Бесплатный фрагмент - Белая мгла

Глава 1

ЗИМНЯЯ СКАЗКА

— Боже мой, снег! — восхищенно воскликнула Аня — В самом деле! Я его уже несколько лет не видела. Какая красота кругом!

На фоне освещенного невысоким декабрьским солнцем, величественного ландшафта Баварских Альп, отель «У Белого Лебедя», похожий на сказочный замок, стоял словно на границе царства зимы. Видна была четкая линия раздела — как будто ножом отрезало: ниже отеля темная масса скалы, а прямо перед ним и выше по склону — девственно белое покрывало.

В свои 28 лет Аня радовалась, как ребенок. Ей сразу же вспомнились встречи Нового Года в детстве, в России, с настоящей — морозной и снежной зимой. Живя с шестнадцати лет в Германии, она, по правде сказать, уже и подзабыла, как это выглядит. Вормс, в котором она провела десять лет своей жизни, не только самый древний, но и, согласно многолетним метеорологическим наблюдениям, самый теплый город Германии. В декабре перед ее домом все еще цвели кусты роз, и это было здорово.

Но на Новый Год так хотелось белых пушистых хлопьев, падающих на землю, сугробов, бодрящего морозца! В Вормсе все это можно было увидеть только на рождественских открытках. Лишь иногда с небес сыпало нечто мокрое, полностью стаивавшее за пару суток. А уж о еще более теплой Женеве, где Аня теперь жила и работала, не приходилось и говорить!

И вот: наконец-то они с Максом, как положено, со снегом проведут Рождество и Сильвестер. Этим словом немцы называют — 1 января. Для них это не самый важный праздник, и он находится в тени главного — Рождества. Рождественский вечер, когда по традиции вся семья собирается за столом, куда важнее новогодней ночи. А Сильвестер — это веселый ужин с последующим запуском петард и вообще интенсивным использованием всевозможных пиротехнических устройств. Не только дети, но и многие взрослые с нетерпением ждут фейерверка, потому что это единственный раз в году, когда можно пострелять и оторваться по полной. А у кого-то, как водится, нехватает выдержки, и они начинают приводить свою пиротехнику в действие еще до наступления Нового Года. Большинство, впрочем, все-таки дожидается двенадцати часов, и наступающий год встречается мощным залпом дымных петард, который, однако, лишь начинает шумовое шоу, длящееся несколько часов и постепенно затухающее к утру. А на следующий день улицы оказываются заваленными остатками былой роскоши.

Аня с Максом, живя в Германии, тоже усвоили этот обычай, но вместе с тем, они, выросшие в России, привыкли встречать Новый Год, как и их родители, под бой Кремлевских курантов, в хорошей компании с бокалом шампанского в руке. В отеле «У белого лебедя», если верить рекламе, телевизоры были подключены к интернету, так что была возможность смотреть российскую картинку и встретить Новый Год дважды — по Москве и по центральноевропейскому времени.

А потом можно будет подурачиться на морозе, поиграть в снежки и, пожалуй, даже построить снеговика. Короче говоря, ненадолго вернуться в детство. Ну, а в последующие дни тоже есть чем заняться. Например, попробовать сделать начальные шаги в горных лыжах, благо такая возможность, согласно рекламе, тоже была включена в пакет предложений пятнадцатидневной программы под названием «Зимняя сказка в Альпах». Макс купил ее тайком от Ани, с тем, чтобы сделать ей сюрприз и терпеливо ждал момента, когда она произнесла: «Ну, что будем делать на праздники?» Тогда он, как фокусник из шляпы, извлек купленный им тур. Он очень надеялся, что Аня будет этому рада, но ее реакция превзошла все ожидания: она пришла в восторг, и Макс был должным образом вознагражден.

После помолвки, состоявшейся в мае, в декабре они сыграли свадьбу, и эти две недели, которые им предстояло провести в горах, были их медовым месяцем. «Гостиный двор у белого лебедя», как он официально именовался, Максу порекомендовал Серж: он назвал его «пристойным отелем». И похоже, Серж, как всегда, был прав: слова рекламы: «живописное расположение», «изысканный дизайн, стилизованный под старину», «домашний уют», казалось, полностью соответствовали действительности.

— Интересно, почему «У лебедя»? — спросил Макс, глядя на вывеску, изображавшую царственную белую птицу.

— Отель, я думаю, называется так из-за замка, — ответила Аня.

— Какого замка? Нойшванштайн?

— Естественно.

— Но ведь он довольно далеко, — возразил Макс.

— Не очень, — не согласилась Аня. — И по-любому, это достаточно близко для того, чтобы это обстоятельство можно было обыграть.

— Ну да, — заметил Макс, — это ведь главная достопримечательность в этих краях.

— Это памятник архитектуры общегерманского и даже мирового уровня. Он фигурировал как кандидат от Германии в конкурсе «Новые семь чудес света».

— И как, включили его в список?

— К сожалению, нет.

— А что включили?

— Ну, например, статую Христа на горе Корковадо в Рио-де-Жанейро.

— Эту здоровенную бандуру? По-моему, она ничем не замечательна, кроме размеров. Такая безвкусица!

— Да, — согласилась Аня. — Но выбирала общественность, а что ты хочешь от широкой публики? Эстетическое чувство у нее не развито. Зато размеры на нее производят впечатление.

Аня вздохнула.

— Размеры, объемы, суммы и тому подобное. «Это ж надо было такое отгрохать»! А вот такую изысканную красоту, созданную «Сказочным королем» Баварии Людвигом II, не оценили.

— Странный он был тип, словно не от мира сего.

— Ну почему? Просто он не очень вписывался в свое время.

— Правильнее сказать, в реальную жизнь. Можно подумать, что в Средние века он оказался бы к месту. Тебе ли не знать, что собой представляло подлинное Средневековье! Оно сильно отличалось от того романтического представления о нем, которым жил Людвиг II.

— Да, — вздохнув, согласилась Аня, — наверное, ты прав. Его картинка того времени была навеяна чтением романов и операми Вагнера. Кстати, я думаю, что и название отеля связано с Вагнером.

— «У белого лебедя»? — удивился Макс. — По-моему, мы уже пришли к выводу, что отель называется так по замку. Причем тут Вагнер?

— Притом, что есть у него такая опера — «Лоэнгрин». Не слыхал?

— Название слышал, но…

— Саму оперу я тоже не смотрела, но знаю, что главный герой там, рыцарь Лоэнгрин, прибывает на белом лебеде.

— Откуда?

— Из какого-то волшебного царства.

— Сказочки, значит. Ну-ну…

— Между прочим, благодаря этому любителю легенд и рыцарской литературы в Баварии стоят великолепные замки и дворцы, которые вполне реальны. И они не только украшают страну, но и представляют собой туристические объекты первой величины…

— И приносят прибыль, — договорил Макс.

— Само собой, — подтвердила Аня. — Это одна из главных доходных статей бюджета Баварии. И федеральному бюджету от этого тоже перепадает. Ведь это такой эксклюзив!

— Да уж, — заметил Макс, — романтика, рыцарь на белом лебеде и все такое. А в конечном счете все, как всегда, сводится к деньгам.

Прогулявшись по горным тропинкам и надышавшись свежего морозного воздуха, Аня и Макс почувствовали, как кровь заиграла в жилах. Когда, радостно возбужденные и уже сильно проголодавшиеся они к обеду пришли в ресторан, там было еще не много народу, что несколько удивило их, так как обычно в Германии на обед не опаздывают. Но долго размышлять над этим не было времени, поскольку к ним подошел метрдотель и, показав им их стол, предложил ознакомиться с меню.

Однако, прежде чем открывать книжечку, Аня осмотрелась — ее неутолимое любопытство оказалось сильнее чувства голода. И, надо сказать, было на что поглядеть! Все стены ресторана были покрыты красочными росписями на какие-то, как поначалу подумала Аня, сказочные сюжеты. Но присмотревшись, она сообразила, что это — иллюстрации к операм Рихарда Вагнера, о чем она и сообщила Максу.

— Ты думаешь? — с сомнением спросил он. — Ты же еще недавно говорила, что в операх не очень разбираешься.

— То было тогда, а теперь я этот пробел успела немножко восполнить.

— Ты прямо как губка воду, впитываешь в себя информацию.

— Увы, мне до этого далеко. Серж — вот где губка! И кстати, именно с ним я впервые побывала в опере. И не в какой-нибудь, а в парижской Опере Гарнье!

— Вот как. И что вы там смотрели?

— Представь себе, как раз Вагнера. Потому-то я и заинтересовалась Вагнером в первую очередь. Вот, смотри.

Аня еще раз обвела взглядом помещение. Всего тут было одиннадцать столов, и присмотревшись, она обратила внимание на то, что каждый из них стоял возле участка стены с росписью, посвященной какой-то одной опере. Это было оригинально — и интересно!

— Креативно, ничего не скажешь, — отреагировал Макс, когда Аня ему об этом поведала. — А наш стол — это «из какой оперы»?

Он посмотрел на стену возле себя. Там была изображена на фоне рыночной площади средневекового немецкого города большая веселая компания мужчин и женщин, группировавшаяся вокруг крепко сложеного бородатого малого — явно главного заводилы.

— Это — «Нюрнбергские мейстерзингеры», — немного подумав, ответила Аня. — Единственная комическая опера Вагнера.

— Вот как, — отозвался Макс. — Хотя все правильно — мы комики еще те.

— Вообще-то, мейстерзингеры, это народные поэты и исполнители из горожан. Что-то вроде нынешних бардов.

— Я так понял, что их не следует путать с миннезингерами, которые происходили из рыцарства и принадлежали к придворной культуре.

— Да, действительно. Слова похожие, а разница большая.

Макс внимательно рассмотрел изображение.

— А этот мужик в центре — это кто?

— Это самый знаменитый мейстерзингер — Ганс Сакс.

— Все-то ты знаешь. Ну, хорошо, хорошо, — быстро добавил Макс, видя, что Аня собирается возражать, — ты знаешь не все. Как там говорил Сократ: «Я знаю только то, что я ничего не знаю»?

— Примерно так.

— По-моему, глупость полнейшую сморозил. Извиняюсь, как в лужу… Все-все, не будем спорить! А остальные десять столов?

— Уже подсчитал? Правильно — а у Вагнера как раз одиннадцать опер.

— И ты можешь все назвать? — Макс кивнул на стенные росписи.

— Попробую. Надо подумать.

— Валяй, — согласился он, — а я пока выберу что пожрать. Доверяешь?

— Угу, — рассеянно ответила Аня, рассматривая помещение.

Только три стола, не считая их собственного, были заняты. Публика за ними была чинная и в высшей тепени пристойная: пожилые немецкие супружеские пары. Они, естественно, пришли точно к установленному времени, выбрали свой комплекс, уже успели его получить и теперь неспешно ели, беседуя о чем-то вполголоса, так что даже с ближайшего из этих столов до Ани долетали лишь отдельные фразы. Судя по ним, беседа шла о семейных делах. «Боже, скука смертная»! — подумала Аня. — «И вот в такой тоске две недели»! Ах, как она ошибалась…

Макс, тем временем, сделал заказ. Аня, слушая вполуха, поняла, что он выбрал комплекс номер три и, заглянув в меню, одобрила это решение: это был двойной венский шницель с картофелем-фри и салатом, а на десерт — яблочный штрудель.

— Молодец, — похвалила она его, — я выбрала бы то же самое.

— Я твои вкусы знаю, — сказал польщенный Макс. — Известно: муж и жена — одна сатана.

Аня обратила внимание на то, с каким удовлетворением и гордостью он произнес это и как вообще ему нравился его новый статус законного супруга.

— Нет, не одна, — пошутила она, — а две сатаны.

— Ну, значит, две, — покладисто произнес Макс. — Как твои наблюдения? Разобралась?

— Да. Вон тот незанятый стол, возле которого изображены девушки с длинными распущенными волосами…

— Русалки? — перебил Макс.

— Это дочери Рейна, я так думаю.

— А этот карлик, который держит кольцо?

— Это гном Альберик, и это явно опера «Золото Рейна» — первая опера тетралогии «Кольцо Нибелунга».

— Это — то самое кольцо, которое он держит?

— Именно.

— А вон тот стол? — Макс показал направление кивком. — Где изображена дама приятной полноты в кольчуге и доспехах, и с бюстом, пожалуй, пятого размера? Это кто такая?

— Пятого размера… — проворчала Аня, — Эксперт по бюстам. Знаток!

— Но это сразу бросается в глаза, — начал объясняться Макс. — Уж очень оно обращает на себя внимание. Я давно заметил, что немцы прямо задвинуты на большегрудых. А что, я ошибся, и это не пятый размер?

— Десятый! Макс, давай оставим эту тему — она меня раздражает.

— С чего бы это? Ладно, ладно! Закрыли дискуссию. Так кто это такая?

— Это валькирия — воинственная дева. Валькирии считались дочерьми Одина… и

— И они уносили викингов в рай, — вновь перебил Макс. — Так?

— Ну что у тебя за манера перебивать! Никак не могу тебя отучить!

— Что сделаешь? Грубый неотесанный мужлан. Как писал поэт, «таков я, и того ль искали вы чистой, трепетной душой»?

— Ох, Макс… Фонтанируешь, Пушкина цитируешь, напрашиваешься на комплимент? Да я и так знаю, что ты начитанный и продвинутый, можешь не сомневаться.

— Но где мне до тебя!

— Макс. Не выделывайся! Хорошо, ты — почти совершенство. Но с отдельными недостатками.

— Но они устранимы?

— В принципе, да, хотя пока избавиться от них не получается.

— Но ты не теряй надежды! Главное, упорно стремиться. Глядишь, годкам эдак к девяноста дело пойдет на лад.

— Девяноста? Это как-то расхолаживает.

— Да уж. Так что валькирии? Разве они уносили не в рай?

— В рай, но рай древних скандинавов — викингов был раем военным. Попадали в него далеко не все, а лишь эйнхерии — храбрые воины, погибшие в битве или в поединке с оружием в руках. Их после славной смерти валькирии переносили в Вальхаллу, что значит «обитель мертвых». Это — небесный чертог Одина, бога воинской дружины и верховного бога скандинавов. Причем именно Один решал, кому отдать победу в битве, а валькирии должны были его приказы непосредственно выполнять. Когда же одна валькирия посмела ослушаться Одина, то была наказана — отстранена от работы. Один погрузил ее в сон за то, что она, поддавшись личным чувствам, отдала победу не тому, кого наметил шеф. Вальхалла освещалась не огнем, а сверкающими мечами. Храбрые эйнхерии днем и ночью пировали там за столом, во главе которого восседал сам Один, как обычно, в пижонской шляпе, надвинутой на один глаз.

— Поддавали, значит. «Сбылась мечта идиота»…

— Ага! Мечта всех мужиков. «Шампанского и мамзелей»!

— Вина и фруктов! — добавил Макс.

— То есть?

— Ну, анекдот такой есть. Не знаешь?

— Нет.

— Приходит мужик в ресторан, садится за столик. Официант у него спрашивает: «Чего желаете»? Он отвечает: «Вина и фруктов»! «А именно»? Тот говорит: «Бутылку водки и соленый огурец».

Аня рассмеялась.

— Дурацкий анкдот, — сказала она.

— Так что же ты смеешься, если дурацкий?

— Так бывает — глупо, но смешно.

— Да, пожалуй, — согласился Макс. — Интересно, что эти, как их? — эйнхерии там пили?

— Они пили не иссякающую медовую брагу и ели не иссякающее кабанье мясо. Валькирии же прислуживали им за столом и следили за тем, чтобы чаши не пустовали.

— Неплохо они устроились, — проворчал Макс.

— Да уж, — ответила Аня. — Кстати, опера так и называеся — «Валькирия».

— А дальше?

— Вон те два стола, где насыщаются пожилые немецкие супружеские пары — это, я думаю, оперы «Зигфрид» и…

Макс уже открыл рот, чтобы вновь перебить Аню, но в последний момент сумел удержаться от реплики.

— Ну, что ты хотел сказать? — улыбнулась Аня.

— Я хотел сказать, что следующая опера — это «Лоэнгрин», рыцарь на лебеде.

На росписи действительно был изображен рыцарь, стоящий в лодке, которую тянул лебедь с короной на голове.

— Да, — ответила Аня, — все правильно. А вон тот занятый стол — это опера «Парсифаль».

— А это кто такой?

— Это отец Лоэнгрина.

— Отец? Однако же! Развели, понимаешь, семейственность. И что он?

Аня не ответила, так как им принесли заказанную еду, а чувство голода было уже просто всепоглощающим. Ей казалось, что если она сейчас же не съест что-нибудь, то просто умрет.

— Потом, Макс, — скороговоркой пробормотала она. — Все потом.

Некоторое время они молча ели, но конечно, это не могло длиться долго. Есть такие люди, для которых речь, общение являются важнейшей естественной потребностью, без удовлетворения которой они чахнут, и жизнь для них теряет всякую привлекательность, и Аня с Максом относились именно к таким. Поэтому, как только они чуть-чуть насытились, разговор возобновился: было бы желание общаться, а темы для обсуждения есть всегда. Тем более что в ресторане появились новые посетители.

В отличие от всех прочих постояльцев, это не была компания близких или знакомых. Напротив, они были каждый сам по себе, и их, должно быть, свели вместе случайные обстоятельства, так как приходили они по отдельности, и только одна пара составляла исключение. И, кстати, за их столом она была единственной особой женского пола. Как правило, впрочем, этого оказывается достаточным для того, чтобы царило оживление, так как обычно присутствие женщины побуждает мужчин проявлять любезность и вести себя по-светски. Тут, однако, не было ничего подобного: все сидели с отчужденным видом, изредка обмениваясь предельно скупыми репликами. Заказ они делали без всякого энтузиазма, а когда еду принесли, они вяло ковырялись в ней с лицами настолько серьезными, словно явились на поминки. Все это так не вязалось с отдыхом, предпраздничным настроением, что невольно обращало на себя внимание. Складывалось такое впечатление, что они отбывают обязанность.

— Странные они какие-то, — заметил Макс, — как будто на работе.

— Ты имеешь в виду тех мужиков за столом «Летучий голландец»?

— «Летучий голландец», ну да, — удовлетворенно произнес Макс. — Я так и подумал, глядя на картинку: корабль-призрак, скитающийся по морям. Страшилка для детей младшего школьного возраста. Тебя пугают, а тебе не страшно.

— Мне кажется, — с напряжением в голосе возразила Аня, — что если бы ты увидел его своими глазами в открытом море, ночью, то не смог бы так легко к этому отнестись.

Макс удивленно посмотрел на нее.

— Что это с тобой? — спросил он.

Аня замялясь.

— Не знаю, — наконец ответила она. — Не нравится мне это.

— Что именно?

— Публика за этим столом, вот что. Тебе ведь они тоже не понравились, разве не так?

— Я просто сказал, что они странные.

— Ты еще добавил кое-что.

— Добавил? А! Что они будто на работе?

Аня задумчиво кивнула.

— Скорее, даже не на работе, а… — она не договорила.

— А что?

— Вон тот мужик в свитере… — продолжила она, не отвечая на вопрос Макса.

Он присмотрелся.

— В очках? — уточнил он.

— Да.

Этот тип действительно выделялся на фоне остальных, сидевших за столом «Летучий голландец»: если они все были в костюмах и галстуках, а дама — в платье, то он был облачен в заношенный свитер и джинсы. И если его соседи были одеты, пожалуй, чересчур формально для данных обстоятельств, то он, напротив, слишком небрежно.

— И что он? — вновь спросил Макс.

— Не знаю, — смутилась Аня. — Но что-то тут не так. В нем есть что-то… отталкивающее.

Глава 2
Гений

Муравей-древоточец умирал — страшно, мучительно. Гриб пророс из его головы, его гифы проникли в мышцы и оплели внутренние органы, превратив его в жуткое существо — отвратительный гибрид гриба и насекомого, неподвижно сидящего на листе и медленно агонизирующего. Гриб высасывал из несчастного муравья все соки, выкачивал из его мышечных тканей энергию, нужную ему для того, чтобы смогли созреть его смертоносные споры, которые, в свою очередь, заразят новых муравьев и приведут их к мучительной гибели.

Муравей не хотел оставлять родное гнездо и покидать своих собратьев, но мерзкий паразит подавил его волю и управлял им, как хотел. Он заставил его взобраться на этот листок, изо всех сил вцепиться челюстями в жилку на нем и так сидеть, не двигаясь с места, пока не наступит смерть.

Но она не торопилась: гриб все не убивал свою жертву, потому что в ней оставались ткани, из которых можно было еще что-то выкачать. Гриб не позволит себе расточительности! Коэффициент утилизации хозяина должен быть близким к ста процентам.

Муравей на экране телевизора смотрел на Леню, как ему казалось, глазами, полными муки и немого укора, словно задавая ему горький вопрос: «За что»? Ответа у Лени не было, и он решил спросить об этом дядю Витю, двоюродного брата отца. Виктор Андреевич Михневич был ученым и работал в Институте экспериментальной ботаники Академии наук. Как правило, взрослые с раздражением отмахивались от Лени со словами вроде «Почему ты задаешь такие дурацкие вопросы? Нет чтобы спросить что-нибудь нормальное, человеческое! У всех дети, как дети, а ты какой-то вывернутый»! А друг отца дядя Рома как-то раз сказал: «Ты бы еще о смысле жизни спросил»! «А что, об этом нельзя спрашивать»? — поинтересовался Леня. Дядя Рома посмотрел на него и произнес странные слова: «Спросить-то можно. Только кто тебе ответит»?! Леня сначала подумал, что спрашивать об этом почему-то неприлично, но вскоре понял, что взрослые, к которым он обращался, попросту не знают ответа. Он долго размышлял над этим, а когда немного подрос, до него дошло, что у них у всех вообще не возникают подобные вопросы, а их головы забиты всякой ерундой, вроде того, кто кому что сказал, кто с кем спит и какая сволочь начальство.

В отличие от них, дядя Витя никогда не говорил, что Леня какой-то не такой или что он задает ненормальные вопросы. Наоборот, он считал, что Ленины вопросы интересны и говорят о живом уме.

— Живой ум? — переспросил Леня. — А что, бывает мертвый?

Дядя Витя улыбнулся.

— Представь себе, да, — ответил он. — Ты попал в точку. У большинства людей нет никаких интеллектуальных интересов, — продолжал он, — они ничего не знают, кроме того, что необходимо по работе, и не хотят знать. Их интересуют исключительно, как они сами это называют, «жизненные вопросы».

— А вы как их называете? — поинтересовался Леня, отчетливо сознавая, что уж у дяди Вити ум точно не мертвый.

— Это — «бытовуха», — ответил собеседник. — Ты понимаешь, о чем я?

— По-моему, я догадываюсь, — ответил, немного подумав, Леня.

— Вот видишь, — заметил дядя Витя, — прежде чем отвечать, ты подумал.

— Конечно! А как еще? — удивился мальчик. — Говорить, не думая?

Дядя Витя ответил не сразу. Он посмотрел на Леню как-то очень грустно, а потом вздохнул.

— Вот именно! — наконец ответил он. — Большинство как раз так и говорит — совершенно бездумно.

— Но почему?

— Я мог бы сказать: «Потому что не хотят напрягать мозги». Но ты умный, мыслящий парень. Скармливать тебе вранье было бы с моей стороны просто преступлением. А правда, видишь ли, состоит в том, что им нечего напрягать.

— У них нет мозгов? Но ведь так не бывает!

Леня рассмеялся, однако дядя Витя остался серьезен.

— Формально они у них есть, — ответил он. — Но их мыслительные параметры ограничены.

— Параметры — это возможности, да?

— Совершенно верно. Так что они особо не размышляют. Думать, с их точки зрения — это не работа. Поэтому, скажем, когда ты читаешь, а потом через какое-то время прерываешься, опускаещь книгу и осмысливаешь прочитанное, они убеждены, что ты просто сидишь и валяешь дурака, бездельничаешь.

— Но я же думаю! — с искренним удивлением и обидой воскликнул Леня.

— Конечно, — заверил его дядя Витя, — я это понимаю. У тебя как раз идет в этот момент самая главная работа, мыслительный процесс. Но дело в том, что они-то не знают как это так — сидеть и просто думать. В их представлении — это ничегогеделание, так как головой работать мало кто умеет. А каждый человек — запомни это, Леня! — судит по себе. Поэтому работой они считают только то, что предполагает какую-то физическую активность. Вот если бы ты не сидел в кресле, а, скажем, бегал бы, суетился, тогда, возможно, они согласились бы с тем, что ты работаешь. Был такой ученый, физик — Эрнест Резерфорд.

— Я знаю: он разработал планетарную модель атома!

— Да, правильно, — усмехнулся дядя Витя. — Так вот, у него был такой случай: один из сотрудников его лаборатории регулярно задерживался на работе. Девять из десяти начальников решили бы, что он очень трудолюбивый и добросовестный работник и по этим причинам заслуживает поощрения и вознаграждения. Но Резерфорд принадлежал как раз к тем самым десяти процентам, которые понимают, что такое мышление. Он спросил этого сотрудника, почему он не идет домой. Тот, естественно, ответил: «Я работаю, экспериментирую». «А вчера вы почему задержались в лаборатории»? «Я работал», — вновь ответил тот. Тогда Резерфорд спросил его… Ты сам не догадываешься, что он спросил?

— Он, наверное, спросил: «А когда же вы думаете?», да?

— Именно так!

— Я понимаю Резерфорда.

— Ни капли не сомневаюсь, — уверил Леню дядя Витя. — А теперь — твой вопрос. Ты не возражаешь, если я закурю? Мне под курево лучше думается.

— А почему?

— Точно не знаю, но, думаю, это оттого, что сигарета помогает сосредоточиться и отвлечься от окружающего.

— Понятно.

— Ты спрашиваешь про муравья: «За что»? Ответ такой: «Ни за что». Это просто жизнь, то есть, именно то, чем занимается биология — по-гречески, «наука о живом». Все живое хочет жить, все организмы стремятся к выживанию и оставлению потомства. Если хочешь, именно в этом — сущность жизни. И это не добро и не зло, не жестокость, не коварство, и ничто другое в этом роде. Просто всем нужно выживать, а как конкретно, тут уж кто как умеет. Кто-то приспособился выживать за счет других организмов — таких мы называем паразитами. Часто, в обыденной речи это слово употребляют для осуждения и как ругательство: живет, мол, за чужой счет, значит, мерзавец.

— А это не так?

— В действительности — конечно, нет! Гриб стремится выжить, как умеет, вот и все.

— Но папа говорит, что это аморально.

— Твой папа, — дядя Витя вздохнул, — функционирует на эмоциях, на иррациональном. Он — типичный гуманитарий. Ты меня понимаешь?

Леня задумался.

— Думаю, да. — наконец ответил он.

— В природе, — сказал дядя Витя, — моральные критерии неприменимы.

— Природа аморальна?

— Можно сказать и так. Или, если угодно, у нее иная мораль.

— И в чем она?

— Выживает сильнейший. И это справедливо, потому что в этом — благо.

— То есть, — после размышления уточнил Леня, — не обязательно самый сильный в смысле мускулов, а лучше подготовленный к борьбе за существование, да?

— Да.

После этого разговора Леня выбрал себе дядю Витю как образец для подражания и тщательно, как всегда, обдумав все, принял окончательное решение — он будет ученым-биологом. И поскольку его кумир был микологом, Леня также решил специализироваться на изучении грибов. Дядя Витя много рассказывал о грибах: о том, какие это странные и до сих пор малоизученные организмы — ни растения, ни животные, но обладающие признаками и тех, и других, почему их и выделяют теперь в отдельное царство. Царство! Это слово завораживало Леню: у него будет целое царство. Как здорово! Дядя Витя поощрял и опекал его, ненавязчиво, но уверенно вводя его в храм Науки.

Родители, конечно, скривились, узнав о том, чем хочет заниматься их сын.

— Изучать всякие лисички и опята — какая тоска! — эмоционально воскликнул отец, работавший на телевидении. — Это ж если кто меня спросит, чем занимается отпрыск, то придется сказать, что он грузди изучает. Тьфу ты! Их не изучать надо, а жрать! Под беленькую — это мировой закусон, а исследовать… Что там исследовать?!

Леня попытался было объяснить родителям, что то, о чем они говорят — это еще не собственно грибы, а лишь плодовые тела, а сам гриб располагается в субстрате — в земле, и занимает огромный объем, образуя своими нитями-гифами мощную трехмерную структуру, пронизывающую почву и оплетающую корни деревьев, и что вообще самые крупные и тяжелые организмы на нашей планете — это не слоны и не киты, а именно грибы. И что помимо базидиомицетов, вроде боровиков, подосиновиков, шампиньонов и тому подобных, существует еще множество других систематических групп грибов, что дрожжи и пенициллум, из которого был получен пенициллин — это тоже грибы. И что создатель пенициллина Александр Флеминг получил рыцарский титул и стал сэром, а главное — ему была присуждена Нобелевская премия! Отец только рассмеялся при упоминании о «Нобелевке», как он ее назвал.

— Ты это серьезно? — спросил он с непередаваемой иронией. — «Нобелевка» за грибочки?! По-моему, это неудачная шутка.

Леня собрался уже горячо возражать, но, подумав, махнул на это рукой. «Что с них взять? — вспомнил он слова дяди Вити. — Каждый может понять лишь то, что находится в пределах его умственных способностей. Выше головы никто не прыгнет». Больше он с родителями подобные темы не затрагивал, говоря только по необходимости и исключительно о «бытовухе». Но в душе он твердо решил: его цель — Нобелевская премия по физиологии и медицине. Поделился он заветным желанием только с дядей Витей. Тот его поддержал, сказав:

— Цель амбициозная, и это хорошо — тот, кто не имеет серьезных амбиций, тот ни черта не добьется. Нобелевская? Почему нет? Spiritus flat ubi vult. «Дух веет, где хочет». Ты вполне можешь потянуть, если напряжешься.

И Леонид напрягся.

Между тем, наступили новые времена — «перестройка, ускорение, гласность». Все стало разваливаться, в том числе наука и образование. Леонид, сцепив зубы, продолжал упрямо идти к поставленной цели, стараясь игнорировать то, что происходило вокруг: трескливую болтовню на съездах депутатов, разоблачительные публикации в «Огоньке», стремительно пустеющие прилавки. Родители Леонида поначалу с энтузиазмом восприняли «гласность» и бурно обсуждали очередные «разоблачения». Они даже готовы были закрыть глаза на пустые магазины, подкупленные тем, что, наконец-то, «говорят правду».

Дядя Витя на это не купился. Он сразу сказал Леониду, что эта «правда» в действительности имеет целью облить все грязью, что страну сознательно разваливают и как-то раз в пух и прах разругался с родителями Леонида, назвав их хунвейбинами. «Дурни! Чему вы радуетесь»?! — бросил он им. После этого дядя Витя больше у них дома не бывал. Леониду же он сказал:

— Я понимаю, что тебя грызут сомнения в том, правильный ли путь ты избрал. Знай, что такие сомнения были в свое время и у меня. Это вообще нормально на определенном этапе жизни: у кого-то это бывает раньше, у кого-то позже. У тебя это произошло еще в юности, во многом из-за того, что делается кругом. И, может быть, хорошо, что этот кризис настиг тебя сейчас, когда ты еще полон сил и энергии, и когда рядом с тобой есть человек, который тебя поддерживает и на которого ты всегда можешь опереться. Ничего, Леонид. Ничего. Сейчас все разрушается, включая и систему академической науки. Но этот бардак не будет длиться вечно. Впоследствии все будет восстановлено, потому что без этого, так или иначе, не обойтись. За временем разбрасывать камни всегда приходит время их собирать. Без науки мир не проживет. Не исключено, что тебе в некий момент придется покинуть нашу страну и продолжить работу именно у тех, что нашу науку разваливают. Что ж, значит, так. Если придется, ты должен принять это решение бестрепетно. Ученый работает там, где для его исследований имеются оптимальные условия. Главное для него — наука. Настоящий ученый должен быть одержимым.

И Леонид им был. Когда он уже учился в универе, наступило безвременье девяностых, борьба за существование, совсем «по биологии» — имено так он это и воспринимал. «Побеждает сильнейший — не в смысле мускулов, а лучше подготовленный», — помнил он. Он чувствовал себя готовым к преодолению препятствий, продолжая идти по раз избранному пути.

— Ты не должен уходить из науки даже сейчас, когда охватывает безнадега, — наставлял ученый своего подопечного. — Если сделаешь перерыв в работе, занявшись «выживанием», то все: считай, что «вылетел из обоймы».. Нельзя терять время на ерунду. Наука не стоит на месте. А эти «пляски» скоро закончатся, все устаканится.

Леонид окончил школу с золотой медалью, поступил на биофак в университет, который окончил с красным дипломом. Начал работать в Институте экспериментальной ботаники, защитил кандидатскую. Вскоре он убедился в правоте дяди Вити: все постепенно приходило в норму. А главное, впереди замаячила награда за упорство, за верность своему выбору: он, похоже, нащупал путь к решению проблемы, которой занимался. Нужны были эксперименты с животными — крысами и муравьями. Леонид «вгрызся» в энтомологию, перевелся в Институт зоологии. Жизнь постепенно налаживалась: он резал своих крыс и изучал их потроха. Порой он впадал в отчаяние. Но в конце концов наткнулся на то, что было нужно: модулированные электромагнитные пульсации. Пришлось вникать в физику. Преодолев и этот рубеж, он понял, что стоит на пороге открытия.

Остальное происходило «на фоне». Он женился, и поначалу все шло хорошо. Но через какое-то время жене надоело то, что она для Леонида идет, в лучшем случае, третьим номером: номером два был дядя Витя, а на первом месте всегда стояла работа. Супруга стала устраивать сцены, пытаясь добиться внимания, начала крутить романы. У Леонида это все вызывало досаду и раздражение: он как раз подходил к открытию, и голова его была занята этим безраздельно. Бросив ему в лицо: «Тебе крысы интереснее, чем женщины!», жена ушла, а спустя полгода, найдя кого-то, потребовала развода. Леонид развелся без сожаления: крысы, действительно, были ему интереснее.

С крысами было нелегко. Когда Леонид всерьез занялся исследованиями, то, естественно, возникла необходимость в экспериментировании. В ходе работы приходилось манипулировать с крысами по-всякому, резать их, изводя несчастных грызунов десятками. Не сразу Леонид сумел избавиться от жалости и отвращения, но он понимал, что без этого не обойтись. Ему необходимо было знать, как гриб развивается в теле хозяина, а это можно было выяснить только при вскрытии, и значит, никуда не денешься

«Это — просто материал, с которым я работаю, — говорил он себе. — Для ученого главное — это решение проблемы, которой он занят».

Родители, узнав о том, чем занимается их сын, были шокированы, особенно мать.

— Боже мой, — воскликнула она, — какая мерзость! Как тебе не противно?! — и посмотрела на него с какой-то гадливостью.

— В науке нет мерзости, — сухо парировал Леонид.

— Наш гений стоит выше морали и брезгливости, — съязвил отец. — А что есть в твоей обожаемой науке?

— Есть экспериментальные объекты и методика проведения эксперимента, и только.

— Ты стал ужасным циником, — сказала мать. — Ты не был таким в детстве.

— Детство давно прошло, — холодно заметил Леонид.

Он, как броней, прикрылся цинизмом, но за ним скрывался страх. Он страдал от одиночества, неустроенности, чувствовал нарастающий пресс перегрузок. Сказывалось постоянное напряжение: появилась новая и тревожная проблема — бессонница. Нередко ночью, один в своей холостяцкой квартире, он никак не мог расслабиться и лежал без сна, и тогда что только не приходило в голову!

И вот, однажды случилось то, чего он боялся: крыса явилась, в самый глухой ночной час, когда он был особенно уязвим, почти беззащитен. Та самая крыса…

…Он тогда только начинал эксперименты с пульсациями и еще не определил правильную дозу облучения, из-за чего и допустил перебор. Гриб словно взбесился и стал совершенно неуправляемым: он перестал реагировать на импульсы и вел себя абсолютно непредсказуемо. Выглядело это так, как будто «Кордицепс унилатералис» действовал по своей собственной программе. Леонид пытался восстановить потерянное управление, воздействуя на гриб различными способами: попробовал применить излучение других диапазонов. Благодаря связям и авторитету дяди Вити — Виктора Андреевича, который стал к тому времени действительным членом Академии наук и директором института ботаники, Леонид смог «разжиться» у физиков аппаратурой и использовал лазер, затем мощное магнитное поле. Однако ничто не срабатывало. Он понял, что перестимулировал гриб, и контроль восстановить не удастся. Но почему? Что конкретно произошло? Чтобы двигаться дальше, в этом необходимо было разобраться. Ситуация требовала осмысления, поэтому Леонид взял отпуск за свой счет на три дня и думал, думал…

Когда он, спустя трое суток, вновь пришел в лабораторию, то обнаружил останки крысы, разбросанные по всему террариуму: гифы Кордицепса разорвали ее на куски. Первое, что почувствовал Леонид, это отвращение. Затем где-то на самом донышке его души зашевелилось что-то похожее на жалость, но он сумел это отбросить и заставить себя отнестись к этому холодно-нейтрально, как к рабочему моменту.

Тогда крыса явилась к нему, и произошел тягостный разговор, который вымотал Леонида буквально до предела.

И вот, крыса снова была здесь. Она сидела на компьютерном столе и смотрела на него своими глазами-бусинками. Леонид почувствовал, как его охватил леденящий ужас, безумный крик застрял у него в горле. Живот схватило, а сердце застучало глухо и тяжело.

— Что тебе нужно? — собрав все силы, с трудом спросил он.

Крыса молчала.

— Что тебе нужно, тварь?! — истерически выкрикнул Леонид.

— Тебе не кажется, что ты поставил не на ту лошадь? — риторически спросила крыса мерзким скрипучим голосом.

— О чем это ты? Ты не должна говорить такое. Ты вообще не должна говорить! Это невозможно!

— Ах, вот как! Много ты знаешь о том, что возможно, а что невозможно!

— Знаю. Есть вещи, которых быть не может!

— Но ты же сам себе противоречишь.

— Это еще почему?

— Ты заявил, что каких-то вещей быть не может, но в то же самое время ты сказал, что они есть. То есть, ты утверждаешь, что есть то, чего нет.

— Не цепляйся к словам! Это просто формулировка такая. А в действительности, чего не может быть, того не может, и все.

— Знаю, ты еще в детстве прочел ученую книжку под названием «О возможном и невозможном в науке» и до сих пор живешь представлениями, содержащимися в ней. Может быть, этого не бывает в науке, пускай. Но не все в этом мире делается по науке. Мир сложнее, и не все в нем охватывается рациональным мышлением.

— Ах, не дури мне голову своими сказками!

— Ты сам не веришь в то, что говоришь. Кроме упертого материализма и циничного прагматизма, на свете есть еще кое-что, и оно имеется как раз у тех, кого ты так презираешь. Эти люди, может, и не интеллектуалы, но они в контакте с тем, что недоступно тебе.

— Как же, как же, они посвящены в сакральное. Чушь! Несчастные йеху.

— А ты-то счастлив, что ли? Много у тебя радости в жизни от твоего морального релятивизма? «Для ученого главное — это решение проблемы, которой он занят» — тоже мне. Ему, видите ли. нет дела до возможных последствий того, над чем он работает. «Мы пойдем по трупам к великой цели»! Гений с гнильцой…

— А! Ну-ну. «… гений и злодейство — вещи несовместные», так? Бред!

— Вовсе не бред.

— И о чьих это трупах ты говоришь?

— Хотя бы о моем. А больше о будущих.

— Ты — всего лишь жалкая крыса…

— Ой ли? Как бы не так.

— Не пугай меня! Я тебя не боюсь.

— Боишься. Еще как боишься. У тебя уже истерика.

— Тебя на самом деле нет!

— Я есть. И ты правильно боишься: знай, что как меня разорвали гифы гриба, так и тебя погубит твой ненаглядный «кордицепс однобокий». Сколько не застегивай ремень, это тебе не поможет, ха-ха-ха!

Крыса разразилась сатанинским хохотом.

— Причем тут ремень?

Крыса промолчала.

— Застегните ремень…

— Зачем?

— Застегните, пожалуйста, ремень! Мы подлетаем.

— А?

«Наш самолет заходит на посадку в международном аэропорту „Франц-Йозеф Штраус“, Мюнхен, — проговорил через динамик женский голос. — Пожалуйста, оставайтесь на своих местах и пристегнитесь»!

Прямо над Леонидом стояла девушка в синей униформе стюардессы. Он быстро пристегнулся и обвел взглядом салон самолета. Его кресло находилось у прохода. В иллюминаторе видны были облака. Соседка, сидевшая возле него, смотрела на Леонида странно, словно с опаской.

— Спасибо, — сказал он стюардессе. — Я сильно устал и слишком глубоко заснул.

Затем он повернулся к соседке.

— Я, наверное, что-то бормотал во сне, — произнес он и улыбнулся. — Извините, если я вас напугал. Мне приснился кошмарный сон.

— Понятно, — ответила девушка, успокаиваясь, и улыбнулась в ответ.

Леонид откинулся на спинку сиденья и прикрыл глаза.

«Черт бы побрал эту крысу и все эти рефлексии, — подумал он. — Я переутомлен, вот в чем дело. Но ничего: неделя-две отдыха в отеле, который мне заказал Гюнтер, и я приду в норму, а там с новыми силами… Осталось сделать короткий энергичный спурт, и я у цели! Черт с ним! Разделим премию с Эппом. Это нормально». Успокоенный этой мыслью, он улыбнулся.

— Куда? — спросил таксист.

— Гостиный двор «У белого лебедя», пожалуйста, — ответил Леонид, поудобнее устраиваясь на переднем сиденьи.

Глава 3

Лига полной свободы

Аня провела рукой по лицу, словно отгоняя минутное наваждение. Что конкретно вызывало у нее такое чувство отторжения, было непонятно.

— Да черт с ними! — недовольно воскликнул Макс.

— Черт с ними, говоришь? — Очень даже может быть…

— Кончай! Что нам до них за дело?!

— Ладно, — решительно произнесла Аня, — ты прав. В конце концов, мы приехали сюда отдыхать.

— Именно! — одобрил Макс. — Вот интересно, кто еще сидит за нашим столом?

Аня взглянула на стоявшие перед каждым местом таблички с именами. Их было пять, несмотря на то, что мест за их столом было шесть: недокомплект! На двух табличках, естественно, стояло: «Hеrr Maxim Kudinow» и «Frau Anna Kudinow». На остальных трех было написано: «Frau Inna Schatz», «Herr Michael Nekhamow» и «Frau Viсtoria Nekhamow».

— Погоди, — сказала Аня, прочтя это, — Инна Шатц… Что-то знакомое.

Она задумалась.

— А! — внезапно вспомнила она. — Ну конечно! Это та самая женщина-психолог, что так помогла мне четыре года назад, когда я во сне погружалась в другую реальность, и совсем измучилась. Помнишь?

— Еще бы! Это ведь я настоял, чтобы ты к ней обратилась. Тебя во время этих «погружений» кто-то преследовал.

— Да, и Инна работала со мной.

— Она тебе тогда здорово помогла, что и говорить. Ты думаешь, это она?

— Наверное. Кто еще это может быть? Еще одна Инна Шатц? Маловероятно.

— Интересно, такое совпадение, что она тоже здесь… Она тебя, наверное, помнит?

— Думаю, да. Хотя кто знает? Давно это было, и у нее с тех пор наверняка были десятки клиентов.

— И еще эти герр и фрау Некамов. Тоже русские? Специально они, что ли, подобрали?

— Возможно. Только это не «Некамов», потому что через «kh» передается русская буква «Х».

— Нехамов?

— Да.

— Еще одна супружеская пара. Наверное, уже в возрасте.

— С чего ты решил?

— Не знаю, мне почему-то так кажется.

— Это совсем не обязательно. Может, они молодые?

— Хорошо бы! Было бы веселее.

Аня промолчала, глядя Максу за спину. Он обернулся и увидел, что к их столу приближается слегка сутулый лысеющий мужчина за сорок с мягкими чертами лица и с рассеянным взглядом. Возможно, впрочем, последнее лишь казалось из-за очков. Однако не приходилось отрицать, что эти очки в тонкой оправе очень шли ему.

— Похоже, это и есть герр Нехамов, — заметил Макс вполголоса.

Тут мужчина подошел к столу и, мягко улыбнувшись, произнес по-русски:

— Добрый вечер. Меня зовут Михаил. Я сижу за этим столом уже третий день.

— Очень приятно, — улыбнулась в ответ Аня: этот человек сразу расположил ее к себе. — Вы тоже из России?

— Нет, я из Харькова, с Украины. Или, как теперь положено говорить, из Украины. Какая нелепость! — он поморщился. — Это абсолютно не по-русски.

— Вы полагаете? — спросила Аня. — Мне кажется, это вопрос привычки, но может быть.

— Именно так и есть! — заверил собеседник, — в самом деле, «в Украине» — ну куда это годится! В конце концов, есть традиция, есть сложившаяся практика. Не требуют же немцы, чтобы мы их называли «дойчами»! Как говорили «немцы», так и говорим. И никто по этому поводу не предъявляет претензий!

Ане подумалось, что он, пожалуй, чересчур консервативен, и ему недостает гибкости, но она, разумеется, не сказала этого, а ушла от темы, ответив:

— Это все игры политиков. В официальных случаях приходится с этим считаться, а так каждый все равно говорит, как привык и как ему удобней. Мне кажется, это не так уж важно.

Михаил не стал возражать, но по-прежнему стоял у стола. Аня ощутила неловкость.

— Ой, извините, Михаил, — произнесла она, — мы так и не завершили процедуру знакомства. Хотя вы и так знаете, как нас зовут — по этим табличкам. Но порядок есть порядок. Аня, — она протянула руку.

Михаил пожал ее и вопросительно взглянул на Макса. Тот рассмеялся.

— Вы, наверное, подумали, уж не глухонемой ли я, — сказал он. — Уверяю вас, что нет. Просто я не хотел встревать в высокоученую беседу.

Аня сердито взглянула на Макса: и что у него за манера — ерничать?! Она испугалась, что Миша может обидеться. А ведь Макс на самом деле совсем не такой, каким мог показаться!

— Я рад, что мои соседи по столу — люди с чувством юмора, — без всякой обиды произнес Михаил и улыбнулся. — Это такая редкость!

— В самом деле? — спросил Макс и тут же, протянув руку для рукопожатия, представился, — Максим. Можно просто Макс.

— В таком случае, — ответил Михаил, — хоть я и несколько старше вас, можно просто «Миша».

Они энергично, по-мужски пожали друг другу руки. У Ани отлегло от сердца, и она окончательно прониклась симпатией к новому знакомому.

— А вы, наверное, филолог по образованию? — спросила она.

— Почти, — ответил Миша, присаживаясь за стол.

— То есть?

— Я журналист.

— Если так, то вы — первый журналист, с которым я знакома. Наверное, это интересная работа?

— Увы и ах, — ответил Миша. — Когда как. Бывает интересной. Но чаще это такая рутина!

— Правда? Вот бы не подумал! — заметил Макс.

— Правда, — подтвердил Миша. — Вот вы сюда, наверное, приехали отдохнуть, не так ли?

— Да, конечно. А вы?

— А я тут на работе.

— Не понял.

— Видите ли, я сотрудничаю в русской газете, и я выполняю здесь редакционное задание.

— И в чем же оно заключается?

— Я должен написать рекламный материал об отеле «У белого лебедя», — недовольно ответил Миша и тут же добавил: — Извините, не смог сдержать накопившееся раздражение.

— Вам не по душе такое задание?

— Господи, ну конечно!

— Неинтересно?

— Если бы только неинтересно! Просто тошно! С души воротит. Знаете, в Харькове я был довольно известен, печатался — под псевдонимом Михаил Надворный. Делал аналитические обзоры, проводил журналистские расследования, писал серьезные тексты, и это все имело резонанс. А здесь…

Аня вздохнула.

— Увы, это удел многих эмигрантов, — сказала она. — Снижение социального статуса. У многих оно оказывается просто катастрофическим. Я знаю такие случаи, что…

Она не договорила.

— А вы все-таки работаете по специальности. Это очень неплохо.

— Да-да, — конечно, — согласился Миша. — Я тоже знаю такие случаи — настоящие трагедии. Вы правы — мне в самом деле повезло. На таком-то фоне. Действительно, мне не следует жаловаться. Но поймите, хочется писать совсем другое.

— Хочется — пишите, — посоветовала Аня.

— О чем вы? Куда? Для кого? Кто это напечатает?

— А вы напишите книгу. Если у вас накопился материал, если вам есть о чем писать, то займитесь этим.

— Вы думаете?

— Конечно! Не задавайтесь пока вопросом: «Кто это напечатает?». Если это будет что-то интересное и стоящее, то напечатают. В крайнем случае, издадите за свой счет. И потом, сейчас совершенно другие возможности! Если не удастся бумажное издание, вполне можно опубликовать в интернете: есть издательские сайты, специальные программы. Было бы что сказать! Вас прочтут.

Миша задумался.

— Знаете, Аня, а вы правы. Мне это почему-то не пришло в голову. Спасибо вам, я, наверное, так и сделаю. А вы тут в рождественском отпуске?

— Ну, в общем да, — ответил Макс.

— А в частности? — улыбнулся Миша.

— У нас медовый месяц, — сообщил Макс, лучась от удовольствия.

— Вот даже как! — отреагировал Миша. — Поздравляю! И очень желаю вам долгой и счастливой супружеской жизни!

Видно было, что он произнес это искренне и действительно был рад за них с Максом, но вместе с тем в тоне его отчетливо чувствовалась грустинка. Аня подумала, что его супружеская жизнь, вероятно, оставляет желать лучшего.

— А где же ваша супруга? — поинтересовался Макс.

— Моя супруга? Хороший вопрос! К сожалению, нас давно развели.

— Не понял, — удивился Макс. — В каком смысле?

— В самом прямом и банальном.

— Кто развел?

— Моя мама.

— Что-то я уже ничего не понимаю. А как же «Фрау Нехамов»?

— А, вот вы о чем… — начал Миша, но фраза так и осталась недосказанной, поскольку за их столом появилась обаятельная женщина средних лет с мягкими чертами и приветливой улыбкой, и его внимание моментально переключилось на нее. Это несомненно была та самая Инна Шатц, которая проводила с Аней психологический сеанс четыре года назад. Они узнали друг друга без труда и тепло поздоровались, после чего Инна объяснила недоумевающему Мише, в чем дело.

— Мир тесен, — прокомментировал он.

И удивленно добавил:

— Но вы же вчера сказали, что заканчивали инъяз.

— Почему окончание инъяза должно помешать заниматься психологической практикой? — парировала Инна. — По-моему, английский язык никак не препятствует получению новой специальности, скорее, наоборот.

— То есть, вы переучились на психолога уже здесь, в Германии?

— Именно так. У меня и соответствующий сертификат имеется и все, что положено.

Она достала из сумочки визитку и протянула Мише.

— «Психолог-практик», — вслух прочел он. — Наверное, психологические услуги пользуются спросом?

— Да, конечно. Увы, подавляющее большинство людей абсолютно психологически неграмотно. Они не умеют разрешать конфликты и устанавливать взаимопонимание. Все это ведет к тому, что пары распадаются, семьи разрушаются, и в итоге все несчастны. По-хорошему, следовало бы организовать обязательные курсы психологической грамотности, где прививали бы по крайней мере элементарные навыки решения конфликтов. Где мужчинам рассказывали бы о женщинах — и наоборот.

— Вы считаете, что они не знают ничего друг о друге? — скептически спросил Макс.

— Именно так, — ничуть не смутившись, ответила Инна. — Почти ничего. А ведь они страшно разные! У них различные схемы мышления.

— То есть, женщины мужчин тоже не понимают? — спросил Миша.

— Конечно. Мне, например, несмотря на приличный уже опыт, который я накопила, далеко не всегда понятны мотивы поведения мужчин, и чтобы в этом разобраться, я нередко консультируюсь у своего мужа.

— Как? — обескураженно спросил Миша. — Вы замужем?

Он переменился в лице, а в голосе его прозвучало такое отчаяние, что Аня почувствовала неловкость: как будто она присутствует при интимной сцене, наблюдает чужую частную жизнь, до которой ей не должно быть никакого дела. Миша совершенно определенно запал на Инну, и, вероятно, строил какие-то планы. И вдруг — облом…

— А почему вы одна? — не сдержался он.

Это был, разумеется, бестактный вопрос, и это настолько не вязалось с Мишиным характером, воспитанностью, что всем стало ясно, какие чувства им владеют. Инна не была шокирована. «Ну да, — поняла Аня, — Она в своей психологической практике наверняка насмотрелась и наслушалась такого, что едва ли ее можно чем-то поразить или сканализировать».

Она профессионально закрыла вопрос.

— На это есть причины, — спокойно-доброжелательно произнесла она. — связанные с нашими внутрисемейными делами. Из этого никак не следует, что у нас разлад и что я на пороге развода и тому подобное. И в самом деле, хорош был бы психолог- консультант по проблемам межличностных отношений, оказывающий помощь в сохранении семьи, который сам не в состоянии ее сохранить. Не правда ли?

Она посмотрела на Мишу и слегка улыбнулась. Тот с трудом сглотнул.

— Да, разумеется, — пробормотал он.

— Как ваши дела, Аня? — спросила Инна, резко меняя тему. — Я так понимаю, что тех проблем, которые так досаждали вам, больше не было?

— Сейчас все это прошло, — ответила Аня уклончиво, — я надеюсь, навсегда.

— Вы уверены, что вам не требуется помощь?

— Нет, спасибо. Если у меня возникнут проблемы, я обращусь именно к вам: вы мне тогда очень помогли, я вам признательна. Ваши реквизиты не изменились?

— Я рада, что мне удалось вам помочь; случай был очень нетривиальный. У меня ничего не изменилось, но все равно, возьмите, — Инна передала Ане визитку.

Пока Инна и Миша делали свои заказы, Аня наблюдала за соседями по столу. На Мишу было больно смотреть — он совсем сник и с трудом поддерживал разговор, рассеянно, а инога и невпопад отвечая на вопросы. Аня решила отвлечь его от грустных мыслей, переключив беседу на что-нибудь отвлеченное и завела разговор об оформлении интерьера ресторана.

Ее расчет оказался верным: из глаз Миши исчезло выражение побитой собаки, он оживился и заговорил даже с некоторым воодушевлением.

— Вы совершенно правы, Аня, — подтвердил он ее выводы, — это действительно оперы Рихарда Вагнера. Всего их одиннадцать, и все здесь, — он обвел рукой помещение.

— Семь мы уже определили, — заметил Макс, — а остальные еще не успели.

— Серьезно? — спросил Миша. — Я приятно удивлен, потому что это мало кто из русских знает. Да и немцы, мягко говоря, далеко не все. Вы очень эрудированы.

— Собственно, это не я, — скромно уточнил Макс, — а моя супруга.

— Браво, Аня! И с какими же операми вы определились?

— Ну, во-первых, наш стол — это опера «Нюрнбергские мейстерзингеры».

— Наш стол? — удививленно переспросила Инна.

Похоже, она заинтересовалась, что основательно подогрело Мишин энтузиазм.

— Именно, — произнес он и добавил, обращаясь к Ане. — Вы правы: каждый стол связан с той или иной оперой Вагнера.

— Оригинально, — заметила Инна. — и очень креативно. Я никогда еще ни с чем подобным не сталкивалась. А остальные столы? — спросила она.

— Извольте! — Миша сделал широкий жест, словно дарил Инне все это. — Вон тот стол, за которым сидит эта молчаливая компания — это опера «Летучий голландец». Кстати, странная публика.

— Почему вы так думаете? — спросила Инна.

— Отчужденные какие-то. Вы сами посмотрите на них. Как остроумно написал про что-то похожее один талантливый автор, «Это был не обед, а погребение маринованной говядины».

Все рассмеялись.

— Это в самом деле остроумно, — отметила Инна. — Можно узнать кто этот автор?

— Можно: Станислав Лем. Это польский писатель. Фантаст… — Миша замялся.

— Я знаю, — сказала Инна. — Скорее, писатель-философ.

— Верно! — воскликнул Миша. — Не столько фантаст, сколько философ. Вы читали Лема?!

— Пользуясь вашим оборотом, — усмехнулась Инна, — не столько я, сколько мой муж.

При упоминании о муже Миша помрачнел.

— Он делает для меня выжимки из прочитанного, — добавила Инна.

— Выжимки? — переспросил Макс, явно заинтересовавшийся и готовый перенять опыт коллеги. — Это как?

— Он читает весь текст и выбирает из него для меня то, что, по его мнению, наиболее интересно и важно. Он, если можно так выразиться, уплотняет или сгущает всё: интересные эпизоды, умные мысли, юмор и, к тому же, пересказывает это своми словами, а он умеет это делать. В результате получается вкуснятина, и у тебя складывается впечатление, что автор просто блестящий.

— А в действительности?

— А на самом деле выясняется, что концентрация увлекательности, таланта и остроумия там далеко не настолько высока. Просто муж отобрал лучшее, к тому же, с учетом того, что интересно мне.

— Понятно, — протянул Макс, явно взявший это на заметку. — Ваш муж — ценный кадр.

— О да, — улыбнулась Инна. — А остальные оперы? — обратилась она к Мише.

— А?

На какой-то момент Миша растерялся, но затем вновь оживился.

— А какие я уже назвал?

— «Нюрнбергские мейстерзингеры» и «Летучий голландец», — подсказал Макс. — Аня назвала еще «Золото Рейна», «Валькирию», «Лоэнгрина», «Зигфрида» и «Парсифаля».

— Вы очень очень образованны, — повторился Миша, на которого это произвело впечатление. — Остальные — это еще четыре: «Риенцо», «Тангейзер», «Тристан и Изольда» и «Гибель богов».

— А кто такой Риенцо? Или что это?

— Это «кто»: политический деятель Рима в XIV веке, народный трибун.

— Ясно.

Тут Инне и Мише принесли, наконец, обед, и они сразу же начали есть, так что Аня тактично не стала их от этого отвлекать. Кроме того, в ресторане появились новые постояльцы, которые расположились за столом «Золото Рейна».

Уж это определенно была одна сплоченная группа. Компанией ее назвать было невозможно, так как среди них явственно выделялся крупный, рослый мужчина лет сорока пяти на вид, с проседью в волосах. Вне всякого сомнения, это был босс. На нем был дорогой костюм, наверняка от какого-то известного кутюрье, дизайнерский галстук, а на левом запястье — роскошные золотые часы с мелкими бриллиантами. Держался он уверенно и начальственно, разговаривал командным тоном, явно привыкнув отдавать распоряжения.

Остальные пятеро были свитой. Двое из них, как поняла Аня по их виду, были телохранителями, а юркий молодой человек со смышлеными глазами, похоже, выполнял обязанности секретаря. Функция двоих остальных была неясна.

Они быстро сделали заказ, после чего, к немалому удивлению Ани, босс поднялся со своего стула и сделав жест охранникам оставаться на месте, подошел к их столу.

— Добрый вечер, госпожа Шатц, — вежливо поздоровался он по-русски и, посмотрев на таблички, добавил: — …и господа Кудиновы. Я — Юрий Петрович Горобец.

После этого он переключил внимание на Мишу Нехамова.

— Здравствуйте, Михаил. Вы обдумали мое предложение? — спросил он его.

— Ну. в общем… — неопределенно произнес Миша.

— Что вы надумали?

— Ммм, я еще не пришел к определенному решению, — промямлил Миша.

— Хорошо, я вас не тороплю, — ответил Горобец, — но я надеюсь, Михаил, вы понимаете, какие тут открываются возможности?

— Да, конечно…

— Вы, разумеется, отдаете себе отчет в том, что Вика вполне может решать самостоятельно, но мне бы хотелось, чтобы все шло, как положено: в общем согласии и к общему удовлетворению. Вы же умный человек, Михаил!

— Вы уверены?

— Уверен. И вот еще что: я вас приглашаю сегодня вечером в бар, где мы сможем спокойно и доверительно все обсудить. Вы согласны?

Миша замялся. Он явно испытывал сложные чувства: с одной стороны, видно было, что ему это все не нравится, но вместе с тем, предложения Горобца, были, очевидно, столь заманчивы, что он, похоже, склонялся к тому, чтобы их принять.

— Я согласен, — наконец выдавил он.

— Вот и отлично! — произнес Горобец и улыбнулся уверенной улыбкой человека, привыкшего добиваться своего. — Встретимся в баре холла, ровно в шесть. Идет?

— Хорошо, — ответил Миша, явно желая поскорее закончить этот разговор.

— Договорились, — заключил Горобец и, бросив всем: «Приятного аппетита», направился обратно к столу «Золото Рейна».

После того как он удалился, Миша какое-то время с мрачным видом молча ел, глядя в тарелку. Наконец, он вздохнул и пробурчал себе под нос:

— Черт бы его побрал.

— Проблемы? — не удержался от вопроса Макс.

— Ну, можно сказать, да, — неохотно ответил Миша. — В некотором роде.

— Ничего себе «в некотором роде»! — эмоционально воскликнул Макс. — Похоже, он подбивает бабки к вашей жене. Поэтому ее нет сейчас за столом, так?

— Нет, не так. Я ведь говорил уже, что разведен, не правда ли?

Макс промолчал.

— Это мама нас развела.

Миша совсем упал духом.

— Понятно, — сказал Макс, чтобы что-то сказать.

Разговор заглох.

Аня уже просто сгорала от любопытства и желания узнать где же Фрау Нехамова, и, несмотря на очевидную бестактность этого вопроса, готова уже была его задать, как внезапно двери широко распахнулись, и в ресторан вломилась толпа полуголых девиц.

Это было так неожиданно и выглядело настолько безумно, что Аня с трудом удержалась от того, чтобы протереть глаза. Вот уж чего она никак не предполагала увидеть в «пристойном отеле»! «Когда я расскажу об этом Сержу, подумала она, — а он обязательно спросит, как мы провели медовый месяц — он наверняка огорчится: вероятно, о пристойости отеля можно было говорить прежде, а теперь — увы»…

Надо сказать, что у нее в последнее время все чаще стало возникать ощущение, что мир сходит с ума, и все катится в тартарары. И подумать только, еще каких-то полчаса тому назад ей стало тоскливо от мысли, что их с Максом тут ждет непроходимая скука и рутина! Сейчас, при виде этих полуодетых особей женского пола, ей сделалось не по себе. Макс словно накликал это своими рассуждениями о бюстах. Теперь у него был форменный переизбыток материала для изучения и сопоставления, так как все они были топлесс.

И он, совсем как юный натуралист, добросовестно наблюдал это, пока еще несколько необычное, явление, глядя на него во все глаза. Зрачки его расширились, и он задышал глубоко и часто, а затем сглотнул. Во рту у него пересохло, а дар речи отшибло.

Миша продемонстрировал типичную реакцию комнатного интеллигента — при виде этих полуодетых девок он покраснел, произнес: «Боже мой…» и упер взгляд в уже опустевшую тарелку. У Ани это вызвало шок. Если же говорить об Инне, то единственным признаком того, что она наблюдала нечто не вполне заурядное, было то, что у нее слегка приподнялись брови и чуть-чуть расширились глаза, как если бы она увидела какую-нибудь интересную птичку.

— Племя бешеных баб на тропе войны, — прокомментировала она с легким вздохом.

Аня с удивлением взглянула на нее, Макс расхохотался и хлопнул себя по ляжкам.

— Точно, в боевой раскраске! — добавил он не без основания, так как обнаженные бюсты были разрисованы красными и синими линиями и фигурами в виде цветочков, листьев и черт знает чего еще, из-за чего казались как бы не совсем голыми, являя собой лучшие образцы столь модного ныне бодипейнтинга.

Остальные посетители реагировали кто как: приличные супружеские пары были скандализированы и издавали возмущенные восклицания, за столом «Золото Рейна» раздавался хохот, и вообще там воцарилось бурное веселье. Стол «Летучий голландец» не реагировал никак, словно все шло самым рутинным образом, за исключением малого в очках и свитере который был чем-то встревожен и в беспокойстве оглядывался по сторонам. Его соседи молча перебрасывались взглядами, по их виду ничего определенного об их реакции сказать было невозможно.

— Откопали свой томагавк! — продолжал веселиться Макс, который был болезненно перевозбужден.

— Томагавк — это слишком старомодно, — возразила Инна. — Вчерашний день. Скорее, что-то более современное.

— Гранатомет! — предложил Макс.

— Возможно.

— По-моему, это слишком технологично, — заметил Миша. — Они куда органичнее смотрелись бы с дубинами и каменными ножами. Я, конечно, был в курсе, что тут будет проходить конгресс, но чтоб вот такое…

Миша скривился.

— Конгресс?! — поразилась Аня. — Какой?

— Лиги… как там? — Миша наморщил лоб. — А! The League of Full Liberty.

— «Лига полной свободы»? — перевел Макс. — Какая прелесть!

— Да, под девизом…

— «Назад на деревья!» — подсказала Инна.

— Это было бы точнее, — проворчал Миша, — но у них заявлен девиз: «Down with the bra»!

— «Долой бюстгальтер»?

— Да. Поскольку это — хомут. «Символ рабства и инструмент мужского доминирования».

Инна расхохоталась до слез.

— Вы считаете, что мужское доминирование — это миф? — спросила Аня с сомнением.

— Нет, — ответила Инна, промакивая слезы бумажной салфеткой, — не миф. Но бюстгальтер тут ни при чем. Кстати, этих девиц тут всего-то человек двадцать. Неужели здесь — все участницы этого «конгресса»?

— По-моему, и этого слишком много, — мрачно заметил Миша. — Но вы правы: здесь, в отеле, есть еще один ресторан, на третьем этаже, и…

— Понятно.

— Между прочим, здесь будет проходить еще симпозиум…

— Ах, еще и симпозиум?

— Да, социологов и политологов, с присутствием журналистов, — сообщил Миша, — где предполагается дискуссия по проблемам постлиберализма.

— Дурдом! — не удержалась Аня.

— Полный улет! — прокомментировал Макс. — Здесь только симпозиума и нехватало.

Миша хмыкнул.

— И это еще не все, — произнес он.

— Мамочки! — воскликнула Аня. — Что еще?!

Она почувствовала, что у нее крыша начинает съезжать от этого всего, и она в первый и, увы, не в последний раз усомнилась в том, что эта «зимняя сказка» так уж хороша.

Миша не успел ответить, так как участницы конгресса вели себя шумно и вызывающе, демонстрируя «полную свободу» не только от приличий, но и от элементарного уважения к окружающим. Они явно напрашивались на конфликт, и он не замедлил разразиться: буквально через каких-то десять минут после своего появления в ресторане, когда феминистки делали заказ, они до визга разругались с метрдотелем из-за того, что в меню отсутствовал вегетарианский комплекс. Они, видите ли, были еще и защитницами животных.

— Почему бы им не стать еще и защитницами растений и вообще перестать есть? — саркастически прокомментировал Миша.

— Оно бы неплохо, — согласилась Аня, чувствуя растущее раздражение.

И тут на арене событий появились два новых персонажа: крупный представительный мужчина в костюме и пожилой благообразный седой господин

— Миша, вы не знаете, кто это такие? — спросила Аня.

— Мужчина в костюме это управляющий отелем герр Баур, а седой — доктор Эбербах, наш врач.

— Врач? — удивленно переспросила Аня.

— Да, конечно, — ответил Миша. — Здесь катаются на лыжах, случаются травмы. И вообще, здесь горы.

— Бывают несчастные случаи?

— Да. Но об этом администрация и работники отеля предпочитают не распространяться.

— Вот как…

Между тем, появление на поле боя тяжелой артиллерии в лице герра Баура резко изменило соотношение сил не в пользу феминисток. Управляющий сообщил им о том, какие пункты и параграфы они не соблюдают и пригрозил аннулированием их заказа, да еще и возможным штрафом за нарушение общественного порядка, а доктор предупредил о том, что если со здоровьем кого-либо из пожилых клиентов что-нибудь случится, ответственность может быть возложена на них, и им может быть вчинен иск. После этого скандал пошел по затухающей.

— Похоже, первый раунд за администрацией, — произнес Миша.

— Серьезный дядька, этот герр Баур, — заметил Макс. — Если он и не нашел путь к их сердцам, то, по крайней мере, взял их за задницу.

— Макс! — одернула его Аня. — Ты не в казарме!

— Ничего страшного, — заверила Инна, — по существу он прав.

— Наверное, — согласилась Аня, — но все же не стоит уподобляться этим павианихам. Макс, закажи, пожалуйста, кофе.

— Хорошо, Анюша. И я бы, пожалуй, взял еще рюмку «Реми Мартен». Вы как, Миша, насчет коньяка?

— У вас хороший вкус, — отозвался тот, — но дороговатый.

Макс смущенно почесал нос.

— Вика! — неожиданно воскликнул Миша. — Ну, наконец-то! — его взгляд был обращен в сторону дверей ресторана.

Аня взглянула туда же и опешила: там стояла молодая девушка максимум двадцати лет, а, скорей всего, и моложе. Но главным было даже не это. Девушка была просто ослепительно красива, так что у Ани отпали все вопросы, кроме одного, и она вопросительно посмотрела на Мишу.

— Это моя дочь, — тяжело вздохнув, ответил он, — королева дискотек.

Глава 4
Симбионт

Сборы заняли много времени и были непростыми: нужно было уложить главное, во-первых, так, чтобы его не обнаружили, а во-вторых, чтобы оно не пострадало при транспортировке. Леонид долго ломал голову, пытаясь решить эту сложную задачу оптимальным образом.

Главное — это была живая культура гриба cordiceps unilateralis и живые муравьи-древоточцы camponotus, инфицированные спорами гриба. Но это был уже не тот гриб — не природный, а видоизмененный штамм, полученный в итоге многолетней упорной работы.

Леонид имел дело с кордицепсом еще со школьных лет, и все эти годы гриб продолжал занимать его. Многое тут оставалось для ученых непонятным, хотя поведение гриба и протекание всех фаз его жизненного цикла — созревание и распространение спор, их внедрение в муравья, а в дальнейшем управление насекомым — были уже давно и хорошо изучены предшественниками

Гриб становился паразитом своего хозяина — муравья. «Хозяин» — это слово звучало, как издевка. На самом же деле хозяином был именно гриб — его мицелий прорастал в теле муравья, оплетая своими нитями-гифами все внутренние органы насекомого, но главным образом располагаясь в мышцах, так как они богаты энергией, необходимой грибу для питания и размножения. Через две-три недели после инфицирования гриб заставлял муравья покинуть гнездо, взобраться на ветку на северной стороне растения, в 20—30 сантиметрах от земли, поскольку именно там условия среды — температура, влажность и прочее — являются оптимальными для кордицепса. Вслед за этим муравей вцеплялся челюстями в жилку на листе и в таком виде неподвижно ждал наступления смерти.

Это все было хорошо известно, однако было совершенно непонятно, за счет чего грибу удается управлять муравьем, потому что, поразительным образом, он не проникал в нервную ткань. Да, он располагался в организме хозяина, образуя в нем сложную трехмерную структуру, но при этом не заходил в нервную систему! Оставалось предположить, что он действовал посредством не нервной, а гуморальной регуляции, то есть используя те или иные химические вещества. Вещества, которые гриб вырабатывал, тоже были известны, но какое или какие из них обеспечивали подавление воли муравья и управление им, было неясно. И прежде всего, не было ответа на главный вопрос: как конкретно работал этот биохимический механизм? Ответа именно на этот вопрос Леонид искал долгие годы, и в конце концов, нашел его. Это было важное открытие в микологии и энтомологии, и оно получило высокую оценку в научном мире. Леонид стал доктором, был избран членкором Академии Наук, реферат его диссертации и его статьи были опубликованы на английском в самых престижных научных журналах. Он стал известен в кругах микологов, энтомологов и генетиков.

Но ему хотелось большего — чего-то грандиозного: всемирной славы, прочного места в пантеоне корифеев науки. Нелишними были бы и сообразные с этим деньги. Все это давала Нобелевская премия, получение которой он поставил своей целью еще мальчишкой и никогда не отказывался от нее. И у него было кое-что по-настоящему стоящее, перспективное, с прицелом на Нобелевскую. Это было куда круче, чем просто выявление способа действия гриба.

Дело в том, что Леониду удалось разработать и создать микромолекулярный биочип и внедрить его в ДНК кордицепса таким образом, что можно было управлять самим грибом, воздействуя на чип при помощи электромагнитных импульсов, модулированных по частоте определенным образом. Для этого, в свою очередь, пришлось сконструировать и построить специальный эмиттер, то есть излучатель. Леонид нашел человека, который смог это сделать. Разумеется, он не сообщил ему правды, вместо того наговорив всякой ерунды. Тот не поверил, но сделал. Все это было, разумеется, совершенно неофициально, эти работы он вынужден был скрывать, а потому приходилось делать это все за свой счет. Вместе с другими расходами все это обошлось в очень значительную сумму, и Леонид опасался, что может не потянуть. Годами он никуда не ездил в отпуск, позволяя себе минимум развлечений, откладывал на тот момент, когда деньги окажутся нужны позарез. И когда этот момент наступил, он обнаружил, что все равно их может не хватить. К счастью, помог дядя Витя, но Леонид порядком поиздержался. Зато какие перспективы тут открывались! Ведь воздействуя на гриб, можно было через него управлять поведением того, в кого он внедрился. И совсем не обязательно муравья. Леонид провел эксперименты, в ходе которых ему удавалось контролировать поведение подопытных особей — лишь вначале это были муравьи. За ними последовали крысы и, наконец, кошка.

Кошка не погибла: дело в том, что к этому времени он, используя направленные мутации, сумел изменить генетический код гриба и получить штамм, который, внедрившись в организм хозяина, уже не разрушал его, а входил с ним в симбиоз.

Достижения такого уровня уже тянули на Нобелевскую премию. Но были еще кое-какие соображения. Кошка — высокоорганизованное существо, и успех опытов по управлению ее поведением открывал прямой путь к манипуляции человеком. Все разработки в этом направлении Леонид держал пока при себе, не рассказав о них даже дяде Вите. Здесь уже маячило нечто такое, что стоило задуматься: предпочесть ли прямой и публичный путь, возможно, ведущий к заветной цели, которую он себе поставил еще в детстве, либо же, продвинув эти наработки до уровня практического применения, попытаться продать их? Второй вариант не приводил ни к славе, ни к премии и был, кроме того, чреват большими опасностями, к которым он чувствовал себя совершенно не подготовленным. Зато в случае успеха он сулил большие деньги — настолько большие, что он сможет обеспечить себя до гроба. Вот только не оказаться бы в гробу раньше времени. Его исследования таили в себе нешуточные угрозы. Леонид это понимал и поэтому не торопился сообщать о них кому бы то ни было. Сам он так и не принял определенного решения.

И тут на горизонте появился Гюнтер Эпп. Это было интернет-знакомство: немеций коллега написал ему на электронную почту — Леонид ответил, началась переписка, затем общение по скайпу. Гюнтер, по его словам, тщательно изучил материалы работ Леонида, опубликованные в научных журналах и интернете и смог в полной мере оценить их, поскольку сам работал над тем же. Он предложил продолжить исследования совместно, в его лаборатории. Леонид согласился. После этого Эпп пригласил его в Мюнхен. Однако, прежде чем приступать к работе, Гюнтер предложил коллеге отдохнуть пару недель в горном отеле в Баварских Альпах. А за это время как раз будут согласованы все формальности с конрактом для ученого из Беларуси.

Чувствуя крайнее переутомление от многолетней работы на износ, Леонид счел это предложение весьма уместным и поскольку немного денег у него еще имелось, принял его. Гюнтер зарезервировал для него одноместный номер в отеле «У белого лебедя».

Проблему с перевозкой культуры гриба и муравьев удалось решить, замаскировав герметичный биоконтейнер под машинку для стрижки усов и бороды. Чтобы оправдать ее наличие в багаже, пришлось отрастить небольшую аккуратную бородку. Эмиттер замаскировали под 3-М плейер.

Биоконтейнер представлял собой полностью герметизированную емкость из пластика, с двумя отделениями: одно для культуры гриба, а второе — для муравьев. Внутри поддерживалась определенная температура и влажность, а также имелась необходимая питательная среда для гриба и корм для муравьев. Контейнер был уложен таким образом, чтобы он, по возможности, не был поврежден при том обращении с багажом, которое, увы, наблюдается повсюду: чемоданы и сумки безжалостно швыряют, не проявляя ни малейшей осторожности.

Несмотря на все принятые меры, никакой уверенности в том, что контейнер и эмиттер не пострадают, конечно, быть не могло. Из-за этого Леонид был постоянно, как на иголках, опасаясь, что сильное сотрясение может привести к потере герметичности. О последствиях этого не хотелось даже думать. Во-первых, это повлекло бы за собой загрязнение биокультуры и, как следствие, ее дальнейшую негодность. Многолетние труды пошли бы насмарку. Правда у Леонида оставалось еще два экземпляра, хранившиеся в лаборатории дяди Вити, так что тотальной катастрофы не произошло бы, но в Германии огромную работу пришлось бы проделывать заново, и это потребовало бы уйму времени. Во-вторых же, и это самое худшее, споры гриба оказались бы на свободе, и новый, полученный Леонидом штамм кордицепса однобокого начал бы совершенно бесконтрольно распространяться и, вероятно, мутировать, так что черт знает, во что он мог бы превратиться в скором времени. Дело в том, что гриб был теперь запрограммирован на частую смену поколений, на ускоренное развитие. Его жизненный цикл стал гораздо короче — это было сделано для того, чтобы быстрее и эффективнее накапливать изменения и таким образом добиться быстрой эволюции. Поэтому, например, гриб начинал управлять муравьем не через две-три недели после инфицирования, как природный вид, а уже на третий-четвертый день. Так что в случае утечки биоматериала в перспективе маячил кошмар. Но вариантов не было: брать это все в ручную кладь было нельзя.

В аэропорту во время прохождения контроля пришлось понервничать: проверяли долго и дотошно. Слава богу, все прошло хорошо. Леонид уже готов был спокойно вздохнуть, но когда по прибытии в Мюнхен он увидел свой чемодан, ему сделалось не по себе: тот был основательно помят. «Чертовы идиоты! — со злостью выругался про себя Леонид. — Прав был дядя Витя, когда сказал, что примерно 80 процентов человечества — это кретины»!

Пока он на такси добирался до места, то всю дорогу неотступно думал о том, целы ли биоконтейнер и эмиттер. Он чувствовал себя, как лещ на сковородке, и, естественно, первое, что он сделал, приехав в отель и оказавшись в своем номере, это открыл чемодан и проверил. Увы, его опасения подтвердились: контейнер был поврежден и утратил герметичность.

Он растерянно стоял над раскрытым чемоданом, пытаясь собраться с мыслями, как внезапно дверь номера широко распахнулась и в комнату ввалились двое вызывающе одетых разбитных девиц. Куртки на них были надеты на голое тело: они были расстегнуты, и в образовавшемся проеме были видны ложбинки между грудями.

Поскольку фрамуга окна была чуть приоткрыта, сразу же потянуло сквозняком. Боже, только этого нехватало!

— О! Сорри! — громогласно воскликнула одна из них с сильным акцентом. — Ит из нот ауер рум.

— Close thе door! — крикнул Леонид. — Immediately!

— Хм… Уот э руд бадди! — отреагировала девица и, выходя вместе с подружкой из номера, хлопнула дверью настолько сильно, что та не закрылась., а ударившись о дверную раму, открылась вновь. Мощным током воздуха распахнуло шторы.

«Ну все, — обреченно подумал Леонид, — теперь споры разнесет по всему отелю».

…Он сразу почувствовал: появился выход. Как это кстати! Ему было крайне неуютно и дискомфортно в этом узком замкнутом пространстве, в котором он был заключен. Ему нужно расти, развивать и распространять свой мицелий, формировать объемную трехмерную структуру. Необходимо питаться и размножаться: споры уже созрели, и им нужно внедряться в организм хозяина. Муравья? Ну нет! Муравьи — это пройденный этап. Есть хозяева получше. И вот, наконец-то! Зрелые споры покинули коробку, в которой он все это время находился, и вылетели на свободу. В добрый путь!

Поначалу Леонид был обескуражен и растерян: что делать теперь? Если бы «под рукой» была лаборатория, то, возможно, дело еще удалось бы как -то поправить. Пусть многое пришлось бы проделывать сначала, но можно было бы попробовать восстановить созданную им чистую культуру гриба и сохранить муравьев, после чего работать дальше. Но он в этом чертовом отеле! Запасного герметичного биоконтейнера у него не было, да и по-любому уже поздно махать руками — созревшие споры кордицепса уже проникли в окружающую среду, они уже здесь, в воздухе, в этом «Гостином дворе у белого лебедя» и могут инфицировать кого угодно. Ситуация вышла из-под контроля. Он не имел права перевозить живую биокультуру, он пошел на авантюру в надежде, что пронесет. Не пронесло. Получалось, что он преступник?

Ему стало страшно. Он обвел взглядом свой номер: споры, вероятно, уже покинули контейнер, а когда он открыл чемодан, они должны были разлететься по всей комнате. Хуже того: из-за этих чертовых дур, сквозняк вынес их в коридор. Споры одноклеточные, размером в сотые доли миллиметра, так что их можно увидеть только под микроскопом, и легкие, легче пыли, и потому не падающие на землю, а медленно оседающие, переносимые малейшим движением воздуха, не говоря уж о сквозняке. И ведь тут, в отеле, как успел заметить Леонид — везде гуляет ветер. Впереди вырисовывался ад. Что же делать?

Прежде всего нужно заняться собственной безопасностью — ведь он сам, по всей видимости, оказывался первой жертвой. К счастью, нельзя было сказать, что он совсем уж был к такому повороту неготов: на этот случай у него имелось кое-что. Поскольку, работая с грибом, он, несмотря на все меры безопасности, постоянно подвергался риску заражения, то разработал препарат, названный им «антимицином», который блокировал развитие кордицепса и в конечном счете убивал его. Леонид проверил, все ли в порядке с ампулами антимицина и с невыразимым облегчением убедился, что они целы и невредимы. Так, некогда рассиживаться! Надо действовать!

Первым делом он достал шприцы и быстро. профессиональными движениями извлек один из упаковки. Специальной пилкой надрезав горловину ампулы, он отбил ее головку и набрал содержимое в шприц. Сколько точно требовалось антимицина, Леонид не знал: опыты на людях и в частности, на себе, он не ставил. Поэтому точная доза не была определена, тем более, что она зависела еще и от того, сколько времени прошло с момента инфицирования. А как давно контейнер потерял герметичность и произошла утечка, он не знал. Доза была рассчитана чисто теоретически. К тому же, антимицин, скорей всего, не был безвреден. Естественно, препарат не тестировался, и у него, вполне вероятно, могли быть серьезные побочные действия. Леонид, правда, консультировался у медиков, но, разумеется, не раскрывая перед ними карт. Ох уж эта секретность! Но она была необходима: не дай боже, кто-то окажется в курсе его работ! Моментально обворуют, присвоят себе! Леонид знал такие случаи. Поэтому приходилось все делать на свой страх и риск. Ну, что же, придется ставить эксперимент на себе. И он ввел себе пока что половинную дозу, решив в дальнейшем отслеживать свое состояние. И в самом деле! Надо браться за дело по-серьезному: заварил кашу, так нужно ее расхлебать. Ученый он или нет?! А получится ли, об этом пока лучше не думать.

Он быстро упаковал поврежденный биоконтейнер в специальный лабораторный полиэтиленовый пакет и положил его в холодильник мини-бара. При такой температуре споры кордицепса теряли активность. Увы, Леонид понятия не имел, какое количество спор уже проникло наружу. Но, скорее всего, немало. Природа позаботилась обо всем: поскольку большинство спор погибает без толку, и лишь считанные проценты находят хозяина и закрепляются в нем, в спорангиях гриба созревают до 40 миллиардов спор! Он осмотрелся: вот тут, в воздухе этот ужас. Невидимый и оттого еще более страшный. Правда гриб теперь не убийца, а симбионт, но это слабо утешало: работа была не завершена, многое оставалось недоделанным и неясным. Как поведет себя кордицепс в человеческом организме, было неизвестно. Удастся ли его контролировать, или же он не подчинится командам и взбесится, как это уже было однажды, когда погибла та крыса… Леонид вспомнил сон, который видел в самолете. Нет, об этом не надо вспоминать! Нужно обдумать, что делать для того, чтобы взять ситуацию под контроль и восстановить управление.

Леонид погрузился в размышления. Он всегда так поступал в критических ситуациях — этому его научил дядя Витя.

— Что бы ни случилось, ни в коем случае нельзя поддаваться панике, — говорил он. — Этим ты погубишь все. Надо держать себя в руках. Настоящий ученый должен уметь сохранять хладнокровие даже в самых неблагоприятных обстоятельствах. В научной работе всякое бывает. Возможно, что в некий момент ты перестанешь управлять ситуацией. И если ты скажешь себе: «Все пошло прахом!», то так оно и произойдет.

— Но ведь такое может случиться, — возразил Леонид.

— Не может, а непременно произойдет — раньше или позже. В науке нет легких путей. И однажды дело примет такой оборот, что все покажется тебе потерянным. И вот тут-то ты должен успокоиться.

— Как же тут успокоишься? — усомнился Леонид.

— А очень просто: раз все потеряно, нечего больше терять! А раз нечего терять, то не о чем и тревожиться! Пока у тебя еще есть что-то, то можно беспокоиться, поскольку боишься это утратить. А так — нет больше давящего груза тревоги, и уже не надо осторожничать. Напротив — нужно использовать ситуацию на все сто процентов! Был такой французский военачальник — маршал Фош. Слыхал?

— Это в Первую мировую войну?

— Да, именно.

— Что-то слышал.

— И то хорошо, — заметил дядя Витя не без сарказма. — Так вот: во время так называемой первой битвы на Марне он, будучи командующим 9 армией, передал такое сообщение: «Мой центр сдает, мой правый фланг отступает. Превосходно! Я атакую»!

— Н-да…

— Тут важно понять, что он был абсолютно прав! Когда у тебя численное и материальное превосходство над противником, когда ты наступаешь, то, как это ни парадоксально, тебе сложнее и в каком-то смысле хуже.

— Это как же? — удивился Леонид.

— А так: в этом случае все, и ты сам в том числе, ждут от тебя победы, или уж, по крайней мере, каких-то существенных достижений, и ты должен этому соответствовать. Если при таких обстоятельствах ты не добьешься успеха, то этому не будет извинения, да ты и сам себе этого не простишь. И все это на тебя давит, вызывает стресс и нередко мешает принять правильные решения. Ты меня понимаешь?

— Да, я понял.

— А когда нечего терять, тогда ты не связан более по рукам и ногам этой необходимостью соответствовать ожиданиям и можешь действовать свободно. Это ни в коем разе не означает «бездумно». Боже упаси! Нужно как раз хорошенько все обдумать, но спокойно, отбросив не осторожность, а осторожничанье. И если ты поведешь себя именно так, то у тебя будут все шансы достичь успеха, несмотря ни на что.

Дядя Витя затянулся сигаретой и задумчиво усмехнулся чему-то.

— Чему вы улыбаетесь, Виктор Андреевич? — спросил Леонид.

— Да все тому же — парадоксам науки. Впрочем, для нее парадоксальность — это норма, в отличие от обыденной жизни. В повседневном обиходе если ты что-то потерял, то, как правило, это потеря, и только. В науке же неприятность нередко оборачивается находкой и даже может вести к открытию, порой эпохальному… Ты знаешь, конечно, кто такой был Анри Беккерель?

— Да, это французский физик. Он получил Нобелевскую премию за то, что открыл радиоактивность.

— Верно. Но как он ее открыл — вот что интересно!

— Кажется, это произошло случайно. Так часто бывает.

— Бывает, — согласился дядя Витя, — но через случайности проявляют себя закономерности. Потому что происходят эти случаи с теми, кто упорно проводит исследования. Однако тут была не просто случайность, а более того: одно из важнейших открытий в истории физики поджидало ученого там, где произошла досаднейшая неприятность.

— Это каким же образом?

— А вот послушай. Беккерель планировал изучение флуоресценции солей урана — в развитие работ своего немецкого коллеги Конрада Рентгена. И вот он, как говорится, без всякой задней мысли завернул соль урана, уранилсульфат калия, в непрозрачный материал вместе с фотопластинками и положил в сейф. А наутро, придя в лабораторию, он обнаружил… Как думаешь, что?

— То, что фотопластинки оказались засвечены, так?

— Да, именно — засвечены неким излучением, исходившим от соли урана, но которое не нужно было возбуждать, подобно флуоресценции, подводя энергию извне. Излучал уран — сам, естественным образом. Так было совершено эпохальное открытие — была обнаружена радиоактивность. Фотопластинки, конечно, испорчены. Но в активе оказалось куда больше, не правда ли? Вот такой поучительный парадокс…

Вспоминая сейчас этот разговор, Леонид понял, что это в самый раз «ложится» в нынешнюю ситуацию. Да, произошла неприятность, большая и чреватая серьезными последствиями. Но это не значит, что ничего нельзя сделать — напротив, нужно наметить ближайшие действия. Во-первых, эксперимент, собственно, уже начался, сам по себе, в силу драматического стечения обстоятельств. И теперь, для того, чтобы овладеть ситуацией, придется к нему подключаться. Необходимо срочно, задним числом, разработать план его проведения.

Леонид проверил эмиттер — слава богу, он невредим. Так что за работу! Дальнейшая утечка прекращена и сейчас, прежде всего, надо вычислить тех, кто окажется инфицированным. Он принял решение во время сегодняшнего ужина понаблюдать за постояльцами отеля, в особенности соседями по столу: факт инфицирования должен проявиться, прежде всего, в поведении. Как именно? «Надо вспомнить все, что касается моих наблюдений за крысами, а главным образом за Барсиком, поднять все файлы с лабораторными записями» — подумал Леонид.

Во-вторых, нужно включить эмиттер и попытаться через него дать команды, а затем посмотреть, кто на них среагирует. Этим людям нужно будет ввести антимицин. Но каким образом? Чем это мотивировать? И потом, это можно будет сделать лишь через три-четыре дня, когда гриб начнет управлять хозяином, а пока остается только одно — ждать. И еще важнейший вопрос: как это сделать, не подставляя себя? Может, попробовать заручиться помощью здешнего врача — доктора Эбербаха? Надо подумать.

Время шло, но Гюнтер так и не приехал, а только позвонил на мобильный Леонида, справившись о том, все ли у него благополучно и как он устроился в отеле, под конец обещав приехать через день. Разговор этот оставил в душе неприятное чувство и вызвал тревогу: он был каким-то скомканным, торопливым, словно Гюнтер просто неохотно отбывал номер. В ресторане Леонид чувствовал себя нервозно, ему было не по себе, и он подумал, что, вероятно, производит странное впечатление. Во всяком случае, компания русских, сидевшая за столом у противоположной стены, как-то косилась на него, а находившаяся среди них молодая женщина смотрела на него с явной неприязнью. Может быть, это из-за его одежды — он презирал моду, считая себя выше этого. «Тратить время на всякую туфту ученому некогда, — считал он. — У него заботы поважнее». Поэтому он со шмотками никогда не заморачивался и наверняка резко выделялся на фоне своих соседей по столу. Все они были одеты подчеркнуто формально — пожалуй, чересчур, и вообще они Леониду не понравились своей сугубой серьезностью и неразговорчивостью. Он продолжал свои наблюдения за постояльцами, но ничего особенного пока что не замечал. Поэтому он решил сегодня вечером пустить в дело эмиттер. «Кое-кому, — подумал он, — не помешало бы подкорректировать поведение, особенно этим сумасшедшим полуголым бабам»!

А пока он решил отдохнуть и расслабиться, и поэтому, когда объявили об экскурсии в замок, стоимость которой была включена в заказ, сделанный для него Гюнтером, он сразу же на нее записался. «Нужно отвлечься», — сказал он себе.

Глава 5
Красавица и чудовище

В отличие от полураздетых амазонок из «Лиги полной свободы», Вика, слава богу, была одета, причем, совершенно без притензий: джинсы, белая блузка и джинсовая куртка. Никаких изысков не было в ее прическе или гардеробе, ничего экстравагантного или вызывающего не присутствовало в ее поведении. И она во всем этом не нуждалась!

Ей просто незачем было пытаться выделиться за счет одежды или поведения: она добивалась всеобщего пристального внимания, не прилагая к этому никаких усилий. На фоне оголтелых феминисток с их свободой от приличий, Вика выглядела, как Белоснежка среди гномов. Ей бюстгальтер не мешал, ей вообще ничто не могло бы помешать оказывать на сильный пол поистине убойное воздействие.

Аня наблюдала за реакцией присутствующих, и ее поразило ее единодушие: все мужчины, совершенно независимо от возраста, национальности и всего прочего, смотрели на Вику, буквально не отводя глаз, и в этих взглядах было одно и то же: желание. Молчаливая и индифферентная компания за столом «Летучий голландец», которая никак не отреагировала на появление полуголых девиц и, похоже, не моргнула бы глазом, если бы в ресторан вошел сам король Баварии Людвиг II собственной персоной, на этот раз смотрела на девушку с большим интересом.

— Вот, — растерянно произнес Миша, — решил взять ее с собой, пришлось заплатить — я-то тут по работе, и мне оплачивает газета…

Аня уже поняла, что Мишины финансовые возможности весьма скромны, и для него это была немалая сумма.

— Хотел, чтобы она побыла при мне, — продолжал Миша. — Ей сдавать абитур, а у нее — постоянно какие-то амурные дела. Привез сюда, и вот… «Что за комиссия, Создатель, быть взрослой дочери отцом»! — процитировал он.

— Горобец обратил на нее внимание, — констатировала Инна.

— На нее все обращают внимание, — сказал Миша, — я уже привык. Но этот павлин в нее страстно влюбился.

— Папа, ты опять за свое, — подходя к столу, произнесла Вика, которая, очевидно, услышала последнюю реплику, — Почему павлин? Он нормальный.

Она приветственно помахала рукой Горобцу, сидевшему наискосок от их стола и неотрывно смотревшему на нее.

— Нормальный… мультимиллионер, — проворчал Миша.

— Ну, допустим, и что? Ему уже и влюбиться нельзя? У него, между прочим, серьезные намерения. По-твоему, лучше какой-нибудь нищий неудачник?

— Это ты про кого?

— Да ни про кого!

— Он старше тебя на двадцать пять лет!

— На двадцать семь, — поправила Вика, — и что в этом плохого? Зрелый, состоявшийся мужчина, а не двадцатилетний сопляк.

— А тебе самой-то сколько?

— Женщина — другое дело. И вообще, хватит это обсуждать! Ты ставишь нас в неловкое положение. Приятного аппетита! — добавила она, обращаясь она ко всем.

— Спасибо, — отозвалась Инна.

— С Инной мы уже знакомы — она приехала вчера. А вы, значит, Анна и Максим?

— Да, — ответила Аня и протянула руку, — будем знакомы.

— Очень приятно. Вика.

— Макс, просто Макс.

— Рада познакомиться с просто Максом, — ответила Вика и обворожительно улыбнулась.

Во второй половине дня должна была состояться экскурсия в замок Нойшванштайн, и Аня с Максом, само собой разумеется, записались на нее: Аня давно уже мечтала посмотреть этот прославленный шедевр мировой архитектуры, и такая возможность была одной из главных причин того, что она так обрадовалась купленному Максом туру. И сейчас, когда было объявлено, что поездка в замок намечена на сегодня, она восприняла это с тем бóльшим энтузиазмом, что это позволяло переключиться на что-то позитивное и рассеять напряжение, которое она почему-то испытывала. Поскольку до экскурсии оставался еще целый час, они решили пока немного отдохнуть у себя в номере: полежать минут сорок пять и, может быть, подремать. На случай, если всерьез заснут, они поставили будильник.

Однако, несмотря на прогулку по свежему воздуху и плотному обеду, обоим не спалось.

— Что, — спросила Аня, — эмоционально пресытился?

— Похоже, да.

— Все не можешь отойти от этого коллективного стриптиза? Перевозбудился?

— Ну, я же не Буратино! — отозвался Макс. — Что тут поделаешь, если я сделан не из осинового полена? Физиология, понимаешь, гормоны. Я где-то прочитал, что «человек — это ходячая фабрика гормонов», и они обусловливают наше поведение. И что это не зависит от нашего желания, и ничего тут не изменишь.

— Фабрика, говоришь, ну-ну… Бедные мужчины, какая же у вас тяжкая жизнь! Ничего-то от вас не зависит. А может, все-таки, что-то зависит?

— Ты о чем? Уж не ревнуешь ли ты меня к этим девкам из Лиги? Это просто была чисто физиологическая реакция, вот и все.

— А Вика? Тоже гормоны?

— А что Вика? Что было не так?

— Ты весь растаял и потек, вот что. Так любезничал, изощрялся.

— А что, по-твоему, я должен был делать? Обхамить ее? Послать куда подальше?

— Вот именно, куда подальше…

— Анюша, — Макс приобнял Аню и привлек к себе, — выбрось все это из головы. Я люблю тебя, неужели ты уже готова в этом усомниться? А Вика… Да, она красивая…

— И только? — перебила Аня.

— Она чужая. Хотя и привлекательная. Так что же, испытывать ревность из-за этого? Как все эти бабы?

— Какие бабы?

— Там, в ресторане. При виде того, как их мужья глазели на Вику, они ее прямо готовы были задушить, и так и сделали бы, если б могли.

— С чего ты решил?

— Они так смотрели на нее… Мне просто страшно сделалось, честное слово. Но ты ведь не такая — ты умная, чистая. Помнишь, как Серж сказал, что в тебе нет зла. Неужели он ошибся?

Аня ничего не ответила, но молча прижалась к Максу и положила голову ему на плечо.

— Не может такого быть! — продолжил он. — Я знаю, ты не такая, как все, ты — особенная. Не надо ревновать: мы любим друг друга, и у нас медовый месяц, если ты еще не забыла.

Аня призналась себе, что попусту устроила Максу сцену.

— Прости, Макс, — мягко произнесла она, поняв, что сбрасывала на него свой негатив. — Прости. Ты прав. На самом деле я чувствую себя еще и не в своей тарелке из-за того мужика в свитере, помнишь? Именно поэтому я раздражена.

— А что с ним не так?

— Не знаю, — смутилась Аня, так как сама не понимала, что именно вызывает у нее беспокойство. — Что-то в его внешности и поведении неестественно.

Макс задумался, припоминая этого типа, но не находил в нем ничего особенного. Впрочем, он на него вообще почти не обращал внимания — там, в ресторане, были более интересные объекты для наблюдения. Но теперь он решил во время ужина получше присмотреться к нему.

— Ладно, Макс, — произнесла Аня, — все это пустое. Давай просто тихо полежим полчаса.

— Угу.

Аня поуютнее устроилась на плече Макса и закрыла глаза. Ей почему-то стало вдруг удивительно тепло и комфортно.

Она даже не заметила, как они с Максом оказались в объятиях друг друга, и как их губы словно сами собой сошлись и сомкнулись. Аня уже не думала о типе в свитере и его странных соседях по столу — все это моментально вылетело у нее из головы. Она не размышляла более ни о чем, а просто отдалась своему чувству — ее душу затопила любовь, благодарность и нежность.

Никогда еще прежде все не было так полно и эмоционально насыщенно, и в то же время так гармонично, как в этот раз, и тут она, наконец-то, по-настоящему поняла, что значит «медовый месяц».

Нет, это не была страсть, а именно любовь — не та, что на одну ночь, а та, что на всю жизнь.

Во второй половине дня на землю упал туман, ярко-белый и слоистый, похожий на облака, но Нойшванштайн, сооруженный на головокружительно высокой отвесной скале, был расположен выше этой дымки, и оттого казался вознесшимся на небеса. Многобашенный белый замок парил в вышине, как будто оторвавшись от земли. К этому добавлялись еще и удивительные световые эффекты: воздух был насыщен взвесью мелких капелек воды, и свет играл в этих крохотных призмочках, преломлялся, разлагался на радужные цвета. Из-за этого замок, подобный броши из слоновой кости в оправе из темных елей, выглядел словно мираж.

— Потрясающе! — воскликнула Аня. — Правда? Макс! Ты меня слышишь?

— Да, Анюша, я слышу.

— Какое поразительное зрелище! Я такого еще не видела никогда.

— Именно. И я тоже. Особенно вокруг.

— Тебя что-то смущает?

— Как тебе сказать? Этот туман, тот, что внизу…

— Что с ним?

— Он какой-то странный.

— В смысле?

— Аномальный, я бы сказал.

— О чем ты? Я не понимаю.

— Вот и я тоже поначалу не понял, в чем дело, а просто почувствовал, что что-то не так. И я думал об этом, и вот сейчас, наконец, до меня дошло.

— Что?

— Сейчас попробую объснить. Понимаешь, туман у поверхности земли довольно густой, и, по идее, он должен бы рассеивать солнечный свет, то есть, отражать его во множестве разных, произвольных направлений, и как следствие, ослаблять его. Это понятно?

— Ну, в общем да.

— Так вот, мы должны бы все кругом видеть в рассеянном свете, неярко и, главное, размыто. Короче, как в тумане, извиняюсь за каламбур — усмехнулся Макс. — В частности, солнце должно быть видно нечетко, как сквозь слой воды, к тому же, оно должно быть слегка красноватым из-за потерь излучения на рассеяние.

— Но оно никакое не красноватое.

— Вот-вот, о том и речь. И яркое, не размытое. Словно никакого тумана и нет.

— Но он есть: смотри, какие красивые эффекты!

— Да, все верно. И потому это — очень необычный туман: он и есть, и его нет.

— Это чем-то грозит?

— Нет, почему? Просто странно. И вообще, все выглядит как компьютерные эффекты при постановке какой-нибудь сказки, или фэнтези.

— Это, наверное, оттого что замок и в самом деле выглядит как сказочный.

— Да. Такое впечатление, что он нарисованный. Как театральная декорация.

— Знаешь, ты попал в «десятку»!

— В смысле?

— Так и есть: его именно нарисовал художник.

— Это как же?

— А вот так. Архитекторы Людвига Второго ориентировались на акварельные эскизы театрального художника Кристиана Янка. Ну, и на фантазию самого Людвига. Это была реализация его детских и юношеских грез, его одержимости Средневековьем, которое он представлял себе по рыцарским романам. Он задумал построить на месте руин прежнего замка — Фордерхоэншвангау, новый, как он писал Вагнеру, «в стиле настоящих старонемецких укрепленных замков» и назвать его Нойшванштайн, потому что сам он отождествлял себя с Лоэнгрином — рыцарем Белого лебедя. К тому же…

— Что остановилась? Все слушают тебя очень внимательно.

Аня осмотрелась.

Они сделали краткую остановку в виду замка, с тем чтобы экскурсанты могли увидеть его с расстояния. Отсюда открывался очень эффектный вид на него, и участники поездки вышли из автобуса. Все русскоговорящие гости отеля «У белого лебедя» окружили Аню.

Почти все были здесь. Миша не поехал, так как уже бывал тут, и потому что ему якобы не хотелось мешать, этому, как он выразился о Горобце, «вышедшему в тираж Ромео». «Довольно с меня уже и бара» — проворчал он. Тип в свитере, однако, поехал, также как вся компания за его столом и немецкие пары.

Вика и ее кавалер стояли в обнимку. Заметно было, что она испытывала некоторую неловкость, но Горобец, похоже, был счастлив и смотрел на нее влюбленными глазами.

— На этот раз я помолчу, — ответила Аня. — Пусть говорит экскурсовод. А то ему, бедному, уже и рассказывать будет нечего.

— Если бы я знал, что у нас имеется русскоговорящий гид, я бы с удовольствием оплатил вашу работу, — произнес на это Горобец. — А так вы, конечно, правы: пусть работает тот, кому за это платят. Правильно, Вика?

— Да, Юрий.

Вика натянуто улыбнулась, не отрывая взгляда от Нойшванштайна.

— Ты так загадочно смотришь на замок, — полушутя заметила Инна.

— Он какой-то… — попыталась описать свое впечатление Вика, но почему-то запнулась.

— Какой?

— Какой-то… потусторонний…

Экскурсия началась в Зале певцов. Такое название казалось Ане неудачным. В самом деле, когда мы говорим «певец», то широкая публика сразу представляет себе типа с микрофоном, скачущего по сцене. У некоторых, вероятно, это, скореее, вызовет ассоциацию с оперой или с исполнением романсов. Но ни то, ни другое тут совершенно ни при чем. Речь здесь идет о миннезингерах — средневековых поэтах и певцах, исполнявших под цитру эпические и героические поэмы и саги рыцарского круга. И здесь, в зале, все стены были расписаны фресками на сюжеты, почерпнутые из легенд о Парсифале, его сыне Лоэнгрине, Священном Граале и рыцарях Круглого стола короля Артура.

Экскурсовод, однако, начал с финансовых вопросов.

— При сооружении замка Нойшванштайн, — рассказывал гид, — смета, и без того немалая, постоянно превышалась, как, впрочем, и почти всегда у Людвига II. Меценатство юного короля в отношении Вагнера, потворство экстравагантным вкусам и запросам композитора, все более пышные костюмные постановки его оперных драм, но в первую очередь, конечно, строительные проекты обходились безмерно дорого и ложились на баварскую казну тяжелым бременем. Дело очень скоро дошло до того, что правительство Баварии потребовало от Людвига II выдворить Вагнера за пределы королевства, так как страна оказалась стоящей на пороге бакротства. Одним из самых дорогих проектов был замок Нойшванштайн, и в особенности это касается Зала певцов. Посмотрите вверх: высокий кессонный деревянный потолок обильно декорирован символическими изображениями.

— По-моему, это знаки Зодиака, — вставил кто-то из экскурсантов.

— Совершенно верно. Как повсюду в замке, так и тут буквально каждый квадратный сантиметр горизонтальных или вертикальных поверхностей украшен исторически мотивированными изображениями. В целом, зал оформлен в романском стиле, но присутствуют также византийские и кельтские мотивы. Обратите также внимание на светильники. В центре зала с потолка свисают четыре большие люстры. Вместе с канделябрами, стоящими на полу вдоль стен, здесь в общей сложности шестьсот свечей, что, конечно, обеспечивало более чем достаточную освещенность, и к тому же давало тепло, о чем тоже следует помнить.

— Но ведь в замке есть отопление? — задал вопрос Горобец. — Неужели он отапливался свечами?

— Разумеется, нет. Людвиг II позаботился о том, чтобы замок отвечал требованиям конца XIX века, в том числе имелось центральное отопление и водопровод. На каждом этаже были краны, а на кухне — с горячей и холодной водой. В туалетах с самого начала была система слива. Прислугу Людвиг вызывал при помощи электрической сигнализации, и на всех этажах были установлены телефоны.

— А что за человек был Людвиг II? — спросила Инна.

— Это хороший вопрос, потому что личность короля глубоко повлияла на все его сооружения и определила их особенности. Надо сказать, что многие представители рода Виттельсбахов, правивших Баварией с ХII до ХХ века, отличались вкусом к архитектурным проектам, но для Людвига II это стало настоящим наваждением. Он рос одиноким ребенком, и к тому моменту, когда он в 1864 году, после смерти отца, Максимилиана II, в возрасте 18 лет стал королем, он сформировался как интроверт.

— То есть, человек, погруженный в себя, так?

— Да, правильно. Он оказался оторванным от реалий политической жизни в Германии и Европе и от социального прогресса. Он вырос в замке Хоэншвангау, окруженный архитектурой и декором, свидетельствовавшим о золотом веке рыцарства. В особенности же замок его детства ассоциировался в его сознании с легендами и рыцарской литературой. «Лоэнгрин» Рихарда Вагнера стал первой оперой, которую он увидел и услышал в жизни. Это произошло, когда он был еще подростком, в 1861 году. Эффект, который эта музыкальная драма произвела на юного и впечатлительного Людвига, был ошеломляющим: пятнадцатилетний принц влюбился в театр. И потому нет ничего удивительного в том, что, первое, что он сделал, став королем, это пригласил Вагнера к своему двору, в Мюнхен. И Нойшванштайн стал материальным воплощением идей и тем Вагнеровских опер: «Лоэнгрина», «Тангейзера» и других.

— Людвиг II действительно сошел с ума? Или это выдумки?

— В 1886 году он был официально объявлен душевнобольным. Насколько это отвечало реальному положению вещей, с уверенностью сказать невозможно. Вполне может быть, что с точки зрения современной психиатрии, он, несмотря на всю свою экстравагантность, не был болен. В наши дни и люди, позволяющие себе куда более безумные капризы, как правило, не считаются умалишенными. Но, людям того времени, человек, который в конце XIX века, в подражение Людовику ХIV, сооружает дворцы и замки с колоннами из порфира и лазурита, дымоходами и канделябрами из мейсенского фарфора, не мог представляться вполне вменяемым.

— То есть, на самом деле, он мог быть клинически здоров?

— Вполне возможно.

— Его просто отделили от казны, — заявил Горобец, — чтобы самим запустить в нее руки. Объявили сумасшедшим, а потом убили. Ведь его смерть была насильственной, не так ли?

— Обстоятельства его смерти неясны и действительно допускают такое предположение и даже делают его весьма вероятным. На следующий день после приезда Людвига в замок Берг, где ему предписывалось впредь проживать, его тело было обнаружено, вместе с телом его личного врача, плавающим в озере.

— Это вряд ли самоубийство. И уж определенно не несчастный случай.

— Боюсь, — ответил гид, — что мы никогда точно не узнаем, что произошло на самом деле.

— А это правда, — спросил Макс, — что в подвалах замка в конце Второй мировой войны хранилось золото Рейхсбанка, которое потом исчезло в неизвестном направлении.?

Гид усмехнулся.

— Честно говоря, — сказал он, — я давно не работал с такими хорошо информированными экскурсантами. К сожалению, ясного ответа на этот вопрос у меня нет. Хранилось ли тут золото? Точные, документально подтвержденные сведения на этот счет отсутствуют, так что я могу лишь высказать свое личное мнение.

— И что вы думаете?

— Я полагаю, что это — не более чем легенда. Подобное сообщалось не только о Нойшванштайне, но и о ряде других мест.

— Я уверен, господин Кудинов, что, по крайней мере, само золото — не легенда, — заявил Горобец, обращаясь к Максу. — Может быть, оно хранилось и не здесь; я лично допускаю, что оно хранилось в нескольких местах. Но оно было, не сомневайтесь. И направление, в котором оно исчезло, думаю, не трудно угадать.

— И куда же?

— Оно уплыло за океан, — уверенно ответил Горобец.

Вика с восхищением посмотрела на своего кавалера.

— Прямо сказка «Красавица и чудовище», — шепнула Аня Максу, когда они отошли на некоторое удаление от группы. — Ты только взгляни на нее.

— На кого? — так же шепотом спросил он.

— На прекрасную Викторию, разумеется. Она смотрит на Горобца, как на небожителя. Я не удивлюсь, если она к нему обращается по имени-отчеству.

— Это вряд ли, — заметил в ответ Макс. — Сама знаешь, у нас тут отчества не в ходу. И вообще, что ты наезжаешь на девчонку? Ну, двадцать семь лет разницы в возрасте, ну и что? Разве возраст — это главное?

— Положим, возраст немаловажен, скажешь нет? Восемнадцать и сорок пять — это все же многовато.

— Ну, сорок пять, и что с того? Что он, уже ни на что не годен? Он далеко не старый. «Любви все возрасты покорны», разве не так? И потом, ты ведь знаешь: если красавица поцелует чудовище, то оно может превратиться в прекрасного принца.

Аня ответила лишь через несколько минут.

— Ты прав, Макс, — сказала она, вздохнув. — Зря я к ним цепляюсь. Но я чувствую почему-то растущее раздражение.

— Отчего? Ты влюбилась в Горобца? — пошутил он.

— Фууу! — поморщилась Аня. — У тебя и шуточки. Отчего? Если б я знала! Что-то такое в атмосфере…

— Что?

Аня пожала плечами.

— А ты как думаешь насчет золота? — вместо ответа спросила она. — Ты согласен, что оно уплыло за океан?

— Наверное, — немного подумав, ответил Макс. — Куда еще?

После того как экскурсия закончилась, ее участникам было предоставлено полчаса для самостоятельного времяпровождения, и большинство отправилось в магазин или в кафетерий, но Аня с Максом, воспользовались этой возможностью для более тщательного осмотра замка. Сначала они зашли в спальню, оформленную в неоготическом стиле. Фрески на стенах тут были посвящены легенде о Тристане и Изольде, о которой повествовали также скульптурные украшения кафельной печи. Материалы, как и в других помещениях, были использованы самые что ни на есть дорогие: занавеси — из вышитого шелка, резная мебель — исключительно из дуба.

Вслед за этим Аня и Макс зашли в примыкающую маленькую гардеробную и начали ее осматривать, когда внезапно услышали голоса, доносившиеся из спальни, из которой они только что вышли. Вначале Аня хотела обнаружить себя, произнеся что-нибудь, и тем самым не оказаться, пускай невольно, в роли подслушивающего. Но беседа, шедшая на английском языке, почти сразу же приобрела настолько интересный оборот, что Аня, выразительно посмотрев на Макса, приложила палец к губам — Макс кивнул.

Разговаривали двое мужчин: один, слегка хрипловатый глубокий бас, говорил уверенно и веско, второй, высокий баритон, был, похоже, чем-то напуган, поскольку его голос ощутимо подрагивал, и в нем то и дело проскальзывали истеричные нотки.

— Вот что: господин Эпп не приедет, — произнес бас, — я вместо него.

— Вы его ассистент? — с сомнением спросил баритон. — Он ни разу о вас не упомянул. Вы генетик?

— У меня есть высшее образование по биологии, и я отслеживаю перспективные исследования и новейшие разработки. Я разберусь, можете не беспокоиться.

— Я беспокоюсь совсем не из-за этого. Я не понимаю, кто вы. Вы не ученый?

— Нет. Я больше по административной части.

— Что это значит?

— Теперь я буду вашим куратором, это понятно?

— Куратором?

— Именно. Следовательно, мне нужны ответы на некоторые важные вопросы.

— Но господин Эпп предложил мне совместную работу в своей лаборатории, а также публикацию…

— Перестаньте вести себя, как ребенок!

— Но почему я должен…, — запинаясь, произнес баритон. — Я имел в виду совсем другое…

— Да, я знаю, — перебил бас. — Вы имели в виду Нобелевскую премию, не так ли? Должен вас огорчить: шведский король не будет 10 декабря пожимать вам руку в Стокгольме.

— Но как же…

— Я пошутил. Но боюсь, что на данный момент у вас нет выбора. Перейдем к вашим бесценным муравьям, o’кей?

— Но это — долгий разговор, и тут…

— Разумеется, не здесь и не сейчас. Встретимся в вашем номере сегодня в 23.00 и поговорим по существу.

— Вы разговариваете со мной совершенно недопустимым тоном! — почти срываясь, произнес баритон.

Последовала короткая пауза — очевидно, бас раздумывал над сказанным.

— Не надо так нервничать, — мягче сказал бас, вероятно, сочтя, что несколко перегнул палку. — Я, сообщу господину Эппу, и он приедет сюда завтра или послезавтра. А пока все. Хочу только попросить вас не делать резких телодвижений. Я уверен, что мы найдем приемлемый компромисс.

За этими словами последовал звук удаляющихся быстрых шагов, а затем — тишина. Аня встревоженно взглянула в глаза Максу. «Что сейчас делает баритон? Кто он? И кто такой бас»?: эти вопросы занимали Аню в данный момент. «А главное, что делать теперь»? «Ждем, пока он уйдет,» — спокойным жестом показал Макс.

Глава 6

ИНТЕРЕСНОЕ КИНО

— Да, дела, — произнес Макс после того, как они вновь остались одни и вышли из гардеробной назад в спальню. — Тут только криминала всякого недоставало.

— Ты думаешь, это что-то противозаконное? — спросила Аня.

— Не знаю, — ответил Макс. — Странно вообще как-то.

— Что именно?

— Выглядело это как вербовка.

— Тот, кто говорил басом, его шантажировал. Он сказал: «У вас нет выбора». Они его чем-то держат.

— Выходит, так. Похоже, что баритон — ученый. Очевидно, биолог. Они говорили о «биологических исследованиях». Возможно, энтомолог. Помнишь, бас упомянул о муравьях?

— А! «Перейдем к вашим бесценным муравьям». Это?

— Ну да. Он еще сказал о Нобелевской премии, что, мол, вам ее не видать. И кстати, назвал дату: 10 декабря. С чего бы?

— Потому что вручение Нобелевской премии и Нобелевский банкет проходят ежегодно именно в эту дату.

— Банкет? Неплохо. Его устраивают в королевском дворце?

— Нет — в ратуше Стокгольма.

— А почему десятого декабря?

— Потому что это годовщина смерти Альфреда Нобеля.

— Понятно.

Макс неуверенно потер нос.

— Меня лично весьма интересует, — сказал он затем, — причем тут муравьи.

— Почему?

— Потому что непонятно! Кому и на что сдались муравьи? Как ты думаешь, что из них можно извлечь?

— Понятия не имею. По-моему, ничего такого…

— Вот именно, «такого». Какого?

— Ну, такого, что могло бы заинтересовать криминал.

— Может, это и не криминал.

— А что тогда? Может быть, под муравьями подразумевается что-нибудь другое?

Макс молчал, задумчиво глядя в никуда.

— Понимаешь, мне не дает покоя слово «куратор».

— Ах, да. Верно. Бас сказал: «Теперь вашим куратором буду я».

— Ты понимаешь, кто такой куратор?

— Ну, в университете…

— Университет тут ни при чем. Кураторы, они разные бывают.

— Ты имеешь в виду… — начала Аня, но в этот момент послышались голоса, а сразу затем в спальню Людвига II вошли Инна и Вика, и Аня замолчала.

Вика что-то взволнованно рассказывала Инне. Глаза ее были широко раскрыты, а на щеках играл румянец возбуждения. Увидев Аню и Макса, она тоже резко прервала свой рассказ.

— А, это вы, — произнесла она. — Вот вы где! А мы с Инной решили кое-что еще посмотреть.

— Мы тут немножко пощебетали, — мягко улыбнувшись, сказала Инна, — между нами, девочками.

— А это спальня, да? — спросила Вика.

— Да, — ответила Аня.

— Какая прелесть! — воскликнула Вика. — Ой, а что там?!

Она показала на дверной проем.

— Там гардеробная.

— Как интересно! Зайдем туда? — обратилась она к Инне.

— Давай, — согласилась та.

На площадке лестницы, где уже собралась бóльшая часть группы, обращал на себя внимание Горобец, который нетерпеливо осматривался вокруг. Заметив Аню и Макса, он подошел к ним.

— Анна, — заговорил он, — вы не видели Викторию?

«Надо же! — подумала Аня. — „Виктория“! Какая изысканность! Он бы ее еще Викторией Михайловной назвал».

— Видела, — ответила она, — в спальне.

— В какой спальне?! — нервно спросил Горобец.

— В спальне Людвига Второго, — успокоила его Аня. — Вместе с Инной.

— С Инной?

— Да, с Инной Шатц.

Горобец заметно успокоился.

— Подружки, прямо не разлей вода, — ворчливо заметил он. — Несмотря на такую разницу в возрасте.

«Уж кто бы говорил о разнице в возрасте», — подумала Аня.

— Когда только они успели спеться, эти кошки? — добавил он.

— Кошки? — удивилась Аня.

— Вот именно. «Мягкие лапки… а в лапках — цап-царапки»!

— Похоже, что прекрасная Виктория цапнула своего великовозрастного воздыхателя, — вполголоса прокомментировала Аня Максу, когда они спустились на лифте в вестибюль.

Когда они покинули замок и вышли на улицу, уже начинался закат. В горах солнце заходит раньше, чем в «полях широких» или на море, где линия горизонта открыта и ничем не загромождена. Собственно, самого солнца уже не было видно, а лучи его подсвечивали небо и облака каким-то нездешним красноватым светом.

— Видишь, — воскликнула Аня, — солнце садится в облака. Это к плохой погоде.

— Да-да, я знаю.

— Надо посмотреть прогноз.

— Посмотри.

Аня достала из сумочки свой телефон.

— Ну, вот, — сказала она через две минуты, — нашла.

— Что именно?

— Сводку погоды…

— Где?

— В районе Фюссена.

— Понятно. И что пишут?

— Температура в настоящий момент — минус два, влажность — шестьдесят процентов. Облачность сгущается…

— Это мы и сами видим. А что обещают?

— Так, прогноз… Ожидается повышение температуры, осадки в виде мокрого снега. В общем все, как обычно.

— Это внизу, в долинах. А что в горах?

— В Баварских и Альгойских Альпах минус пять-семь, но тоже ожидается повышение. Давление…

Аня не закончила фразу и продолжила читать молча.

— Что давление? — нетерпеливо спросил Макс.

— Тут пишут что-то странное.

— То есть?

— «Наблюдается необычное явление — туман, не сопровождаемый возрастанием влажности», — прочла Аня вслух. — Это действительно необычно?

— Конечно, — начал объяснять Макс. — Как это так, влажность не растет? Это уже совсем непонятно.

— А она должна расти?

— Господи, ну разумеется! Ведь туман — это что?

— Ну…

— Это — конденсат водяного пара, содержащегося в воздухе…

— Конденсат?

— Да, пары конденсируются, образуя жидкую воду. Это как на оконном стекле бывает зимой. Стекло холодное, поэтому происходит конденсация.

— Так что? Туман — это жидкая вода, что ли?

— Именно! Он образован мельчайшими капельками воды. А для этого надо, чтобы эта вода, в виде водяного пара, в воздухе была в приличных количествах. То есть, влажность должна быть высокой. А чтобы был туман при относительной влажности 60 процентов!

— Этого мало?

— Нормальная влажность в туманах, во всяком случае, не ниже, чем 85—90%. А нередко и все сто. Правда, бывают туманы и при влажности меньше семидесяти процентов, и даже при 50 процентах. Но для этого нужно, чтобы в воздухе была взвесь из каких-либо мелких частиц.

— Например?

— Например, пыли. Или, скажем, мельчайших капелек топлива в инверсионных следах самолетов. Они становятся центрами конденсации. Такое бывает в районе аэропортов. Но тут их нет. Ближайший — это мюнхенский аэропорт «Франц-Йозеф Штраус». Но он далеко. И воздух тут не запыленный, чистый. Так что возникает вопрос.

— Какой?

— Погоди, ты еще прочитала, что с давлением что-то не так…

— А, это — сейчас найду. Вот: «По южной Германии в восточном направлении движется циклон, в центре которого отмечено аномально низкое атмосферное давление — 710 миллиметров ртутного столба…

— Сколько-сколько?! — перебил Макс. — 710 мм? Ничего себе! Что там еще сказано?

— Пишут, что «глаз» циклона, который сейчас находится вблизи Гармиш-Партенкирхена, завтра утром переместится в район Фюссен — Швангау».

— В Швагнау? Прямо к нам!

— Не завидую я нашим старичкам, — заметила Аня. — Тут говорится, что «людям, страдающим заболеваниями сердечно-сосудистой системы, нужно проявлять особую осторожность и минимизировать нагрузки».

— Короче говоря, им лучше полежать.

— Угу. А что это за «глаз» циклона?

— По-русски говорят «око». Это — самая середка, вокруг которой все и крутится. Причем там, в самом центре — зона затишья.

— Серьезно?

— Да-да. Вокруг — сумасшедший дом. А там — спокойненько.

— А почему?

— Долго объяснять. Я тебе расскажу в отеле. Чем нас там еще радуют?

— Вот: «несмотря на то, что скорость ветра составляет 5 баллов по шкале Бофорта., туман не рассеивается». Пять баллов это много?

— Прилично — 8—10 м/с. Это называется «свежий ветер». И тем не менее, туман не рассеивается. Это непонятно. Не рассеивается, значит тяжелый. И влажность — всего 60%. Выходит, этот туман образован не водяным паром, по крайней мере, не только им. Вопрос встает, как говорится, во весь рост.

— Какой вопрос? — спросила Аня, испытывая отчего-то чувство тревоги.

— Из чего же он состоит?

После возвращения в отель Аня и Макс запланировали совершить прогулку в горах. Культурная программа это замечательно, но нельзя забывать и о физических кондициях. Здоровье — прежде всего, тем более, что они приехали сюда отдохнуть. А отдых должен быть активным — в этом оба были убеждены. Поэтому, несмотря на усталость после экскурсии, наступление темноты и туман, они оделись потеплее и отправились гулять.

Вначале они придерживались туристической тропы, обозначенной указателями, но через некоторое время Ане, конечно, захотелось отклониться от нее куда-нибудь. Она сознавала, что это рискованно и что так поступать нельзя, но ничего не могла с собой поделать. Такая уж она есть — авантюристка и адреналинщица. «Если бы я все время ходила только по рекомендованным маршрутам и вообще делала бы только то, что положено, какой же тоскливой была бы моя жизнь»! — говорила она себе. Да Макс ее особо и не отговаривал, поскольку и сам был, по сути, таким же. И они свернули с туристического маршрута, проигнорировав табличку, извещавшую, что «передвижение по этой тропе — на свой страх и риск», как любят писать в Германии, чтобы снять с себя ответственность.

Поначалу эта трасса как будто ничем и не отличалась от той, как утверждалось, безопасной, по которой они до этого шли. «В горах везде небезопасно, — думала Аня, — и вообще, где и когда вы видели полную безопасность? Совершенно спокойно и стопроцентно надежно только лежать на кладбище».

Но по мере дальнейшего продвижения, картинка изменилась: во-первых, появился знак «опасность камнепада» и информационный щит, предупреждавший о повышенной вероятности схода лавин. Во-вторых, исчезло ограждение. И, наконец, самое худшее — кончились осветители, и они оказались в темноте, так как солнце уже зашло. Ко всему этому прибавлялся еще и туман, который, похоже, становился все гуще. Правда у них были мощные ручные фонарики, но Аня почувствовала себя не в своей тарелке, ею овладело тревожное состояние. Она шла, раздумывая и начав уже склоняться к тому, чтобы плюнуть на гордость и повернуть обратно, когда реплика Макса сбила ее с мысли.

— Что же это? — произнес он он каким-то странным, приглушенным голосом, так словно он говорил через платок или находился в десятке метров отсюда. — Как такое может быть?

— Какое «такое»? — уточнила Аня. — О чем ты?

— То есть? — недоуменно спросил Макс.

— Ты сказал: «Как такое может быть?». Что ты имел в виду?

— Я ничего не говорил, — ответил он. — Наоборот, это ты сказала: «Ну вот, начинается», и я как раз хотел спросить тебя, что ты имеешь в виду!

— Но я ничего не говорила. Я молча думала.

— О чем?

— О том, что странное здесь какое-то место.

— Странное?

— Да. Мне оно не нравится, и чем дальше, тем больше.

Макс кивнул.

— Не понимаю я, — сказал он, — какого черта они тут вообще проложили эту тропу, если здесь и падение камней, и сход лавин? А если уж была такая надобность ее проложить, то могли бы, по крайней мере, поставить перила. А если ею не пользуются, то не лучше ли было бы вообще закрыть на нее доступ, и всех делов, чем пугать: «на свой страх и риск»! Зачем искушать людей? Я думаю, конечно, будут «несчастные случаи в горах»! И на равнинах тоже будут при таком подходе.

— Что? Боишься? — поддела Аня.

— Я не скажу, что у меня поджилки трясутся, но как-то нервозно становится.

Он немного помолчал, а затем решительно произнес:

— Правильно Серж говорил, что я вечно оказываюсь у тебя на поводу. А я должен тебя оберегать, подключая здравый смысл. И я его подключил, и… Короче, я принял решение: мы поворачиваем обратно, прямо сейчас, без обсуждения. Я отвечаю за нашу безопасность!