Бесплатный фрагмент - Бог любит меня

Книга первая

Девичий стан, шелками схваченный,

В туманном движется окне.

А. Блок

Первая встреча

Сегодня договорились с Жанной — вечером в восемь часов встретиться в нашем прекрасном клубе ИТР. Я, человек точный, уже в восемь часов была там, и так как я очень любила мужскую комнату, то сразу направилась туда. Комната эта всегда была пустой. Мужчины толклись в буфете, бильярде, на лекциях… В зале вдоль стен стояли мягкие кожаные диваны, в одном углу — кресло-качалка, в середине стол. Свет выходил из-под потолка, стены вверху имели жёлоб, который тянулся по периметру стен, в нем была смонтирована осветительная часть — и уже отражённым от потолка светом освещался зал. Свет был мягким, таинственным. Я вошла, увидела двух молодых людей, читавших книгу. На край этого же довольно длинного дивана, поближе к двери, присела и я. Книга была очень интересная, хотя и не всё ясно долетало до меня. Какая-то герцогиня в карете появлялась в военных расположениях… Позже, познакомившись с творчеством Бальзака, я решила, что читали они «Шуаны». Всё шло нормально — они читали, я слушала… Жанна задерживалась. Вдруг ребята начали тихо шептаться, пересели в дальний угол — на другой диван. Сперва меня покоробило: чем я им помешала?! Посидели они немного и ушли, оставив на диване книгу. Их долго не было, мне очень хотелось узнать, что за книгу они читали, чтобы потом в библиотеке взять её. Но я себя сдержала во избежание неприятностей… Мне стало скучно… И вдруг поднялась синяя бархатная портьера. В дверях стоял тот молодой человек, который был постарше. Я приготовилась увидеть Жанну, но увидела его пристальный взгляд, и тут со мной произошло что-то странное — от моего сердца и глаз потянулся какой-то светящийся канал прямо к глазам смотревшего на меня человека… Канал переливался всеми цветами радуги, а мы, не отрываясь, смотрели друг другу в глаза… Что это было? Но это было, это не выдумка — какое-то необъяснимое явление. Я и сейчас, спустя много лет, вижу в мыслях, как световой поток бежал от меня к нему и поглощался им. Это продолжалось несколько секунд. Мы были как бы связаны этим каналом. Молодой человек очнулся первым, встряхнул головой, как от наваждения, прошёл, взял книгу и сразу удалился. А я сидела ошеломлённая и не могла понять, что за странное явление поразило меня и этого человека, мне почти не знакомого. Раньше видела его сколько раз в группе его сверстников — десятилетчиков (как я узнала потом). Иногда наблюдала за ними. Тогда ещё все собирались вокруг него. Девочки, да и мальчики тоже, часто просили его: «Марк, Марк, расскажи то, расскажи это, прочти, спой, станцуй», — и всем им было очень весело… Когда он ушёл, я долго сидела и всё хотела понять, что же, что же это такое… А Жанны всё не было. Я пошла бродить по клубу в надежде встретить знакомого, Женьку, музыканта, он играл в оркестре клуба. Когда оркестр замолкал, Женька бежал в малую бильярдную, где, увидев меня, сразу звал сразиться в игре на малом наклонном (китайском, или женском) бильярде. Азартно отдавался игре, так что оркестр уже начинал играть без него, и он, спохватившись, бросал кий, бежал на своё место в оркестре. Когда я вошла в малую бильярдную, Женька сразу крикнул:

— Натка, иди сюда.

Игра началась. Женька играл великолепно и всё время учил меня, как надо бить, как держать и направлять кий, какую принять позу. Вдруг подошёл Марк, тот самый молодой человек:

— Как, Женька, выигрываешь?

Женька, человек очень воспитанный, сказал:

— Нет, выигрывает Наточка.

— Стыдно проигрывать женщине! — И отошёл.

— Несчастный десятилетчик, — пробормотала я ему вслед.

Я уже окончила строительный техникум и уже год работала в тресте «Донбассантрацит», а он ещё сидел на папиной шее. Я уже получала зарплату более чем в два, а то и в три раза превышающую зарплату отца. Наше семейное благосостояние сразу резко улучшилось. Поэтому у меня было основание относиться к нему свысока, хотя по возрасту мы были примерно равны… Опять заиграл оркестр, и Женька умчался, а я оказалась одна у бильярда. Сразу ко мне подошёл Марк и сказал:

— Сыграем?

— Можно, — ответила я.

Пошла игра… Он играл очень хорошо, я — из рук вон плохо, хотя и старалась использовать все Женькины советы… Потом игра пошла вяло, появились другие темы, тут подошёл второй мальчик, который вместе с Марком читал книгу. Завязалась оживлённая беседа. Мы перешли в мужскую комнату. Я села в кресло-качалку, а они по сторонам от меня. Юрка был младше Марка на год. Ребята начали рассказывать про свою школу. Наперебой передавали ученические пародии на учителей и стихи о них и всякие забавные случаи и истории из школьной жизни. Я, не так давно как с учебной скамьи, всем интересовалась, а ребята как из рога изобилия сыпали шутками. Ребята были очень остроумные, особенно Марк, мне было очень весело как никогда. В разгар этого веселья появились две фигуры. Это была Жанна и Вакуловский. Вакуловский Антон Фёдорович работал в одном отделе со мной главным инженером-архитектором. Ему было уже тридцать два года, а может, и больше. Он был женат, а детей не было. Это был высокий человек, разболтанный, хотя хороший специалист. Они вошли. Жанна сказала:

— Ната, наконец я тебя нашла, пойдём с нами. Ну, побыстрее… — она любила командовать.

— Никуда я с вами не пойду, — ответила я.

— Но почему, мы же договорились с тобой встретиться?!

— Мы договорились с тобой встретиться здесь в восемь часов, а сейчас уже десять, имею полное право остаться.

— Но разве тебе интересно с этими мальчишками?

— Очень интересно.

— Ну, Наточка, прости меня и пойдём с нами…

— Нет, нет, Жанна, завтра я приду к тебе домой, а сегодня не пойду с тобой. Не проси.

Быть может, я и пошла, если бы она была одна, но Антон Фёдорович, ведь он всё время играл с нами. Начинал говорить любезности мне, а когда я ему дерзила в ответ на них, быстро переключался на Жанну, не обращая на меня никакого внимания, ставя как бы в униженное положение. Я не сердилась на них, но вставала и уходила, так как мне становилось неинтересно. У них ничего не вязалось. В дальнейших встречах Антон Фёдорович уже хитро лавировал между нами, что вызывало у меня презрение к нему. Кроме того, он надоедал мне ещё и на работе, хотя там он был начальник и мог мне кое-что и приказать. Они ушли. Ребята оценили мою стойкость, и ещё ярче засверкало их остроумие. Мне было очень хорошо.

Не прошло и полчаса, опять появилась Жанна с Вакуловским. Жанна прикладывала всю свою убедительность, играла на нашей дружбе с детства. Я была непреклонна.

— Уходите, не мешайте нам! — И я больше не отвечала на её доводы. Молчал и Вакуловский.

Они, наконец, ушли совсем. Наша беседа немного успокоилась, и мы перешли к бытовым темам. Марк сказал:

— В этом году сдаю экзамены и поеду поступать в институт.

Юрке рано было говорить об институте, он был ещё в девятом классе.

— Я тоже собираюсь продолжать учёбу, — сказала я.

— Куда вы собираетесь поступать? — спросил Марк.

— Ещё не знаю, а вы?

— Я хочу быть физиком-экспериментатором, поеду в Ленинград — или в ЛГУ, или в индустриальный, там тоже есть физический факультет.

— Я никак не могу достать справочник для поступающих, чтобы сориентироваться.

— У меня есть, хотите, я завтра вам принесу?

— Очень буду рада, где мы встретимся?

— Здесь, завтра в семь часов.

— Хорошо.

Домой пошли вместе, втроём. Назавтра я уже торопилась на встречу. Помимо всего прочего, я хотела его увидеть, мне сразу стало это как-то необходимо. Он уже был в клубе и держал в руках справочник. Мы сели на диван и принялись изучать обсуждать близкие нам по интересам институты. Оба остановились на ЛГУ — он на физическом, а я на математическом факультете. Но он уже был готов к сдаче экзаменов, а я далека. В техникуме только на первом курсе изучают математику и физику, а в дальнейшем уже идут специальные предметы. В результате у меня семилетка да год-полтора изучения физики и математики в техникуме — основных предметов при поступлении в вуз. Мне не светило в этом году поступить. Нужна была серьёзная подготовка. Пока я ещё не знала, как это сделать, но мы уже сдружились. Потом познакомились друг с другом: кто где учится, где я работаю, где кто живёт, чем увлекается… Домой пошли вместе. При расставании Марк сказал:

— Я хочу завтра опять увидеть вас.

И мы договорились встретиться. Это стало происходить каждый день, всю зиму…

Наступила весна… Как-то в субботу Марк сказал мне:

— Давайте завтра встретимся днём.

Я согласилась… Днём мы нашли в парке уединённую скамеечку. Разговор не был оживлённым. Что-то смутное витало между нами. Вдруг он сказал:

— Можно мне поцеловать тебя?

Я сказала нет, но губы были так близки, и, несмотря на моё нет, он поцеловал меня. Я молча встала и пошла, он тоже молча пошёл за мной. Так молча мы дошли до поворота к моему дому. Попрощались глазами, и каждый пошёл по своему пути. Оставшись одна, вдруг я прозрела: «Он меня поцеловал!.. Он меня поцеловал! Он меня поцеловал!!!» И меня охватил восторг. В душе и уме кричала, захлёбываясь одна мысль: «Он меня поцеловал!» Назавтра я искала Жанну по телефону, я должна была с кем-то поделиться… Меня заполняло какое-то прекрасное, радостное чувство. Оно переполняло мою душу. Я обязательно должна им поделиться, мне нужно видеть Жанну. Наконец мне сказали, что Жанна на шахте 4-бис на партсобрании Я была далека от политики, во мне не было карьеризма. Жанна была не очень способная ученица, но строила свою жизнь так, чтобы создать себе положение, о чём я даже никогда и не думала. В то время это было ещё неосознанно. И я, глупая, помчалась к ней, заполненной повседневной политикой, далёкой от чувственности. На мне было любимое лёгкое синее крепдешиновое платье и мамин старинный синий газовый шарф. Я бежала по шпалам на шахту 4-бис. Ветер облегал моё тело, а концы газового шарфа, вытянувшись от ветра, трепетали как крылья у меня за спиной. Я была как Фрези — «бегущая по волнам». Я не думала тогда о себе, но, вероятно, это было примечательное зрелище: маленькая, тоненькая, лёгкая, стремительная и воодушевлённая летела я поделиться радостью со своей далеко не поэтичной подругой. Так всё и вышло. Собрание продолжалось ещё полтора-два часа, и вышла она возбуждённая, взбудораженная своими делами. И, конечно, своей деловитостью она приглушала мой восторг… Я стала думать: а может, он обиделся на моё молчание и больше уже не захочет встретиться со мной? Что я тогда буду делать со своей душой и чувством радости?.. Всё же я договорилась с Жанной вечером пойти в парк, так как из-за моего молчания мы не договорились с Марком о встрече. Я вся трепетала, я боялась, что он не придёт, и я его не увижу, и вся радость заглохнет и умрёт. Я уже любила, но этого ещё не сознавала…

Какой был Марк? Он был высокого роста с ещё неокрепшей юношеской фигурой. Чуть удлинённое красивое лицо. Слегка волнистые каштановые волосы, красиво очерченные губы. Прямой нос и голубые чудные глаза, которые были нежны, но иногда в них светилась непреклонность в своих принципах. Длинные брови только подчёркивали выразительность его глаз. Он очень хорошо учился, был в городе первым учеником. Хорошо рисовал: его портрет Пушкина было трудно отличить от портрета кисти Кипренского; портрет был отправлен на областную выставку. Марк красиво пел, великолепно танцевал вальс-бостон, писал стихи, был начитан. Но все его вожделения занимала физика, она была хозяйкой его души. Он иногда говорил о своём принципе обращения с людьми: «Я обращаюсь с людьми так, как они обращаются со мной». Он был немного циничен, ибо считал, что женщины в основном глупые коровы. Я спрашивала: «И я, Марк?» — «Нет-нет, ты умница, ты гораздо умнее меня, только ты одна такая встретилась мне». Это всё было позже, а теперь… Наступил вечер, мы пошли, с Жанной в парк. Только мы вошли, к нам сразу подошли Юрка и Марк. Юрка сразу увёл Жанну. Они где-то немного погуляли и разошлись. А Марк повёл меня вглубь парка, где находились спортивные устройства: турник, кольца, бум и прочее… Как бы шутя он сказал:

— Ещё хотя бы один поцелуй.

— Нет, его надо заслужить, — отозвалась на шутку я.

— А как? Я заслужу!..

— Пройдитесь по буму, если не упадёте, то можете меня поцеловать…

Он пошёл по буму, дойдя до конца, спрыгнул и направился ко мне. Я крикнула:

— Нет, нет! Надо было дойти до конца и вернуться по буму в первоначальное положение.

— Что делать, попробую.

Он шёл и срывался с бума, а я смеялась. Наконец он дошёл до конца и вернулся обратно без происшествий.

— Ну что ж, — сказала я, — уговор дороже денег…

Он поцеловал меня один раз, и ещё… и ещё… и…

Мы встречались каждый вечер… Иногда он читал мне Блока — перетянет меня по талии моим крепдешиновым шарфом с яркими поперечными полосами, поставит на скамейку и стоит передо мной, читая Блока: «Девичий стан, шелками схваченный, в туманном движется окне…» А талия у меня была очень тонкая, я перехватывала её полностью пальцами своих рук, и вообще я была маленького роста (тогда 153 см), но фигурка у меня была очень красивой, с белейшей, нежной кожей. На работе часто шёл разговор о моей фигуре, и, когда один сотрудник, толстяк, сказал для подначки: «Что за фигура, ни тут, ни там, не за что и взяться», так даже командировочный из Харькова, Вадим Вадимович Тур, не выдержал и сказал, что женщины Харькова отдали бы полжизни, чтобы иметь такую фигуру, как у Натки…

С этого дня любовь начала расти гигантскими шагами, но чтобы любовь была полной, Марк решил привить мне ещё любовь к физике, чтобы нас уже ничто не разделяло. Мы читали журналы со статьями по физике. Знакомились с проблемами физики. Тогда ядро ещё не было расщеплено, и мы устраивали диспуты с рассуждениями, пойдут ли учёные на разрушение ядра, если это вызовет цепную реакцию. Марк твёрдо говорил, что пойдут. «Но, Марк, может погибнуть планета», — возражала я. Марк убеждённо говорил: «Пойдут, учёные найдут условия безопасного расщепления ядра». Мы читали одни и те же книги. Сперва Марк, потом я. А затем устраивали между собой диспуты. Иногда я что-то не понимала, и он мне разъяснял, а иногда бывало и так, что он, читая, что-то не замечал, упускал. Когда я говорила о предъядерном барьере или о других его упущениях, он называл себя разными словами: «Дурак, как же я этого не заметил» — и называл меня «милая моя ученица». Смерть Резерфорда (1937 г.) была нашим общим горем, а работы Милликена, Дирака и Гейзенберга вызывали наш восторг. Сколько ночных часов мы бороздили глазами Вселенную и сколько, сколько своих гипотез выстраивали о дальнейшей научной судьбе. Полёты в космос тогда были несбыточной фантастикой. Как сейчас я знаю, работы уже велись, но были засекречены… Наша любовь была полна чувствами и одинаковыми взглядами на научное будущее… Бывало, Марк жаловался, что в школе задачи были тяжёлые. Он говорил: «Никто не мог решить». Я брала, только просила, что буду решать дома. И, как правило, приносила назавтра решённые задачи, что приводило Марка в восторг.

Время шло, подходил август, Марк должен был ехать в Ленинград сдавать экзамены в институт. Чёрные мысли лезли мне в голову: как я буду жить без него? И этот день наступил… Вечером мы распрощались, чтобы не встречаться на вокзале, где будут его родители и школьные друзья. С утра я ушла из дома. Пошла в Донэнерго, где работала, библиотекаршей моя техникумовская однокашница. Из окна библиотеки дорога к вокзалу была видна как на ладони. Я видела Марка с мамой, идущих на вокзал, потом его товарищей по десятилетке. Потом вдруг один Марк быстро шёл обратно зачем-то, а все оставались на вокзале, потом он обратно шёл на вокзал. А затем звонки, свисток паровоза — и Марк уехал.

С вокзала пошли его мама и товарищи. А у меня лились слёзы. Мне казалось, что я больше никогда, никогда его не увижу. Но я сказала себе — я буду учиться в том городе, где будет он. Для этого надо было как-то обеспечить свою подготовку в институт. Я боялась, что самостоятельно не смогу подготовиться к сдаче экзаменов в свете новых требований. В рабочий перерыв я пошла в горный техникум, кое о чём расспросить. Он находился очень близко от треста, где я работала. У входа я встретила свою подругу детства, Полю Климову, которую давно не видела. В руках она держала какие-то документы.

— Что здесь делаешь? — удивилась она.

— Да вот, хочу узнать, нет ли здесь подготовительного отделения для поступления в институт.

— Натка, сделай, как я. Поступай на четвёртый курс рабфака. Он сейчас называется средней вечерней школой и соответствует десятому классу. Он дневной, а остальные вечерние, и там повторяют весь учебный курс, необходимый для сдачи экзаменов в вуз. (Не весь, как выяснилось потом.) Что тебе ещё надо? Вот я еду уже поступать в Ростовский университет…

Я очень обрадовалась появившейся возможности и стала искать своего товарища по семилетке — Костю Протасова, нашего донбасского поэта, который вынужден был уйти из пятого класса семилетки, чтобы поступить учеником на завод и кормить свою старенькую мать. Отец его умер, мать больная и не имела ни какой специальности. Он был передовой парень и сочетал работу с учёбой на рабфаке… Костя сказал, что окончил три курса и на четвёртом решил не учиться. Он после работы ходил в литературный кружок и хотел поступить в литературный институт. А я ему: «С тремя курсами рабфака ты не поступишь в литературный». И всё-таки уговорила его продолжить учёбу. Мы договорились пойти вместе завтра в учебную часть рабфака.

Назавтра мы стояли перед заведующим учебной частью — Евгением Ивановичем Фантазом. Он вначале расспросил Костю, которого вспомнил по прошлым годам учёбы, потом меня. Видно, мои ответы ему не очень понравились, и он сказал Косте: «Вы можете приходить прямо на четвёртый курс, а вам (мне) — придётся сдавать экзамены для поступления в наш рабфак». Дело осложнилось, но я вытащила учебники и села за подготовку.

Вскоре надо было сдавать экзамены по русскому языку. Предлагалось написать сочинение, по которому можно было бы установить знание литературы и русского языка. Я очень боялась этого экзамена: в техникуме мало преподавали русский. Больше было часов по украинскому языку. Мои знания русского — это семилетка да почерпнутое из чтения художественных книг. Работа по сочинению называлась «Кому живётся весело, вольготно на Руси?». Я написала уже полстраницы, когда ко мне подошёл Фантаз. Поглядев моё сочинение, он сказал: «Надо написать сперва слово „Тема“, а потом с большой буквы название темы». В дальнейшем он ещё несколько раз подходил ко мне и каждый раз указывал на ошибки, которые я тут же исправляла. Написала я сочинение, но настроение было скверным, мой русский хромал на обе ноги…

Следующим предметом была математика. Экзамен был вечером. В аудитории было три группы парт. Первая группа была полностью заполнена экзаменуемыми. Вторая — наполовину. В третьей группе сидели три человека. Двое на первой парте, и я на последней. Экзамен состоял из одной задачи и примера. Пример арифметический не очень сложный, но в несколько этажей. Я сделала пример и задачу тоже решила, но не могла выразить значения тригонометрическими функциями, связанными с углами. Темнело, лампочка не зажигалась. Фантаз сказал: «Перейдём в соседнюю аудиторию». Я обрадовалась, может, подсмотрю формулы… Однако Фантаз сперва отправил первую партию с первой группы парт, начиная с последней парты и кончая первой. Так же он поступил со второй партией со средней группы парт, я решила, что вначале он отправит меня, а потом последним парня из нашей группы, и очень обрадовалась. Но каково мне было, когда парня с первой парты он отправил раньше меня. Мы остались один на один с ним. Помедлив, он сказал: «Теперь идите вы». Как я подсмотрю, если он пойдёт за мной?.. Когда я проходила мимо него, он меня остановил и спросил, как у меня дела. Я ему откровенно сказала о своём затруднении. Он тут же показал мне все ответы, и я, войдя в соседнюю аудиторию, быстро записала ответы, сдала работу и ушла домой. Через день была физика, но всё прошло нормально. Преподаватель физики задавал мне очень простые вопросы, что показалось мне подозрительным. Последний предмет, политграмота, должен был быть в субботу. Когда я подошла к экзаменационной аудитории, увидела объявление, что экзамен переносится на понедельник. А я-то думала, что сегодня избавлюсь от этих испытаний. Вдруг слышу:

— Вы чем-то расстроены?

Передо мной стоял Фантаз.

— Да, вот я думала, что сегодня всё закончится, и я отдохну.

Фантаз сказал:

— Идите и отдыхайте. Ни о чём не думайте. Вы не спали, у вас усталый вид. Вы уже приняты.

Я очень удивилась, но виду не подала. Шла домой и думала: почему мне такие привилегии?

На рабфак я была принята. Но шёл большой спор. Смирнов Сергей Иванович, преподаватель по литературе и русскому языку, был категорически против, я сделала много синтаксических ошибок, одну морфологическую, если не считать того, что мне подсказали. Об этом позже мне рассказал Фантаз. Но это не главное, мне важно было поступить и повторить материал. Конечно, я многое забыла, два последних года в техникуме были только специальные предметы, да вот ещё почти год работала. Я дала себе слово выучить этот проклятый синтаксис и не терять зря времени по остальным предметам. Итак, я уже вступила на путь, приближающий меня к Марку. Начались занятия. В группе было много десятилетчиков, не поступивших в этом году в институт. Подружилась я с Леной Цагарелли — дочерью заведующей библиотекой в тресте «Донбассантрацит». Я очень понравилась Александре Кузьминичне — маме Лены, а Лена училась в одной группе с Марком. Поэтому были все предпосылки подружиться. Я старалась изо всех сил и скоро стала лучшей. Засверкали уже и искры знаний русского языка и литературы. А Сергей Иванович укорял себя за то, что не смог меня сразу оценить, моя начитанность его восхищала. И, как рассказывал мне потом Фантаз, он говорил: «Старый дурак, с огромным опытом, не смог разглядеть такую девочку».

Евгений Иванович Фантаз не преподавал математику в нашей группе. Позже произошла какая-то история, нашли какие-то записки с выпадами против Ивана Мартыновича, нашего преподавателя. Фантаз предложил ему поменяться группами, тот согласился, и вот Фантаз преподаёт математику у нас. В нашей группе также учились студенты, перешедшие с третьего на четвёртый курс. Тося Доар была, очевидно, любимой ученицей Евгения Ивановича…

От Марка ничего не было. Приёмные экзамены уже закончились. Лена знала, как я страдаю, хотя я ничего не говорила ей о Марке. В начале октября, утром, Лена сказала мне: «Приехал Марк». Моё сердце забилось как птица в клетке. Когда приехал?.. Почему?.. Уже четыре дня прошло, он не прошёл по конкурсу. Было 27 человек на место, а он сдал один предмет на четыре и не прошёл. Боже! — уже четыре дня, и не позвал меня. Что это? Он так быстро меня забыл? Или страдало его самолюбие, которое не позволяло ему смириться с провалом, и он не хотел никого видеть? Что? Что делать мне? Я заметалась, кто же его лучше может понять, успокоить, объяснить, что ещё ничего не потеряно, что некоторые по нескольку лет пытаются сдать и в конце концов поступают… Я тоже самолюбива, но любовь была сильнее… Я хотела встречи с Марком, но как я могу его увидеть, он никуда не выходит. И всё же я спрятала своё самолюбие и попросила Лену Цагарелли устроить мне встречу с Марком. Дома его не было, он был у Юрки Артановского (того мальчика, с которым он читал книгу). Когда Лена вызвала Марка, у него не было на лице никакой радости от встречи со мной.

— Марк, мне нужно поговорить с тобой, ты сейчас можешь пойти со мной?

— Могу.

Мы пошли, молчание долго сопровождало нас. Первое, что он сказал мне: «Тебе не идёт эта причёска». Меня это укололо (когда я сдала экзамены на рабфаке, я сделала себе завивку, тогда очень модную, и все говорили, что мне очень идёт…). Мы всё ещё шли молча, какая-то натянутость была между нами. Я не могла больше терпеть.

— Марк, ты больше не любишь меня?

— Мне надо переболеть, пережить своё поражение, — ответил он.

Я больше не говорила, мы шли и шли, так долго и так далеко, и когда возвращались, вдруг стало легко и замечательно, и мы договорились завтра встретиться в парке. Каждый день мы засиживались в парке до двух-трёх часов ночи в объятиях друг друга. В час ночи наш парк прекращал работу, и все должны были покинуть его. Сторож ходил, проверял и выпроваживал задержавшихся, только не знал, что делать с нами. Подойдёт, постоит вдалеке, уйдёт, не скажет ни слова.

— Марк, надо идти, вон и сторож напоминает нам об этом.

— Но ведь он ничего не говорит нам.

Не знал Марк одного секрета, а я его знала, ведь сторож парка был моим дедушкой, который меня очень любил, и я его любила. Как чудно мы проводили время с дедушкой, в тех редких случаях, когда я приезжала к ним в деревню! Дедушка без конца катал меня на лодке по озеру, а я рвала кувшинки — белые и жёлтые. Потом дедушка вытаскивал из вершей рыбу, мы разводили в дедушкином саду костёр и ели вкуснейшую уху, а яблоки, падая с деревьев, глухо бухали. Дедушка поднимался, шёл их подбирать и самые лучшие приносил мне… Теперь он приехал к нам, чтобы заработать немного денег на хозяйство… И дедушка свято охранял в парке цветы, но для своей внучки каждое утро приносил маленький букетик. И я была ему благодарна и за цветы, и за деликатность…

Летом приехала на каникулы моя подруга, Полина Климова, она уже окончила первый курс Ростовского университета. Пришла ко мне.

— Наточка, знаешь, какого красивого молодого человека я видела вчера в городе? Попросила девочек познакомить меня с ним. Нет, сказали они. Он влюблён в одну девушку, и она в него тоже. «Что за девушка?» — спросила я. «Зовут её Натой, работает в тресте „Донбассантрацит“ техником-строителем». Я догадалась, о ком идёт речь. Какая ты счастливая! Такой прекрасный молодой человек любит тебя.

— Я его тоже люблю.

Эту мою подругу детства на протяжении моей жизни привлекали юноши и мужчины, оказывающие мне внимание. После окончания техникума один мальчик, сын профессора РИНО, Тигрий Фигурин писал мне длинные, по десять-пятнадцать страниц, письма. В отношении меня он в письмах высказывался так: «Все мои вожделения были о тебе». Ничего между нами, никаких чувств не было. Почему он стал мне писать, и так много, я не знала. Полина тогда ещё не училась. Сразу по окончании мною техникума часто приходила ко мне. И я ей читала письма Тигрия. Она стала настойчиво просить у меня его адрес. Я не давала, но она так настаивала и в конце концов уговорила, пообещав не подвести меня. Она написала ему, поехала в Луганск, познакомилась с ним. Между ними возникли какие-то любовные отношения, чем это окончилось — я не знаю. Теперь, спустя почти год, она захотела познакомиться с Марком… Кроме Марка, мне никто не был нужен. Ну а если… Я вспылила — никому не буду навязываться…

Прекрасно и быстро летело время. Мы были неразлучны. Любовь всё росла. Куда это приведёт, мы не думали… После ухода из парка Марк провожал меня к моему дому и целовал при расставании…

Однажды утром отец мне сказал:

— Вчера ещё немного — и я застрелил бы твоего ухажёра.

Я промолчала. В ближайшее воскресенье мы вечером встретились с Марком на Интернациональной. Идём по улице Орджоникидзе, которая ведёт прямо в парк, навстречу нам идут мои мама и папа. Они были на футболе. Когда мы поравнялись, никто из нас ничего не сказал, но отец увидел моего «ухажёра» днём и признал в нём сына главного бухгалтера банка — Марк часто приходил к своему отцу. На другой день папа говорит мне:

— Когда Марк появляется у нас в банке, все девочки со счетов смотрят на него…

Что там получилось, я не знаю, но папа сказал прийти завтра в банк.

— Я хочу тебе заказать туфельки, все женщины банка уже себе заказали.

Папа и раньше мне заказывал туфли приходящему в банк сапожнику. Я, ничего не подозревая, оделась красиво, но не броско, и пошла в банк. Я и не знала, что отец Марка тоже работает там. Папа позвал мастера-обувщика. Я села на стул, под ноги мне поставили подставку, и мастер стал снимать с моих ног мерку. Тут вошёл ещё один сотрудник банка, он так был похож на Марка, что я сразу догадалась — это его отец. Папа сказал ему:

— Это моя дочь…

Лев Давыдович стал приветливо со мной разговаривать, шутить, спросил, чем я занимаюсь.

— Я работаю в тресте «Донбассантрацит», составляю сметы на разные объекты и получаю больше отца, так как работаю на сдельщине.

(Я думаю, что даже отец Марка получал меньше меня. Но я и все остальные часто задерживались и после работы.)

— Где вы научились составлять сметы? — спросил отец Марка.

— Я окончила строительный техникум в Ворошиловграде месяцев пять назад…

Никаких туфель мне не сшили. Я поняла, что это был повод заманить меня в банк…

Продолжались встречи. Мучительно было расставаться, но с какой радостью на следующий день мы стремились друг к другу! Он мне: «Вчера мне казалось, что я тебя так люблю, что больше уже невозможно…» А назавтра он уже говорил: «Откуда прибывает любовь, сегодня я ещё больше люблю тебя, а вчера казалось, что больше уже не может быть…» Как проводил свои дни Марк, я не знаю, а я училась в рабфаке. Училась отлично, чтобы обеспечить поступление.

Наступили зимние каникулы студентов, поступивших в этом году в институт. Они приехали на каникулы домой. О! Как, вероятно, страдал Марк, слушая рассказы об институте. Ведь даже посредственные ученики смогли поступить. Они поступили в институты, где не было конкурса или в какие-то периферийные города, еле набирающие контингент для своих вузов. Это уже было неважно, главное, они учились, их мечты начинали сбываться. А нам надо было ещё преодолеть экзамены в лучшие вузы страны.

После каникул Марк как-то изменился. Лена Цагарелли рассказывала мне, что мама ругает Марка за то, что он каждый вечер болтается где-то, вместо того чтобы заниматься. Предсказывала ему ту же участь, что была у него в этом году. Меня, вероятно, терпеть не могла как главную причину, отобравшую у неё сына и ломающую ему жизнь и карьеру. (Но ведь у него целый день был свободный, только занимайся…) Она ведь не знала, что я тоже хочу учиться и в этом году буду так же держать экзамены, как и Марк. Да, вероятно я ей не нравилась. Марк был высокий, а я маленькая. Не знала она, что я трудолюбива, честна и способна. И никогда не встану на пути Марка к хорошему. И мне казалось, что ничто не может нас разлучить… Однажды — это было в начале марта 1938 года — Марк провожал меня до нашего Шахтного переулка и, прежде чем повернуть в переулок, произнёс такую роковую фразу:

— Наточка, мне надо усиленно заниматься. Что, если мы будем встречаться с тобой каждые два дня?

Я отшатнулась, у меня из глаз хлынули слёзы, я воскликнула:

— Марк, ты не любишь меня! Мы совсем не будем встречаться!..

— Люблю, люблю, очень люблю…

— Нет, ты не любишь, не любишь меня! — И я побежала от него.

— Люблю, Наточка, люблю, вернись!

— Нет, нет, — уже издалека выкрикнула я. — Ты не любишь меня.

И быстро от него побежала. Добежав до своего спящего дома, я упала на лавочку, слёзы текли беспрерывно, но я ещё не понимала, что я наделала… Я просидела остаток ночи на лавочке и, наконец, поняла, что я сама оборвала нить своего счастья.

Ведь после того, что я сказала, я не смогу просить его простить меня и вернуться. Я была самолюбива, и моя честь не позволила бы мне переступить и унизиться даже перед Марком… Другое дело, если бы он сделал первый шаг. Как я не пыталась скрыть своё состояние, родители что-то усмотрели, и, чтобы избежать их вопросов, утром я сказала:

— Мама, сделай мне завтрак (боже, разве он был мне нужен?), я сегодня дежурная, должна рано пойти на учёбу и уже тороплюсь.

Мама сделала, я схватила и убежала. Пришла рано, не было ни одного человека. И как будто судьбе надо было доконать меня до конца, сегодня для четвёртого курса должна была быть контрольная по математике. Я не могла ничего делать. Надо было мне просто не пойти на занятия и уйти в степь, балку и там остаться хотя бы сегодня со своим горем. Но я делала всё машинально, не соображая. Звонок прозвонил на урок, а я подумала: «Зачем я здесь? Писать контрольную я всё равно не могу». Я сказала Фантазу:

— Евгений Иванович, я не могу писать контрольную, освободите меня.

— Вы больны?

— Нет, но писать не могу.

— Освободить вас я не имею права, контрольная из ГУУЗ (РОНО), и все должны писать, кроме больных, у которых должен быть документ о болезни. Ваши контрольные мы должны отослать в ГУУЗ.

— Я не могу писать.

— Я вам помогу…

Что это была за контрольная, трудно рассказать — всё перепуталось у меня в голове: градусы с секансами, котангенсы с тангенсами… Фантаз то и дело подходил ко мне и говорил:

— Что вы делаете? Какой там косинус, там должен быть тангенс!

Я исправляла, и так всю контрольную. Ответ должен был равняться четырём, у меня четыре с хвостом — и тот с помощью Фантаза. Сдав работу, я вышла из аудитории, и пока дописывали остальные, и пока была большая перемена, я лежала в степи на траве и плакала. Проплакала ещё два других урока. Книги оставались в парте. На последний урок пришла. После окончания занятий долго сидела в аудитории, ожидая, пока все разойдутся. Моя душа не допускала никаких вопросов. Я почему-то боялась Фантаза. Когда в здании воцарилась тишина, пошла и я… Только спустилась с лестницы и завернула в большой коридор, как увидела Фантаза, разговаривающего с двумя учениками. Думала — проскользну. Быстро сказав «до свидания», ещё быстрее спустилась в вестибюль, где была раздевалка. Схватила плащ и боты, нагнулась, стала надевать боты и увидела ноги спускающегося со ступенек Фантаза. Я выпрямилась, чтобы надеть плащ. Фантаз сказал:

— Минуточку, вас кто-нибудь обидел?

Слова не вылетали из горла, и я кивнула головой.

— Скажите, кто? Кто-нибудь из наших? Назовите, я сделаю так, что этот человек никогда не подойдёт даже к зданию техникума.

— Нет, не наши. — Подбородок у меня задрожал, из глаз брызнули слёзы, и я бегом выбежала из вестибюля.

Боже, что ему надо? Зачем он лезет ко мне? Ах, оставили бы все они меня!.. Дома надо ведь есть, иначе могут быть расспросы. Ела, давилась и просидела в своей комнате до сна перед открытой книгой, якобы занимаюсь. В голову лезло, что завтра он, Фантаз, опять будет меня мучить. Надо прийти очень рано, чтобы не встретиться с ним, решила я. Сказав маме, что дежурство продлится три дня, ушла чуть свет. Родители, конечно, видели, что со мной происходит, но чувствовали, что это так тяжко для меня, что не надо меня трогать. Мои милые полуграмотные (это относится к маме) родители, так тонко чувствовавшие состояние своего дитяти…

…Итак, я вошла — нигде ни души, разделась, поднялась по каменным ступеням вестибюля, завернула за угол в большой коридор и остановилась как вкопанная — по коридору ходил Фантаз. Он быстро подошёл ко мне и спросил:

— Ну как, вам легче?

Я отрицательно покачала головой.

— Ещё не прошло?

— Это никогда не пройдёт…

— Я могу вам помочь?

— Мне никто не может помочь.

И, пока я отвечала, прошла коридор. Я замкнулась: не слушала ни одного педагога, не реагировала на их шутки. Они весь месяц меня не спрашивали. Вероятно, им Фантаз, заведующий учебной частью, что-то сказал. В течение марта и апреля я никуда не ходила. Сидела в своей комнате. Ходила только к Лене Цагарелли, у неё давала волю своим слезам. За два месяца рана не прошла, но как-то затянулась. И однажды на какой-то каламбур Фантаза я улыбнулась. Боже, что с ним произошло! Он начал сыпать шутками, остротами, дабы опять вызвать улыбку, но её уже не было… Всё это время я размышляла: ну, нет со мной Марка, но я ведь хотела ещё и учиться, надо заниматься, чтобы поступить в институт. И я начала усиленно заниматься, это принесло мне некое облегчение.

Всё это время я никуда не ходила и не видела Марка. Однажды, гуляя с Леной, увидела его среди ребят. Я ухватилась за неё и попросила не оставлять меня ни на минуту и даже проводить домой. Я уже его боялась. Один раз встретились глазами, у обоих столько было в глазах… Но ни я, ни он не сказали ни слова. Я всё время помнила принцип Марка: относись к другому так, как он относится к тебе. Я его оставила, значит, теперь он оставил меня, и малейший намёк на сближение меня только унизит. Я попросила разрешение посещать вечером ещё третий курс рабфака, чтобы вспомнить начальную математику. Надо было посещать ещё и физику третьего курса.

Как-то летом в наш город приехала труппа Московского драматического театра. После вечерних занятий с третьим курсом я должна была зайти к Лене Цагарелли — единственному человеку, с которым я допускала разговоры о Марке. Но ещё раньше наши рабфаковские ребята пригласили меня на спектакль «Огненный мост». Я согласилась пойти с ними. Подошёл Фантаз, спросил ребят:

— А меня с собой возьмёте?..

Ребята сказали:

— Пожалуйста.

— А вы не возражаете? — спросил он меня.

— Нет, но я должна взять с собой Лену.

Все согласились зайти и за Леной. У её дома ребята сказали:

— Иди сама.

Лена болела и отказалась идти со мной. Она плохо разбиралась в математике и боялась Фантаза.

Пришли во дворец. Ребята и Фантаз пошли к кассе… Вот идёт Фантаз и несёт два билета.

— А ребята где?

— Не знаю, купили билеты и ушли.

— Странно, сами пригласили меня и ушли.

Что это был за спектакль… я чувствовала себя неловко, с педагогами я ещё никогда не ходила в театр. Пьеса была про белогвардейцев. Они всё время говорили на французском, и Евгений Иванович мне переводил. Я так стеснялась его, сидела скованная и не могла дождаться, когда спектакль окончится. Когда наступил антракт, я не захотела выходить в фойе, но Фантаз меня уговорил… Мы стали прохаживаться по фойе. И вдруг на диване увидела Марка. Он выглядел чудесно в новом костюме. Когда мы проходили мимо дивана, он сказал:

— Здравствуй, Наточка!

Я ответила:

— Здравствуй, Марк…

Евгений Иванович сразу спросил:

— Кто это?

— Моя зазноба, — горько пошутила я.

Евгений Иванович спросил:

— Это он?..

— Да!

— Должен сказать, Наточка, у вас изумительный вкус. Прекрасный молодой человек. Как его зовут?

— Марк Львович Розенблат.

— Откуда они приехали?..

— Кажется, из Вознесенска под Одессой…

— Наточка, познакомьте меня с Марком — я тоже из Вознесенска. Там у одного помещика был управляющий имением Розенблат. Может, это его отец или дядя.

Я познакомила их. После окончания спектакля Фантаз вместе с Марком шли и разговаривали о Вознесенске. Чем окончился их разговор, я не знаю. Мы дошли до поворота в нашу улицу. Как мне хотелось сказать Марку: «Проводи меня». Но я не могла перебороть свой характер и сказала:

— Евгений Иванович, вы проводите меня?

Провожая, он расспрашивал меня о Марке. Спросил, целовал ли он меня.

— Ну, конечно.

Фантаз сказал:

— Я его убью.

— А при чём здесь вы? — спросила я…

Назавтра на уроках я поняла — звезда Тоси Доар закатилась навсегда. Всё внимание и улыбки он слал мне. Но я смотрела на него холодно… Когда он после урока спросил, почему я так холодно воспринимаю знаки его внимания, я ответила: «Вы белый офицер, дворянин, знаете четыре языка, неужели у дворян было принято афишировать свои чувства?..» Только на следующий день он мне сказал: «Вы, дочь шахтёра, преподнесли мне хороший урок. Это был дурной тон, который я позволял себе с Тосей Доар…»

Время шло. У меня по всем предметам, по всем контрольным были только пятёрки. Престиж мой был высок как в нашей группе, так и в параллельной…

В нашем шахтёрском городке большое событие — к нам приехала Московская опера. Во дворце была прекрасная поворачивающаяся сцена. Поэтому и стали приезжать к нам столичные артисты. Евгений Иванович купил абонемент на двоих человек и попросил меня составить ему компанию. Я ещё не слышала ни одной оперы, и послушать и посмотреть сразу двенадцать опер было большим соблазном. Плюс возможность не просить у мамы денег на посещение театра. Но надо было обработать маму, и я сказала:

— Мама, наш математик приглашает меня ходить с ним на оперу по его абонементу. Но без твоего разрешения я не хочу. Люди могут пустить нехорошие слухи…

— У него есть жена? — спросила мама.

— Нет, она давно умерла.

— Ничего, ходи, — ответила мама.

Марк тоже ходил — то с ребятами, то с соседкой среднего возраста. Я всё время искала его глазами. Фантаз старался сесть так, чтобы я не видела Марка. Евгений Иванович был мне нужен как старший товарищ, которому я могла доверять.

По химии нам устроили большую контрольную. Через некоторое время преподаватель Николай Николаевич принёс наши контрольные с отметками. Он достал три работы с оценкой пять, похвалил их и отдал на руки. Моей работы в числе этих пятёрочных не было. Моё самолюбие было ущемлено. А тут, как нарочно, ребята то один, то другой спрашивают:

— Натка, у тебя пятёрка?..

Учитель, тем временем достал работы с оценкой четыре, раздал их, моей не было и среди них. Я сидела расстроенная, стараясь не показывать вида. Раздал работы с тройками — опять моей нет. Какой ужас, думаю, скатилась до двойки. Но раздал и эти — моей нет. Мне стало легче, наверное, моя работа куда-то пропала — это устраивало меня больше, чем плохая отметка. Когда Николай Николаевич раздал все работы, он сказал:

— У меня есть ещё одна работа. Эта работа достойна восхищения — это настоящий научный реферат, и человеку, написавшему её, я готов поклониться и снять перед ним шляпу.

Подошёл ко мне, положил контрольную и низко поклонился. Это была торжественная минута…

Наконец впереди остались только выпускные экзамены. Для подготовки к ним наши лучшие ребята решили объединиться, чтобы заниматься вместе. Из девчонок пригласили только меня. И вот Миша Мамчиц, Миша Пучков, Миша Волков, Николай Нестеров, Иван Дятчик и Гриша Лещенко, а с ними и я, собрались в комнате сестры Миши Пучкова, уехавшей в отпуск. Решили так: один читает полчаса, все слушают, затем читает следующий, и так по очереди все. По мере чтения разбирали неясные вопросы. Один круг прошёл. И, как всегда, инициатором стал Миша Пучков.

— Ребята, — сказал он, — когда читающий кончит, пусть отдыхает, вот, на кровати сестры, потом следующий.

Всем эта идея понравилась. Подошла моя очередь, я тоже легла на кровать как равноправный член компании. С этого момента дисциплина разладилась. Ребята всё внимание перенесли на меня. Работа не спорилась. Прошли мои полчаса, всё пошло хорошо. Но вот опять подошла моя очередь отдыхать, и опять всё разладилось. Самый старший из нас и уже женатый и имеющий детей Миша Мамчиц сказал:

— Надо отменить отдых, когда Натка отдыхает, всем лезут в голову чёрт знает какие мысли…

Я сразу, как виноватая, вскочила и обвинила Мишу в том, что он даже не дал мне второй раз отдохнуть, тогда как все ребята отдыхали по два раза. Но Мамчиц был неумолим. Опять пошло всё нормально. Мы дружно несколько дней готовились, хорошо проштудировав предметы, по которым были экзамены. Первой мы сдавали математику. Куратором на экзаменах был техникумовский педагог по механике. Хороший, знающий и опытный.

Он подошёл ко мне, когда я решала уравнение четвёртой степени, и сказал, что я один корень нашла неправильно.

— Какой? — спросила я.

Он показал, я проверила, всё было верно, метод был необычным. Я сказала ему:

— Нет, я решила правильно.

Тогда он полностью переписал моё решение, чтобы дома проверить и указать мне на мою ошибку.

Назавтра он извинился передо мной и сказал, что я очень оригинально и красиво нашла все четыре корня.

В день экзаменов по математике, кто заканчивал свою работу, сдавал преподавателю и выходил на улицу; и стала постепенно собираться вся группа. Вдруг кому-то пришла в голову мысль — узнать, кто какие отметки получил. Мы стали думать, как уже сегодня узнать их. Мишка Пучков сказал:

— Просите Натку, чтобы она узнала. Фантаз для неё всё сделает.

Ребятам идея понравилась, они обратились ко мне:

— А что, Натка, узнай у Фантаза, он тебе не откажет.

— Вы что, ребята, я вам не Пышка мопассановская.

— Ну что ты, так уже и Пышка — попробуй.

И все на меня насели.

В конце концов я согласилась. И когда Фантаз выходил из столовой, я подошла к нему и всё рассказала. Он сказал, что это невозможно сделать. Я попросила ещё раз. И тут он показал себя:

— Если вы придёте сегодня в парк только для меня — выполню вашу просьбу.

Я сказала ему:

— Евгений Иванович, вы недостойны уважения.

Повернулась и ушла.

Пришла и рассказала ребятам. Они:

— Ну что ты не согласилась? Мы бы тоже пришли в парк и ходили бы за тобой по пятам.

Я сидела надутая. Сами узнавайте!

И всё же часа через два пришёл Фантаз, позвал меня и вручил список с экзаменационными отметками по математике. Я взяла и побежала к ребятам.

Все остальные экзамены проходили спокойно. Наконец осталось организовать выпускной вечер и получить аттестаты… Назначили день для вечера. Все собрались, не было только меня да Гали Коркиной. К нам послали гонцов. Я сказала — мама не даёт денег, которые каждый должен был внести для организации вечера. У Гали такая же причина. Вдруг опять гонец — приходите без денег. Моей маме стало стыдно… Пришла и Галя.

Поехали в какую-то отдалённую балку. Начался пир. Я не была искушённой в употреблении винных напитков и, конечно, сразу захмелела. Какой-то из наших парней взял меня за руку и куда-то повёл, но вдруг вместо него оказался Фантаз. Я еле стояла у дерева. Он начал меня целовать, я только отмахивалась рукой. На дереве были какие-то насекомые, и я их подавила своей спиной и боками…

На мне было светло-салатное крепдешиновое платье. И когда хмель немного прошёл, и я увидела пятна на боках, я заявила Евгению Ивановичу, что ухожу домой, так как в таком платье не хочу быть. Он кому-то велел позвать Тосю Доар. Пришла Тося, узнала, в чём дело, сказала, что сейчас принесёт своё платье — она успела переодеться в цыганский наряд для исполнения танца «цыганочка».

Когда я надела Тосино платье, оно оказалось широко, а его большой вырез был так велик, что полностью открывал плечи, как у графини. И когда я появилась, все в восхищении крикнули: «Как красиво!» Так в Тосином платье я приехала домой, а моё не отстирывалось никакими средствами. Пришлось потом его перекрашивать в чёрный цвет.

Когда хмель прошёл, и наступила моя очередь идти с кувшином за водой, я спросила:

— Кто меня будет сопровождать?

Пётр Акимович, физик, сказал:

— Я.

Были и другие предложения, но я их отвергла, выбрала примерного семьянина с кучей детей. Когда мы подходили к роднику и побежали с горки, то столкнулись и разлетелись в разные стороны, упав на землю. Оба стали подниматься с одними и теми же словами: «Ускорение при ударе обратно пропорционально массе тела», то есть я отлетела дальше. Много хохотали над этим наглядным примером.

…Наконец вечер окончился…

На другой день получили аттестат, и можно было подавать заявление о приёме в институт.

У меня было два документа об окончании среднего учебного заведения: первый — диплом об окончании техникума, который я послала в Ленинград в Педагогический институт имени Герцена на физмат; второй — документ об окончании десятилетней школы, который я послала в Ленинградский университет на математико-механический факультет.

В ожидании вызова на экзамены по вечерам, ребята из нашей группы собирались стаями и бродили по парку. Иногда к нам присоединялись и Юрка с Марком. С нами всегда ходил и Евгений Иванович.

…Помню, как-то в перерыве между актами спектакля мы все вышли на балкон. Ребята начали спрашивать друг друга, что он будет делать, если не сдаст экзамены. Меня тоже спросили. Тут был и Марк с Юрой… И вот тут я решила отыграться за ту боль, что испытала от разрыва с Марком. Я изрекла такую ужасную фразу:

— Если я не сдам экзамены, я вернусь в Красный Луч и выйду замуж за Евгения Ивановича.

Все замолчали, я продолжала:

— У нас родится девочка — мы назовём её Грёзой. И будет у нас Грёза Фантаз.

Все ахнули от моей смелости. Стали ждать ответ Евгения Ивановича. Он сказал:

— Наточка, вы поставили меня в трудное положение. С одной стороны, я всем сердцем желаю вам сдать экзамены как своей лучшей ученице… Но, с другой, я буду день и ночь молиться богу, чтобы вы не сдали экзамены и вернулись назад, чтобы подарить мне Грёзу Фантаз.

Марк и Юрка демонстративно ушли. Они не поняли, что я выложила всю боль своей огромной любви к Марку и заживо себя хоронила… Мне было почти девятнадцать, а Фантазу — сорок два года, а может, и больше…

Но вот пришли вызовы из ЛГУ и Пединститута. Другие наши ребята тоже получили вызовы…

Последнее время ко мне ходил Петя Пономарёв, чтобы вместе готовиться к поступлению в вуз. Он поступил в сельскохозяйственный институт в городе Пушкино под Ленинградом. Он был товарищем Марка. И по вызову они ехали вместе в Ленинград на день раньше меня. Многие наши тоже ехали в тот же день, но в другие города. Мы пришли их проводить, а Марка провожала мать… Вот тут она, наверное, в первый раз увидела меня. Узнала, какой дружбой и уважением я пользуюсь у своих одноклассников. Узнала, что я тоже еду в Ленинград, но завтра, и, возможно, она поняла результат своих упрёков Марку, а заодно и мне.

Когда Марк и Юрка присоединились к нашей многочисленной компании, я никогда ни одним словом не обращалась к Марку. Но из моих разговоров он мог бы понять мою боль. Других девчонок не бывало с нами, разве только Жанна.

На другой день Лена Цагарелли, Коля Петраков, Иван Дятчик, Гриша Ляшенко и я уезжали на экзамены. Лена ехала в Москву в библиотечный институт. Коля тоже в Москву, в институт народного хозяйства на экономический факультет. Дятчик и Лященко — в Герценовский пединститут, как и я.

До Ленинграда я была только в Киеве, Ростове, Москве, Донецке и в Ворошиловграде. Посетить Ленинград было мечтой. И вот я еду.

На вокзале в Штеровке к нам подошёл Захаров из школы Марка. Начал задевать меня. Я ничего не отвечала, а он только пел: «Что ты опустила глаза?» Этого парня Марк не любил, я тоже. А в остальном всё было нормально.

Вот и Ленинград… Он меня ошеломил и уничтожил. Я почувствовала себя малой букашкой, случайно залетевшей сюда. Описывать город не стану… У меня нет права говорить о нём моими жалкими словами… Даже большие писатели и художники не могут полностью описать это чудо. И только поэты своим вдохновенным словом могут передать его красоту, величие и дыхание. С вокзала поехали сразу в пединститут имени Герцена, он находился на берегу реки Мойки. Нам выдали экзаменационные книжки и направили в общежитие на улице Желябова. Итак, ребята и частично я определились для сдачи экзаменов, но мне надо было ещё где-то найти университет. Ребята пошли со мной по Невскому. То и дело приходилось вертеть головой и восхищаться красотами города. Прошли Адмиралтейство и Эрмитаж. Перешли Республиканский (теперь опять Дворцовый) мост и остановились на гранитной набережной недалеко от моста, чтобы увидеть панораму. Боже! Какое великолепие, можно без конца этим любоваться. Но ведь надо искать университет, и я сказала:

— Вам хорошо, ребята, вы уже всё сделали и можете до ночи любоваться этой красотой, а где мне искать эту Университетскую набережную?..

Громкий хохот раздался за моей спиной. Смеялся мужчина средних лет.

— Я сказала что-нибудь смешное? — спросила я.

— Да, ведь вы находитесь на Университетской набережной.

— А где университет? — воскликнула я.

— Да вот же он, видите длинное здание красное с белым? Это он и есть.

— Ой, спасибо вам, — как будто бы он его тут построил для меня… — До свидания, ребята. Я пошла. Завтра увидимся в общежитии на Желябова.

Я побежала, меня будто понесло на крыльях. В деканате матмеха мне дали экзаменационную книжку. Нужно ли общежитие, меня даже не спросили. Медленно пошла «домой» на Желябова. Расписания о времени сдачи экзаменов в одной и другой книжке не совпадали и давали мне возможность спокойно сдавать сразу в оба вуза…

Экзамены в основном проходили спокойно. Я брала билет, готовила его и шла отвечать экзаменатору, как всегда, первая. Получала свою пятёрку и бежала в университет, где картина повторялась.

Но всё-таки дважды я была на грани провала. Один раз в Герценовском институте, на экзамене по физике. Приготовила ответы на билет и первой пошла сдавать. Отвечала прекрасно. Экзаменатор был очень доволен, и что ему под конец стукнуло в голову? Не знаю. Он попросил меня сказать формулировку закона Авогадро — Жерара…

— Я не могу, не помню.

— Ну, тогда закон Дюлонга и Пти.

— Не помню.

— В чём дело, что случилось? Так прекрасно отвечала на сложные вопросы и вдруг не знаете формулировок простейших законов. Объясните мне.

Пришлось объяснять — я окончила семилетку и поступила в строительный (техникум), где физика была в малом объёме только на первом курсе. Затем год работала, потом почти год готовилась к поступлению в вуз на четвёртом курсе рабфака, где теплота и жидкости в программе третьего курса. Я не успела их повторить.

— Да-а-а, что же мне с вами делать, так отлично отвечали…

Я молчу… Он тоже замолчал. Наконец он говорит:

— Забудем ваши отличные ответы и законы Авогадро — Жерара и Дюлонга и Пти. Начнём заново. Я задам только один вопрос, и ваш ответ будет решающим.

Я замерла: боже, я сама подсказала ему разделы физики, которые я не повторила. Что он мне задаст? Стою, не дышу…

— Хорошо, расскажите мне всё, что знаете о вращении рамки в магнитном поле.

Я чуть не бросилась его целовать, ведь это был вопрос по электромагнетизму (программа четвёртого курса).

Я так подробно, ясно, с полным пониманием рассказала ему — я это очень хорошо знала.

— Давайте вашу экзаменационную книжку. Пять.

Вся аудитория абитуриентов следила за этой сценой.

…Видно, я ему чем-то импонировала, что он задал вопрос из последнего раздела физики. Он захотел, чтобы меня приняли.

Фу… С меня свалился один тяжёлый груз. Экзамены в пединститут были сданы и все на отлично. Конкурс был четыре человека на место. Не знаю, что меня ждёт в университете, куда я стремилась всей душой, но мысль, что я так или иначе уже останусь в Ленинграде, меня успокаивала.

В университете было семь человек на место.

На экзаменах по математике пришлось немного подумать, но я не растерялась. Нужно было доказать теорему, не входящую в школьную программу.

Теорема гласила что-то вроде этого: «Любая точка, находящаяся внутри треугольника, обладает одинаковыми свойствами, и её местоположение определяется одним и тем же методом».

Доказать ЭТО?!

…Сперва ничего придумать не могла. Потом решила — надо подойти к этому постепенно, для этого надо разобрать простейшие случаи.

Итак, первый частный случай: точку надо поместить в вершину треугольника, сразу увидела — доказательство становится тривиальным, h= aSin&.

Второй частный случай: точку надо поместить на стороне, и тут тем же методом определила её положение и свойства.

Третий случай: точка находится в любом месте треугольника, и тот же метод решения. Я поняла, что эта теорема на логическое мышление.

Кроме теоремы, были ещё две задачи. Я их решила сразу. За письменную получила пять.

…Сочинение письменно и литература устно прошли без сучка и задоринки…

…Провал ждал меня, подумать только, на последнем экзамене — по истории. Достался мне вопрос о Втором интернационале и ещё два вопроса, не помню их.

Экзаменатором была женщина, которая по ходу моих рассказов говорила: «Великолепно, прекрасно, отлично». А потом задала вопрос о какой-то главе Конституции. Я сказала:

— Конституцию не читала.

Конституция вышла за год-полтора до экзаменов. Я даже не думала читать её, не оценила момента…

— О! Как же так?! Не знать основной закон нашего государства?! Что мне с вами теперь делать?

Затем она позвала куратора по экзаменам и сказала ему:

— Блестящее знание истории, и не читала Конституции, что делать?

Куратор оказался хорошим человеком:

— Поставьте ей пять — и возьмите слово сразу после экзаменов прочесть Конституцию.

Она так и сделала.

Итак, сдала экзамены в университете и тоже все на пять. Второй тяжелейший груз тоже свалился с меня. Ура! Ура! Ура! Виктория!

Теперь можно вздохнуть, дня два-три-четыре будут свободными, пока экзаменационная комиссия будет решать, подсчитывать «бабки».

Утром в общежитии, как всегда, ребята флиртовали с девчонками нашей комнаты, так как наши и их окна были напротив и очень близко. Я никогда не участвовала в их разговорах и не подходила к окну. Ребята каждый день спрашивали, почему та девушка не подходит, позовите её.

— Зовут тебя, — говорили мне девчонки.

— Не хочу, — отвечала я, и так каждое утро.

— Мальчишки просят сказать хотя бы имя.

— Скажите, что меня зовут Гапка.

После этого мальчишки каждое утро кричали мне:

— Доброе утро, Гапочка!

Надо было держаться до конца.

После сдачи всех экзаменов решила пройтись по Невскому и наконец посмотреть его. Но не пришлось, я забыла, что Ленинград большой город, и наряду с культурой здесь много преступности и моральной грязи…

Я пошла по правой стороне Невского в направлении Московского вокзала. Когда проходила мимо телефонных будок, из одной вышел хорошо одетый мужчина средних лет, очень представительный.

Какой-то большой человек, мелькнуло у меня в голове. Взгляд его задержался на мне, и тут же он пошёл за мной.

— Я хочу с вами познакомиться.

— Не надо, не подходите!..

Но он устремился за мной, Я старалась оторваться от него, шла очень быстро — он шёл сзади, дышал мне в шею и говорил странные вещи:

— Я познакомлю вас с хорошей компанией, там очень весело, очень вкусная пища. Вам очень там понравится. Не надо бежать… Вы будете роскошно одеты.

— Оставьте меня, — задыхаясь от быстрой ходьбы, кричу.

Я буквально бежала, и никому не было до меня дела, только его противное дыхание на моей шее не отрывалось от меня.

Я очень испугалась, быстрее идти я уже не могла… Остался один квартал до Лиговки, и тут оказалось скопление людей для перехода на другую сторону улицы.

Я мгновенно сориентировалась и нырнула в толпу. Я маленькая, и меня трудно было увидеть, да я ещё немного согнулась. Он потерял меня… Перейдя с людьми на другую сторону Невского, я бросилась бежать и бежала до самого общежития, ничем не любуясь и даже ничего не увидев на Невском.

Я вошла испуганная и бледная. Девчонки стали расспрашивать — я рассказала. Они решили — это, наверное, сутенёр. И хотя я была начитанна, но этого слова я не знала. А когда девчонки объяснили мне, я дала себе слово впредь не ходить одной, а лучше сидеть дома.

…Утром ребята ждали меня у главного входа в Педагогический институт. С ними был один рыжий парень. Ребята меня с ним познакомили.

— Джон, — представился он.

Оказался англичанином. На пристани реки (сразу у института) мы взяли лодку и поплыли под горбатыми мостами Мойки.

Досыта наплававшись, пошли в столовую.

Назавтра я побежала в университет. Там тоже вывесили списки вновь принятых.

Я была принята. Мечта, которая была у нас с Марком, для меня начала сбываться. Рядом со списком висело объявление: «Все принятые должны обменять экзаменационные книжки на студенческие билеты — комната №… 2-й этаж». Поднимаюсь на второй этаж. Нашла эту комнату. Там была небольшая очередь, и среди ожидающих был Марк. (За всё время после отъезда из Красного Луча увидела его в первый раз.) Я встала немного в стороне, Марк подошёл ко мне. Поздоровался, сказал:

— Я вижу, ты сдала.

— И ты тоже… а как сдал?

Марк протянул мне экзаменационную книжку. Все предметы были сданы на пять.

— Поздравляю! Молодец, Марк.

В течение нескольких минут был какой-то незначительный разговор. Вдруг он спохватился:

— А как ты сдала?..

Я по его примеру, вытащила свои две экзаменационные книжки и протянула ему (чувствуя в душе какое-то удовлетворение, что не сдала хуже его).

Он развернул. И с восхищением воскликнул:

— Какая же ты умница! Трудно было?

— Всяко…

Мы разошлись как простые знакомые. Я пошла в деканат к нашему помдекана Отрадных. Попросила у него общежитие.

— А где же вы жили во время экзаменов? — спросил он.

— В пединституте имени Герцена, у сестры. Она там учится, я спала на её койке…

Я допустила эту невинную ложь…

Отрадных написал мне направление в общежитие и сказал:

— Я зачислил вас в третью группу и назначаю старостой группы. Каждое утро перед занятиями вы должны взять в деканате журнал посещаемости группы №3. Отмечать в нём наличие студентов в аудитории на каждой лекции. После окончания занятий надо снова сдавать журнал в деканат.

Я удивилась, что меня назначили старостой, но ничего не сказала, вспомнила, что в техникуме тоже была старостой — такая маленькая пичужка. Но техникум одно, а здесь самый лучший вуз страны, известный всему миру, в котором учились замечательные люди…

Все нуждающиеся в общежитии студенты математики и других специальностей получали направление в Физический институт Академии наук, находящийся на 10-й линии Васильевского острова, временно, до сдачи в эксплуатацию нового общежития на Малой Охте. А это общежитие было явно неподходящим для жилья, какая-то длинная, угрюмая комната, в которой нас помещалось пятьдесят-шестьдесят человек в одной.

До начала занятий оставалось ещё несколько дней… Был организован вечер встречи, посвящённый новому набору. Вечер должен быть в помещении Фондовой биржи на площади Пушкина, недалеко от маяков со скульптурами Нептуна и цепями (где сейчас музей Вооружённых Сил).

Я решила пойти на вечер и, ещё ни с кем не познакомившись, пошла одна.

Только вышла на Университетскую набережную, как встретила Жорку Лунева, парня из нашего города. Он меня знал, и я его немного знала, а здесь встретились с радостью, как старые друзья. Жорка был уже на третьем курсе истфака.

— Ната, куда идёшь?

— На вечер встречи с новым набором, — сказала я.

— Давай немного погуляем по набережной.

— Жора, мне очень хочется побыть на вечере.

— Да что там. Сейчас официальная часть, а на художественную я тебя провожу до Биржи.

— Но мне хочется послушать и официальную часть.

— Ну, что ты? — возмутился Жорка. — Земляки встретились, надо поговорить о нашем городе, о людях, о делах. Я уже два года не был в Красном Луче.

Пришлось задержаться… Потом он повёл меня к Бирже. Это здание меня сразу поразило своей оригинальностью: бросались в глаза колонны на высоком цоколе, стоявшие вокруг здания, а само здание сразу не замечалось. Как я потом узнала, оно было выстроено в греческо-античном стиле.

Мы поднялись по ступенькам, миновали колонны, и Жорка открыл предо мною огромную, тяжёлую дверь, а сам ушёл…

Когда я открыла дверь в зал, увидел, а что кресла стоят только в первой половине зала, освещённой светом со сцены, а вторая, пустая, половина была в темноте. Мне предстояло её пройти. Когда я пошла, со сцены полились слова певца Фликса. Он протянул руки в зал, казалось, прямо в темноту — ко мне и как будто обращался только ко мне.

Фликс пел: «…Я всегда ищу тебя повсюду и хочу, чтоб ты меня нашла…»

Я остановилась встревоженная, взволнованная, удивлённая и испуганная. Кто, кто меня ищет? Кто хочет, чтоб я его нашла? Марк, мелькнуло в голове. А чего ему меня искать, он прекрасно знает, где я. Ну тогда кто?

В то время этот вопрос остался без ответа… Но он был каким-то символическим, я его почти забыла, но в душе он осел.

Наконец начался учебный год…

Первая лекция была в большой химической аудитории, там на стенах были барельефы с портретами Бутлерова, Менделеева.

Лекцию читал профессор Михаил Григорьевич Фихтенгольц.

На кафедру взошёл высокий, стройный, очень красивый человек, примерно сорока пяти — пятидесяти пяти лет. На висках была уже седина. В бороде тоже сверкали белые нити.

Он поклонился нам и начал лекцию непринуждённо, живо и очень интересно.

Первая, вводная часть была о том, что мы пришли овладевать наукой, и он желает нам и призывает нас не жалеть ни времени, ни сил для достижения этой светлой цели. И уверен, что мы не посрамим этих священных стен. Далее он сказал о том, что, принимая экзамены у большей части аудитории, педагоги убедились, что пришли способные, талантливые люди, которые смогут поддержать и продолжить развитие науки. За тех же, кто экзамены не сдавал, имея аттестат с отличием, он поручиться не может, но время покажет и отбросит случайных людей в науке; и далее начал вводить нас в начала математического анализа. Лекции его были ясны и остроумны. И если попадались непонятные моменты, то он их пояснял какими-нибудь бытовыми примерами или анекдотами, и это помогало понимать новую непривычную математику бесконечно малых, а заодно давало возможность студентам передохнуть.

Профессор Фихтенгольц был великолепным педагогом, и мы его любили. Он требовал от студентов абсолютного понимания вопроса, и многим поначалу нелегко было погрузиться в этот совершенно новый мир математики с его первыми, вторыми, энными производными, где каждая из них имела свои свойства, в мир n-мерного пространства, в мир пределов и бесконечностей. В мир доказательства теорем, хотя бы таких, как теорема Коши, доказательство которой заключалось в делении пространства на две части, одна часть отбрасывалась, в другой части, в которой предположительно находилась переменная, деление продолжалось бесконечно, пока не оставалась ничтожно малая величина, которая каким-то образом своим бесконечно малым значением доказывала необходимую нам истину. Доказательство этой теоремы называлось «поимка льва (или тигра) в пустыне». И подобных доказательств было полно. Мы должны были оперировать в n-мерном пространстве, которого никоим образом даже отдалённо не могли себе представить (за исключением четырёхмерного — зеркало и рыба). Это, скорее, были философские рассуждения, нежели математические.

Профессор Фихтенгольц читал нам лекции по математическому анализу весь учебный год, где ещё не рассматривались объёмные и криволинейные интегралы. Их на втором курсе читал нам молодой профессор Канторович Леонид Витальевич. Уже известный учёный. Был он ещё совсем молодой человек, не более двадцати шести лет. Всегда был поглощён своей лекцией и ничего не замечал. За лекцию весь вымажется мелом, и мы иногда писали ему записку: «Л. В., Вы вымазались мелом, у Вас даже на носу мел». Он начнёт вытирать и ещё больше вымажется. Был он стеснительным и рассеянным человеком, но излагал неплохо, конечно, не так красочно, как Фихтенгольц. Однако на нём был перст божий — в восемнадцать лет он окончил университет и в двадцать четыре года стал профессором в университете. Очень много сделал в вычислительной математике и положил начало линейному программированию. В 1964 году стал академиком АН СССР…

Самым милым был доцент Милинский, он читал аналитическую геометрию и в дальнейшем продолжении курса заморочил нам голову кругами инверсии и гемологическими преобразованиями, которые я так и не успела достаточно уяснить себе. Владимир Иванович был тихий болезненный человек. У него была астма, которая его частенько душила — мы его любили и сочувствовали ему.

Физику преподавал ветеран университета Карл Карлович Баумгарт, в то время совсем пожилой человек. Был он очень добрым и мягким человеком, и когда студенты шумели и не очень слушали, он этого или не замечал, или не обращал внимания и никогда не сердился. А студенты доходили до непозволительного поведения; так, во время опытов все окна закрывались, выключался свет, и Карл Карлович делал молотки из ртути и забивал ими гвозди или разбивал розу, ставшую стеклянной и издававшую такой же звук, как стекло, после того как она была опущена в сжиженный воздух. А некоторые студенты, Костя Карагодин и Тамарка Гражинская, во время опытов, когда было темно, целовались, а я качала головой, укоряя их… Позже я читала книгу о биографии и научной деятельности академика Гросса, там была фотография Карла Карловича, когда н был ещё молодым. Для молодых учёных да и для студентов он был как отец.

Теорию дифференциальных уравнений читал член-корреспондент АН профессор Гунтер Николай Максимович, старый, согнувшийся человек лет шестидесяти пяти — шестидесяти восьми. Читал лекцию, несмотря на то, слушают его или нет. Он, вероятно, мог читать лекции с закрытыми глазами, за много лет профессорской деятельности, по-видимому, знал их наизусть… С аудиторией почти не общался: он сам по себе, и мы сами по себе. И только иногда, опоздав, поклонившись студентам, объяснял, почему это случилось. Его объяснения выглядели примерно так: «Помешали перейти улицу эти негодные гусары». Надо полагать, солдаты. «Гусары» ему мешали довольно часто. Иногда он говорил нам: «А это мы будем проходить после Рождества», а мы и не все-то знали, когда оно будет. В большой физической аудитории, где мы слушали его лекцию, он не признавал технику для подъёма доски. Сколько мы ему писали записок: «Н. М.! Зачем вам крюк? Нажмите кнопку, доска сама пойдёт вниз», но он всё равно делал по-своему. Сдавать ему экзамены было и очень легко и очень трудно. Если написать ответ на экзаменационный билет слово в слово, как он читал на лекции, он, не задавая ни одного вопроса, ставил пять. Но если в ответах студент допускал свою трактовку, чуть-чуть отклоняясь от тех слов, которые он говорил на лекции, сразу начинал придирчиво задавать всевозможные вопросы по данной теме и, как правило, почти всегда сводил оценку к двойке. Старшие курсы нас предупредили об этих его странностях… Чтобы не иметь лишних хлопот, у них были все экзаменационные билеты с ответами по его методике, повторяющейся из года в год. Они передали эти билеты нашему курсу по наследству, с тем чтобы мы в своё время передали их следующему за нами набору. Узнав такие его особенности и имея своё личное изложение, я к нему отвечать не ходила. Сдавала кандидату Гришину — получала пять… Умер Николай Максимович 4 мая 1941 года, гроб с его телом стоял в актовом зале, где мы с ним прощались, а по нему служили панихиду. Мы узнали Гюнтера Н. М. незадолго до его смерти; он до конца оставался на своём посту, служа науке, был большой учёный с мировым именем и многое сделал в области математической физики.

Самым любимым моим профессором был Владимир Иванович Смирнов. Ему было лет пятьдесят пять, но казался он гораздо старше. Он так любил своё дело, с таким горением читал свои лекции, что мог зажечь самого инертного человека и в это время сам казался почти юношей. День, в который у нас были лекции Владимира Ивановича, был для меня праздничным. Я буквально была влюблена в него за его преданность и любовь к науке. Он читал лекции по теории комплексного переменного. Лекции были интересны и доходчивы, он как бы вкладывал в студента часть огня своего ума и сердца. Сдавать теорию функций ему мне не пришлось. Я тогда уже ушла из университета.