лауреат. И милая девушка Трэйси, открывая двери соседнего дома, кивала головой: «Конечно, знаю, Бродский — русский поэт, но никогда его не видела. Мне очень стыдно… По-моему, он жил где-то рядом». Другие отвечали приблизительно то же самое.

Храм Святой Анны стоит на соседней улице Монтегю. Чернокожий пастор пригласил войти внутрь. Было видно, что он искренне опечален случившимся: «Да, я знал Бродского, это великий поэт. Он жил недалеко отсюда и порою заходил к нам. Однако членом нашей общины он не был».

На той же улице расположен Brooklyn Height Bar — уютный ресторанчик, за столиками которого в момент моего появления сидели несколько посетителей. На стойке бара, рядом с меню, лежал последний номер газеты «Нью-Йорк таймс». Владелец ресторана поначалу был несколько озадачен визитом русского журналиста.

— Бродский? Он заходил к нам по крайней мере раз в неделю.

— И вы знали, что это был именно он?

— Нет, раньше я этого не знал. Заходил тихий, скромный человек в очках, обычно в обеденное время. Он заказывал ленч и садился во-он за тот столик. И только сегодня, когда я прочитал сообщение в «Нью-Йорк таймс» и увидел его фотографию, я понял, кто был нашим клиентом.

…А колючую поземку несло и несло по пустынным улицам Бруклин-Хайтc, и небо становилось тяжелее, и волны реки бились о бетон набережной, и чем-то это напоминало зимний петербургский день.

Он часто заглядывал в книжный магазин Walden-Вooks, что на той же улице Монтегю, поднимался на второй этаж, где расположена обширная секция художественной литературы.

— Вы ищете Бродского? — работник магазина быстро набрал на компьютере имя. — Конечно, у нас есть книги этого автора. Видел ли я его? Полгода назад мы заказали книги Джозефа Бродского, и там на обложке была его фотография. После этого я уже знал, кто к нам заходит.

Вечерело. На набережной, кроме неспешно фланирующего полицейского, — ни души. У причала на волнах покачивались яхты. С противоположного берега сквозь снежную пелену пробивались огни манхэттенских небоскребов.

Полицейский, патрулирующий набережную, остановился рядом со мной.

— Все о’кей? — спросил он.

— Да.

— Сегодня на удивление спокойный день. Ничего, слава Богу, не случилось.

ПРОЩАНИЕ В ГРИНВИЧ ВИЛЛИДЖ

Перед тем как переехать в Бруклин-Хайтс, Иосиф Бродский более десяти лет прожил в знаменитом районе Манхэттена — Гринвич Виллидж. Здесь, на улице Мортон, он снимал квартиру. Сюда к нему в гости приходили друзья, здесь он встречался с теми, кого любил и с кем был близок. Немногие из его знакомых знали, что несколько лет назад поэт переехал. И когда поэта не стало, люди звонили по старому телефону и заходили сюда, на Мортон, отдать ему последнюю дань.

Тихая, застроенная разностильными домами конца прошлого века улочка Мортон выходит на широкую шумную авеню. Поэта часто видели прогуливающимся здесь. Его помнит и работник похоронного дома Greenwich Village, который открыл двери, когда внесли гроб с телом поэта…

Около часа дня 30 января 1996 года серый катафалк «Олдсмобил» остановился у дверей похоронного дома, возле которого уже стояли люди, пришедшие проститься с умершим. Их становилось все больше. Приходили и близкие, и те, кто знал поэта лишь по его книгам.

К двум часам собравшихся в холле пригласили войти в зал, где находился гроб с телом Иосифа Бродского. Пришедших попросили, уважая чувства семьи поэта, здесь не фотографировать.

…Он лежал в гробу, одетый в коричневый костюм, в черном галстуке, со сложенными на груди руками, в правой руке — деревянный крестик. Приглушенный свет ламп падал на восковое лицо с тонкими поджатыми губами и высоким лбом. Были видны морщинки у навсегда закрытых глаз.

Таким, мимо ваз с белыми лилиями и красными розами по обе стороны гроба Иосиф Бродский уплывал в Вечность.

ОН ХОЛОДНЕЕ, ЧЕМ ЛУНА

В ресторан «Русский самовар» Иосиф Бродский заходил в последний раз накануне Нового года, 30 декабря. Здесь он бывал довольно часто. Порою с кем-то, а чаще всего один. Он всегда был желанным гостем для хозяина ресторана Романа Каплана — друга поэта с давних питерских времен.

За белым роялем пианист обычно перебирал клавиши и, увидев вошедшего поэта, начинал исполнять его любимые мелодии.

— Он любил «Прощание славянки», «Шумел камыш», «Очи черные». Иногда, немного выпив, подпевал, — вспоминает музыкант Борис Шапиро, который по вечерам играет на рояле в «Русском самоваре».

Так случилось, что ровно через месяц после последнего посещения Бродским этого ресторана здесь собрались его друзья, все, кто почитал талант поэта. На стенах висели его фотопортреты разных лет, звучали его любимые мелодии. Все как обычно. Только поэта уже не было.

— Хотел ли Бродский приехать в Россию? Думаю, что хотел, — говорит поэт Евгений Рейн. — Но он словно что-то выжидал, отвечал уклончивыми фразами. Он говорил, что можно вернуться на место преступления, но нельзя вернуться на место любви. У поэта было совершенно надорванное сердце — результат его мучительной, мятежной жизни, жизни с преследованиями, ссылкой, эмиграцией.

В этот вечер не было традиционных для таких случаев речей. Разговаривали вполголоса, вспоминая ушедшего таким, каким он был в житейских мелочах.

— Думаю, что говорить о значении фигуры Бродского и о значении его поэзии — это включаться в огромный хор. Ничего не имею против этого, но мне хочется вспомнить его с человеческой стороны, — рассказывает писатель Игорь Ефимов. — При всей его устремленности вверх, при его любимом выражении «Брать ноты выше», при таких вещах, как, скажем, «Осенний крик ястреба» с его падением в эту леденящую бездну, он был чуток к беде, горю самого простого человека. Его строчка «Только с горем я чувствую солидарность» — это не только красивые слова. Из эпизодов такого плана мне вспоминается осень 64-го, когда Иосиф был в ссылке. Мы с поэтом Яковом Гординым приехали его навестить. Везли, конечно, продукты, выпивку, теплую одежду на зиму, книги. Иосиф же почему-то заказал привезти побольше самых разных лекарств. Мы встревожились: зачем ему столько лекарств? Но когда прожили у него в избе дня три, то всё поняли. Это была бедная деревня Норинская, до станции — двадцать километров, аптеки нет. Иосиф раздавал старым, больным людям лекарства. Для местных жителей он стал как бы местным фельдшером. В подобной роли я видел его не раз. Он был невероятно отзывчив к молодым поэтам. На моей памяти не было случая, чтобы он высокомерно отбросил, не прочитал, не познакомился с присланными стихами неизвестных поэтов.

…Музыка продолжала звучать, и, несмотря на столь поздний час, в «Русский самовар» продолжали приходить друзья и поклонники поэта, те, кого горе созвало сюда из разных городов, штатов, стран.

— Когда он сюда зашел в последний раз, — вспоминает Роман Каплан, — все было как обычно: мы сидели за столиком втроем — Иосиф, Миша Барышников и я. Шутили, рассказывали анекдоты. Мы говорили с Иосифом насчет врача, ведь в последнее время у него были очень серьезные проблемы с сердцем. Но ничто не предвещало, что может случиться непоправимое. Он попросил альбом, в котором мои друзья оставляют рисунки или пожелания, и написал экспромт:

Зима. Что делать нам в Нью-Йорке?

Он холоднее, чем луна.

Возьмем себе чуть-чуть икорки

И водочки на ароматной корке —

Погреемся у Каплана.

***

Жуткий день. И не только для всей России. Поэтов такого масштаба сегодня мало. Умер очень честный, принципиальный человек.

1996 г.

ГЕРОИН ДЛЯ КРИШНЫ

У нее все хорошие и добрые. И мама, и подруги, и наркодилер, и психиатр. Она уверена, что все люди чудо как хороши, а зло если и существует, то исключительно в виде порошка, который называется героином. И пока что Лена (назовем нашу героиню так) живет в каждодневной борьбе с ним.

Сегодня Лена понимает не очень многое из того, что полагается понимать молодой женщине в двадцать пять лет. Скажем, ее пока абсолютно не тревожат вопросы учебы и работы, она не думает о создании своей семьи. Да и стоит ли беспокоиться о таком далеком будущем? Ведь не сегодня-завтра может случиться непоправимое: Лена не выдержит и зайдет к подруге. И, как это уже бывало раньше, закричит прямо с порога: «Светка! Не могу больше! Хочу героин!» И тощая Светка аккуратно высыплет из кулечка сероватый порошок и достанет шприц. И тогда Лену в лучшем случае ожидает процедура детоксификации в госпитале, в худшем — могила на самом дешевом кладбище Нью-Йорка. И Лена это понимает.

У нее относительно хорошая память, если учесть, что она употребляет наркотики пятый год. Конечно же, никогда не забыть черных кошек, которые кусали ее, когда она впервые в жизни выкурила сразу две сигареты с марихуаной. Это случилось еще в Питере, когда она была студенткой филологического факультета университета. Ее стошнило, а потом в ее снах долго противно мяукали черные кошки.

— Это было отвратительно! Это не тот «хай» (то же, что и кайф. — Авт.). Тогда я еще не подсела, только изредка покуривала, — Лена отбрасывает прядь волос со лба.

Она сидит в кресле напротив меня. В ее жестах сохранилось что-то детское. Наверное, когда-то у нее было красивое, по крайней мере, приятное лицо. Сейчас это — размытое пятно с тусклыми маслянистыми глазами. Она неестественно худая. Глядя на бледную кожу ее тощих рук, испытываешь чувство неловкости, словно ненароком увидел что-то недозволенное…

***

Его звали Рэй. Этот тридцатилетний американский миллионер, путешествуя по России, остановился в Петербурге. Там он познакомился с Лениной подругой Светой. После головокружительной недели с шампанским и прогулками по Петергофу Рэй пригласил подружек к себе в Калифорнию. Переправку дочери за океан взяла на себя Ленина мать, занимающая высокий пост в Управлении внешней торговли. По своим каналам мать оформила дочери и ее подруге визы.

— Мама, я же еду туда только на зимние каникулы, зачем мне столько? — спросила Лена, принимая из материнских рук пять тысяч долларов.

— Поезжай, дочка, может, там найдешь свое счастье.

Утром в заснеженном нью-йоркском аэропорту подруг встретил Рэй. Сели в его машину.

— Закурим, — предложил Рэй, протянув сигареты с марихуаной.

…Они жили в Лос-Анджелесе в доме этого молодого лысеющего миллионера. Лена помнит ящики огромного комода, доверху набитые кульками с тонко нарезанными волокнами. Рэй любил только две вещи: марихуану и телевизор. Они втроем курили, смотрели телевизор, слушали музыку. Но девушкам было скучно. Лишь однажды им удалось вытащить обкуренного миллионера во Флориду.

— Это было прекрасно! — на лице Лены вдруг появляется нечто похожее на выражение. — Мы вышли на его яхте в открытый океан, ловили рыбу, купались. Но Рэй становился невыносимым психом. Он нас не отпускал ни на шаг из своего дома. Он все больше боялся, что мы его сдадим полиции. И я сбежала в Нью-Йорк.

В Нью-Йорке при ее знании английского языка и приятной внешности устроиться официанткой в бар не представляло сложности. Ирландцы, хозяева бара, прощали новой работнице некоторые недостатки, скажем, ошибочно выданную сдачу или неправильно принесенное блюдо. Искусителем стал чернокожий повар, которому понравилась эта русская миловидная блондинка. Ухаживая, он предложил ей понюхать белый порошок.

— Это был настоящий «хай», и я подсела.

Через несколько дней кайф от порошка ощущался сильнее. А еще через месяц, придя в бар, она уже умоляла того негра дать ей кокаин. Сама того не подозревая, Лена становилась наркоманкой. Но тогда еще считала, что просто хочет поймать кайф.

По утрам ее тело было сковано и разбито, приходило чувство удрученности. Чтобы как-то себя восстанавливать, Лена покупала водку. После выпитого становилось лучше. Вскоре ее уволили из бара. Все деньги уходили только на кокаин и водку. Она постоянно находилась в неестественно возбужденном состоянии. Не хотелось ни спать, ни есть, ни сидеть на месте. Танцевать! Она шлялась по ночным клубам Манхэттена, напивалась до беспамятства, выпрыгивала на сцену и танцевала полуголой. Придя домой, снова нюхала кокаин…

***

Рассказывает Анна С. — психотерапевт клиники, где лечится Лена:

— У наркоманов утрачено чувство реальной самооценки. Когда они перестают употреблять наркотики, у них возникает сильное чувство вины. Они постоянно казнят себя за то, что искалечили свою жизнь. Не в силах справиться с этими душевными муками, не выдерживают — и снова возвращаются к наркотикам.

— А что вы можете сказать о Лене?

— В свои первые посещения нашей клиники она сидела молча, слова из нее приходилось просто выдавливать. Но теперь я понимаю, что Лена не так проста, как это мне показалось на первый взгляд. У нее есть свои, устоявшиеся взгляды на жизнь. Она честная, что среди наркоманов встречается крайне редко. Не так давно, через две недели после первого посещения клиники, она «сорвалась» и не пришла на прием. Я ей звонила, но трубку никто не снимал. Я уже не надеялась. Вдруг она сама звонит: «Я сорвалась. Решила больше к вам не приходить, потому что так будет честнее». Она испытывала вину передо мной. Я ее долго убеждала, что моя роль — не осуждать, а помогать.

Отдельный разговор о матери Лены. Я эту женщину не видела и потому не могу вынести о ней окончательного заключения. Но я не очень-то верю, что, отправляя дочь в Америку, она хотела ей счастья. Скорее, пыталась от нее избавиться. А убеждает меня в этом факт, что Ленина мать на днях приезжала в Нью-Йорк по туристической визе. Она видела свою дочь накануне кризиса. И — улетела назад, в Петербург. Неужели недопоняла угрожающей дочери опасности? К сожалению, с такими мамами, работающими в «высоких сферах» и отодвигающими детей на второй, третий, десятый план, я на своем веку встречалась нередко.

— Как вы оцениваете нынешнее состояние своей пациентки?

— Честно признаться, я не уверена в окончательном успехе. Но если за последний месяц она сорвалась только раз — это уже прогресс.

***

А тогда до клиники было еще далеко. Тогда, долго не приходя в нормальное состояние, шатаясь по ночным притонам, пьяная и накачанная кокаином Лена все же смутно догадывалась, что ходит по краю. Однажды она попыталась отказаться от водки. Началась ломка. Чтобы не сойти с ума, она раскрыла первую попавшуюся книгу. Этой книгой оказался сборник учений Кришны.

Лена говорит, что от этой книги тогда исходило свечение и, озаренная, она услышала спасительные голоса «оттуда». Не знаю насчет свечения, но, думаю, ей очень хотелось жить.

Она разыскала храм-монастырь последователей учения Кришны. Обратилась к настоятелю, и тот разрешил ей остаться при храме.

***

Зная, что наркоманы часто живут не в реальном, а своем, придуманном мире, я все же решил найти тот кришнаитский храм, в котором, по словам Лены, она жила полгода.

На одной из улиц в Манхэттене стоит дом с табличкой на фронтоне Ramakrishna — Vivekanda Center. Открывший двери кришнаит пригласил войти. Он был готов рассказывать обо всех премудростях учения Кришны, но про Лену ничего не ведал.

— По воскресеньям у нас на службе много разных прихожан, в том числе и русских, но чтобы здесь жила русская… Нет, вы ошиблись.

Значит, наврала! И действительно, какой там кришнаитский храм! Русская девочка, разбалованная заграничными поездками, дорогими тряпками и поклонниками-миллионерами, ушла жить в монастырь? Нет, все это похоже на красивое вранье или на бред больного человека. И все же… Ведь ходят же иногда по Брайтону русские кришнаиты в ярких балахонах, предлагая прохожим книги.

…В бруклинском районе Флатбуш находится множество госучреждений, помогающих городской бедноте. Публика вокруг соответствующая. На одной из улиц — четырехэтажное здание: International Society for Krishna Consciousness («Интернациональная община сознания Кришны»). Дверь открыл парень лет двадцати пяти, остриженный наголо.

— Меня зовут Рама Нанда, — сказал он на чистом русском. — Входите.

На улице солнце слепило глаза, а в храме царил полумрак. Густо пахло специфическими благовониями и краской. Какой-то парень, тоже лысый, но с косичкой сзади, красил дверные наличники.

— Здравствуйте, я из Питера, — сказал он.

С подносом в руках из-за угла вышла индуска в балахоне, следом за ней, неся огромный кувшин, в зал вошла немолодая низенькая блондинка с явно славянскими чертами лица.

— Здравствуйте, — поздоровалась она на русском.

— Из живущих в храме двадцати пяти человек половина — русские, — объяснил Рама Нанда, видя мое удивление.

Рама Нанда — родом из Ташкента, кришнаитом стал три года назад, в храме живет полгода.

Он повел меня по этажам, открывая разные двери и прося снимать обувь в некоторых комнатах. В центре огромного темного зала на расшитом золотом диване покоилась какая-то деревянная фигура.

— Это основатель нашего движения в Америке, — Рама Нанда написал в моем блокноте довольно экстравагантное для русского языка имя — Асбхактиведанта Свами Прабкупада. — А за этими шторами наши божества, кто хоть раз их увидит, тот обретет бессмертие. Бессмертие в том понимании, что после физической смерти душа уже не будет вселяться в новое материальное тело, а попадет на свою родину, в царство Духа.

Вдруг раздался протяжный звук рожка, шторы раздвинулись. В алтаре разукрашенные гирляндами цветов, разодетые в яркие наряды, стояли два идола. Заиграла монотонная музыка. Рама Нанда, упав на пол, начал бить поклоны…

Потом мы пошли по кельям. Да, все, как и рассказывала Лена. На двухъярусных кроватях вместо постельного белья — спальные мешки. Почему так? Кришнаиты часто путешествуют, едут в другие штаты, чтобы послушать проповеди приехавшего в Америку из Индии очередного гуру. К тому же грех монахам думать о комфорте и наслаждениях. Ни телевизора, ни газет. На шкафу лежат несколько барабанов-мриданчо. На балконах на веревках сушатся оранжевые балахоны. В мешочках — четки со ста восемью бусинками. В душевой холодная вода, о которой Лена вспоминала с таким отвращением.

— Я из Азербайджана, здравствуйте, — войдя в душевую, поздоровался прикрытый полотенцем еще один кришнаит с фенечками на шее.

От благовоний и беспрерывно звучащей монотонной музыки у меня постепенно начало уплывать ощущение реальности. Там, за окнами, шум и суета, копы патрулируют улицы, моя машина плохо запаркована — могут влепить штраф. А тут — какие-то кришнаиты, фрески на стенах, какое-то бессмертие…

Мы сидели на полу, ели рис с чудовищно острой приправой.

— Лена? Конечно, знаю, — блондинка в цветастом балахоне опустила свою тарелку на колени. — Лена жила в соседней келье. Очень чуткая девочка, стройная, голубоглазая. Мы с ней вместе шили одежду, плели из цветов гирлянды. Но потом она стала какая-то странная и покинула храм.

***

Странное поведение Лены объясняется просто: она пришла в этот монастырь, чтобы спастись от кокаинового безумия. Вела суровую аскетическую жизнь: ежедневно, как и все здесь, вставала в половине четвертого утра, мылась под холодным душем, наносила на лицо «святую» глину, молилась по два с половиной часа на службе. Потом читала мантры, плела гирлянды, выходила на Брайтон, где под удары мриданчо распевала с единоверцами «Хари Кришна». И первое время это помогало.

Но почувствовав себя в безопасности, затосковала. Ей захотелось жить прежней питерской и нью-йоркской жизнью. Порою к ней приходило сильное желание снова поймать «хай». Внутренне она уже оказалась вне храма.

— Я специально стала себя загрязнять, — вспоминает Лена, закатывая повыше рукава рубашки. — Не ищите следов от уколов, я уже не колюсь, — говорит она, увидев, как я пристально изучаю ее ужасно тощие руки. — О чем я рассказывала? Ах да, мне захотелось наслаждений. Иногда вечерами, когда в храме все спали, я выходила на улицу и покупала у негров марихуану. А потом…

Однажды, проходя по Брайтону с барабанами и распространяя книги, она встретила подругу Светку, которая сбежала от окончательно свихнувшегося Рэя и снимала на Брайтоне комнату. Светка оставила подруге свой домашний адрес.

С этого дня Лена окончательно потеряла покой. Однажды ночью, выскользнув из храма в своем экзотическом наряде, села в метро и приехала на Брайтон.

Какое-то время Лена «удачно» воровала в магазинах дорогие платья. Но однажды ее поймали охранники и вызвали полицию. Пока ждали полицию, ее заперли в комнате. Зная, что за воровство в Нью-Йорке наказывают меньше, чем за наркотики (с собой у нее имелись наркотики), Лена вынюхала зараз все, что имела. Когда подъехала полиция, она уже здорово «торчала». А когда доехали в участок, была при смерти от передозировки.

Как это ни кощунственно звучит, к счастью, ее задержали в магазине за воровство и вызвали полицию. Случись с ней «овердоз» где-нибудь на улице, в ночном клубе или на квартире у Светки… Она не помнит, как ее отвозили в госпиталь.

— По-моему, тогда распускались желтые лилии, звучала музыка. Я так торчала, как никогда в жизни… — с блаженством вспоминает она состояние, когда находилась при смерти. — Потом я очнулась на больничной койке, под капельницей… Я думаю, это меня Бог наказал: в меня вселилась душа того, кто в прошлой жизни был наркоманом. Наверное, моя душа после смерти тоже достанется наркоману, — пытается она истолковать на свой лад учение Кришны. — Да, я верю в Бога. Понимаете, сейчас мне нужна какая-то основа, чтобы «соскочить». Я не знаю, как это объяснить, но мне нужна очень сильная духовная основа…

***

— Сегодня ваша пациентка, как может, борется со своей болезнью: ходит к наркологам, посещает группы «Анонимных наркоманов». В ее сознание странным образом вплелось и религиозное учение Кришны — она читает мантры, пытается рассуждать о переселении душ, носит различные кришнаитские фетиши.

— Она ищет выход, — отвечает врач Анна С. — Она уцепилась за Бога, как утопающий за соломинку. На мой взгляд, Лена еще мало верит в свои собственные силы, переложив ответственность на Бога. Но сейчас ценно все, что ей помогает.

***

P. S. Приблизительно через год после нашего последнего разговора мы с ней случайно встретились — при одной амбулаторной клинике в Манхэттене открывалось новое отделение для русскоязычных наркоманов. Были приглашены врачи и бывшие их пациенты. После официальной части был фуршет.

— Привет, — поздоровалась Лена, узнав меня.

Она заметно изменилась с тех пор: исчезла болезненная худоба, с глаз сошел маслянистый покров, на щеках проступил слабый румянец. А главное, Лена уже не производила впечатление удрученной наркоманки.

— Это кто? — спросил у Лены стоящий рядом парень, похоже, ее бой-френд.

— Да так, журналист. Когда-то написал статью о том, как я торчала. Наделал там кучу ошибок: написал, что кокаин якобы опускает, а героин подбрасывает. А ведь в действительности все наоборот.

Парень, взглянув на меня, усмехнулся, мол, что взять с непрофессионала? Попрощавшись, они ушли.

Обескураженный такой странной оценкой журналистской статьи, я посмотрел Лене вслед. «Подсела, заторчала, соскочила… Профессиональная наркоманка с фенечками на шее!»

И вдруг подумал о том, что она ведь уже год не употребляет наркотики. Целый год!

2017 г.

КНЯЗЬЯ И БАРОНЫ В ЖЕНСКОМ МОНАСТЫРЕ

Непонятно, почему считается, что нью-йоркский таксист — чурбан неотесанный, так как не знает английского языка и плохо водит машину. Кто распространяет эту клевету?! Нью-йоркский таксист — чудо по сравнению с водителем из маленького городка Spring Valley, который находится в двадцати пяти милях от Нью-Йорка.

— Русский женский монастырь? Ноу проблем! — заверил меня водитель-гаитянин, включил передачу и… утопив педаль газа, помчался на красный свет по встречной полосе. Я зажмурил глаза.

…Шел второй час поисков. С неба извергался ливень, полыхали молнии. И вдруг…

— Сто-о-ой! Вот он!

Можно ли не заметить портики и купола православной церкви? Вспотевший таксист нажал на тормоз.

— Русский монастырь в Америке — это, оказывается, большая проблема, — заключил он.

***

Небольшие здания Ново-Дивеевского монастыря, где располагаются церковь, кельи и подсобные помещения. Навстречу выходит священник в черной рясе и с большим золоченым крестом на груди. Это настоятель обители отец Александр.

— Петр, ты не устал? Может, хочешь есть? — и не дожидаясь ответа, заводит меня в дом, выставляет на стол кофе, чай, сахар, режет хлеб, приносит закипевший чайник. — У нас сейчас пост, — словно извиняясь, говорит отец Александр.

И вот уже над чашками клубится пар. Слышно, как по крыше колотит дождь — спешить, похоже, некуда. А вообще, куда мы спешим? Куда вечно опаздываем?

— Земная жизнь кратка. Человек, думающий, что она вечна, ошибается, более того, такой человек глубоко несчастен, — отец Александр произносит, казалось бы, простые слова, которые каждый из нас слышал тысячу раз, но почему-то тысячу раз их забывал. — Кто осознал эту краткость жизни, тот сделал важный духовный шаг. Если человек начнет слушать только свою совесть, то невольно встанет на чистую жизнь и вспомнит про Бога. Верно говорится: без Бога не до порога.

Отец Александр умолкает и внимательно смотрит на меня, что-то наспех записывающего в блокнот.

— О-ох, — вздыхает священник. — Я сейчас рассказываю, а ты потом в своем журнале все перепутаешь, получится сплошной винегрет.

***

Русский женский монастырь в Ново-Дивеево возник в 1951 году. Причину появления этой обители объяснить нетрудно: победное шествие Красной Армии по Европе сопровождалось не только уничтожением фашизма, но и преследованиями всех россиян, которые по разным причинам очутились за границей. Спасаясь от НКВД, многие из них бежали в США. Среди этих иммигрантов были и православные священники, монахи и монахини. Иноки нашли приют в Джорданвилле — в православном мужском монастыре, что на севере штата Нью-Йорк, а куда было податься монахиням? Тогда-то протоиерей Адриан Рымаренко решил основать русский женский монастырь.

Пошли с кружкой по миру, собрали пожертвования, выкупили землю у запущенного католического монастыря, восстановили церковь, колокольню. Разбили участок под кладбище, на котором вскоре была вырыта первая могила для монахини…

Поначалу жили впроголодь, в основном ели рыбу, которую, подобрав после торгового дня на нью-йоркском рыбном базаре, привозили в Ново-Дивеево. Попытались было выращивать свои овощи, но зайцы (а косых в этих краях тьма) всё съедали. Завели кур — вновь неудача: лисы тут как тут. Однако трудом и молитвой все постепенно устроилось. Сюда стали приезжать православные крестить детей, венчаться. Здесь, на единственном тогда на Восточном побережье православном кладбище, хоронили своих родных.

Сегодня здесь осталось лишь пять монахинь и три послушницы. Недавно прибыло «пополнение» — три монахини из киевского Покровского монастыря. Еще здесь открыт дом престарелых, в котором живут семьдесят пять русских стариков.

***