Бесплатный фрагмент - Белый колет и фригийский колпак

В Память о моем отце, Соловьеве Юрии Борисовиче

Вступление

Французская революция, случившаяся в 1789 голу, принесла не только горе, как пытаются объявить теперешние агитаторы. Были ликвидированы сословия, и что важнее, сословные привилегии, было уничтожено рабство в колониях. Кстати, как все знают, сословия так или иначе существуют в России и сейчас, и это не секрет для каждого, как и любовь привилегированного слоя к мигалкам, а в это время, в 18 веке, это был просто культурный шок во всём мире. «СВОБОДА, РАВЕНСТВО, БРАТСТВО» И сразу последовали попытки уничтожить Республику. Это и породило войны с Французской Республикой всей Европы. Армия Франции формировалось теперь по призыву, всеобщей повинности, гражданин должен был отслужить три года. Офицерский корпус достался республике ещё от королевской армии, и был просто великолепен по подготовке, традициями, кругозору и отменной храбрости. Как оказалось, эти солдаты, призванные на службу, оказались лучше, чем отслужившие многие годы в армии рекруты или наемники других стран.

В Европе Армии были добровольно-контрактными или пополнялись путем рекрутского набора.

Итак, во время боев, как ни удивительно, европейские армии терпели поражение за поражением. Но, народ устал от войн, кроме того, взяточничество дискредитировало Республику. Люди возненавидели и террор якобинцев, и им не нравилась вседозволенность тех, кто стал изображать из себя новых господ. Наполеон, удачливый полководец, встал на страже стабильности. Но, новая налоговая система, и новое законодательство показало свою эффективность, давая возможность содержать армию, и снабжать её припасами. Многолетние войны не разорили Францию, хотя боевые действия поглощали громадные средства. Русско — австрийские войска были разбиты при Аустерлице, а русско-прусские- при Фридланде и Прейсиш- Эйлау. Австрия и Пруссия заключили с Францией договоры о союзе, так же поступила и Россия, когда император Александр и император Наполеон заключили мирный договор. В Испании шла партизанская война, разорившая страну, и лишившая королевство всех колоний. Испания была просто низвергнута, как перворазрядное государство. Двадцатые и тридцатые годы 19 века лишь довершили начатое.

Наступал и 1812 год. В чем же была цель Наполеона? Война, вещь страшно разорительная, и какую цель преследовали французы? Считать, что французам нужна была земля- просто смешно, в 19в. подобных ресурсов был избыток. Меха и дрова? Тогда что же? Наполеон, как Пикроколь бессмертного Рабле, мечтал победить Турцию. И не просто победить, а низвергнуть, уничтожить. Наполеон мечтал стать новым Константином Великим, и освободить Константинополь, и создать Новую Континентальную Империю, ведь он был идеалистом, черпающим вдохновение в римский и эллинской культуре. И он просто не мог оставить светоч культуры и цивилизации в руках азиатов. Слабость турецкой армии он понял во время Египетской Кампании, легко разбив две турецкие армии. Собственно, Дибич прошёл до Стамбула за три месяца, и у Наполеона это больше времени бы не отняло. План такой существовал, и его представил Великому визирю Кутузов, заключая с турками мир в 1812году. Вероятно, Наполеон не хотел оставить свою спину открытой во время войны с Турцией, думая, что Россия, ставшая союзницей Великобритании, нападёт на Францию. И, Бонапарт решил вывести из числа возможных союзников Великобритании императора Александра и связать Россию обязывающим договором, и исполнить свою мечту, сравнявшись с Александром Македонским, завоевать Индию, для начала победив и уничтожив Турцию и Иран, то есть превзойти всех героев древности.

Имеющий власть, других угнетая

Смеясь

И глумясь

Меж судьбы жерновов попадает

Пролог

Они прогуливались по Елисейским полям, это была совсем молодая пара. Судя по одежде, это были фермеры, разбогатевшие на поставках продовольствия для армии. Войны принесли немало денег земледельцам, взамен забрав самое дорогое у несчастных семей. Тысячи сыновей французских крестьян сложили головы в этих ужасных войнах, обескровивших страну, и тем радостнее полицейскому, потомственному парижанину, видеть этих прелестных супругов. Юноша был больше похож на эльзасца, высоченный, белокурый, с длинными волосами по моде, красивый, тщательно выбритый, как видно, недюжинной силы человек. Девушка, весьма красивая, но типичная француженка, брюнетка, с тонкими чертами лица, ростом достававшая едва до плеча этому Гаргантюа. Одеты были оба по последней моде, но не кричаще, мужчина был с тростью в руках, служившей зачастую орудием от разбойников. Женщина несла в руке изящно сплетенную корзинку, возможно, со съестным для обоих. Что- то неуловимое показалось знакомым Пьеру Дармье в лице этого незнакомца.

Парижанин нахмурил брови, вспоминая тот день, незабвенный день битвы при Фер-Шампенуаз, 13 марта 1814 года

***

Их драгунский эскадрон построился, и ожидал команды командира полка. Драгуны дивизии Русселя ждали приказа идти на помощь маршалам Мормону и Мортье. Кони, из-за долгой войны в эскадроне были разномастные, не то что в гвардии, где у каждого эскадрона лошади были одной масти, да и большие, датской или мекленбургской породы, громадные скакуны. Но семья Дармье не могла себе позволить службу в кирасирах для сына- пришлось бы покупать каску за свой счёт, а то ещё и дорогую кирасу.

Ремень каски с непревычки резал подбородок юноши, и бывалые вояки только посмеивались над Пьером.

— Ничего, зато бриться не надо… — смеялся Шарль, — и так щетина сотрётся о ремень.

— Может, он станет как Cossak, отпустит бороду, — сказал Гастон, что был слева.

— Что они, что амуры (так французы называли башкир, татар и черемисов, воевавших с луками и стрелами). Увидишь- смешно, потом не до смеха. Еле вырвался под Малоярославцем, — добавил самый старый из них, Анри, — еще хуже, если на казаков напоремся. Пиками они владеют лучше улан. Поэтому берегите свои заряженные пистолеты и ружьё. Никто из вас, молодых, с ними на саблях всё одно не совладает.

Все уважительно замолчали. Шарль участвовал и в битве при Лейпциге, как и Анри, а остальные только недавно были призваны в армию, только в том несчастливом году. В основном, все были очень молоды.

Значок эскадрона реял над ними, и трубач был готов дать сигнал. Эскадронный командир стоял справа, осматривая строй своих всадников, построенный по трое в глубину, сержанты седили за порядком в шеренгах. Кони, не люди, их не заставишь стоять без движения, поэтому они и переступали с места на место, некоторые пытались покинуть ряды. За ними стоял и другой эскадрон этого же драгунского полка. Пока всё было неплохо, ядра над ними не летали, не смотря на канонаду, грохотавшую рядом. Вдруг прискакал вестовой, и по знаку командира трубач дал сигнал.

Два эскадрона на рысях пошли в атаку, что бы прикрыть линейную пехоту, отступавшую от русской конницы. Застрельщики и фланкеры поскакали вперед, на ходу вынимая короткие ружья. Пьер, держа саблю наизготовку, держал поводья своего коня левой рукой, так что бы не вырываться и не обгонять товарищей слева и справа. С надеждой смотрел и на драгунское ружье, надеясь на него теперь больше, чем на красивую саблю. Ряд драгунов шёл слитной массой шириной фронта в триста метров. Молодой француз лишь крепко сжимал челюсти, вспоминая уроки сержантов на выездке, и когда его, только призванного конскрипта, учили держаться на коне в манеже, а уж потом, в конном строю.

Впереди, у Контрэ, затрещали выстрелы, и назад и во фланг уже спешили драгуны с разряженными ружьями у сёдел, занимая свои места в задних рядах. На поле Пьер увидел одного из своих, скрючившегося на земле и держащегося за живот, с обломком казачьей пики в брюхе, и двух убитых русских. Коней не было видно, скорее всего они ускакали, испугавшись выстрелов. Драгуны объехали убитых и раненых, и тут услышали грохот копыт справа, командир стал быстро заворачивать строй, так что правофланговые придерживали коней, а левофланговые пришпоривали, и они не успели послать коней в карьер, так что скорость была меньше, чем у русских. И не просто русских.

На ординарных драгун налетел эскадрон царской гвардии, кавалергардского полка. Пьер узнал этих гвардейцев по воротникам колетов, густого красного цвета. Да их кони были на голову выше коней французских всадников! Началась рубка. Пьер, изогнувшись, пропустил над головой палаш, и пролетел дальше, к второму ряду русских, и его конь налетел на коня противника, и ударился о его грудь, да так, что присел на задние ноги, хорошо, не упал. Юный Дармье вцепился в гриву коня, и успел поднять саблю, отбив лезвие палаша. Русский проскакал дальше, Пьеру уже достался другой, из третьего ряда эскадрона.

Удар, отбив, уклон, его конь вертится быстро, помогая всаднику. Но фехтование всадников скоротечно, и русский отбив его саблю, уже замахнулся палашом, но в последний момент лишь ударил эфесом по каске француза, и Пьер упал с коня. Француз силился подняться, но в голове шумело невероятно, и он не в силах подняться, медленно поплёлся к кустам. Рядом лежали несколько убитых, драгун поднял два карабина, закинув их на плечо. Но уже не было видно рядом ни своих, ни русских.

***

Тот, мартовский день, 1814 года, ему парижскому полицейскому, было непросто вспоминать. Но он остался жив, и он навсегда запомнил лицо того русского, пощадившего его в тот день. Он был неотличимо похож на этого фермера. Во Франции осталось немало русских солдат, и кто знает, может, это он?

Дармье не привык сомневаться или трусить, и весь подобравшись, решительно подошёл к этой паре.

— Мсье, позвольте к вам обратится. Лучше начистоту, я не причиню вам зла, — говорил француз, смотря снизу вверх, — вы из оставшихся здесь русских?

— Точно так, мсье, — ответил незнакомец с явным акцентом, — теперь я французский подданный.

— Еще вопрос, вы были в битве при Фер- Шампенуаз? — уже не так твердо спросил Дармье.

— Да, я служил в кавалергардском полку. Моё имя Федот Андреев, унтер-офицер.

— Пьер Дармье, к вашим услугам, мсье. Вы сохранили мою жизнь, хотя могли легко убить меня. И отчего же вы так поступили?

— Не хотел. И так немало людей убил, зачем лишнюю кровь лить?

Его жена, побледневшая, крепко вцепилась в мужнину руку, словно пытаясь защитить этого великана.

— Он никому не причинил тут зла, мсье полицейский. Вы не можете его ни в чём обвинить, — говорила молодая женщина, смотря в глаза полицейскому.

— Мадам, — и Пьер снял шляпу, — я скорее обязан жизнью вашему мужу. Позволю представится- Пьер Дармье, — и он легко, поклонился, чуть качнув головой, всё держа головной убор в руке.

— Сабин Андрэ, — представилась женщина, чуть присев в поклоне.

Краска вернулась на её лицо, она обаятельно порозовела, и теперь выпустила руку мужа.

— Вы что-то ищете? Вас проводить? — предложил Дармье.

— Сабин хотела прикупить что-то из тканей, скоро ведь праздники, я же хотел прицениться к инструменту по дереву. Верстачок с тисками, пару напильников, струбцины. Столярный стол я сделал сам.

— Вы кузнец?

— Колёсник, ну и корзины, да и соломенные шляпы плету, — и он рассмеялся, — не думал, что шляпы будут так хорошо продаваться. Привезли, и колёса, и корзины- всё раскупили сразу, весь товар, даже не поверил, — по -доброму улыбался великан.

— Я всё тут знаю, — припомнил хорошие лавки Дармье, — я вас провожу. Но, может, досмотрите Елисейские поля? Здесь можно выпить хороший кофе, я угощаю.

— Непривычно всё, — нахмурился Федот, — одни баре здесь сидят, — выразился неясно русский.

— Вы поймите, Пьер, муж на родине, в России был рабом, крепостным, — Сабин добавила неясное и непонятное слово для парижанина.

— Во Франции даже негры не рабы, — нахмурился Пьер, — еще во время республики рабство было запрещено.

— А в России людей продают и не стыдятся писать об этом в газетах, — говорила, глотая слова, женщина, — Федот показывал мне листок. Там было объявление о продаже его сестры.

— Проклятье, — вырвалось у парижского полицейского, — и он верно сделал, что остался у нас, — и он добавил, успокоившись, — Тем более посмотрите на наши прекрасные места. Теперь это ваша родина, Федот. На Елисейских полях есть чудесная кофейня господина Лорана. Собирается отличная публика.

— Давай зайдем, Федот, — попросила Сабин мужа.

— Почему нет? — согласился и мсье Андрэ.

Заведение было недалеко, они прошли с сотню шагов и Пьер открыл двери, и проводил внутрь новых знакомых. Они сели за стол, с красивой скатертью, заказали кофе и прекрасные булки. Семья Дармье также держала пекарню, но здесь подавали просто прекрасные вещи, из тонкой сеянной муки. Вскоре принесли кофейник, чашки и выпечку, всё на подносе. Русский уже пообвык жить во Франции, но изящная посуда привлекла его внимание. Он с любопытством осматривал сервиз, и особенно превосходную роспись чашки.

— Очень красиво, — только и сказал.

Сабин разлила ароматный горячий кофе по чашкам, рядом лежали свежие круассаны, и они неплохо закусили. Большинство столиков этого прекрасного кафе были заняты, сидели здесь и отдыхающие иностранцы. Русский внимательно глянул на полного, если не сказать жирного иноземца, и усмехнулся, и обычно приветливое его лицо, потемнело от ненависти. Полный незнакомец, видно тоже узнал Федота, и резко вскочив, подошёл к их столику.

— Ты поедешь со мной, Федот — сказал незнакомец, хватая того за плечо, — в Россию.

— Шёл бы ты барин, — ответил богатырь, схватив своей железной рукой холёные пальцы дворянина, и немного согнув, так, что был слышен неприятный хруст, и толстяк упал на колени.

— Вы же полицейский, — закричал барин, обращаясь к Дармье, — задержите моего крепостного. Он мой человек!

— Мсье, — вежливо отвечал полицейский, — это решительно невозможно.

— Как же так! — закричал русский дворянин, — это моя собственность! И он схватил меня за руку!

— Мсье, Франция свободная страна, и вы схватили мсье Андрэ за плечо, и он вправе теперь вызвать вас на дуэль.

— Я вас вызываю, господин Тельнов, — твердо сказал Федот, — драться будем на пистолетах.

— Я не желаю драться с холопом, — скривив рот, ответил барин, — это против моей чести.

— Повторюсь, мсье, — Дармье умело скрывал злость, — во Франции нет рабов. И отказавшись драться, вы утратите честь, никто вас здесь больше не примет в свой дом, как труса. Да и жалкого работорговца.

— Он же бежал из армии! Он дезертир!

— Федот Андрэ пришёл к нам, моему отцу и мне, когда военные действия были окончены, — заговорила Сабин, — и это я его позвала.

— Да кто она такая! — закричал Тельнов.

— Она поданная его величества короля Людовика XVIII, как и мсье Андрэ, — сказал еле сдерживая бешенство Пьер, — и прошу быть повежливее с дамой, вы не в своей работорговой России.

Колесник и крепостной

Имение Тельновых

Федот, став почти взрослым, давно работал с мастером -колесником Иваном, уже вечерело, и ученик в конце трудового дня, сметал с верстака и рабочего стола стружки. Мастер собирал и оконные рамы, и двери, да и колёса для карет и простых крестьянских телег. Ученик у мастера был не один, их барин задумал создать колёсную мастерскую, так что мастеров требовалось много. Планы у помещика Тельнова были грандиозные.

— Ну что, Федот, понял, как рамы строить? Как у тебя угол ушёл? — наставлял мастер, барабаня пальцами правой руки по верстаку.

— Да я и угольник прикладывал, а всё равно, не та работа вышла. Криво да косо, — грустно ответил ученик, пожимая плечами.

— Что без прямого угла такую работу и в свинарник не поставишь, — говорил мастер, хитровато улыбаясь, и почесывая седую бороду, — без толкового стенда да без струбцин — всё это дурная работа. В хороший дом не возьмут всё одно. Дерево, матерьял хитрый, он всегда играет, дышит. Поэтому и раму в дом ставят не впритык, да и плотники с каменщиками могут сделать проём неточно, и надо с зазором делать, потом наличники да пакля всё закроют. Учись, Федот, ты лучший у меня. Лучше на оброке сидеть у барина, чем на барщине ломаться. Поэтому раму надо на неделю, а то и на две в зажимах оставлять, да и делать только из сухого, выдержанного дерева, что бы оно года три под навесом лежало.

— Точно всё говоришь, Иван Иванович, — поддакивал Федот, кивая вихрастой белобрысой головой.

И называл юноша наставника всегда по имени- отчеству, не было фамилий у крепостных, только имена, да и документов тоже не имелось.

— Барин большую деньгу почуял, раз решил колеса тачать. Сколько колёс для армии надо? И пушки, и телеги, всего не перечесть, и везе колеса. Обозные да провиантские телеги, ну и обывателям городским- для карет и телег, так что товар наш стоящий, не пропадём, калачей вдоволь наедимся.

— Да, кто для армии капусту да солонину солит, а наш Георгий Петрович на колёсах решил разбогатеть.

— Старый барин человек неплохой, а вот Евгений Георгиевич… — добавил совсем тихо юноша.

— Помалкивай, а то шкуру до хребта кнутом обдерут, — нахмурился мастер, — вы то как живёте? Остались с сестрой только вдвоём…

— Ничего, справляемся…

— Смотри, да и возьми, — сказал мастер, оглянувшись и сунул два рубля в руку юноши.

— Столько? — не поверил он.

— Помалкивай больше. Понял ли, о чём говорю?

— Ни слова не скажу, Иван Иванович, — поспешно закивал юноша, но к счастью, их никто слышал.

— Вот и не дури, Федот. Хороший мастер нигде не пропадёт. А ты всё на кулачках, да на палках на ярмарке людей потешаешь. Руку повредишь, чего делать станешь? — строго говорил мужчина, — и сколько ты получил, когда побил того, чернявого, на кулачках-то своих?

— Двадцать копеек, — вздохнул юноша, — и фунт пряников, платок цветастый. Сестру угостил да порадовал.

— Вот то-то. По домам пора. — добавил мастер, укладывая киянку в ящик для инструментов, — темнеет уже. А при свечах да фонаре не сделаешь ничего. Да и конём своим занимайся, да так, что бы никто не видел. А то захочет барин тебя в конюшие или кучеры определить. Надо тебе это? Дверки открывать да в ливрее драной перед барами ходить и кланяться без конца?

— Прав ты во всём, Иван Иванович. Спасибо за мудрый урок, за внимание твоё доброе.

— Иди, или домой Федот, ох не запомнил ты ничего… — мастер только от огорчения повесил голову, и стал убирать инструмент дальше, сгребать в ведро стружку щёткой.

Федот пошёл домой, радостный нежданной удачей. Столько денег свалилось в руки! Колеса- товар дорогой, не зря они с мастером сделали на двадцать пар больше, а потом ночью вынесли и продали купцу. И купец рисковал, если бы спознали люди Тельнова, сожгли бы торгового человека кнутами насмерть, не посмотрели бы, что вольный человек.

Да хоть темно на дворе, да на сердце светло, выплатят они и подушную подать, царские деньги, всё за то, что Федот крестьянином на свет уродился, да на оброк помещику. Вот и их дом, окна затянуты бычьим пузырём, да горит огонь, ждет его сестра, Марфа. Дом- то небольшой, как заведено дома для крестьян ставить помещиками. Сруб, да почитай три комнаты, и зимой в дальнем углу и корова-кормилица зимует. Лошадь тоже есть, да телега старая. По летнему времени корова в амбаре. Есть еще четыре овечки, да в курятнике с десяток несушек с петухом. Огород разбит, капуста, свекла да морковь родится, слава богу. Всё как у людей -не хуже, да и не лучше.

Говорят, на Севере, да на Урале, простые русские люди побогаче живут, без помещиков, да это нехристи- раскольники. Хотя в соседней губернии, Костромской, почитай все раскольники, а всё живут лучше их.

Федот отворил калитку, навстречу подбежал их пёс, ластится, встречает хозяина. Юноша погладил собаку, всё хотел быть серьёзней, да брови хмурил, как отец. Да чего- было юноше всего пятнадцать лет, и его сестре четырнадцать. Веником почистил в сенях сапоги (только подмастерье, а все ж с Иван Ивановичем не пропадёшь), не у каждого в деревне такие есть, и отворил дверь в жилое.

— Добрый вечер, сестра, — поздоровался он, оглядев стол.

Стояли уже приготовленные глиняные тарелки и кружки, деревянные ложки. Стол выскоблен, да и в избе чисто, Марфа у него рукодельница. Но и он старался, заботился о ней, как мог. И одета чисто, да полотно рубахи покупное, и сарафан нарядный, и волосы не просто лентой убирает, а хорошей тесьмой.

— Садись, щи готовы, да и каша доспела, — сказала девушка ласково, — устал за целый день, намаялся?

— Да ты как, Марфа одна справляешься? — удивился брат, — и еду сготовить, и дом в порядке, и скотина накормлена.

— Да я ничего, поспеваю как-то.

— Всё хорошо сестра будет, деньги заработал, есть чем подати выплатить, старосте все долги теперь отдадим. Два рубля у нас есть.

— Как хорошо, — заулыбалась Марфа, и её уставшее лицо осветилось улыбкой, — а то Кузьмич уж замучил меня- где деньги, да где деньги.

Юноша снял картуз, повесил его на деревянный колышек в стене, присел за стол.

— Теперь всё хорошо будет, — твердо сказал юноша.

Девушка достала ухватом горшок из печи, и стала накладывать большой ложкой щи по мискам. Постные, на сушёных грибах, но пахли на диво хорошо. Была в крынке и сметана, так что не голодали. Из общей миски не хлебали, у каждого здесь была своя. За щами и каша, хорошая, пшённая, с льняным маслом. Федот съел всё, не оставляя и крупинку. Запивали квасом.

— Ну вот, видишь, как всё хорошо, — приговаривала сестричка.

— Сейчас, посижу, да дров нарублю, — сказал юноша, — а то скоро темнеть будет.

— С податями то как, — подумав, спросила Марфа, — то денег не было, то вдруг появились.

— Частями отдадим старосте, рубль сейчас, рубль через месяц.

— И то дело, — согласилась девушка, — а то подумает чего недоброе, как мы украли где.

Федот же вышел во двор, взял отцовский топор, и принялся разбивать дрова на поленья. Колода была хорошая, устойчивая, так что работа спорилась. Солнце уже заходило, а уже хороший запас дровишек дома был.

Юноша снял рубаху, ополоснулся из деревянного ведра с водой, да и собрался отдыхать. Снял сапоги, закрыл дверь на засов, а вместо сапог сунул ноги в старые обрезанные валенки. В комнате горели две лучины, освещая тонувшую во тьме избу. Марфа уже завернулась в суконное одеяло, может, и спала. Юноша тоже лег на перину (мешок, набитый хорошей духовитой травой) своей лавки, и накрылся таким же одеялом, то и у сестры. Лучины догорали, а пепел падал в подставленные корытца с водой. Как огонь погас, так Федот и заснул.

Пропажа Марфы и побег

Только рассвело- а Иван Иванович при работе, приговаривает:

— Делай все верно, Федот, не пятое колесо для телеги мастеришь, — и сам улыбается.

— Всё получится, — говорит парень, но проверяет лекалом свою непростую работу.

В углу, уже другой подмастерье, Фома, зажег уголь, да уже начал греть шину. Нагревать железо надо было по уму- что б не перегреть, но по цвету металла было видно, и вот, осторожно, подмастерье стал осаживать железную сваренную полосу на колесо, что бы ходило такое долго, да не ломалось.

Работа спорилась, подмастерья принесли сухое дерево, и стали выглаживать его рубанками. Вдруг раздался голос приказчика:

— Кончай работать, в церковь пошли. Хозяин наш преставился, — и Кузьма Петрович, старый приказчик Тельновых, сняв такой же старый цилиндр барина, перекрестился, смотря на икону в красном углу.

— Пошли, Фома, — тихо сказал мастер, — кончилось наше спокойное житье.

Федот оглянулся на наставника, но только пожал плечами. В работном доме остался мальчишка, брат Фомы, присмотреть за огнём, с которым всегда шутки плохи.

Шли мастеровые, двенадцать человек, а Иван Иванович впереди всех, опираясь на палку для порядка, а не потому что ноги болят. Народ стекался к церкви, оторванный приказчиком ради скорбного повода.

Проснулась деревенька от недоброй вести. Барин их, незлой Георгий Петрович, преставился. Тело привезли в старую каменную церковь на окраине деревни — отпевать. Видел Федот и жену барина- Екатерину Алексеевну, с заплаканным лицом, и черной шалью на голове, держащейся за руку сына, Евгения Георгиевича, тоже в траурном наряде. Поп проводил службу полным нарядом-стояли долго, ладан из кадила тоненькой струйкой поднимался к расписанными старыми фресками куполу церкви. Юноша больше смотрел на строгие и красивые фигуры апостолов и святых, чем на гроб и родных барина. Наконец, служба закончилась, и шестеро дюжих мужиков понесли гроб к уже готовой могиле около церкви. Но не простой ямине, а фамильному склепу, заведенному по европейской моде ещё дедом умершего барина.

Надо было работать- да приказчик всех в церковь отправил, что бы честь хозяйскую соблюсти. Так что не воскресенье- а выдался сегодня выходной день.

Закончилось всё- и разошлись люди по домам, даже и не знал теперь Федот, чем всё закончится для них.

Прошёл месяц, и второй, да ничего не случалось. Молодой барин укатил в Москву, служить службу чиновную. А в Тельновке всё шло своим чередом, только про оброк да барщину помещики не забывали.

***

Минул год, всё шло своим чередом. Работный дом приносил Тельновым громадные доходы, так что приказчик попусту не заходил, а оставил следить за порядком Ивана Ивановича. Барыня тоже была ласкова, но по- своему. В деревне народ почти и не пороли, только если пастуха Аркадия, названного так покойным Тельновым в час увлечения «Буколиками» Овидия. Этот страж овечьих стад, совсем не напоминал стоглазого Аргуса, а уж скорее веселого Силена, и частенько развлекал детей, а особенно девок, игрой на дудке или рожке (флейты у него не имелось, как и арфы). Так что бывало, на скотину времени у него не было, а что бы всё же находилось, Кузьма Петрович сам и порол пастуха, ведь казачков да гайдуков из отставных солдат в деревне не водилось. Старый барин служил по гражданской, а не военной части, и вышел в отставку коллежским секретарем.

Близилась Купальская неделя. Готовили во всех избах и праздничное угощение, да и одежду новую.

— Федот, ты уже домой идёшь? — спросил Фома, — да я бы с тобой прошёлся, и поговорим.

— Пошли, да и твой дом недалеко, — ответил юноша.

По правде сказать, дом Фомы да и его отца с матерью и двумя братьями и сестрой был как раз на другой стороне Тельновки. Парень нарочито не торопясь уложил инструмент в ящик, поправил рубаху, одел картуз на волосы, обрезанные сестрой в кружок, и пошёл домой, с ним двинулся и Фома, тоже заведший себе вместо войлочный шапки картуз, да еще и с лакированным козырьком.

Колея на дороге была пробита колесами тяжёлых телег, так что травы росло мало, но навоза от коров лежало много, и Федот шёл осторожно, что бы травой не очищать красивые кожаные голенища обновки. А чего себя не побаловать? Денег, почитай по шесть рублей в месяц зарабатывали, да серебром, а не бумажками. Барыня спасала, сметлива очень. Хоть часты стали рекрутские наборы, да платила Екатерина Алексеевна соседним помещикам за рекрутчину, они в очередь посылали мужиков на царскую службу. Кого? Да кто хуже всех для помещика, ленивый или буйный, того и в солдаты.

Вот и изба, и пес, рядом крутится. Федот снял картуз, пригладил волосы обеими ладонями, как научился у Ивана Ивановича, и отворил дверь.

Прошел через сени, в доме всё хозяйничала Марфа, да и не одна. С ней рядом стояла и Алёна, улыбчивая сестра Фомы, младше его на два года, девица пятнадцати лет. Да и Федот уж теперь не ребенок, семнадцать годов. И Фоме столько же. Юноша давно уж понял, чего к ним Фома захаживает, но пристали к нему многие привычки наставника- только улыбался, да делал вид, что не понимает, что к чему. Всё равно сестру замуж отдавать — а Фома не старый, толковый, да и умом не обижен. Раньше сватов к сестре не засылали, с их-то сиротством, но недавно бабка Лукерья заходила, да всё длинным носом вертела, что да как, каков достаток в доме? Да приданое у Марфы? С крыльца не спустишь- старая, да и не принято. Даже барыня уж очень её уважает и зовет не иначе, как моя Афродита или бескрылый Эрот. Что за Ерот, черт его знает, чертыхнулся про себя юноша. А вот чего Алёна? Да ему-то жениться рано, как бог свят.

— Привет, братец. Чего столбом стоишь? — хитро улыбалась Марфа, — Алёна ко мне пришла, угощение тоже готовит.

— Да и я не просто так пришёл, Федот Андреевич, — в первый раз обратился к нему по отчеству друг, — хотел бы сватов прислать к сестре твоей, Марфе Андреевне. Что бы осенью, честь по чести, нам пожениться.

— Да я не против, — сказал, чинно усаживаясь, юноша, глава семейства, — надо еще и у барыни спросить позволения.

— Завтра отцу скажу, он с приказчиком обговорит, а там, и Екатерина Алексеевна решит.

— Так и договорились. Ну а насчет приданного я с отцом твоим поговорю да со сватами.

— Спасибо, — и Федота обняла и расцеловала раскрасневшаяся сестра.

— Спасибо за брата, — тихо промолвила Алёна.

— Ну кормите тогда, чего только « спасибо», — улыбнулся и хозяин дома.

Видать, уж всё без него всё обговорили, хитрющие девки, а стали из печи выкладывать и щи с солониной, и кашу с мёдом, да и пряники ржаные.

— Да, — только и вымолвил Федот, осмотрев стол, — хозяйка из дома, да напоследок кормит получше.

— Ну а чего, — говорила сестра, — вот, на Алёне женишься, ей уж летом шестнадцать будет. Справная хозяйка, я проверила.

Федот чуть не уронил ложку со щами себе в штаны, да ловко ухватил зубами.

— Да чего ты? — рассмеялась сестра, — не съест она тебя, чай. И коней ты не пугаешься, и на ярмарках на кулачках, тебя не остановишь, неужто красной девки испугаешься?

Юноша вздохнул да посмотрел на Алёну, сидевшую ни живой, ни мёртвой, только вот покраснела, да того гляди разревётся.

— Извини, Алёна, — проговорил он громко, — если хорош да мил для тебя, пришлю сватов летом. И ты мне тоже по сердцу.

— Вот и ладно… — проговорил довольный Фома.

***

Первая ночь Купальская прошла как миг, Федот всё за руку ходил с Алёной, другие девки его в хоровод не тянули, да и в кусты не зазывали. И через костёр с ней прыгал, и венки в озеро опускал. Фома же неотступно был со счастливой Марфой. Барыня брак разрешила, и хорошо, что и пара красивая, да и жених не из чужой деревни. Тут во время праздника и приказчик ходил кругами, да с друзьями своими, кто поздоровей, и с палками, отбивать парней с соседних деревень, чужих холопей, кто станет тельновских девок обхаживать. И нехорошо, а делать что? Если стакнутся парень да девка разных хозяев- беда. Кто отступные платить-то будет? А денег требуют за крепостных немало: и пятьдесят, и сто рублей за живую душу.

Вторая ночь также была не хуже первой, вернее, так начиналась…

Федот шёл по тропе, Аленка всё смеялась.

— Я вот сейчас одолень- траву найду, да найду цветок папоротника, все клады нам и откроются, — говорила девушка, всё смотрела под каждый листок.

— А ты всё обдумала, Алёна? А телега или тачка где? На чём золото повезёшь?

— Ты, Федот, сильный, дотащишь, — нашлась красавица.

Луна светила полная, да и ясно было, так что на опушке леса было не то что светло, но не темно. Неугомонная Алёнка всё искала своё счастье, да и нашла пол кустом. Вот она откинула ветки, и обомлела.

— А! — побледнев, закричала она, — кидаясь к юноше, и залилась слезами.

— Чего? Да неужто клад? — не поверил парень, взяв девушку за плечи.

— Фома это, — запричитала девушка, начиная шмыгать носом, — убитый…

— Да ладно… — только сглотнул он, наклонился, и тоже откинул ветви.

Фома лежал на спине, раскинув руки и смотрел в чёрное небо невидящими глазами. Напротив сердца, на рубахе расплылось маленькое красное пятнышко.

— Кто ж его? — Алёна заглядывала в глаза спутника, не ожидая овета на свой вопрос.

— Ладно, всё равно отнести надо, — вздохнул Федот, и присев, поднял мёртвого на руки.

Алёна, всё плача, нашла рядом картуз брата, и платок Марфы. Юноша нёс тело друга по тропинке, к деревне. И не знал раньше, что так тяжело нести неподатливое неживое тело, руки затекали.

— Ничего, скоро дома будем, — всё приговаривал он, — Алёна! Домой беги, предупреди мать и отца, пусть встретят.

— Я сейчас, — и быстроногая девушка побежала в деревню, домой.

У Федота уже руки одеревенели, но он шёл и шёл, как наконец, услышал, что навстречу ему бегут люди.

— Парень, ты где? — кричал отец Фомы, Панкрат Семенович.

— Здесь я, дядя Панкрат, — отозвался юноша.

— Федот! Идём мы!

Прибежал и встал перед ним ещё нестарый Панкрат, да два старших брата Фомы- Кузьма и Лазарь, державшие в руках большой кусок грубого полотна.

— Положи его, — тихо сказал мужчина, — мы отнесём.

Федот только кивнул, и присев, осторожно положил убитого на траву, и отошёл назад на два шага. Братья растелили мешковину, и положии на него тело, перекрестились. Затем, взявшись за края полотна подняли, Федот взялся за четвертый угол. Только стало светать, солнце вставало, но и радости не было, какая тут радость? Шли быстро, только в деревне из-за плетней выли собаки, да стали сбегаться люди, услышав про беду. Наконец дошли до дома, где у калитки стояла мать Фомы, Евдокия Афанасьевна. Федот только ещё ниже опустил голову.

— Несите домой, — сказала женщина усталым и мёртвым голосом, — спасибо, Федот, что в горе помогаешь.

Юноша только кивнул. Они занесли тело, положив его на лавку в доме. Он еще раз глянул на мёртого Фому, на ранку, похожую на красный цветок на груди. Совсем узкая, что за нож был?

— Пойду я, — тихо сказал юноша, — да и Марфа пропала, искать надо.

Он стоял рядом с домом, как к дому Панкрата Семеновича быстрым шагом, едва не бегом, подошёл и приказчик, Кузьма Петрович.

— Что случилось, Федот? — спросил он, хмуря брови.

— Фому убили, да и Марфа пропала, — ответил юноша серым голосом.

— Из Семеновки небось, парни глупые… — изрек приказчик, — наши часто с ними дерутся.

— Да на что им? Могли бы задраться, да Фому побить. Но убить? Чужой это. Да и рана какая малая, не нож, да прямо в сердце.

— Ишь какой умный выискался, — зло ощерился Кузьма, — узнаем, кто да как… А сестра твоя где? Она же невеста его?

— Тоже пропала.

— Сейчас зайду к Панкрату, да мужиков созову, сыщем Марфу, — и он хлопнул по плечу Федота.

Приказчик снял свой цилиндр, перекрестился, и зашёл в дом.

Юноша поплелся к себе в избу. Видел, что возвращались из леса гуляющие, расходились по домам. Дома всё смотрел по углам, всё ждал, что раздастся голос Марфы. И поесть не смог, достал жбан с квасом и хлеб из ларя, да пожевал и попил немного. Очнулся от того, что толпа собралась у дома, да услышал голос Андрейки, тоже друга из работного дома:

— Пошли в лес, Федот, Марфу надо искать.

Парень вскочил с лавки, заправил рубаху за пояс, мешок с караваем хлеба за спину, да и был готов. Собралось парней человек двадцать, вёл всех охотник, Илья. Ему одному барыня разрешала ружьё в доме держать, и он всегда сопровождал старого барина на охоте. И сейчас за спиной егеря на ремне висело двуствольное ружьё, точно рядом с мешком. На поводке крутилась и собачонка малая, с громким собачьим именем Полкан.

— Здорово парень, веди нас прямо к месту. А там, Полкашка, глядишь, и выведет на злодея.

Федот шёл впереди, рядом с ним вышагивал охотник с собакой, остальные поспевали сзади. Парень всё подмечал и вспоминал приметные деревья, да тропинки, прошёл мимо кустов, и увидел ту примятую траву, лежащим на ней телом Фомы.

— Здесь его Алёна нашла, — тяжело вздохнув, сказал юноша.

— Ладно парень, отойди, и вы близко не стойте, — строго сказал охотник, присев на корточки.

Он будто сам обнюхивал траву, поднимал ветви, наконец встал, и тут же присел и радостно крикнул:

— Ну вот! — и показал на отчетливый след обуви с каблуком, а рядом…

Илья взял за ошейник пса, и пёс долго принюхивался, и вот небыстро потрусил, помахивая хвостом, к дороге, а охотник шёл за ним. Полкан вёл людей, егерь видел, что пёс не сбивается.

— Что ты видел, кроме следа? — спросил юноша, — не понял я, что нашёл? — и показал на округлый след в земле от чего -то острого, — Палка? Клюка?

— Глазастый… — вскинул на него глаза Илья, — То ли это трость была. Кто с тростью здесь был?

— Не видел никого. Да и кто был с тростью? Крестьяне с тростями не ходят, сам знаешь..- ответил Федот.

***

Несколько крестьян из деревни, озираясь, подходили к границе леса. Скоро начинались границы соседней деревни, Семёновки.

— Ты точно знаешь, что были из Семёновки парни в нашем лесу? — недоверчиво спросил один другого.

— Точно, и сам Кузьма Петрович говорил, — уверенно заявил крестьянин, — да и в позапрошлом году, драка была большая за выпасы, что они своих коров к нам гоняют, траву нашу свей скотине скармливают.

— Ну да, — почесал затылок собеседник, сңяв войлочную шапку, — так оно и выходит, — но по- честному будем, без дреколья да без убийства. Дратся будем по обычаю.

— Согласны, — закивали односельчане, — лежачих не бить. До крови и хватит. Да и глядишь, откроется, кто там наших людей ножом режет.

— Идём…

Тельновские мужики тихо смотрели за двоими пастухами из Семёновки, выпасавшими скот на спорной земле.

— Чего здесь делаете? — сказал один из тельновских, выйдя на поляну, подбоченясь, — пошли отсюда!

— И верно, Васятка, а то мы им путь покажем! — сказал другой.

— И кто там из ваших, Семёновских, с ножами шляется да людей по лесам режет?

— Совсем заврались вы, тельновские, — начал один из пастухов, — наши это выпасы, — сами уходите по-добру по -здорову, — и бросил кнут на землю, засучивая рукава рубахи.

Второй пастух сделал тоже, повесив кнутовище на сук дерева.

Началась драка, размашистая, непохожая на английский бокс, удары наносились совсем по- разному. Но вот, тельновцы одержали верх, а семёновцы поплелись за подмогой.

— Сейчас мы вернемся, — обернувшись пообещал пастух.

— Да мы ждём, — пообещал тельновец, — вернутся-то не забудьте!

Пока мужики присели на упавших деревьях, ждать семёновских.

— Давно так хорошо не было…

— Точно, — кивнул другой, — всё веселее. Вот подрались, и приятнее на душе стало.

— У тебя фингал под глазом, на вот, пятак приложи, — протянул большую пятикопеечную монету.

— Да, заживёт, — но монету под глаз приложил.

Пока переговаривались так мужики, прибежали семёновские, тоже человек двадцать. Вперёд вышел тельновский заводила, мужчина лет тридцати, с залихватски сбитой на затылок войлочной шапкой.

— Добром скажите, ходил кто из вас в лес на Купальский праздник?

— А чего вам? — ответил вышедший вперед осанистый мужик из семёновских.

— Фому, одного из колесников, ножом убили, — зло ответил заводила, — поспрошайте, видел ли кто из ваших.

— Дело нужное. Но не убивали мы, точно. Спросим мальчишек. — кивнул семёновский, — ну, начинаем?

Мужики посбрасали шапки, и началась жестокая забава- стеношный бой. Схватка была и двое на одного, а то и трое сразу, в строю как кому повезёт. Только видно, как размашисто летают руки и кулаки бойцов, и падают на траву выбывшие участники. Наконец остались стоять лишь тельновский заводила и первый из семёновских. Тельновец, бывшей ростом поменьше, был быстр и увертлив, и наконец, сбил на землю семёновского.

— Завтра всё прознаю, кто что видел. Расспрошу наших, — сказал улыбающийся мужчина, стирающий кровь с носа.

— Тогда до встречи, — ответил заводила, пожав руку собеседнику, — пойдём, мужики, — созвал он и своих односельчан, приводивших себя в порядок.

***

Илья обернулся, и понял, что увлеченный следами около места убийства, упустил всех односельчан. Федот тоже оглядывался, не понимая в чём дело. Никого кроме них тут не было.

— Куда они пошли? — удивился, даже растерялся юноша.

— Как куда? С семёновскими драться, — разъяснил егерь, — и повод нашёлся, да и верят, что это соседи Фому порешили.

— А ты?

В ответ Илья усмехнулся, и взяв за поводок маленького Полкана, пошёл из леса, а а ним поплёлся Федот. Охотник был сам как собака, и парень видел, как переглядываются человек и пёс, даром, то один с хвостом, а другой нет.

Они вышли к дороге, ведущей к усадьбе Тельновых, и рядом были следы от кареты, и приметная отметина от трости на земле.

— А в трости ножи носят?

— Не так прост ты, Федот, — улыбнулся Илья, — Голова умная. Не нож это, стилет, и в трость вкладывают. Как раз ранка малая, узкая, после удара таким лезвием остается, но клинок очень крепкий.

— Так ты думаешь, что Фому убил один из гостей Тельнова, и Марфа в барской усадьбе?

— Не торопись парень, — и Иля взял за руку юношу, — всё посмотреть надо, да узнать.

— Согласен. Спасибо тебе, Илья. Но что Панкрату скажем, и я Алёне? — подумал вслух Федот.

— Что не нашли. Сейчас глянем, что на похоронах Фомы будет. Да и что у семёновских прознают- драка небось, закончилась.

— Илья, — и юноша взял за руку охотника, — узнай, где Марфа. Вот тебе рубль, — и он положил монету в его широкую ладонь монет, — ещё четыре, как дело сладишь.

— И так бы помог. Но сам понимаешь, мне здесь жить, а вы в бега пойдёте. И тут помогу, надо будет вам до Костромы дойти, в пригороде живет Родион Хренов, завтра тебе от письмо к нему сделаю, он поможет. Он из раскольников, помочь любому беглецу от властей для него дело Божье. Единственно- свои кружки да ложки возьмите- у них с этим строго.

— Спасибо, Илья.

— Да не за что. Федот, иди, отдохни домой. А я в имение Тельновых.

***

Драка закончилась, и весёлые мужики возвращались в Тельновку.

— А ты видел, как я ловко ввернул- раз и кулаком в ухо! — громко говорил один.

— Да я тоже, он мне в нос, — и шмыгал, а я ему-в лоб! Он и упал!

— Да, дали мы им, будут знать!

— Да все молодцы, — заключил заводила, только кто Фому-то убил, так и не прознали… Обещались эти, семёновские, разузнать, да кто его знает, видели что нет?

— Мне идти гроб ладить… — вспомнил ещё один.

Навстречу шёл, да почти бежал приказчик, утирая пот со лба платком по барской моде.

— И где были? — закричал он.

— Да ты, Петрович, не серчай. В лес ходили, гуляли.

— А чего рожи битые? — спросил он, подбоченясь.

— Скользко там, Кузьма Петрович. Ветки, шишки, грибы. Попадали все, да лица и побили.

— Пороть велю. — кричал приказчик, — Опять драки затеваете с соседскими? Кнута отведаете, как бог свят, — и Кузьма погрозил пальцем.

— Так и не нашли, Кузьма, кто Фому зарезал?

— Непонятно, — и мужчина развел руки, — Может и Марфа убила, да убежала, испугавшись. Барыня приходила, вся в слезах. Сильно Фому жалела, но и полный кошель серебра принесла. Долго Екатерина Алексеевна проплакала рядом с Евдокией в доме Панкрата.

— Странно как… — не знал что и сказать в ответ заводила, — не припомню, что бы барыня так попросту в крестьянский дом захаживала. Больше о оброке заботилась да о барской запашке.

— Креста на тебе нет, Леонтий, — строго ответил приказчик, — великой доброты женщина, всё в заботах о вас, неблагодарных. Ну по домам идите, помолитесь о Фоме.

Крестьяне разошлись по домам, вечерело. Домочадцы встречали родных, и там долго шли разговоры о смерти юноши и о пропаже девушки.

***

Илья подошёл к воротам усадьбы, постучался деревянным молоточком в калитку. Привратник, увидев кто, открыл без вопросов.

— Привет, Илья. Полкана привяжи здесь, в доме барин и его гости.

— Привет, Софрон. Сейчас сделаю.

Охотник прикрепил поводок собаки рядом с будкой привратника. Полкан дал себя привязать, привычный ко всему, как и хозяин, и без роптаний лег на траву, Илья привычно осмотрелся, пытался заметить новое. Он прошёл, будто бы просто так, к каретному сараю. Там стоял и незнакомый экипаж.

— Привет, Илья! — поздоровался с ним дворовый, сильный мужчина средних лет с бородой лопатой, — опять к нам?

— Привет Савва! Да а как же, к вам. Вдруг барин пострелять уток соберется. Любил он это дело, как старый барин, Георгий Петрович.

— Евгений Георгиевич новую забаву завёл. Решил гончих завести, для них сейчас новый дом строят. А так уж двух сук и кобеля, а одна уж приплод завела.

— Однако… И приехал кто?

— Да гости с ним вместе прикатили. Из Москвы, Анатолий Андреевич Ганевич да Николай Александрович Тулупов, а с ними и дама из модного дома, мадемуазель Женевьева.

— О как! Эка невидаль! Что же барин, жениться на француженке собрался?

— Нет, просто компаньонка. И Евгений Георгиевич себе новую горничную завёл, вчерась привёз.

— То же француженка?

— Нет, православная, кажись. Русская. Во флигеле живет, рядом с покоями молодого барина. Ни с кем не говорит, только ключница Евдокия ей сама еду носит, да Екатерина Алексеевна из-а неё серчали сильно, и молодого барина во флигель отослала.

Илья сделал нарочито непонимающее лицо, покручивая усы, да про себя повторял: « Ай да я… Ай да молодец… И сестру сыскал. Надо бы только к флигелю подобраться. Собаки все меня знают, пройду…»

— Пойду на кузню, глядишь, чем и накормят.

— А то пострелял себе чего, да сварил? — засмеялся Савва.

— Полдня ждать, пока сварится…

И поправив картуз, Илья неспешно и важно пошёл на кухню. Кухня была в одном флигеле с людской, этот порядок завел ещё Пётр Сергеевич, дед молодого барина. Что б в усадьбе щами не пахло да кислой капустой. И хоть у Тельновых было две деревеньки- Тельновка ла Агаповка, больший доход приносило достояние Екатерины Алексеевны- полотняные мануфактуры в Костроме.

У людской суетилась дворня- делали вид, что работают. Дрова рубили, чего-то складывали да перекладывали. Над кухней труба выпускала дым, значит и плита горячая, может, и чего поесть дадут.

— Привет, Глафира Степановна! Поздорову ли будете?

— Благодарствую, Илья Пантелеевич. Хорошо, что пришёл. Зайди ко мне, дело важное. Хозяйка тебя поминала.

— И чего это, — сказал мужчина, снимая картуз и кафтан, оставаясь в рубахе.

Ружьё тоже взял собой, всё вспоминая последний раз, когда мальчишки схватили его двустволку, которую охотник повесил на гвоздь при входе, да взялись ворон стрелять. Хорошо, не убили никого, да ворон тоже.

— Испугался что ли, — заулыбалась красавица, увидев ружье за спиной Ильи, — не кусаюсь небось, — говорила она бархатным голосом, коснувшись его свой грудью, обтянутой красивым ситцевым платьем с низким вырезом, — пойдём, потянула она его в свою комнату.

Глафира затащила неупирающегося охотника, усадила за стол на табурет. Да и мигом закрыла засов на двери. Охотник смотрел в недоумении, даже привстал с сиденья.

— Такое дело, Илья… Да ты сиди, — продолжила она, присев ему на колени, и обняв за шею, — хозяйка просила очень увезти девку из флигеля сегодня вечером, — говорила она бархатным голосом, оглаживая Илье шею своими мягким пальцами, — и деньги вот они, на расходы, — она показала пальцем на кошель, — да и я ещё доплачу, — и она поцеловала его.

— Сделаю, для тебя сделаю, — думал охотник, как всю складывается одно к одному, словно в сказке, но хотел проверить, нет ли подвоха, — а как девку-то зовут, да откула?

— Марфа. Молодой барин созорничал, притащил крестьянку в дом, барыня хочет от греха увезти её. Знает, что есть у тебя в Костроме знакомые раскольники, ты её там и пристроишь. Спрячешь там до срока, пока всё не забудется. В окне я красный платок вывешу, что бы ты не ошибся.

— Дело непростое, — стал набивать себе цену Илья, — и дойти до Костромы, и всё сделать чисто. Да и паспорт девке нужен, и провожатому.

— Готово всё. Во флигеле всех я сонным зельем напою, девку выведешь, да за неделю до Костромы дойдёте, всего и делов, — и повариха нарочно повернулась своими крепкими бедрами на коленях мужчины, так что Илья покраснел, — что Илюшенька, — улыбнулась она, — Раскраснелся так, жарко что ли? — и она погладила его по щеке, — сделай как надо, не пожалеешь, в долгу не останусь.

— Хорошо, значит красный платок в окне? Глафира, пойду, подготовиться надо, — сказал мужчина, неохотно поднимаясь, и поправляя топорщившиеся штаны.

Женщина спрятала улыбку в платок, глядя на движения бравого охотника, и открыв щеколду, выпустила его.

***

Глафира с удовольствием смотрела в окно на удалявшегося ладного мужика, поправила платье на груди, да расправила подол, и спешно пошла к господскому дому.

У входа стоял дворецкий Ларион, да служанка барыни Дарья.

— Даша, скажи барыне, Глафира мол, по делу пришла.

— Сейчас, — девушка кивнула, и ушла внутрь дома, шурша юбками.

Вернулась служанка быстро, очень быстро, и не говоря ни слова, просто поманила кухарку внутрь.

— Быстрее пошли, — зашептала Дашка.

Они не вошли, а влетели в будуар Екатерины Алексеевны. Барыня ходила вокруг своего дубового кресла, постукивая по своему предплечью веером из слоновой кости.

— Дарья, выйди и дверь закрой за собой. Не подслушивай и не пуская сюда никого. Смотри, запорю.

Дарья только пискнула, как мышка, и быстро вылетела из комнаты, и слышно было, как хлопнули двойные двери.

— Ну чего, Илья берется?

— Точно так, да я сказала, что это Марфа в доме.

— Охотнику бежать придётся, да с девкой. Ты проследи, что б хромой Андрейка на страже стоял. От него Илья всяко убежит. Для него она и Марфой будет. Сама понимаешь, Глашка, как я позволю сыну эту Женевьеву в жёны взять? Да и дурит Евгений, сама знаешь, чуть не прибила я его за то, что в Москве дворовую девку на спор заставил молоком щенка кормить? Так-то… Со службы за это долой, я -то так старалась сынка пристроить… А тут и француженка эта, с Кузнецкого Моста!

— А Марфа? — тихо спросила Глафира.

— Не впервой… И Бецкие есть, да и иных хватает. После его собачьей дури где я ему невесту найду? И пить водки пьёт много. А там, ничего, паспорт девке куплю, а Марфа здоровая, деток родит. Не Евгению детей, так мне внуков.

— Поняла… Значит обед с сонным зельем, да Женевьева сама убежала, так и скажем потом барину?

— Точно так. Охотник твой согласился?

— Илья согласен.

— Тоже хорошо, — усмехнулась барыня, — деньги взял. Ладно, иди к себе, да сделай, как решили, не напутай ничего. Отблагодарю, не пожалеешь.

Женевьева

Илья шёл к дому Федота лишь вздыхая по дороге, вспоминая Глафиру.

«Нет, деньги верну парню, — говорил он сам себе, — и так Федот мою работу сделает»

Вечерело, уже комары наваливались, охотник отмахивался от гнуса веточкой. Илья быстро вошёл в дом Федота, уже одевшегося, с мешком за спиной и дорожным посохом.

— Ну чего? — вскочил юноша, — разузнал?

— Пошли, времени нет. И деньги возьми, тебе нужнее будут, — и он вернул серебро юноше.

— Ты же всё узнал? О чём я просил. Всё по я-честному сделал, деньги твои.

— Сказал, не возьму денег за это. Марфа в дальнем флигеле, я тебя доведу. И запоминай, парень, в Костроме дом купца Родиона Хренова. Вот возьми, — и он отдал грамотку, — это купцу отдашь, он поймёт, что ты от меня. И от меня, на благое дело, — и Илья положил перед Федотом десять рублей из пятидесяти полученных от Глафиры.

— Спасибо, — широко улыбнулся Федот, — век не забуду, — и обнял охотника.

— Да ладно. Вместе пойдем, всё сделаем.

Юноша погасил огонь дома, собрал мешок, постарался сложить всё свое, взял и топор, и нож. Кафтан, армяк, одеяло, да и вещи сестры не были забыты.

Илья ждал, пока Федот соберется, юноша вспомнил и о собаке.

— Пса я заберу, а это тебе за корову, — и отдал парню ещё три рубля. Пошли, торопится надо.

Юноша закрыл калитку, и пошёл быстрыми шагами за Ильёй. Охотник вёл спутника через лес, тропой мимо кустов и зарослей, что бы выйти незамеченными к ограде усадьбы и оказаться рядом с дальним флигелем. Охотник помог перелезть юноше, и перебрался сам. На втором этаже, во втором окне виднелся красный платок.

— Торопись, Федот. Тебе в ту комнату, где красный платок. Понял?

— Да, я пошёл, — нетерпеливо ответил юноша, положив поклажу на траву.

Илья недоверчиво смотрел на раскрасневшегося от волнения парня, и с сомнением покачал головой, получится ли?

***

Получалось всё неплохо, тревогу никто не забил, казачков барских при входе не было, даже собаки не лаяли. Федот зашёл в дверь дома, и будто попал в сказочное сонное царство- все спали, сидя на лавках или на стульях, за столами и на скамейках и диванах. Если бы не спешка, то любопытство мастер бы тешил долго, обходя такую красоту. Стены дома покрывали гобелены, либо узорчатый шёлк, прекрасный наборный паркет был уложен на полах, светильники были сделаны в виде богов, наяд, воинов. Даже на потолке была роспись. Рамы зеркал, выполнены с чудесной резьбой, посуда, какой пользовались обитатели дома, была так красива, что он побоялся взять её в руки. На камине стояли часы с бронзовыми фигурками, до того дивно сделанными, что можно было принять их за живых. Только вздохнул, и начал подниматься по дубовой лестнице, стараясь наступать потише, но половицы скрипели немилосердно. Пройдя по коридору, он заглянул в пару комнат, но там или спали люди, или просто там никого не было. В здании царил полный покой и умиротворение. Федот уже терял терпение, как вдруг закрытую дверь на висячий замок. Он разбежался, и молясь про себя всем святым, ударом плеча выбил дверь, увидел висящий красный платок на окне, девушку в русском наряде, сидящую на диване, и смотрящую в окно. Она тут же вскочила, и бросилась бежать из флигеля, притом даже сарафан и рубаха ей не мешали.

Парень побежал за ней, проклиная всё на свете.

— Стой, стой, это я, Федот, — кричал он.

Но девушка, не оборачиваясь, бежала прочь, и прямо к месту, где он оставил своё добро. Ильи на месте не было, но и беглянка к счастью, остановилась.

— Здравствуй, сестрица, здравствуй, красавица! — подбежал к девушке юноша, желая обнять сестру, — чего ж ты молчишь?

Вдруг она обернулась, но это была совсем не она. У юноши просто потемнело в глазах.

— Девица, прости, ты тут девушку не видела, Марфой зовут?

— Qui etes vous? Je ne me laisserai pas violer! Что такое, ты кто, — уже испуганно сказала незнакомка по- французски.

И тут Федот увидел тяжело бежавшего к ним казачка барыни, здоровенного детину. Глаза девицы необыкновенно расширились, и она потянула за собой юношу.

— Nous couronsplus vite. C est une personne terrible! — кричала она.

Тот лишь успел подхватить свой скарб, и побежал рядом. Сторож начал отставать, и прескверно ругался при этом, ну его уже не было слышно, и вот, Федот и незнакомка оторвались от погони.

Девушка задыхалась. держась за дерево, и теперь пыталась сбежать и от Федота.

— Куда ты? Не съем тебя, что я, Серый волк? Да ты и дороги не знаешь.

Она лишь прислушивалась к его словам, и забавно морщила лоб, наконец, подошла к нему.

— Женевьева, — показала она пальцем на себя, — Женевьева Руссиль, — опять назвалась, и показала на него пальцем, ожидая ответа.

— Федот, — назвался он, показав на себя, — Женевьева, — показал на неё.

Она закивала, и произнесла:

— Федот, — потом подумала и добавила, — Москва? — сказала она с сильнейшим акцентом.

— Нет, — и он помотал головой в отрицании, — Кострома, — и он покаал пальцами человечка, идущего пешком, и показал пальцами пять дней, а потом еще два.

— Сис? — непонятно сказала девушка, — Aide -moi a m emmener avectoi!

— Не знаю я французского, барышня, — устало сказал юноша, — за семь дней дойдём, дорогу знаю, да по солнцу и звездам тоже ходить могу. На вот, поешь, — и достал из мешка кусок хлеба и яйцо.

— Мерси, — кивнула спутница, и с аппетитом уплела угощение.

Шли по лесным дорогам, и юноша видел, как тяжело в туфлях долго идти. Он поискал в мешке, и нашёл марфовы лапоточки, и обмотки.

— Женевьева! — крикнул он.

Девушка остановилась, и парень показал ей сесть на пенёк, она с сомнением посмотрела на него, он показал ей на её сбитые ноги. Женевьева лишь слабо улыбнулась, и развела руки в стороны. Федот показал ей лапти. Модистка картинно присела, держась за сук на дереве, сняла туфли, спутник помог замотать ей обмотки, и надел лапти. Француженка пошла спокойно, всем своим видом показала, что эта обувь ей нравится. Они смогли идти много быстрее. Солнце клонилось к закату, и Федот принялся строить шалаш. Топор в руках мастера- большое дело, и гора лапника росла быстро. Наконец, он уложил ветви ели, так, что вышло приличное жилище. Была готова и ямка для костра, а Женевьева принесла воды в котелке из ручья.

— Вот, смотри, — сказал юноша, показывая на жилище из ветвей, — Шалаш, — отчетливо произнёс он.

— Шалаш, — повторила она, — вода, — показала она на содержимое котла.

— Хлеб, — добавил он, отрезая ей ломоть.

— Хлеб, — точно выговорила всё звуки Женевьева.

Федот принялся мастерить верши для рыбы из ветвей ивы, спутица только смотрела за его быстрыми и умелыми руками. Сделав три штуки, он притопил их на мелководье. Вдруг хлопнул себя по лбу, кляня за забывчивость. Он снял сапоги, и пошёл по мелководью, стараясь наловить раков. Женевьева сначала не понимала в чём дело, наконец, засмеялась, и сеяв лапти и обмотки, задрав платье до колен, принялась помогать. Девушка была быстра и проворна, и скоро на лапнике лежала изрядная куча шевелящихся и поднимающих клешни кверху раков.

— J’ai aussi peche, c’est-a-dire gue j’airamasse des huitres, mais je suis Bretagne. Я тоже ловила, то есть собирала устриц, я же из Бретани, — говорила она непонимающему русскому.

Девушка взяла котелок, зачерпнула воды, и не опуская подол вниз, пошла к костру. Федот засмотрелся на бесшабашную красотку, и принёс добычу, а затем, достал еще один котелок и пару деревянных чашек и деревянные плошки. Такие чашки и тарелки мастерил у них в деревне дед Боря. Да и ложки выходили у него ухватистые. Хоть и старый, а рукастый, и посуда из дерева получалась у него на диво ладная. Вот и стояли на костре уже два котла, и в один юноша закладывал их ужин. Вода кипела, раки краснели, и уже украшали собой немудрящую посуду. Женевьева наблюдала что делает юноша, и повторяла за ним. Добыла мясо и в клешнях, и спинке, выбрасывая панцырь.

— Вот видишь, не пропадём, — успокаивал девушку юноша, — еды здесь у реки много.

Съели варёных раков не всех, назавтра оставалось. Юный мастер покопался в своих мешках, и извлёк серое. суконное одеяло, отдал его в руки девушки, себе взял второе. Вода в другом котле стала закипать, он бросил туда иван-чай.

— Кашу варить не будем, — тихо сказал он, — про запас крупу, побережём. Давай настой пить.

Федот разлил ароматный напиток, дал чашку в руки девушки. Они принюхалась, старалась ощутить незнакомый букет, и закивала головой.

— Сава

— На здоровье, — только ответил юноша.

Солнце закатывалось за край земли, холодало, и комары вились вокруг. Загасили огонь, что бы не сгореть самим. Была надежда на смолистый лапник, что отпугнёт ночью кровососов. Он деловито приготовил две кучи мягких веток, на одну показал гостье из Франции, на другую сел сам, попробовав присесть. Вроде бы неплохо.

— Спать ложись. Вставать будем рано, идти ещё далеко.

— Хорошо, — жутко произнесла девушка, завернувшись в одеяло.

Федот не мог сразу заснуть, не понимая так всё вышло именно с ним. Отчего так, из -за каприза барчука страдает столько людей? Только звездам и луне, было похоже, что безразличны страдания людей, по крайней мере простых. Да и комарам, видно, только кровь пить, да и барам также. Юноша хлопнул себя по щеке, убивая кровососа, размазав свою кровь с останками носатого. « Не стало комара, и кусать некому, — думал парень, — видно, и с барами так. Не зря в церквях Емелю Пугачёва проклинают. И бог- то, барский, — уныло решил он»

Наконец, прилёг, и спал до рассвета. Спал он крепко, и не увидел он во сне ни Фому, ни сестру свою, ни невесту, Алёну. Открыл глаза- и пропала его спутница, только одеяло на лапнике осталось. Огорчился ли он? Да не, обрадовался. Проще дойти одному. Верно говорят: « Баба с воза — кобыле легче»

Ну, коню, ясно же. Только обрадовался, а услышал песенку, которую тихонько напевала Женевьева. Не русскую, но очень приятную.

— Салю, — поздоровалась она, увидев что юноша уже проснулся.

Поманила его рукой, присесть к уже горевшему костерку. На листьях лопуха лежали раки, да и уже зажарившиеся, пахнувшие просто невероятно, рыбины. Федот не поверил глазам, но девушка оказалась на диво хозяйственной и заботливой.

— Спасибо, — громко сказал юноша, присаживаясь к огню.

Улыбчивая, и видно, хорошо выспавшаяся француженка, после прошедшего страшного дня, положила ему рыбу в миску, задев его лицо своими черными кудрями. Юноша поднял глаза, и тут же отвел от открытого декольте спутницы. Женевьева заулыбалась ещё сильнее, и присела рядом, ловко разделывая запечённую рыбу. Поели отлично, Федот озаботился и принес ворох листьев лопуха, обтереть руки. Непонятливая левица показывала, что-то, помыть руки, но юноша понял, да где ему мыла взять? Песок да зола, вот тебе и крестьянское мыло, Федот показал пример, у девушки лишь широко открылись глаза.

— Это… Le… по французски...Lave Мыть?

— Ну да. Зола отмывает неплохо, песочком потёр посильнее, и и грязи нет. мыло у нас дорогое, для бар да купцов.

— C’est pas possible! Siecle des Limeres! Не может быть, Век Просвещения… — запричитала девушка, — mais voici l’esclavage et la sauvagerie et il n’y meme pas de savon! а здесь- рабство и дикость и нет даже мыла!

— Не понимаю я, что говоришь, — только и смог добавить юноша.

Раскольническая Кострома

Путешествие

Они часто видели лодки рыбаков на Волге, чаще стали попадаться деревни, которые старались обязательно обойти стороной. Женевьева была весела, и старалась помочь Федоту, тащила тоже часть груза. Но неугомонный русский соорудил волокушу, сделанную из ветвей для груза. Крепилось это сооружение лямками за плечи, а ветви волочились по земле, и нести было легче.

К вечеру они опять вышли к реке, и едва не попались к бурлакам. На Женевьеву стало страшно смотреть.

— Мизерабль! — закричала она, — Iis doivent etre liberes! Le maitre du navire est un monstre! их надо освободить! Хозяин судна просто чудовище! Где полиция???

Федот еле успел прикрыть ей рот и ухватил за руки, но девушка всё вырывалась, исторгая глухие вопли. Баржа так же медленно двигалась по реке, влекомая бечевой, которую мерно тащили бородатые мужчины, упираясь ногами в землю и песок берега реки.

Наконец девушка успокоилась, и перестала вырываться, наоборот улыбалась, и нарочно коснулась своей грудью ладони юноши. Федот в этот раз руку не убрал, почувствовав мягкость и упругость прекрасного тела. Девушка. вздохнув, отодвинулась сама.

— У нас баржи по Сене и Луаре тащат громадные кони, першероны. И по русски- кони, — говорила она мешая французские и русские слова.

— Кони- дорого, овёс, сено, болеют часто, — вздохнул Федот, — люди- дёшево. У нас, в России так.

Он глянул, и вдалеке уже виднелись речные пристани большого волжского города.

— Дошли почти, переночуем, и в город пойдём.

— Хорошо, — кивнула Женевьева.

Юноша привычно слелал новый шалаш, а Женевьва принялась кухарить. К огню она русского не пускала.

— Нет, — сказала она по-русски, прогоняя его к стоявшему рядом пню сидеть дальше.

Соль и травы, то они походя собирали в лесу, стали принадлежать ей, и она распоряжалась ими самовластно. Федот пока решил привести себя в порядок, расчесывал волосы гребнем, и взяв малое зеркало, пытался состричь падающие волосы, открыть уши.

— Дай, — сказала Женевьева, просто вырвав ножницы из руки, да и гребень тоже, — это…

Модистка принялась стричь сама, ловко прихватывая двумя пальцами локоны, обстригая, и затем расчесывая. и опять что-то напевая, потом отходя на шаг, и с удовольствием взирая на свою работу.

— Хорошо, — изрекла она и гребнем сбросила на траву срезанные волосы, — Есть, — и она поднесла руку ко рту.

Федот кивнул, и посмотрел на себя в зеркало. Волосы, как у бар пострижены, красив, прямо Иван-царевич. Да, нестрашно. Под картузом не видать.

Сначала ели раков. Затем Женевьева подала пшенную похлёбку, да и вкусная получилась. После вытащила горшок ис-под угоей с маленькими кусочками мяса, на диво вкусными, как курица. И где его Василиса — Премудрая взяла куриц??? Но вкусно, ничего не скажешь. Бывало, тоже, поменяет на что у Ильи-охотника, на пасху или Рождество. Куропатку или зайца, и Марфа тоже приготовит что-то хорошее, в сметане.

— Спасибо, очень вкусно. А что это?

— Потом скажу. Француская кулинария, Ce sont des cuisses de grenoille, delicieux, — говорила девушка, сама с удовольствием налегая на ужин, — в городе, как дойдём.

Потом пили сбитень, уже сваренный Федотом. День и правда выдался неплохим. Женевьева отправилась к реке, драить котлы без мыла, помощь юноши была отвергнута, как неуместная. Она вернулась, когда уже темнело. Волосы девушки были влажные, и скорее всего вдалеке от чужих глаз она и мылась в реке. Федот убрал в мешок котелки, и приготовил одеяла, шалаш теперь собирал он быстро. Женевьва долго вертелась на своей лежанке, потом встала, и замотанная в одеяло, решительно села на его место, так что он едва отодвинулся.

— Спасибо тебе за всё, Mersi pour tout, — тихо говорила она, — Ты, как настоящий рыцарь, спас меня из рук злодея, и проводил до спасительного места. Теперь, я как спасённая женщина, должна расплатиться с тобой по- женски, Toi, comme un vrai chevallier, tu m’as sauve des mains du mechant. Et l’a conduit au lieu du salut.Maintenant, en tant gue femme sauee, je dois te payer comme une femme.- тараторила она по- французски.

Она не спеша сняла с себя одеяло, и стянула с Федота и его, потом легла с ним рядом, и обняла за шею, притягивая ближе к себе. Нельзя было сказать, что юноша сопротивлялся стрелам Амура, но Женевьева подобно нимфе Калипсо, долго водила этого новоявленного Улисса по садам наслаждений. Наконец, француженка заснула на плече юноши, рассыпав на его груди свои чёрные кудри волос. Проснулись оба когда солнце встало уже высоко. Федот осторожно освободился от ловких рук красавицы, и пошёл умыться, и приготовил еду. Девушка быстро оделась, и села рядом с ним, поцеловав его в щеку. Поели быстро, собирались в дорогу. Юноша проверил паспорта, принесённые Ильей. Один на него, другой выписан на Марфу, как крепостных Тельнова, отпущенных на год. Он осторожно разгладил бумаги, да всё равно читать не умел, на оборотной стороне охотник делал красную метку для него, и синюю- для Марфы.

— Женевьева, в город придём, мимо рогаток, где солдаты стоят, ты не говори ни слова. По паспорту ты русская, моя сестра. Будешь немой.

— Сестра??? — засмеялась она, — В Италии говорят «племянница». Но, буду молчать, если ты так хочешь.

— Пошли.

***

Они прошли через перелесок, вышли дороге, рядом с ними шли тоже немало путников, возчики гнали в город ломовые телеги, гружёные зерном. Стада животных гнали на бойни. Иногда проезжали мимо и изящные кареты. Женевьева выглядела презабавно в крестьянской одежде и платке, так что Федот не удержался от улыбки. Вот и рогатки на городском валу, где будочник, солдат внутренней стради проверяет паспорта. Беспасспортных тут же отправляли назад, а трёх особо подозрительных солдаты взяли за караул. Распоряжался здесь прапорщик, задорный офицер, также в сером мундире и серой фуражке.

— Не толпись, — только и слышался его начальственный голос, — Проходи, — это была ещё одна команда старшего на въезде в город.

Федот с Женевьевой дожидались своей очереди. Перед ними стояла группа крестьян с котомками за спиной. Мужики приготовили свои отпускные документы, капрал быстро проверил, кивнул, а другой солдат поднял за верёвку шлагбаум, длинное бревно с противовесом, покрашенное чёрно-белыми полосами. Наконец, и Федот подошёл к капралу.

— Добрый день, служивый, — поздоровался юноша протягивая бумаги, — нам бы в город.

— Добрый, — ответил капрал, уткнувшись в паспорта, — значит, Федот и его сестра Марфа, крепостные помещиков Тельновых, в Кострому.

— Точно так.

— А чего сестра не отвечает? — спросил он, проверяя документы, и внимательно глянув на лицо девушки.

— Немая она.

— Ну, бог с вами, проходите, — сказал капрал, кивнув будочнику.

Шлагбаум медленно поднялся, пропуская юношу и девушку в долгожданный город. Федот медленно выдохнул, пройдя уже на улицу Костромы, а Женевьева сжала ему руку едва ли не до синяков. Она лишь повернулась пару раз на солдат, но затем, когда повернув, путники скрылись за домом, она без умолку защебетала на своём:

— Я думала, он догадается… Я же брюнетка, а ты блондин, хороши же брат и сестра. Хорошо, что на голове был платок. Je pensains gu’il devinerait. Je suis une brune, et tu esblonde, frete et sceur sont bons. C’est bien gu’il ait un foulard sur ma tete.- и она опять засмеялась, — а я правда похожа на русскую крестьянку? Je ressemble vraiment a une paysanne russe? А, не понимаешь. Всё хорошо, — сказала по-русски.

— Торг нужно найти, — добавил Федот.

Мимо проезжала телега, рядом шёл мужчина, с окладистой бородой, добротной одежде и начищенными до блеска юфтевыми сапогами.

— Почтенный, не подскажешь, как добраться до дома купца Родиона Хренова?

— А ты кто ему будешь? Откуда знаешь Родион Лаврентьевича?

— Незнаком лично. Весточку только передать, от друга его.

— Пошли за мной тогда, — посмотрел купец на незнакомца с подозрением, — Как раз мимо его дома и проедем.

— Спасибо, добрый человек, — ответил Федот, поклонившись.

Они шли мимо деревянных домов, окруженных заборами выше человеческого роста. Калитки и ворота были украшены красивой резьбой, которая где- то повторялась, а где -то нет. Колеса телеги беспрерывно поскрипывали, не давая возчику заснуть окончательно. Мужчина резко кивал головой, словно соглашался с чем-то, таращил глаза, всё пытаясь оставаться вне мира грёз. Наконец, их провожатый кивнул в сторону большой усадьбы, и добавил словами:

— Вот, справа. Его дом, Родион Лаврентьевича. Передавайте поклон от Флора Семёновича.

— Обязательно передадим, — пообещал Федот.

Юноша с девушкой без промедления подошли к калитке, и постучались. Лай пса из-за забора был первым ответом, после забасил мужской голос:

— Кто пришёл?

— К Родиону Лаврентьевичу, — громко и ясно ответил юноша, -дело важное.

— Сейчас позову хозяина.

Федот приготовил письмо от Ильи, да сжал зубы, надеясь, что всё получится. Он услышал разговор во дворе:

— Что тут? Авдей, чего звал?

— Родион Лаврентьич, спрашивает кто-то. Незнакомый.

— Ладно, взгляну. Может, божье дело…

Тяжёлый засов со скрипом отворился, и на улицу вышел высокий осанистый мужчина, с небольшой бородой, одетый недорого, но очень опрятно.

— Кто будете? С чем пришли? — спросил хозяин дома хоть неприветливо, но и без злости в голосе.

— К вам мы, Родион Лаврентьевич, с письмом, — и Федот отдал послание Ильи.

— Ну- ка? — ответил купец, протянув руку, и взял бумагу.

Он быстро пробежал глазами, юноша позавидовал грамотному человеку, которому далось такое умение.

— Раз от Ильи, всяко помогу, и укрою. Да девка, — он кивнул на девушку, — всяко не твоя сестра. Ну проходите. Но сначала- в баню. Авдей! — крикнул он работнику.

— Да, Родион Лаврентьич, — ответил работник.

— Наталью покличь, пусть попарит девушку в бане, а после и он пойдёт, — кивнул купец на Федота. Не по обычаю пускать гостей в дом, если в бане не были.

— Всё сделаю, как велено, — тут же согласился Авдей.

Купец Хренов так же неспешно скрылся в доме, оставив работникам заботу о гостях. Пришла девушка и увела Женевьеву.

Француженке было необычно здесь. Она, как и провожатая, разделась, и вошла в жарко натопленное помещение. Пар поднимался к низкому потолку, стояли деревянные ведра с горячей водой, и наконец-то мыло! Гостья стала натираться мочалом. Да, было здесь весьма здорово. Затем Наталья знаком предложила Женевьеве прилечь, и стала несильно бить веником по спине, потом поливать водой, затем процедура повторилась. Они посидели еще в предбаннике, затем девушка отвела гостью на женскую половину дома.

Юноша просто сидел и ждал, смотрел на свои мешки. Вернулась и спутница, с раскрасневшимся лицом после горячего мытья, и Авдей повел юношу помыться. Федот тоже отмылся и отдохнул. У них дома была парильня, но куда проще купеческой.

— Пойдёмте на обед, Родион Лавреньевич вас к себе зовёт, — сказал гостям всегдашний Авдей.

Они поднялись на второй этаж дома, где уже было накрыто. В красном углу стояли иконы старого письма, с горящими лампадами. Нарядные тарелки, расписные деревянные ложки. Перед севшей на стул Женевьевой слуга положил серебряные приборы- пару разной длины двузубых вилок, пару ножей, ложку.

— Не совсем глупый я, Федот. Какая она там твоя сестра? Как зовут по-настоящему, тебя, девушка? — обратился он уже к француженке.

— Женевьева Руссиль, — тихо сказала она.

— Ну тоже, стало быть, русская, — засмеялся купец Хренов, — всё, девица, хорошо. Знаю тут в Костроме пару купцов французских. Спрошу, кто тебя в Москву отвезёт. Не пугайся, что мне эти Тельновы. Комнаты для вас есть, живите, сколько надо. А вы ешьте, чего сидите, нахохлившись?

Женщина принесла суповник, и разлила по тарелкам щи. У Федота просто в животе заурчало, только надеялся, что не слышно никому. Потом из жбана налила по чашкам и медовуху, Женевьева чуть наморщила носик.

— Эх, голова садовая, попробуй сначала, — скаал хозяин, смотря на гостью, — Ну, для здоровья, а не пьянства для. Мёд же это, водку и вино я не пью.

Девушка сделала глоток, оценила, сразу закивала, соглашаясь.

— Ну вот… Авдейку я послал к Шандору Пуазону да Анри Ландрину. Авдейка и лишнего не сболтнет, да и по -француски малость знает.

Потом принесли и карасей в сметане, затем и тушёного сома. Юноша с любопытством смотрел, как ловко модистка меняет столовые приборы во время обеда, не путаясь, и было видно, что так есть ей удобно и привычно. Сам он привычно ел руками. После принесли пироги, и нечто другое.

Женевьева изменилась в лице, будто почуяв аромат давно желанного. Прислужница же, кто несла на подносе кофейник и чашки, кривилась и едва не плевалась. Поставив, не выдержала:

— Да как же батюшка! Богомерзкое питье пить будешь! А потом глядишь, и никонову траву да водку проклятую!

— Не мне Прасковья, гостям иноземным, — объяснил, усмехаясь хозяин.

Женщина только поджала губы, да недоверчиво глянула на сидевших за столом. Нахмурившись, быстро вышла.

Женевьева сама вскочила и налила в чашку юноше и себе, и вопросительно глянула на Хренова, но тот сделал отрицательный жест правой рукой, отказываясь.

— Нет, не пью я, — отказался хозяин дома, — не по обычаю нашему.

Федот понюхал, пахло из чашки странно и непревычно. Он видел, как их помещики пьют этот напиток, да нахваливают. Отпил, горьковатый.

Девушка с видимым удовольствием выпила чашку, и тут же налила себе вторую. Держала она маленькую чашечку очень ловко, всего двумя пальцами, отогнув другие в сторону.

— Рад, что угодил. А ты Федот, какому ремеслу обучен?

— Колёсник я.

— Из тех, кто в работном доме трудится?

— Так и есть.

— Мастера тельновские славятся, оставайся, деньгами не обижу.

— Подумать надо, — ответил юноша.

— Это верно. Спать уже пора, Наталья вас проводит, отдохнёте.

Женевьева обернулась, и посмотрела на парня, он кивнул головой, желая ей спокойной ночи. Радион Лаврентьевич посмотрел понимающе, но не сказал ничего, лишь улыбнулся в усы, вспоминая свои молодые годы.

Комнатка Федота была небольшая, но чистая. И одеяло, и подушка, тюфяк, набитый травой и такая же подушка- все имелось, да и простыни с наволочкой из льняной ткани. Рядом с лавкой стоял табурет, кувшин с водой и глиняная чашка, в красном углу три иконы с горящей лампадой. Юноша помолился, поминая сестру.

«Что же делать? Как Марфу сыскать? Мне купца Хренова всяко легче будет разузнать, чем в имении. Надо паспорт новый сыскать, да Марфу выкрасть, а там видно будет, — всю думал юноша, — а как с Женевьевой быть?» Долго ворочался, наконец заснул.

Купец Хренов

Родион Лаврентьевич читал любимую книгу, уложив прекрасный переплёт, украшенный красными камнями, на поставец. Горели три свечи, в отличном канделябре, из бронзы, прекрасного литья, и великолепно отполированном. Рядом было и блюдо из серебра, привезённое и-за Урал –камня. Чеканка, или литьё было непередаваемо красивым, но Наталье его показывать было нельзя. На нём были исполнены обнаженные фигуры мужчин и женщин, юноша и женщина ехали в колеснице, в которую были запряжены львы, и вокруг них танцевали воины с щитами и мечами. На серебряном небе над ними светили золотые звёзды. Эту штуковину прислал с оказией в благодарность за убежище старейшина пары десятков староверов, которых он потом отправил на Алтай. Купец Хренов вспоминал тот день, когда Авдей встретил уставших и голодных людей, бежавших от барской напасти. Через час пришли те, кто согласился дать защиту несчастным, и укрыть в своих домах и заимках. Он приютил пятерых, потом долго парил всех в бане, сжег завшивленную одежду, и спрятал людей за тайной дверью. Пришла и полиция, да как без неё. Долго ходили, бродили, чуть ли не нюхали усадьбу, особо интересовались погребом, и красной копченой рыбой, висевшей в сарае. Ну, рыбу они потом нашли, вернее тороватый Родион Лаврентьевич угостил каждого, не побрезговал низкими чинами простых полицейских. Да ещё и по связке воблы, и по прянику для детишек полицейских. И у полицейских есть дети, и ненавидеть их тоже купец Хренов не мог. Любимую дочку, Настеньку, выходил французский купец, католик, а лечил индийским зельем, последние остатки которого Хренов отправил в дальний скит, великому травнику, и лекарю. Егорий учился и у пермских травников, а лучше их в целом свете нет. И оправдал знахарь- создал состав! Помогает от лихорадки, и от горячки, хотя и не от всякой. Так что не только люди старого обряда хорошие, попадались и среди людей чуждой веры неплохие, редко правда.

Родион задумчиво читал книгу дальше, любовался рисунками. Вот, Чудо-Юдо Рыба- Кит. Громадное чудовище, а всё же улыбается, злобы не проявляет, хотя и сильнее всех многократно. Жар- Птица, приносящая свет и счастье… Вот её бы сюда, что б людям жилось лучше. Глядишь, и несчастному Федоту лучше станет, возьмёт с собой во Францию Женевьева. Видно, любит его, и хорошо это, а он, поможет хорошим людям.

***

Поутру накормили завтраком, да повели в мастерские. Усадьба купца была немаленькая, и лабазы, и конюшни, каретный сарай, кузня малая, только что б железо греть, да подковать, но что ещё- боже упаси! Федот осматривал хозяйство, наковальни, молоты.

— Авдей, а чего горн побольше не поставить?

— Ты ещё скажи руду плавить. Кузни можно только у воды ставить, а то пожар случится…

— Ладно, начнём, — Федот осмотрелся.

Дерево было хорошее, выдержанное, и токарный станок для обработки спиц стоял в углу. Работа спорилась, хоть и без наставника юноше было непривычно, но вот, он разогрев обод, уже ставил железную шину на только что сделанное колесо.

— Добрая работа мастер, добрая, — говорил сам Радион Лаврентьевич, — помой руки, да зайди в дом.

— Что случилось -то? — не понял Федот.

— Зайди, — повторил купец, и ушёл.

Мастер снял фартук, вдумчиво помыл руки, пригладил волосы, и пошёл к дому, всё думая, чего же случилось. Он прошёл во двор, и там стояли две кареты и экипаж попроще, каждый запряжён четвёркой коней. На козлах каждого экипажа сидели кучер и слуга. Купец разговаривал с строго одетым иностранцем, и по двору нетерпеливо вышагивала разодетая барышня в прекрасном фиолетовом платье, шляпке, из под которой выбивались чёрные завитые кудри. Вдруг красавица обернулась, и завидев Федота быстро подошла к нему, и закинув ему руки на плечи, обняла и поцеловала, и так стояла очень долго.

— Федот, поехали со мной, чего здесь тебе. Во Франции будешь свободным человеком, никто тебе не хозяин, — и она помедлила, — я тебя люблю. Поверь, сестру ты не спасёшь, и не вини себя, это виноваты плохие люди, а не ты.

Юноша оглянулся, желая позвать тех, кто объяснит ему слова девушки. Подошёл совсем невесёлый хозяин усадьбы, опираясь на посох.

— Девица с собой зовёт, во Францию. Документы ей Шандор Пуазон выправил, домой едут. И говорит, что свою сестру ты не найдёшь, сам пропадёшь только. И что лучше быть свободным, чем рабом. Всё говорит верно, — сказал он, тяжело вздохнув, — послушай её парень, я пожил, жизнь знаю. У нас, вон, многие на Алтай бегут, или в Сибирь, всё от царя да помещиков.

— Не могу я, — печально говорил Федот, — должен найти Марфу. Прости меня, Женевьева.

Он говорил, а Родион переводил. У Женевьевы катились слёзы, и она не пыталась их скрыть или вытереть, и она только качала головой, и ответила:

— Ты меня прости. Vous etes tres belle, J’espere gue je serai bon pour toi. Я рада, что встретила тебя. Прощай, — и она повернулась и быстрым шагом пошла к карете.

— Что она сказала? — пустым голосом произнёс юноша.

— Простилась она, хорошо простилась, — перевёл купец, — пойду переговорю с мсье Пуазоном.

— Я догоню… — тихо сказал Федот.

— Не стоит парень, если не едешь с ней.

Господин Хренов поговорил с французским купцом, долго что-то обсуждали, наконец обнялись, и по-русски троекратно расцеловались. Пуазон чуть приподнял шляпу, сел в карету. Кучеры хлопнули вожжами, подавая кареты вперёд. Федот показалось, что во втором экипаже качнулась занавеска в окне, юноша провожал глазами повозку, пока он не скрылась из глаз в летней пыли дорог.

— Пошли, парень, впереди много дел, — шепнул хозяин дома Федоту.

Колесник повесил голову, и поплёлся в мастерскую. Теперь уже его подмастерья косились на матера, ожидая что он скажет. Даже любимое дело не облегчало чувсто вины и горечь потери, но прошло две недели, и стало легче, но не во всём.

Тайная комната

Мастер, теперь именно мастер, шёл на рынок, проверить как идут дела в лавке, и как продаётся его товар. Лавка Хренова на торгу была немалая, и по договорённости раз в неделю Федот приходил, поговорить с приказчиками и обсудить желания покупателей. Юноша выглядел теперь заправским ремесленником, тёмно-серый кафтан, чёрный картуз, серые штаны, рубашка из сатина, и чёрные, блестящие сапоги из лучшего сафьяна.

Около лавки суетились несколько человек. Не покупатели, а людишки, как будто желавшие обокрасть торговцев. Хитрые глаза одного из них словно ощупывали двери и товар купца. У Федота словно ёкнуло в груди, но он зашёл в лавку, договорился же с людьми. Потом долго о том жалел.

Один, стоявший к нему спиной, был Гаврила, один из подмастерьев Ивана, мастера в Тельновке. Неумелый да и злой в добавок человечек, да наушник и ябеда. Не раз по его навету пороли друзей Федота.

— Ну что, нагулялся? — крикнул тельновский холоп, — барыня заждалась тебя, скучает… А Кузьма-то Петрович приготовил для тебя кнут новый, всё опробовать хочет, но только говорит, дескать, Федота дождусь… — и нагло улыбался да прихватил пятернёй за новый кафтан.

Федот, не думая, с разворота попал холопу в нос кулаком, а Гаврилу перекрестил ударом нового сапога в живот. Что б гордился наушник, что не а бы чем, а новым, да сафьяновым сапогом! Третий не успел ничего сделать, а Федот припустил бежать по улице прочь от лавки. Третий холоп побежал вслед, но вспоминая запомнившийся только то случай с Гаврилой, не слишком торопился, и поэтому отставал всё больше и больше. Приказчик только вздохнул, а послал мальца к Радион Лаврентьевичу, что бы предупредил, да сказал, что случилось.

***

Федот бежал по улице, держа новый картуз в руке. Ветер трепал волосы, постриженные у французского куафера. Долго мастер выбирал фасон, рассматривая картинки, всё хотел, что бы сделал так, как Женевьева его постригла. Юноша вспоминал слова мастера:

— О! Юноша разбирается в моде!

Теперь же главное в лапы Петровича не попасться, он то на расправу зело крут. Но, погоня отставала, и пропала совсем. Федот юркнул в трактир, и подошёл к приказчику.

— Такое дело, — и колесник положил перед ним серебряный полтинник, — уйти надо.

— Да уж, надо, значит уйдём, — сделал понимающее лицо собеседник, — Пошли, однако?

Приказчик взял фонарь, провел его двумя глухими тёмными переходами, и привёл к подвалу, скрытому дубовой дверью. Здесь и пол, и стены были выложены из также дубового бруса, и сам вид сооружения вызывал уважение. Сделано было очень крепко, на совесть, не сломаешь.

— Лезь давай, — подсвечивая проём, говорил мужчина, — и тихо сиди…

Федот схватил за железное кольцо, распахивая створки двери, и оглянулся на провожатого.

— Теперь коврик откинь на полу, лаз там.

Верно, был лаз, сразу и не увидишь… Мастер надавил на доску, и откинул дверь лаза, и нащупал левой рукой лесенку вниз. Приказчик дал и глиняную лампу, что бы сидеть стало веселее. Здесь стоял стол, лавка, табурет грубой работы, кувшин воды и евангелие, что было чем заняться. Федот спустился, и закрыл люк. Дышалось поха неплохо, видно были сделаны и продухи. Лампа горела, и юноша сначала по забывчивости стал рассматривать картинки. Читать пока не умел, хотя Радион Лаврентьевич над ним беззлобно посмеивался, да и дочь купца, Анастасия, показывала буквы, но всё времени не было. Запомнил только Аз, Буки да Веди.

— Ничего, — тихо говорил сам себе добровольный узник, — научусь, небось, не глупее других. А то всё одно, да другое…

Но красочные рисунки старообрядческой книги захватывали дух. Всадник в короне, панцыре и с копьем, даже первую букву имени разобрал- «Аз». Другие не смог, но не беда! Была бы книжка с картинками, что бы буква, и рисунок. Ну там, Бык- «Буки», Дерево- «Добро», «Глаголь» — гусь, а «Аз»? Только Ад, ничего на ум и не приходит…

Так смотрел, смотрел и заснул за столом. Сны только злые видел, как барина топором рубит, потом вилами, ножом, а железо будто из тумана- не входит в тело и всё тут! Барин смеётся, довольный, пузо толстое… И тут грохот, словно пушка выстрелила.

— Пошли домой, подземный сиделец, — сказал веселым голосом Хренов, — только рогожкой накройся, сейчас тебя вынесем, умер будто.

— А по-другому? — заговорил Федот, — Чего умер-то? Может, заболел просто…

— Нет, умер так умер, — засмеялся довольный собственной шуткой Радион Лаврентьевич, — уж всё сделали, носилки стоят, один ты кобенишься. Давай, вылезай.

— Ладно, как скажете…

И точно, уже стояли носилки, да рогожка. Четверо дюжих мужиков у ручек наготове. Федот примерился, как лечь поудобнее.

— Вперёд ногами ложись, — пробасил один из носильщиков.

— Верно говоришь, Кузьма, молодец! — обрадованно заметил Хренов, — Рубль с меня целковый! А то бы потащили молодца головой вперёд, как живого! Ложись давай, Федот, как сказали.

— Да понял я, — говорил юноша, пристраиваясь получше.

— И ручку так вот, вниз свесь, — Радион Лаврентьевич дёрнул за руку «мертвеца», — Ну теперь дело другое… — добавил он уже довольным голосом.

Федот только слышал, но не видел ничего, накрытый грубым полотном, лежа на носилках. потряхиваемый на лестнице своими спасителями.

— Кого тащите? — услышал о грубый голос.

— Да приказчик помер мой. Хоронить через три дня будем.

— Сами, без попа? — добавил полицейский.

— Сами, сами. Отпоём как должно, не сомневайся, — говорил уже приказчик, — Радион Лаврентьевич и отпоёт.

— Ладно, идите, чего уж…

Носильщики подняли груз, и небыстро понели его по улице, народ только сторонился скорбного груза. Идти было далеко, да мужики были здоровенные, тоже из старообрядцев, и обманывать полицейских им было не впервой, да и грехом это не считалось.

И Федот продолжил свой путь, да не своими ногами.

***

Юноша почувствовал, что носилки стоят уже на земле, хотя скорее по стуку дерева о дерево, на полу неизвестного дома.

— Ну вставай, Лазарь (воскрес из мёртвых), не Христос я, но людям помогаю, — добавил купец, обращаясь к юноше, взяв его за руку, — вот вам деньги, люди добрые, — и Хренов раздал обещанную плату носильщикам.

Мужики сняли картузы, крестились двоепёрстно и кланялись. Плата была очень неплохая, и в месяц не все столько получали, редко за целый год.

— Спаси тебя бог, Радион Лаврентьевич, — поблагодарил за всех старший из них.

В ответ и Хренов перекрестился двоепёрстно, и поклонился работникам. Федот откинул ткань с лица, присел на носилки, и снял с себя полотно.

— Зато знаю, как это выглядит, — он пытался шутить, — когда тебя несут мёртвого.

— Тут по- разному бывает, — криво усмехнулся купец, — бывает, что и кучу мертвецов на ломовую телегу наваливают, а потом на кладбище в общий ров вилами и граблями заталкивают. Как тебя, обычно непростых людей несут, ну, или у нас, у православных старого обряда.

— Что сказать- только спасибо, Радион Лаврентьевич.

— Я должен помогать людям, спасать, особенно от этих проклятущих бар. Пошли, спрячу тебя месяца на три, потом новый паспорт тебе выправлю.

Федот кивнул, и пошёл вслед хозяину дома. Купец прошёл в кузню, кивнул кухарке, и отодвинул железный лист от подпечья.

— Лезь туда, парень, — сказал владелец дома, — лист железа там отодвинешь,, но потом на место поставь.

— Да грязно там? Чего уронили, достать надо? — не понял юноша.

— Господи, говорят, значит делай. Чего зря спрашиваешь?

— Ладно, — кивнул Федот.

Колёсник встал на карачки, и как маленький, полез в подпечье. Он прополз, и удивился, что то здесь вполне чисто. На протнутые вперед пальцы ударились в металл. Поводив пальцами ещё, он нащупал ручку, и отодвинул лист железа, и оказался в тайной комнате. Помещение не слишком напоминало монашескую келью, здесь стояла кровать, стол, три стула, и, лежали целых три книги. Впрочем, и иконы тоже имелись. В красном углу висели привычные для него образа- Богоматерь, Святой Николай, Параскева- Пятница.

— Ну чего, — услышал он голос Радиона, — устроился?

— Уютно.

— Еду будет дочь передавать, Настасья. Отдыхай, располагайся.

Таракан запечный и наставница

Федот скучал, страшно скучал. Он попросил Радиона, что бы принесли ему липовой древесины, да инструмент. И хозяин доставил ему ещё ивовых прутьев, корзины плести. Так что дни пошли веселее, руки были заняты, да и голова больше не думала о бывших барах. Он, не спеша плетя корзину, всё с любопытством смотрел на чудо-чудное в своей стене- окно, через которое к нему свет попадает. Да ведь знал, что вокруг все стены глухие, ни единого окна на улицу, а лучи солнца к нему попадают. Хитёр, ах хитёр купец Хренов! Да и это убежище не для него же одного было сделано, видать, не один беглец тут прятался. Он глянул на работу, вот, уже семь рядов сплёл…

Вдруг услышал он шуршание, да загрохотал железный лист тайного хода, юноша напрягся, и отошёл в угол комнаты. Парень увидел, как показалась голова хозяина дома, и вот, и весь Радион был внутри, и уже отряхивал колени штанин.

— Чего в углу расселся? — улыбнулся купец, — Сам себя наказал?

— Да так, скучаю, — ответил юноша, опять взяв в руки свою работу.

— Паспорт готов, вот, на имя Федота Андреева, всё честь по чести. Но посидеть здесь месяца два надо.

— Может, пока грамоте меня выучишь, Лаврентьевич? А то сам смеёшься над неучёным?

— Дочь пришлю к тебе, Федот. Она давно просится. Дескать, выучу мастера, станет не только рукастый, но и головастый.

— Головастый??? — переспросил юноша, потрогав голову.

— Ну да… — купец только прчесал бороду, — На язык-то остра. Ну, что? Готов учиться?

— Буду послушен.

— Ладно, жди.

— И как сюда свет попадает? Расскажи хоть, как здесь зеркала стоят?

— Нет, парень, это секрет, — и хозяи озорно пришурился, — Работа хитрая, сам понимаешь. Пойду я.

Федот только покачал головой, и продолжил работу, лишь отложил корзину, и принялся резать ложки из мягкой липы. Так и время быстрее шло, сделал пару, и услышал знакомый скрежет, но показалась лишь Настасьина голова в туго завязанном нарядном платке. С собой она тянула деревянный короб, где лежали книги, банка чернил, перья для письма, и ворох бумаги.

— Чего расселся? Помог бы, ящик -то нелёгкий, — раздался недовольный девчончий голос.

Юноша чинно и нарочито неторопливо отложил инструмент, отряхнул руки, затем щеткой стер щепки и стружку с рабочего стола, освобождая место. Потом, наклонившиь, поднял ящик с писчими приадлежностями. Точно, веса было немало, груз знаний, однако. Девочка, вернее, уже левушка, тринадцати лет, села напротив него, внимательно гоянув на него своими серыми глазами.

— Дозрел учиться? — спросила она.

— Да уж перезрел, — усмехнулся он, почесывая короткую бородку.

— Ну, начнем.

И Настя достала лист с буквами — заставицами, красиво нарисованными. Потом, подумав, достала из ящика и второй в рамке.

— На стену повесишь, будешь смотреть и запомнишь быстрее.

— Хорошо, — согласился юноша.

И она взяла лист, и стала называть все буквы по очереди по названиям, и заставляла повторять за ней. Федот сначала рассмеялся, но в ответ был награждён таким хмурым взглядом, что старался быть серьёзным. Настя требовала повторять снова и снова, заставила повторять буквы наизусть. На этом урок был закончен, наставница ушла, и поинесли обед. Федот поел, и стал повторять урок снова и снова. Вечером девушка пришла опять, и сразу потребовала :

— Называй буквы!

— Аз, Буки, Веди, Глагол, Добро, Есть…

Он сказал всё наизусть, девушка заулыбалась и положила на стол ржаной пряник, придаинув к нему пальцем.

— За труды и награда. Попробуем писать. Смотри за мной, как надо держать перо в руке, то б не упало, и лист не забрызгать, — она говорила, и окунула перо в чернильницу, — Вот так, — и стала выводить буквы. — Попробуй.

Федот осторожно взял легкое перо между трех пальцев- указательного, среднего и безымянного, и опустил конец пера в чернильницу, отер расщеп о край, снимая лишние капли, и вывел кривоватую букву Аз, потом и Буки.

— А если Буки и Аз? — сказала Настасья.

Он написал Буки Аз, наклон в голову, глянул на художество.

— Ну а теперь там же напиши опять Буки Аз.

Получилось и это, хоть он и сделал кляксу на бумаге, но маленькую.

— Прочти, что вышло. Вслух.

— Ба-ба, — осторожно произнёс Федот, — баба.

Он был удивлён, не сказать что поражён! Из черточек полуилось слово, и это сделал сам! Ну, почти…

— Теперь напиши ВОДА. Не подсматривать! — крикнула она, когда он глянул на Азбуку в рамке, висящую на стене.

Было сложнее, он выводил буквы по одной- Веди. Добро Аз…

Учительница глянула, и кивнула головой, соглашаясь.

— Два пряника.- коротко сказала она.- Завтра.

***

Так что дни потекли куда веселее, и за месяц неграмотный мастер стал читать и писать, чем несказанно радовал неугомонную красавицу.

Федот переписывал урок на оборотной странице бумажного листа- не выбрасывать же добро! Писал он почти без ошибок, да и вполне красиво, в старом стиле. Но и ремесло не забывал- корзинки да ложки делал исправно, жаль только токарного станка не было- тарелки деревянные делать.

— Привет, Федот, — поздоровалась проползшая через лаз девушка, — вот, книгу тебе принесла.

Настасья сегодня вырядилась, вместо серовго сарафана малиновый, расшитая рубаха, плетеная лента в волосах, да и платок необыкновенный. Юноша с трудом оторвал от девушки взгляд, чувствовал, что краснеет, и та разрумянилась, но не подавала и вида.

— На платок смотришь?, — и она повернулась, показывая хитрый узор, — с индейской земли привезли. Правда красивый?

— Точно. Это где Индрик — зверь живёт?

— И про Индрика прочёл? — обрабовалась девушка, — нет, он в Уральской горе прячется, в Золотой пещере.

— Да я так не понял, он то как зверь, то как воин в золотой пещере ездит…

— Ну. так про то люди говорят. Вот, здесь еще интереснее- «Сказание о Славене и Русе» « Аристотелевы Врата», «Стоглав», « Голубиная Книга». За месяц прочтёшь.

— У вас, староверов, прямо всё грамотные, — удивился Федот.

— Да так раньше на Руси до Петра везде было. Так отец говорит. — она долго думала, и наконец, скаала, — а как твою сестру зовут? Не Марфой? — тихо произнесла она.

— Так и есть, Марфа. А что такое?

— Да отец, — и девушка опустила глаза и её язык стал заплетаться, — газету выписывает, и там, в объявлениях… Вот, газета московская, — и она рывком протянула руку с газетой Федоту.

Юноша осторожно взял жёлтый лист бумаги, густо покрытый буквами. Глазами пытался найти, н получалось.

— Объявления, — пояснила девица.

— Объявления… — начал читать, водя по строчкам пальцем, боясь пропустить важное, — Так… Продаётся кобыла, пяти лет, цена пятьдесят рублей… Продаётся ружьё, охотничье, тульской работы, цена сорок рублей… Продаётся девица, Марфа… Марф-то немало? — добавил юноша.

— Дальше читай…

— Шестнадцати лет, рукодельница, хорошего нрава и обхождения, ценой в пятьсот рублей. Обращаться в московский дом Тельновых, что напротив церкви св. Николая…

Федот выпустил газету из рук, и задышал часто-часто… Да и до Москвы не доберешься, и сам в розыске… Ничего, и пятьсот рублей раздобуду, думал он, осторожно складывая лист бумаги с вестью о сестре.

— Я оставлю себе? — осторожно спросил он.

— Оставляй конечно. Пойду я… Дела, надо и шитьём заняться, приданое готовить. Тятенька уже о женихах говорит…

Анастасия Родионовна быстро ушла через подпечный ход, оставив юношу немного успокоиться. Мастер неспеша подошёл к жбану с квасрм, и налил себе в глиняную кружку, и опустошил пару, затем сел за стол, и стал читать « Аристотелевы Врата»

«Александр, говорю тебе, что всякий царь, который раздает не в меру своих возможностей, разрушает свое царство. А кто налагает на свое царство бремя непосильное, тот погубит его и погибнет сам. Ибо основа щедрости — не покушаться на чужое. Так я видел слово великого Ромаса, который сказал: «Совершенства достиг царь, и закон его, и добродетель его, если он не посягает на чужое».

В разбойники податься? Пятьсот рублей, деньги великие… Или вот, как в книге писано, сделать золото, путём алхимии. И представил, как он, крестьянский сын, сделал пуда три золота, и вызволил сестру, а потом женился, и женой вдруг оказывается Анастасия Родионовна, и живут они в белокаменных палатах.

«Это уж слишком, -говорил сам себе юноша, — к богатейшей невесте голодранцу свататься, лучше уж дальше книгу почитаю»

Он взял тяжелый переплёт, украшенный медью и цветными камешками, раскрыл на странице, сохраненной костяной закладкой. Да, книга была непростая, два дня Федот старался затвердить физиогномику Аристотелеву наизусть. Вот уж точно- наука наук! Как по лицу да по внешнему виду определить характер и склонности человека, да не только по лицу, но и по палтцам, даже стопы ног имели значение. Стал припоминать внешность Евгения Георгиевича, сравнивая внешность барина с описанием Аристотеля.

«О лице. У кого лицо с очень мясистыми челюстями — тот глуп, груб по природе. У кого лицо худое, желтое — тот злой и обманщик, недоброжелателен. Длиннолицый человек — бесстыдный. У кого выпуклые виски и вздувшиеся вены — тот гневлив.»

«Да, у барина внешность показательная, но а у меня? — сказал себе юноша, вспоминая мясистое лицо Евгения Петровича»

Лежало на столе и зеркало, и Федот принялся пытливо выискивать сходство с описанием книги. Судя по всему, выходило у него всё хорошо, даже слишком, чего он пока и не замечал. Но то что он бесстыден, раз у него голубые глаза белое лицо, как-то не замечал. Сестра пропала, сам прячется у добрых людей, правла вот, грамоту освоил… А так никто и не поверил бы в Тельновке, что сирота книги будет читать. Ладно…

Дальше была и «Голубиная книга» и « Сказание о Славене и Русе». Такого и не знал никогда, в какую древность окунулся. Попы, небось, премудростей таких и не слыхивали, всё твердят «Четьи и Минеи». А всё рано, прогулятся бы сейчас, на торг сходить, себя покзать, ну и на кулачках побиться…

Опять принялся за работу мастер, и вот, скоро пара ладных корзин стояла на полу.

Принесли поесть, обычный обед, щи и каша, да кисель малиновый ничего необычного. Затем пришла наставница, Настасья.

— Теперь счёт будем учить, наука зовётся арифметика, о числах значит, — сказала она значительно.

— Хорошо.

— Надо, а то батюшка тебя через месяц в Вологду отправит, — добавила Настя и шмыгнула носом.

— Да ладно?

— Точно так. Бережётся отец, но хоть не за Урал-Камень тебя отсылает. Вот, как раз и научишься.

Стали он складывать палочки, и настаница дала ему лист с цифрами, чтобы запоминал лучше.

— Анастасия Радионовна, а может, пустите на город посмотреть, на торг сходить? Засиделся ведь, ей-богу!

— Не божись напрасно, грех это.

— Да правда тяжело. Со мной пойдешь.

— Акима возьмём, с ним можно. — подумав, ответила девушка, — дня через три, я предупрежу.

Федот припоминал Акима, здоровенного детину, выше его на голову, одного из приказчиков купца Хренова. С ним, конечно… Ладно, покажем себя.

***

Незаметно прошли три дня, какие в счёте, какие в работе.

— Вылезай давай, — раздался Настин голос из подпечья, — таракан запечный!

Юноша толко радостно выдохнул, и взяв свой кафтан и картуз, начал выбираться. Вылез быстро, встал и отрянул колени штанов.

— Уже оделся? — и девушка окинула его взглядом, — Пошли тогда. А, ещё… Ну, Акима ты видел, — кивнула она на здоровяка с ней рядом.

Ну конечно, Акима было сложно не заметить, косая сажень в плечах, небольшая светлая бородка, глубоко посаженые глаза. Ну одет, почти как сам Федот- тот кафтан, штаны да картуз, только сапоги не зромовые, а юфтевые. Да на поясе большой охотничий нож, да посох, кошель немалый так же был на ремне. Но вряд ли даже самый неразумный воришка польстился бы на казну под защитой такого человека. Только посох больше походил на былинную палицу Добрыни Никитича. В общем, весь вид приказчика привлекал внимание.

— Доброе утро, Аким.

— И тебе доброе, Федот, — поздоровался богатырь.

— Ну пошли? — радостно сказал юноша.

— Сейчас, повозку приготовят, — пробасил здоровяк, — не дело дочери купца первой гильдии пешком ходить. Не одобрит Радион Лаврентьевич.

Они подождали у входа, и к ним подъехал экипаж, весь покрытый лаком, с упряжкой из двух больших немецких коней.

— Садитесь, Настасья Родионовна, — предложил такой обходительный Аким, открыв перед девушкой дверь кареты.

Девушка грациозно забралась внутрь, блеснув белоснедной нидней юбкой. Следом сел Аким, под которым жалобно заскрипели пружины, последним напротив барышни опустился на сиденье и Федот. Юноша только заметил, как Настя принарядилась- платье европейское, тёмно-серого цвета, но закрытое, правда с тем же индийским платком вместо шляпки, и была она диво хороша. Федот пытался смотреть в окошко кареты, на дома, проплывавшие мимо него, но всё взгляд возвращался на Анастасию Родионовну. Кучер коней не гнал, и они шли рысью, так что сильно не трясло. Но вот, экипаж остановился, и Аким вышел первый, и помог выйти хозяйке, а затем на земле стоял и юный мастер.

***

Да, ярмарка была немалая. Стояла повозка их не одна, было здесь экипажей пятнадать.

— Алёна! — вдруг крикнула радостная Настя, увидев знакомую.

Обернулась, и радостно заулыбавшись, к ним быстрым шагом шла другая девушка, тоже в сопровождении пожилой женщины, и внушительного мужчины. Но, конено, её спутник был мелковат по сравнению с Акимом, хотя, видно, и они были знакомы. Оба кивнули друг другу.

— Привет, Настя, — сказала и Алёна.

Девушка была чуть выше Анастасии, но выглядела похоже- такая же северная красавица, да и одета по- европейски, но скромно. Её платье было тёмно-зеленым.

— А это кто с тобой? — кивнула она озорно на юношу, и посмотрела выжидательно.

— Федот, — ответила Настя, чуть помедлив, — Андреев. Из Вологды он, погостить к отцу приехал, да по делам. Сын его партнёра.

— Очень приятно познакомиться, — заулыбавшись заговорила с юношей Алёна, — а то здесь, в Костроме, всё те же лица… И батюшка собирался даже в Москву ехать, женихов искать… А вам, батюшка ваш, невесту не сыскал, — и опять пристально посмотрела на пригожего парня девица.

— Сирота я, — с трудом проговорил Федот.

— На всё воля божья, — добавила Алёна и перекрестилась, — Пойдёмте на торг, я здесь всё знаю…

— Федот! — крикнула Анастасия, быстро подходя к ним.

Юноша и не поверил глазам: всегда тихая девушка кричит, скулы покрылись красными пятнами, губы поджаты в нитку, за ней спешил Аким, не зная что и делать.

— Пошли на карусели прокатимся, — дружелюбно предлодила Алёна, беря подругу за руку, желая успокоить.

Девушки присели на деревянных лошадок, Аким поспешно расплатился, вытирая пот на лбу серым платком. Федот стоял рядом, только потирая лоб, заломив картуз на затылок.

— Да ты бы, добрый человек, — начал приказчик, — не отходил от Настасьи. Чего зря хозяйку злите? Она хоть и роста невеликого, но шибко деловита да упряма, вся в батюшку. Видать приглянулись ей, чего вам ещё надо?

Федот только глянул на здоровенного мужчину, разом всё открывшего, а сказать ничего не смог. И тут услышал зазывал:

— А кто не побоиться выйти против нашего бойца! Кто силен да напуском быстр! А побьёт его, — и зазывала показал на здоровенного детину, — получит пять рублей серебром!

Пока озотников не находилось, люди обходили мимо желающего на кулачках биться.

— Да он всех побил, — говорил Аким, разъясняя Федоту, — уж двадцать человек, троих- едва не до смерти.

— А я побью, — разохотился парень, быстро подходя к зазывалам, — Я буду биться на кулаках.

— Не слабоват ты, парень, — улыбнулся мужчина.

— Ничего, не раз в поле стоял, — добавил мастер.

— Ну смотри, — кивнул зазывала, и начал кричать в медный рупор, — а сыскался храбрец-удалец, и не испугался богатыря!

— Куда ты? — пытался схватить парня приказчик, но тот выскользнул из медвежьих объятий здоровяка.

Поле было готово, и Федот снял картуз и кафтан, и закатал рукава рубахи. Напротив него удалец тоже снял кафтан и шапку, и красная рубашка смотрелась ярко на утоптанном поле. Толпа мигом собралась, предчувствуя такое зрелище. Тут же собрались продавцы кваса, сбитня, пирогов, расхваливая и продавая свой товар зевакам.

— Начинаем, пока полиция не пришла!

Боец пошёл на Федота, размахнувшись, отведя праую руку для размашистого удара. Юноша присел, пропуская удар над головой, и нанёс единственный удар в «солнышко», сделал шаг назад, и выпрямился. Противник покраснел, согрулся, и не мог ни вздохнуть, ни выдохнуть.

— Ну чего? — мастер крикнул зазывалам.

— Ты выиграл!! — крикнул тот, снимая молчание толпы.

Люди исступлённо кричали, не веря своим глазам, и восхищаясь нежданным победителем.

Зазывала подошёл к Федоту, парень же помогал бойцу восстановить дыхание.

— Присядь пару раз, сразу продышишься, — посоветовал он.

Боец присел, потом ещё, и довольно заулыбался, покрутил головой, и одобрительно стукнул Федота по плечу, и юноша подумал, что на него сейчас гора упала.

— Ты хорош, — похвалил мастера рыночный силач, — другой так бы не управился со мной.

Тут к ним, расталкивая толпу народа, пробилась и Анастасия Родионовна, с встревоженным побелевшим лицом. Она быстро глянула на Федота, не сказав ни слова, зато зазывала и мужчина в красной рубахе не верили своим глазам, увидев эту девушку здесь.

— Анастасия Родионовна, — кивнул антрепренёр, — нижайший поклон батюшке.

— И вам, Прохор Лукич, — ответила и Настя, — Федот, нам пора.

— Это ваше, — и зазывала вложил мешочек с звякнувшими монетами в руку юноши, и сказал совсем тихо, — всегда рад. Если придёшь сюда ещё, кулаками помахать, то и соперники знатные тебе сыщутся, да и деньгой не обижу.

Федот улыбнулся, надевая кафтан, и увидел, как толпа тает, словно снег после дождя. И увидел офицера, в роскошном мундире, в сопровождении двух рядовых. Парень не поверил глаам, увидев, как силач в красном дал стрекача, словно заяц от своры гончих.

— Быстрее, бежим! — закричала Настя, хватая его за руку, а за ними шёл быстрым шагом Аким.

Но на пути уже стояли высоченные солдаты, и улыбавшийся офицер, сделав церемонный поклон перед Настасьей.

— Что я вижу? Господа староверы??? А кто это с вами, не иначе рекрут для царской гвардии?

— По закону должен жребий тянуть! — встрял Аким.

— Так он что, купец первой гильдии, как господин Хренов? — не унимался офицер.

— Да вы господин ротмистр, с батюшкой же говорили, — заметила Настя, схватив за рукав федотова кафтана, — господин фон Гольц?

— В полку недобор, после Аустерлица никак не наберём солдат для самого императора. Нам же не а бы кто нужен, а лучшие, я господину Хренову три дня назад объяснял. Не в пехоту берём, а в Кавалергардский полк, — сказал он, коснувшись своего ворота. — Ведите ребята его на ямской двор. Моё искреннее уважение, мадемуазель, — фон Гольц снял шляпу и изящно поклонился девушке.

Кирасир Его Величества

Был колесником, стал рекрутом

Солдаты привели его к повозке, усадили рядом еще с тремя рекрутами, чем то похожими на Федота. Кирасиры вскочили на своих коней, и окружили новобранцев, что ы не сбежали.

— Куда едем хоть, служивый? — спросил один из рекрут солдата.

— На почтовую станцию, а затем в Санкт- Петербург, в запасной эскадрон.

— Я думал, в рекрутское депо, — сказал третий.

— Не в армию идёте, деревенщина, а в лейб-гвардию, — крикнул фон Гольц, — обращаться ко мне- « ваше благородие», ну, унтер-офицер на станции вам объяснит или вахмистр. Там же переоденетесь, снимите свои цивильные шмотки, и оденете солдатский мундир. Вот так-то, — сказал офицер, и поскакал вперед.

— Меня Федот зовут, — назвался первым юноша.

— Артамон Николаев

— Фёдор Егоров.

— Илья Журов.

— Вот и ладно, — добавил Федот, с грустью рассматривая дома, стоявшие вдоль дороги, — я колёсник, — назвал он своё ремесло.

— Горшечники мы, — сказал Артамон осторожно

— Плотничал, — проговорил Фёдор, — хорошие двери делал.

— Охотник. Ну и ловушки мастерил да капканы, — закончил разговор Илья, — теперь до смерти лямку тянуть.

— Так ведь и возвращаются люди? — ответил Федот.

— Через двадцать пять лет? — рассмеялся Илья, — со всеми домашними попрощался, сказал, что не вернусь.

Больше никто не сказал ни слова, хмуро косясь на конвойых. Телега катила по дороге, громыхая в колдобинах и холмиках.

Добрались и до станции, где фон Гольц о чём-то спорил с почтмейстером. Только слышал, что чиновник говорил, что две телеги сломаны, колеса чинить надо, а нечем, да и некому, ждать неделю надо.

К ним подошёл уже видно пожилой солдат, в картузе, и также кирасирском мундире. Вахмистр был подтянут, скорее поджар, несмотря на возраст. Носил не усы, а даже бакенбарды, причесанные и нафабренные, делавшие его лицо ещё круглее.

— Становись! — крикнул он, — по росту стройся! Объясняю последний раз- затем будут розги голову вам вправлять! Впереди самый высокий, за ним кто пониже, и далее, так все должны стоять во фрунте! Понятно? — строго спросил унтер-офицер.

— Понятно… — нестройно ответили рекруты.

— Солдаты должны отвечать: Так точно! Еще раз!

— Так точно! — почти одновременно ответили ему.

— Меня величать только «господин вахмистр», вне строя- Николай Кузьмич! Я- для вас как архангел при Боге, только я состою при отце- командире. Никто не смеет отойти без моего разрешения, иначе высеку розгами! Ясно всем?

— Так точно!

Офицер шёл пружинистым шагом к рекрутам, стоявшим фронтом перед командиром.

— Привет, ребята! Такое дело, есть ли среди вас колёсники? А то тут торчать недели две будем, а продовольствия всего на неделю, так что понимаете, что кормить мне вас нечем будет.

— Я, господин офицер, — крикнул Федот.

— Обращаться к господину офицеру «ваше благородие», — крикнул вахмистр, замахнувшись палкой.

— Ваше благородие, — исправился мастер.

— Выйди из строя рекрут! — подбежал к нему Николай Кузьмич.

Федот вышел, не зная куда и руки девать, только оглядел ещё раз фон Гольца. Офицер держал одну руку на руку рукояти шпаги, другой рукой поигрывал со стеком.

— Пошли за мной, новобранец, — добавил офицер, подумав.

Офицер не спеша шёл по двору станции, ударяя стеком по лакированным сапогам в такт своим шагам. Он и не думал оглядываться, смотрел только вперёд. Федот шёл чуть позади, присматривался. Он увидел снятое колесо с телеги и соскочившую с него шину, и стоявших рядом возчиков, только чесавшие могучие лбы да языки, лишь рассказывая дрг другу, как надо чинить поломку. Но делать никто ничего не делал, да и наверняка не умел делать.

— Ну что, служивые? — спросил офицер, — делать-то что будете?

— Надо колесо покупать, взамен сломаного. Уже не исправишь…

— Ладно. Федот, ты слышал?

Парень лишь в ответ кивнул. присев рядом, и ощупывая пальцами железный обод.

— Да, ничего. Горн нужен, угольный, железные клещи да молоты. Один что бы из дерева, другой из серого железа.

— Несите, что сказано, — быстро сказал фон Гольц, и таким голосом, что возчики кинулись исполнять почти бегом.

Все принесли, и даже войлочные рукавицы. Федот надел их, что бы не обжечь руки, и принялся греть железный обод. Металл из серого стал малиновым, и колёсник приложив его к месту клещами, стал набивать быстрыми ударами молота шину на колесо.

— Вот, и готово! — восхитился офицер, осматривая готовую работу. — Господа возчики! Теперь за вами дело! Рекрут, за мной!

Они отошли подальше, и офицер обратился к нему лично:

— Как зовут? Откуда родом?

— Из Вологды, — говорил заученное Федот, — Андреевы мы. Жил у купца Хренова.

— Ничего, Федот. Теперь в гвардию попал. Читать- писать умеешь?

— Могу. Научился.

— Вот и ладно, но всё равно в гимназический класс будешь ходить. Санкт- Петербург увидишь, не эта деревня. Красота, а не город.

Они вернулись к станции, и фон Гольц отозвал вахмистра пошептаться. Говорили долго, иногда офицер кивал на Федота. Уже вечерело, и рекрутов позвали ужинать. Первая казённая трапеза для молодых солдат.

— Ложки у всех есть? — спросил унтер, — для солдата ложка-первое дело, все должны иметь свою. Ну да ладно, всем раздам, — и каждый получил из его рук неказистую, но новую деревянную ложку.

Каша была готова, и была разложена по мискам. Перловка, сваренная для вкуса с луком. Поели быстро, а затем их повели спать в сарай. Долго вертелся Федот, и не мог заснуть, всё вспоминая прошлую жизнь.

***

Наутро умылись, поели, и солдаты повели новобранцев в конюшню, ухаживать за большими строевыми конями. Как чистить, подковы проверять, не сломаны ли, кормить да поить. Пока все были так заняты, Федот всё же услышал грохот во дворе, как будто ломают ворота станции.

— Чего это там, гоподин вахмистр? — спросил юноша, — что за шум?

— Никак за тобой, — сказал старый вояка, разглаживая усы, — уж вчера купец Хренов приказчика присылал, а теперь сам явился. Чего только не обещал фон Гольцу, да барин тоже упёрся.

***

Анастасия бессильно смотрела, как военные уводят с торга Федота, она поджала губы, осердясь.

— Аким! Быстро, в усадьбу, к отцу! — закричала девушка.

Они прошли через торг, почти пробежали, мимо долгожданных шелков- бархатов, бухарских ковров да Петербургского фарфора. Девушка подняла юбку, что бы идти быстрее, и лишь спешила и спешила, уворачиваясь от людей, кричавших ей вслед. Наконец, она просто прыгнула в карету, Аким на козлы, и возница послал коней в карьер. Упряжка быстро домчала Анастасию к дому отца, и она уже ни о чём не думая, пробежала через калитку, взлетела по парадной лестнице мимо ошарашенных слуг, разлетаюшихся перед ней, как голубиная стая перед кошкой. Девушка потянула а железное кольцо дубовой двери, ведущей в отцову спаленку. Родион Лаврентьевич, надев очки в золотой оправе проверял книги записей приказчиков, сверяя с ведомостями приходов и расходов. Купец быстро поднял глаза на дочь, и снял очки с переносицы.

— Подслеповат становлюсь, — усмехнулся купец, — что такая красная? От кого бегала? — строго спросил Хренов.

— Беда батюшка, — тихо произнесла его дочь, — схватили Федота…

— Полиция? Из имения Тельнова нашли? Да ты садись, дочка, — и мучина показал на стул.

— Нет, в рекруты взяли, — присадиваясь, добавила Настя, и губы её стянулись, и лицо свела судорога, и она горько заплакала.

— Рекруты? Ерунда, цена делу в пятьдесят рублей, всё продаётся, и начальник партии мне Федота живо выдаст. Дело там на пару часов, сейчас поеду…

— Нет, тятенька, — прошептала безутешная дочь отцу, — лейб- гвардия… Я сама слышала, и повели иж на почтовую станцию.

— Точно почтовую?

— Точнее не бывает. И старший с ними, офицер, такой весь в белом, только воротник…

— Синий?

— Малиновый. Точно.

— Кавалергарды… Всё одно, лейб-гвардия… Да сложнее придётся, но всё равно надо ехать.

— Я с тобой, — вскочила со стула порывистая девушка.

— Нельзя, Настасья. Твое дело девичье, сидеть, ждать, да надеяться. Ладно, я еду, — и мужчина перекрестился на красный угол комнаты.

И Родион Лаврентьевич принялся облачаться в лучшее, достал даже часы из изящной коробочки, прикрепив их к жилету на золотую цепочку.

— Аким! — крикнул он в открытую дверь людской.

Внутри засуетились слуги, упали сапоги, заскрипели лавки, в дверной проём глянул дворник, и тут же исчез.

— Чего, хозяин? — отозвался верный служитель, — Дела какие?

— На почтовую станцию едем, карету готовь.

— Будет исполнено. Пойду кучера найду.

— Как сделаешь, сразу ко мне, и выезжаем.

— Точно так-с, — заметил Аким, и отправился искать кучера.

Родион только вздохнул и отправился к себе в кабинет. Зашёл, и закрыл дверь на задвижку, достал хитрый ключ, и открыл створку поставца. Там находился хитрый железный ящик, с частью казны купца. Хренов открыл, и достал ларец, откуда взял горсть золотых червонцев, да и модную вещь- портмоне, где лежали бумажные деньги, ассигнации. Не нравились они ему, ох не нравились! Хоть и выиграл он немало, все Хреновы деньги копили в золоте да серебре, не доверяя бумажкам. Раньше, дед говорил, в старину, особенно в Сибири даже кожаные деньги ходили. Родион Лаврентьевич только головой покачал, вспоминая тот рассказ. Чего не приврут для красоты слова? Ладно, пора, и он глянул на модную вещь- часы. Кажись, уже полчаса прошло, должно быть Аким и управился.

Торговый человек закрыл ящик с казной, закрыли тайный шкаф. Посидел немного на дорожку, и спустися опять вниз. Навстречу, на лестнице, уже шёл всегдашний Аким.

— Всё готово, — быстро сказал приказчик.

— Пошли тогда, — ответил купец.

Карета выехала со двора, и покатила к яму, почтовой стнции на окраине города. Мужчина нетерпеливо барабанил по двери, и косился на часы. « Сколько сего люди напридумывали? Мастера, такие как Федот. Чего таким лямку тянуть? Дураков в России что ли мало? Думать в армии нечего да и незачем- приказали, сделал, — раздумывал в дороге купец»

Вот, возница крикнул:

— Стой! Стой воронья сыть, — и натянул вожжи, останавливая карету.

Хренов приоткрыл дверь- точно, ограда почтовой станции. Только вздохнул, одел богатую шапку, отделанную соболем, и вылез из кареты, осторожно проходя мимо кучек конского навоза. Опирался на палку больше для солидности, да и вещь красивая и полезная-резная. Ворота были закрыты, и купец принялся колотить в них палкой. Известно, в России деликатность не в чести, никто тебя и не заметит, не то что услышит, а уж тем более поможет. Поэтому колотил из всех сил, так что дверь только глухо гудела от ударов.

— Ну чего, чего колотишь? — спросил Родиона солдат в фуражной шапке, — все уж спать собираются, поели. И господин офицер волнуются, да за пистоль хватаются.

— Скажи, служивый, — и Хренов положил перед кирасиром гривенник, — а вы и есть партия, что рекрутов везёт?

— Точно так, — ответил солдат, поправив усы, — мы и есть. Лейб- гвардии Кавалергардский полк, прибыли за пополнением.

— Ну, дело у меня к твоему командиру, — и проницательный купец положил ещё десять копеек, — весьма важное.

— Тогда надо позвать. Как вас назвать?

— Купец первой гильдии Хренов. А господина офицера как называть?

— Ротмистр фон Гольц, Николай Христофорович. Пойду я.

Хренов остался терпеливо ждать, про себя просчитывая ход переговоров, как ходы фигур в игре в шахматы. Но здесь ты играешь с человеком, а не с доской, и как он решит- никогда не бывает ясно. Оставалось понять, что за человек ротмистр, что для него важно. Если деньги, всё проще простого. Выкупит Федота и делу конец, отправит в дальний скит, никто его не найдёт, порадую доченьку. Ежели тщеславный, то и тут придумать можно- от грамоты от города, до шпаги золотой (позолоченой). Если же служака честный, да совестливый- приведём Настасью, что мол, суженая его. Да тут загвоздка- девчонке тринадцать годов! Ладно, чему быть, тому не миновать!

Рядом уже стоял Аким с войлочными одеялами для рекрут и солдат. Стоило недорого, сам для армии поставлял, да откуда это фон Гольц узнает?

— Смирно! — услышал он крик за воротами, и понял, что офицер подходит к воротам.

Хренов сделал скорбно- заботливое лицо, поправил замшевый кошелёк с золотыми монетами и портмоне, оперся на палку, как человек с больной спиной. Ворота отворил рядовой, и вышел высокий и стройный офицер, в белоснежном мундире, с орденом, и привычно державшим руку на эфесе тяжёлого палаша.

— Здравствуйте, Николай Христофорович! — поздоровался первым купец Хренов, — я Родион Лаврентьевич, купец.

И верно, кто он для него, хоть и купец первой гильдии, для гвардейского офицера, который царя видит чаще, чем раз в неделю!

— Я вот, одеяла привёз для рекрут наших, земляки ведь.

— И вы будьте здоровы, добрейший Родион Лаврентьевич! — протянул руку в лайковой перчатке, но увидев, что купец перчаток не носит, мигом стянул её с руки, — Рад, что приехали, и рад подарку для армии. Казна для рекрут не выделяет средств, только прогонные, а и их только на пропитание едва хватает.

— Всегда рад помочь, — чуть наклонил голову купец, — да ещё дело немаловажное у меня.

— Да что же случилось? — сделал удивлённое лицо офицер.

— Родственник моих друзей попал на службу царскую.

— Так это честь немалая, да и повинность. Видать, жребий такой ему выпал. Да кто же это?

— Да на торжище справного молодца приметили, ваша милость, и в рекруты забрали. Федот Андреев, из Вологды, в гостях был у меня.

— Да дело такое, господин Хренов, война на пороге, а после Аустерлица полки обескровлены, и абы кого на службу мы не берём. Каждого государь видит, таких же ведь почитай четыре полка- Преображенский, Семёновский, Кавалергардов да наш, Конногвардейский.

— Да дело в другом- сирота он, обязался я присмотреть за отроком, — говорил купец, смотря в глаза офицера, не забывая и про руки. Помнил уроки батюшки, Лаврентий Лукича: « Глаза человека обмануть могут, Родька, а руки нет, как начнёт собеседник в своей правде сомневаться, начнёт руки прятать- за спину, в карманы али за пазуху, хватать что-то, значит- пришло твоё время. Ошарашь его! Удиви, порази, с тем что бы согласился с тобой. Но будь осторожен- ниточка та тонкая, оборваться может»

Заметил Хренов, что схватил рукой за эфес фон Гольц, а другую за спину убрал, да правую ногу вперед выставил, словно драться с ним на саблях будет.

«Ладно, — подумал Родион, — папенькины уроки -вперёд»

— И совсем важнейшее, родителя пожалейте. Дочь моя Анастасия, любит Федота, жить без него не может. Не разлучайте ради молодых ради Христа.

— Да сколько же лет дочери? — вздохнул ротмистр, и его лицо пошло пятнами.

— Да тринадцать годков, скоро уж четырнадцать.

— Да ты что, Родион Лаврентьич! — засмеялся офицер, — прямо Ромео и Джульетта! Ты же сам знаешь, ни один пастор их не обвенчает!

— Да как бог свят, Николай Христофорович! А погибнет? А заболеет? Не обижу… — и он достал кошель с золотом, и поставил на брус ворот перед офицером, — да чего вам стоит?

— Да что ж вы тут! — офицер опять покраснел, лицо стало цветом, почти как ворот мундира, — обручиться позволю… И клянусь тебе на своей дедовской шпаге, — и коснулся двумя пальцами креста на эфесе, — через три года женится он на твоей дочери, если жив будет. И обещаю тебе, что найду способ, как дело решить. Если удальцом себя проявит.

Постоял немного офицер, на кошель не глянул, стал только мерить дорожку большими шагами.

— Привези завтра сюда дочь да стряпчего. Для обручения церковь ведь не нужна?

В ответ Хренов лишь кивнул головой, понимая, что спорить бесполезно.

— Завтра поутру. Выведу рекрута сам, здесь и обряд совершим, — и он кивнул купцу, и собрался уйти.

— Деньги возьмите, не побрезгуйте, — напомнил о кошельке непонятливый и настырный старовер.

— Всё на Федота вашего потрачу, — заметил фон Гольц, убирая кошель.

Помолвка

— Оно конечно, потратите, ваша милость, — тихо сказал себе под нос Хренов, когда офицер ушёл, — Аким! Поехали, времени нет.

— Уже всё готово! — крикнул приказчик.

Родион Лаврентьевич, тяжело опираясь на палку, и вспоминая червонцы. шёл к карете. Прикидывал и так и эдак, вспоминая разговор с офицером. Правильно сделал или нет? С Федотом всё по совести, выгоды здесь купец не искал, только для дочери старался. Ну, может, толковый зять в доме и не помешал. Залез в карету, задумался так, что не помнил, как сел на сиденье, и задремал. Очнулся с трудом, лишь когда Аким открывал двери и откидывал лесенку.

— Вот и дома, поесть вам скоро принесут. А Анастасия Родионовна потом придёт, с вами чай пить.

Родион лишь кивал, и вспомнил:

— Аким, сходи к моему стряпчему, чтоб поутру был.

— Уже пошёл, — поклонился приказчик.

Хозяин дома поднялся себе, и принесли его любимую солянку, быстро поел, служанка занесла и заливное.

— Настасью зови, чай будем пить.

— Поняла, батюшка.

Поднос с чашками да заварным чайником стоял рядом, там же лежали и пряники. Медный кувшин с вскипячённой водой стоял подальше, под ним горела спиртовка, что бы не остывал. Купец сам налил чай в чашки, и тут пришла дочь. Ни сказала ни слова, только присела напротив, хоть и лицо было белее мела.

— Не всё вышло, Настя. Выкупить не смог, — коротко и непревычно отрывисто говорил Родион, — если по сердцу тебе Федот, можешь с ним обручиться.

— Папенька! — дочь кинулась обниматься.

— Но сама подумай, обвенчаться сможете только через три года, когда тебе шестнадцать лет станет.

— Ясно, папенька, ждать его буду, — твердо сказала Настасья Родионовна.

— Ладно, к тому времени дом в Санкт- Петербурге куплю, — пробурчал купец, — завтра поутру готова будь, на станцию поедем, со стряпчим. Пока чай пей, а то остынет всё.

Чай после тяжелого разговора показался ещё вкуснее, да и Настя пила иноземное питьё, не спорила.

**

Вчера принесли одеяла, никто и не поверил. Сам вахмистр раздал серые суконные, отлично подшитые полотнища.

— Особо не надейтесь, что в полку ещё выдадут, — произнёс бывалый воин, — казармы хоть и красивые, загляденье просто, но не всегда тепло.

Николай Кузьмич всё внимательнее смотрел на новобранцев, выспрашивал каждого, кто и откуда. Наконец, подошел к Федоту.

— Завтра поутру что бы был готов, господин офицер распорядился. Зайдёшь в его квартиру после завтрака.

— Так точно! — ответил запомнивший науку Федот.

И поутру юноша зашагал к временному пристанищу командира. На самом деле это было всего- навсего две комнаты в флигеле станции, в одной жил сам ротмистр, в другой-его старый денщик Фомич.

Кузьмич постучал в дверь, и дёрнул за входную ручку. Старый солдат полировал суконкой бронзовые части офицерской сумки.

— Здравствуй, Пётр Фомич. Мы к господину ротмистру, он вчера распорядился.

— Это Федот Андреев?

— Точно так…

— Сейчас ротмистр выйдет, — и денщик поднялся, отложив свою работу, и открыл дверь с уже стершейся краской.

Почти сразу вышел фон Гольц, в отлично сидящем мундире. гладко выбритый и с отлично ухоженными усами. Шляпу держал в правой руке, левая на эфесе шпаги.

— Доброе утро, господин ротмистр.

— Здравствуй, Федот. Нам с тобой прогуляться надо. Вахмистр, ждите здесь, никому ни слова.

— Так точно, — только и ответил не понимающий происходящего унтер- офицер.

Фон Гольц пошёл к воротам станции, за ним быстро переставлял ноги и рекрут.

— Пропустить, — приказал офицер солдатам у ворот.

Ротмистр так и шёл по дороге своей пружинистой походкой, Федот старался идти также. Но вот, рядом с кустами, стояли две кареты, на раскладной стол и шесть походных стульев, и непременный Аким, считающий ворон на ветках сосны. Те словно разговаривали с великаном, каркая по очереди.

— Ну чего? — только басил он, улыбаясь себе в бороду, — неужто есть хотите?

Ротмистр, повернулся к Федоту. улыбаясь. Сделал пару шагов ещё, и деликатно кашлянул.

— А, барин? — узнал офицера Аким, — сейчас позову Родиона Лаврентьевича.

Приказчик пошёл быстрым шагом, и ладонью постучал по дверям более богатой кареты. Дверца открылась, и Федот просто обомлел.

Он увидел бледное лицо Насти, и она быстро взлянула на Акима, потом, нахмурив брови, глянула фон Гольца.

— Что такое, Аким? — спросила девушка.

— Выходи, Настасья. А батюшка твой где?

— Спит, — сказала она совсем громко, — сейчас разбужу.

— Да кто спит-то? Задумался я. Что такое?

— Да пришли, их благородие пришли да Федот.

Настя выскочила из экипажа, и только тут увидела юношу. Словно собралась подбежать, но тут же собралась и чинно обошла карету, и скромно опустила глаза. Вылез, и сразу опершись на палку, встал и купец первой гильдии Хренов. Приказчик пошёл к другой карете, и из неё вышле двое, в тёмной одежде. Один из них нёс большой кожаный чемодан.

— День добрый, господин офицер, — поздоровался Родион Лаврентьевич, — и ты здравствуй, Федот, — мужчина улыбнулся и обнял юношу.

— Добрый день, господин Хренов, — поздоровался и фон Гольц, — Ромео со мной, а где же Джульетта? — и он осмотрелся вокруг.

— А вот вы о чём? Анастасия, подойди, — девушка приблизилась к отцу, чинно опустив глаза, — позвольте представить, моя дочь. Анастасия Родионовна.

— Штаб-ротмистр Кавалергардского полка фон Гольц Николай Христофорович! -громко произнес он, щелкнув каблуками и снял шляпу.

— Приятно познакомится, Николай Христофорович! — негромко, но внятно произнесла девушка.

— Жених ваш здесь, — и фон Гольц обернулся к рекруту, — Федот Андреев, всё верно?

— Да, — тихо сказала Настя.

— Ну, тогда надо приступать? — предложил офицер.

— Всё готово, — заметил купец.

И точно, за столом сидели двое стряпчих, с большой книгой записей, и стопкой писчей бумаги. Пресс- папье, чернильницы, перья для письма, всё было готово.

— Да, готово-с, — присовокупил и старший стряпчий, — я готовлю запись?

— Конечно.

— Ну что, Федот, не передумал? Тебя никто из дома на Воскресенской и пушкой не возьмёт! — смеялся фон Гольц.

— Нет, как можно, — произнёс юноша, — что бы я людей обманул?

Фон Гольц деликатно отошёл, а Хренов встал рядом с стряпчими, объясняя суть документа и записи в книгу, и говорил со старшим долго.

Юноша подошёл к девушке, и взял её за руку, и она быстро вскинула на него глаза.

— Видишь как вышло, — грустно начал Андреев.

— Да я и рада, а то батюшка мог и отказать нам, — говорила порывисто Настя, — и не рада, что ждать целых три года.

— Так пришлось бы ждать всё одно до шестнадцати лет, — сказал юноша.

— Точно…

— Идите к столу, — позвал пару купец, — пора подписи ставить.

Стряпчий прочёл громко текст обязательства о женитьбе.

— Вы всё поняли, Анастасия Хренова?

— Да.

— Вы всё поняли и согласны, Федот Андреев?

— Точно.

— Тогда распишитесь в двух экземплярах свидетельства.

Стряпчий промакнул чернила на документах пресс папье, и дал перу в руку невесте. Она улыбнулась, и поставила свою подпись на двух листах и в книге. Так же, быстро пробежав глазами написанное. расписался и Андреев.

— Нда, — удивлённо пробормотал фон Гольц, — не из крепостных наш Федот…

— Вы тоже подойдите, ваше благородие, как свидетель, — подозвал офицера стряпчий.

Ротмистр и не думая отказываться, также поставил свою подпись, а рядом с ним расписался и Хренов. Стряпчий стал на спиртовке греть сургуч, а помошник поставил обычную печать, удостоверив написанное. Наконец, и запись в книге была готова, и два экземпляра документа о помолвке были в руках Хренова.

— Мы пожалуй, поедем, — сказал старший из бумажных дел мастеров, весело позванивая кошельком, отданным ему Акимом.

— Да. конечно. Аким, принеси медовуху и чаши. — сказал купец.

Приказчик быстро разложил на столе сласти и поставил чаши с мёдом. Все присели на раскладные стулья, жених и невеста сидели рядом.

— Что бы удачно всё было через три года, — сказал Хренов, выпивая всё до дна.

Жбан распили быстро, и пора было прощаться. Анастасия держалась, и даже улыбалась.

— Зато не сбежишь, и не передумаешь, — шутила она с женихом.

— Точно так, Анастасия Родионовна, — согласился офицер, — всё на службе царской будет, куда там бегать? У нас строго- то на Манеж, то в конюшню или на плац. А вам вот адрес наш, пишите, — и он протянул бумагу, на котором свинцовым карандашом был написан адрес всем известной казармы Кавалергардов.

— Тогда один экземпляр брачного договора у вас будет, господин офицер? — уточнил Хренов.

— Как по другому? А то вдруг невеста передумает?

— Скажете тоже… — всплеснула руками Настя, покраснев от досады.

— Ну, — заметил фон Гольц, пряча бумагу в сумку, — пора нам, служба.

— Федот, — только и смогла вымолвить девушка, обнимая суженого.

Родион только собрался одёрнуть девку, да только отвернулся, тяжело было смотреть, но увидел, что и фон Гольц тоже смотрит куда- то вдаль, вероятно, на облака в небе.. Мужчина подошёл к столу, знаком подозвал офицера, и налил ещё мёда себе и ему.

— Давай выпьем, а то смотреть на это, — сказал купец офицеру.

Тот согласно кивнул, и выпил до дна, потом промакнул усы платком.

— Сделаю, как обещал, — сказал он Хренову, — через года два дом в Санкт — Петербурге строить начинай.

— Пожалуй, на Захарьевской всё же дороговато будет, а жить в дровяных складах совсем не хочется, — усмехнулся Родион, — если только на Васильевском острове, или на Невском проспекте.

— Ну, чуть подальше, — понимающе улыбнулся офицер, там пройти недалеко.

— Поехали, тятенька, нам пора, — услышали оба гнусавый голос Насти, прячущей красные глаза в платок.

Фон Гольц кивнул, и быстрыми шагами пошёл обратно к станции, за ним, не отставая, ступал по земле и рекрут.

— Андреев, молчок обо всём, — сказал офицер, — но я всё сделаю, как твоему тестю обещал. За тебя он много денег сулил. Пошли, ждут нас. Кузьмич, небось тебя заждался.

***

Так и было. Новобранцы, построенные в один ряд, усердно тянули левую ногу. Артамон, Фёдор и Илья, стояли на одной ноге, удерживая равновесие, левая нога была на весу. Кузьмич палкой показывал, как по уставу поднимать ногу. Затем рекруты делали долгожданный шаг, и всё продолжалось уже с правой ногой.

— Ну что там? Простите, господин ротмистр, — начал он, увидев командира, — что б рекруты поняли службу. Худо, когда рекруты без дела сидят. Да и ходят в первалочку, не по-военному.

— Всё правильно, вахмистр, продолжай. Надо делом рекрутов занимать, что б службу поняли. И Федота тоже определи к строевой, чтобы не отлынивал.

— Так точно, — бодро ответил старый фрунтовик.

Так до обеда новобранцы и обучались основам строя, учились шагать в ногу, а после обеда и до вечера стали перестраиваться, вздваивать ряды. Раздался звук горна, созывая к трапезе. Вахмистр старался сразу приучить рекрутов к армейским порядкам.

Солдаты. работали ложками, доедая вечернюю кашу.

— Ну, кажется, время отбоя, — заметил Артамон.

— Сигнала рожка не было, рано еще, — не огласился Илья, облизывая ложку.

— Не мужик уже, а солдат его Величества, — строго отметил Кузьмич, — ещё замечу, выпорю, как станешь ложки да миски лизать.

— Так точно, господин вахмистр, — поправился рекрут.

— Господин вахмистр! — крикнул вошедший солдат, вас почтмейстер зовет!

— Понял. Спасибо, Егор.

Унтер- офицер быстро ушёл, и так же быстро вернулся, неся тюк с одеждой.

— Вот, одевайтесь, в солдатскую форму.

Рекруты разобрали мундиры серого цвета, правда, с медными пуговицами. Но застегивались они на крючки, пришитые с изнаночной стороны. Панталоны тоже были серые, но сапог не выдали.

— Да как же то? — не понял Федот, — мундир-то серый, грубого сукна?

— И картузы тоже серые. А вы как думали? — рассмеялся Кузьмич, — Полковую форму в полку на вас и сошьют. Глянет на вас, юнцов, сам Государь или Государь Цесаревич, и скажет, что зачислить в наш полк, или в другие полки Лейб-гвардии. Вот так-то, Федот.

— Ясно, — разочарованно произнёс юноша.

— Ничего, всяко в гвардии останетесь, такие ведь молодцы! Народу много побито, как с Наполеоном воюем… В линейные полки сейчас гребут абы кого, приятель из Симбирского полка говорил… Помещики сплавляют или бунтовщиков, или буйных, или конченных негодяев. Лукич жаловался, что уж лупить устал рекрутов, и дезертиров много… Сам пойми, кто в армию попадает-кого помещики отправят, таких больше половины, и это худшая часть, вас вон по жребию взяли, а так же казаки да черемисы с башкирами. Казаки каждый года по три служат, а черемисов да башкир редко сзывают, хотя слышал, полки собирают на Урале да Волге. Ладно, хватит болтать, одевайтесь.

Рекруты сняли своё, домашнее, свободное и привычное. Федот и не поверил, что мундир может быть неудобным. Рукав мундира почти в упор, руку не согнёшь, в плечах тоже туговато. Штаны узкие… Кузьмич придирчиво осмотрел каждого, одергивая ткань на спинах, поправляя ремни.

— В пехоте вам бы тут же ранец выдали, а в него фельдфебель бы по два, а то и три кирпича положил. Так, что бы веселее было. Но у нас, в кавалерии, ранцев нет, чемоданы. Но это вы увидите сами, когда вам и по службе коней дадут. Ладно, спать ложитесь, завтра подъём, да почтовыми до Москвы пойдём, а там и в Санкт- Петербург.

Юноша лежал на соломе, рядом с Артамоном. Тот долго вертелся, затем зашептал:

— Федот, бежим! Я тут всё знаю, в лесочке схоронимся, там заимка у меня. Деньги есть…

— Поймают, до леса далеко, не добежим. А сейчас везде шныри беглых ищут, да дезертиров… Ты ещё до Урала надо идти, али в Беловодье.

— Эх… — зашептал Артамон, — ладно… Я ведь, Федот, уж четвёртый раз в солдаты иду. Такое дело, — хвастался он, — за четверых жребий вытянул. Брал немного, по тридцати рублёв, серебром, понятно. Деньги всё матери отдал, коров купит, да на дом новый хватит.

— Это ты что, брал за то что в рекруты пошёл?

— Ну вытягивал кто жребий, а Артамон тут как тут. Могу, мол, за тебя, паря, в армию сходить. Сорок рублей. Ну а чего? Дело такое…

— Со своих по сорок рублей?

— Из этих своих кто-то нашу последнюю корову со двор свёл, — зло добавил новобранец, — так что у нас теперь и деньги есть, и документ, что я из семьи в армию взят, и значит, брата моего не тронут.

— Тогда конечно. Но а бежать зачем? Что ты опять в лейб-гвардию попадёшь, да кавалерию- вряд ли. Ну а в пехоте, всяко грязь ногами топтать. Людей меньше жалеют, чем лошадей.

— Так-то так, Федот, верно говоришь. Давай спать.

Государева почта

Федот весело смотрел вокруг, на дорогу из почтовой царской повозки. Трясло конечно, но не на своих двоих. Но хотелось и верхом, да на больших конях… Он у себя в деревне таких не видывал, да и в Костроме тоже. Но ладно, потом всё. Но рогожкой укрылся, по совету Кузьмича, а то пару раз грязью окатило. Дожди здесь прошли.

— Ничего, ребята, были бы в пехоте обычной, грязь бы ногами мерили, до самого рекрутского депо в Ярославле, — посмеивался над молодыми солдатами вахмистр, сидя с ними рядом, — а так, и мой конь стоит себе сейчас в конюшне, ест овёс, да жир нагуливает. Верхом только господи фон Гольц, да и то, на своей лошади. Да и то иногда верхом, а так, на двуколке едет.

— Так точно, — ответил за всех Артамон, перемигнувшись с ямщиком.

И верно, Федот увидел впереди экипаж фон Гольца, а к нему привязан и его конь. Личный, не казённый.

Каждые тридцать вёрст меняли коней на станции, ротмистр расплачивася расписами с печатью полка за прогонные. На каждой станции и стояли амбар, и кузня и конюшня. Да и гостевой дом, с комнатами для путешествующих. Деньги же офицер платил немалые- с лошади по копейке с версты.