Бесплатный фрагмент - Беседы с Цесаревичем

ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ

За Отрока — за Голубя — за Сына

За царевича младого Алексия

Помолись, церковная Россия!

Очи ангельские вытри,

Вспомяни, как пал на плиты

Голубь углицкий — Димитрий.

Ласковая ты, Россия, матерь!

Ах, ужели у тебя не хватит

На него — любовной благодати?

Грех отцовский, не карай на сыне.

Сохрани, крестьянская Россия,

Царскосельского ягненка — Алексия!

Марина Цветаева,

4 апреля 1917 г., третий день Пасхи.

Как-то после очередного разговора отца и сына я (Тэмаш Анжелика Петровна) спросила Василия Ксенофонтовича, как он относится к мемуарному жанру. Он ответил: «Я вообще терпеть не могу мемуарного жанра, а о моих скитаниях читайте у А. М. Горького. Он хорошо описывает это время». А на вопрос: «Почему не пишете?» — ответил: «Да потому, что сквозь все мемуары на света проглядывает образ самого автора. Потому, что рано еще рассказывать, мало еще изменилось общество с 1917 года». На желание сына своею собственной рукой описать его и свою жизнь он ответил: «Не следует начинать столь благородного предприятия прежде, нежели минет сорок лет». Всем членам семьи было не до воспоминаний, не до литературного труда. Только сейчас, спустя 10 лет после смерти В. К. Филатова, после множества медицинских и криминалистических исследований, после изучения архивов каждый из нас понял свою задачу. В 1998 г. в Санкт-Петербурге, в издательстве «Блиц», вышла в свет книга «Спасение цесаревича Алексея. Историко-криминалистическая реконструкция расстрела царской семьи». В ней сообщается о проведенных экспертизах по идентификации личности школьного учителя Василия Ксенофонтовича Филатова и цесаревича Алексея. На основании сопостав­лений почерков, фотографий названных лиц методами, общепринятыми в отечественной криминалистике, установлено, что Василий Ксенофонтович Филатов и Цесаревич Алексей — один и тот же человек.

Соответственно Цесаревич Алексей, а не Василий Ксенофонтович Филатов, прожив полноценную жизнь учителя сельской школы, вышел на пенсию в 1967 г.

Все произошло, как просила в стихотворении-молитве Марина Цветаева: крестьянская Россия спасла царевича. В 1953 г., будучи учителем географии в сельской школе, Алексей Николаевич Романов (Василий Ксенофонтович Филатов) вступил в брак с Лидией Кузьминичной Клименковой, 1917 г. рождения, учительницей математики в той же школе, где работал и он сам. У них родились дети: Олег, Ольга, Ирина, Надежда.

Приступив к написанию своей части воспоминаний, мы убедились в том, что самовыражения нам не избежать.

Самая трудная часть работы выпала на долю Олега. Он же вызвал в каждом из нас желание писать и познакомить других со своими мыслями.

История нашего времени представлена в воспоминаниях об одном человеке.

История души высоконравственного и обаятельного человека, нашего современника, будет составлена из мозаики впечатлений людей, хорошо знавших его, — семьи. Я рада, что мне довелось быть знакомой с этим интересным человеком, столь похожим по духу на мою бабушку, Александру Ивановну Кармалееву, 1898 г. рождения, так же, как и он, склонную к оригинальным философским умозаключениям и обобщениям. Их рассуж­дения о жизни, их чувства, мысли, их духовный мир, я думаю, будут интересны многим.

Итак, первый раз услышала я историю семьи в апреле 1983 года. Я приехала тогда знакомиться с родителями мужа. 26 марта у нас с Олегом была свадьба, и он поспешил поделиться радостью с матерью и отцом.

После робкой весны северного города астраханское солнце показалось мне особо ярким. На Волге в лодках сидело множество рыбаков. Эти весенние уловы так и назывались у сидельцев «весенняя путина». Зазеле­нели листочки — и сердца людей, размягченные теплом, также были гото­вы раскрыться для общения.

Утром 2 апреля мы с мужем отправились на метеоре вниз по Волге, в село Икряное, где тогда проживали его родители. Мать хлопотала по хозяйству, а отец после работы в саду чувствовал себя нездоровым. Любые ссадины и удары вызывали серьезную боль. «Доктора не могут доставить мне никакого облегчения, — говорил он, — предписывают „постельный режим“ в течение дня, а то и двух-трех дней».

Он лежал и читал, прекрасно зная, какое течение последует в этой болезни, а почему знал — для рассказа об этом надо вернуться на несколько десятилетий назад. Но подробней об этом — позже.

Весь день 2 апреля я с увлечением рассказывала о себе и своих родных, отвечала на заинтересованные вопросы. Сначала вопросы носили общий характер, потом они приобрели четкость и лаконичность. Прямые вопросы требовали прямого ответа.

Василий Ксенофонтович слушал внимательно, не перебивал. Потом спросил, а помню ли я своих прадедов. Мой ответ удовлетворил его. Он счел меня достаточно подготовленной для его собственного рассказа.

В его роду был очень известный человек — митрополит Филарет (в миру Федор Никитич). Земли, принадлежавшие ему, находились на Средней Волге, в Костромской губернии. Крестьяне, жившие на митрополичьих монастырских землях, а также родственники имели прозвище Филато­вых — это ближе русскому слуху. Филарет-Филафет-Филат — одно имя и означает «любитель добродетели». В период смутного времени Филарет попал в плен к полякам, а после возвращения в Россию принял предло­женный ему сан патриарха.

Василий Ксенофонтович рассказывал о Филарете как о человеке опыт­ном в делах политических, имевшем влияние на управление государством. «Вот откуда наши корни. Это надо знать, — любил повторять он, — запомните это».

Рассказ был очень интересным и, конечно, запомнился.

Своему сыну Олегу не раз напоминал он о Филарете, говорил о необходимости изучать языки, разбираться в государственных делах и очень хорошо знать историю, чтобы не делать ошибок.

Василий Ксенофонтович поинтересовался, были ли у меня в роду люди, связанные с церковью. Я рассказала, что мой прадед, Иван Кармалеев, мещанского сословия, имел свой дом в Твери. Дом находился рядом с церковью, в очень живописном месте при впадении реки Тверцы в Волгу. На одном берегу Тверцы расположился женский монастырь, а на другом — мужской.

Весь род Кармалеевых был связан с рекой. Отсюда и такая фамилия. Иван по молодости даже нанимался таскать баржи по реке. Это и сказалось в старости: он заболел водянкой суставов ног. Активно работать не мог, но исполнял обязанности церковного старосты и звонаря. Церковным колокольным звонам он научил своего старшего сына Арсения, который впоследствии стал дирижером военного оркестра, а также писал картины на исторические темы.

Василий Ксенофонтович интересовался и судьбой остальных детей Ивана Кармалеева, и жизнью Твери в то время. Рассказывал сам о том, что еще в XIV веке за невестой для Государя (княжной Марией) посылали в Тверь, что в его семье хранились родовые списки или, как сейчас называют, родословное дерево. Я спросила, сохранились ли они. «Нет. Революция и войны все смели, — нарушили», — ответил он.

Только после смерти Василия Ксенофонтовича семья стала сопостав­лять все рассказы и выяснила, что патриарх Филарет (Федор Никитич Романов) (1553—1633) — отец первого царя из династии Романовых, Михаила Федоровича.

Василий Ксенофонтович не заострял на этом наше внимание. Он говорил, что совсем не просто складывалась жизнь Филарета и его семьи.

В 1601 году Федор Никитич по приказу Бориса Годунова был арестован, пострижен в монахи с именем Филарета и сослан в Антониев Сийский монастырь. Его жена под именем Марфы сослана в Заонежские погосты, а малолетний сын Михаил и дочь заточены в Белоозере с теткой Анаста­сией Никитичной.

В 1606 году Филарет уже становится ростовским митрополитом. В 1610 он возглавляет «Великое посольство» под осажденный Смоленск, но с частью посольства оказывается в плену у короля Сигизмунда III. На родину Филарет вернулся только через 9 лет и стал помогать сыну.

Василий Ксенофонтович остановил свой рассказ словами:

«Да. Так было много лет назад. А теперь скажи, откуда родом твои бабушка и дедушка».

Я ответила, что моя бабушка, Александра Ивановна Кармалеева, родилась в Твери 18 апреля 1898 года, а дедушка, Ефрем Алексеевич Остолопов, — в 1896 году в Торжке. Иван Кармалеев имел в Твери свой двухэтаж­ный дом, который находился на берегу реки Тверды при впадении ее в Волгу. У Ивана было 10 сыновей и 2 дочери. Кармалеев принадлежал к третьему сословию (мещанин) и имел средний достаток. Его дочь Алексан­дра являлась вторым ребенком в семье.

Купец Алексей Остолопов имел свой трехэтажный дом в г. Торжке на улице Болотной, дом №5, напротив церкви. Первый этаж дома был нежилой. Там находились кухня и прачечная. Двор был большой, имелась конюшня. Его сын Ефрем родился в 1896 году, женившись на Александре Кармалеевой, имел дочь Энгелину, которая родилась 27 апреля 1928 года в Торжке. Семья жила на третьем этаже. Даже сейчас, в конце века, дом очень хорошо сохранился. Среди пятиэтажек он выглядит довольно внушительно.

Энгелина Ефремовна вышла замуж за Тэмаш Петру, румына по национальности, родившегося в г. Петрошань округа Тимишоара в Румынии. У них 30 марта 1955 года в Ленинграде родилась дочь Анжелика. Василий Ксенофонтович подчеркнул, что для императорского дома Торжок поставлял золотое шитье. Тут я рассказала о том, что моя бабушка училась этому ремеслу, будучи модисткой в швейной мастерской. После этого он рассказал о Николае II, обратил внимание на то, что был массовый расстрел. Рассказ его удивил меня подробностями описываемых событий и тем, что он говорил о расстреливаемых как о своих родственниках. Рассказывая об Алексее сначала в третьем лице, он незаметно для себя перешел на рассказ от своего имени (от первого лица). Описал подробно спасение мальчика, назвал своих спасителей — братьев Стрекотиных и упомянул о дальнейшей помощи Михаила Павловича Гладких. Мой муж слушал его вместе со мной и спросил отца прямо: «Значит, ты и есть Алексей?» Василий Ксенофонтович ответил: «Я же тебе это уже говорил. Надо запоминать с первого раза!»

Много было душевных разговоров. В спокойной манере, не торопясь рассказать все сразу, а понемногу подготавливая нас к собственным умо­заключениям, он добился главного — научил нас мыслить.

Неисповедимы пути Господни.

Находясь в туристической поездке по Болгарии, я имела возможность не только познакомиться с достопримечательностями страны, с культурой народа, но и получить благословение митрополита Пловдивского. Произошло это так.

Было лето 1982 года, июль месяц. Я ходила по старому городу Пловдиву, фотографировала архитектуру эпохи болгарского Возрождения, делала за­рисовки интересных деталей. Спускаясь с холма по мраморной лестнице, я увидела православную церковь — старинный дом, утопающий в цветах и кустах роз. Все это было обнесено каменным забором, а у кованых ворот стояли двое мужчин. Я сфотографировала этот живописный уголок. Мужчины остановили меня, спросили, знаю ли я, что за дом за оградой, и пригласили осмотреть его. Мне было интересно, но идти одной в незнако­мое место я не решилась. Меня выручил случай.

Трое туристок из нашей группы оказались рядом. Завязался оживлен­ный разговор, правда, на разных языках. Мужчины оказались монахами, обслуживающими митрополичьи палаты, и бойко говорили на болгарском языке. Мы же рассказывали о себе на русском. Они повторили свое приглашение, мы согласились. Резиденция митрополита включала в себя несколько небольших залов для деловых бесед и большой зал заседаний, украшенный резными дубовыми панелями. На стенах размещались портреты главы церкви и главы государства, а также портреты пловдивских митрополитов. Нас ознакомили и с личными покоями, показали келейные иконы и молитвенник в серебряном переплете. Уже заканчивая осмотр, мы неожиданно встретили самого хозяина. Он со свитой вернулся из поездки в Грецию по вопросам церкви. Его сопровождали и светские чиновники, которые вели переговоры и снимали фильм о православии. Мы оказались в центре внимания. Я рассказала о том, откуда мы, о святых местах родного города, о часовне блаженной Ксении Петербургской. Я решилась попросить благословения у митрополита Пловдивского. Владыка благословил меня и напутствовал словами: «Благословляю тебя, раба Божья, на великие дела». Нас пригласили участвовать в вечерней литургии, и мы с благодарностью приняли приглашение. Так началась цепь закономерных случайностей. На следующий день наша туристическая группа отправилась в Казан- лык и на Шипку. Там, на высоте 31 метр над уровнем моря, находится русская церковь Святого Георгия, построенная в честь русских солдат, павших в боях за Шипку. Пока вся группа фотографировалась и суетилась около экскурсовода, я направилась к кладбищу возле церкви. Ко мне подошла женщина и рассказала о могилах, перед которыми я остановилась. Это, по легендам, были люди из дома Романовых, царствовавшего в России более 300 лет.

Своеобразное время переживает наша страна. И старого уже нет, а новое еще не сложилось, хотя и прошло после октябрьского переворота уже более 80 лет.

Помотала жизнь Василия Ксенофонтовича по стране, везде его (интеллигентного человека) принимали с охотой, везде находил он себе дело, но стремился он в Санкт-Петербург. Детей, когда выросли, направлял на родную землю, в родной город.

Так же и мои бабушка и дедушка были направлены в Поволжье, в Татарию, устанавливать советскую власть и налаживать сельское хозяйство. Они учитывали добрые местные традиции и обычаи, помогали тата­рам, но своими так и не стали. Село, «сложенное» из разношерстной кочующей публики, конечно, не назовешь единым коллективом. Управляться с хозяйством было очень трудно, а на бабушку даже было соверше­но покушение, но люди закрыли ее своими телами. Поэтому, когда вышел срок, Ефрем и Александра, как и многие другие, покинувшие в разное время и по разным причинам свои края, постарались вернуться назад. Некоторое время они жили в Москве и вскоре были направлены в Ленинград. Дедушка возглавлял строительную организацию, а бабушка — Василеостровский райком партии. Дедушка имел право на ношение оружия. Он не носил форму, но образ жизни у него был как у военных. С первых дней войны он ушел на фронт.

Я рассказывала о своих родственниках, а В. К. поделился своими наблюдениями о жизни в Оренбургской области, в немецко-голландском поселении.

Он говорил, что у жителей села Претория можно и нужно было учиться, а именно: при всем индивидуальном хозяйствовании каждого члена колхоза сама жизнь заставляла их усиливать начала коллективности, толкала к поддержке отдельной личности, но только своей национальности: чужаков не признавали и им не помогали.

В других, внешне благополучных колхозах на деле наблюдался рост безучастности, то есть человек понимает взаимосвязь своего и общего, но его мнения не спрашивают (вероятно, и нужды в том нет), и у него появляется убеждение, что он не в силах что-либо изменить. Он знает, видит, понимает, но не воздействует.

В. К. говорил: «У нас нет материального обеспечения своей свободы и независимости. Огромная масса крестьян и рабочих пришла в состояние неимущего пролетариата. Государственная власть очень сильна, у нее находятся все средства производства, и любое злоупотребление властью сразу сказывается на огромном числе людей».

Вот и сейчас, в конце 90-х, мы видим реорганизацию политической власти, но экономически страна совершенно не подготовлена. Государство сложило с себя обязанности попечения о нуждах личности. Все мы явля­лись служащими и не имели средств производства. Сейчас разрушено право коллективного пользования уже накопленными богатствами, то есть плодами совместного труда. Государство же не подготовило в должной

мере экономические права человека как личности (то есть право собственности).

В. К. говорил: «Русское государство и русский дух расплачиваются теперь за политические эксперименты тяжелой хронической болезнью. Не такую землю оставляли нам наши предки, благоустраивавшие свой край и завещавшие его нам».

До сих пор я вспоминаю наши беседы. Понятно, что мы разговаривали не только на социально-политические темы.

В. К. рассказывал о своей жизни и своих детях. Вот родился Олег, вот детей уже двое, трое, четверо. С чего начинать воспитание? Дочерьми больше занимается мать. А он, отец, учит сына прибивать доску, пилить дрова, затесать кол, вскопать грядку, править инструмент… Он учит сына не только словесно, а и находит для него настоящее дело.

У В. К. была простая и ясная цель — ЖИТЬ. Я внимательно слушала, как он разбирает житейский опыт других и критически соотносит его со своим.

Прошлое… Опыт предыдущих поколений… Жизнь отцов и матерей, дедушек и бабушек… Почему же мы так часто обращаем мысленные взоры назад? Что мы ищем там, в прошлой жизни?

Наверно, они тоже, делая свою жизнь, оглядывались туда, в глубины народной жизни. И так поколение за поколением. Теперь пришел и наш черед записать, понять, сохранить все то, что было нажито конкретными людьми.

Судьба В. К. имела свою особую историю, неповторимые подробности, и передавал он каждому члену семьи эти картины жизни по-своему. Каждый его рассказ таил в себе новый поворот жизни. Открывались новые и новые обстоятельства. Его рассказы не были точными повторами, а выявляли закономерность. Подробности только придавали событиям точ­ность и объемность.

В сентябре 1984 года приехала в село Икряное моя мама, Энгелина Ефремовна, погостить у родственников. Здесь она впервые услышала о том, что после расстрела царской семьи остался жить один мальчик, коим он и является. Эту трагедию он пережил в юности, и долгие годы удержи­вал, сохранял в себе обжигающую правду о пережитом.

Мама удивлялась, глядя на этого внешне неказистого человека: откуда брались у него силы, откуда возникала стойкость, где истоки душевной крепости?

Много разговоров было у мамы и В. К. о войне. Ей было 13 лет, когда началась война. Очень быстро гитлеровские войска подошли к Ленинграду, и в городе начали организовываться госпитали. Моя бабушка работала в институте акушерства и гинекологии. В годы войны ей было поручено переоборудовать его в госпиталь (ЭЕ 1015), специализирующийся на черепно-мозговых и челюстных ранениях. Мама сначала работала там санитаркой, потом телефонисткой, а потом ее стали готовить на операци­онную медицинскую сестру. Она сопровождала санитарные машины, забирала с поля боя раненых, оказывала им первую помощь и доставляла их в госпиталь.

Мама рассказывала, как они выхаживали раненых и как сами чуть не умерли от дистрофии. Бабушка являлась комиссаром госпиталя и могла бы рассчитывать на хороший паек, но не пользовалась этим.

Василий Ксенофонтович рассказал, как он встречал эшелоны из Ленин­града и распределял эвакуированных граждан на квартиры. Люди были истощены до предела, но их рассказы внушали другим веру в победу.

Лидия Кузьминична также рассказала о своем военном прошлом. В связи с частыми переездами она долго не оформляла документы, что была в войну медсестрой. Это сделали мы с Олегом. В военкомате нас выслушали, сделали запросы в архивы, и справедливость восторжествовала. Моя мама помогла разобраться с документами, помогла составить заявле­ние и отвела Лидию Кузьминичну к военному комиссару. Через несколько лет Олег обратился в военно-медицинский архив, где были найдены дополнительные документы, и Лидия Кузьминична получила дополнитель­ную пенсию! Это было уже в 1997 году!

Старшему поколению есть что вспомнить. На их долю выпало много испытаний, но они не стали пессимистами, а, наоборот, радовались жизни.

Мама вместе с Лидией Кузьминичной вместе хозяйничали по дому, вместе бродили по Астрахани, рассматривали старинные постройки и Астраханский кремль. Через несколько дней мы с Олегом также посетили Астрахань, а две бабушки (Лида и Геля) в это время нянчились с внучкой Настенькой. Ей тогда было 8 месяцев. Олег рассказывал об истории края, мы гуляли, навещали его друзей. Дедушка тоже очень любил возиться с внучкой. Он брал ее на руки, но она ни минуты не сидела спокойно, вскакивала на ножки и начинала прыгать у него на коленях. Кисти рук у него были очень большими. От этого казалось, что тела у ребенка почти нет, а прыгают только ноги и голова. Если ребенок был чем-то расстроен, то дедушка пел песенки, частушки и хлопал в ладоши. Иногда он садился к пианино, и они вместе с Настей играли что-то невообразимое. Это ей нравилось. И вот уже бабушка Лида помогала этой крохе самой играть на пианино. Я сфотографировала их. Каждый день я набирала воду в детскую ванну и купала дочку, опуская ее в воду с головой. Брызги летели во все стороны, шумели листья вишни у нас над головой, а в саду смеялся дедушка, наблюдая за купанием. Вечером под этими же деревьями он устраивался на ночлег на кровати с пологом. Обычно ночи под открытым небом проходили спокойно, но иногда из-за пыльных бурь приходилось уходить в дом. По вечерам любили пить чай и разговаривать. Жизнь шла тихо и спокойно, но однажды в сад, а затем в дом забрался вор. Все были напуганы. Успокоил нас Василий Ксенофонтович словами: «Страшнее Ипатьевского подвала ничего не может быть, там расстреливали. Вор же случайный человек».

Он взял топорик и пошел спать в сад. Мы же долго не спали, обсуждали происшествие.

Внешность В. К. была такой, что я испытала нетерпение, которое хорошо известно художникам, видящим, наконец, модель, которую хочется нарисовать. Выразительные глаза, затененные карнизом густых бровей, поразили меня своей мудростью, как будто они впитали в себя жизнь века, его боль. Сухощавое лицо пергаментного цвета.

Я пыталась делать наброски, но он стеснялся и уходил в сад. Не любил он и фотографироваться. Садился где-нибудь в тени и на фотографии плохо получался. Однажды мы (я, Олег и В. К.) чинили крышу, застилая ее новым рубероидом. Когда наша работа подходила к концу, мне удалось сфотографировать В. К., так как при своей хромоте быстро спуститься с крыши он не мог. Он смущенно улыбался и повторял: «Да ладно тебе».

Рисовала я не только Василия Ксенофонтовича. Набираясь впечатле­ний, ходила к Волге, смотрела на ветвистые деревья на ее берегах и на деревни, похожие на кучки опят, от них веяло чем-то древним. Вода, берег, горящий бакен. Но только захочешь воспроизвести это, сразу поймешь, как все это трудно, таинственно и в то же время удивительно просто.

Олег звал отца на Волгу рыбачить, но В. К. отказывался, говоря: «Куда мне за вами поспеть! Я только по саду хожу». На следующее утро Олег взял удочки, заготовил червей, захватил хлеба для прикорма рыбы, получил наставления отца и вместе со мной и своей сестрой Ириной отправился ловить рыбу. Утро выдалось очень туманным, но солнце поднималось все выше, и пейзаж изменился, стал более жизнерадостным. Я, не теряя времени, принялась рисовать небольшое рыболовецкое судно, мирно дремавшее в сизом тумане на зеркальной воде.

Муж удачно порыбачил, поймал несколько окуней и красноперок, но отец подсмеивался над его уловом. Тогда Олег договорился с друзьями, и мы на катере поплыли к рыболовецкому судну и купили огромного жереха. Рыба эта, как и судак, сазан, лещ, сом, залегает на зимовку в ямах и называется ямной.

Вечер мы провели на берегу реки у костра, варя в большом казане (котле) свежую уху. Мы также купили несколько килограммов леща, и я первый раз в жизни солила и вялила рыбу. Потом зимой мы угощали родных и знакомых своими заготовками.

Дом стоял на Красном бугре, а вокруг находилось бесчисленное множество поросших камышом ильменей (полупроточных водоемов) и култуков (заливов). В 150 метрах от дома протекал ерик Хурдун, откуда насосами качалась вода для полива садов и хозяйственных нужд поселян. Лидия Кузьминична первым делом каждое утро поливала свой сад, а потом уже жарила лепешки и звала всех к чаю. Вечером она садилась за шитье и вышивку, шила наряды дочкам, внучкам, соседям. Все любили ее творения. Василий Ксенофонтович говорил: «Сохранение традиционной русской культуры необходимо. Славянский народ любит свободный покрой одежды, а тяжелый боярский наряд — следствие татарского влияния на славян

ские традиции. Петр Великий был убежден в этом». В. К. вспоминал и Александра III: «В конце прошлого века армия получила военное платье русского покроя. Сам царь всегда носил новый русский мундир. Русская армия получила удобное и практичное обмундирование».

В детстве девочки щеголяли в вышитых блузках, а Олег — в красной русской рубашке с кушаком.

Закончился наш отдых. Потом в Ленинграде мы вспоминали его, писали письма в Астрахань и получали весточки сами.

«Анжелика и Энгелина Ефремовна, поздравляем вас с праздником, желаем вам крепкого здоровья, счастья во всем, отличного настроения. У нас весна, на деревьях набухают почки. Разделываем грядки, скоро будет редиска, которую я посадила в январе. В апреле буду рассаживать клубнику. В комнате уже рассада перцев, помидоров. Помидоры набирают цвет. Взошли огурцы. Пишите, как течет ваша жизнь. Абрикосы поспевают 15—20 июля. Олегу лучше отпуск взять осенью. Поцелуйте за меня Настеньку. Анжела, пришли свою мерку. Целую всех. Ваша мама».

В следующий раз мы приехали в Икряное в конце мая 1985 года. Много было работы в саду. Акименко, друг мужа, дал нам машину «газик», и мы поехали за покупкой металлической сетки для ограды. Разговоры о замене камышового забора шли каждый год. Сетка была куплена, и начались работы. Мы врыли новые деревянные столбы, сделали новую калитку, скосили траву, натянули сетку. Сад стал еще просторнее. Мы засыпали дорожки гравием и забетонировали их. Сад преображался. После работы мы ходили купаться на реку. Покупали фрукты и другие продукты и вечером, когда жара спадала, с удовольствием ужинали. Привезли однажды среди дня дрова для отопления зимой. Никого не было дома, кроме меня и Василия Ксенофонтовича. Нам двоим пришлось разгружать машину и потом закатывать большие чурбаны в сад. В. К. ковылял, кряхтел, но работал быстро. В 1987 году мы приехали к бабушке с дедушкой уже с двумя внучками — Настей и Ярославной. В саду играл еще внук Антон (сын Иры). Дети стали весело играть, забавляя взрослых. В. К. болел, подолгу лежал на своем маленьком топчанчике. Я расска­зывала, как лечились на озере Селигер в пещерах. Во время войны там был госпиталь. Соляные пещеры помогали многим. Об этом мне рассказывала моя бабушка. В. К. вспоминал свою молодость и говорил, что он там тоже был. Мы с мужем ездили в Астрахань, искали нужные лекарства. Василий Ксенофонтович, несмотря на тяжелый недуг, всегда оставался оптимистом. Страдания, пережитые в детстве, не сломили его. Через всю жизнь он пронес веру в великую и сильную Россию. Он говорил: «Она вернется к своим многовековым традициям. Народ научится не разрушать, а созидать».

Василий Ксенофонтович посильными для себя методами, то есть учительством, пытался оказать влияние на молодые умы и привить им богатейшие культурные и исторические традиции. Этому он учил всех: и учеников, и своих детей, и своих внуков.

Особое внимание он, естественно, уделил сыну, воспитывал в нем благородство и достоинство. Через обучение в семье он передавал сыну профессиональные знания и навыки, требуемые для управления государством.

Книга, представленная вашему вниманию, состоит из нескольких частей.

Основное место в книге занимают воспоминания Олега Филатова. Это и понятно. В силу специфики российской истории и жизни семьи цесаревича при советской власти, под каким бы именем он ни жил, кем бы ни работал, свой опыт он мог передать только сыну.

Кроме описания быта, книга содержит также обзор прессы, архивные материалы, оценки судебных медиков и юристов. Приведена позиция Генеральной прокуратуры России, которая отрицает результаты проведенных экспертиз, не отрицая, однако, работоспособности использованных при их проведении методов во всех остальных случаях. Такая позиция Генеральной прокуратуры может быть понятна и целесообразна только в одном-единственном случае: для того чтобы признать идентичность лич­ностей В. К. Филатова и Цесаревича Алексея, ей уже давно достаточно данных экспертиз, проведенных квалифицированными криминалистами по их инициативе на основе работоспособных во всех остальных случаях методов. Но подтверждение идентичности личностей В. К. Филатова и А. Н. Романова методами генетической экспертизы придаст результатам уже проведенных экспертиз по существу статус неопровержимых. А это не укладывается в политический заказ, который отрабатывают чиновники прокуратуры, поскольку переводит все множество монархических сценари­ев в совершенно иное качество: появляется еще один монархический сценарий, наиболее неудобный для правящей «элиты».

Читатель, прочтя эту книгу, возможно, задумается о своей жизни, о жизни своего и предыдущих поколений. Мы на это надеемся.

Тэмаш Анжелика Петровна

ГЛАВА 1. ПРОВЕРКА ЛЕГЕНДЫ

Мысли у Ипатьевского дома.

Дорога длинная, пустая была так долго без огня.

И вот пришла заря святая, которая спасла меня.

Отцы и деды, поколенья восстали мигом,

Рядом в ряд.

И мы, как воины России, должны спасти ее опять.

Благая вера, где ты в людях?

Восстань, воспрянь и воскреси,

В Россию веру вековую в народе нашем укрепи.

Заветы предков поминая,

Нельзя России изменять.

О Русь!

Воскресни, созидая,

Чтоб, созидая, побеждать.

Олег Филатов. Октябрь 1995 г.

Когда приходит час судьбы

Когда приходит час судьбы,

Мы поминаем всех усопших.

И на останках тишины

Мы мысли наши поверяем.

Мы помним все, все, кроме снов, —

История, судьба, Россия.

Когда приходит час судьбы,

Мы поминаем всех героев.

И день и ночь, и тьма и свет,

Борьба, смятение души,

И горе, счастье и любовь

Нас посещают в час единый.

Приходят новые огни —

Огни, которых ожидали.

Мы все, конечно, сплетены

И нашим горем, и печалью.

Судьба и Бог, и мы — России верные сыны:

Сегодня путь мы выбираем.

Олег Филатов. Сентябрь 1994 г.

Я часто думал над тем, как рассказать правду о моем отце. И вот, разговаривая со своими друзьями, коллегами, знакомыми, я пришел к выводу, что изложить ее надо так, как говорил об этом он сам. Это не исторический персонаж из далекой эпохи, а наш современник, родивший­ся в начале века и все 84 года вместе со своим народом переносивший тяготы, страдания, голод, репрессии. Трудно себе представить, каково было ему, осознавшему, кто он есть, молчать многие годы. Сколько пришлось ему повидать и перенести, чтобы спасти себя и свою семью, детей. Всю правду до конца мы, может быть, никогда не узнаем, но надо, очевидно, к этому стремиться. «Non progredi — esta gredi» («Не идти вперед — значит идти назад»).

Отец прожил долгую жизнь. Свои физические недостатки он восполнял постоянным стремлением к гармоничному развитию и знаниям. Это дава­ло ему стимул к жизни. Мы, дети, родились, когда он был уже далеко не молод, и он воспрял, почувствовал новый смысл в жизни. А когда роди­лись внучки, он наконец раскрылся и рассказал их матери, моей жене Анжелике Петровне, о своей трагической судьбе. Это было в 1983 году, за пять лет до его смерти. Тогда мы поняли, что отец и тот мальчик, о котором он рассказывал как о расстрелянном в ночь с 16 на 17 июля 1918 года, но не убитом в подвале Ипатьевского дома в Екатеринбурге, — одно и то же лицо, то есть что он — Алексей Николаевич Романов. До этого он рассказывал нам об этом иносказательно, каждому какой-то свой отрывок. Теперь мы собираем все его рассказы и наши воспоминания о нем для того, чтобы лучше понять случившееся. Часть воспоминаний членов нашей семьи — его детей и жены Лидии Кузьминичны (благодаря которой он, собственно говоря, и прожил столько лет) — уже изложены в газетных статьях и стали основанием для специальных исследований, проведенных специалистами и продолжающихся сейчас. К сожалению, в этих воспоминаниях много пробелов: рассказывал он скупо, а мы были детьми и лишних вопросов не задавали, а просто верили ему. Как не верить своему отцу, когда видишь, как он страдает, и понимаешь, что жизнь его могла сложиться совсем иначе! Возможно, придется повторяться в этом изложении, но это не страшно. Самое главное — быть честным (это основной принцип) и рассказать правду, какой бы она ни была. Конечно, очень многое могли бы подсказать архивы, закрытые и открытые, куда мы не можем попасть в силу некото­рых обстоятельств, частью из-за безденежья, частью из-за страха, который живет в людях. Но, не прочитав этой страницы, которая всех нас должна обязывать не допустить повторения подобного, мы не узнаем, как бы могла сложиться история нашего государства, если бы не совершилась эта революция. Если уж речь идет о покаянии, то предстоит разобраться и в том, кто же совершил убийство Императора Николая II. Почему до сих пор никто из руководителей страны, никто из судебных медиков, юристов не предложил нормальной версии тех событий июля 1918 года? Как сложилась жизнь людей, причастных к этой екатеринбургской трагедии? В 1988 году, умирая, отец сказал: «Я вам рассказал правду, и вот до чего большевики довели Россию». Мы, его дети, знаем, что он нас не обманывал. К сожалению, он мало нам рассказывал, и до сих пор у нас возникают к нему вопросы. Но дух его как бы с нами, и мы обращаем к нему свои вопросы, иллюзорно проникая в то время и общаясь с ним. Пока родители живы, воспринимаешь это как должное, не задумываясь о том, что они не вечны. Поэтому теперь нам приходится по крупицам собирать то, что он рассказывал, дополняя его историю собственными размышлениями и но­выми фактами, обнаруживающимися в последнее время. Поэтому рассказ отца перемежается моими рассуждениями. Изыскания не окончены. Этот тяжкий крест, который лег на нас, нам помогают нести друзья, родствен­ники, соратники, ученые, заинтересовавшиеся этой историей. Надеюсь, что в результате все мы вместе узнаем правду. И это будет настоящим покаянием.

Да, это фантастичная и не до конца распутанная история. Первая реакция большинства людей на нее: «Не может быть!» При столкновении с неизвестным дети спасаются плачем, а взрослые стараются отмахнуться и не замечать этого. Видимо, поэтому, несмотря на ряд серьезных экспер­тиз, проведенных по нашей инициативе, и большой фактический матери­ал, накопленный к сегодняшнему дню разными учеными, официальные структуры не занялись всерьез расследованием этой истории, в которой еще очень много белых пятен. Нет ни одного доказательства, что это не так. Но никому не интересно до конца проверить, так ли это. А может быть, дело в том, что такая история не всех устраивает… Это одна из форм беспамятства, один из способов забытья. Я человек православный и глубоко убежден, что только неверующим надо доказывать. Конечно, мы, его жена и дети, просто верим своему отцу, но и для нас не все до конца ясно в его жизни, потому что ему приходилось скрываться, чтобы не подвергнуть опасности нас и людей, которые ему помогали. Поэтому мы пытаемся найти все больше фактов, чтобы узнать всю правду об этом мученике, прожившем долгую жизнь и испытавшем и повидавшем столько, что этого хватило бы на несколько жизней. А что касается фантастичности этой истории, то спасение ни в чем не повинных детей от жуткой смерти — чудо. Господь уберег.

БИОГРАФИЯ ОТЦА

С чего же это все-таки началось? А началось с того, что отец сам натолкнул нас на то, чтобы мы стали изучать его судьбу. Натолкнул своими рассказами о том, что он знал о расстреле царской семьи. Особое значение для семьи имел тот факт, что один мальчик остался жив после расстрела царской семьи в Екатеринбурге, а в 1983 году мы получили от отца полную и подробнейшую информацию о том, что этим мальчиком, то есть цесаревичем, был он сам. Эта информация соотносилась и с фактами, изложен­ными членами государственной комиссии в средствах массовой информации. Позже семья решилась на более активные действия. В рамках уголовного дела, проводившегося по факту убийства без суда и следствия семьи Николая II, было сказано о том, что тела двух детей Императора — цесаревича Алексея и его сестры Марии — не обнаружены. Мы познакомились с тем, как вел расследование следователь Николай Алексеевич Соколов. Изучили материалы книги. Познакомились с показаниями Владимира Николаевича Деревенко, врача наследника. Ознакомились с материалами допросов штабс-капитана Симонова, в последующем члена Колчаковской контрразведки, а также следователей И. А. Сергеева, В. Ф. Кирсты, А. Наметкина. Прочли рапорт прокурора Казанской судебной палаты Миролюбова министру юстиции Стрынкевичу о ходе предварительного следствия по делу об убийстве Николая II и его семьи от 12 декабря 1918 года. От судебного следователя Томашевского выяснилось, что мно­гие из вышеперечисленных лиц имели мнение, что не все погибли в результате расстрела в ночь с 16 на 17 июля 1918 года. Особо следует выделить мнение штабс-капитана Симонова. Дело в том, что штабс-капитан Симонов до занятия города Екатеринбурга белочехами служил в штабе 3-й армии Берзина, о чем пишет в своей книге генерал М. К. Дитерихс, что переправлял офицера в армию Колчака. После взятия города он служил у адмирала Колчака начальником отдела разведки и контрразведки. Он лично доложил адмиралу Колчаку о том, что, по имеющимся у него данным, дети царя были спасены. Однако далее генерал Дитерихс эту тему не развил, имеются в виду данные, которые изложил штабс-капитан Симонов.

К этому надо добавить, что из всего объема материалов, опубликован­ных на тему исследований гибели царской семьи, обращает на себя внимание тот факт, что нигде не прослеживается жизнь и судьба стрелков внешней охраны Ипатьевского дома. Мы можем получить из различных источников данные только о команде расстрелыциков, причем подробно.

А те люди, солдаты, из числа местных жителей, стрелки внешней охраны, кто они были? Какие родственники у них были, где жили, чем занимались и какими связями обладали? К тому времени положение было шаткое, советская власть еще не установилась на Урале. Люди жили, руководствуясь прежним миропониманием. Как быть, когда завтра, возможно, власть переменится? Что их ждет, если придут белые? В эти дни, общаясь с семьей царя, они могли получить иное представление об этих людях, а тут прямой контакт, то есть люди переосмысливали свое положение. Сколько времени они должны были охранять Ипатьевский дом, они не знали, что ждет их дальше, они подвергали себя риску. Их могли найти и потом, белые и сторонники царя, и спросить с них за их службу советской власти.

Надо отметить, что исследователи не изучали судьбы тех детей Николая II, которые были подвергнуты расстрелу, но не убиты, а тем более не рассматривался вопрос о том, кто мог их спасти, если допустить, что они остались живы, т. е. это Цесаревич Алексей и Великая княжна Мария. Из рассказов отца мы, дети его, знали, что спасителями были братья Стрекотины, Александр и Андрей, и Филатовы Александр и Андрей из первой роты 1-го Крестьянского полка, который находился в Екатеринбурге. Помогал также Василий Никанорович Филатов, родной брат Афанасия Никаноровича Филатова, который приходится отцом Ксенофонту Афанасьевичу Филатову. Василий Никанорович проживал в Екатеринбурге до 1921 г., а когда закончил службу в армии, вернулся к себе в Шадринск.

После ознакомления с архивами ЦК КПСС, посвященными этому делу, выявлено, что о братьях Стрекозиных никакой информации нет. Имеется информация о корсетах с бриллиантами, сданных Юровским, но при этом отсутствует информация о двух корсетах, т. е. корсетах Цесаревича Алексея и Великой княжны Марии Николаевны. За операцию по доставке царских ценностей отвечал Юровский. Куда же Юровский дел эти корсеты? Как же он мог допустить такую недостачу? А может быть, они находились у него в качестве платы за свободу двоих царских детей? Для этого надо вникнуть в его биографию. Посмотреть, какими качествами обладал этот человек, какие у него были привязанности, недостатки, посмотреть, что двигало этим человеком в жизни, ведь он родился задолго до революции.

И вот мы видим, что у Юровского была с юности любовь к поиску кладов. Он искал клады и был богат. С 1905 г. жил в Берлине. Данные его биографии можно обнаружить в книге О. А. Платонова. Находясь в Германии, а на этот факт вообще мало кто обращает внимание, на то, что, помимо того что он меняет свое вероисповедание, а это всегда подразумевает внутренний слом у человека и подчинение другому мировоззрению, он становится еще и человеком, который может выполнять волю других людей. Юровский, проучившись в школе всего 1,5 года, получает в Берлине образование профессионала-фотографа. Прожив в Германии 7 лет, он незадолго до начала первой мировой войны, в 1912 г., появляется в России, на Урале, в районе сосредоточения оборонной промышленности Российской Империи. В этом же году он открывает свою фотомастерскую и начинает работать. Он делает картотеку всех видных жителей Екатеринбурга: представителей администрации, руководителей предприятий. И не исключено, что он передавал всякую необходимую информацию против­нику, ведь до революции еще целых пять лет. По рассказам моего отца, а также и другим имеющимся фактам и документам, многие засланные в Россию или завербованные немецкой разведкой агенты, проживавшие на ее территории как в первую мировую войну, так и перед Великой Отечественной войной, по приходу фашистов сдавали им списки неблагонадежных советских граждан. Последствия очевидны.

Так, в течение 17 лет жил и работал в одной из областей в приграничье, в Белоруссии, главврач областной больницы. В 1941 г., по приходу немцев, он сдал списки на 100 человек активистов, которых немцы отправили в гестапо.

Так вот, Юровский затем сдал свою картотеку в ЧК, и по ней чекисты совершали налеты на квартиры граждан. Схема действий одинакова.

В 1914 г. Юровский призывается в армию, в тыловые части, где он опять направляется на учебу, становится военным фельдшером и опять служит в тылу. Постоянно общаясь в тыловых частях с личным составом госпиталей, с офицерами и солдатами, прибывающими с фронтов на излечение, он получает нужную ему информацию. Эти и другие факты говорят о том, что он, возможно, был не тем, за кого себя выдавал. В 1917—1918 гг. шли переговоры с немцами в Брест-Литовске, и опять Юровский на нужном месте, обеспечивает охрану заложников, т. е. семьи Императора Николая II. Причем вначале привозят Императора, Императ­рицу и нескольких детей, а Цесаревич с сестрой остается в Тобольске. Как же так? Ведь самая главная задача и состояла в том, чтобы наследников императора не оставить в живых. Значит, в тот период времени самой главной задачей было проведение переговоров с немцами. Таким образом, прямая связь во время переговоров с немцами осуществлялась в Екатеринбурге через Юровского. И вот после отказа Императора подписать сдачу России немцам Юровский получает команду на ликвидацию заложников. Но как? За три недели до расстрела всю русскоговорящую охрану и доктора Деревенко убирают из Ипатьевского дома и заменяют немецкоговорящими лицами. После ликвидации семьи немецкоговоряцих охранников уничто­жают — это 5 человек, а вся вина за расстрел падает на русскоговорящих, а они, вопреки всему, спасают часть семьи Императора Николая II.

Задание противника Юровский выполнил. Затем он забирает бриллиан­ты и 3 вагона царской одежды и выезжает в Москву. А Цесаревич Алексей проживает в Шадринске у Филатовых, и ведь надо же такому случиться, что рядом с Филатовыми проживают некие Юровские. Кто они? 24 февраля 2000 года мы получили ответ из Шадринского городского архива, в кото­ром говорилось о том, что в фонде Шадринской городской управы в раскладочной ведомости в доход города на 1915 год значатся несколько владельцев недвижимого имущества с фамилией Юровских. Почти все они выходцы из крестьян Макаровской волости Шадринского уезда: Петр Андреевич, Иван Андреевич, Емельян Яковлевич, Иван Иванович, Петр Алексеевич, Иван Осипович и Анна Кирилловна Юровские. Сегодня трудно судить о том, были ли они родственниками того Юровского или нет, но такое совпадение существует. Родственники? Это значит, что они не имели связи с этим Юровским. Предки Юровского были сосланы за воровство в Сибирь, при этом родные очень не любили его за жестокое поведение, а также за его отношение к ним.

Затем Юровский в течение года — с 1918 по 1919 гг. — начальник район­ного отдела МЧК на секретной работе. С 1919 по 1920 гг. он опять в Екатеринбурге и опять трудится в ЧК на секретной работе. В 1920 г. он назначен начальником Гохрана, опять допущен к государственным секре­там. В 1923 г. он отвечает за секретную операцию по перевозке русской короны, державы и скипетра в японское представительство в Чите для последующей продажи их в Америку и в Европу через Маньчжурию. Он провалил эту акцию. Произошла утечка секретной информации. Юровский снят со всех постов. Он лишен допуска к государственным секретам. После этого он работает на разных предприятиях, не связанных ни с какими секретами. В 1938 г. он умирает. Вплоть до 50-х годов о нем никто ничего не рассказывает. Затем его дети вновь напоминают о его подвигах. Такова судьба этого деятеля. Материалы о его биографии можно обнаружить в бывшем партийном архиве Свердловска, а ныне Екатеринбурга (ф. 221, оп. 2, д. 497), а также в журнале «Наше наследие» (1991, №2, с. 40—41; №3, с. 47). А о его участии в уничтожении царской семьи рассказывал мне отец в 1961 г.

Остается непонятным, почему Юровский, будучи профессиональным фотографом, не сделал фотографии членов царской семьи ни до рас­стрела, ни в ходе расстрела, а если и сделал, то где эти снимки? Следова­тель Н. А. Соколов записывает рассказ охранников о Стрекотиных. На них же ссылаются в своих показаниях и расстрельщики, и стрелки внешней охраны. Именно они знали, кто и где стоял, кто что делал, но при этом ни белые, ни красные их не допрашивали, и сам следователь Соколов также не ссылается на них как на основных свидетелей, чьи рассказы, видимо, и послужили основой для работы белого следствия. Братья Стрекотины были на Дутовском фронте, а затем вернулись в предместья Екатеринбурга, где жили, затем их взяли в охрану Дома особого назначения. Сохранились воспоминания Александра Стрекотина о семье Николая II, описание внешности членов августейшей семьи, их стиля поведения в жизни. Судьба одного из братьев, Андрея, со слов отца, трагична, об этом ему рассказал в годы гражданской войны Александр Стрекотин, который приезжал к нему ненадолго в Шадринск. Это свидетельствует о том, что он был знаком с членами семьи Филатовых или до того, как произошли все вышеперечисленные события, или знакомство произошло уже в Екатеринбурге. Другого вывода пока не напрашивается. Андрей Стрекотин погиб 18 июля 1918 года на реке Исети от шальной пули. Отец так мне рассказывал о его гибели, естественно со слов Алек­сандра Стрекотина: «18 июля это случилось. Сидели они в окопчике у реки Исети. Тогда уже шли бои на подступах к Екатеринбургу. Андрей говорит Александру: „Тяжело мне Саша, чувствую, убьют меня сегодня. Давай попрощаемся, обнимемся напоследок“. — „Андрей, да что ты говоришь? Брось ты!“ — „Да нет, Саша, чувствую я“. Обнялись они. И после этого Андрей высунул голову из окопчика, и тут шальная пуля угодила ему прямо в лоб».

А по рассказам Александра Стрекотина, он остался жив только благодаря тому, что ушел с командиром партизанского отряда Н. Д. Кашириным в леса, дошел с ним до Перми, до Кунгурских пещер. Затем он работал конюхом в обкоме партии в Екатеринбурге, а после этого был начальником МТС, у него была семья. Его жена еще была жива в 1988 г., а 22 января 2000 г. нам позвонили родственники Александра Стрекотина, живущие в Екатеринбурге. Они рассказали нам, что дядя Саша погиб загадочной смертью в начале 60-х годов, выпав на ходу из легкового автомобиля. Трое его сыновей также погибают. Все это происходило в то время, когда мой отец рассказал мне о судьбе царской семьи, о ее убийстве. В начале 60-х годов мы также уезжаем с Урала на север России. Отца также начинают искать как из-за рубежа, так и в России. О том, что это было так на самом деле, мне стало известно от секретаря княгини Ирины Юсуповой, издателя, господина Спелара, в ноябре 1999 г., когда я был в Нью-Йорке и он, подписывая у меня книгу, таинственно мне заявил об этом. Я спросил его: «Зачем вы искали отца? Хотели ему помочь или хотели его убить?» Ответа не последовало. Исследователей последних дней жизни царской семьи еще ждут впереди многие открытия и документы, которые пылятся на полках архивов, как русских, так и зарубежных. Следует обратить внимание на упоминание шведского писателя и пере­водчика Стаффана Скотта в его книге «Романовы» о том, что «…из многочисленной когда-то ветви Константиновичей не осталось ни одного мужчины (разве что двое Романовых, исчезнувших без вести после революции, чудесным образом выжили в Советском Союзе)» (Скотт С. Романовы. 1989 г. Екатеринбург: Издательство «Ларин», 1993. С. 22). Следует отметить, что книга Стаффана Скотта вышла в 1989 году, и удивительно, что это событие совпадает с выходом в России книги Э. Радзинского «Господи… спаси и усмири Россию», где также содержатся сведения о спасении двоих детей, но детей Императора Николая II — Цесаревича Алексея и Великой княжны Марии. Что это? Совпадение или установлен­ный факт? Далее Стаффан Скотт ни разу более не повторяет о спасении двоих Романовых в своей книге, даже тогда, когда рассказывает о своей встрече с родственницей этих людей, Верой Константиновной Романовой, т. е. дочери К. Р. В главе «Советский Союз и Романовы» Стаффан Скотт пишет: «Отношение с советской стороны к пережившим революцию Рома­новым также претерпело изменение по сравнению со стереотипными обвинениями поколения времен революции. Советская тайная полиция — ЧК, НКВД, КГБ и так далее — никогда не чуралась покушений на русских политиков в эмиграции или на перебежчиков. Но никто не слыхал о покушениях на выживших членов дома Романовых или их похищениях. Поскольку они не представляют политической угрозы против советской системы, их не травят — кроме разве что редких нападок на претендента Владимира Кирилловича. Мы также знаем, что Романовым не чинилось препятствий для посещения Советского Союза. С начала шестидесятых годов многие члены династии приезжали в СССР туристами, в том числе историк Никита Никитич. Отношение к ним советских граждан, с которыми они встречались, сводилось к доброжелательному любопытству» (Скотт С. Романовы. С. 272—273).

Итак, расстрелыцики уже толпятся в широких двухстворчатых дверях комнаты. И рядом Стрекотин. (Что он там хотел увидеть?) А увидел вот что. «…Юровский: Алексей и трое из его сестер, фрейлина и Боткин были еще живы. Их пришлось пристреливать. Удивительно было и то, что пули от „наганов“ отскакивали от чего-то, рикошетили и как град прыгали по комнате, — Почти в безумии палила команда. В пороховом дыму еле видна лампочка… Лежащие фигуры в лужицах крови — с пола протягивал руку, защищаясь от пуль, странно живучий мальчик (от авт.: „Его и после расстрела не раздевали, он тоже был в корсете, его корсет так и не нашли“). И Никулин в ужасе, не понимая, что происходит, палил в него, палил». Уже потом при проверке данных о наличии корсета у Цесаревича Алексея выяснилось, что два корсета, в которых были зашиты бриллианты, Юровский не сдавал на хранение, т. е. отсутствуют тела двух детей в захоронении, но и отсутствуют и два корсета. Как же так! Ведь если уничтожили детей, то корсеты с бриллиантами должны были сдать, но не сдали.

Из записки Юровского (ГАРФ, ф. 601, оп. 2, ед. хр. 35) «…Мой помощник израсходовал целую обойму патронов (причину странной живучести наследника нужно, вероятно, отнести к слабому владению оружием или неизбежной нервности, вызванной долгой возней с дочерями)». Но самое невероятное — это то, что патроны могли быть холостыми. До сих пор непонятно — проводило ли современное следствие баллистическую экспертизу? Известно, что члены расстрельной команды сдали на хранение свое оружие в музей революции. Следователь должен был назначить баллистическую экспертизу, а эксперты должны были отстрелять пули из этого оружия, а затем сравнить с найденными в 1919 г. на месте захоронения под г. Екатеринбургом. И если они не совпадают между собой по своим характеристикам, то, стало быть, это оружие не то, и люди убиты были не из этого оружия. Это трупы других людей. И версия, которую разрабатывало следствие, неверная, и необходимо искать другие объяснения этим фактам, а не идти по ложному пути.

В книге следователя Соколова Н. А. приведен допрос Павла Медведева. П. Медведев: «Кровь текла потоками. При моем появлении Наследник стонал. К нему подошел Юровский и два или три раза выстрелил в упор. Наследник затих. Картина вызвала во мне тошноту». Из воспоминаний Стрекогина Андрея, которые приводит писатель Платонов О. А. в своей книге: «Арестованные уже все лежали на полу, истекая кровью, а Наслед­ник все еще сидел на стуле»; участник убийства, 18-летний Нетребин Виктор Никифорович, пишет: «…Но очень долго были признаки жизни у бывшего Наследника, несмотря на то, что он получил много выстрелов…». Воспоминания Андрея Стрекотина: «…Тогда Ермаков, видя, что я держу винтовку со штыком, предложил мне доколоть оставшихся в живых. Я отказался, тогда он взял у меня из рук винтовку и начал их докалывать…» (Свердловский партийный архив, ф. 41, on. 1, дело 149, л. 164, ссылки на архив взяты из книги Платонова О. А.). «Стрельба была прекращена. Были раскрыты двери комнаты, чтобы дым рассеялся… Начали забирать трупы. Первым был вынесен труп царя. Трупы выносили на грузовой автомобиль». А. Стрекотин описывает, как выносили трупы, в каком порядке, и он точно знал, каким по счету вынесли Наследника. Он рассказал об этом брату Александру, о том, что Наследника вынесли последним и последним положили в машину, поскольку того в ту ночь в доме Ипатьева не было. Закрыт ли был задний борт? И какова была его высота?

«Но не все трупы заняли место на пролетках (от автора: „Машина застряла в пяти верстах от города, у Верх-Исетского завода“. ) не хватало хороших телег. Разваливались телеги. („Уже утро, часа 4 или 4 ч. 30 мин., кто кого грузил? Куда?“ — Зам. автора). В это время обнаружилось, что на Татьяне, Ольге, Анастасии надеты какие-то корсеты».

Когда похоронная команда при перегрузке поняла, что кого-то не хватает, она в лихорадке начала проверять пульс у оставшихся, потому что поняла, что те, которых недостает, остались в живых, естественно и только в этот момент, она, команда, обнаружила, что двоих, Цесаревича Алексея и Великой княжны Марии, нет, и нет корсетов, поэтому о них никто из похоронщиков и не упоминает в своих воспоминаниях: ни о двух пропав­ших детях, ни о двух корсетах. Вот почему продолжает движение к шахте грузовик, на нем осталась часть трупов. Получается, что после расстрела никого не обыскивали, видимо, не было времени. Но почему? Если убийцы хорошо знали Романовых в лицо? Может быть, уже был рассвет, и надо было спешить? Не стали обыскивать Цесаревича, его мать и осталь­ных убитых. Вывод: значит сопровождавшие потеряли тела до остановки у Верх-Исетского завода, никто этого не заметил. Вот в чем состояла загадка. Слова отца подтверждались. Началось воровство. Там же у Радзинского Юровский рассказывает: «Команду решил сейчас же распустить, всю ар­тель, оставив на охране несколько человек часовых и 5 человек команды. Остальные разъехались…»

Куда разъехались? Зачем? Когда и так не знали что делать. Или в этот момент только поняли, что двое сбежали или раньше? Поехали искать в темноте? Бриллианты переписывались тоже, видимо, в темноте? Наш отец был весь страшно искалечен. Вся его спина была в шрамах разного размера. Шрамы были от 1,5 см до 5 см, шрамы в высоту были в центре до 0,8 см, в рубчик. Были также шрамы длиной и до 10 см. Пятка левой ноги имела осколочное ранение, там был шрам в виде креста, два ребра было сломано. Левая нога высохла к 40 годам, т. е. к 1944 г., и была короче правой. На спине в общей сложности было до 20 шрамов и вмятин синеватого цвета, как бы была одна кожа, а костей не было. На левую ногу отец покупал обувь 40 размера, а на правую 42. Вследствие ранений к 1944 г. опорно-двигательный аппарат изменил свое положение и носил явно выраженное искривление в правую сторону. Часто мы, дети, задавали ему вопросы о его ранениях и инвалидности, то получали ответы вроде такого, что он ехал на финскую войну в вагоне, налетели самолеты и разбомбили поезд, и он, не доехав до фронта, вернулся назад, но уже в госпиталь. А на вопрос, кто он был и почему попал в армию? Он отвечал, что был студентом в г. Ленинграде и всех их призвали в армию. Или рассказывал, что таким родился, или что он упал с дерева. Пока мы были маленькими. Гораздо позднее нам стало ясно, что это все отговорки, а причины его ранений были совсем другого характера. Согласно данным его военного билета, он был комиссован в 1942 г., за другие годы данных нет. Получается, что на фронте он не был. Во всяком случае, документов на этот счет у нас в семье нет. Освидетельствование на предмет его инвалидности также отсутствовало.

У Соколова Н. А. из показаний охранника Проскурякова Ф. П.: «…Когда их всех расстреляли, Андрей Стрекотин, как он мне сам говорил, снял с них все драгоценности. Их тут же отобрал Юровский и унес наверх…». Вопрос возникает сам собой. Все было в дыму (охранников рвало, они выбегали на свежий воздух). Врач, который бы установил смерть расстрелянных, отсутствовал. У Стрекотина револьвер, он идет собирать драгоценности при всех, или там никого не было? В это время, в случае, если А. Стрекотин установил, прощупав пульс, что Алексей жив, он мог и положить ему свой револьвер в карман брюк, в сапог или за пазуху. Отец говорил нам, что у них была договоренность, что если семье будет угрожать смертельная опасность, то при любой возможности ему передадут либо оружие, либо нож. Знак об этом в этот день подадут белым платочком. Это должен был сделать тот, кто находился на внешнем посту во время прогулки семьи: обычно у пулемета на вышке находился Андрей Стрекотин. Впоследствии отец рассказал мне, что после того как грузовик остановился у Верх-Исетского озера и мальчик очнулся, находясь на земле, а в это время шел сильный дождь, он решил, что надо уползать подальше от этого места. Он заполз под мосток и, находясь под мостком, начал быстро соображать, куда ему двигаться. Обшарив себя, он обнаружил оружие. Это придало ему уверенности в своих силах, и он, выйдя на железнодорожную ветку, поковылял в сторону станции Шарташ. Отец рассказывал: «К утру он уже был на станции, и тут его обнаружил патруль из семи человек. Запомни, Олег, их было семеро, и погнали его штыками в спину, по-русски не понимали, видимо, «нехристи» были, подденут штыком и дальше». И тут он вдруг сказал: «Ты знаешь, мне так больно было». Я молча слушал, поскольку перебивать его нельзя было. Он мог замолчать и сколько его ни расспрашивай, будет молчать, пока сам не захочет рассказать что-либо новое. Я, конечно, понял, что речь идет о нем. А дальше отец рассказал, что он уже не мог оказывать сопротивления, но заявил своим мучителям, что живым он им не дастся. Но то, что патруль погнал мальчишку от станции в лес, не осталось незамеченным. Женщина, которая в это время была на станции, стрелочница, крикнула им вслед: «Куда мальчишку погнали, изверги!» На что те пригрозили, что они будут стрелять. Сбросили его в шахту, она была неглубокой. Мальчик ударился головой о бревно и сполз вниз. Куда было деваться, и тут он увидел горизонтальный шурф и нырнул туда, прыгнув на отмостку, а мучители кинули вслед гранату, и осколок попал ему в пятку. Так у него от осколка и остался шрам на левой пятке. Часа через 4 приехали на дрезине за ним братья Стрекотины и вытащили его из ямы, доставили в госпиталь, а после того как оказали ему помощь, отправили его в г. Шадринск. Как могло такое случиться? Все очень просто — никто убитых не обыскивал. А Александра Стрекотина в это время, по всей видимости, в доме не было. Никто о нем вообще не упоминает. Где он был? Радзинский Э. С. в своей книге приводит воспоминания Андрея Стрекогина: «Когда были вынесены трупы, и ушла автомашина, только после этого наша смена была снята с дежурства». Это было уже в три часа ночи уже 17 июля 1918 г.

Что же делал Александр Стрекотин в это время? Первое упоминание о нем мы находим в деле следователя Сергеева (книга Соколова Н. А. «Убийство царской семьи»), У Радзинского Э. С. в книге сын чекиста Медведева рассказывает: «Утром отец пришел на базар и от местных торговок услышал подробный рассказ, где и как спрятали трупы царской семьи. Такова истинная причина, почему состоялось второе захоронение трупов». Значит, информация в городе из дома Ипатьева появилась еще ночью или рано утром, и, стало быть, и братья Стрекотины, и братья Филатовы, и Михаил Павлович Гладких, также знали обо всем заранее, не говоря уже о Клещеве и Шулине, которые были в то время в доме Ипатьева. Интересно, что А. Стрекогин подробно описал и семью, и расстрел, значит, на него все это произвело сильное впечатление, и при этом память он имел очень хорошую. Белые следователи не нашли Александра Стрекотина, потому что он не остался в городе, а ушел в леса. Александр был вне Ипатьевского дома. В ту ночь был важен фактор времени, т. е. надо было успеть отправить Цесаревича в г. Шадринск, и необходимо было сделать так, чтобы никто не узнал, что он, Стрекотин, помогал ему вместе с остальными солдатами. Следует особо отметить факт того, что офицеры Генерального штаба Российской армии находились в то время, с мая месяца 1918 г., в г. Ека­теринбурге и принимали активное участие в подготовке к спасению царской семьи. Свидетельства приводятся в книге «Тайны Котляковской дороги». «В мае 1918 г. в г. Екатеринбурге была переведена бывшая Николаевская академия Генерального штаба. Разместили ее недалеко от Тихвинского монастыря, обосновавшегося в черте города. Старший класс академии насчитывал 216 слушателей, только 13 из них затем сражались на стороне советов. Большинство из них считало Брестский мир предательством. После перевода академии в Екатеринбург они оказались во враждебной среде, а комиссары Уралоблсовета С. А. Анучин и Ф. И. Голотцекин вообще считали, что нахождение в Екатеринбурге «организованного очага контрреволюции» под маркой академии в центре Урала совершенно недопустимо.

К июню 1918 г. академия насчитывала 300 слушателей при 14 профессорах, 22 штатных преподавателях. С началом наступления чехословацких частей академию приказом Троцкого перевели в г. Казань. Но ее слушатели, объявив «нейтралитет», выехали туда менее чем в половинном составе. В дальнейшем они почти все перешли в колчаковскую армию, и Никола­евская академия прекратила свое существование. Так, или иначе, 300 кадровых офицеров, находившихся в июне — июле 1918 г. в г. Екатеринбурге, не смогли создать кулак по освобождению Царской Семьи». Сегодня это уже под сомнением, это, во-первых, а во- вторых, где документальные доказательства, что «разоблаченная» организа­ция офицеров делала для спасения, и кого она могла привлечь к этой работе. И если она спасла кого-то, то кто бы стал об этом рассказывать. Ибо тот, кто так утверждает, не только не служил в армии, но и не знает ни оперативной работы, ни тех методов, которыми пользовалась царская разведка, не говоря уже о навыках конспиративной работы. Слишком был высок уровень подготовки русского офицера, особенно того, кто закончил эту академию, например маршал Шапошников.

Итак, уже после захвата города выяснилось, что среди слушателей академии существовала тайная офицерская организация. В ее состав входили капитаны: Д. А. Малиновский, Семчевский, Ахвердов, Делинзгаузен, Гершельман, Дурасов, Баумгарден, Дезбинин. Организация через Дмитрия Аполлоновича Малиновского имела связь с монархистами Петрограда. Она систематически нуждалась в деньгах. Участие в ней принимала также мать капитана Ахвердова, Мария Дмитриевна. Офицеры установили связь с доктором Деревенко. Офицеры стремились достать план квартиры Ипатьева. Подполковник Георгий Владимирович Ярцов, начальник Екатеринбургской учебной инструкторской школы академии, дал 17 июня 1919 г. следующие показания: «Было среди нас, офицеров, пять человек, с кото­рыми я говорил тогда вполне откровенно по вопросу о принятии каких- либо мер к спасению Семьи. Это были: капитан Ахвердов, капитан Делинзгаузен, капитан Гершельман. В этих целях мы постарались через Делинзгаузена достать план квартиры Ипатьева, где содержалась Августей­шая Семья». (Ему удалось это сделать через доктора Деревенко, который на словах сообщил ему о расположении комнат.)

«Впоследствии я сам был в доме Ипатьева и видел, что эти сведения, сообщенные Деревенко, были верны». Офицер вольно или невольно, хотел он этого или не хотел, практически выдал участие в этой организации доктора Деревенко. Таким образом, если эта бумага попала в руки крас­ных, то тогда не стоит удивляться, что доктора Деревенко в 1924 г. вызывают в ЧК г. Перми, а 1930 г. он арестован и проводит в лагере последние годы своей жизни). В этих же целях мы старались завести сношения с монастырем, откуда доставлялось молоко Августейшей Семье. Ничего реального предпринять нам не удалось: это совершенно нельзя было сделать, с одной стороны, благодаря охране, какая была установлена большевиками над домом Ипатьева, а с другой стороны, благодаря слежке за нами. Я помню, что 16 июля я был в монастыре. Заведующая фотогра­фическим отделением монахиня Августина именно в этот день сказала мне, что в этот день от них носили молоко в Ипатьевский дом и там какой-то красноармеец сказал монахине, приносившей молоко: «Сегодня возьмем, а завтра уже не носите, не надо. (От автора: „То есть, предупредил“. ) Я точно не могу припомнить, какие именно вещи были найдены при осмотре нами шахты, кроме тех, которые я указал. Все эти вещи были тогда взяты на хранение капитаном Малиновским».

Далее капитан Малиновский также писал именно об этом. Он указывал на точное расположение комнат, в которых жили члены Царской Семьи, и именно кто и где. Затем он указывает на то, что он попал в этот дом сразу одним из первых после взятия города. Затем, что в этом же доме содержался студент, который дважды сфотографировал этот дом. «…Источником, через который получались наши сведения, был еще денщик Ахвердова (имени и фамилии его не знаю, впрочем, кажется, по фамилии Котов). Он вошел в знакомство с каким-то охранником и узнавал от него кое-что. …Я осведомил нашу организацию в Петроград посылкой условных телеграмм на имя капитана Фехнера (офицер моей бригады) и есаула сводного казачьего полка Рябова. Но мне ответа ни разу прислано не было».

Эта фраза капитана Малиновского свидетельствует о том, что у офицер­ской организации были свои отделения, о которых капитан Малиновский не стал распространяться. Это говорит о том, что возможно сама органи­зация была создана еще до отъезда из г. Санкт-Петербурга самой академии, можно считать, что офицеры не рассказывали о количественном составе организации, которая находилась в Санкт-Петербурге, ни о том, сколько она еще существовала, даже белому следствию, и что она делала вообще, и поддерживали ли эти офицеры с ней связь в дальнейшем. Это было связано с тем, что офицеры опасались за жизнь своих людей и за саму деятельность этих отделений, которые, очевидно, могли еще долго приносить свою пользу по военной линии, и просто служили каналами по переправке людей в безопасные места в случае каких-либо неудач. К тому же и в среде белого следствия могли быть люди, которые работали на красных или еще на кого-либо. Это ведь война. Дело касалось спасения Царской Семьи, и лишняя информация о своих связях никому не давалась только потому, что люди понимали, что необходимо думать о безопасности в такой опасной работе. Все они рисковали своей жизнью и жизнью своих родственников. «Я бы сказал, что у нас два плана, две цели. Мы должны были иметь группу таких людей, которые бы во всякую минуту на случай изгнания большевиков могли бы занять дом Ипатьева и охранять благополучие Семьи. Другой план был дерзкого нападения на дом Ипатьева и увоз Семьи. Обсуждая эти планы, пятерка посвятила в него семь еще человек офицеров нашей же академии. Это были: капитан Дурасов, капитан Семичевский, капитан Мягков, капитан Баумгарден, капитан Дубинкин, ротмистр Бартенев, седьмого я забыл. Этот план держался в полном секрете, и я думаю, что большевикам он никоим образом известен не мог быть. Например, Ахвердова совершенно об этом не знала… За два дня до взятия Екатеринбурга чехами я в числе 37 офицеров ушел к чехам, и на другой день после взятия города чехами я пришел в город». «Отметим, что опубликовавший цитированную часть показаний Малиновского, Николай Росс (1987 г.) оборвал концовку текста протокола, снятого в 1919 году Н. А. Соколовым. Капитан Малиновский считал, что семью вывезли немцы в Германию, симулировав убийство». Однако в Госархиве РФ хранятся и другие документы, которые свидетельствуют о том, что не все были согласны с тем, что все члены семьи погибли. Так офицер Томашевский со слов гражданина г. Екатеринбурга Федора Никифоровича Горшкова утверждал, что расстрел был в столовой и что не все погибли. Доктор Деревенко, со слов следователя Сергеева, также считал, что не все погибли, как, впрочем, и сам Сергеев. Как известно, доклад следователя Соколова Н. А. о расследовании убийства Царской Семьи на Урале был вручен вдовствующей Императрице Марии Федоровне, которая до самой своей кончины в 1928 году верила в то, что ее сын Николай II и внук, Цесаревич

Алексей, остались живы, об этом она писала маршалу Маннергейму в Финляндию. В этом докладе следователь Соколов Н. А. пишет: … «Брил­лианты, бывшие пришитыми вместо пуговиц, видимо, сгорели. Сохранившийся бриллиант был найден на самой грани костра втоптанным в землю. Он (его оправа) слегка подвергся действию огня»… Эти данные не выдерживают критики. Угледродистые соединения, такие как алмазы, не поддерживают процесса горения. Выводы неправильные. Если следователь Соколов не нашел того, что искал, — это не значит, что людей уничтожили, а может, спасли? А кто их спас? Эту версию Соколов Н. А., как известно, не рассматривал. Спрашивается, почему? Что помешало следователю Соколову Н. А. изучить версию спасения части семьи Императора Николая II? Сегодня нам уже известна информация о тех людях, которые спасали Цесаревича Алексея Николаевича Романова и которые дали ему имя Василий, и сделали все, чтобы он смог жить и работать. Это была семья мещанина г. Шадринска Филатова К. А. Кем он был? Семья Филатовых — это Ксенофонт Афанасьевич Филатов и Екатерина, его жена, могли и отказаться принять в свою семью раненого мальчика, если бы они не были к этому готовы морально. У них был сын Василий 1907 г. рождения. В своей биографии за 1937 год Василий Филатов упоминает о том, что его мать умерла рано, отец тоже и к 1921 г. он остался один. Правда, у него было два дяди, которые ушли в Красную гвардию, и пропали без вести. При проверке нашей семьей архивов выяснилось, что у Филатова Василия были еще сводный брат и сестра, дети, рожденные от второй жены Ксенофонта Филатова, Екатерины Дмитриевны Утусиковой. Это Константин 1915 г. рождения и Надежда 1917 г. рождения. Два дяди — это родные братья Ксенофонта, Александр и Андрей, и их сестра Анна 1895 г. рождения, Александр 1887 г. рождения, а Андрей 1891 г. рождения. Далее документы, касающиеся состава семьи Филатова Ксенофонта Афанасьевича, исполнены членом городской управы карандашом (согласно данных самого архива). Причем сам бланк исполнен одним дореформенным почерком с буквой «I» и твердым знаком «ъ», а заполнен другим. Надо обратить внимание на то, что это 1915 г. и документы исполнялись тогда в строгом соответствии с инструкциями, специальными чернилами, и номерным пером, и определенным почерком. Далее в этом же документе в состав семьи ратника первого разряда Ксенофонта Филатова, помимо его жены Екатерины, сына Василия — 8 лет, сына Александра — 6 лет, жены Екатерины — 18 лет, отца Афанасия Никаноровича, матери Марии Андреевны, включены братья и сестры. Андрей в солдатах, уволен на 6 месяцев на поправку здоровья, Александр в тюрьме, сестра Мария — 15 лет, т. е. 1899 г. рождения. Просмотр документов по родословной Филатовых начиная с 1863 г. и далее показал, что у Ксенофонта Филатова были дети от первой его жены, Елены Павловны Гладких (1889—1912 гг.): сын Василий 1907 г. рождения, Александр 1909 г. рождения, умер 3 декабря 1915 г., сын Константин 1911 г. рождения, умер в 1911 г., дочь Антонина 1912 г. рождения, умерла в 1912 г.

В документах Шадринской городской управы и «Комиссии по призрению бедных» за 1915 г. имеется заявление Филатова Ксенофонта Афанасьевича о выдаче пособия на детей от 8 января 1915 г., речь идет о сыне Василии 1907 г. рождения и сыне Александре (1909—1915).

В протоколе №11 от 27 января 1915 г. упоминается сын Василий 1907 г. рождения и сын Александр 1909 г. рождения. Василий обозначен и в другом заявлении Ксенофонта Филатова, в протоколе №12 от 25 февраля 1915 г. и далее в др. протоколе №13 от 18 марта 1915 г. После этих записей карандашом далее, в 1915 — 1916 гг., записи ведутся пером. Но в документах за последующие годы имени Марии нет, она просто исчезла. О чем это говорит? Это говорит о том, что в семье появились липшие иждивенцы, но не в июле 1918 г., а в 1915 г., что могло вызвать подозрение при проверке и поиске двоих детей Николая II, поэтому-то и была сделана эта запись, датированная 1915 г. Точно так же для спасения человека могли дописать в метрическую книгу задним числом липшего ребенка или переписать книгу заново, поскольку речь шла о спасении жизни Цесаревича Алексея и его сестры Великой княжны Марии. Если бы в дальнейшем кому-либо понадобилось установить наличие родственников Ксенофонта Филатова, то, возможно, эти записи и нашли бы, так ведь всегда можно сказать, что да, действительно, Василий и Мария существовали, но была гражданская война, разруха, и они куда-то пропали, а свидетели умерли. Отец, действительно, рассказывал нам, что он в годы гражданской войны много «путешествовал». Даже уже работая учителем в Тюменской области, он рассказывал о том, что вел вольный образ жизни в годы гражданской войны и как-то с друзьями решил перейти границу в районе г. Сухуми в Турцию, но был подстрелен пограничниками, упал со скалы и сломал ногу. Непонятно только, как ему, сыну бывшего военного, а затем сапожни­ка, в малом возрасте удалось уйти от пограничников, да и потом совсем непонятно, зачем ему понадобилось при живых родителях убегать из дома и как они его отпустили, и т. д. По документам отца можно сделать вывод о том, что он уходит из дома в 1921 г. По документам же Шадринского Горархива он в феврале 1921 г., а точнее 8 февраля, поступив в политехникум, тут же 8 февраля уходит в отпуск, и больше он в списках обучающихся не значится. Как же так семья бедная, его принимают на полное довольствие, обеспечивают всем необходимым: шубой, валенками, бельем, какое облегчение родителям, а он уходит в люди. К тому же в этом политехникуме преподают педагоги г. Екатеринбурга, вплоть до кандидатов наук, и, естественно, существовала опасность, что его, Василия, опознают как Цесаревича Алексея Николаевича Романова, таким образом оставаться долго он там не мог. Далее новое противоречие в его биографии: будто бы в 1921 г. наступает голодовка в г. Шадринске и он вынужден уйти на р. Волга. Вот уж где голод-то царствовал в то время, но никак не в г. Шадринске.

В 1995 г. после поездки в г. Екатеринбург и в г. Шадринск семья получила свидетельство того, что в 1960 — 1962 гг. прокуратура разыскивала двоих Филатовых, т. е. Василия и Марию, для чего были собраны самые старые жители Шадринска, с которых взяли подписку о неразглашении. Об этом нам рассказала родственница Ксенофонта Филатова по линии его дяди Василия Никаноровича. У Василия Никаноровича был сын Леонид Васильевич, который женился в 1918 г. на Седуновой Зое Павловне. От этого брака у них родилась дочь в 1919 г., которая и рассказала о том, что ее маму, Зою Павловну Филатову (Седунову), как раз и вызывали в прокуратуру, а ее нет (поскольку она была сравнительно молодой, ей было тогда 43 года). Ее матери было в 1918 г. как раз 18 лет, а отцу 22 года. Из этого можно сделать вывод, что опрашивали их неслучайно, среди общего числа престарелых жителей г. Шадринска, в том числе и Филатовых, о событиях 1918 г., и с этим фактом была связана судьба нашего отца, Василия Ксенофонтовича Филатова. Зачем понадобилось прокуратуре спустя столько лет разыскивать детей Ксенофонта Филатова, что они значили для прокуратуры?

Далее фотография Михаила Павловича Гладких датирована мартом — месяцем 1922 г., заказ №53, негатив №6, подписанная отцом, по его же словам, является прямым доказательством того, что он и есть Цесаревич Алексей. Фотография подписана в 1922 г., значит, эти события имели отношение к г. Екатеринбургу и г. Шадринску. Семьи Филатовых и Гладких спасали сына царя. Если бы эта фотография была бы подписана в 1915 г. или 1916 г., то это выглядело бы вполне естественно, ведь еще были живы. Цесаревич Алексей мог подписать фотографию любому близко знакомому человеку, и это мог быть не обязательно Гладких или кто-то из семьи Филатовых. А вот когда произошли события 1918 г., этот человек, который спас его от верной смерти, стал ему дорог. Он надписал эту фотографию себе на память и в таком виде пронес ее через всю свою долгую трудную жизнь и передал ее нам.

Сами Филатовы служили в армии до революции, и пока неясно в каком городе, и в каких частях они служили, и могли видеть Цесаревича Алексея, а то и быть в охране Императорской Семьи. Летом 1918 г. оба брата Филатовы служили в 1-м Крестьянском полку в г. Екатеринбурге. Александр в 1-й роте, а Андрей в обозе.

Александр погибает летом этого же года в Екатеринбурге. Андрей остается жить, но болеет. Живет он у своего отца Афанасия Никаноровича, которому уже 56 лет, и у него же живет и Ксенофонт Афанасьевич, который болен туберкулезом, но в 1920 г. его еще вызывают на военную призывную комиссию, умирает он 22 сентября 1922 г. Всего же у Афанасия Никаноровича было 5 детей. Афанасий Никанорович получает за погибшего сына Александра пенсию в 756 рублей. Проживает по ул. Советской, д. 54, квартал №50, в 3-м районе г. Шадринска. Вторая жена Ксенофонта Афанасьевича после его смерти проживала в г. Шадринске и, по данным архива, в 1930 г. работала чернорабочей. У Елены Павловны Гладких, первой жены Ксенофонта Филатова, умершей рано (теперь точно известно, что она умерла в 1912 г. от чахотки), был брат Михаил Павлович Гладких, 1895 г. рождения. У него было двое родных братьев: Федор и Григорий. Михаил был призван в армию в 1915 г., в 1930 г. проживал в г. Шадринске и работал в артели «Обувь», был женат, жена: Гладких Дарья Яковлевна 1900 г. рождения, проживали по ул. Покровская, д. 169, 2-й квартал. Михаил Павлович привез Цесаревича Алексея из Екатеринбурга к Филатовым (участие братьев Филатовых — Ксенофонта, Александра и Андрея, и их дяди Василия Никаноровича в спасении Цесаревича Алексея теперь очевидно), к родственникам, а это всегда рискованно, он мог поместить его в другую семью, но шла война, и поверить другим людям он не мог. Получается, что и Филатовы, и М. П. Гладких, и Стрекотины (их было семеро братьев, как стало известно от их родствен­ников, которые до сих пор проживают в г. Екатеринбурге), и Шулин, и Клещев были знакомы. Может быть, они служили в армии вместе, т. е. эти люди могли общаться, и очень тесно, друг с другом, и знали друг друга давно, имея обязательства перед царем, т. е. они по его указанию должны были спасти его сына. Значит, они должны были заранее все спланировать, задолго до расстрела, т. е. возможно в 1917 году и, зная, что Алексей болен, Николай II не доверил бы его незнакомым людям.

Я знаю, что в США в Принстонском университете преподавал Чеботарев Григорий Порфирьевич (1899 г. р.) с 1937 г. по 1970 г., по профессии инженер-строитель, матери которого писала дочь Николая II Татьяна Николаевна Романова, из Тобольска 9 декабря 1917 г. В письме она справлялась о здоровье Филатова, а уже прошло 6 месяцев, как они не живут в Царском Селе. Так вот Чеботарев написал книгу «Моя любимая Россия» (издана в США). Интересно было бы узнать, что это за Филатов, о котором писала Татьяна матери Г. П. Чеботарева. Валентина Ивановна Чеботарева (в девичестве Дубятская) была замужем за генерал-майором

Чеботаревым Порфирием Григорьевичем. Дочь генерал-майора Чеботарева П. Г. замужем за Edward С. BIIL (с 1941 г.) Лектор русской литературы и языка Принстонского университета США (с 1948 г.). Я думаю, что это был Ксенофонт Филатов — приемный отец Филатова Василия Ксенофонтовича, который служил в армии, или его родной брат Андрей, который был отправлен на 6 месяцев с фронта на поправку здоровья в 1915 г., а потом лечился в 3-м лазарете в Царском Селе.

(Оть Вел. Кнж. Татьяны Николаевны В. И. Чеботаревой +).

Письмо на 4 страницахъ, 18 х 14.

Тобольскъ. Бывший Губернаторски! д. 9-го Декабря 1917.

Дорогая моя Валентина Ивановна, получили-ли Вы мое письмо оть 29-го? Будьте добры, передать это письмо нашему Князю (Э. А. Эрнстову). Вамъ теперь наверно скучно безъ Л. Ф. (Красновой)? Но за то хорошо, что они (Красновы) вместе. Жаль беднаго Филатова, что онъ такъ долго не можеть поправиться. Ведь онъ еще при насъ лежалъ. Неужели все та же рана безпокоитъ или что-нибудь другое? А Баронъ (Д. Ф. Таубе) нашъ какъ и Купычъ?…

…Ну, всего хорошаго милая голубушка Валентина Ивановна. Христос съ Вами. Если кто захочетъ намъ писать — пусть пишутъ прямо. Целую Вась крепко какъ люблю. Алюшу (В. И. Чеботареву) тоже и О. И. (Грекову). Всего хорошаго.

Ваша Татьяна.

+) Полный тексть въ подлиннике печатается впервые. Въ книге Г. И. Чеботарева «Russia my Native Land» часть этого письма напечатана въ переводе на английский языкъ (стр. 195), вместе съ фотокопиями его первой и последней страницъ (Figure 27). К тому же в 1998 г. стало известно от внука доктора Боткина, Мельника, что еще в г. Тобольске к доктору Боткину подошел солдат и предупредил о грозящей опасности и посоветовал ему отослать свою дочь в более безопасное место. И, конечно, доктор Боткин обязательно оповестил об этом Императора Николая II, поскольку он был предан ему до конца дней своих. В газете «Час Пик» были опубликованы воспоминания внука докто­ра Боткина С. П. К. К. Мельника-Боткина, статья Елизаветы Богослов­ской, которая называлась «Внук расстрелянного доктора всю жизнь боролся с большевизмом». Во-первых, текст статьи полностью подтверждает, что солдаты, как раз они, и только они, могли участвовать в спасении цесаре­вича Алексея. Ведь историю о спасении дочери доктора С. П. Боткина рассказывает его внук, работавший при президенте Франции Де Голле. Мой отец также упоминал, что кое-кто из его знакомых находился в Дубровнике.

Итак, текст статьи в сокращенном виде. «В эту ночь я решила не ложиться и часто смотрела на ярко освещенные губернаторского дома, в которых, казалось мне, появлялась тень моего отца, но я боялась открывать штору и очень явно наблюдать за происходящим, чтобы не навлечь неудовольствие охраны. Часа в два ночи пришли солдаты за последними вещами и чемоданом моего отца… На рассвете я потушила огонь. Губернаторский дом и казармы были ярко освещены. За заборами загородки вереницей стояли сани… Несколько раз из дому выходил мой отец в заячьем тулупчике князя Долгорукова, так как в его доху закутали Ее Величество и Марию Николаевну, у которых не было ничего, кроме легких шубок. Наконец на крыльце появились Их Величества, Великие княжны и вся свита. Было часов пять утра, и на рассвете бледного весеннего дня всех можно было хорошо видеть. Комиссар Яков­лев шел около государя… Мой отец заметил меня и, обернувшись, несколь­ко раз благословил… Стали садиться, укутываться. Вот тронулись»… Больше Татьяна Евгеньевна Боткина не видела своего отца — лейб-медика Евгения Сергеевича Боткина: спустя три месяца доктор был расстрелян вместе с царской семьей в Екатеринбурге. В дни их похорон впервые в Россию приехал из Парижа внук доктора Боткина, сын его дочери Татьяны — Константин Константинович Мельник-Боткин. …«Мы, потомки доктора Боткина, уже хотели похоронить Евгения Сергеевича отдельно, не дожидаясь, когда улягутся споры по поводу царских останков. Мы готовы были сделать это даже в Екатеринбурге — увековечить его память. Я писал даже в комиссию об этом. Но приехал прокурор Соловьев, убедил нас, сказал, что все решится скоро. К счастью, похороны состоялись, и теперь я могу приезжать на родину моих родителей. Сейчас я приехал с женой, дочкой и внучкой — представительницей уже четвертого поколения Боткиных после Евгения Сергеевича. Теперь стало как-то легче жить. У меня есть три фотографии моего деда. В 1912 году в Крыму — он счастливый человек. В 1914-м человек понимает, что импе­рия вот-вот погибнет. И фотография 1917 года на пропуск. Видно по этим фотографиям и по его последним письмам, что жизнь его переменилась в 1914 году и кончилась в 1917-м. Так со всеми было, наверно, со всей страной. А тем более он, врач, приближенный к царю, должно быть, понимал многое, что было незаметно простым людям. Он воевал на русско-японской войне, написал там книжку — письма жене с фронта, не знаю, существует ли она в России, сохранилась ли. Мама рассказывала мне, что, когда Николай II прочитал эту книжку, он вызвал ее автора, и с тех пор до смертного часа они практически были рядом. Мама жила с отцом в Царском Селе, оттуда отправилась с ним в ссылку в Тобольск. Маме было тогда 19 лет, ее младшему брату Глебу — 17. Она тайно перепи­сывалась с Великими княжнами, которые жили в Доме свободы — так цинично назван был дом тобольского губернатора, ставший местом заточения царской семьи. Великие княжны давали моему деду письма, и он передавал их тем, кто был на свободе. У меня сохранилась такая записка со словами: «Христос Воскресе, дорогая Таня…». Дед каждое утро уходил к ним и каждый вечер возвращался, рассказывал, что происходит в этом Доме свободы.

Когда вместе с Николаем Александровичем и Александрой Федоровной деда отправили в Екатеринбург, мама тоже хотела ехать с ними. «Это не поездка для молодой девушки», — сказал ей доверительно какой-то красноармеец. Видимо, знал, что будет. Так мама с младшим братом Глебом остались в Тобольске совсем одни и спаслись только благодаря тому, что они были детьми доктора, которого знали и уважали все. До отъезда его в Екатеринбург в Тобольске появился поручик императорской армии Константин Семенович Мельник — мой будущий отец. Он был из украинских крестьян, из Волынской губернии, далекий от высшего света человек. Но приехал он в Тобольск из-за моего деда. Дело в том, что во время войны с немцами в Царском Селе дед открыл больницу для раненых и один из первых офицеров, который лечился там, был Константин Мельник. Видимо, отношения между пожилым доктором и юным поручиком были на­столько трогательные, что, когда началась революция и отец узнал, что доктор Боткин в Тобольске вместе с царской семьей, он первым делом решил организовать спасение Императора и его свиты. Он был блестящий офицер, много раз раненный на фронте, смелый, дерзкий. Отправился через всю Россию, в которой уже началась гражданская война. Может, он думал и о вашей маме, он же, наверное, встречал ее в Царском? Может, это была еще и любовь!

Нет, никакой любви не было, моя мать вообще смотрела на него очень высокомерно — она же была воспитана при дворе, а тут — какой-то украинец… Но до своего отъезда в Екатеринбург дед как-то в разговоре с этим молодым офицером сказал: «Знаю, что уезжаю, возможно, навсегда. Не исключено, что больше не увижу свою дочь: спасите ее. Женитесь на ней». То есть благословил…

Благословил. Свадьба произошла после того, как мой отец узнал об убийстве в Екатеринбурге. И повез молодую жену и ее брата на Дальний Восток вместе с белой армией. Отец воевал под командованием Колчака, потом был членом колчаковской контрразведки. Во Владивостоке он нашел сербский пароход, который возвращался в Европу. Тут тоже неожиданно помогла фамилия: сербы вспомнили, что Сергей Петрович Боткин организовал медицинскую помощь во время войны сербов с турками. Узнав, что внучка Сергея Петровича находится во Владивостоке, они помогли ей спастись. Приехали в Сербию. Там пережили очень тяжелые времена: средств не было абсолютно, жили в каких-то лагерях. Когда появилась возможность уехать во Францию, они отправились туда, как и многие другие эмигранты. У меня две старшие сестры — одна родилась во Владивостоке, другая в Дубровнике. А я родился в маленьком городке недалеко от Гренобля»… О чем говорит этот отрывок из воспоминаний внука доктора Боткина? Да о том, что действительно солдаты не были равнодушны к судьбе семьи Императора Николая II, к сопровождавшим его лицам и особенно к детям. И конечно, они также думали о том, как помочь им. Через них и осуществлялась прямая связь с нужными людьми, т. е. с внешним миром.

Выше я упоминал о штабс-капитане Симонове, который служил в штабе красных войск у Берзина в г. Екатеринбурге и переправлял офице­ров к белым, а затем служил в контрразведке у адмирала Колчака. Из воспоминаний внука доктора Боткина Е. С., его отец Мельник — поручик Константин Мельник, также служил в контрразведке адмирала Колчака, и наверняка они знали друг друга и обменивались мнениями и о расстреле царской семьи, и о ходе следствия, которое тогда велось по этому факту.

Если штабс-капитан Симонов считал, что не все погибли в ходе рас­стрела, то, наверное, и такого же мнения мог придерживаться и поручик Константин Мельник. Итак, два офицера контрразведки Колчака имеют отношение к событиям, связанным с возможным спасением членов Импе­раторской Семьи. Один из них был непосредственно в самом Екатеринбурге, другой имел непосредственное отношение к доктору Боткину, поскольку, женившись на его дочери, спас ее. До сих пор эти факты никого не заинтересовали. Таких совпадений случайно не бывает, и вся последующая жизнь нашего отца является тому доказательством. Ведь знал же молодой офицер Мельник от доктора Боткина Е. С. о грозящей опасности семье и знал о том, что доктора предупредил какой-то солдат об этой опасности, и он выполнил наказ доктора, а затем мог и сам проводить вместе со штабс-капитаном Симоновым свое расследование и искать и того солдата, и других возмож­ных участников спасения кого-то из членов царской семьи, и могли и найти, однако нам до сих пор неизвестно, о чем они знали и что могли сделать для спасенных людей. Одно совершенно ясно, что эти люди, которые готовились к операции по спасению царской семьи, должны были обладать знаниями местности, знать людей, способных изготовить и документы, и придумать легенду, и знать, где можно и как можно спрятать человека, и лечить его, и т. д. А это, в свою очередь, объясняет то, что отца они сопровождали всю свою оставшуюся жизнь, ибо жили они еще долго. А потом передавали его с рук на руки, и опять своим людям. О том, что такие люди были, свидетельствует тот факт, что у отца была система, по которой очень просто можно было найти в нужном городе этих людей. Каждая улица и дом, обозначенные определенной цифрой, имели соответ­ствующее название как до Советской власти, так и потом. Это были улицы, которые были всем известны. Без людей, которые его поддерживали, он не смог бы выжить, это совершенно ясно. Жил отец, как все. Жил подолгу в одной местности, но, уже начиная с 1936 года, все его знали. Знали, что он учитель. Ничем он в этой сфере не выделялся, не говоря о том, что он никому ничего не рассказывал. К тому же не был женат, не было у него и детей. Он говорил: «Была война, было опасно, было трудно жить, поэтому семью не заводил». И, действительно, одна война, индустриализация, учеба, опять война.

С 1934 года отец жил в Тюменской области в Исетском районе. Место административных ссылок бывших дворян и место немецких поселений, об этом свидетельствует тот факт, что в школах преподавали и работали немцы. В частности, в Верх-Бешкильской школе, например, учителем немецкого языка работала немка-женщина Масон. Конечно, он многое мог узнать от людей, которые до ссылки жили в центре России и имели связи и информацию о судьбе многих своих знакомых, друзей, родственников, которые жили и работали до революции там же. Отец жил все время в лесу, рядом с Уралом, рядом с местами, где жил Распутин Г. Е. Учился заочно, нужно было зарабатывать на жизнь, питаться. Проучился отец очно только 2 года. С 1934 по 1936 гг. преимуществом в его работе было то, что он имел длительный отпуск летом и не был связан чем-либо с работой, у него имелась возможность путешествовать, как он это называл. Вообще, он объехал всю страну. Была у него тяга и к перемене мест. Так мы поменяли, начиная с 1955 года, 4 места жительства.

Сибирь, Урал, Северо-Запад, юг России — такова география переездов нашей семьи. Так вместе с родителями мы познавали свою страну, ее людей, разные климатические зоны, получили знания о людях, традициях, условиях жизни народа. Во время переездов родители не могли перевозить все вещи, их всегда было много, и они освобождались от них, частью так раздавая людям, частью продавая. Мало что осталось у нас. Еще один факт из биографии отца. После его смерти осталась записная книжка. Прочитав ее, мы нашли в ней непонятную запись с цифрами. Запросили устно военно-исторический архив в г. Москве, ответ получили такой, что не знаем, к какому периоду времени можно отнести данные записи, а чтобы было понятно, записи были шифрованные, но простым шифром. Но оказалось, его система шифра, которую мы обнаружили, применяется и сегодня в системе передачи информации факсом, то есть каждой букве соответствует определенная цифра. Такая система приведена также в деле следователя Соколова А. Н., но найденная нами оказалась сложнее в два раза, чем приведенная система в его книге «Убийство царской семьи». В этой же книге приведены шифры семьи. Известно, что для каждого ребенка в царской семье существовали свои шифры, которые придумывали сами, и Императрица, и Государь. В книге «Письма царственных мучеников из заточения» мы читаем: «В эти дни из Тобольска опять приехал В. Н. Штейн, который привез для Царской Семьи от московской монархической организации 250 000 тыс. рублей 12/25 марта Государь записал в свой дневник: «Из Москвы вторично приехал Вл. Ник.

Штейн, привезший изрядную сумму от знакомых нам добрых людей, книги и чай. Сейчас видел его проходящим по улице». В этот приезд он не только привез деньги, но установил также «условное» письменное общение с Царственными Узниками. См. письмо Государыни Императрицы от 23 января 1918 г. на имя Вырубовой, примечание 3.» Пример из письма Императрицы: … «Вообще письма часто не доходят. Если ты уже читала «Притчи Соломона», то теперь надо читать «Премудрость Соломона», найдешь много хорошего там… Добрый Седнев только что мне принес чашку какао, чтобы согреться, и Джимми просить».

Отъ Вел. Кнж. Марш Николаевны

В. Г. Капраловой.

Письмо на 4 страницахъ, 17 х 13.

№9. (Тобольскъ.) 29-го Марта 1918 г. 11 (апреля)

Крепко Вась благодарю, хорошая моя Вера Георгиевна, за письмо №10. Не ответила на него въ одинъ день съ Анастасией, т. к. по-моему веселье получать Вамъ не два сразу, а по одному. Вера Николаевна намъ писала, говорить, что писала намъ письма на Ваше имя, но мы ихъ никогда не получали… Что Вы милая делаете, и какъ Вамъ живется? Если будете у Сидоровыхъ, то скажите имъ отъ насъ приветь, то же и другимъ знако- мымъ. Знаете ли что-нибудь где А. А. Миллеръ? Я получила Ваши письма №1, 2, 3, 4, 8, 10, т. ч. къ сожалению 4 пропало. А Вы мои? — При однообразной жизни всегда бываемъ очень рады получать письма. Сестры шлють приветь. Анастасия и я нежно Васъ обнимаемъ. Да сохранить Васъ Богъ.

Mapia.

+) Источникъ не установленъ.

Для чего это надо было отцу, так и осталось неясно для нас, хотя у нас были предположения, что эти записи он использовал для переписки со своими друзьями. Сегодня их, наверное, нет в живых, а те, кому достались письма отца, либо не придают этой информации значения, либо знают, что он скончался, либо не знают, что у отца остались дети. Мы от отца не получили никаких указаний по этому поводу и соответственно не смогли поддерживать никаких связей с этими людьми. Когда отец жил в Исетском районе, жилья у него своего не было. Он решил поставить себе дом деревянный, поскольку жил в лесной местности, то проблем со строительным материалом не было. Он приобрел лес и поставил сам «пятистенок» на берегу реки Исети, где и жил. Построил он этот дом, несмотря на свои физические недостатки. Он очень хорошо владел топором, причем топоры, как он рассказывал, должны быть разные и пилы также. Топор для зарубок, топор для теса, топор для рубки, но больше всего он любил плотницкий топор и всю жизнь говорил, что эти топоры нельзя использовать как попало, то есть плотницким топором, например, нельзя рубить дрова, он тупится и требует особой заточки. Знал он, сколько по времени должны вылежаться и бревна, чтобы их можно было использовать в строительстве. Вообще отца всю жизнь интересовало, как и из каких материалов лучше строить, к тому же в моей памяти остались его рассказы о том, что он мечтал строить дороги, мосты, но, к сожалению, ему не удалось окончить автодорожный институт. Объяснял он это тем, что Родине нужны были учителя, и их, тех, кто учился в автодорожном институте, перевели в пединститут. По поводу его учебы в автодорожном институте обнаружена только фамилия Филатов, причем инициалы не расшифрованы. Это список, в котором расписывались за получение стипендии те, кто обучался на рабфаке. Этот Филатов получал стипендию только за май и июнь месяцы 1933 г., а из его биографии следует, что он учился на рабфаке Тюменского пединститута с 1930 г., который закончил в 1934 г., имеется аттестат, но без номера. По данным Тюменского государственного архива, автодорожный рабфак был открыт в 1932 г. в 4 городах, таких как Шадринск, Курган, Красноуфимск, Стерлитамак. Рабфак в этих городах был закрыт в связи с ликвидацией Ураль­ского автодорожного института, в том числе и в г. Шадринске, в период с 01.06 по 21.07.1933. Имя студента Филатова В. К. также не было обнаружено и в других автодорожных институтах Урала и Сибири. Всего обследовано 6 институтов, техникумов и колледжей. «Как мы ни старались писать на двойки на экзаменах, нас всех приказом зачислили в Тюменский педагогический институт им. Луначарского», — говорил отец. Получается так, что сын бывшего военного, ставшего в силу болезни сапожником, почему-то частично скрывал факты своей биографии. Вряд ли он страдал амнезией и не помнил имена своих родителей и сестер и поэтому не указывал их в своей биографии при поступлении в институт и т. д. в течение всей своей сознательной жизни. Это была продуманная линия поведения грамотного и искушенного в различных отраслях знаний человека. Об этом говорят и имеющиеся в семье документы, в них что-то да отсутствует при наличии общих положенных атрибутов, которые долж­ны были присутствовать в документах того периода, — время ведь было очень суровое. Жизнь в 30-е годы была трудная, только перед самой войной было уже всего в достатке. А когда был студентом, питались по талонам, он рассказывал: «Вот придешь в столовую в институте со своим талоном, дадут тебе суп, глянешь в тарелку, а там крупинка за крупинкой бегает с дубинкой». Так долго нельзя было жить, и он перевелся в 1937 году на заочное обучение. А ему без родственников, без жилья было трудно, но в деревне, где он преподавал в Верх-Бешкильской средней школе, был картофель, летом можно было собирать ягоды, но все равно трудно. Приобрел корову, стал пить молоко, но долго не смог ее держать, продал. Так проходили его ГОДЫ.

Я вспоминаю. Отец любил слушать радио и всегда был в курсе всех событий. Выписывал большое количество журналов, газет, такие как «Прав­да», «Сельская жизнь», «Учительская газета», журналы «Новое время», «Народное образование», «Крестьянка», «Работница», «Шахматы и шаш­ки», «За рубежом», «Известия», местные газеты, журналы «География», «Новая и новейшая истории», «Физика и математика», «Техника молоде­жи», «Вокруг света», «Пионерская правда», журналы по вышивке, по рыболовству, «Сад и огород», «Медицина и жизнь», «Химия и жизнь», газеты на иностранном языке «Neues Leben».

И когда в 1963 году появилась возможность купить телевизор, родители купили телевизор «Енисей-3», это был первый телевизор в деревне. К нам часто ходили смотреть кино и передачи, особенно «Голубые огоньки» учителя, к тому же, поскольку мы жили в 80 км от города Оренбурга, нужна была антенна, и отец, договорившись с председателем колхоза Константиновым, сделал антенну и поставил ее на растяжках. Была она метров 20 высотой. Так мы приобщались к информационным потокам и жизни страны, мира. Затем родители купили стиральную машину. Особен­но отец в силу своей инвалидности хотел приобрести себе «инвалидку» на 3-х колесах, однако у него не было справки о его инвалидности, и он ее и не хотел получать. В колхозе, а это был колхоз им. «Карла Маркса» — миллионер, колхозники имели мотоциклы, легковые машины, а отцу хотелось иметь инвалидную коляску, чтобы ездить по работе и на рыбалку. К сожалению, так он и не пошел на медкомиссию, очевидно, не хотел изменять своим привычкам и не хотел огласки, о том, что он страдает еще и кровопотерей.

Отец поддерживал переписку со своим давним знакомым, который был из Санкт-Петербурга и якобы во время войны вместе с детьми жил в Исетском районе как эвакуированный. Это был Борис Васильевич Журав­лев, который преподавал математику в Ленинградском университете, ее он преподавал и в районном центре Исети. У него было две дочери: Наталья и Татьяна. Наталья была в старших классах, а Татьяна в младших. Наталья затем стала доктором и работала в ГИДУВе — Государственный Институт Усовершенствования в Санкт-Петербурге, а Татьяна работала зав. кафед­рой паталогоанатомии в 1-м Медицинском институте. Сегодня это Меди­цинский университет имени академика Павлова И. И. В 1961 году мы с мамой поехали в Санкт-Петербург, а отец в следующую поездку в 1964 г. и в 1966 г. побывал у Журавлевых в Мельничном Ручье. Журавлевы присылали нам посылки из Санкт-Петербурга. О чем отец говорил с Журавлевым Б. В., мы не имели понятия, скорее всего о военных годах, но дети его помнят отца, за эти годы вспомнили, что отец, будучи заведующим района в Исетском, помогал устраивать семьи в 1942 году на жительство. Уже спустя десятилетия, я их нашел, жили они на улице Бакунина, 29 и работали в Санкт-Петербурге, однако что-то особенное об отце рассказать не смогли и встречаться с нами не стали. Вспоминали: «Да, был такой учитель географии, жил бедно, знали, что он, вроде бы, женился, это гражданский брак, на колхознице Полине и детей у них не было. Брак был неудачный. И жил у нее, и они радовались, что ему стало легче, потому, что он был инвалидом». Сейчас уже точно известно, что Филатов В. К. не был женат в годы войны. И в соответствии с этим возникают сомнения в том, что Журавлевы находились в то время в с. Исетское. Когда я спросил у них, а кто был их отец Журавлев Б. В., мне ответили, что он долго был в плену, в Польше, и потом его обменяли, и ранен был в ноги, остались дневники. Какие отношения у него были с В. К. Филатовым, они не знали. Я попытался попросить фото, мне отка­зали. И отец в те годы, когда мы путешествовали на пароходе от Самары до Санкт-Петербурга, всегда звонил ему, Журавлеву Б. В., и посещал его. Мы думали, что они друг друга знали задолго до войны. Нас он никогда с собой не брал, когда ездил в Мельничный Ручей — это дачный поселок под г. Санкт-Петербургом.

Когда мы с отцом ходили по «памятным местам» Санкт-Петербурга, как он их называл, то я запомнил, что он показал мне места, где пролилась кровь русских царей и в Зимнем дворце, и на улицах города, в частности, набережную, где террористы убили Александра II. Когда я спросил его: «А зачем?» — он ответил, что он был прогрессивным человеком, хотел многое поменять в жизни, но не успел. Революционеры не хотели, чтобы в России правили цари. А в честь этого царя поставили храм Спаса на Крови. В Зимнем дворце показал мне комнату-столовую, где заседало Временное правительство во главе с Керенским А. Ф., который не сумел удержать власть. «Эти люди сменили царей, и это привело к гражданской войне», — сказал отец. Показал отец и Михайловский замок, где был убит Павел I. По городу мы ходили с мамой по просьбе отца — он уставал. Мама привела меня в Петропавловскую крепость, и мы пошли с ней в Петропав­ловский собор, где я впервые увидел захоронения царей. Мне было все интересно, я бежал впереди всех за экскурсоводом, чтобы узнать и услышать побольше. Особенно меня поразило то, что надгробья были очень красивые из мрамора. Размеры собора также поражали. Были мы и в храмах, соборах, музеях. Проехали по всем окрестностям города, паркам, и так продолжалось все детство. Каждое лето мы жили в Ленинграде. И каждый раз меня знакомили с жизнью столицы и ее людей, и, конечно, запомнилось, что все это было построено стараниями русских самодерж­цев. Меня удивляло, почему родители, вместо того чтобы ехать на курорт, — а у них была такая возможность, — ездили с нами, детьми, в Ленинград на два месяца и жили там, у маминой сестры Ольги Кузьминичны, как будто больше не было мест на земле, в России.

К тому же эта связь с городом на Неве продолжалась и осенью, когда начинали убирать урожай. К нам приезжали автоколонны из Ленинграда, и шофера часто рассказывали о городе. Когда я бывал в Ленинграде, то меня также познакомили и с историей блокады, рассказали о героизме ленинградцев, попали на Пискаревское кладбище. Так проходило наше детство. Отец, вспоминая молодые годы, часто рассказывал о том, как он путешествовал по югу России, — там было очень тепло и было море. Он с ребятами такого же возраста или почти такого, как он сам, проводил летнее время в южных городах. Там было, что поесть, особого жилья не нужно было, и отец очень много плавал, нырял, но нырять глубоко не мог, у него шла кровь из ушей, носа. Ныряли за ракушками, ловили рыб, раков. Это был период с 1921 по 1928 годы. Он часто бывал в городе Сухуми, на курортах в Саахи. В Саахи был грязевой курорт, и он мог там принимать грязевые ванны. Бывал в Баку, в Крыму. Как-то отец рассказал, что в те годы он попытался устроиться на строительство Днепрогэса, однако там условия были очень тяжелые, и он по совету кого-то из персонала отправился на Магнитку. Приехав туда, он, не имея здоровья, а там была в основном физическая работа, намучившись, поехал на Челябинский тракторный (в Челябинске сегодня автодорожный институт), а затем на «Уралмашзавод». И там, и там работали инженеры из Германии, которые подсказали, что надо учиться на инженера-дорожника, поскольку они объясняли, что после разрухи в России много надо восста­навливать и строить дороги, мосты. Устроившись на «Уралмашзаводе», он поступил в автодорожный институт. Отец учился там несколько лет. Я все время думал, как он без образования поступил очно учиться в технический институт. Одновремен­но, согласно документам, отец с 1930 по 1932 годы учился заочно, а с 1932 по 1934 годы очно (см. биографию 1967 г.) в Тюменском педагогическом институте — ТПИ им. Луначарского. Дома имеется справка, выданная ему в 1933 году в автодорожном институте о том, что он бедного сословия, из семьи сапожника, не лишен прав избирательного голоса. В этом году началась выдача паспортов. Паспорта и справки выдавались по месту прописки. Отец жил в общежитии, поскольку не имел жилья, и поступил в институт по направлению с места работы, в каком году — неизвестно, а по документам об окончании заочного рабфака ТПИ им. Луначарского в г. Тюмени можно судить, что он там, в Тюмени, не жил и справку туда и не требовали, по документам срок обучения на рабоче-крестьянском факультете при ТПИ с 1930 по 1934 годы, стало быть, и прописка в Тюмени отсутствовала. Получается, что он мог закончить и автодорожный инсти­тут. Совершенно ясно, что это могло быть только так. Таким образом, в Тюмени его, стало быть, не знали вплоть до 1934 года, когда он поступает на очное отделение учиться в учительский институт при ТПИ им. Луначар­ского, а затем опять заочно учился в ТПИ им. Луначарского с 1937 по 1939 годы. Документы по автодорожному институту дома отсутствовали, но где они? Удивляет и тот факт, что в самих дипломах имеются разночте­ния. Бросается в глаза, что аттестат на звание учителя средней школы Филатову В. К., окончившему учительский институт в 1936 г. в г. Тюмени, выдан 09.08.1938 г. за №22909 и подписан не кем иным, как народным комиссаром просвещения РСФСР Л. Тюркиным. Возникает закономерный вопрос: как же выпускник института, не имея в 1936 году аттестата на руках, устраивается на работу? Может быть, тогда, в 1936 году, были такие правила? Из справки, подписанной замдиректора пединститута 17.07.1937 г., найденной в архивном фонде Тюменского государственного пединститута, следует, что он окончил 1 июля 1936 г. учительский институт по специальности — география. Далее еще интереснее. Распоряжением помощника директора за №24/79 от 18.07.1937 г. он зачислен на 3-й курс пединститута на географический факультет заочного сектора как окончив­ший учительский институт ТПИ. Приказ об окончании пединститута Филатовым В. К. не найден. В дипломе за №054485, выданном Филатову В. К. 16 декабря 1939 г. об окончании пединститута по специальности география, значится, что он поступил в этот институт в 1934 г. и окончил полный курс в 1939 г. Получается, что Филатов В. К. был принят в пединститут не в 1937 г. на 3-й курс, а в 1934 г., и в то же время, согласно приказа №63 от 2 июля 1934 г. он принят в учительский институт. Если он поступил в пединститут в 1934 г., согласно данным, указанным в дипломе о высшем образовании, а не аттестата, то опять же, согласно справки о том, что он 1 июля 1936 г. окончил учительский институт, а согласно приказа №24/79 от 18.07.1937 г. он принят на 3-й курс пединститута, один год обучения в пединституте выпадает, а именно: с 1936 по 1937 гг. В выписке из приказа №122 по ТПИ от 25 июля 1939 г. параграф 1 отмечается отличная учеба и общественная работа, за что и объявляется благодарность студенту-заочнику 4-го курса географического факультета Фи­латову В. К. Подписал директор института Королев. Опять не получается 5 лет обучения, то есть учеба длится с 1934 по 1939 гг., а Филатов В. К. в 1939 г. на 4-м курсе, а 16.12.1939 г. он получает диплом о высшем образовании. Это никак не вяжется с тем, что учеба продолжалась 5 лет. Получается, что она должна была продолжаться 7 лет, с 1934 г. по 1941 гг., и диплом о высшем образовании отец должен был получить 16 декабря 1941 г. А по данным архивной справки, архива районо с. Исетского Тюменской обл. за №51 от 12.09.1967 г. в 1941 году Филатов В. К. уже заведующий районным отделом народного образования. Хотя, если смот­реть на эти несовпадения иначе, то ему могли зачесть годы учебы в учительском институте и пединституте за один срок, который необходим для получения высшего образования — 5 лет, но опять же, получается больше 5 лет, т. е. 7 лет, и опять же непонятно, зачем ему нужно было выдавать аттестат не в 1936 г., а в 1938 г.? Такова история его обучения. Но вернемся назад.

Обучаясь заочно, отец имел возможность свободно передвигаться по стране. Он познакомился со многими интересными людьми, об одном из которых он потом и рассказал как о человеке, который работал на «Уралмашзаводе», окончил этот автодорожный институт. А позже, когда он мне рассказывал о том, что очень важно знать языки, рассказал, что этот человек прекрасно знает немецкий язык, потому что он общался с немецкими инженерами. Он рассказал о его дальнейшей судьбе в годы войны: что он был в партизанском отряде на оккупированной территории, а его связник по Польше Яворский, бывший лесничий в Беловежской Пуще, жил у нас в деревне и знал отца, а отец его. Яворский также общался с отцом, рассказывал об этом человеке доверительно отцу в моем присутствии. Этим человеком был Н. И. К.- Николай Иванович Кузнецов. Это мне запомнилось на всю жизнь.

Только теперь, спустя десятилетия, я понял, что это был человек, который знал отца очень близко. Их знакомство продолжалось очень долго. Отец всю жизнь переживал эту историю и все, что попадалось ему в прессе, имеется в виду информация о Н. И. К., он тщательно изучал. Складывалось впечатление, что он прошел с ним всю его жизнь. К тому же в нашем селе жил еще Литвинов Георгий, человек, который был во время войны также знаком с этими людьми, партизанами. Отец, бывало, встречался с ним и подолгу говорил о войне. Все это осталось в моей памяти и до сих пор вызывает у меня интерес к этой теме, потому что отряд, где был Н. И. Кузнецов, располагался в Беловежской Пуще, где отец, как он вспоминал, очень часто в раннем детстве бывал с родителями. Он так часто подробно рассказывал о той местности, имеется в виду г. Ровно, что складывалось впечатление, что он бывал там и позже, и не один раз.

В этих местах во время войны была и мама. Она была военной медсестрой, и их госпиталь в 1943—1944 годах шел вместе с армией по Белоруссии и Украине.

Отец очень часто вел со мной беседы о пользе наук. Например, приводил не только труды ученых, но и деяния Петра I, при этом часто подчеркивал их силу, а особенно подчеркивал, что «очень важно вникать во все отрасли знаний, а также изучать искусство, и литературу, и языки».

Мы жили в деревне, где коренное население были немцы и голландцы со времен Екатерины II. Сам он говорил с жителями по-немецки, правда, дома этого не делал. Я вспоминаю, как он часто внушал мне, что языки нужно знать и изучать через знание языка культуру других народов. Далее, уже будучи студентом факультета иностранных языков в Пединституте им. С. М. Кирова, я часто слышал от него, что то, что мы изучаем, в институте, — это всего лишь теория, а нужно практиковаться. А практико­ваться не было возможности. Зато я занимался переводами как техническими, так и в других отраслях знаний: археологии, истории, рыборазведе­ния, физики, химии и т. д. Я уже перешел на 4-й курс института — это был 1975 год, в институте я входил в группу «Поиск», которая занималась изучением судеб студентов нашего института, участвовавших в Великой Отечественной войне, и в этом году было закончено создание музея боевой славы. За создание этого музея Министерство просвещения РСФСР награ­дило группу «Поиск» премией, и руководство института решило направить нас, студентов, в Белоруссию, в поездку по местам боевой славы. Перед отъездом в Минск, в мае-месяце 1975 года, я рассказал об этом отцу. Отец выслушал меня и вдруг стал рассказывать о том, что в свое время он учился в автодорожном институте и работал, практикуясь в языке. Вместе с ним учился и работал Николай Иванович Кузнецов — в будущем Герой Советского Союза, известный разведчик. При этом отец рассказывал, что Николай Иванович очень хорошо знал немецкий язык, и когда он сдавал экзамены, то писал диплом на немецком языке. Он так хорошо писал и разговаривал на немецком языке, без ошибок, как немец, что многие студенты не могли грамотно говорить и писать на своем родном русском языке. Затем он сказал, что я также должен знать язык, как его знал и Н. И. Кузнецов. А далее он сказал, что Кузнецова Н. И. так и не нашли, т. е. его тело, и что курсировали только слухи, что он погиб. «Будешь в Минске, — сказал отец, — посмотри в музее Великой Отечественной войны его фотографию — это его единственная подлинная фотография, там есть его оружие, а также его офицерская сумка». Я приехал в Минск, был месяц май, мы были участниками первомайской демонстрации, нас возили в Хатынь, затем мы посетили музей Великой Отечественной войны. Я шел по залам, рассматривал экспонаты, часть из которых была за витринами из стекла. Я сейчас не помню, что я рассматривал, и вдруг я сильно стукнулся лбом о витрину, ко мне подбежали друзья, спросили, что со мной. Я успокоил их, и тут я, подняв голову, увидел фотографию Н. И. Кузнецова, его личное оружие и полевую сумку. Рассказал потом отцу. Он выслушал меня и ничего не сказал. Я до сих пор думаю, почему отец так долго держал в памяти этого человека, ведь по документам, которые у нас хранятся, он не был участником войны. И не мог знать эти точности, в частности о единственной подлинной фотографии Кузнецова И. И., о его личном оружии, полевой сумке и о том, что все эти вещи находятся в музее Великой Отечественной войны в г. Минске.

Ведь при нас он никогда туда не ездил. Я думал, что, может быть, он знал это от Яворского, который жил у нас в деревне, но это было в 60-е годы, и Яворский был очень старым, он тоже никуда не выезжал. Как же так? И этот факт из его биографии до сих пор не выяснен. На все запросы об отце в автодорожные институты Урала и Сибири мы получили ответы, что такого студента не было. Сейчас, наверное, надо изучать не только биографию нашего отца, но и биографию Кузнецова Н. И. Из публикаций известно, что звание Героя Советского Союза Кузнецову было присвоено «не посмертно», а как герою. В книге Героев Советского Союза, которая хранится в фондах Военно-исторического ордена Красной Звезды музея артиллерии, инженерных войск и войск связи имеется запись: «Кузнецов Н. И, партизан-разведчик, Герой Советского Союза». Других там нет. История его гибели так и неизвестна, кто-то что-то видел, кто-то что-то слышал, но не более того. Теодор Гладков в своей книге «С места покушения скрылся» пишет, что у людей осталась надежда, что Николай Иванович остался жив, а может, просто его перекинули в другое место, инсценировав его гибель, и он продолжал работать дальше, но под другой фамилией и жил по другой легенде, ведь приближалась эра ядерного противостояния.

Отец рассказывал, что Н. И. Кузнецов имел отношение к поиску Янтарной комнаты. А сам отец рассказал, что у немцев в г. Кенигсберге, перед въездом в город по левую руку, находился подземный аэродром, где в одном из колодцев она и хранилась, но никто поиском в этом районе не занимался. Интересно, что руководитель геологоархеологической экспедиции по поиску Янтарной комнаты в 60-70-х годах в г. Калининграде кандидат исторических наук, специалист по новейшей истории Германии Андрей Станиславович Пржездомский, придерживается мнения, «…что Янтарная комната и очень многие ценности, которые представляют интерес не только для нас, но и для всей мировой культуры, остались на террито­рии Пруссии, точнее, на территории Кенигсберга. И только наше неумение, наша известная безалаберность, неспособность подойти к делу науч­но, продуманно, серьезно объясняет отсутствие результатов поиска. Если мы сможем это преодолеть — сумеем вернуть утраченные ценности». Может, действительно, их судьбы пересекались, а мы об этом ничего не знаем. Мы не знаем, бывал ли отец в Белоруссии, какие у него были там друзья. Я появился на свет, когда ему было 49 лет. Жизнь его на протяжении этих лет мы начинаем изучать только сегодня. Многое еще предстоит изучать и изучать. Ведь судьба этого человека весьма загадочна и таинственна. Сколько таких судеб в России, мы не знаем. Если мы будем изучать эти судьбы и каждый из нас, мы намного увеличили бы объем информации об истории России, деянии этих людей. Вообще, на долю моего отца досталось очень много испытаний. Взять хотя бы войны. Это 1-я мировая война, затем гражданская война, Великая Отечественная. Если еще учитывать годы разрухи, коллективизации, восстановления разрушенного народного хозяйства. После гражданской войны 12 лет он не числился в кадрах, т. е. если кто и искал его, то найти было трудно, ведь он скитался по детским домам. Мы составили карту его жизни, и по ней можно просмотреть, что он в основном бывал в центре России, на юге России, где более мягкий климат, достаточно овощей и фруктов, а также имелись грязевые курорты. А в Сибири и на Урале, где он учился, и была расстреляна его семья, он жил долго, там же жили и родственники Еригория Распутина.