Бесплатный фрагмент - Безумен не мечтатель, а…
«Человек смертен, и это было бы еще полбеды. Плохо то, что он иногда внезапно смертен, вот в чем фокус!»
Часть I
Глава 1
И
У окончании переходной тропы, преграждая дорогу грузовику, о чём мог бы думать человек?
Об убегании? Об освобождении миром?
О ничего?
«О чёрт! — пауза, тишина в голове на одинокой улице; даже мысли остановились. — Дай мне силы закончить…»
Точно не о колесах, которые неестественно подпрыгивали, обращенные в брюкву.
Точно не о человеке за рулем.
Точно не о себе?
— О боги! — пауза, хор чувств на безлюдной улице; холодный жар поднялся изнутри. — Претрясно… Нас теперь трое…
В голове, но не мысль, родилось восклицание у человека.
А грузовик не думал останавливаться. Но брюквенные колёса раскололи дорогу надвое, и машина в шаге от человека съехала с тропы. Неожиданно для никого врезалась в столб. Разлетелась хрусталем.
И человек, не рискуя более стоять как столб, развернул с городской тропы и спотыкаясь пошел прочь.
Это был «Идиом Хатен»’» -Рид, кто крутил головой, не думая о том, что произошло. Единственная прядь на поле ночных волос, цвета молодой сирени, спадала к молочным губам и колебалась.
И будто прошлое не произошло, он достал из серых брюк телефон, припоминая тропу к другому магазину продуктов, и проверил баланс на карте: незначительный.
— Что это за светящийся камень?
Родилась немысль и озадачила «Идиома, поскольку он старался не думать. Он подумал, что от ударов сердца разум шутит над ним, но немысль отшутилась:
— Коли был бы у тебя разум, ты бы не лез под… Не-знаю-что…
Немысль хоть и рождалась в голове человека, но звучала едва ли ему однородно. Скрип по металлу, отлитому из забытого солнца, наполнял слова.
«Идиом, стараясь не думать больше, подумал: «Может, стоит есть меньше?»
— Эй, кусок глины, ты в своем уме?
«Не в моем ж?» — подумал с разочарованием «Идиом.
— А что, в моем что ли? В моем не так пусто. Я даже сначала подумал, что тут людей забыли душой наделить.
— Тут это где? Во мне?
— Нет, пустая голова, в мире вашем. Ты вообще от мира сего?
— Наверное, а ты откуда? — на безлюдной улице прохожий, титан без лица, втоптал взглядом «Идиома и прошел мимо.
— Из-за тропа. Можешь не говорить вслух со мной, похоже, у вас это диковинно.
Опомнившись, «Идиом посмотрел за плечо: улица, очень широкая и одинокая, но рябь на луже напоминала о людях. Он ударил себя по лбу и вжался в пустую грудь.
«И как ты оказался во мне? И что тебе надо от меня?»
— Как? Это глупый вопрос, а вот что… Помоги освободиться.
«Как?»
— Очень просто: вырасти брюкву.
«Брюкву? Ты голодный что ли?»
— Не я… И брюква не для еды. Даже если бы я хотел тебе рассказать, то ты всё равно не понял бы.
«Едрена вошь, у меня денег почти не осталось, чтоб брюкву не для еды покупать.»
— Нет, кусок глины, ты должен вырастить брюкву! — немысль казалась разочарованной. — Просто забери у кого-нибудь, зачем покупать?
Хатен»’» -Рид нервно посмеялся, закусил губу и стал в телефоне искать ближайший садовый магазин. Пальцы, уставшие, грубые (работа осталась с уходом на отпечатках), — пальцы с третьей попытки попали на надпись «проложить путь»; парню пришлось свернуть с тропы немного правее.
Начинался дождь.
«Я не могу просто взять и украсть брюкву.»
— Не украсть — забрать. Можешь и сказать хозяевам, что тебе нужнее. Или нам, — скрип по металлу прерывался на смех, наверное.
«Так нельзя. Так неправильно.»
— Неправильно… Если такой правильный, то тогда и расторговывайся! Посмотрим, куда тебя заведет это, — разочарованно-заинтересованным звучал теперь металл (?). — Главное. Достань. Брюкву. Я не хочу вечно торчать в тебе. Вернее, всего лишь всю твою жизнь.
Впереди горел торговый центр. Вывеска «Гном» неуютно повисла между двумя домами. И в целом казалось, что соседние здания поедают ТЦ, а не наоборот. Дождь к тому времени усилился, смачивая серую футболку «Идиома.
Он перешел улицу, избегая фонарей, и забежал в ТЦ в поисках магазинчика «Садовый».
«Сможет ли он помочь мне?» — подумал парень и увернулся от огромной фигуры, попивавшей бессонный кофе.
— С чем?
«Ой, ты услышал. Ты все мысли читаешь?»
— Их в твоей голове и не густо, — точно, немысль точно была разочарованной. — Нет, я не читаю мысли. Я скорее ощущаю молитвы, идеи. То, что люди хотят отпустить на волю.
Парень прошел несколько открытых дверей и заглянул в ту, которая была грязнее всех. Матовые стены сдавливала зеленая полоса. Резкий запах свежей земли мутил «Идиома. А подвешенные лампы напоминали лианы и заливали ярким светом стеллажи в центре.
От сияния разболелась голова — юноша прикрыл ладонью глаза и пытался найти в упорядоченном хаосе что-то.
«Как же ж выглядит эта брюква?»
— Ты смеешься? В вас совсем ничего святого? Дома закрывают луну, землю — серость, а вся зелень в такой конуре?
Но «Идиом забыл, что такое смеяться.
— Вам… помочь?.. — сказал сбоку скучающий голос.
Кудрявая студентка переминалась с ноги на ногу. Тонкие руки поправили неудобную форму и спрятались за спиной. Бейджик на салатовом кармане показывал фото совсем не ее и подписался совсем неподходящим именем: «Фелиция».
— Я… Не… В порядке… С-сам найду… — «Идиом помотал головой.
Волос пролез в рот, который полнился неприятным ощущением. Он смахнул прядь, достал последнюю конфету и стал жевать, выпуская кислую начинку. Незаметно уголки его молочных глаз сморщились, и парень отвел холодный взгляд от консультанта.
— Хорошо… Если что я буду на кассе, — сказала она и прошептала уходя: — Куда мне деться?
Через десяток минут немысль воскликнула:
— Да вот же! Фиолетовая!
«Это?» — рука потянулась к фото продолговатого овоща.
— Да нет же, олень, это баклажан, вроде. Правее!
«А, точно! — «Идиом снял пакет с семенами и направился к кассе. — У них нет самообслуживания…» — подметил он, вновь чувствуя сухость во рту.
Девушка с не тем именем смерила парня взглядом, словно он бессмысленно отвлекал от чего-то важного, и спросила:
— Это всё?
— У тебя хотя бы грядка есть дома? — спросила немысль, подталкивая к осознанию.
— А… Нет… Простите… — «Идиом пошел за грядкой, а, по указке из головы, стал набирать полные руки всяких удобрений, лопаток и прочего.
Женский голос торопил, скучая у стойки. Хатен»’» -Риду было неловко под взглядом, прокалывающим спину.
Он вернулся на кассу, не смотря в глаза девушке. В тишине оставил завидную часть сбережений и покинул магазин.
Пакета он не взял: разложил по карманам семена, лопатки, а в кулаках уместил землю и горшок.
У выхода по стеклу дверей усиленно стучал ливень.
«Идиом тоскливо вздохнул и вышел на улицу.
Перебегая от навеса к навесу, он приближался к продуктовому у дома.
«И всё же… Поможет ли?..» — подумал парень.
— Да чем помочь-то?
Хатен»’» -Рид так погрузился в бездумие, что от резкости немысли наступил на реку тротуара. Заскрипел зубами.
«Едрена вошь! Я хочу… Должен написать книгу. Но здесь, где солнце осветит ничего нового, нет историй. Здесь нет огня в сердцах!»
— Ты хочешь, чтобы я рассказал историю? Думаешь где-то, за тропой, розовые искры бегут по степи?
«Да!»
Немысль в кои-то веки стихла. «Идиом почувствовал утрату.
Он закрыл на мгновение глаза, но, открыв, не заметил ничего нового: вода смывала окурки в канализацию; обладатель окурка смыл за собой и закрыл окно; за окном — дверь, измазанная пастельной краской, — дверь приоткрыла не его спальню, а ее обладательница смыла краску с измазанного лица и скинула халат на окуренную свечой одинокую постель.
Дверь с воплем закрылась.
Комната не изменила страстное одиночество в своих границах.
Ничего нового.
Хатен»’» -Рид в тишине добрался до магазина и оставил в ячейке новые покупки. Вода размочила следы. На них смотрел сонный продавец, покачивая головой.
«Идиом взял пачку дешевых макарон и на кассе самообслуживания добавил пачку дорогих конфет.
Новые покупки он соединил со старыми: поместил в горшок, и побрел домой через тропу по неровной плитке, которая еще утром была выравнена обновлением.
Лифт в ЖК качался, канаты надрывисто скрипели. Кто-то забрал зеркало, которое утром еще висело, и не оповестил.
Лифт остановился. Хр-хр-р (словно храп) — двери распахнулись.
«Идиом добрался до съемной квартиры по картонным коридорам.
Забрел.
Стряхнул коридорную пыль новостройки и — за неимением мебели — поставил на пол старо-новые покупки.
Так он встал и сам, словно мебель, в одинокой студии без мебели.
Чайник сидел справа от двери, в углу напротив ванной. Матрас развалился в центре под окном, под неработающей батареей, на холодной домашней плитке.
А тумба на кривых ногах, единственная мебель, в углу у окна безучастно смотрела на парня; всю ее жизнь занимало одно: она из последних сил держалась, чтобы не раствориться в пустоте комнаты, пожирающей всё.
Капли с мокрой футболки эхом касались бетонно-плиточного пола. Так бы «Идиом и стоял до весны, наверно, прорастая корнями, если бы немысль с горечью не вернулась бы.
— Ты так и будешь стоять, прорастая корнями?
— Наверное, эта история стара как мир…
— Ох… Да поведаю я тебе историю. Самую живую, ибо видел своими глазами!
Д
На поляне лежало тело. На одре из скорбящей травы дремал под луной низкий мужчина с проблесками бледного в белой, но не старой бороде. Раны от когтей светились багровым в серебристом свете. Грудь за клетчатой тканью вздымалась беспокойно.
Боль чувствовал белый олень. Он вышел в лунный свет.
Жутко маленькая голова с человеческими чертами колебалась на гибкой шее. Жутко высокий, как три тела, лежавших на земле, олень наклонился к человеку. Принюхался. И грациозно прошел вокруг него, очерчивая примятой травой.
На четырех рогах сталкивались бирюзовые серьги в виде слёз, пели о боли, ноты касались шрамов человека, танцевали утешая.
Олень остановился, кивнул и лег рядом. Мех едва касался израненной кожи, но дыхание тела смягчилось.
Олень не мог знать, что снилось человеку.
…
Меч. Меч в камне. Тени. Тьма. Меч рассекает мрак. Меч стонет, плачет, меч кричит. Но тьма бездушна и нема.
Глаз. Глаз скверны. Глаз и тьма. Яд прожигает до нутра.
Смерть. Земля принимает смерть огня.
Но рухнет тот, кто должен пасть: без воли не спасти себя. Рухнет зверя пасть.
…
«Бежать. Бежать. Нельзя пропасть!» — олень почувствовал движение рядом. Солнце поднялось. Как поступил и олень, как поступил и человек.
Они смотрели друг на друга один удивленнее другого. О шрамах на теле напоминал только порванный килт, и мужчина не мог поверить, что сам Дирнахеил излечил его. Безымянный мозолистой рукой ощупал грудь, лицо, на котором в утреннем свете бледные пятна стали заметнее для оленьего взора.
Вечно грустные глаза человека налились тоскливой лазурью, и он спросил:
— Ох… Великий Дирнахеил, чем должно платить за лечение? Мне плоховато знаком закон богов, — голос был надрывистым, хриплым, прерывистым на кашель.
«Я не сделал ничего и не знаю ничего, что ты говоришь», — олень ответил не открывая маленького рта.
Он наклонил голову, которая покачивалась от слабого ветра, и задумчиво смотрел на человека, завороженного рогами. Не понимал человек, как столь массивный белый рог мог держаться на облачной шее. «Ему впору висеть над камином короля», — подумал тот, но вскоре опомнился.
— Но… Кто ж залечил мои раны? Но как же ты здесь оказался?
«Я не знаю.»
— Тебя послали боги?
«Я не знаю.»
— Живы ли боги вообще?
«Не знаю.»
Мужчина вздохнул и кивнул себе.
— Эта… У меня не так много нажито, но, наверное, должно отдать всё, что имеешь… Можешь ли ты, великий, пойти со мной?
И Дир пошел.
Их путь извивался сквозь лес. Ветви бука задевали человеческое лицо оленя. Листья, смоченные утренней росой, опадали от прохладного ветра, касались бирюзовых серег на рогах — слёзы пели в тишине.
Мужчина, видимо, хорошо знал места: прихрамывая, он упорно разрезал траву, не оглядываясь по сторонам. Бело-бирюзовые клетки килта трепетали на оголенных бедрах.
Они приближались к чему-то, и трепет перерастал в дрожь. Дир чувствовал страх, чувствовал, что человеку надо бежать, но куда — он сам не знал.
За кустом ивняка показался черный дым в небо. Деревня из нескольких домов горела. Воспоминания ужаса поднялись в мужчине. Он бежал не от деревни, не к ней.
Опустив глаза к вытоптанной траве, хромой направился к окраине, к одинокому дому, не тронутому пожаром. Но дом почему-то казался отсеченным сердцем трагедии.
Мужчина толкнул обожженную солнцем дверь и скрылся в демонической темноте.
Дир остался один. Посреди задыхавшейся травы.
Он смотрел на огонь. На отпадавшие крыши. Пепел человеческих очертаний на тропинках прочь.
Страх. Он не был уверен, что есть страх. Только боль.
Дым густился в небе, но не мог скрыть гору где-то вдали. Колоссальная вершина была расколота пополам, и пурпурное свечение вырывалось изнутри.
Наверное, это — нечто… Олень склонил голову. Слёзы рыдали об утраченном. Да, он что-то потерял.
Или, возможно, это чувство исходило от человека, который вернулся к нему. Тот сложил по-отцовски белую ткань и уложил в кошель на поясе, на котором висел нож и фляга. Пара бумаг занимала кошель.
Мужчина достал все деньги.
— Эта… Возьми, о великий. Благодарность.
Олень подошел. Человек потянул нажитое к облакам.
«Что есть благодарность?»
— Ну… Это желание отдать за что-то принятое.
«Я это чувствую. Желание отдавать, но вовсе не забирать всё, ничего.»
Мужчина с благодарностью вернул в кошель бумаги. Влага проступила под грустными глазами. Он действительно чувствовал утрату.
«Что есть утрата?»
— То… О чем не стоит думать.
Сказав это с мокротой в горле, человек повел плечами и пошел прочь, не взглянув на одинокий дом.
Дир пошел за ним. Он чувствовал необходимость бежать. Бежать на зов…
Глава 2
Е
Горшок стоял на подоконнике в лунном свете. «Идиом лежал на матрасе. Закрыл в браузере ноутбука вкладку с черновиком и переключился на почту. Письмо от заказчика первое, второе, третье… — все с отказом. И во всех примерно следующее:
«Уважаемый „Идиом Хатен“’» -Рид, именуемый иначе: исполнитель обязанностей по воспроизводству текстовых поручений!
В связи с оптимизацией внутренних процессов компании по средствам внедрения новых технологий машинного обучения в сфере генеративных текстовых моделей мы вынуждены отказаться от Ваших услуг, так как…»
«Считаем, что Вы, кусок плоти, обходитесь слишком дорого, — подумал парень, удалил сообщения разом и ударил кулаком по полу, но отдернул от бетонной боли. — Едрена вошь, как мне теперь жить?»
— Как жил до этого? — спросила предложением немысль.
«Я не могу. Я не могу заниматься фрилансом — не нужен. Уволили с работы — не нужен. Как мне прокормить себя»
— Не пробовал меньше есть?
«Идиом бросил в рот пару сухих макарон и стал хрустеть.
«Я не могу…»
— Ну тогда чего ныть-то, если сам виноват?
«Я не виноват, что выплюнут в мир, который строится на жажде наживы!»
— Конечно не виноват — ты одарен этим. Страшно представить, каким бы был мир без денег и без жертв. Ленивым? Бесцельным? — немысль будто передернуло.
«Чёрт! Разве был бы таким ужасным мир, если бы люди имели чуточку эмпатии не только в узких кругах?»
— Я не знаю, что это, и мне, честно говоря, всё равно. Каким бы мир ужасным не был, он всегда может стать хуже, — холодное разочарование наполнило немысль. — Не знаю, есть ли у вас тут боги… У нас, говорят, они каждому убогому помогают.
«Если у вас боги всем помогают, то люди не умирают? Не испытывают боли?»
— Я не говорил, что помогают всем… — скрип показался «Идиому своего рода печальным.
Парень вздохнул, помотал головой, стараясь не думать, и выключил ноутбук. Это было время, чтобы отдохнуть. Увидеть ВертексКэт: стрим по расписанию вот-вот начнется.
Он упал на спину. Достал телефон. Открыл приложение…
И ужаснулся. «Канал удален», — гласила надпись с веселой капибарой в свитшоте.
«Нет… Не может быть!» — грудь сдавило, «Идиом закашлял.
Она всегда была рядом: после переезда в Город, после разрыва контактов с друзьями, родственниками; она была здесь, за экраном. Грубовато-минорный голос пел колыбельные, только под которые парень и мог засыпать.
Он протер красные глаза — телефон упал на лицо. Экран ударился о пирсинг на брови: полумесяц коснулся точно того места, где улыбка ее аватара благодарила «Идиома за донат. Искренне.
«Я не могу поверить…»
— С этим у многих проблемы… Что там у тебя стряслось опять?
«Она пропала…»
— Кто? Я никого не видел.
«Мин, ВертексКэт, моя любовь…» — телефон так и лежал на лице, неприятно засвечивая прикрытые глаза.
Кровь пульсировала в висках «Идиома. Сердце укололо. Он положил холодную руку на рёбра и смял пижамную футболку. В комнате стало душно, поэтому парень скинул телефон, поднялся и открыл окно, впустив осенний, унылый, воздух.
— О-о-о… Ее украл дракон?
«Что? Нет! Драконы только в сказах. Тот монстр гораздо страшнее. Неизвестность…»
— Пф! Тоже мне страх. Когда-то давно у меня отбоя в жертвах не было, потому что я мог что угодно найти. Истинный дар!
Ветер колебал полуночную прядь Хатен»’» -Рида. Звезд почти не было видно из-за света фонарей, бессмысленно падавшего на безлюдную, никому не нужную, дорогу.
«Найти? Что угодно?»
— Ага! Я даже стал забывать об этом…
«Даже человека?»
— Раз плюнуть!
«В Интернете?»
Бравада немысли не оставила и следа в тишине головы. Мысли в тот момент стихли тоже.
Горело ярче луны только чувство, желание увидеть вновь любовь. Чувство переросло в яростную жажду общения с ней. Да, Вертекс отвечала на вопросы из чата. Ему, как и сотням другим. Но если всё внимание было бы уделено «Идиому…
Детский шрам на брови, который прикрывал пирсинг, углублялся в свете грез.
— Что этот ваш Интырнет такое?
«Сеть… Вернее не совсем та сеть… Чёрт, тебе обязательно знать?»
— Нет, просто люблю новое… В любом случае я не могу тебе ничем помочь.
«Что? Почему?»
— Ты думаешь, что поиски в невидимых струнах мира так просты? Жертвы не просто так придумали…
«А макароны сойдут за жертву»
— Ты смеешься надо мной? Кровь, жизнь питают силу. Вера. Мы ничего из этого не чуем.
«Кто мы?»
— Кхм… — немысль замялась, легкую неуверенность почувствовал «Идиом. — Я и мой живот.
«У тебя он есть?»
— Да какая разница? Мои запасы сил не безграничны, если ты не готов дать мне кого-то взамен — нет сделки.
Парень коснулся случайно горла, а после помассировал шею. Прохлада не расслабляла мышцы, не охлаждала сердце.
«А я сойду?»
— Если только с ума, — немысль заинтересованно вздохнула. — Нет. Ты растишь мне брюкву, поэтому пока живешь. Что ты так к ней привязался, к привидению? От них одни беды.
«Мне одиноко.»
— О боги! Заведи собаку, кошку, свинью или…
Но продолжения «Идиом не слышал: он заметил горшок на пустом подоконнике. Брюква… Парень схватил керамику и высунул в окно.
— рку… Э-э-э, ты что делаешь?
«Помоги мне, пожалуйста, или выброшу!»
— Пожалуйста… Какое нахальство! Где это видано, чтобы так молились?! — ветер усилился и качнул человеческую руку. — А-а-а… Ладно-ладно, один раз за бесплатно. Поставь обратно!
«Идиом послушался.
«Спасибо.»
— За что мне это? Сядь и закрой окно, мне холодно, — семя брюквы в земле тоже, наверное, замерзло.
«Идиом послушался.
— Теперь закрой глаза и подумай о своем привидении.
«Идиом послушался, припоминая детали о Мин: любимую игру («Меч Паладина»), что она поза-позавчера ела на завтрак, переливающиеся лимонами волосы, привычную пушистую облаками накидку на плечах — всё в аниме стилистике.
— Просто верь.
«Идиом верил. Странный незнакомец не мог врать.
Человек чувствовал внутри себя невероятный всплеск, но он ощущал только каплю в океане, — хаотичном океана нового с безграничными берегами.
И в этом океане как дельфин резвился незнакомец. Игриво бил по эфиру плавниками и плыл на слышимый только ему запах вишни. Кисло-сладкий свет смешивался с искрами на гладком теле.
— Она приятно пахнет, твое привидение.
«Не правильно так говорить.»
— Да-да, а теперь помолчи. Самое важное.
Запах вишни усиливался, оплетал мягкой струной тело «Идиома — до дрожи в коленях. Он не мог и мечтать о том, что чувствовал незнакомец, который добрался до урагана в самом центре океана.
Нечто за гранью взора, перед гранью страстей, обратило на дельфина внимание. Голодный ураган порядка заревел. Незнакомец поделился с ним: выплеснул часть живительной влаги изо рта. И с ее уходом «Идиома поколебала несоизмеримая волна отчаяния.
Парень начал задыхаться. Схватился за горло. Согнулся пополам и застонал. Даже он никогда не чувствовал себя столь погребенным. Заживо погребенным под пеленой дикого мрака.
— Ну-ну, выдыхай. Теперь я знаю о ней всё, что нужно…
Й
«Что это вдали кричит?» — Дир указал головой на расколотую гору справа, и шея едва не коснулась земли.
Человек хромал слева, но даже за великой по высоте фигурой оленя видел пурпурный свет. Он опустил взгляд на тропинку. Не желал думать.
— Ну… Мудрецы говорят: это дом богов. Но под конец пятьдесят второй зимы, под конец двадцатого цикла… — безымянный безнадежно высморкался. — Боги мертвы, говорят теперь. Из-за нас. Раньше она напоминала всем, что есть добро. Что есть кто-то, кто борется с концом времен. Теперь напоминает, что есть зло. Конец близок. Так говорят мудрецы.
Дир повернул шею вбок, чтобы лучше видеть дом богов. Маленькие глаза вобрали пурпурный свет и расстелили океаном вокруг изумрудного острова в своем сердце.
«Люди могут убить богов? Это и есть зло?»
— Эта… Мне не шибко знакомо небесное, моя… Одна женщина говорила, что богов надо питать, иначе они погибнут. Но мы их напитали смертью, и они не устояли. Смерть — зло. Так она говорила.
Они погрузились в тишину. Вокруг холмы сменялись холмами. Цветы — цветами. И тропа сменилась проселочной дорогой. К ним приближалась деревня у реки.
Поселение встречало оживленным запустением. У приземистых домов лежали перевернутые ведра с оторванными ручками; собачьи будки стояли пустые; из курятников не доносилось ни звука; и даже не пахло навозом.
Людей они встретили только у самой переправы на другой берег. Пара крестьян в бирюзовых килтах, таких же как у безымянного, но короче, складывала добро на скромную телегу. Гнилое дерево хрустело, однако держалось.
Мужик-крестьянин стащил берет с лысины, уместил удочку с одного края телеги, а с другого — копье и устало почесал ощипанную бороду.
Баба-крестьянка в это время погремела котелком. Положила его на самый верх, туда, где муж бы не достал, и вытерла пот с морщинистого лба, оставив черную полосу.
Когда пара заметила Дира в паре шагов от себя, она открыла беззубый рот и низко поклонилась.
— Швятой Дирнахеил, прощу, благошлави нашу дороженьку, — сказала шепеляво баба и стала хлопотать в телеге.
Отодвинув хвост коровы, которая была запряжена к повозке, крестьянка достала полотенце, развернула и преподнесла хлеб.
«Я не знаю, что есть слава благ.»
Крестьянин вышел вперед и скомкал берет у груди:
— Вы ж дарити подмогу гонимым… Шлете ветер на пути…
Олень смотрел сквозь пару. Голова покачивалась на ветру. Порыв усилился, пушистые кудри задрожали, и малая ворсинка вырвалась, полетела ввысь, к мистическому пурпуру сияния…
И ветер стих.
Спутник Дира прихромал к деревенским, раскрыл кошель на поясе и достал бумагу с зеленым гербом дуба.
— Эта… Мы можем купить ваш хлеб, но не боле.
Баба с мужиком переглянулись и взмолились как один:
— Тогда сведите нас хотя б к белой дороге. Ходят слух, што демоны стали вылезать из холмов. И не абы какие, а сами отродья Балора! — голоса дрожали, и мужик уронил берет. — Наш круг уж к Лироису ушел. Ток мы задержались. Мы… — крестьянка не могла больше говорить и уткнулась в килт; мужик закончил без нее. — Мы дочурку хоронили. Мы совсем одни…
Безымянный посмотрел на опустевшую деревню. Картина страха теперь вылезала из-за углов с письменами, из-под порогов с солью, из запаха можжевельника, тлеющего за щелями домов.
Взгляд безымянного остановился на доме охотника на окраине, но мужчина отдернул его к загруженной телеге. Подломанному копью. Упитанной корове. Неровному колесу.
Он потряс бумагой.
— Не… Не боле.
Баба отдала хлеб, забрала бумагу. Сильно сжала слабыми пальцами — бумага разгладилась, и ни одной складки не осталось на светящемся гербе.
Дир с безымянным обогнули телегу. Переправились по старому мосту на другой берег; в реке плескалась рыба, наслаждаясь жизнью без людей. И они продолжили путь к малозаметному дубу на горизонте.
«Ты не чувствовал, что это добро. Почему обошел их?»
— Эта… Нельзя медлить. Должно добраться до меча, но без проводника — никак… — безымянный отдернул руку: до это он вырывал волосы из белой бороды. — Если медлить что-то злое произойдет. Всё изменится. Вся земля. Так мне показали.
«Но ты чувствуешь другое…»
Безымянный ускорился.
…
Тополиная аллея тянулась на протяжении всего леса. Кроны плотной стеной закрывали вечерний свет. Майский пух мягко опадал, но в темноте, спускавшейся на землю, шелест волокон казался демоническим шепотом, а нежные касания — поглаживанием хвостов.
Безымянный устало хромал по нехоженой тропе. Дыхание человека затруднялось. Он остановился. Откашлялся. И сплюнул мокроту в цепкие кусты шиповника.
— Эх… Пора на ночь ложиться, — сказал мужчина и махнул Диру.
Они сошли с тропы там, где кусты позволяли, но незаметная игла всё же уколола оленя, и голубая кровь смешалась с запахом розы. Это было больно.
— Не к добру… — мужчина услышал, как олень застонал. — Надобно прикрыть рану, а то нас учуют.
Человек сорвал какую-то округлую траву под ногами. Растер в мозолистых руках. Срезал поясным ножом кусочек бирюзового килта. И приложил лист к проколу, привязав к передней голени Дира. Холодный сок приятно остудил саднящую рану.
— Эта… Пойдем отсюдова. Но нам бы далеко от тропы не уходить.
«Что тебя пугает?» — Дир заглянул в слезящиеся голубизной глаза человека.
— Лес… Мой па говорил, что это злое место для незваных гостей. Лесом не овладеть людям никогда. Нужно быть осторожными: погани много прячется. Так он говорил.
Безымянный охотник пошел вперед. Его хромая нога мягче ступала на ветки, едва слышно. Дир старался подражать, но у него плохо получалось: он как младенец наваливался и переламывал всем весом ветки не только под ногами, но и над головой рогами. Мужчина не упрекал. Только что-то понимающе шептал.
Чуть поодаль, но в паре шагов от тропы, земля стала необычно мягче, покрылась волосистым мхом. Безымянный остановился под ивой
Холодный ветер раскачивал повешенные ветви. Солнце окончательно исчезло.
Мужчина расправил складки килта так, чтобы мог укутаться в него и слиться с землей и стволом, если бы только цвет килта был бы цветом его родного клана, а не речного цветка.
Охотник сел на мох. Раскрыл кошель и достал сдавленный, сдобно пахнущий, хлеб. Олень сел напротив.
Человек надломил кусок и протянул Диру:
— Эта… Ты голодный?
«Я не знаю. Что есть голод?»
— Эта… Желание напитаться чем-то, кем-то. Без него люди мрут. Не только они.
«Я не чувствую желания питать себя кем-то.»
Человек кивнул. Отломил протянутый кусок пополам, взял лишь половину, а остальное положил в сумку. Он стал есть, не замечая свежего вкуса мягко хрустящих волокон.
— Ну… Как легенды и говорят… — сказал человек пережевывая. — Дирнахеил — эт свет, лучшее природы. Всё ж правда, что из твоих украденных рогов даже боги не пьют?
Охотник мечтательно посмотрел на гладкую величественность белых рогов. Дир наклонил голову. На усиливающемся ночном ветру слёзы запели о свете.
«Почему? И что такое украденный?»
— Ну… Порой кто-то забирает что-то нужное у другого. Такова жизнь. Но боги справедливо карают воров. Говорят, они видят души, видят, что толкает человека на зло. И вот потому что боги видят настолько ты чистый — боги почитают тебя. Даже Гилиах запрещает охоту на тебя. Так говорят.
Дир услышал хруст сбоку. Повернулся. Не увидел никого и ничего. Вдалеке крикнул неспящий ворон.
Безымянный дожевал хлеб и зевнул. Олень повернулся к нему, к его бледным пятнам и крошкам в бороде. Слёзы пели о чистоте.
«Что есть чистота? И что есть грязь? Как души могут быть злыми?» — Дир не понимал, поскольку видел мягкий свет внутри всех трех прежде виденных людей.
— Ну… Я всё-таки не друид, не как моя… Они говорят, что боги оценивают наши души: следуем ли мы заветам предков. Злых, кровопийц подобных демонам, тех, кто чинит боль ради довольства — наказывают. Они вечно страдают под землей. А добрых ждет покой на островах. Их души перерождаются. Так говорят. Надеюсь, так и есть…
Влага стекала по лицу охотника. Он смахнул ее прежде, чем влага превратилась в лед. Человек поежился. Зевнул. Повешенные листья усилили шепот. Темнота подступала.
Человек вновь достал из сумки хлеб. Отошел за иву пригибаясь. Вернулся без хлеба, поправляя нож за спиной. С заговором на губах. С листом на пальцах. Ночной туман следовал за ним, оседая серыми нитями на белых волосах.
Безымянный дрожал. Сел под тень ивы. Отпил из фляги на поясе и слегка расслабился.
— Надеюсь, колестир, хозяин леса, закроет нас от демонов… Они могут наводить морок. Блазнить во тьме. Нам все ж лучше спать тихо.
Шепот мужчины почти не был различим за шепотом листьев, но Дир услышал.
Они легли в отдалении друг от друга, вжимаясь в кору. И закрыли глаза. Ночь таинственно улыбнулась.
…
Он бежит. Лес свешивает когти. Кто-то плачет. Молит о помощи. Он бежит от тени. Копье в крови. Плач усиливается. Когти рвут кожу. Он бежит.
Поляна. На пне кто-то плачет. Маленький ребенок. Жертвенное дитя? Меховой плащ. Оставлено за стенами? Лес окружает. Здесь некому забрать дитя.
Он без копья. Лес обезоруживает насмешкой. Ребенок плачет. Он тянет руку. Руку помощи тянет в страхе.
Хвост оплетает предплечье. Клыки впиваются в пальцы. Когти рвут кожу. Ребенок смеется. Звериный смех. Лес ревет страхом.
…
Безымянный проснулся во льду: пот заморозился. Мужчина смахнул льдины. Рука с трудом разрезала густой туман ночи, но остановилась в воздухе. Дыхание замерло. Кто-то смеялся в темноте.
Звериный смех раздался за ухом, из коры ивы, но охотник не смел обернуться. Сглотнул. Холодный, острый, страх остался на языке.
Ветер заревел. Сорвал повешенные ветви. Они впивались в лицо человека веером терновника. Смех раздавался в волосах. Человек не смел пошевелиться.
Руки, повисшей в удушающем воздухе, коснулась чья-то шерсть. Нежная. Разгоняющая смертельность тумана своей теплотой. Дир поднял голову. Слёзы пели о страхе.
В темноте танцевали силуэты. Размытые. Рогатые. Руки, как оторванные, развевались на ветру. Они танцуют на тризне по человеку? Диру?
Человек обнял гибкую шею оленя. Зарылся в завитки очага на шерсти. Влага смочила белый пух. И они вместе уснули, сидя, под отдаленные насмешки демонов.
…
К утру о жуткой ночи напоминал только лед на тополином пухе. Безымянный доел половинку хлеба, поблагодарил хозяина леса. И они продолжили путь. К Лироису. К одной из мировых столиц.
Глава 3
Н
«Лесной демон, говоришь?» — спросил «Идиом.
— Не демон! И не лесной! А дух тайных троп, ярости природы, достатка и плодородия. Ты вообще слушаешь меня?
«Прости. Просто… Никак не могу сконцентрироваться.»
«Идиом посмотрел на пелену текста в ноутбуке, но не смог продолжить писать. Пустота наполняла голову. Так же, как и грудь. Он закрыл ноутбук и открыл окно, чтобы освежиться.
Осенний ветер проник в одинокую студию и потрепал небольшой листочек брюквы на подоконнике. Одинокие капли с вечернего неба напомнили о первой встрече с немыслью.
«Так это ты спа… Ты колеса грузовика превратил брюкву?»
— Конечно, а ты думал, что они сами? Я не хотел остаться в теле без рук и без ног.
«То есть это не из-за сочувствия»
— Не верю в сочувствие, — немысль с неуверием усмехнулась.
«Идиом не мог поверить в услышанное. Но предпочел не думать, чтобы не ломать и без того хрустальный образ немысли.
Он посмотрел на росток брюквы. Тот на удивление быстро пророс. Вопрос повис тишине головы.
— Потому что любое растение хочет сблизиться со мной, — сказала немысль.
«Но зачем вообще это брюква тебе нужна? И ты так и не назвал своего имени.»
Немысль задумалась. Молчание затянулось. «Идиом даже подумал, что говорит сам с собой, но немысль вернулась, задушив легкое чувство утраты.
— Ты можешь звать меня Люнденом, наверное… Так будет легче. К тому же мы побудем какое-то время вместе, — неприязнь, которую «Идиом ощущал от немысли в начале, немного растворилась. — Тебе нужна эта брюква не меньше, чем мне.
«Зачем?»
— О боги! Раньше меня просили даровать такую брюкву. Люди верили, что она волшебная, что их достаток расцветет вместе с ней.
«А она волшебная?»
— Нет. Но твоя — особенная потому, что она твоя.
«М-м-м… Я напишу книгу и наполнюсь достатком?»
— Ах… Кусок глины… Посмотрим…
Прилив сил наполнил «Идиома. Он закрыл окно и открыл ноутбук, утопая головой работы. Да, раньше парень не дописывал ни одной книги, но сейчас… Он был готов. Верил, что закончит. Верил, что история будет потрясающей.
…
«О! Она ответила!» — «Идиом чуть не уронил телефон от вибрации.
Незнакомец смог найти мессенджер ВертексКэт. И спустя пару дней «Идиом всё-таки написал ей.
— Претрясно, может ты хотя б главу допишешь сначала? — немысль спросила шелестом бумаги.
«Не могу ждать!»
Парень закрыл ноутбук и закрытыми глазами — чтобы не увидеть открытый пуш-апп — открыл мессенджер.
Аватарка с котом и гитарой сияла вверху, а ниже:
«Привет, vertexCAT, я не бот, не добавляй в чс, пж!)»
«Ты кто? Как нашел?» — и эмодзи с поднятой бровью.
Руки «Идиома вспотели, а сердце усиленно било, заглушая мысли.
«Что мне ответить?»
— Припугнуть? Сказать, что ты демон и заберешь всё, если не выйдет из… Телефона?
«Что? Нет! Ты где такой дипломатии научился? Я лучше сам.»
И он искренне рассказал, насколько преданный фанат. Упомянул свой ник на платформе, добавив, что пропажей Вертекс сильно расстроен.
То ли искренности было слишком много, то ли вечер был поздний, но она не ответила.
«Идиом не мог уснуть без колыбельных Мин с мечтаниями о Мин.
«Она ответит?» — парень смотрел в угол, на одинокую тумбу, которую лунный свет избегал.
— Почему ты так помешан на ней? Это тебя до добра не доведет. Знавал я такого юнца, который влюбился в охотницу. Не простую, а самую лучшую во всём мире. Вместе они под конунгом многое уведали. И юнец решил просить ее руки.
«Она ответила взаимностью?»
— Ну как сказать… Охотница была жрицей Луны. Сердце ее принадлежало богине, так что девушка отказала. По крайней мере, она не послала юнца к йотунам…
«Идиом с тоской отвел взгляд от тумбы. И заглянул в ноутбук. Навел курсор на папку «прошлое», но не осмелился открыть.
«И что он сделал?»
— В конце концов, после череды бедствий, собрал хирд и отправился в плавание. Он не мог жить без нового, поэтому не мог горевать вечно. Будущее гораздо интереснее.
«Идиом кивнул. Он улыбнулся: был убежден, что Мин ответить, и убрал курсор от «прошлого». Парень с интересом приготовился к будущему.
Но что-то, скрытая пустота разбитых осколков, колола изнутри живота, груди. Должно быть, от прошлой истории.
…
Следующим утром Мин ответила, что приятно удивлена, но не может стримить больше. Никогда. Парень подавился лапшой быстрого приготовления. Спазм сковал грудь. Сейчас погибнет, подумал, но откашлялся.
«Идиом спросил у Мин:
«Почему?» — и эмодзи с каплей.
Она прочитала. Но не ответила. Это был конец.
Конец диалога.
Конец череды прекрасных мгновение и конец утешения.
«Идиом отложил телефон и упал на подушку. Грань подушки была точно так же смята, как и много, много дней назад. Грудь превратилась в пропасть, и кровь в висках уже не так разрывала бременем, как пустота.
— Это всё? Ты вот так опустишь руки?
«Зачем стараться бежать если ночь всегда за горизонтом?»
— Эй, я вообще-то на тебя силы потратил. У меня немного осталось, а ты решил скончаться?
«Да.»
— Ох… Кусок глины… Ты не думал когда-нибудь о других человеках? Может, она так же сейчас лежит?
«Она?» — интонация в мыслях выдавала Хатен»’» -Рида.
— А ты думал, что она не человек?
«Идиом взял телефон и написал Мин. Почему-то написал стих: само так вышло.
И как-то так пошло — они разговорились. О каплях за окном таких же, как вчера; о луне за окном такой же, как вчера; об обновлении «Лиги Древних» за экраном таком же, как вчера. Но после и ярче всего другого их печалила новая книга про попаданца, попавшего царским детективом. Реклама была везде: «Идиома даже не спасала броня информационного танка, в который он себя загнал.
Найдя нечто общее в своих печалях, они пожелали доброй ночи друг другу, и парень смог уснуть.
…
Хатен»’» -Рид к вечеру радостно смотрел на растущую брюкву. И радость усиливалась тем, что они с Мин договорились встретиться.
«Идиом забрался в ванную комнату. Щелкнул выключателем. Свет неприятно ударил яркостью.
Парень обнажился и подумал в чистом свете: всегда ли немысль следит за ним? Люнден глумливо молчал.
Но «Идиом почему-то не чувствовал границ между немыслью, поэтому не смутился.
В душевой кабинке, которая не была кабинкой: не отделялась от остальной ванной, — в самом углу кабиночной клетки висела паутина. Внезапный свет потревожил хозяина мрачного узора, паука, и тот спрятался на краю узора смерти.
«Идиом не хотел разрушать его дом, но был вынужден. Хотя бы в силах человека спасти самого паука. Парень приютил на голой руке мягкое тельце и переселил на пол рядом с раковиной. Паук с благодарностью убежал во мрак.
«Вот что такое эмпатия, — подумал «Идиом. — Без нее человек как курица без головы: бегает по зову природы без глаз. Как в современном обществе.»
— Не понимаю, что ты лепечешь. Но в стаде безголовых куриц нельзя высунуть голову и сохранить ее. Их же что-то рубит? Ветра?
«Они рождены такими. Безголовие поголовно стало мутацией. Адаптация генофонда к жестокости природы.»
— Люди всегда рождаются безголовыми. Головы растут с годами.
«Идиом не хотел думать о безголовии: он чувствовал, что его голова отделена и лежит на столе ученых, не патологоанатомов. Парень включил воду, разрушая узор смерти.
Мылся он долго: старался избавиться от неприятного осадка на коже. Нервного осадка — никак не мог.
И он не сразу опомнился, что опаздывает, наверное. Быстро залез в самые серые футболку и брюки, единственные другие — прошлые сушились днями на неработающей батарее.
«Идиом прихватил кислых конфет и остановился у двери. Рука не тянулась к ручке. Не тянулась, точно как обычно, ведь, к счастью, в Город выходить можно было только в крайних случаях.
Был ли он крайним? Живот скрутило. «Идиом почувствовал тягу освободить (-ся). От ожиданий, от стресса, от ничего, пустотой заполняющего глаза, горечью — корень языка.
«Идиом сглотнул.
— Там вишня чахнет, наверняка.
«Идиом Хатен»’» -Рид кивнул, надел наушники и вышел за порог.
Ы
За пологом холма Диру открылся ослепительный вид: на утесе морского берега поднимался белоснежный город. Его белую стену рассекали прожилки столь лиственные, как почерневшая крона огромного дуба, стоящего на самом краю утеса. Соленый бриз разносил вековой запах умирающих желудей. А мрачная тень древа накрывала весь город, но это не мешало белому камню ослеплять и безымянного спутника Дира.
Когда-то давно он сбежал отсюда, но теперь с печалью направлялся к воротам.
С проселочной дорожки они свернули на белокаменную, заполненную телегами, людьми. Многие были изранены. Кровь капала на дорогу и впитывалась, не оставляя следа.
Толпа практически не продвигалась к городу. Некоторые люди в отчаянии разворачивались с проклятиями: «Глаз Балора б на этого молодого царя», — и в свободе в сердцах уходили куда-то на запад.
Никто не замечал Дира, но все расступались перед ним. Олень со спутником прорезали очередь до самых ворот, где стояло четыре стража по бокам и один в центре дороги.
Те стражи, что были позади центрального, носили крестьянские килты и неуверенно держали дешевые копья. Это были рекруты. Рекруты, которые всё еще были на военных сборах и, в отличие от безымянного, теперь неизвестно, когда вернутся домой.
Одинокий же выделялся среди других стальными доспехами и шлемом с зеленым ворсом поперек. Он выставил вперед перчатку (три средних пальца свисали) и сомненно приказал остановиться.
Воин продиктовал указ молодого короля слово в слово: в город пускают только тех, кто может заплатить взнос. И стражник неловко поглядел вверх, на Дира.
Безымянный достал из кошелька больше половины бумаг, но солдат добавил: «С каждого», — и олень почувствовал сожаления внутри спутника: хватило б на двоих, если бы охотник не заплатил слишком много за хлеб.
Вместе с этим он почувствовал и угрызения воина: мужчина не хотел красть благородство оленя, но приказ — есть приказ.
«Что есть приказ, если нет веры в добро?» — спросил Дир у солдата.
Воин открыл рот, но не смог ответить ничего. Дир наклонил голову, и тень могучих рогов упала на человека, слёзы запели холодом, и у того подкосились ноги. Страж пропустил, опустив с почтением голову.
Они вышли на безвольную улицу, которая поднималась прямиком к огромному дубу, Кран Мору, божественному семени. Городские бегали с одной стороны на другую и не замечали гостей. Безымянный повел за собой Дира, осознанно петляя в белом лабиринте.
На перекрестке, на деревянном помосте, стоял голосистый человек в пестрых одеждах. Его окружал отряд стальных воинов. Металлические люди блистали готовностью к бою. Дир подумал, что это и есть царь.
Человек властно поставил одну ногу на ящик, а другой рукой держал свиток.
— Слушайте! Слушайте, люди. Новый указ царя! Из оборота окончательно изымаются монеты. А также иные запасные металлы, будь то наконечники из железа или клинки из бронзы. Всем надлежит сдать металлы в орден Нибудана, где взамен будут выданы бумаги равной стоимости.
Но люди старательно избегали этого перекрестка, поэтому мало кто слышал.
Безымянный ненавистно высморкался и тоже ускорился. Но спросил у Дира:
— Эта… Что ты сказал солдату у ворот?
«Не более того, что рождалось у него в сердце.»
Мужчина кивнул. Справа из земли вылезала высокая башня, к которой они теперь и направлялись.
Диру казалось, что здание пребывало во многих местах сразу или же вовсе нигде: треугольные зубцы на верхушке сменились на квадратные, и башня наклонилась, олень наклонил вслед за ней голову — башня перебежит на сантиметр вбок и испарится, но после встанет, как обычно, безразлично.
Люди вокруг не замечали этого, как не замечали и Дира.
Вблизи сооружение оказалось гораздо стабильнее. Только ворота открывались и закрывались от многих посетителей. На уровне глаз Дира, над воротами, висел герб с тропой к солнцу.
— Эта… Дирнахеил, тебе пора меньше стать, видимо.
«Могу ли я?»
— Ну… Как говорят легенды. Боги даровали тебе шепоть своих сил: Изгерут дала силу изменяться рекою. Так говорят легенды.
Дир посмотрел туда, где раньше высилась расколотая гора, но выступы домов закрывали ту красоту. Только пурпурный свет вдалеке поднимался к небесам.
Олень чувствовал веру спутника, но не понимал: не ошибаются ли люди?
Дир помотал головой. Слёзы пели об утрате.
— Эта… Тогда мне придется одному, — сказал безымянный, выплюнул горькую мокроту и скрылся за вратами.
Дир остался ждать не идя, поскольку более не знал, куда следует.
…
Безымянный попал в шумный зал. Пол был выложен мрамором, на стенах висели гобелены с героями мифов. Наемничьего вида люди сидели под ними на лавках и о чем-то ругались, а торговцы, наниматели, расталкивали друг друга, спеша по делам. Бряцали сумки, мечи, кружки и книги — весь хаос освещал золотой свет сотен свечей на серебряных люстрах.
Спутник Дира чувствовал себя неуютно и, не теряя времени, похромал на запах затропных трав и свежих денег.
В дальней части стояла стойка с несколькими окнами, за которыми скучали городские девушки: их ногти были ровно подстрижены.
Из-за стойки вышел мужчина с немолодым лицом, тюрбаном на голове, прохрустел мимо песчаными пластинами доспеха и скрылся в толпе.
Безымянный подошел к одной девушке за окном. На ней был хлопковый наряд без рукавов, холодный, взгляд серый и на красной коже красные полосы у глаз.
— Чем орден Нибудана может Вам помочь? Если Вы сдавать железяки, то это в крайнее окно, — спросила девушка с диким акцентом у безымянного и махнула в сторону давно пустого окна.
— Эта… Нет… По чём проводники?
— Вам докудова?
— Ну… Вы знаете, где из камня торчит красный меч?
— М… Да… Щас… Ховиношт… — девушка потянулась к счётам под стойкой — на ее стороне было углубление — и прикинула какую-то заоблачную сумму.
— Но… Это обдирательство! — сказал безымянный, повысив хриплый голос, покашлял и шмыгнул носом. — У вас нет дешевле?
— Мужчина, Вы хотите попасть на другой конец континента за несколько часов, и дешевле заплатить? Тогда поищите другой такой же орден где-нибудь, — она язвительно улыбнулась.
— Но… У меня важное дело! Сам Дирнахеил был послан богами, чтобы вести меня!
Девушка оценила взглядом сопливый нос, неухоженную бороду, порванный килт, мозолистые руки, которыми охотник указал за отрытые ворота, но через плотную стену людей ничего не было видно, кроме мужчины в тюрбане, вернувшегося в здание.
Девушка закатила глаза и сказала:
— Я не знаю, кто это. Мы же взрослые человеки, не надо мне рассказывать сказки про богов…
— Тогда… Приведите вашего главного! Мне нужно с ним говорить.
— Мужчина, не разводите сценки, у магистра встреча, а после — еще десять стотысяч, ему некогда принимать всяких об…
Ее прервали.
Мужчина в тюрбане остановился рядом с безымянным, возвышаясь на две головы, и поставил смуглую руку на стойку. Седая борода его была связана шестами, кожа под ней сморщенной и безжизненной, а глаза… Черные глаза сверкали вечностью, и он таинственно улыбнулся, когда краем заметил взгляд спутника Дира.
— Ну-ну, не грубитесь посетителям, госпожа Киппа, — сказал он с забытым пустыней акцентом и обдал всю залу запахом чеснока. — Если позволите, он украдет этого господина.
Не получив возражений, пустынник отвел безымянного в укромный угол за стойкой, где тишина свалилась на них, а запах чеснока и трав навис куполом.
— Может он узнаться, как Вас зовут, господин? — спросил пустынник.
— Лонар…
— Какое складное имя! — мужчина воскликнул, и песчинки в горле задрожали. — Вы можете, полагаю, звать… — он задумался, как будто придумывая себе имя, — Саффаром. Саффар побудет вашим проводником, господин. На время, полагает.
— Ну нет… У меня нет столько денег.
— Право, господин. Всё совершенно бесплатно. Саффар видел Дирнахеила, как Вы его назвали, и очень, признаться, поражен. Саффар был бы рад помочь духу и, выходится, Вам заодно. Идем?
Лонар последовал за проводником с недовольством: всем известно, что неприкаянные раскололи Олимп, и охотник предпочел бы никогда не видеть Орден, но выбора не было… «Бежать…»
Улица встретила их поднявшейся пылью. Люди так и сновали, огибая незаметную фигуру гигантского оленя и ненавистную фигуру Саффара.
— Эта… Почему они не замечают Дирнахеила? — спросил Лонар
— Они просто не верятся. Вот и всё. Не верят во что-то большее, за ступенной гранью их власти. Удивительно, что Вы его видитесь…
Мужчины остановились в кольце вокруг Дира, и пустынник почтительно склонился; нефритовое кольцо на его шее коснулось земли.
Выпрямившись — он доставал тюрбаном до основания шеи оленя, — Саффар повел их на рынок и попутно объяснил основы странствия по тропу.
…
Площадь располагалась рядом воротами. В центре, прямо из белого камня под ногами, рос маленький дуб, в тени Кран Мора. Листья дуба дрожали от дыхания толпы, и на них сверкали морские капельки, не таившие из-за холода людей и необычно холодного мая.
Вокруг одинокого дуба тянулись лавки. Их было немного, несколько сотен. Другие торговые площади были гораздо больше, но они занимали элитные места под великим дубом, а эта была для людей победнее.
Продавцы пытались выделиться кто как мог. Одни украшали прилавки заграничными узорами на лентах. Другие, совсем бедные, ярче всех кричали.
А был такой, кто позволял гладить прозрачную птицу на плече. У него Саффар купил связку чеснока и дурнопахнуших трав. Его кошель был набит туго; и то ли от этого, то ли из-за нефритового кольца неприкаянного, но торговец отказал в скидке и даже наоборот задрал цены.
У другого продавца во мраке переулка проводник взял серебристую бутыль, обернутую шелком. Живым шелком. По белой ткани ползли черные узоры и не давали рассмотреть внутренности бутыли.
Закончив с покупками, они направились к стойлам у ворот.
Саффар зашел и развязал верблюда. Зверь мирно что-то жевал, но, заметив за безопасной крышей великого оленя, не захотел выходить.
— Тише, Хупех. Ты разве не припомнишь легенды о Дирнахеиле? — верблюд закрыл глаза и задумчиво дожевал свой обед, а после как бы кивнул. — Умный мальчик.
Пустынник похлопал по спине питомца, вывел из стойла и пристегнул седельные сумки.
Саффар обратился с напоминанием к Диру, на которого уставился верблюд, и к Лонару, который уставился на верблюда:
— Самое главное — вера, хорошо? И не сходитесь с тропа.
Они кивнули, и отряд вышел за ворота, пробиваясь сквозь толпу.
Саффар приставил нефритовое кольцо к глазу, что-то пробубнил и растворился на тропе вместе со своими спутниками. Никто даже и не заметил.
Часть II
Глава 4
Е
Солнце уже не светило в спину «Идиому. Парк опустел, и под обнаженными березами проходили только потерянные в городской суете, которая срывалась за полупрозрачным забором.
Где-то здесь была и Мин. Беспокойство нарастало: парень прошел почти всю аллею, но так и не увидел розовую куртку с капибарой. Новая волна спазма скрутила живот. Он опоздал?
Из серых брюк «Идиом достал телефон в надежде увидеть уведомление, что больше не надо никуда идти. Никогда. Но экран был мертв. Спазм опалил и грудь.
Парень с досадой опустил телефон и заметил чуть дальше мерцание розы на грациозности лавки. Он выдохнул. И ускорился.
Не розовую, а рассветную куртку подсвечивала последняя модель премиум смартфона; твердые пальцы оплетали посеребренную крышку, и «Идиом заметил татуировку бабочки на кисти с ангельскими крыльями.
Серо-красная листва застонала под кроссовками. Девушка подняла глаза. Лаймовые аккорды растекались по ее просторной радужке, почти настолько же вольной, как и у аниме аватара. Одну сторону лица прикрывала струна волос. Мин натянула ее за маленькое ухо, и ночные переливы сыграли на пряди, раскрывая тонкие губы, потрескавшиеся на холоде. Верхняя, как вершина рояля, приоткрывала белые молоточки зубов.
«Идиом снял наушники.
— Идиом? — спросила она с диссонансом в голосе.
— Д-да, Мин? — спросил он с волнами в голосе.
— Да, ты немножко опоздал.
— П-прости… Потерялся в душе.
— Хорошо, что нашел тропу, — улыбнулась она и вознеслась.
Аромат незрелой вишни струною смял «Идиома. Тело содрогнулось.
— Летс гоу! Там уже начали, наверное.
Они покинули аллею вместе и направились вдоль широкой улицы. Автомобили ревели, проносясь мимо, заглушали смех одиноких парочек на улице, но «Идиом слышал только удары сердца и пустоту тишины. Неловкую паузу.
Чувство неуместности рядом с ней бременело сильнее духоты, от которой люди прятались за куртками. Он не знал, что сказать…
— Почему она из экрана вышла другой? Я думал, что она красивее, — спросила немысль.
«Красота — бабочка, — и есть она, поэтому другая.»
— Можно приземленнее?
«В нашем мире можно измерять лицами.»
— Что?
«Правду.»
Немысль пропала, усугубляя тишину.
«Идиом случайно сблизился с Мин плечами, но девушка повела ими, поправляя куртку, коснулась крыльев на руке и отдалилась.
«Идиом покрутил сиреневую прядь и почувствовал во рту сухость. Достал конфету. Бросил в рот. Словил взгляд спутницы.
— Эм… Хочешь конфету?
Она кивнула. Он поделился.
Но его лицо приняло испуганный вид, когда ее лицо искривилось.
Она посмотрела на него со складками над бровями. Он посмотрел на нее с морщинками на носу.
И оба искренне рассмеялись.
— О май гаш, у тебя такой искренний испуг, — сказала Мин в перерывах между смехом.
Но после резко подняла брови еще выше и закашлялась.
«Я всё испортил!» — подумал Хатен»’» -Рид.
Он в панике закусил губу, поднимал руку несколько раз, но все же решился ударить между ее крупных лопаток. Девушка помотала головой и остановила ладонь парня. Откашлялась. Вздохнула и провела рукой по лицу.
— Не люблю кислое, — сказала Мин, но замялась, словно слова опередили мысленные смыслы.
— Ты всё испортил, — сказала немысль.
«Идиом пожалел, что вышел из дома и под ногами не оказалось пропасти в бездну. Как теперь смотреть ей в глаза?
— П-прости… П-пожалуйста… — ответил «Идиом и опустил глаза, закусив губу сильнее; кровь пустоты просочилась в рот.
— Да не парься, всё ок. У тебя сейчас лицо даже смешнее.
Она замялась снова, но тепло улыбнулась, и тело обдало бо́льшим огнем. Парень выдохнул и неловко улыбнулся в ответ. Мин подняла руку, словно хотела потянуть «Идиома, но коснулась крыльев на другой кисти и сказала:
— Не стой как столб! А то пропустим всё. Пошли, недолго осталось.
К
Саффар словно прокладывал троп впереди: перед ним расступались водянистые очертания, поднимавшиеся к небу. Троп был достаточно узким, чтобы вместить всех. За волнами менялись пейзажи.
Изрезанные ледяные хребты плавно перетекали в джунгли: акации вырастали из снега, разбросанные камни меняли цвет на лазурно-белый, ограняли лепестки, и резкий запах целого поля пестрых цветов пробился к Диру. Он чувствовал удивление со скользкими нотами беспокойства в Лонаре, который спросил:
— Эта… Как вы так меняете мир?
— В том то и дело, что не меняем, господин. Уже нет… Скорее тропы нас меняют. И поэтому Саффар бы предпочел не раскрывать тайны Ордена. Для Вашего блага, — ответил проводник через плечо, странно-грустно улыбаясь.
Он вел верблюда рядом с собой и приглядывал за ведомыми.
Зелень в миг выцвела, звуки заглохли, и за волнами раскинулась пустыня с огненным кратером вдалеке. Столпы пламени выпрыгивали из огромной воронки и как маяки какое-то время сопровождали группу.
Кратер был огромным, даже для Дира, он подумал: «Могло ли солнце родиться из этих песков?»
Со своей высоты олень смотрел, как одинокие песчинки скатывались в жерло и испарялись от жара.
Но олень не увидел того, что испугало Лонара. Гибкая шея опустилась, чтобы посмотреть.
Рядом с ними, у самой пелены, стоял мясистый кактус. Из основного стебля выставлялись две длинные руки с зазубренными иглами. Зоркий глаз Дира замечал осторожное дрожание кактуса. Ветер был слабый.
— Это… Растение странное, — сказал Лонар и высморкался на троп.
— Верьтесь, господин. Всё будет хорошо. Троп отделяет нас бескрайним миром от того, что за ним, хоть так и не кажется простому глазу, — Саффар ответил спокойно, но схватил поудобнее хопеш на бедре.
Лонар разрезал взглядом кактус. Левая нога хромала медленнее. Рябь на стенах тропа тоже замедлилась. Мужчина заскрипел зубами и достал нож из-за пояса, и тогда песок зашевелился.
Стебель приподнялся, снизу показался панцирь, а сзади вылезло жало. Игольчатыми руками монстр попытался схватить Лонара. Натянул водянистую ткань. Рябь соприкоснулась с иглами. И порвалась.
Завеса спала. Пыль ворвалась в легкие мужчины — он закашлял. Отпрыгнул от смертельного захвата, но уронил нож.
Монстр беспорядочно бил жалом, не попадая ни по кому.
Саффар запрыгнул на верблюда и закричал им бежать в тот момент, когда песок стал вибрировать.
Дир устремился за проводником. Земля уходила из-под задних ног, образовав воронку. Мерзкий шорох хитинистых ног пытался достать оленя — не смог.
Дир пронесся мимо Лонара, который начал отставать. Край воронки подступал. Олень почувствовал сильный страх человека — страх смерти — и развернулся.
Поровнявшись с охотником, он низко подогнул лапы. Мужчина залез на спину.
Край воронки завладел ногой Дира. Олень стал скатываться вниз.
Жало ударило в голень. Олень заревел. Но из последних сил передних лап смог вырваться из ямы.
Лонар обхватил руками гибкую шею, и они отбежали от смертельного кактуса.
Яд с задней ноги размыло по всему телу — мышцы Дира парализовало. Он упал, отправив в песок наездника. Что-то хрустнуло.
На самом деле, Дира чувствовал свое тело настолько слабым, что даже без яда не мог бы бежать с кем-то на спине дольше минуты.
Саффар развернул верблюда и направился к ним.
— Разве нельзя иметь хоть чуточку веры? — спросил он, спрыгивая с Хупеха.
Лонар не ответил, прокашлялся и посмотрел на оленя, рядом с которым лежал отломанный рог и россыпь серег.
— Прости, — сказал мужчина и отошел отвернувшись.
Саффар полез в сумки, но случайно уронил статуэтку. Это была женщина, вроде бы, но с мужскими и животными чертами. Вместо головы была бычья морда. Нефритовая фигурка расставила руки и ноги так, что можно было разглядеть голые формы во всех деталях. Из рук стекали волны.
Лонар заметил статуэтку, и пустынник, потемнев, схватил ее, засунул обратно в сумку.
— Это… Изгерут? Странные виды ее… — спросил Лонар и смущенно высморкался.
— И да и нет. В Куалантоке свое видение бога воды. Но Саффар бы предпочел не говорить об этом, — глубокое давнее разочарование, вина и, видимо, стыд наполнили мужчину.
Пустынник аккуратнее достал из сумок душистые травы, ступу, пест и начал готовить противоядие. Он качал головой, поглядывая на Лонара, который снял с пояса полупустую флягу и отпил.
«Что есть прощение? И что есть вина? Я чувствую в вас обоих», — Дир не мог поднять головы, и только бирюзовые слезы колебались на знойном ветру.
— Эта… Мой отец говорил, что вина делает нас слабее. Мы колеблемся и допускам зло. А прощение — это дар, который нужно заслужить. Так он говорил, — влага проступила у края голубых глаз, и Лонар не мог смотреть на оленя, поэтому смотрел на свою тень.
«Дар…»
— Дар? Господин, Саффар полагает, что каждый заслуживает этот «дар» от рождения потому, что мы все ошибаемся, — проводник перемолол травы, скинул смесь в миску и подошел к оленю. — Поэтому Саффар и прощается Вас, пусть Вы чуть не убили Дирнахеила. Яд езан’босоло смертельный обычно, знаете? Но, полагается, великий будет в порядке.
В пустыннике беспокойство за другую жизнь затмевала прочее.
Он залил микстуру в маленький рот оленя и сказал, что надо подождать. Олень почувствовал недовольство Лонара: он не мог ждать.
Саффар сколотил навес над спутниками из ковра и двух штырей, а другую часть прикрепил к Хупеху. Сел на песок и спросил:
— Как же Вы, господин, встретились Дирнахеила? И зачем вам Оцел Ждрой? — словив непонимающий взгляд, он уточнил: — Меч в камне.
Лонар вздохнул, невольно взглянув на разбитые слёзы на песке.
— Эта… Сложно… Он… Вестник Гилиах, наверное. Говорят, она ведает вещими снами. Она показала мне судьбу, — заключил мужчина, вспять переводя взгляд на свою тень.
— Но, господин, позвольте… Саффар сколько мифов ни собирал, а везде говорилось, что богиня луны предпочитается наблюдать, а не действовать. Полагается, вещие сны — это случайные стрелы, которыми она промахивается на охоте. Они не ведут. Не показывают судьбу. Только незначительные события, — Саффар поглаживал шесты бороды думая.
— Ну… Мои сны не такие.
— Знаете, с другой стороны Саффар много слышал о демонах снов. Ваши брудши, к примеру. Насылают морок, упиваются страхом, а когда надоедает, то вырывает грудное сердце. Не думаете, что Вас может водиться за нос? Полагается, он боится запаха вереса и…
— Не думаю…
Саффар красноречиво развел руками. Ждали они в тишине, а когда Дира отпустил яд, они собрались и пустынник повел их дальше, напомнив вновь о вере, хотя сам не верил больше в Лонара.
…
Из песка за водянистой пеленой выросли горы, ощетинились камнем. Между ними прорезалась долина. Земля имела странный пепельный оттенок, но, казалось, восстанавливалась после смерти.
Путники сошли с тропа.
Оказались они на дороге к монолитной крепости, задняя ее часть уходила в скалу. Солнце перевалило за высокие пики, слегка нависавшие над долиной, и, видимо, здесь вечер наступал немного раньше, поскольку растения у дороги готовились ко сну.
Саффар повел их было к непробиваемой стене, за которой виднелась башня-близнец той, что в Лироисе, но Лонар остановил его.
— Эта… Укажи, где меч.
— Вы, господин, разве не хотите обождать за стенами? В Ховиноште ночью опасно.
Герой переминулся. Его пугали неизведанные ночи чужой земли, ведь и родные были страшны. Но страх, что Лироис сгорит в демоническом пламени и Лонар не найдет себе места в другом мире, — этот страх был сильнее.
— Эта… Нельзя откладывать. Мои видения важны как никогда.
— Саффар уважает Вашу, господин, веру. Пусть она не всегда сильна, — он поклонился, но Лонар поморщился.
Проводник указал вдаль, прочь от города, и теперь путь Дира со спутником лежал к семи холмам на горизонте из загнутых гор.
Глава 5
О
«Идиома встретил запах свежей бумаги. Как будто здесь он и возникал в целом мире, но это был всего лишь клуб любителей книг на «безбрачной» улице. Была она так названа, потому что прилегала к мосту, с которой кто-то вечно воровал замки влюбленных.
Хотя, как оказалось после, здесь и вправду рождались книги: клуб располагался под полом, в подвале, издательства. Свет был приглушенным. Мин вела по коридору с новой краской. Два стула валялось у стены. Кто-то забыл очки десятилетия назад на старомодном, даже по тем годам, комоде. Всё напоминало винтажную конфету в новой обертке.
Они подошли к двери и услышали прежде других теплый, как костер, голос за дверью.
Мин посмотрела на «Идиома. Почти треугольные остротой зрачки изучали готовность на его лице. Хатен»’» -Рид не знал, был ли готов к чему-либо, поджал губы и кивнул. Она толкнула дверь.
Свет в комнате оказался в разы сильнее, изобличал тени стульев — один стул, словно лишний, стоял в углу всеми замечаемый. На стульях в центре сидели кругом, друг напротив друга, немного людей — часть из них была пуста. В воздухе повисла разочарованная пауза.
Они были увлечены обсуждением новой книги, «Перенос внутрь», которую держал в тонкой руке человек-спичка. Его пыльноватая кисть была центром круга и не сочеталась с блестящим кофейно-клетчатым пиджаком; в кармане, у сердца, выставлялся платок с неровными инициалами «Х. Ф.»
Мужчина развернул к новеньким яркие глаза цвета забродившего шампанского.
— О, миледи Хинт! А кого это Вы привели в наш скромный клуб? Рабочий уже, между прочим, тридцать минут, — он постучал по руке, словно там были часы, но чувство времени у него было глубже кожи.
— Мистер, прощу прощения за опоздание. Это «Идиом. Он… — Мин посмотрела на парня, который пальцем наматывал сиреневую прядь и опускал глаза, — он хотел посмотреть, послушать.
— Ну что же вы тогда стоите, молодые дарования? Проходите, присаживайтесь. У нас, к сожалению, мест еще много. Целых двенадцать, если считать те, что в коридоре. В точности как в знаменитом романе. Кто-нибудь читал?
Он обвел всех членов клуба, четверых — как и пустых в будущем стульев в центре, — и разочарованно добавил:
— Эх, молодежь… Теперь в мире такое перенасыщение книгами, что классику разве что в школе читают. Но, к счастью, в школе не учат, как читать! Для этого мы и здесь! Учимся читать!
Спичка залилась искрами смеха, столь яркого, что даже «Идиом улыбнулся и сел подальше от других.
К нему присоединилась Мин и поддержала улыбку. Как, кажется, и юноша через два места от нее.
Исподлобья догорали два, кажется, серых огня. Полноватым пальцем он стучал по невыразительному подборобку и, кажется, о чем-то даже думал, но грустно нависшие, до самого подбородка, брови скрывали мысли.
Притом одет юноша был по последнему плачу моды, кажется, хоть и безвкусно: скользкая куртка из прошлого века, широкие штаны завтрашнего дня, которые задирались до коленей и открывали высокие носки в кедах, танцующих неритмично.
— Мы обсуждали вот эту замечательную книгу, — повернулся человек-спичка к «Идиому и поболтал кирпичную обложку, словно изысканный бокал, наслаждаясь ароматом. — Вы знакомы с ней?
Все глаза, особенно тусклые серые, устремились на новенького. Духота, которая, как он думал, прошла, вновь напомнила о себе. Кожу изнутри растянули тупые иглы.
— А! Претрясно ж, только пришел, а все тебя слушают! — сказал Люнден.
«Я же опозорюсь!» — подумал парень.
— У нас вот позор так позор — на скале умереть. Ты ж не собираешься?
«Смогу ли.»
— Смогешь. Пока не потеряешь голову на плахе — это не позор.
«Ты просто не знаешь нашего мира.»
— Мне и не надо. Люди одинаковые, пусть и мнят себя изме́ненными.
«Идиом сглотнул. Он ощущал взгляд рядом с собой тяжелее остальных. И не знал, хорошо ли это. Мин будто невзначай толкнула его кроссовком.
— Д-да, конечно, она везде, — сказал наконец парень.
— Отлично! Наш разговор зашел о ценности этой книги. Милорд Даккер, — он указал на человека, поправившего утонченные очки, через два стула от «Идиома, — считает, что ценность ее в крайнем вреде для общества. Вреде идеи, что человек может контролировать реальность. И он заметил, что автор не может считаться писателем, — человек в очках деликатно кивнул.
— А милорд Логерман, — в этот раз мужчина указал на пухлые серые огни, — возразил, что популярность книги доказывает обратное. Доказывает, что она востребована. Ценность ее несчетна. И автор, безусловно, достоин быть «в топе», как он выразился, — Логерман превосходительно ухмыльнулся.
«Идиом ощутил ужас во рту и достал конфету, однако кислинка не сильно помогала расслабиться, поскольку он понимал, к чему всё идет. Парень начал крутить прядь, заранее продумывая ответ.
— Так вот, Вы не хотели бы поделиться своим мнением по этому поводу? — сказал человек-спичка и яркие пузыри вскипели на его глазах.
— Я-я… Н-не уверен, что могу рассуждать об этом. Не читал книгу.
Логерман фыркнул и сказал:
— Конечно. Все вы, зумеры такие: к ответу призывают — молчат, — на вид он не был сильно взрослее «Идиома: не больше двадцати трех; «Идиом не мог понять, чем так разозлил его.
— Ну же, милорд Логерман, не торопитесь с выводами, — сказал мужчина с книгой, погрозил пальцем и повернулся к обвиняемому. — Я не прошу Вас, молодое дарование, критиковать книгу, потому что это моя работа. Мне куда интереснее Ваша точка зрения насчет ценности любой книги как таковой.
Хатен»’» -Рид услышал заинтересованный вздох той, кто обрек на это. Но в суете он забывал думать, и ему сложно было начать сейчас.
— Я-я думаю, что ценны только те книги, которые приносят что-то уникальное. И уж точно не распространяют ересь на серьезных щах! — с каждым словом эмоции закипали в «Идиоме.
Логерман снова усмехнулся и контратаковал:
— Уникальные? Никому в два-кей-двадцатых не нужны «уникальные». Люди читают только то, что привыкли.
— Это неправильно! — возразил «Идиом. — И писатели должны бороться с этим!
Даккер стал кивать, как и его соседи, как и Мин, насколько парень мог видеть краем глаз.
В профиль она была прекрасна.
Человек-спичка заинтересованно вдохнул.
Логерман быстрее стучал пальцем по подбородку и стопой по полу.
— С обществом невозможно бороться. Если пытаться — ты окажешься лузером с дырявыми карманами. Твои книги тупо не будут читать, — крикнул Логерман, голос его был и до этого излишне громким.
— Лучше сохранить совесть чистой и умереть, чем уподобляться мракобесию, почивать на лаврах.
— Чел, ты угараешь? Все думают о деньгах. Мир такой. Даже ты. И ты этого не изменишь. На свалке место «визионерам». История их забудет из-за других.
«Идиом покраснел. Как человек может быть настолько циничным? Он сжал кулаки. Хотел перейти на неконструктивный диалог: слова задевали его до живота, но Мин опередила.
— О май гаш! Никто не любить выскочек, — она многозначительно посмотрела на Логермана, и тот сжался. — Истинный писатель должен привычное представить новым и не терять уникальности!
Ее минорный голос перескочил на октаву повыше. Слегка надломился. Мин покашляла и, осознав, что люди теперь смотрят на нее, поправила куртку закрываясь.
Но остальные члены клуба поддержали ее аплодисментами. «Идиом тоже.
— Отлично, миледи! Полностью согласен с Вами! — сказал человек-спичка. — И, к сожалению, время подходит к концу, поэтому давайте на этой ноте и закончим. Всем спасибо, что пришли. Хорошего вечера.
Л
Издали меч в камне или Оцел Ждрой, как его назвал пустынник, казался малой шпилькой, которая по воле чуда пронзила холм. Вблизи он таким и остался. Солнце окончательно скрылось, и меч излучал тоскливое алое сияние.
Дир чувствовал печаль, заключенную в лезвии, но не понимал почему. Возможно, меч устал выставляться веками из земли? А может, скучал по крови? Он не знал. Не знал и, что лучше.
В холм, высотой со стену, уходила шахта, но выглядела она истощенной, хотя редкий стук кирок всё же раздавался. Вход охраняла пара воинов в гамбезонах с алыми копьями.
По неведомой причине Лонар остановился в отдалении от холма, у леса, и сказал:
— Эта… Подожди здесь, Дирнахеил.
«Почему? Я чувствую в тебе противоречия. Что ты собираешься сделать?»
— Я… Ну… Должно забрать меч. Это самое главное.
«Это правильно?»
— Дирнахил… Не время сейчас думать об этом. Времени нет. Ты же видел, в Лироисе, люди бегут в страхе. Во снах… — он почесал нос и олень заметил, что белое пятно под ним разрослось, а на другой стороне, под бородой появилось такое же. — Всё исчезнет. Не будет дома людям…
«Стремления к добру делают злой поступок правильным?»
— Не знаю… Но должно что-то сделать. Так говорят боги. Подожди здесь, — сказал Лонар.
Он отпил из поясной фляги остатки, повесил с разочарованием пустоту на пояс и вышел из леса.
Олень наблюдал, как фигура испарилась, слилась с серым пейзажем. Большим кругом Лонар обогнул холм и начал взбираться на него так, чтобы стражи не увидели.
Дир чувствовал боль не только меча. Кража. Лонар думал о краже, и чувствовал, что это постыдно.
Стыд. Что это всё значит? Слишком много.
Ветер усилился. Слёзы пели слишком много.
Почему он делает это? Разве нет другого выхода? Он оставил Дира, чтобы не мешался. Но разве Дирнахеил, тот, на кого верующие смотрят как на бога, мог бы мешаться?
Дир — Дирнахеил?
Чувствительный глаз оленя видел, что Лонар добрался до меча и замер.
Как бы поступил Дирнахеил? Слёзы пели о томлении. Томлении в сердце.
Ветер заревел вокруг оленя.
Лонар достал меч, и округу заполонил крик боли. Многовековой боли меча.
Стражи снизу подскочили и побежали на холм.
Лонар, мучаясь от боли в ушах, хромал вниз по склону. Воины нагоняли.
Тот, кто дарит подмогу гонимым, как бы поступил?
Ветер великим потоком направился к Лонару, подхватил его и поднял в воздух. Он по привычке двигал ногами, но и без этого летел в сторону Дира.
Пролетел над головами стражей. Они пытались попасть копьями, но не доставали.
И Дир столкнулся с сомнениями. Он не понимал: правильно ли это. Если поступок не чувствуется добром…
И ветер стих.
Лонар упал в дюжине локтей от солдат. Они подбежали и стали пинать мужчину.
Дир чувствовал боль. Почему люди делают другим больно?
Чувствовал ярость. Почему люди так могут ненавидеть других?
Чувствовал вину. Не только перед Лонаром, но перед Дирнахеилом.
Из шахты выбежала еще пара стражей. Они попытались забрать меч, но рука Лонара взмахнула, ведомая болью. Памятью клинка. Страж, ровесник Лонара, упал без головы.
Остальные воины выбили меч. Один забрал его.
Двое других избили Лонара яростнее. Подняли полубессознательное тело и потащили в сторону города.
Когда они проходили мимо леса, один, юный, со шрамом от когтей на скуле, заметил Дира.
Бирюзовые слёзы оленя пели об утрате. Не столько об утрате спутника, поскольку он был жив, сколько об утрате чего-то другого.
Слеза проступила у чувственного глаза.
Юный страж что-то сказал своему седому товарищу, но тот отмахнулся: повидал многое, чтобы дивиться.
Что же делать Диру? Что же будет правильно? Прощение… Дар, которого достоин каждый.
Воины отдалились, и олень последовал за ними в город.
Глава 6
Е
Логерман резко встал. Его глаза сжигали «Идиома, которому и без них было душно. Странный ненавистник что-то пробубнил и вышел первым из клуба.
— Он на тебя так смотрел, будто ты его жену украл, — немысль посмеялась, но засомневалась: слишком Логерман выглядел яростным. — Ты же не крал?
«Не думаю. Я его впервые вижу. Как он может так ненавидеть меня?»
— Может, ты его место занял? Поди разбери, что в головах у людей на самом деле творится…
Остальные члены клубы вышли за дверь, и в маленькой комнатушке с запахом винтажно-новой бумаги остались только Мин, «Идиом и человек-спичка, который что-то изучал в дипломате в углу.
Девушка схватила руку парня, но в тот же момент отпустила и просто поманила к…
— Мистер Фаст.
— Да, миледи? — спросил мужчина через плечо.
— Может ли в клуб вступить «Идиом?
Парня пронзило стрелой в самое сердце. И пусть в комнате стало просторнее, духота вновь ощутилась сильнее. «Идиом боялся, что Мин заметит, как он потеет от нервов. Сглотнул.
Мужчина в клетчатом пиджаке энергично развернулся, поднял брови, улыбнулся и обратился напрямую к Хатен»’» -Риду:
— Ого, милорд, я очень рад, что Вы хотите присоединиться к нам. Боюсь, мы не представлены должным образом, — он протянул аристократичную руку. — Хиран Фаст, литературный критик, редактор «Книжного змея», блогер и основатель этого скромного клуба молодых дарований!
Тяжесть тянула руку «Идиома к полу. Пустой живот отяжелел бременем. Если он вступит в клуб — это новые обязанности и новые встречи с людьми, не всегда приятными, но…
Мин явно увлечена этим местом, было бы здорово иметь повод видеться с ней чаще.
— Посмотри, какой весь из себя ярл! Интересно, можно с него что-то поиметь? — подумала про себя немысль
Парень сглотнул и пожал неуверенно руку, забыв вытереть о серые брюки.
— «И-и-идиом Хатен»’» -Рид… — спустя паузу сомнений, что следует делать и говорить, он добавил: — Безработный.
— Безработный? — Хиран вытер руку о пиджак, сделав вид, что поправляет, и озадачено посмотрел парню прямо в глаза. — Похоже, в нынешнюю эпоху это стало нормой. Прискорбно.
«Идиому показалось, что и Мин посмотрела на него с разочарованием, поглаживая крылья бабочки.
«Идиот… Зачем я это сказал?»
— Пустоголовый, зачем ты это сказал?
«Мне было стыдно…»
— О боги, опять… Стыдно выглядеть достойным?
«Назваться писателем.»
«Идиом не знал, что услышала бы Мин в этом слове. Что он бездельник? Безнадежный? Такой, как все?
— Может, Вы писатель? — неожиданно спросил человек-спичка.
Парень аж поперхнулся, покашлял в кулак и увидел заинтересованность Мин.
— Д-да. Как?..
— Как я догадался? Скажем, у меня талант распознавать таланты, — мистер Фаст оживился. — И, конечно же, Вы можете вступить в наш клуб. Собрания каждую пятницу в шесть о’клок.
Он тепло посмеялся, и заразительный смех разрядил обстановку. Затем Хиран постучал по запястью выпровождая, поблагодарил Мин и уточнил на прощание, что имеет свои соц. сети и что «Идиом волен писать ему за советами.
Это воодушевило парня, и они с Мин вышли наконец на свежий воздух.
На улице было всё равно жарко. Мин укуталась в куртку и высокими ботинками сломала ледяную пленку на вечерней луже.
— Спасибо, — сказал «Идиом, когда они шли по тротуару в сторону моста.
— Оу… Да я ничего и не сделала… — ответила девушка и стала гладить крылья бабочки.
— Ты не сделала больше, чем ты думаешь…
Пара вышла на одинокую мостовую. Эхо их шагов оживило капли на поручнях: они стекали сверху, вытягивались и пропадали на темном небе реки.
Мин перелила прядь за ухо. Ее лаймовые глаза потерянного котенка повернулись к единственной звезде за «Идиомом, на фоне которой парень выглядел, должно быть, еще более неземным.
Они встретились глазами, но парень не мог выдержать напора. Живот скрутило. И он отвернулся к воде.
Холодный блик пробежал по серебристому пирсингу на брови, от чего Мин заметила шрам.
— Откуда он у тебя?
— Пирсинг? Я…
— Нет, я про шрам, — она улыбнулась.
— А… — он сжался, скорее из-за неловкости, чем от воспоминаний. — Я плохо помню… Он детский. Камень, вроде бы.
«Идиом случайно коснулся брови, ощутил холод и быстро перевел руку к сиреневой пряди, которая коснулась молочных губ.
Пара остановилась в центре моста и облокотилась на забор. Влажные железные стебли сковывало одинокое красное сердце, чудом уцелевшее.
— Камень? — спросила Мин и по-кошачьи подняла уголки бровей.
— Да… Я… Хотел привлечь внимание матери. Она работала, везде таскала тетрадки, даже на прогулке… Но я перестарался, — «Идиом грустно улыбнулся.
— Оу… Хорошо, что ты в порядке, — девушка перевела взгляд на воду. — Мне знакомо… — она замялась. — Отец тоже вечно был занят. Бизнесом… — девушка не заметила, как молния на ее куртке, у самого сердца, расстегнулась. — К счастью, у меня есть брат.
— Это он тебя привел в клуб? Ты не похожа на писательницу, — сказал «Идиом, но после подумал, что это могло звучать грубо.
— Рили? И что же меня выдает? — Мин рассмеялась, облачко с нотой «ди» сорвалось с ее губ.
— Э-э, я не знаю… Ты слишком красивая для этого?
— А красивые не могут заниматься чем-то, кроме тусовок? Быть теми, кем хотят сами? — голос приобрел грубый оттенок; она тяжело посмотрела на парня.
— Н-нет-нет, я не это имел в виду… Прости…
— Итс окей. Просто шучу… — девушка меланхолично подняла голову к звезде. — Да, меня брат привел, а его — Логерман. Они оба любят мангу и, так не скажешь, но Логерман здорово рисует. Он, на самом деле, не плохой. Просто… Летс сей, неудовлетворенный.
— Поэтому он портит настроение другим? — «Идиом вспомнил гнев, и его отголосок вернулся.
— Ах… «Иногда нужно смотреть через тьму, чтобы увидеть свет».
«Идиом удивленно посмотрел на девушку. Он вспомнил, откуда эта фраза. Пару лет назад Мин стримила рпг «Меч Паладин», которая стала любимой не только для нее, несмотря на клишированность. Хотя парень не думал, что запомнил что-то из диалогов.
Он открыл от озарения рот.
Фонарь мягко освещал крылья на кисти Мин. Она повернулась. Тепло улыбнулась.
Как же душно на улице! Живот скрутило. Живот заурчал.
— Ты голодный? — спросила она, «Идиом кивнул. — Ми ту! Пойдем, тут недалеко есть ресторанчик фастфуда. Кстати, ты знал, что скоро выходит вторая часть?..
Б
Капли падали на каменный пол. Дверь в тюрьму открылась, но свет факела из-за двери не доставал до камер. Два стража завело Лонара во тьму.
— Так-так! У нас пополнение! — сказал мужчина с легким неместным, для Лироиса, акцентом.
Лонара бросили в клетку напротив него. Солдаты вышли за дверь, а надзиратель что-то рыкнул и постучал дубинкой по решетке говорливого заключенного.
— Я тебе эту дубинку засуну в одно место. Угадаешь в какое? — голос его был невероятно низким, но очень звонким.
И так же звонко он рассмеялся наблюдая, как тюремщик с безвольным оскалом спрятался за дверью.
— Вот же ж люди. Лишь бы до власти дорваться… При этом сами же власть и отдают, — мужчина бросил что-то маленькое в Лонара, который лежал на влажном камне лицом вниз. — Эй, герой, ты там живой?
Лонар приподнялся. Всё тело, должно быть, ломило. Он поднял голову.
Перед ним витало в воздухе несколько облачных причесок, несколько кровавых глаз с безумной чернотой и несколько бледных лиц с закрученными бесцветными усами.
Силуэты беззаботно помахали и слились в жизнерадостную фигуру. Воздух вокруг фигуры напоминал горный, вольный, и можно было подумать, что решетки вовсе не отделяли мужчину от мира, а след от кандалов на шее он и не замечал.
Человек снял с себя толстую меховую накидку и каким-то чудом перебросил сквозь прутья в камеру Лонара, которого больше удивила сила мужчины, поскольку их отделяло добрых локтей двадцать. Мех укрыл дрожащее тело, и Лонар почувствовал подобие умиротворения. Он закрыл глаза.
— О-о-о, лучше, да? Я, к слову, ненавижу холод.
— Как?.. — скулы свело болью, и Лонар не договорил.
— Ваши, лиройские, килты везде узнаешь. Я пару раз бывал там. Неплохо, но слишком высокомерно, — но мужчина понял его.
Лонар открыл глаза и удивился, что посеребренную сорочку человека накрывала такая же меховая накидка, которую он только что бросил.
— Фокусы, — сказал мужчина и развел руками. — Уверен, ты слышал обо мне. Я Жолондек, безумный менестрель. Спросишь почему безумный? — его бесцветная иноземная улыбка сказала Лонару многое. — Потому что я без ума от жизни, друг! Ну а вообще, это завистники придумали, ведь я — величайший менестрель всего континента. К твоим услугам, — мужчина поклонился, и в свете луны за маленьким окном позади он казался тем еще фантазером.
Лонар помотал головой.
— Как же? А выступление в Лироисе с балладой «Он был, как Солнце, недалек»? Тогда еще молодой царь скончался, и меня пригласил его дальний-дальний родственник, чтобы поднять имидж.
Лонар помотал головой с полным непониманием, поскольку, наверное, не мог припомнить мертвых молодых царей.
— Так… — он закрутил в задумчивости усы, — это было во сне? Эх… Я лучше пойду тогда продолжу его. И тебе советую.
Менестрель разложил меховую накидку на полу, достал пирожное из-за пояса, упал на покрывало и стал жевать засыпая. «Странный человек», — подумал, видимо, Лонар и последовал его примеру.
…
Боль в теле не давала уснуть. Лонар ворочался всю ночь. Но открыл глаза — уже рассвет опускается. В соседней камере никого нет. Должно быть, безумный менестрель всё-таки воспользуется дубинкой.
Лонар поднимает стонущее тело и ставит ладонь на сырой камень. Холодный пол встречает сколами. Меховой накидки нет. Менестрель приснился?
Мужчина вновь заглядывает в камеру напротив — девственная пустота, но в самом углу за мгновение, едва заметно, зазияет бездна. Камень осыплется с потолка. Бездна расширится. Заполнит всю камеру. Примет облик глаза. Веки, усеянные язвами, как грибами, поднимутся, и жгучий яд хлынет из глаза, как из сосуда, сосущего под сердцем страхом.
Лонар в панике поднимает с пола камень: ему нельзя умирать. Бросает в титанический глаз. Камень отскакивает не задев. Яд черным морем накрывает героя. Яд разъедает кожу.
В подземной тьме показывается сердце величиной с армию демонов. Нити опоясывают его кандалами.
Нельзя победить смерть. Нельзя победить бессмертного. Нужен тот, кто обманул жизнь.
Метла. Изба. Лапы курицы. Лес, покрытый пряжей. Пряжа-паутина ползет к Лонару и сматывает в кокон. Снова тьма.
…
Дир прошел в город, едва успев под закрытие ворот на ночь. Никто не замечал его. А те горожане, кто замечал, возносили молитву богам — Дир исчезал.
Люди почему-то чувствовали страх: атмосфера на улицах была мрачнее ночи. В глаза оленя бросалось бо́льшее количество людей с оружием, чем в Лироисе. Вернее, все жители носили с собой хотя бы что-то заостренное или тяжелое. Была даже женщина с наточенными спицами в обеих руках.
Сами же улицы подготовились к бою. Через иную сотню шагов располагались баррикады из камней. Жилые дома, низкие, каменные, с усиленным фундаментом, оборонялись старой мебелью. Дир не понимал, кто наводил такой ужас, неужели он?
Дир чувствовал боль Лонара в замке у самой горы, поэтому направился туда. Основная башня замка был обнесен стеной, которая словно прорастала из камня, но сам донжон не касался хребта. Стяги свисали с зубцов и вырисовывали молот со щитом на желтом фоне.
Дир подошел к воротам крепости. Они оказались очень низкими. Даже высокий человек, как Саффар, тоже не смог бы пройти под ними не пригнувшись.
В центре замка лежала просторная квадратная площадь. Лавки, словно только что оставленные, окружали весь простор. А над ними возвышалась трибуна.
Пара знакомых солдат пересекла простор и вышла из замка не пригнувшись. Молодой, с малахитовыми глазами и стеганкой не по размеру, остановился. Он указал боевитым пальцем на Дира и что-то прорычал своему спутнику, но тот опять отмахнулся, прошел мимо.
Но молодой не смог. Олень чувствовал в нём любопытство, долг и надежду.
«Что есть надежда?» — спросил он у человека.
— Э-это когда ждешь чуда. Вы — чудо? В-вы же Бьялен? На мою деревню напали, но… М-мне не дозволено покинуть пост. Вы можете помочь, м-молю Вас?
Долг. Вина. Сомненья. Чудо. Что всё-таки такое?
Может Дир помочь? Должен ли, ведь Лонар где-то одинок? Слёзы пели о надежде помочь всем. Так было бы правильно.
«Что я мог бы сделать? Я даже не знаю, кто я.»
— Н-но мне ж бабка рассказывала про Вас… В детстве… Б-благодаря Вам людей одарили совестью. И… О-она говорила, что Вы вывели ее из леса однажды. М-может… В-вы бы м-могли… Я-я н-не з-знаю… — он опустил голову и заплакал.
Дир чувствовал боль возможной утраты родителей, их родителей и их родителей; утраты той ели, что он посадил с отцом, чтобы каждой зимой на святки очищать дом частицей святого тепла.
Бесплатный фрагмент закончился.
Купите книгу, чтобы продолжить чтение.