Бесплатный фрагмент - БЕС ПАНИКИ

Моим дочерям Насте и Саше. С любовью.

Вместо предисловия

Вы держите в руках мою биографию.

Не всю, конечно — ту её часть, что поселилась на страницах Инстаграма к 2020-му году.

Всё дело в дочерях, которые просили рассказывать сказки вечерами.

Ещё, дело в коллегах, смеявшихся над моими «жизненными» историями.

Дело также в глубокоуважаемых и любимых подписчиках, потакавших моему тщеславию.

Дело в любимой жене, поддерживавшей меня и при написании книги и во время выкапывания пруда. Лопатой и карандашом.

Это — причёсанные и расширенные посты, разбросанные во вневременном и бессодержательном беспорядке.

Вы ведь в курсе, что времени нет? Совсем. Как и содержания.

Дело не во мне!

«Вы болван, Штюбинг!» (с)

(Из записок несостоявшегося контрразведчика)

Вообще, я высокого мнения о себе. Особенно, если с каблуками.

Но, бывало, бывало…

11-й класс. Год, соответственно, 1995-й. То есть, мы уже знали, что Господь на стороне правых, а правые те, у кого танки. Не знали, правда, что Железного Феликса отковырять от Лубянки можно, но отковырять Лубянку из людей нельзя.

В общем, вечер, звонок по телефону (такому, с диском). Отец берёт трубку, разговаривает и, загадочно зовёт меня: «С тобой хотят поговорить из «Большого дома». Кто не в курсе, «Большой дом» на Литейном проспекте Питера — самое высокое здание города. С него и сейчас видны Соловецкие острова и Удмуртия.

Питерская КГБ/ФСБ.

Беру трубку и слышу:

«Мы всё про Вас знаем, Станислав.

Отличник, не замешан, не участвовал, любите Родину.

Один привод к директору по уважительной причине.

Один привод в милицию — ошибся дверью, получая паспорт.

Лю́бите Пугачёву и не любите Ки́нчева.

Пример. Хороший.

Часто бьют. Из зависти.

Предлагаем Вам пойти учиться в высшую школу ФСК. Приходите завтра вечером на Литейный. Можно — с папой.

Пропуск на ваш паспорт (да, мы знаем, что он у Вас с ошибкой, а Вы сфотографировались в жёлтой футболке) уже оформлен».

Меня заинтриговало их всеведение.

Пусть уж лучше я знаю про цвет трусов окружающих, чем наоборот.

Пошли.

Гулкое пустое здание, не оправившееся после недолгого торжества демократии, невзрачный кабинет, невзрачный человек, расписывающий радужные перспективы.

Почудилось — времени нет. Сейчас зайдёт Малюта Скуратов с топором или, на худой конец, Шешковский с розгами.

Очарование нарушил заключительный аккорд арии:

«Пройдёте медкомиссию и…»

Слушайте, говорю, а вот у меня близорукость минус шесть…

«КАК??!!»

С четвёртого класса, говорю (не носил я очки без крайней нужды на улице и не щурился — наловчился).

«Тогда… конечно… не получится… Вас, Станислав…»

Смешно мне стало. Как будто пришёл к ясновидящей, постучал в дверь, а она мне:

— Кто там?

Ушли.

До сих пор «Семнадцать мгновений весны» смотрю с удовольствием. Мюллер там — класс!

Крылья, ноги…

Отпуск. Сплю на даче на втором этаже (на чердаке) и в восемь утра по нему внезапно начинают носиться дети с громким шёпотом: «Тише! Папу разбудишь!», роняя тазы и, вообще, топая, как стадо слонопотамчиков.

Подумал про них вслух что-то светлое — ускакали всем стадом. Проснулся окончательно, вышел из комнаты.

Птицу ловили.

Не поймали — сидит. Гадит на окно потихоньку. Нервничает, видать. Сама чёрная, перед белый, гадит серым. Может, болеет.

Пошёл ловить в трусах и недосыпе. Три раза она от меня уходила — маневренная птерогадость попалась. Даже реверсом оборудованная, похоже. Петлю Нестерова вокруг печной трубы сделала и в пике, хвостом вперёд на первый этаж ушла.

Спустился, думал — в полу торчит. Нет, затормозила как-то, видать — на бреющем полёте рванула в темноту коридора.

Ищу.

Дети бегают с фонариками, мама отцу яичницу жарит, бабушка не к месту «Что случилось-то?» вышла. Идиллия. Проведение конца света силами одной дружной семьи в масштабе один к миллиарду.

Ищу.

Ведь сидит же где-то! Двери-то закрыты! Сдохнет ведь, падлюка — отскребай её потом из под плинтуса!

Отец вышел совет подать.

Ищу.

О высоком думаю. Думаю — найду и чучелко сделаю. Пеной монтажной надую и над дверью в туалет прибью.

Шурупами.

Жена спустилась из спальни. Понимаю — всё. Теперь она ни в жизнь из своего укрытия не вылезет (птица). Сволочь, но не дура же.

Уже полчаса ищу в десяти квадратных метрах. Всё же, решил свет зажечь, хоть и солнце на улице — может, поможет.

А ВЫКЛЮЧАТЕЛЯ-ТО — ДВА!!!

Сидит на стене, понимаешь, и чётко так мимикрирует.

Сама чёрная, перед белый и сопля серого провода вниз.

Так и не понял породы.

От героев былых времён

(Как я был «чёрным копателем»)

Когда мой младший брат подрос до такой степени, что не только пачкал пелёнки, но и отравлял существование, было решено отправить меня (меня, Карл!) на лето в ссылку.

Потому, июнь 1984-го шестилетний я провёл не с семьёй, а с сестрой бабушки — в Белоострове.

Баба Паня была светлейшим человеком — через месяц, откормленный плюшками с клубничным вареньем, я не помещался в шорты, но рассказ сейчас о другом.

Белоостров-84. Бывшая советско-финская граница. По канавам садоводства валяются живые ёжики и железные клубки проржавелой колючей проволоки, слово металлоискатель не включено в словарь советского человека и, топча тропинку между дачами, я выковыриваю втоптанный в глину 9-мм патрон от «парабеллума»…

Постарайтесь понять, времена СССР — при каждом детском саду есть военная кафедра со складом автоматов, пистолетов и большим пластмассовым зелёным пулемётом системы Максима на батарейках, но я не ходил в детсад!

А тут — патрон. С пулей.

Думаю, так сердце ёкало у Генриха Шлимана над первым кирпичом Трои.

Я не был Шлиманом, но поступил как он — вооружился плюшками и клубничным вареньем и пошёл расспрашивать местных.

Таким образом, на дело мы пошли вдвоём. Один из нас был девчонка (я говорю «был» потому, что он был очень крутой). Ей было семь лет, и она просто отвела меня на тридцать метров от дачного участка в папоротники. Через пару шагов под ногами захрустело металлом, я наклонился, и моё сердце квакнуло — «патронов» хватило бы всем до старости.

Теперь понимаю, что это была свалка, куда сапёры в послевоенное разминирование сваливали почти безвредный (и тогда никому не нужный) металл.

Гильзы: винтовочные и пистолетные (редко, целые патроны).

Пряжки, пули, корпуса гранат, гильзы.

Сгнившие кожаные ремни, колючка, гильзы, патроны.

Снова патроны, патроны с необычными никелироваными длинными пулями (от итальянских винтовок финской армии). Гильзы, гильзы…

Постанывая, я набивал карманы и шорты предметами детской роскоши. Никогда больше я не чувствовал себя таким обеспеченным человеком!

На даче баба Паня (взорвутся! милиция!) заставила выкинуть всё. Даже гильзы.

Это был эпик фэйл.

И это было началом моего нравственного падения.

Кто-то тянет пятнадцать копеек с родительской тумбочки и помнит об этом всю жизнь. Я же — сходил в сокровищницу снова, обогатился двукратно и распределил добычу по сумкам старушки (завтра мы возвращались в Ленинград, а своего чемодана у меня в шесть лет не было). Таким образом, криминалку в электричке везла ветеран и ударник коммунистического труда и, кажется, парторг.

Верхом цинизма был последовавший поход с нею до леса и торжественное закапывание пуль и целых патронов прошлого сбора пластмассовым совочком («вернёшься из города — снова поиграешь»). Что характерно, даже выкапывая ямку, я наткнулся на пару пуль.

В городе мой фальшивый возглас

«Ой! Откуда это!»

никого не убедил, а вот баба Паня обиделась молча, но всерьёз. Положение спас отец (он всегда меня спасал). Отец вежливо поржал над женскими страхами, вывернул пассатижами пули из гильз, выкинул порох и вставил пули обратно.

В школу было через неделю, и я отправился на детскую площадку с несколькими патронами — хвастаться перед друзьями.

Хвастал я недолго — минут двадцать.

…

Он стоял рядом и смотрел на нас.

Милиционер.

Взрослые в таких случаях седеют. Маленькие — мокреют.

Я помню огромную скорость, с которой побежал.

Шесть лет, всю мою жизнь, когда я вел себя плохо, родная бабушка грозилась отдать меня милиционеру. И когда я повел себя совсем плохо, он-таки явился взять мою душу!

В возрасте трёх лет я три дня провёл в больнице без мамы.

Я не был особо впечатлён.

Просто год кричал по ночам.

Теперь же, я был испуган на клеточном уровне. Я убежал, как Наполеон на Березине, побросав всё, что награбил. Милиционер приходил потом в наш двор и задавал вопросы.

Я стоял за шторой с пульсом 200 и ждал, когда ему подымут веки, и он ткнет в меня пальцем.

В Белоостров больше не ездил.

Бабушка Паня, в ответ на мои просьбы, сказала, что схоронённые патроны не нашла.

…

— Почему мы просим, Боже,

— Отпуск, новое авто и квартиру подороже?

— Купим, выдохнем и, всё же,

— Подойдя к окну, итожим:

— За стеклом — одно и то же.

— То есть — то же, но — не то.

Диванный ужосс

Я — тот ещё папаша.

Помню, дочкам пять и восемь лет было.

Играем в прятки, пока мама обед готовит. Вожу я.

Прятки в малогабаритной трёхкомнатке, уже сами по себе, игра, развивающая интеллект! Через полчаса не найти ребёнка с первого тыка архисложно, но — стараюсь.

Откуда я их только не выковыривал.

Устали девчонки и пошли на кухню к маме.

А я сижу на разложенном диване, и в голове мозги опять борются со здравым смыслом. Если, думаю, откинуть плоскую крышку дивана, то я легко помещусь в поддиванное пространство и крышку за собой, как Дракула гроб, аккуратно закрою.

Пусть поищут папу — не всё же мне водить! Фига с два догадаются.

Сказано — сделано.

Лежу.

Лежать пришлось долго, но — пришли и — забыли про прятки!

То есть старшая недоумённо пробормотала: «Где папа?», но на этом всё и кончилось!

Пофиг им, куда папа делся из квартиры!

Лежу.

Встали у дивана и бормочут свои девчоночьи разговоры.

Лежу.

И, всё отчётливей осознаю идиотизм ситуации:

они обо мне не подозревают. Даже, если кашляну тихо — испугаются, заплачут, и сковородкой от супруги я получу, а лежать устал, затёк весь. Ни шанса как-то интеллигентно выбраться.

Надоело, босая пятка старшей дочери рядом. От нечего делать протянул руку и коснулся.

Тихо стало, прервался их разговор.

Видимо, старшая в лице поменялась потому, что младшая ей (слышу):

«Ты чего?».

«Кто-то меня за пятку тронул!»

Она это говорит таким тоном (из фильма ужасов), что меня начинает распирать хохот.

Понимаю, что стремительно набегает Армагеддон — взорвусь от распирающего смеха сейчас и «Господа, надо же что-то делать» (с) — начинаю поднимать крышку дивана, содрогаясь в пароксизмах хохота (осознание ужаса ситуации сжимает горло спазмом).

Диван дрожит, я хохочу утробно и, вылезаю рукой из под открытой крышки, пытаясь встать из «чрева».

Такое, знаете ли, маньячное «ХО-ХО-ХО» с оттенками низкобюджетного Санта-Клауса.

…

Как они орали.

Удивляюсь, что не примчались соседи.

Забились в кухне у жены в угол.

Успокаивали часа два.

Жена неделю не разговаривала и до сих пор вспоминает.

А я ведь — просто не хотел испугать.

Искушение Л

(сон в летнюю ночь)

— Он умирал,

повторил Старик.

Мы встретились в загородном клубе «Весна», где тенистые аллеи скрывали загорелых древних мальчиков и девочек в белых шортах и таких же рубашках-поло. ЗОЖ, массаж, йога — три столпа зелёной и бодрой зрелости, мозолившие глаза на главной странице сайта клуба. Зрелость и — точка. Термин «старость» табуировался начисто.

Дорого.

Но, для себя ведь, любимого…

За меня заплатило издание. Изданию умереть как понадобилась моя умеренно-ироничная статья про постаревших и разбогатевших хипстеров, отчаянно цепляющихся за лохмотья прошедшей молодости.

Я сидел за столиком клубного кафе третий час и понимал, что чужие деньги потрачены зря. Не выйдет статьи. Я просто слушал Старика.

Ему было, наверное, под семьдесят. Ботокс, ослепительные имплантаты во рту, упражнения и загар делали его шестидесятилетним, но, казалось, что шамкает печальная мумия. Наверное, неверная полутьма кафе играла шутки. Полу-тьма (полу-свет?) от листвы каштанов, в которой бодрые молодящиеся существа пили фрэши и минералку.

«Теперь-то я понимаю, что ему просто было страшно лежать там — в темноте, одному — долгие годы и десятилетия. Может быть, века.

Я спустился к нему и заговорил, впервые, возможно, за тысячу лет, и зажёг свечи. Хотя, какие свечи! Они сгорели за секунды! Я просто не гасил фонарик и слушал, слушал, пока не разрядился аккумулятор. Тоже ненормально быстро, будто тот, кого звали когда-то «несущим свет», пил теперь этот свет и выныривал на поверхность бытия на жалкие минуты.

Бедный, уставший, старый божок.

Он называл себя Демиургом. Хвастался, что создал этот мир и… кажется, он путал себя с Богом… наверное, он просто был очень стар. Чудовищно стар. Ему так надоело умирать в одиночестве забытого жертвенника. Не сказал, почему его занесло так далеко на север, но, перед тем как уснуть вновь — подарил мне это».

Мой собеседник протянул холёную, мускулистую и загорелую руку и я, ощутив на миг сухую старческую кожу подрагивавшей ладони, принял маленький кулон для ключей — медный молоток. Уже потускневший.

«Демиург сказал, что не надеялся с кем-то ещё поговорить, готовился к вечной одинокой агонии, а тут спустился я. Он выпил свет и теперь ему совсем не страшно, и он хочет сделать мне подарок. Тихо смеялся в темноте своего склепа, что не может подарить мне все царства мира, но… Он рассказал, что когда создавал всё (а подразумевалось, ВСЁ), то работал по эскизам, иногда возвращался на несколько шагов назад, чтобы поправить и, конечно, оставлял… оставлял калитки. Хихикал, что «бэкап» люди придумали сами, но к людям-то уж он точно приложил руки.

Надо было подвешивать кулон на серебряной цепочке, и тот начинал указывать наковаленкой на ближайшую «калитку».

Потом, потом я ушёл. Слишком страшно было оставаться с потухшим фонариком в пыльной тьме и слушать затухающий шёпот умирающей вечности, впадающей опять в свой тысячелетний альцгеймер.

Мне было сорок шесть, я зашёл во тьму уверенным в себе состоявшимся мужчиной с несколько необычным хобби, а вышел неофитом потустороннего знания, сжимавшим в руке дар вечной жизни».

— И, Вы теперь — бессмертны?

Я улыбнулся и, вторя мне, Старик тихо засмеялся.

«Не совсем. Я попробовал в первые же выходные. У меня была намечена поездка в Ригу, и именно в ту сторону указывал кулон. Далеко ехать не пришлось.

Всё случилось просто. В прибалтийском медленном снегопаде я остановил машину, отцепил от зеркала заднего вида цепочку с кулоном, вышел на опушку февральского леса и прошёл, оставляя следы на мокром снегу между двух холмов. Всё.

Вернувшись к дороге, я не обнаружил автомобиля и только через пять минут замешательства заметил на себе свою старую «школьную» куртку времён юности, давно сожжённую на дачной помойке. С восторгом ужаса ощупал я свою голову, лицо, всего себя — двадцатилетнего подростка, отправившегося на выходные через ещё не закрытую границу ещё пока не независимого государства. В кармане были какие-то деньги, выданные отцом, в Домском соборе ждали однокашники-студенты и девушка, на которой я скоро должен был жениться (эскиз мира не убивал меня-старого, но, исподволь, дополнял мои воспоминания, оберегая от безумия повторного проживания жизни — от перманентного дежа вю)».

— И Вы вернулись домой…

«Нет.

Несмотря на внешность, я твёрдо помнил — мне сорок шесть и моя мать покоится на Северном кладбище Петербурга. Я знал это точно, и это знание удерживало меня и от возвращения домой, и от безумия этого мира.

Я также знал про приватизацию и про финансовые пирамиды, про Гербалайф и ларьки, про торговлю цветметом — всю историю «лихих 90-х». Я поехал в Ригу, поел на карманные деньги в кафе, улыбнулся девятнадцатилетней девчонке-официантке улыбкой уверенного в себе мужчины (она после признавалась, что на моём мальчишеском лице это смотрелось потрясающе) и — пошёл к ней жить.

С ней. С другими. Много раз по множество лет.

Каждый заход через «калитку» в «настоящий» мир «запускал» моё время. Обратный проход обнулял мой возраст в «черновике», и я снова двадцатилетним стоял на шоссе, сжимая в кармане мятые бумажки с изображением лысого мертвеца. Февраль 1990-го — моя «точка возврата».

— А Вы пробовали искать другие «калитки», входы в другие бэкапы? В другие времена?

«Да, но… не успешно. Вероятно, Демиург запланировал не такие уж частые сохранения, а перенос осуществляется только для того временно́го периода, когда ты живёшь. Наверное, начиная с моего рождения, бэкап был только однажды. Для Создателя, понятно, это значения не имело».

— Но тогда почему Вы здесь? Судя по вашему возрасту (я снова позволил себе улыбку), мы находимся не в «черновике»?

«Верно. Я возвращался сюда надолго и старился вместе с этим миром. Не забывайте, здесь была моя семья, мои дети и, в конце концов, это единственный вариант Вселенной, где мне неизвестно развитие событий. Всегда хочется узнать, что будет дальше.

И потом, дети. Я жил другими жизнями, но в них никогда не рождалось моих детей! Тех самых, отсюда.

Моих. А я их любил. И люблю.

Сейчас они совсем взрослые, хотя, кто может объяснить, что значит «сейчас». После столетий моего субъективного времени.

И ещё, если бы я не возвращался в неспешно (для меня) плывущий по времени реальный мир, я бы позабыл, наверное, свою настоящую жизнь. Я, ведь, кем только не побывал: «братком», миллионером, владельцем ресторана… женщины…».

Старик немного смутился. Воспоминания, видимо, были интересными.

«Я, как Вечный Жид, скитался в бесчисленных мирах, но когда мне начинало уже казаться, что „чистовик“ не существует — я ехал на Рижское шоссе и, проходя между холмов, оказывался в том же дне нашего мира, когда его покидал последний раз. И я ехал домой».

— К семье?

«Да. К детям. Я видел, как они растут и это удерживало меня в этом мире надолго».

Он ещё помолчал.

«А однажды, калитка не открылась. Или, кулон сломался. Или, Демиург, наконец, умер. А может, просто кончилось волшебство мира. Я не знаю. Я ездил туда, где его нашёл, но входа больше нет. Совсем нет.

Теперь я сижу здесь, занимаюсь йогой, смотрю, как стареют дети, как старею я, пью сок и жду. Кулон всегда при мне и — на солнце. Может быть, ему просто надо зарядиться. Хотя, возможно, в этом старом мире просто не осталось того света, который нёс в себе его строитель.

Подарите мне вечер в Неве

(на мотив «Ещё не сорваны погоны…»)

(Стихи основаны на реальных событиях. Кореец очень не хотел плыть на байдарке по Неве, в июне-июле 2019-го в Питере было +8, ожидались айсберги, но мы всё равно поплыли)

— Никто из них не провернулся

— На вёртком киле вниз башкой.

— И ни один не поперхнулся

— Водичкой невской городской.

— Им лет немного и немало,

— И их судьба предрешена —

— «планктон» не выйдет в адмиралы,

— Но не достигнет жизни дна.

— У них в запасе миг короткий —

— Какой-то час на греблю дан.

— И петербуржские красоты

— Запечатлеть для Инстаграм.

— Да, мы достигли триумфально

— Того же места, где был старт.

— «А кто…» — вы спросите. Банально —

— Бюджет страдал за наш азарт.

— Нам руководство, побледневши,

— Всё согласилось оплатить,

— Но с самой искренней надеждой

— Мечтало, что пойдут дожди.

— Но даже айсберги в июле

— Не охладили наш порыв,

— А босс молился: «Тормознули б!»

— И плакал тихо и навзрыд.

— Но он сел в лодку, содрогнувшись,

— А мы все ржали, не таясь:

— Мол, «Мистер Ким, на суше — хуже!»

— И лили воду под завя́зь.

— В его глазах мы все читали:

— «Как только я остался цел?!»

— И только после осознали —

— Он плавать вовсе не умел.

Натюрморден с одним носком и лирическими отступлениями

У меня есть брат.

Скажете: «С кем не бывает!»

В чём-то вы правы, но он — врач.

Фактически же, это означает, что моему здоровью наносится удар по большим государственным праздникам. Нет, он не лечит меня — он мне вручает бутылки (думаю, вы знаете, откуда он эти бутылки берёт).

Брат вообще любит дарить запоминающиеся подарки. Вернулся он как-то из Германии сразу на дачу. Я спускаюсь утром, а из холодильника дохлой кошкой веет и слёзы счастья брызжут. Сразу стало понятно — брателло сыр привёз для мамы и меня (в семье нас двое, заплесневелых извращенцев).

Он его в свинец завернул и так через границу хотел провезти, но немцы всё равно не пустили — сказали, что в салоне самолёта такой сыр везти нельзя потому, что его больше 100 мл и в полёте ОНО может разжижиться, и все умрут. Так что, свинцовый свёрток с сыром с плесенью полетел отдельной багажной единицей. Но самолёт всё равно потряхивало.

А мы — съели!

Очень семья просила, чтобы съели.

Вообще-то, врачей люблю. Но, издержки профессии, отношусь к ним с юмором. Как к авторемонтным мастерам у официального автодилера.

Помню, в процессе постановки имплантата, близко познакомился со стоматологом. Доктор хороший, но говорливый. Вы не представляете, сидишь с распахнутым ртом, в котором копается посторонний мужик и слушаешь:

«Ого! Это как же так вышло?!»

«Вот блин!!!»

«Ну, хорошо, попробуем по другому…»

«Вы будете его держать?!» (медсестре)

«Так. Надо подумать…»

Нервирует это примерно так же, как верующие хирурги. Те, кто начинают операцию над тобой (держа в руке скальпель) со слов:

«Ну, с богом!»

Вот это вот из той же области! Сидишь и слушаешь:

«Ой, как у Вас тут всё заросло!»

(Это он потом объяснит — хорошо имплантат в челюсть врос, а я десять минут холодным потом на всём теле потел!)

Нет, доктор должен быть молчаливым. Или наркоз — общим.

Так вот, о бутылках. Бутылки все качественные, но, иногда, сложноприменимые. Взять, хотя бы, «Рижский черный бальзам»:

Подарил брат этот бальзам на новогодние праздники в числе прочего. К концу длинных выходных дошло дело и до него, загадочного. Отпили мы с супругой по рюмке и, очнувшись, поняли, что в чистом виде не потянем.

Да и рюмки не освинцованы.

Ок. Я же — пытливый и сообразительный!

При бутылке книжечка с рецептами.

Коктейли на основе.

Изучил.

Из всех затейливых смесей («…хвост лягушки, слеза комсомолки и пять капель бальзама — втирать. Осторожно возле ссадин…») ингредиенты нашлись только на

«Горячий смородиновый сок с корицей»

Сок-бальзам 4:1 плюс корица. Сок нагреть с корицей, смешать с бальзамом и выпить.

Хмм, после того, как вчера литр глинтвейна был признан ошибочным аперитивом, корица ещё, вроде, осталась… Бальзам тоже есть. Вон — светится в темноте.

Смородиновый сок… Есть замороженная смородина в морозилке! Ещё с дачи привезли!

До утра следующего дня ягоды размораживались. С них, в принципе, стекал вполне себе сок, но мы же не ищем лёгких путей! Проигнорировал, а утром запустил соковыжималку жены на основе мясорубки.

Она продержалась пятнадцать секунд. Забило.

Прочистил, запустил, пятнадцать секунд, опять. И, так — весь килограмм ягод.

Не спорю, сорок миллилитров сока можно и проще было добыть (на пробу), но…

Коктейля хотелось всё меньше, однако, непокобелимое упрямство пока побеждало.

Откинул сок на сито («пусть отфильтруется») и поехал культурно отдыхать.

Через пять часов, вернувшись, обнаружил сок на сите, а не под ним, как физика ошибочно подсказывала.

Знаете, какая закуска всё ещё не тронута на корпоративе в самом конце?

Правильно! — Странная желеобразная дрожащая хрень фееричного цвета, которую принесла из дома самая интеллигентная бухгалтер. ЭТО обычно отказывается попробовать даже самый отважный и пьяный сисадмин. (хрень отказывается попробовать, а не бухгалтершу)

Ладно!

Гугл мне в помощь и в рот им ноги!

Изучил вопрос фильтрации смородинового сока всерьёз и:

— Разбавил водой, палочкой корицы и сахаром

— Проварил

— Вытер, как сумел, выкипевшее на плиту

— Оправдался перед женой

— Вылил на сито опять.

Не фильтруется.

Вечер субботы стремительно переставал быть томным, пить уже точно не хотелось, но я пошёл за носком.

Не подумайте плохого — носок я взял хоть и свой, но новый.

Налил. Едва влезло.

Не течёт.

Стал медленно, над кастрюлей, закручивать, продавливая эту сволочь (кухня уже начинала напоминать прозекторскую неаккуратного патологоанатома — побрызгивало, да).

Получилось.

В отдельную кастрюлю аккуратно отложил носок, потом вспомнил, что пятна от вина засыпают солью и решил посыпать его сахаром.

Не знаю почему.

По сгустившейся сзади тишине почувствовал жену. К чести её, она лишь кивнула на кастрюлю: «Вари уж сразу оба!».

Ещё раз прокипятил сок, оставил остывать на ночь.

Убирался.

Долго.

С переменным успехом.

Утром воскресенья, не знаю уж зачем, проварил сок ещё раз, вылил в сито (закапало) и поехал по делам.

Вернувшись к обеду, обнаружил, что больше не капает.

Промыл сито.

Пять раз промывал, пока дофильтровалось.

Ещё раз прокипятил с корицей.

Сейчас вечер понедельника.

Вернулся с работы, смотрю на сок и думаю:

«То ли, ещё раз прокипятить и добавить, наконец, бальзам и выпить, то ли — носком заняться…»

«Письмо швейцарскому другу»

«…Если выпало в Империи родиться, лучше жить в глухой провинции у моря…» (Бродский И.)

— Ныне ветер облака погнал куда-то —

— Неба синь дают лишь фото Инстаграма.

— Помнишь, питерский декабрь — кусочек ада:

— Холод, тьма, подарков списки по карманам…

— Посылаю (обещал) тебе монеты.

— Обновишь свою коллекцию, возможно.

— Я сижу, читаю несвои комменты.

— Несвои читать легко, комментить — сложно.

— Как Европа? Загнивает? Голубеет?

— Цезарь наш её бичует в каждом спиче:

— Только новыми налогами повеет,

— Толерантностью пугает неприличной.

— Ты просил прислать украинского сала —

— Не смогу, мы до сих пор ещё воюем.

— Прилетай весной, во что бы то ни стало.

— Посидим за пивом — вдосталь потолкуем.

— Скоро друг твой, тот, что памятью гордится,

— Юдоль эту будет вынужден отринуть.

— Угораздило в Империи родиться

— И в её руинах, видимо, откинусь.

— Сяду где-то между Стиксом и Коцитом.

— Пиво, гренки, напоследок рюмка водки.

— По Ватсапу черкну всем живым: «Не ссы там.

— Все здесь будем. Обживусь — запощу фотки».

Он давно не выходит на связь, мой приятель-нумизмат. Я боюсь писать ему во Вконтакте. Мне кажется, что замшелой фразой «построил дом, вырастил сына и сад» мы выражаем нашу тягу к бессмертию.

И создаём красоту, боясь небытия — как умеем. Пишем посты и комментарии, как бы надеясь на воскрешение по «отпечаткам личности», как в романе Симмонса «Гиперион» воскресили Китса.

Дохристианский потусторонний мир располагался сразу за околицей села, и туда можно было сходить. Христианство удлинило дорогу, а социальные сети опять её укоротили — можно оставлять сообщения, поздравлять…

Теперь, после нас останутся ещё и страницы в социальных сетях, на которых мы — молодые, красивые, держим солнышко на ладошке.

Я поверил режиссёру довольно нудного фильма «Искусственный разум», когда последними словами робота-жиголо (в исполнении великого Джуда Лоу) оказались:

«… Скажи им, что я был! Я существовал!»

Оружья нет, страшнее вилки

Я — стремителен.

Иногда, зря.

30 апреля сколько-то лет назад ломанулся на дачу. На майские.

Перед этим, я задолбал мечтами и разговорами про дачу семью (жена не едет — дети маленькие), коллег (они без отпуска в майские — не пустили), подчинённых-коллег (их в отпуск не пустил я — кто-то же должен работать!). Всех.

На работе, перетерпев вопль внезапно прозревшего руководства: «Отпуск в четыре дня между майскими праздниками плюс отгул перед — ты охамел!!!»

,выдержав скандал в семье:

«Эгоист, ты нас бросаешь!!!», я поднялся в четыре утра и, опережая пробки, пронёсся четыре сотни километров и поспел к завтраку.

Бабушка не знала, как и порадовать любимого внучка:

— Яишенку?

— С удовольствием!

Пока завтрак шкворчал, я успел обежать весь участок, пересчитать подснежники, проверить, что все деревья, включая трёхсотлетний дуб, на месте, дать пинка пролетавшей пчеле и примчался на кухню.

Есть хотелось с вечера, поэтому я так торопливо закидывал куски в рот, что с третьего заброса укусил вилку.

И мой передний зуб вывернулся из челюсти и встал под углом в 90 градусов…

…

Больно не было. Было страшно. Страшно обидно, что некого обвинить.

Минут пять я метался по дому от зеркала к зеркалу с раскрытым ртом, с вилкой в одной руке, скомканным хлебушком в другой и ужасом в сердце.

Добавьте к этому испуганные причитания бабули («Да что не так-то тебе?!»), ноющую боль в нижней челюсти и ненависть в сердце, и картина будет полной.

Это — конец.

Мир больше не будет таким, как прежде. Красивые девушки никогда не взглянут на меня, маленькие чумазые дети будут тыкать в меня пальцем и хохотать, а бомжи у помоек начнут зловеще шептать мне вслед:

«Ты наш-шш!»

Через пять минут метаний, я встал у зеркала и потным пальцем вправил зуб обратно.

Страховая записала меня через неделю на удаление в Пскове, но… надо было косить, сажать и колоть (причём, одновременно).

Забил.

Ел я все майские праздники, конечно, с трудом — «на боках» но, вернувшись в Питер, пошёл к стоматологу на рентген.

Зуб живой. Нерв живой. Прирос. Пошатывался месяца три.

Никто не верит.

Мануальное вправление зубов по памяти, ага.

Хилер псковский.

До сих пор яичницу ем медленно и с опаской.

Вилки — ненавижу.

«ЭКО»

(Кинг С., из ненаписанного)

Я много кем не являюсь. В том числе, экоактивистом. Вообще, люблю природу, но убирать за свиньями — не моё. Тем не менее, уважаю тихих маньяков, которые в бывшей культурной столице разделяют свой мусор.

Я — не буду.

Но уважаю.

Если не агитируют в манере «Свидетелей Иеговы»:

«Хорошая новость! Природа любит тебя! Если отде́лишь полиамид от полипропилена!»

Да, ладно?!!?

А тут, работодатель пригласил на «Экодень». Мешки для мусора и корм для мусорщиков за счёт инициатора.

Компания лет восемь уже приглашает дважды в год, но — не срасталось.

Стесняюсь.

Судя по фото, там уже своя особая секта образовалась. Одни и те же люди ездят, собирают в лесу мусор, жгут костры из валежника, пляшут, распевая эко-заклинания. Так сказать, импортозамещённый праздник «Горящего человека».

Стрёмно как-то.

Но младшая дочь сказала: «Хочу!», а с женой я как раз удачно поругался…

Ок.

Дождя, вроде, нет.

Поехали вдвоём.

Лесопарк на окраине Сестрорецка, надувная арка, люди в п/э плащиках от дождя…

Я ожидал узреть матёрых сектантов, сжигающих на костре грибников (тех, что срезают, а не выкручивают грибы). Ждал, что новичкам придётся поклясться на увядшем колокольчике в отказе от использования одноразовых авторучек. Каково же было моё удивление, когда нас с дочерью встретили грудой пластиковых стаканчиков у кулера и такими же кружками для кофе!

Провокация, однозначно!

Сейчас возьму в руки стаканчик, и — понесут меня на костёр!

Мгновения тянулись, ребёнок хотел пить, а так как заваривать чай во рту неудобно (пакетик трудно выжимать, запрокинув голову), то пришлось воспользоваться греховной одноразкой.

Прокатило.

Вообще, всё действо было рассчитано на четыре часа. Первые 30 минут мы ели, а затем, ещё 30 минут, под руководством опытных тренеров делились на команды, придумывали название и девиз.

У меня есть маленький чёрный блокнотик (завёл по примеру руководства), и я там записываю не проступки подчинённых, чтобы пнуть ими под дых в подходящую минуту, а эпические фигни своей жизни. Так вот, топовыми фигнями, идущими по классу «тренинг на работе», являются:

— покидать мячик друг другу и представиться (на десятом году работы в одном коллективе)

— нарисовать эмблему команды

— придумать название своей команды

— придумать ДЕВИЗ, жёваный крот!!!

Кому надо, обращайтесь!

Могу.

Я даже крематорию домашних животных могу девиз придумать:

«Голубой волшебник-газ есть у вас, и есть у нас!», к примеру.

И эмблему нарисовать:

«Трёхногий пони лежит на спине в круге из языков голубого пламени».

…

Покидав нераздельно стаканчики в коробку, желающие получили по паре мусорных пакетов, паре перчаток и паре соток лесопарка (на пятнадцать человек команды) для уборки.

«У вас двадцать минут!», убеждал нас ведущий.

Я наивно решил, что это — сбор мусора на время и ринулся в поиски. Было сложно. В, по-видимому, не один раз пострадавшем от «экодней» подлеске, нашлись два фантика, но энергия, особенно детская, требовала выхода, и вот уже мешки заполнились ветками. Одного особо активного эко-карапуза пришлось останавливать от выламывания живых веток с куста.

А больше нечем было мешки заполнять — единственную пивную бутылку, закопанную в песок, торжественно выкапывали четверо (в их числе — я).

Ветки из леса были торжественно обозваны мусором, запихнуты в полиэтиленовые пакеты и сложены в кучу для увоза на свалку, где они уже точно станут мусором.

Ок.

Следующий час экоспасатели провели непринуждённо:

— ходили по канату

— прыгали по клеткам и решали логические задачи

— лили воду из одной полиэтиленовой лейки в другую через такие же трубы

— сажали в лесу кусты

На последнем стоит остановиться поподробней. Видимо, «экологический квест», который мы проходили, показался его создателям недостаточно экологичным, и они внесли в него задорного огонька: добровольцев отвели тропинкой в заросли кустов, где они должны были сами вырыть ямы и посадить кусты, не отличимые от окружающей действительности.

Я уловил название как «дуболистник пупырчатый», но, возможно, я придираюсь. Всё равно, ни листьев ни пупырей на кустах не было. Осень. Вот, думаю, может окружающие заросли тоже были посажены предыдущими экосэйверами?

Заключительным номером концерта было создание синичников и кормушек для птиц из гвоздей и заготовок с помощью молотка и образца.

Мне особенно понравились два юных эколога:

— первый искренне подозревал гвозди в коварстве, и продолжал бить по каждому даже, когда тот окончательно переставал сопротивляться и полностью скрывался в доске. В конце, его оттащил родитель и отобрал молоток

— второй превратил в общем-то безобидное сооружение в зловещую камеру пыток в духе Эдгара Алана По. В свете некоторой неопытности и фееричного энтузиазма, он усеял внутренние стенки вполне себе мирного изделия торчащими внутрь же остриями слишком длинных гвоздей.

Подошёл лесник и, не сильно приглядываясь, заявил:

— Отлично! Положите туда гречки с тушенкой и можно вешать!

Воображение пискнуло, попыталось представить весёлую плотоядную синицу, запархивающую в ЭТО, птичий чирик, переходящий в вопль, ходящие ходуном стенки и кровь, густо текущую из предусмотрительно оставленных щелей…

воображение ещё раз пискнуло и отключилось.

Кормили нас, кстати, гречей с тушенкой из полевой кухни. Впечатлило. Я на современных всенародных праздниках редко бываю, не сподобился откушать раньше.

Знаете, все эти современные патриотизмы:

— взятие фанерного Рейхстага

— реконструктивный расстрел предателей Родины на линии фронта

— штурм Берлина в развалинах Петербурга

— питание участников и зрителей из полевой кухни (как жителей захваченного Берлина).

По рассказам, «немцы» часто в начале игры одолевают (Минкультуры на них нет!), и тогда, полиция отвлекается от тушёнки и включается в игру. В общем, полевая кухня — патриотичный символ, прошедший теперь и через мой кишечник.

По-большому-то счёту, всё было неплохо:

— дочь ушаталась и вернулась домой с охапкой призов и сувениров от компании

— она первый раз сама сколотила кормушку и ни разу не попала по моим пальцам (гвозди держал я)

— сам отдохнул душой.

Весной опять поедем.

Обещали костры и ведьм.

Про кротов

(старинный мануал по мотивам псковских саг)

— Если на любимой даче обнаглели кротозвери

— И твой аглицкий газончик превращают в кротодром,

— Ты сперва, конечно, можешь разместить вертушку в грядках,

— Можешь лить им в дырки воду (в норки, я имел в виду),

— Можешь ты купить у бабки заговОренную пакость и посыпать тёмной ночью, на луну оборотясь,

— Даже, вычитав в газетке, что в почтовый ящик кинут, про народно-эффективный православный ультразвук,

— Ты купить его с доставкой стопроцентно можешь тоже,

— Коль процесс борьбы важнее и не важен результат.

— Если, всё же, цель другая — геноцид в пределах дачи (для кротов, а не соседей),

— То читай пониже тут:

— Две железных кротоловки по сто рубликов за пару покупай, коль жмот изрядный (я бы десять покупал),

— И найди кротовью кучу, а под ней — ход двусторонний,

— В два конца засунь капканы, предварительно взведя.

— Зарывай обратно ямку, сутки жди —

— Потом достанешь замечательную тушку (иногда бывает две).

— Повторяй до результата весь набор несложных действий

— И тогда (возможно скоро) кротовам придёт капут.

— Можешь радоваться тихо потому, что мыши — слышат

— И кротовьи норы тут же оккупировать придут.

Про пчОл

(микроповесть из микроглав)

микроглава 1 «Как Стас пришёл в джунгли» (Киплинг Р., из ненаписанного)

У меня — отец. Это — счастье.

У отца — хобби. Это — вкусно.

Но — укУсно. Потому, что хобби — пчёлы.

Надо сперва сказать, что пчёлки наши не совсем обычные. Когда их покупал отец (лет тридцать назад), то это были вполне себе добродушные полосатые жужики, носившие ведёрками пыльцу в весело покрашенные ульи, стоявшие в саду. Клянусь! Три десятка лет назад я в плавках стоял вплотную к улью и близорукими глазами разглядывал пчёл на летке вполне безопасно!

Однако, с годами, вивиселекционные опыты отца по упрощению эксплуатации пасеки принесли свои инфернальные результаты. Свободный выпас, постоянный отлов роёв диких пчёл и последующее скрещивание, а также внезапные внеплановые визиты в улей (типа, заглянуть под крышку, дымнуть дымокуром — «вдруг там чё?!») не могли пройти бесследно. Они превратили полосатеньких толстеньких медоносиков из мультфильма про пчёлку Майю в худых мелких неврастеничных истериков серозащитного цвета, атакующих всё шевелящееся на расстоянии двадцати метров от улья.

В опасение человеческих жертв, пасека вынужденно переехала на заросшую кустами лесную поляну, где пчелозавры продолжили свою мутацию, исправно снабжая всё более лесным мёдом нашу семью. Правда, пчеловодческий костюм становился на отце всё солидней, а периметр «мёртвой» земли всё плотнее приближался к забору нашего участка.

Пока нас это не волновало.

Нас с братом. Брат не ел мёда, а я ел, но на пасеку не ходил.

И тут, как всегда неожиданно, отцу пришлось помогать, потому как, годы…

Я, человек предусмотрительный и прекрасно понимающий, что фраза «Они не кусаются!» не несёт смысловой нагрузки не только у собачников, начал готовиться. Зимой был куплен скафандр (костюм) высшей пчелиной защиты производства Дании (для отца купил второй — чего уж там, гуляем!). Следующим летом в августе (в Медовый Спас) обновку пришлось надеть в первый раз. Дети радостно прыгали вокруг, жена фотографировала «космонавта». Я был перекрещен, облобызан, облачён и пнут безутешно ухмыляющимися родными вслед за папой в «лесную» калитку забора, сжимая в руках дымокур.

За калитку, где вполне можно было повесить табличку «Живые здесь не ходят. Проход закрыт», а на кадастровом плане отметить территорию, как писали старинные картографы на пустых областях своих карт:

«Здесь водятся драконы».

микроглава 2 «Нюхни дымку!» (мемуары Ч. Плаща)

Не буду лгать, что меня обуревали дурные предчувствия: никаких внутренних голосов. Старушки в лохмотьях тоже не бросались с невнятными предостережениями под копыта коня. Я твёрдо знал, что скафандр мой дорогой, отец опытный и две этих аксиомы являются солидным базисом успеха.

Потому, напевая что-то идиотско-оптимистичное («…Тесный кубрик звездолёта, мы — десант, а не пехота…»), я бодро зашагал к традиционно неровной линии ульев. Смеркалось, +25'С, я — в костюме, а под ним ещё джинсы, футболка, сапоги резиновые… тепло.

Тут моя поступь покорителя была прервана кратким сообщением отца:

— Дымарь не разожжён!

Тени попытались удлиниться, но у папы нашлись спички и дымомёт зажгли.

— Раздуй!

Я наклонился и подул через лицевую сетку. Результат превзошёл самые смелые ожидания — от жара на сетке появилась оплавленная дыра аж в пять сантиметров. Двадцать долларов за капюшон пшикнули, а притаившиеся в ульях пчёлы облизнули жала. Потенциальный мёд дорожал и попахивал пчелиным ядом.

— Что же, Вы, Папа!

Сказал я кротко и пошёл сто метров до дома в том же скафандре искать водопроводный скотч — клеить пробоину. Дома мне не указали на моё слабоумие и отвагу, но посмотрели с жалостью.

На обратном пути, издали увидев дымок разожжённого по всем пчеловодческим канонам дымаря, и подойдя поближе, углядел и отца с таким же проплавленным отверстием на сетке маски (поменьше, но всё равно — ещё минус двадцать долларов).

Сходил ещё раз, обливаясь потом, за скотчем. Заклеил ему.

— Три качка дымокура и они забьются в угол,

бодро заявил батя и мы пошли к первому улью.

Наверное, жужики были ошарашены такой наглостью. В первом улье они безропотно снесли вторжение со стамеской, и мы смогли убедиться, что в магазине мёда нет.

Бодро вернув улеёк в исходное состояние и даже не сопровождаемые пчёлами-защитницами, мы сняли крышку со второго улья.

Там мёд был. И пчёлы были готовы. Наверное, они сидели в окопах, как тот засадный полк на Куликовом поле. Они ломанулись на нас едва мы стали отковыривать первую полную рамку. Их было офигеть как много! Периодически пчелогады собирались в кучку и с молодецким хаканьем бились о меня все вместе. Это не считая сотни одновременно сидящих на всех моих частях инсектоидов — жужжащих и периодически делающих жопками характерные движения. Костюм держал.

Пока.

И тут, я неудачно раздавил пару тварюшек, а запах пчелиного пюре, чтобы вы знали, раздражает их донельзя.

И теперь пчёлы реально разозлились.

И стало их много.

Сколько? Думаю, здесь были все. Все восемь тысяч пчёл среднестатистического улья. И — экспедиционные корпуса из соседних.

Видели ли вы фашистских стервятников в небе 22 июня в четыре утра?! Я — нет, но я видел атакующий рой и он летел на меня раскалённой снежной лавиной. Это была психологическая атака в натуре — ни одна пчела не пробила скафандр, но я взмок от страха и дрожал, не смотря на духоту.

Одна мааааленькая дырочка и мне конец.

На папу пчёлы не так лезли — на нём яда не было, но и дыма от него я не получал. Три качка были уже сделаны, больше дымить он отказывался, «а то пчёлкам плохо будет».

В этот момент одна пчела всё-таки пробилась сквозь заклеенное отверстие в сетке отца, ужалила и тут… тут он сделал загадочное — он постарался снять маску. Вынуть пчелу.

Душой я его понимаю — пчела на глазу требует внимания, но не под массированной же атакой!

Короче, он получил 10 — 12 ужалов туда же и вышел из игры в направлении дома.

И я остался один.

И озверевшие пчёлы. И незакрытый улей.

И единственное понятное указание отца:

«Отдирай, вынимай-складывай и закрывай».

микроглава 3 «Побег из Жууженка» (Кинг С., заметки на полях сражений)

Ну, что сказать… смеркалось.

Пока что сапиенсы проигрывали жужжатым по очкам. Пчёл становилось всё больше на мне и вокруг меня и это в десяти метрах от открытого улья. Рядом же с ним было совсем тесновато в воздухе.

Да. Время работало на хитин. В конце концов, либо пчёлы найдут дыру, либо оторвут скотч на пробоине маски, либо ополчение жалоносцев повалит меня и затопчет. В воздухе реально темнело и жужжало. И улей надо как-то закрыть… И мёд в оставшихся восемнадцати домиках…

«Господа, надо же что-то делать!» (С)

Привычная магическая формула не помогла, и, для начала, я решил применить известный в природе метод «сброс со следа», ломанувшись в кусты, окружавшие поляну, рассчитывая, что пчёлы заплутают по дороге.

Результат был противоречивым. Вокруг меня жжж поубавилось, но лес наполнился отставшими мстителями, а бег по резко пересечённой местности в полном доспехе добавил к аритмии ужаса ещё и одышку усталости.

Меняем тактику!

Пыхтя паровозом, я вырвался из леса на оперативный простор поляны и понёсся к калитке участка мимо всё так же открытого улья. Тот встретил меня радостным жжж и новые толпы потянулись за мной. Я влетел в калитку, попытался её закрыть, назвал себя идиотом и потрусил рысцой к дальнестоящей в углу участка бане.

Понимаете, у меня не было морального права привести за собой в дом к семье толпу этих убийц. Поэтому и бегал по дальним двадцати соткам среди сосен. А баня была закрыта.

Этот танец с бубном (баня-участок-калитка-пасека-кусты-лес-кусты-пасека-калитка-участок-баня) я повторил раза три, то есть, в общей сложности, пробежал больше километра — просто не было идей, что делать. Килограмма два моих когда-то мышц как ни бывало.

Прошло пол часа, но пчёл сорок надо мной вилось и ползало по мне отнюдь не мирно.

Ок. Будем пчёл давить. И я начал давить пчёл на себе.

Должны же они были когда-то кончиться!?

Ещё через двадцать минут сложилась патовая ситуация — давил я насекомых ровно столько, сколько прилетало от пасеки (за пятьдесят метров!) и явно терял время (но штук двести раздавил на себе точно). Запах яда на мне становился ощутим уже не только пчёлами.

Как уже написал — смеркалось и, походу, при таком тренде рассвета могло и не наступить.

Что ж… продолжаем — «Беги, Форрест, беги!!!» (С)

Микроглава 4 «По дымному следу» (из воспоминаний б. Махно)

Опережая естественный закат, ситуация мрачнела стремительно.

И тут, на опушке нашего леса появилась скорая помощь в виде моего брата. Как истинный медик он был слегка небрит и до синевы (или, наоборот?).

В общем, брат пришёл (как потом выяснилось, он встал из-за стола спасать покусанного отца, а затем, порвав на всех местах тельняшку и завывая: «Не брошу брата в бидэ!», примчался на поддержку.

В чём сила, брат?

В братьях.

Таким образом, он качался на опушке леса и вопрошал: «Что делать?», изображая из себя Чернышевского, а я как раз начал очередной разбег вдоль этой самой опушки.

В течение следующих десяти минут мы договорились («Идём закрывать улей»). То есть, пока я, делая круг, пробегал мимо него, мы успевали обменяться парой фраз (я бежал уже гораздо медленней). И теперь смешно, да и тогда — я начал похрюкивать прямо в скафандре, представляя картину со стороны.

Причём, он не был в костюме. Сейчас я понимаю, что на моём фоне (а я к тому времени пчелиным ядом просто пропитался) жужжоиды его не видели в упор как отца раньше. Он для них был пустым местом, не смотря на выхлоп.

В общем, мы пошли вдвоём закрывать многострадальный улей.

«Какие три качка!!!!!!», возопил брателло и подходы к улью окутались клубами дыма из вновь раскочегаренного дымаря. Мы вступали в бой, не снимая лыж — как броненосцы в потёмках, как айсберг в океане в исполнении А. Пугачёвой, как С. Бондарчук на съёмках Бородинской битвы, как…

Пчёлы просто ничего не смогли нам противопоставить (может, у них яд кончился?). Они забились по углам улья (часть всё ещё разыскивала меня в лесу), мы же, отковыряли магазинные рамки с мёдом, и, запрятав их в переносной ящик, закрыли крышку.

Оставалось ещё восемнадцать ульев и эпическая битва добра и зла происходила в матерном молчании. Пасека была в дыму («Сдохните, сволочи!!!»). В какой-то момент я обнаружил, что вокруг меня нет ни одного насекомого.

Три ящика с мёдом, весом килограмм по сорок, мы выносили, как павших товарищей (или, например, русские казаки кальвадос из Парижа в 1814-м).

И вынесли. И на завтра намечалась откачка.

Просто откачка мёда. Как мы думали.

микроглава 5 «Сарайчик ужжжасов» (Кинг С. мл., после летних каникул)

Три жужжащих ящика (с медовыми рамками и окопавшимися пчёлами) были занесены в сарай и пробыли там двое суток — руки не доходили, да и ноги не доходили тоже. Тем не менее, на третьи сутки мы с братом бодро принялись за дело.

Тут надо сделать аллергическое отступление — у меня аллергия на укусы ос. Отёк Квинке в течение трёх минут.

Потому — таблетки и ампулы форева. Чтобы пятнадцать минут, а не три.

Чтобы добежать. И уколоть.

Поэтому, особенно радостно мне было зайти в сарай и обнаружить, что он полон ос. Прилетели на мёд.

То есть, ос — много.

Очень.

Но они мирные, потому, что в меду.

Если не давить.

Этот день я запомню надолго. Нечасто приходится отмахиваться от смерти («Кыш, падлюко!»), топить смерть в меду и фильтровать смерть через сито так долго и изобретательно.

Волосы шевелились и седели у меня даже на пятках, но рамки мы упрямо вскрывали, и запихивали, и откачивали, и так далее.

Долго.

Больше всего ос тонуло в меду, вытекавшем из медогонки, но меньше их не становилось.

К вечеру мёд был откачан и мы с братом вздохнули и пообещали себе больше к ульям в этом году не прикасаться.

Оставалось всего ничего:

— оттащить огромную медогонку и рамки на пасеку, чтобы пчёлы их очистили от мёда

— потом всё очистить от воска

— потом — разлить мёд из вёдер по банкам

— потом — всё очистить

— потом — всё убрать

— потом — вернуть медогонку в сарай

— потом — всё очистить.

И, так — по кругу до одного из двух результатов.

Потом брат уехал.

Ещё через пару дней пришёл отец и сказал:

«А ПОЧЕМУ ВЫ ТРИ УЛЬЯ НЕ ПОСМОТРЕЛИ. ТАМ ЕЩЁ МЁД!!!!»

Проскочили как-то…

Я даже почти не ругался. Натянул залатанный скафандр и поволок пустой ящик на пасеку, зажимая под мышкой неразожжённый дымарь.

Из оставшихся трёх ульев мёд решили оставить в рамках и есть так.

Бесконечная история

Ремонты квартир — отдельная трагическая тема моей противоречивой жизни. Работа и квартира требуют регулярного обновления…

Пять раз я устраивал глобальные ремонты (с привлечением гостей из солнечного Узбекистана) и пять раз зарекался, да…

Однажды мне потолок по несмытому мелу оштукатурили в шесть сантиметров толщины.

Три недели потолок не падал, держался…

А тут вот что вышло:

Меня, как-то, супруга попросила сдвинуть в кухне газовую плиту на полметра (всё равно ремонт).

Не вопрос — гибкая подводка мне в помощь.

Правда, хорошо бы и вентиль (сталинских времён) заменить, но вызывать газовщиков для перекрывания газа так лениво… Решил оставить старый.

Поделился мыслью с узбеком (он комнату как раз штукатурил).

«Да я тебе всё заменю без проблем! Вентиль только купи», говорит.

Вот чем я думал, отправляясь в магазин? Наверное, рассчитывал, что парень знает волшебное заклинание.

Приношу новый вентиль.

Узбек, ни слова не говоря, открывает окно в кухне и начинает откручивать старый кран при не отключённом газе.

Два слова были у меня на языке и одно из них приличное:

«Ох-ты-жжжж!»

Надо было хоть на улицу выйти, чтобы уцелеть… Или жену отправить… Или оба…

Вентиль откручен, газ идёт, парень намотал фум-ленту и закручивает новый кран. Я — обтекаю.

Закрутил (минуты три на всё). А запах!

Говорю нервно: «Обмылить надо — протечки, может…».

«Нэ нада мылить!» говорит узбек и чиркает зажигалкой у вентиля.

Вот почему я там стоял ровно?

Не понимаю до сих пор.

Из резьбы у вентиля — несильный факел пламени. Ремонтник задул («Передэлать нада») и снова откручивает.

А я всё стою.

Думаю о чём-то.

Мысли всё такие неспешные. О хорошем.

Открутил-перемотал-закрутил.

Газом пахнет!!!!

Ещё раз трюк с зажигалкой.

Не горит.

«Сдэлал хазяин!»

Каменный топор в спину

(Памяти сентября 39-го)

Когда деревья были большими, я был — маленьким. Тогда многие из нас счастливо жили в огромной стране, а я — ездил «к дедушке». Почему счастливо жили? Так ведь, все живы и молоды были.

Не часто ездил, раза два. Дедушка жил в Белорусской ССР, на самом её западном краешке. Из Ленинграда родителям инженерам не так чтобы по карману было туда кататься. Но — был.

Помню удивительно чистое, работящее и трезвое село (моя дачная Псковщина в советское время всем этим, мягко говоря, не отличалась). Заборы там красили через год, клеили обои на потолки и всё время работали.