Бесплатный фрагмент - Бегущая по тундре

Когда говорят или пишут о руководителях территорий, министерств, ведомств, то, как правило, говорят об их производственных успехах, росте производительности труда, строительстве новых заводов, фабрик зон экономического развития. Не исключая рассказа об экономических успехах Чукотки, в этой повести, говорится о личной жизни, радостях и печалях чукотской женщины, волею своего характера, знания условий существования и работы жителей Чукотки поставленной руководить ею, искреннего её желания изменить существующее в те далёкие годы отношение центральных властей к этой Богом забытой территории.

Это повесть о жизни, любви, промахах и неудач во имя людей на Чукотке.

Конечно, за достижениями Чукотки стоит труд многих тысяч северян — чукчей, эскимосов, русских, украинцев, белорусов, татар, представителей других наций и народностей великой страны. Но имя Анны Дмитриевны Нутэтэгрынэ — бегущей по тундре — может смело считаться символом той эпохи свершений. Истинная дочь своего народа, настоящая северянка и сильная женщина, она в течение 1961–1969 годов возглавляла поступательное движение Чукотки вперёд.

Часть I. Чукотка

«Воспоминания — это не засохшие цветы и пожелтевшие письма, а живой трепещущий мир».

К. Паустовский

Глава I

Море, насколько мог его охватить глаз человека, было открыто: ни малейшего намека на ледяное поле, и это было плохо. Моржи и тюлени — чаще всего там, где плавают ледяные поля. Надо бы попросить море, его хозяйку Моржовую матерь подогнать лёд по ближе, чтобы до него можно было добраться на веслах.

Волна за волной обрушиваются на берег, и Тумнеттувге кажется, что это живые существа спешат к берегу с добрыми вестями от Моржовой матери. Он жадно втягивает в себя такой знакомый ему с детства запах водорослей, облизывает морскую соль на губах и мысленно произносит слова благодарности морю. Они уйдут в глубь пучины, где находится очаг Моржовой матери. Сидит анкалин (береговой чукча) лицом к морю. Кричат птицы, почти крылом касаются Тумнеттувге, словно торопя его поскорее сесть в байдару и поплыть туда, где начинается кромка льда, где отдыхают жирные моржи и нерпы.

О, как глубоко дышит море, как ощутимо его вечное дыхание, как таинственна невидимая жизнь его глубин, как загадочна та черта, где море становится небом!

Сидя в детстве в бухточке Сердце-Камень на берегу Берингова моря, которое является частью Тихого океана, Тумнеттувге мечталось уйти на байдаре настолько далеко, чтобы пересечь черту, где море сливается с небом, и посмотреть, что там находится. Старики говорили, что там живут сказочные великаны пичвучины.

А здесь в Арктике, на берегу Чукотского моря, он знал, что за белыми полями льда есть остров, к которому каждой весной летят птицы, а зимой с него к материковому берегу приходят по льду белые медведи.

Ах, как крепко море пахнет морем!.. Ах, как оно зовёт его!..

Но не может охотник сейчас покинуть берег. В яранге, стоящей в первом ряду морского берега, его жена ждёт ребёнка, и он просит ваиргит послать ему дочь.

Сыновей у него полный полог. Это хорошо. Значит, в семье всегда будут кормильцы-охотники. Но нужна и хозяйка яранги. Когда жена совсем состарится, кто будет готовить пищу, выделывать шкуры, шить обувь и одежду? Нет, нужна дочь. Жена её всему обучит и будет в яранге две очень хорошие хозяйки.

Белый шаман Пойгин сказал, что если до начала сентября родится девочка, то когда она вырастет, сможет сделать очень много хорошего и полезного для чукчей, эскимосов и всех коренных жителей Чукотки.

«Как мы назовём её? — думал Тумнеттувге, — Тотынто — рассвет? А, может быть, Энатлинын — звезда? А если будет опять мальчик? Тогда он назовёт его просто Нынкай — мальчик».

Так размышлял Тумнеттувге, посасывая свою старую потухшую трубку и глядя на такой теперь ему родной, но суровый Ледовитый океан.

За спиной анкалина послышался детский крик. Он оглянулся и увидел машущего ему рукой младшего сына — Тегрувье. «Атэ, атэ, — кричал он, — энэкэй зовёт тебя домой!»

Тумнеттувге вынул трубку изо рта, достал кожаный мешочек, где хранились табак и спички, положил туда трубку, спрятал мешочек и только после этого поднялся, и не спеша пошёл по осыпающейся береговой гальке на высокий тундровый берег, где его ждал сын. Они подошли к яранге, рядом с которой стоял земляной дом, и зашли в него. В дальнем конце единственной комнаты, за занавеской, стонала Эттэринтынэ. Наступило время родов. Шёл 1930-й год.

Рождение ребенка происходило буквально на глазах всех обитателей дома, за символической занавеской, которую, в свою очередь, загораживала своим телом бабушка. Две женщины, подружки роженицы из соседних яранг, помогали Эттэринтынэ рожать.

И вот раздался крик ребёнка. По дому разнёсся аромат жжёной коры плавникового дерева. Им прижигали пупок новорожденного, а саму пуповину убирали в специальный загодя сшитый кожаный мешочек.

Выглянувшая из-за занавески Киунэ коротко бросила: «нээкык» — дочь.

— Га, ата-ата-ата! — воскликнул Тумнеттувге, вскидывая руки вверх ладонями. — Га, якай-якай-якай! Га, кыш-кыш-кыш!

Это были восклицания, отгоняющие злых духов. Он знал, что русские люди, жившие недалеко на полярной станции, смеются над чукчами, верящими в духов, объясняя им, что никаких духов нет. Но чукчи, на всякий случай, соглашаясь с русскими, продолжали верить своим добрым духам и старались прогнать злых. Ведь духам от этого не станет хуже, а уж тем более верующим в них простым морзверобоям, охотникам и оленеводам.

Занавеску убрали, и Тумнеттувге подошёл к жене. Она грудью кормила маленькую дочь и улыбалась мужу, своим сыновьям и бабушке, которые с восхищением смотрели на неё и маленького человечка, так старательно сосущего грудь матери.

Счастливый муж отошёл от жены с ребёнком, присел на корточки, достал свою трубку, но не закурил. «Как же не просто устроен мир, — думал он, посасывая трубку. — Вот женщина — она может дать жизнь, выкормить ребёнка. А потом дать новую и новую жизнь. А мужчина? Ему поручено добывать пищу, защищать свой дом, жену, детей от врагов, от злых духов, диких зверей как умка, волк или росомаха. Чудно устроен мир! А почему мужчина не может дать жизнь? Надо будет расспросить русских полярников, что они думают по этому поводу?»

А Эттэринтынэ чудилось, что в груди у неё, в распахнутой её душе, ворочается, пытаясь половчее улечься, мягкая, пушистая лисица. И хотелось плакать и смеяться от того, что такая ласковая пушистая лисица нашла удивительно светлое и уютное место где-то под самым её сердцем. Ластилась лисица к её сердцу, порой притрагивалась к нему острыми коготками. Ох, лисица, лисица, и как ты сумела так уютно улечься под сердцем самой счастливой на свете женщины?

Начинали собираться гости. Входя, каждый из них показывал мизинец, намекая на то, что в их стойбище появился ещё один маленький человек. При этом он произносил слова поздравления с прибытием долгожданного и дорогого гостя, с намеками на то, что новоприбывший проделал долгий путь из богатой страны и, наверняка, прибыл не с пустыми руками.

По чукотскому обычаю, каждому поздравителю Тумнеттувге вручал подарок: какой-нибудь мелкий, символический пустячок, или же глоток припасенной ради такого случая огненной воды (спирта), чашку крепкого чая, шматок жевательного или курительного табака, папиросу. Затем, за долгим чаепитием они обсуждали вопросы охоты, заготовки мяса на зиму, выкладки подкормки для песцов и лисиц.

Тумнеттувге был организатором и старшим в созданной им артели охотников, а его артель была одной из лучших на Чукотке. Уже неоднократно к нему приезжал брат жены Иван Рентыргин — очоч (начальник) из райисполкома, с предложением о создании колхоза, в который должны будут войти оленеводы, морзверобои, охотники-промысловики.

Тумнеттувге знал многих оленеводов. Знал, с каким трудом в тундре происходит передача, а вернее, как отбирают оленей у чавчыв (богатого оленевода) и передают их бедным оленным людям. Как сопротивляются этому богатые люди, поддерживаемые шаманами. Он не хотел, чтобы эта борьба и злость переселилась в их стойбище.

«Однако надо советоваться с Рентыргиным. Люди его уважают и верят ему. Надо всем вместе послушать его ещё раз, и тогда решать. Он всё равно не отстанет. Сказал, что приедет в начале зимы делать колхоз и создавать из туземных Советов какой-то сельский Совет. Надо узнать у русских, что это такое?» — так в задумчивости размышлял бригадир.

Брат жены с 1926 года работал каюром у купца Караваева в Уэлене. Затем был охотником в заготконторе, неплохо выучил русский язык, мог свободно объясняться, как и Тумнеттувге, на английском. Затем он два года прожил в Анадыре. А оттуда его послали учиться в Ленинград, но он сбежал из этого города в Певек, где его избрали председателем райисполкома. И вот теперь он должен приехать.

Первого сентября в стойбище по большой пурге приехал Иван с работниками райисполкома.

Вход в ярангу, как обычно, был прикрыт большой оленьей шкурой. Откинув её, они пролезли внутрь, где их встретил густой едкий дым, наполнивший весь чоттагын (внутреннюю, холодную часть яранги). Присмотревшись, Рентыргин увидел в середине яранги маленький огонек под котлом и рядом — темное лицо матери.

Прежде чем попасть в полог яранги, необходимо было очистить снег с кухлянки и меховых сапог — торбасов. Это делается тиуйчгыном — специальной выбивалкой, сделанной из оленьего рога. Тиуйчгын — необходимая принадлежность чукчи дома и в пути, поэтому во время путешествия она хранится на легковой нарте.

Они сняли кухлянки и со всей тщательностью оббили меховые штаны и торбаса тиуйчгыном. Затем встав коленями на меховой порог полога, постучали нога об ногу, чтобы сбросить с подошв остатки снега, и только после этой «церемонии» приподняли завесу из оленьих шкур и на четвереньках забрались внутрь. Очутившись внутри, они тщательно подвернули за собой меховую завесу под шкуры, покрывающие пол яранги.

Как прекрасно ощущать над собой кров, непроницаемый для холода и ветра! Как приятно наконец-то обрести спасение от бьющего в лицо колючего снега и от необходимости тратить все свои силы на борьбу с порывами ветра! Как здорово находиться в тепле, хотя температура здесь не превышает 10 градусов по Цельсию. Но как же хорошо сидеть здесь при спокойном и уютном свете эека — горящего в подвешенной каменной чашке тюленьего жира.

А через несколько минут гостеприимная хозяйка передаёт кэмэы (длинное деревянное блюдо) с мелконарубленными кусочками варёной оленины. Нет ничего прекраснее, чем после долгих часов борьбы с пургой сидеть в пологе яранги и наслаждаться горячим и хорошо проваренным оленьим мясом!

После мяса — чаепитие, которое по традиции совершается истово и долго. Тёплая жидкость проникает внутрь и приятно растекается по всему телу. Гости то и дело подставляют хозяйке свои чашки до тех пор, пока каждый из них не скажет традиционное «тыпаак» (я сыт, я закончил). И только после этого хозяйка приступает к мытью посуды.

---

После чаепития, закурили трубки.

— Что Эттэринтынэ? Как ребёнок? — спросил Рентыргин.

Эттэринтыне отдёрнула занавеску, отделяющую часть полога и показала дочь.

— Как ты её назвал? — спросил Иван у Тумнеттувге.

— Пока никак. Я зову её Ая.

— А как зовёт её Эттэринтынэ?

— Я зову её Нутэтэгрынэ — бегущая по тундре, — ответила счастливая мать.

— Почему ты так её назвала? — спросил брат.

— Она всё время перебирает ножками, как будто бежит и бежит куда-то, да и подвешенный мешочек с иголками показал.

Иногда, при выборе имени ребёнку, подвешивался какой-нибудь личный предмет из набора матери, и мама с бабушкой начинали называть имена. Если при названии какого-нибудь имени предмет качнётся, значит, тем именем и будет назван ребёнок.

Рентыргин приподнялся со шкуры и как бы подполз к сестре, кормившей дочь грудью, и долго-долго смотрел на маленькую девочку. Потом молча отсел на шкуру и затянулся трубкой. Все молчали.

— Однако, — задумчиво сказал он после затянувшейся паузы, — далеко побежит. Добежит до большого города — Москва называется. Там живёт главный человек страны. Рядом с ним сможет быть. Много хорошего сделать может для нас чукчей и эскимосов. Береги её, — сказал он Тумнеттувге. — Только ей учиться надо. Пусть её учат русские. И вы с Эттэринтынэ учите её. Она должна знать и уметь делать всё, что знает и умеет чукчанка.

Вечером в расположенной недалеко от стойбища культбазе собрались все мужчины стойбища и несколько свободных от дел женщин. Разговор шёл о создании колхоза и Сельского Совета, куда вошли бы тундровые и лагерные Советы.

— Мы сегодня должны обсудить и решить вопрос создания колхоза, — начал Рентыргин. — Это очень важная задача…

— А зачем нам колхочь? — перебил его Омрувье. — Нам и в артели хорошо. Зверя бьём, мясо есть, подкормка для песцов и лисиц есть. Охота зимой будет, много пушнины заготовим. Зачем нам нужны оленьи люди? Мы и так на ярмарках меняем мясо и шкуры нашего морзверя на мясо и шкуры их оленей

— А скажи мне, — обратился к нему Рентыргин, — когда вам предлагали создать артель, ты был согласен с этим?

Омрувье сосал незажжённую трубку, и смотрел на Рентыргина, не отвечая на его вопрос.

— Хорошо, я сам отвечу. Нет, ты был против этого. Хотя всем было понятно, что вместе охотникам будет легче добывать моржа, лахтака, нерпу. Разве не увеличилась добыча морзверя в разы? Вот так и колхоз. В нем всем вместе легче решать вопросы, связанные с нашей жизнью. Не всегда море одаривает вас богатой добычей. Раньше прибрежные люди умирали от голода, когда моржи и нерпы уходили далеко-далеко от берега. Хорошо, что появились русские фактории, где всегда можно купить еду. А с созданием колхоза и совместной работой с оленьими людьми вы вообще забудете о том, что жили когда-то без мяса.

— Но, согласны ли оленьи люди пойти в колхочь? — задал вопрос Тымнеттагин.

— Мы и с ними ведём об этом разговор. Но там сильно воздействие шаманов и богатых людей… Хотя уже создано много оленеводческих бригад.

Долго говорили морзверобои и охотники. Но ничего этого маленькая Нутэтэгрынэ не слышала и не знала. Не знала она и того, что через год её отца выберут председателем созданного сельского Совета села Рыркайпий, а ещё через год её дядя Иван Иванович Рентыргин станет председателем первого в Чаунском районе колхоза. Спит маленькая девочка, набирается сил на всю свою долгую-долгую жизнь.

                                                    * * *

Девочка росла быстро и была неугомонной. Она всегда куда-то спешила, залезала, падала, попадала в разные истории, но крик или плач от неё слышали редко. За ней нужен был глаз да глаз, особенно, когда она начала ходить и гулять за пределами яранги или земляного дома.

Тут уж не обходилось без помощи братьев. Поэтому она с малых лет играла в мальчишеские игры, повторяя, а то и превосходя их в шалостях. Часто вместе с ними играли русские дети, жившие на метеостанции. Они-то и стали называть её вместо отцовского Ая — Аней.

Особенно Аня любила кататься на льдинах, что всем детям категорически запрещалось. Здесь у неё нашлись партнёры в лице подружек Етувги и Келены. Вместе с ними «капитанили» и русские мальчишки, иногда вытаскивая друг друга и девчонок, падающих в воду с льдин. Хорошо, что берег в этом месте был пологий и упавший в море ребёнок мог и самостоятельно выбраться на берег. Опасность была в том, что льдины могли просто задавить упавшего ребёнка.

Летом компания девчонок и мальчишек бегала по гальке от волн к берегу, а когда волна отступала, то они всей гурьбой неслись следом за ней, зачастую не успевая убежать от следующей нахлынувшей волны.

Конечно, все они приходили домой мокрыми с головы до ног, но счастье было полным, несмотря на то, что родители их громко ругали. Это было наказание.

Но страшнее было услышать от отца: «Чекальван вальэгыт» — ты совершенно ни на что не похожа. Это было самое страшное ругательство чукчей. Иногда он добавлял какие-то русские и английские слова. Аня их не понимала, но догадывалась, что отец сильно сердится на неё.

Аня не очень охотно осваивала знания и навыки по приготовлению запасов на зиму, выделке шкур, шитья, хотя у них была бабушкина напольная швейная машинка фирмы «Зингер». Тем не менее, вместе со всеми женщинами и детьми собирала ягоду, грибы, растущую в тундре зелень, дикий лук. Она очень любила кушать струганину, кыргит, мантак, слушать древние сказки и предания, которые мастерски рассказывал их сосед по рядом стоящей яранге Гивэу (обретающий известность). Люди говорили, что он белый шаман, но Гивэу рассказывал детям, что настоящий белый шаман — Нутэтэин, и живёт он в далёком стойбище в Уэлене. «Он пока ещё совсем молодой, но когда начинает танцевать, то в его танце видны снег и ветер, волны на море и полёт чайки над волнами. В его яраре (бубне) воет ветер, кричат птицы, отзывается эхо в прибрежных скалах. Он то превращается в танцующего журавля, то в бегущую по тундре гагару в период линьки. Неожиданно ты видишь, как зацветает тундра, резвятся песцы и лисицы. Глядя на него, ты слышишь голос ЖИЗНИ!»

— И ты, — однажды неожиданно сказал Гивэу Анне, — встретишься с ним далеко отсюда, когда будешь совсем взрослой и станешь большим начальником.

Ещё Анне запомнился сказ старого человека о Вороне, через которого Творец создал весь окружающий человека мир. Вот как, по его сказу, это происходило: «Жил-был Ворон. Он летел в определённом пространстве, точное описание которого до нас не дошло. Его полёт не поддавался измерению времени. На лету ворон испражнялся и мочился. Когда он из себя извергал большие и твёрдые куски, из них образовывались большие пространства суши — горы и континенты, из мелких — острова, а из жидких — топкая тундра. Созидательный полёт Ворона был непрерывным, и след его мочи вытянулся в тонкую нить, образуя реки. А когда мочи осталось совсем немного, и она уже не лилась, а только капала, из этих капель образовались многочисленные тундровые озера».

В этом мифе о сотворении почему-то ничего не говорилось о морях и океанах. Вероятно, они существовали с самого начала, и поэтому Ворон не имел никакого отношения к их появлению. Однако созидательная миссия Ворона на этом не была завершена, и Гивэу продолжал:

«Теперь необходимо было покрыть землю растительностью и населить её живыми существами. Но самое главное, нужно было её осветить, ведь сотворенная земля пока ещё не имела ни солнечного освещения, ни звезд на небе.

И тогда Ворон созвал всех своих родственников-птиц. Первым он выбрал большого Орла — самого сильного и выносливого из них — и велел ему лететь на край неба и земли, чтобы там пробить отверстие для солнечных лучей. По его приказу Орел взмахнул огромными крыльями и улетел к горизонту. Прошло много времени, и он вернулся усталым и ослабевшим. Его некогда большой и красивый клюв был ободран и стёрт почти до основания. Он с большим сожалением поведал Ворону о том, что не смог исполнить его наказ, потому что небесная твердь оказалась слишком твердой для его клюва. Тогда Ворон послал белую Чайку-поморника, но и она вернулась ни с чем. После этого на край земли летали Совы, Утки, Гуси, Гагары, но света на земле по-прежнему не было. Когда надежды почти не осталось, к Ворону обратилась маленькая Пуночка, которая тоже хотела попробовать добыть свет для земли. Ворон с недоверием взглянул на крохотную пташку, но выбора не было, да и терять уже было нечего. Он одобрительно кивнул, и Пуночка радостно взмахнула крылышками и скрылась в кромешной тьме.

Время шло, а отважная Пуночка все долбила и долбила твердое небесное покрытие. Она уже до основания сточила свой крохотный клювик, и на белоснежные перья грудки маленькой птички из ранки брызнули капли крови.

Прошло очень много времени, а Ворон не отрываясь продолжал смотреть в ту сторону, куда улетела Пуночка. И вдруг он увидел какой-то красный отблеск. Сначала это была маленькая точка, но постепенно она начала расти в ширину и вышину, и из точки вдруг хлынули лучи солнечного света, такие яркие, что все, увидевшие его, зажмурились. Это было Солнце! Отважная Пуночка вернулась изнурённой и почти без клюва, а вся грудка у неё была красной от собственной крови. Это был цвет утренней зари, которую с нетерпением ожидало всё живое на земле. И по сей день на груди у каждой пуночки есть красные перышки, как свидетельство её великого подвига». Так рассказывал старый сказитель Гивэу.

В семь лет отец начал учить её стрелять из винчестера и малокалиберной винтовки, а в девять — впервые взял с собой на вельбот, где она вместе с мужчинами охотилась на нерпу. Такие тренировки научили Анну метко стрелять и ей очень завидовали русские мальчишки.

Ане нравились рассказы бывалых и удачливых охотников. Вечером они приходили в ярангу Тумнеттувге, пили чай, курили трубки и рассказывали разные случаи из их такой богатой на приключения охотничьей жизни.

Однажды Аня услышала рассказ и своего отца об охоте на умку — белого медведя, и о том, как охотится умка. Говорил он для молодых охотников, собравшихся в яранге:

«Залезет хитроумный умка на торос, по-человечески на задние лапы встанет, и только бинокля ему не хватает, чтобы вокруг оглядеться.

Внимательно смотрит и носом поводит: запахи он слышит, быть может, лучше всех зверей. Тут же прикинет, с какой стороны дует ветер, чтобы подкрасться к жертве непременно с подветренной стороны. И, вдруг, что-то заметив, полулежа, заскользит с тороса на брюхе, притормаживая передними лапами. Теперь он знает, где его жертва, и каков путь до неё.

Как ползет умка по снегу? Распластается на снегу, сольётся с ним насколько возможно и поползет по-пластунски. Если встретится сугробик, осколок льда — затаится, переждёт. Зная, что лишь глаза да нос могут выдать его своей чернотой, закроет морду лапой, шевельнет от нетерпения коротким хвостом и опять начинает ползти, как бы загребая пространство передними лапами и волоча задние. Устанет — оттолкнётся задними лапами, скользя передними…

А тюлень, греясь на солнце, то поднимет голову, то опустит, засыпая меньше чем на минуту. И умка знает, сколько времени будет тюлень оглядывать пространство, прекрасно знает и потому замрёт на тот миг, прикрыв лапой нос. Опустил тюлень голову, опять умка пополз.

И вот наступает роковой для тюленя миг, когда он, к своему удивлению, вдруг видит, что умка сидит на его отдушине. Сидит спокойно, довольный своей хитростью и ловкостью. Передние лапы широко разводит, как бы приглашая жертву в свои смертельные объятия. И некуда деваться тюленю. Повинуясь инстинкту, он ползёт к отдушине. Медведь взмахивает лапой, чаще всего левой, бьет тюленя по голове, и охота закончена».

Тюлени не могут подолгу находиться под водой без воздуха, поэтому они «продувают» отверстия во льду. Нерпы собираются вместе и совместным тёплым дыханием протапливают во льду лунку, через которую они могу дышать и выбираться на поверхность. А чтобы лунка не замерзала, сверху её щедро припорашивают снегом. Такой снежный холмик и защищает отверстие от замерзания, и маскирует его.

Загарпунить на несколько секунд всплывающую нерпу — величайшее мастерство, требующее от охотника особой ловкости и умения приблизиться к лунке незаметно для животного.

«Кроме меня, — рассказывал отец, — в тот день на нерпу в лунке охотился и белый медведь, которому в ловкости может позавидовать любой охотник.

Заметив ползущего по льду умку, я понял, что он учуял нерпичью лунку. Я осторожно стал обходить зверя так, чтобы ветер дул от него на меня, а не наоборот. Видимо, умка несколько дней не ел, и, будучи увлечён охотой, ни на что не обращал внимание. Он полз к лунке, распластавшись по льду, и носом рыл снег. Недалеко от лунки медведь вдруг остановился и замер. Под толстым слоем льда он ощущал движение нерп. Умка не торопился, ведь у него была только одна попытка, и если он ошибётся, то ему придётся искать другую лунку, потому что нерпы на это место больше не вернутся.

Через несколько минут в лунке показалась голова тюленя. Прыжок — и в одно мгновение истекающая кровью нерпа оказалась в лапах умки. Он тут же у лунки принялся терзать и рвать добычу зубами. А тут и я подоспел и всего двумя патронами уложил умку».

Несмотря на то, что игры чукотских и русских детей проходили вместе, и Аня со своими подругами была частым гостем на метеостанции, ей очень плохо давался русский язык. Даже когда она пошла в начальную школу, русский язык был труден для неё. И арифметика. Она никак не могла понять эти русские цифры. Они как-то и почему-то делились, хотя оставались целыми на месте. Другое дело — разделать, разделить моржа, нерпу, в конце концов, шкурки песца или лис. Она с удивлением смотрела на старших учеников быстро разбирающих и решающих арифметические задачки. Учились-то пятнадцать разновозрастных учеников начальных классов в одном помещении. Как не билась с ней её первая учительница Анна Семёновна Дёмина, но и она вынуждена была оставить Анну на второй год во втором классе. Поэтому Аня, пойдя в первый класс начальной школы в девять лет, закончила её только в четырнадцать. Встал вопрос: учиться ей дальше или становиться хозяйкой яранги?

Все дети стойбища, впрочем, как и всё его взрослое население, очень любили смотреть кинофильмы. Как правило, узкоплёночный проектор устанавливался в классе школы, на доску прикреплялась белая простынь, и кинозал был готов.

Самой большой популярностью пользовались фильмы о войне, где, разумеется, победителями всегда оставались наши, красные. Даже в самые драматические моменты кинодействия, когда, казалось, не оставалось никакой надежды, когда горстка красных партизан явно терпела поражения и готова была сложить головы, — откуда-то из-за бугра, пригорка, лесного массива появлялась красная конница с развевающимся революционным флагом у переднего всадника. Красные кавалеристы размахивали шашками и саблями, стреляли из винтовок и револьверов, а по тесному залу класса школы, проносилось: «Наши! Наши! Красные!» Ну, и конечно, — непременная победа наших доблестных революционных войск.

Однажды в Рыркайпий привезли первую цветную кинокартину «Василиса Прекрасная» — русскую сказку о русской красавице, вообще о русских красавицах. После просмотра этого, как и других фильмов, жители Рыркайпия только недоумевали, почему в их село приезжают отнюдь не экранные красавцы, а мужики и бабы далекие от сложившегося при просмотре фильмов идеала тангитана (чужака).

Осенью в Певек для продолжения учёбы в семилетней школе-интернате уехали её друзья и подруги. Ей стало невыносимо одиноко и грустно.

И когда выпал первый снег, то мама, видя состояние дочери, собрала собачью упряжку и сама повезла её в школу в Певек — за пятьсот километров от Рыркайпия.

Увозя дочь на учёбу, Эттэринтынэ зашила в её кухлянку заговоренные против злых духов камешки, пришила сверху кухлянки красивые ленточки с бусинками на конце. Пусть бы только они оградили дочь от неприятностей и болезней.

Путь был долог. Им приходилось заезжать в стойбища оленеводческих бригад, и везде они были приняты как желанные гости. Эттэринтынэ дарила бригадирам плитку табака или чая, а старшей женщине — кованую иголку.

Шла полярная ночь, и солнце не появлялось над горизонтом, поэтому они постоянно ехали в темноте. Ночной мир тундры был раскален студеным мертвым огнём луны. Казалось, что сам снег горел, плавясь и перекипая в зеленом мерцании лунного света. Горел тихо, неугасаемо, горел в огне, излучающем стужу, вызывающем у всех живых существ тоску, которую могут выразить только волки, когда они поднимают вверх морды и воют на луну, как бы умоляя её поскорее уступить место истинному светилу — Солнцу.

Глава II

Учёба и жизнь в школе-интернате сначала давались с трудом. Нужно было носить непривычную для Ани одежду, есть русскую пищу, спать на высоких кроватях в огромной комнате на двенадцать человек.

Уроки по различным предметам вели разные учителя, и это было необычно, и тяжело воспринималось детьми. Много времени занимали медицинские процедуры: принятие лекарств, микстур и обследования.

Дети не знали, что большинство из них болело туберкулёзом — этим бичом жителей Чукотки. Не прошла эта болезнь и мимо Анны, но усилиями врачей и педагогического коллектива Певекской семилетней школы, удалось приглушить эту болезнь. Постепенно Аня освоилась. У неё появились новые друзья и подруги. Особенно ей приглянулся русский мальчик Тарас Шевченко. Он, почему-то, называл себя незнакомым словом «украинец» и говорил странно: вроде бы и на русском языке, но не все его слова Анна понимала. Уже позже она узнала, что он говорил с украинским акцентом.

— Это наша новая ученица, — первый раз приведя Аню в класс, представила её их классная руководительница. — Зовут её Аня Нутэтэгрынэ. Она немного опоздала на занятия, но я надеюсь, что вы, дети, поможете ей догнать весь класс по пройденной программе.

Учительница подвела девочку к парте, где было свободное место рядом с мальчиком, который сразу же отодвинулся на край сидения парты, как бы давая понять всем ребятам, что сидеть рядом с девчонкой ему совсем не хочется.

— Вот тут ты будешь сидеть, рядом с Колей. А ты, Коля, помоги Ане быстрее освоиться. Хорошо?

Коля молча кивнул своей вихрастой головой, а когда учительница отошла, пробурчал: «Больно мне надо».

Первым к ней на переменке подошёл Тарас.

— Ты откуда приехала и на чём? — спросил он. И не дожидаясь ответа, сказал, — Меня зовут Тарас. Мои родители работают на Мысе Биллингса на метеостанции.

— А я с папой была там. Нас на охоте льдами вынесло прямо к вашему мысу. Твой папа, наверно, такой большой, высокий, бородатый человек?

— Нет, — смеясь, ответил Тарас, — это дядя Серёжа, наш метеоролог. Он очень сильный, — гордо добавил он. — А мой папа обыкновенного роста, всё время улыбается и не расстаётся со своей любимой трубкой.

— Ой! Я видела его, — весело сказала Аня. — Мой папа подарил ему целую плитку табаку, а твой папа подарил ему хороший нож. Папа его всегда носит с собой.

---

— Так ты с Рыркайпия? Я тоже там был. Мы ездили туда к директору колхоза «Пионер» Рентыргину договариваться о покупке у оленеводов колхоза оленьего мяса.

— Так Рентыргин — мой дядя. Он был председателем Певекского райисполкома. А потом, когда создал колхоз «Пионер», стал его председателем. Знаешь сколько мяса и пушнины его колхоз сдал в фонд фронта? Больше всех на Чукотке. И денег мы собрали больше всех. Говорили, что сам Сталин сказал спасибо людям Чукотки за такую большую помощь.

— Я знаю. К нам в школу приходил партийный секретарь и рассказывал про это. Слушай, раз уж мы так близко живём друг от друга, то давай будем и тут дружить?

— Давай, — тихо ответила Анна.

— Пойдём, — сказал Тарас, взял Аню за руку и повёл её к парте, где он сидел с Лёшкой Смирновым, сыном заместителя председателя поселкового Совета.

— Лёш, — обратился он к товарищу, — давай-ка перебирайся к Кольке, а то он не очень-то хочет сидеть рядом с Аней. А мы с ней, оказывается, жили рядом. Так вот, я думаю, что и сидеть мы должны тоже рядом. Ты не против? — спросил он Алексея, строго глядя ему в глаза.

— Ну, да… — начиная собирать свои школьные принадлежности, ответил он, — тут будешь против, так сразу же получишь по шее.

— Ты правильно всё понял, — улыбнулся Тарас. — Давай, Аня, неси свой портфель сюда, — и он похлопал парту рукой в том месте, где только что сидел Лёша.

Когда они сели за парту, Тарас спросил:

— А что означает твоя фамилия — Нутэтэгрынэ.

— Это «бегущая по тундре» — ответила девочка.

— А куда это ты бегала?

— Никуда. Мама говорила, что я очень быстро перебирала ногами, когда была маленькой, как будто быстро бежала. А где и куда у нас можно бежать? Только по тундре. Вот меня так и назвали.

---

— Интересное имя, — задумчиво сказал Тарас. — А у меня фамилия Шевченко — швец, портной — человек, который шьёт людям одежду.

Аня вдруг весело рассмеялась.

— Ты чего? — чуть обидевшись, спросил Тарас.

— Да нет, ты не сердись. Значит, по-твоему, и моя мама — Шевченко.

— Это почему ещё? — заинтересованно спросил мальчик.

— Так она всем нашим всю одежду шьёт. У неё даже швейная машинка есть, — и они вместе весело рассмеялись.

— А как зовут твою маму?

— Эттэринтынэ.

— А как это переводится?

— Ну, это как бы никому не нужная, брошенная собака.

— Дворняжка по-русски, — быстро нашёлся Тарас.

— Наверно, — ответила Аня, и они вновь засмеялись.

— Это кому там так весело? — услышали они строгий голос математика Георгия Ивановича Шелемеха. Ребята и не заметили, как он вошёл в класс.

Так началась дружба чукчанки с украинским хлопцем. Тарас во многом помогал Ане. Он многократно повторял с ней пройденный материал, разжёвывая непонятные для неё вопросы.

Аня быстро стала заводилой и организатором всяких мероприятий, шалостей, а иногда, и глупостей, за которые её примерно наказывали. Часто вину за неё брал на себя Тарас, хотя учителя и ребята понимали, что он прикрывает проделки Нутэтэгрынэ.

— Анька, — как-то поздним весенним вечером, когда все легли спать, к ней под одеяло залезла её старая подружка по стойбищу Клава Келены. Она училась на класс старше Ани. — Слушай, я знаю, где наша повариха прячет сгущёнку. Давай возьмём баночку. Никто и не узнает.

— А как мы попадём на кухню? — загорелась Аня, — они же дверь запирают.

— А я видела, что у них там форточка осталась открытой. Только я не смогу в неё пролезть. А ты — маленькая, быстро пролезешь. Только банку надо там открыть. У нас ножей-то нет.

— Ну, давай, — согласилась Аня. Её не надо было долго уговаривать. Она давно хотела поесть сладкой сгущёнки, но им её в чистом виде не давали.

Они быстро, но тихо оделись и крадучись пробрались к выходу из интерната. На улице было необычно тепло. Подбежав к окну кухни, девочки поняли, что не смогут добраться до открытой форточки, так как даже большого сугроба под окном им не хватало. Аня огляделась вокруг и неожиданно для себя увидела стоящие у стенки кухни старые нарты. Быстро притащив их к окну, она прямо по ним подобралась к форточке и ужом проскользнула туда. Было темно и она, не сумев ни за что ухватиться, полетела вниз, больно ударившись о подоконник и задев какую-то посуду. Посуда звонко загремела, а Анна оказалась на полу с приличной шишкой на голове.

— Там в углу у печки есть полка, — громким шёпотом в форточку давала указания Келены, — повариха туда ставила три банки и ещё что-то.

Аня на ощупь нашла печь, чуть не обожгла себе руки о горячую дверцу топки; нащупала над головой полку, на удивление, легко обнаружила сгущёнку. Рядом с банками лежали какие-то пачки. «Наверно, галеты», — подумала она и, прихватив пачку, полезла к окну.

— Нашла? — прошептала Клава.

— Нашла, нашла! — так же, полушёпотом ответила Аня.

— Банку, банку открой!

— Да где я там нож искать буду?

— Да где-то там, в столе поищи.

Аня снова вернулась к разделочному столу и стала наощупь искать нож. Рука укололась обо что-то. «Нож, — подумала девочка, — нашла. Но теперь уж пусть Клавка сама открывает банку». Она вновь подобралась к окну, кое-как залезла на подоконник, передала банку, галеты и нож подруге и полезла в форточку. Выбравшись из форточки наполовину, она ухватилась за стоящие нарты и вместе с ними «загремела» в сугроб.

Теперь надо было найти укромное место, где можно было бы открыть и съесть сгущёнку. Они забрались в стоящий рядом с интернатом сарай, вскрыли банку и, макая в сгущёнку, так вовремя попавшие в руки Анны галеты, быстро опустошили её. Потом они попытались оттереть снегом сладкие руки и губы, но у них это не очень хорошо получилось.

— Надо бы нож положить на место, — задумчиво сказала Аня. — А-то скажут, что мы его украли. — Ей так не хотелось снова лезть в форточку.

— Да кто узнает, что это мы? А давай просто закинем его в форточку?

— Давай! — Аня поднялась и выглянула из сарая. Мела пурга. Они подбежали к окну кухни и бросили в форточку нож. Затем девочки тихо вернулись в интернат, разделись и легли спать.

Ане не спалось. Она всё яснее стала понимать, что они сделали что-то очень нехорошее. Она сознательно не называла это воровством. Они просто взяли чьё-то ничьё. Так в тяжёлых думах она и заснула.

Утром в школе был переполох. Повариха обнаружила пропажу и принесла директору весь в сгущённом молоке нож. Она никак не могла понять, как кто-то проник на кухню. Дверь оставалась запертой, окно было полностью засыпано снегом, а форточка закрыта.

Тарас сразу обратил внимание на плохое настроение Ани. Она не смотрела в глаза, вела себя тихо и выглядела как бы пришибленной.

— Что случилось? — спросил он её. Аня махнула рукой и ничего не ответила. Они сели за парту. Он снова посмотрел на неё сбоку и вдруг увидел большую шишку на её голове.

— А это откуда у тебя? — слегка дотронувшись до шишки, спросил он у Ани. Она ойкнула, отдёрнула голову и, не поднимая на него глаз, ответила: «Упала с кровати».

В класс вошёл директор школы.

— Ребята, — начал он. — Сегодня ночью в школе произошло чрезвычайное происшествие. Кто-то залез на кухню и съел банку сгущёнки и пачку галет. Я сейчас не буду выяснять, кто это мог сделать, — он почему-то посмотрел, как ей показалось, в сторону Ани, — но я надеюсь, что совесть заговорит в этом человеке, и он сам явится ко мне в кабинет.

Директор повернулся и вышел из класса. Как выяснили потом дети, он так прошёлся по всем классам.

На переменке Тарас отвёл Анну в угол коридора.

— Зачем ты это сделала? — глядя ей прямо в глаза, спросил он сурово. — Ты же опозорила не только себя, но и весь класс, своих родителей, всё своё стойбище. Разве тебе не говорили мама с папой, что чужого брать нельзя?

— Говорили, — тихо ответила она и заплакала.

— Нечего теперь реветь. Никому ничего не говори. Поняла? — Аня кивнула головой.

Тарас повернулся и пошёл в сторону кабинета директора.

— Тарас! — позвала его Аня. Тарас обернулся. — Не ходи к Николаю Ефимовичу. Я сама всё скажу.

— Я сказал тебе молчать — значит, молчи. Понятно? — Она снова кивнула головой.

После разговора с директором, Тарас пропал. Он не вернулся после переменки в класс. Не было его ни на обеде, ни на ужине. На улице бушевал ветер южак, и он с такой силой бил в здание школы-интерната, что оно всё дрожало. Детей никого из школы не пустили домой. Их разместили прямо в классной комнате на матрасах, накормили обедом и ужином. Но Тараса не было видно нигде.

Аня проплакала на кровати всю ночь. Она очень сильно ругала себя за то, что поддалась на уговоры Клавки, хотя и уговоров-то никаких не было. Ей было стыдно и горько оттого, что она такая плохая.

Утром, быстро встав и вытерев глаза рукавом формы, она решительно пошла к директору. Он сидел в своём кабинете и как будто ждал её.

— Это я, я взяла сгущёнку, — сказала она директору и вновь заплакала.

— А я знал это, — неожиданно для неё ответил директор.

— Откуда? — глаза у Анны расширились от удивления.

— Во-первых, — только ты могла пролезть в форточку. Во-вторых, — только ты могла вернуть нож, зная, что нельзя оставлять человека без ножа в тундре. И в-третьих, — когда пришёл Тарас и сказал, что это сделал он, я сразу понял: он прикрывает тебя. Тарас настоящий друг. А ты? Как ты могла сделать такое? Ведь эту сгущёнку нам подарили полярники для того, чтобы сделать торт на майские праздники. Ты украла банку не у повара, нет. Ты украла банку у своих товарищей, друзей, лишив их праздничного торта. Мы, конечно, решим этот вопрос, но ты-то как будешь дальше жить?

— Что, что мне нужно сделать, чтобы вы и все ребята не сердились на меня? — Аня уже плакала во весь голос. Всё её маленькое тельце тряслось от рыданий, а в голове билась одна мысль, что это Ивмэнтун — страшный земляной дух — тянет её к себе. Его боялись все. И вот он завладел ею.

Николай Ефимович налил в стакан воды и подошёл к девочке.

— На-ка, Аня, выпей водички и успокойся. Ты, наверно, думаешь, что Ивмэнтун пришёл за тобой? — Аня кивнула головой. — Не бойся. Никому мы тебя не отдадим. Ни Ивмэнтуну, ни чёрту, ни дьяволу.

— А это кто? — с надеждой девочка смотрела на своего директора.

— А это у русских тоже есть такие плохие духи, но они очень боятся честных, сильных и умных людей. Ты же хочешь быть сильной, умной и, главное, честной девочкой?

— Очень, очень сильно хочу! Но что мне делать?

Открылась дверь, и в кабинет быстро вошёл Шелемех.

---

— Николай Ефимович, — не глядя на Анну сказал учитель математики, — Тарас Шевченко пропал.

— Как пропал? Куда пропал?

— Никто не знает. Он пропал вчера после первого урока.

— Ты не знаешь, где Тарас? — спросил директор у Ани. Та отрицательно покачала головой.

— Так, — он был у меня, и я ему сказал, что сгущёнку подарили полярники, — вслух стал размышлять директор. — Значит, парень мог уйти в Апапельгино на полярную стацию к метеорологам, которых знает. Но это семнадцать километров… и южак! — Он бросился к телефону.

— Коммутатор! Коммутатор! — кричал он в трубку, — дайте мне метеостанцию! Что? Связи нет? А с кем есть связь в Апапельгино? С сельсоветом? Дайте сельсовет. Кто это? Я спрашиваю, кто у телефона. Вуквун? Володя, дорогой, это Николай Ефимович. У нас пропал мальчик, Тарас Шевченко. Да, да! Сын директора метеостанции на Биллингса. Мы думаем, что он пошёл на вашу метеостанцию. Это надо выяснить. И если он там, никуда его не отпускать. Понял? Хорошо! Я буду ждать звонка.

Директор положил трубку и, секунду подумав, тут же поднял её снова:

— Коммутатор? Дайте мне начальника политотдела. Валентин Сергеевич, это Костиков. У нас пропал мальчик, Тарас Шевченко. Да, сын. Мы думаем, что он пошёл на метеостанцию к своим знакомым. Вышел до южака, но не вернулся…

За дверью послышалась какая-то возня, она открылась, и в кабинет ввалился огромный снежно-ледяной ком. В нём с трудом можно было узнать человеческую фигуру.

— Вот, — на пол упали три банки сгущёнки и целая упаковка галет, — я принёс. Не надо ругать Аню и выгонять её из школы. — Человек упал на пол. Это был Тарас. В кабинете раздался страшный крик Ани. Он взбудоражил всю школу. А она бросилась к Тарасу и стала отдирать от его одежды куски льда и снега, не замечая, что в кровь режет свои руки.

— Быстро медика! — скомандовал Костиков Шелемеху, — и горячей воды. Он поднял с пола Тараса, прислонил его к книжному шкафу и стал расстёгивать ему пальто. С головы мальчика слетела шапка вместе с ледяной маской лица. Он пытался улыбнуться своими распухшими губами.

— Ты зачем здесь? — с трудом спросил он Аню.

— Потому что она твой друг, — ответил ему директор. — И потому что у неё есть совесть, — добавил он.

В кабинет не забежала, а прямо влетела медсестра. Бросив на пол снятое с мальчика пальто, подхватила его тело и с помощью директора повела в медицинский кабинет. Там, положив Тараса на кушетку, она стащила с него валенки. Осмотрела его лицо, ноги и руки. В углу, присев на корточки, тихо сидела Анна. Слёзы текли по её лицу.

— Серьёзных обморожений не видно, кроме лица. Но тут надо разобраться. Может быть, это порезы от ледяного ветра, — сказала она, и добавила. — Это просто какое-то чудо, что он не только дошёл в южак, но и серьёзно не пострадал.

В кабинет вбежала учительница русского языка.

— Николай Ефимович, там Вас зовёт к телефону начальник политотдела.

— Сейчас иду. Ну, вы тут разберитесь с хлопцем повнимательнее, — сказал он медсестре, — а уж затем я разберусь с этим защитником всех обиженных и оскорблённых, — с усмешкой добавил он и вышел из кабинета.

— Нашёлся парнишка, — сказал он по телефону руководителю политического отдела района. — Нет, сам пришёл. Ввалился в кабинет, как белый медведь. Нет. Медик говорит, что ничего не обморожено. Что? Врач придёт? Не откажемся. Пока не знаю, зачем он попёрся на метеостанцию. Но, судя по тому, что принёс сгущёнку и галеты, думаю, что хотел сделать сладкий подарок для ребят. Хорошо, буду держать Вас в курсе. — Он положил трубку, но тут же раздался новый звонок.

— Да, слушаю! — ответил он. — Володя? Что? Был, говоришь, и удрал? А они его не отпускали? Тут он, тут! Дошёл. Успокой там всех на метеостанции. Да пусть отцу пока ничего не сообщают. А-то они там с Биллингса вместе с матерью сорвутся сюда. Цел, цел он и невредим. Ну, спасибо тебе! Пока! — он положил трубку.

Директор прекрасно понимал, что беда, уже было накрывшая его своим жестоким крылом, промахнулась. Да, будет серьёзный разговор в политотделе, и, может быть, ему объявят выговор. Но мальчик жив. А это главное! «Но какое чувство дружбы у этого совсем ещё пацанёнка, какое желание помочь попавшей в беду девочке! Ведь он прекрасно знал, что такое южак, и что он может погибнуть».

Через два дня после происшедших событий, на общешкольном собрании Аня дала слово, что больше никогда, ни под каким предлогом не возьмёт чужого.

Неожиданно поднялась Клава Келены, горько плача, она тоже поклялась ничего и никогда не брать.

Все с удивлением смотрели на неё, так как никто не знал, что Аня была не одна.

Досталось и Тарасу за то, что он ушёл из школы никому, ничего не сказав. Но дети смотрели на него как на героя.

— Это у них любовь, — шёпотом сказала своей подруге, такой же девятнадцатилетней девчушке, учительница русского языка.

— Да какая любовь в четырнадцать лет? — ответила та.

— Не скажи! Джульетта умерла из-за любви в четырнадцать, а Ромео в шестнадцать лет.

— Так это всё литературные образы, сказки. Никакой любви в этом возрасте нет. Что они в ней понимают? — с глубоким вздохом добавила она, явно намекая на то, что уж она-то о любви знает всё.

Наконец, наступил такой долгожданный День Победы! В посёлке загудели все котельные, отовсюду слышались выстрелы карабинов, винчестеров, охотничьих ружей. Кто-то мчался по посёлку на собачьей упряжке и во всё горло кричал: «Победа! Победа! Победа!»

Люди спешили к зданию политического отдела. Собрался весь посёлок. Конечно же, это событие не могло обойти стороной и учащихся школы-интерната. Все занятия были отменены, и все до единого школьники прибежали на митинг.

Выступал партийный руководитель, начальник райисполкома, директор школы, и многие другие, и никто не мог сдержать слёз радости и гордости.

— Сегодня подписан акт о полной капитуляции фашисткой Германии! Мы верили в нашу Победу всегда! — сказал начальник политотдела. — Но мы не только верили в неё, но и отдавали все наши силы для её приближения. Своим героическим трудом здесь, в глубоком тылу, мы помогали нашим доблестным воинам ковать Победу! Люди Чукотского края, спасибо вам за ваш труд, за вашу веру, за ваш патриотизм! Ура! — Все громко закричали «Ура!» Вверх полетели шапки.

Неожиданно перед людьми появился человек с бубном. «Белый шаман», — зашептали чукчи.

Многие жители посёлка впервые слышали бубен, впервые увидели живого шамана. Его чуть побледневшее лицо стало отрешённым, глаза смотрели не столько вдаль, сколько внутрь себя — туда, где живут душа и рассудок. Бубен его не просто гремел, он повторял стук сердца, он куда-то спешил с доброй, очень доброй вестью, он по-детски смеялся, он грустил, он обрушивался громом возмездия.

Начальник райисполкома хотел прогнать шамана, но его остановил партийный руководитель.

А бубен звучал, и в нём продолжались удары сердца и парадного шага тех солдат, кто дошёл до Победы, и тех, кто пал… Встали павшие, выстроились и пошли, пошли, чеканя шаг, уходя всё дальше и дальше… в бессмертие.

Выступление шамана оставило в сердце Ани незабываемое впечатление на всю жизнь.

В конце мая на совещание в Певек на трёх оленьих упряжках приехал её дядя Рентыргин — председатель колхоза «Пионер».

— А где тут моя Нутэтэгрынэ? — громко сказал он, входя в интернат, предварительно стряхнув с себя тиуйчгыном весенний снег.

Услышав родной голос, Аня громко завизжала, как делали это её русские подруги, когда они чему-то очень радовались, и выскочила из комнаты, где они с ребятами делали уроки.

— Да ты совсем стала Каётиркичервыной (маленьким ходячим солнышком)! — посмотрев на неё, сказал Рентыргин. — По дому-то не соскучилась? Мать тебя всё время вспоминает, да и отец стал чаще смотреть в сторону Певека. Поедешь со мной домой?

— Если меня из школы отпустят. У нас занятия заканчиваются только через неделю.

— Вот я как раз через неделю и поеду домой. Значит, договорились? — Он погладил её по голове. — Какая ты стала красивая, хоть за лучшего оленевода или морзверобоя тебя замуж отдавай.

— Э нет, дядя! Я буду дальше учиться, как ты когда-то сказал моим родителям.

— Откуда знаешь?

— Папа говорил и мама. Они тебя очень уважают и любят.

— Ладно, ладно меня нахваливать. Ты лучше скажи, где-то тут есть мальчик Тарас со смешной фамилией.

— Это наверно Шевченко?

— Да! Ты его знаешь? Он — сын начальника метеостанции на Мысе Биллингса.

— Конечно, знаю. Мы с ним дружим. А зачем он тебе?

— Его отец просил привести его домой после школы. Мы потому и прибежали тремя нартами. Одна потом побежит на Биллингс.

— Ой, как хорошо! Как обрадуется Тарас! Побегу сообщу ему, — и Анна, не попрощавшись с дядей, убежала.

«Какой кей-ю-кей (маленький оленёнок), — подумал Рентыргин.

— Хотя, почему маленький?» Он вздохнул, повернулся и вышел из интерната.

Оленьи упряжки быстро несли Аню и Тараса к их родителям. Рентыргин, задумавшись, сидел на нарте. Иногда он соскакивал с неё, тем самым помогая оленям преодолеть часть пути, где оставалось мало снега, и проступала тундра. Зачастую рядом с ним бежал украинский мальчик Тарас. Он нравился Рентыргину выносливостью, своим спокойствием, умением хорошо слушать и запоминать сказанное.

Долгая ночь за Полярным кругом кончилась, и в небе засветило долгожданное солнце. Да, это уже свет солнца, а не луны, свет жизни, свет радости, свет самых добрых надежд. Он еще очень слабый, этот свет, но всё равно, кажется, что в земном мире вдруг стало теплее. О, это просто диво, что может сделать с человеком солнечный свет! Была усталость в тебе, было уныние, даже плечи как-то чуть ли не по-старчески горбились, но вот появились отблески солнца, и ты выпрямил плечи, помолодел, вздохнул глубоко-глубоко, словно бы тем вздохом изгоняя из себя усталость, уныние, сомнения.

Размышляет Рентыргин о себе, своём месте на этой земле. Не зря говорится: «Дай человеку власть, и ты узнаешь, кто он такой». Нет, он, получив власть, не властвовал, он не был над теми, кому стал вожаком, он был в них самих. Такая власть никого не мучила, не обессиливала. Наоборот, такая власть каждого делала сильней и мудрей.

Он резко осуждал издавна существовавшую вражду между отдельными людьми и даже стойбищами. Он всегда и везде говорил, что не надо вражды.

Пусть оленёнок, который умеет затаиться, словно бы сливаясь с тундрой, останется незамеченным волком. Пусть куропатка не попадётся на зубы песца. Пусть собаки, выпущенные человеком, не догонят медведицу с её медвежатами. Пусть не прольётся кровь хотя бы в этот миг, когда вечерняя заря встречается с зарёй утренней, одолевая рубеж печальной страны вечера. Пусть это будет миг великого прощения и прозрения. Пусть в этот миг в голове каждого разумного существа, именуемого человеком, возникнет спасительная мысль, что в этом мире, в котором он пребывает, всё должно быть справедливо и разумно. Пусть пред ликом природы и всего сущего в ней надо иногда хотя бы на миг почувствовать себя совестью всего человечества.

На вторую ночёвку они остановились в бригаде оленеводов колхоза «Пионер», где председателя приняли со всем подобающим уважением, но без лести.

— Однако надо звать охотников, — заметил бригадир, когда они поужинали, раскурили трубки и стали пить чай. — Большая стая волков ходит вокруг стада. Боюсь, самим не справиться.

— Хорошо, я попрошу Рочгилина прислать к тебе охотников. Его бригада около Мыса Биллингса, туда побежит Теютин, повезёт сына начальника метеостанции. Думаю, дня через два он будет там. Быстро побежит. Значит, дня через четыре охотники будут у тебя. Потерпишь?

Бригадир отпил чай из чашки, пососал трубку, тяжело вздохнул и, вдруг бросил быстрый хитрый взгляд на Рентыргина: «А куда я денусь, — грустно сказал он. — Вот если только ты останешься мне помочь со своей племянницей, тогда-то уж точно все волки разбегутся», — и, не выдержав, засмеялся. Все в яранге заулыбались.

— А ты знаешь, кто такой волк? — обратился Рентыргин к Тарасу.

— Знаю, — ответил подросток, — хищник.

— Нет, ты не знаешь. Они — как люди. У них даже есть свой праздник — кричмин. Я видел. Вот послушай, — председатель отхлебнул чай из чашки:

«На кричмин волки собираются семьями. Здесь можно увидеть и матёрых, и молодых. Сначала матёрые начинают игривую возню: хватают друг друга за холки, валятся на землю, при этом повизгивая и добродушно урча. И пока не угомонятся матёрые, однолетки и двухлетки с почтением наблюдают за их вознёй на расстоянии. Как только те нарезвятся, молодые начинают с почтением приближаться к ним, то и дело припадая к земле и вытягивая перед их зубами свои шеи, тем самым выражая свою покорность и уважение.

А когда матёрые показывают им свою благосклонность, молодые затевают неудержимую возню. Однако, в отличии от собак, отчаянные потасовки молодняка никогда не доходят до драки. Уступок не бывает только в драках взрослых волков за самку. Битва не на жизнь, а на смерть длится до тех пор, пока один из соперников не признает себя побеждённым. Тогда в знак своего поражения он демонстративно подставляет свою шею под острые клыки победителя и, получив его великодушное прощение, оставляет их с самкой наедине. При этом волк, не сумевший в смертельном поединке отстоять самку, зачастую становится нянькой у счастливой пары, когда у них появляется потомство. Он так же любит и заботится о волчатах, как их родители. Волки вообще часто усыновляют сирот и относятся к ним, как к своим родным детёнышам.

Во время кричмина волки также состязаются в прыжках в высоту: разбегаются и поочерёдно подпрыгивают, кто выше. Такой прыжок имеет огромное значение в жизни волка, потому что позволяет ему за короткое время многое разглядеть вокруг.

Многие двухлетки и трёхлетки именно на кричмине, после одно-двухлетних «ухаживаний», делают окончательный выбор подруг жизни и с ними покидают стаю.

Волк — зверь чистоплотный: около его логова нет отбросов, как у песца или лисицы, у нор которых вперемешку с пометом можно найти обглоданные кости птиц и животных, птичьи перья или оленью шерсть».

Рассказчик раскурил трубку, а бригадир налил ему свежего чая:

«А вот что удивляет меня в этом звере, — продолжил Рентыргин. — так это то, что волк, такой заботливый и нежный к своим детёнышам, никогда не защищает их ни от человека, ни от собак. Случится человеку обнаружить его логово и спустить на волчат собак, а родители-волки, вместо того, чтобы спасать свой выводок, только бродят с обречённым видом на безопасном расстоянии от логова и свою скорбь о погибающем потомстве выражают в тоскливом вое, обращённом к небесам.

Странным в волке является и то, что если собака начнёт преследовать его, то волк будет от неё убегать. Но стоит собаке испугаться и побежать от волка, он сразу же погонится за ней, настигнет и растерзает. Волк может помчаться наперерез собаке, когда она гонится за зайцем, песцом или лисицей, но, если собака не струсит и осмелится погнаться за волком, тот убегает от неё со всех ног. Вот и пойми волка — этот странный народ».

Утром оленьи упряжки разошлись в разные стороны. На глаза девочки навернулись слёзы, но она пыталась их сдержать.

«Прощай друг Тарас до осени!» «Прощай, подружка Аня, до нового учебного года! — улыбаясь глазами, как бы ответил мальчик. — Но мы обязательно встретимся!»

И вот Аня в яранге, в родном пологе. Это неправда, что тесен он. Сколько сюда вместилось невидимых добрых духов. Летают духи, шаловливо гоняются друг за другом, тихо пересмеиваются и дышат глубоко-глубоко. Дышат, как возможно дышать лишь тогда, когда сердце оленем становится. И мчится, мчится он… Вот перед ним уже кажется бездна, но перелетает олень через бездну, и звенят, звенят его серебряные копытца, и легко ему в полете, легко и вольно. Вот он уже в стремительном беге истончился настолько, что стал солнечным лучом. Пробивает солнечный луч каждую кровинку Ани. Как же хорошо в родном доме!

Никогда не казались такими мягкими и ласковыми оленьи шкуры, никогда так не смотрели на неё переполненные любовью глаза матери. Вот она засыпает, но чувствует, что мать смотрит на неё. Склонилась над ней и что-то шепчет и шепчет, может, рассказывает, как тосковала о ней, а может, произносит заклинания, оберегая дочь от злых духов. Как жаль, что сон не позволяет разлепить веки.

А рядом сидит бабушка и, покачиваясь, поёт ей детскую песенку. Как хорошо, что внучка вернулась! Какой она стала взрослой! Завтра она расскажет много интересного, а пока пусть спит под охраной материнской любви.

Для Ани в стойбище всё было как бы знакомо и в то же время вызывало огромный интерес. Она с удовольствием смотрела на живой огонь, как в котле закипало оленье мясо, но мама, не давая ему кипеть, бросала туда горсть снега. Вода в котле оседала, шумела, расправляясь со снегом, но как только она начинала мутнеть перед кипением, сразу же получала новую порцию снега.

Выскочив из дома, Аня побежала к морю. Его голос — это первый природный голос, который она услышала в своей жизни. Их яранга стояла в морском ряду древних жилищ, выстроившихся вдоль галечной косы. Даже в самые тихие дни, дни полного штиля и неподвижности воздуха, его мощное дыхание проникало сквозь тонкие стены из кожи моржа, смешивалось с человеческими голосами и составляло постоянный шумовой фон. А в штормовые дни, в дни морского гнева на галечную косу обрушивались удары такой силы, что все вокруг содрогалось, мигало пламя в каменных жирниках и даже притихшие собаки вздрагивали и глубже прятали в мех свои испуганные морды.

Но большую часть года Чукотское море было покрыто крепким ледовым покровом. С берега ледовое пространство казалось бесконечным, протянувшимся на огромное расстояние до самого Северного полюса. На карте, висевшей в школе, морское пространство к северу от Рыркайпия было закрашено белой краской, обозначающей сплошной лед. Но лед не был сплошным. Он был испещрен трещинами, через которые выходило морское тепло, разводьями и полыньями. Спокойная гладь воды нередко нарушалась всплеском всплывающих нерп и лахтаков. Иногда среди торосов появлялся сам хозяин Ледовитого океана — умка. Надо было внимательнее оглядеться вокруг себя, и тогда кажущееся мертвое пространство оказывалось полным жизни, шума и таинственного шороха. Жизнь пробивалась сквозь ледяной панцирь. Если долго держался южный ветер, лед мог отойти от берега, оставив так называемый припай — прочную ледовую кромку, которая таяла лишь к середине лета.

Аня давно не была на берегу моря. В школе им запрещали ходить к берегу, да и смотреть там было не на что. Зимой до самого горизонта был лёд, покрытый толстым слоем снега. А тут живая волна билась о припай, издавая различные звуки. То она о чём-то шепталась с ним, то, вдруг рассердившись, стреляла как из винчестера, то хлюпала, будто плакала или жаловалась на что-то. Свежий ветер трепал Ане волосы, заигрывал с пёстрыми ленточками на кухлянке, как будто приглашал: «Поиграй со мной, девочка!»

Как хорошо было дома!

Вечером в яранге собрались близкие к Тумнеттувге люди. И хотя он был председателем сельского Совета села, жить продолжал в яранге и земляном доме.

Аня рассказывала о том, как она жила и училась в школе. Неоднократно её рассказ прерывался возгласом «Какомэй!» или «Инынкен! Инынкен!»

Особенно удивлялись слушатели, когда Аня стала рассказывать, как учитель в школе говорил, что, оказывается, человек на земле произошел от обезьяны. При этом он сослался на очень умного человека, — называется «Чарльз Дарвин — учёный из Англии». На одной из страниц учебника по естествознанию была изображена обезьяна.

Трудно было поверить, что это — твой, пусть очень далекий, но родственник.

Сидевший рядом с Анной Гивэу задумался, а потом спросил: «А что это за Англия такая?»

---

— Есть такая страна, — ответила Анна. — Она дальше Москвы, и расположена в незамерзающем море на больших островах.

— Так там живут островные люди? — задумчиво спросил он. — Среди тангитан попадаются разные люди. Те русские попы, которые пытались говорить нам о своем Боге, подобному человеку, утверждали, что именно Он и создал человека: сначала мужчину, а потом из его ребра — женщину. Но это — русские тангитаны. А этот Дарвин — англичанин? Видно, англичане и впрямь произошли от обезьян. Но, ты-то знаешь, что твой настоящий предок Ръэу — Кит! — Все присутствующие одобрительно закивали головами.

Аня пробыла дома всё лето. Много раз они ездили с отцом на охоту и в оленеводческие бригады. Она с завистью смотрела, как ребята-школьники, приехавшие, как и она, на каникулы к родителям, ловко набрасывают свои чааты (арканы, лассо) на оленей. Пыталась и она этому научиться, но у неё ничего не вышло.

— Вот если бы пожила здесь месяц, то я бы научилась, — сказала она отцу, когда они возвратились домой.

— Если ты не умеешь делать того, что умеет другой, то у тебя есть одна возможность сравняться с ним — выразить ему своё уважение. Зависть лишь покажет, насколько ты ничтожна, — задумчиво сказал ей отец. И это Нутэтэгрынэ запомнила на всю жизнь.

Осенью, она с другими детьми побережья на судне Диксонской гидробазы, созданной в 1944-м году, приплыла в Певек для продолжения учёбы. По пути они сняли с Мыса Биллингса двух мальчишек, едущих, как и они, в школу. Одним из них был повзрослевший и возмужавший Тарас.

Школа-интернат удивила их. Спальный корпус и кухня-столовая были значительно расширены. И в школе, и в интернате был произведён хороший ремонт. Появились новые учителя и учебные пособия. К школе был пристроен небольшой спортивный зал.

29 октября Аня и Тарас были приняты в ряды Всесоюзного Ленинского Коммунистического Союза Молодёжи. Ане сразу же поручили культмассовый сектор, и она со всей своей энергией взялась за организацию художественной самодеятельности, проведение различного рода вечеров и танцев. Оказалось, что друг Тараса с Мыса Биллингса прилично играл на аккордеоне, который они привезли с собой. Так неожиданно решился вопрос живой музыки. Правда, никто не отказывался и от старенького патефона, который, вместе с пластинками подарил школе уехавший на материк математик Шелемех.

Пролетел ещё один учебный год. Но для Ани он был омрачён новостью о том, что Тарас уезжает из Певека. Об этом ей сказал сам Тарас.

— Ты знаешь, — начал он, когда они вечером гуляли по посёлку, — моего папу переводят в Тикси на новую метеостанцию.

— Когда? — как будто испугавшись чего-то, дрогнувшим голосом спросила Аня.

— Пока не знаю. Папа с мамой должны приехать сюда и уже отсюда мы полетим на самолёте.

— На настоящем, большом?

— Нет, на маленьком, игрушечном. Ну и дурацкие же вопросы ты Анька задаёшь! Конечно, на большом. Я узнавал — это бывшие бомбардировщики, переделанные под грузовые перевозки. Вместе с грузом они перевозят и людей.

— Какой ты счастливый! Полетишь на самолёте. А я тут останусь, — и она шмыгнула носом, словно хотела заплакать.

— Не расстраивайся, — сказал остановившийся Тарас и повернулся лицом к Ане. — Я не так далеко и уеду. Давай будем переписываться, а потом вместе в институт поступим.

— Давай! — сразу «загорелась» Аня. — Ты хочешь в какой?

— Военный. Я хочу быть морским офицером, — мечтательно сказал Тарас.

— Ну вот, а говоришь «вместе». В военные училища женщин не принимают.

— Так я предложил не в одном институте учиться, а в одном городе, — засмеялся Тарас. — А ты, глупенькая, поняла меня буквально? Сама-то куда думаешь поступать?

— Наверно, в педагогический, — ответила Анна задумавшись. — Это же так хорошо, учить человека!

— Ты знаешь, — неожиданно серьёзно сказал юноша, — офицер — тоже учитель. Он обучает военному делу солдат, и от того как, он их обучит, будет зависеть победит ли тот в бою. Наши солдаты были хорошо обучены, потому и победили в войне.

— Вот здорово! — захлопала в ладошки Аня, — Будет два учителя.

Тарас уехал за неделю до окончания учебных занятий в школе. Это произошло так быстро, что они даже не успели попрощаться наедине. В школе для Ани сразу же стало пусто и холодно. Не звучал её смех, встали зависящие от неё дела по подготовке к школьному вечеру для старших и утреннику для младших учащихся. Хотелось плакать, что она и делала тайком, забившись в какой-нибудь дальний угол.

И вновь пролетело лето, которое она снова провела в своём родном стойбище. Вернувшись в школу, Аня получила у директора несколько писем от Тараса. Он писал, как живёт в посёлке, который намного меньше Певека, как учится в школе-семилетке и готовится после её окончания вместе с мамой поехать в Ленинград, где у родителей была комната в коммуналке, и закончить там среднюю школу. Она написала ему большущее письмо о лете, про то, как она скучает по нему, о том, что, наверно, после окончания семилетки поедет сначала в Анадырь, в педагогическое училище, а уже после его окончания в Ленинград, в педагогический институт…

На этом их переписка и закончилась. Напрасно Аня ждала писем, их не было. Она дважды писала Тарасу, но ответа не получила.

Затем школьная жизнь закрутила, подхватила её своей вечной круговертью. А тут — подготовка к экзаменам, их успешная сдача. И вот семилетка закончилась. Их, восемь выпускников Певекской школы, на грузовом самолёте отправили в посёлок Анадырь учиться в педагогическом училище.

Глава III

Всё было незнакомо в этом большом посёлке городского типа. Удивляла и речка Казачка, которая текла по нему, и куда в огромном количестве заходила красная рыба.

Удивлял и большой Анадырский залив, который местные называли «лиман», на берегу которого стоял Анадырь. На другой стороне лимана находилась угольная шахта, располагались войсковые части, а к причалу порта подходили огромные океанские корабли «либерти», которые привозили какую-то землепроходческую технику, а с ней много людей. Как говорили в Анадыре, это были метростроители. Но что они строили в сопках, не знал никто.

Педагогическое училище находилось на косе, где текла речка. Его здание располагалось рядом с Окрисполкомом и Окружкомом партии. Недалеко была и средняя школа, где студенты педучилища проходили практику.

Ане нравилось учиться, только всё время хотелось есть. В столовой кормили скудно и не вкусно. Она часто вспоминала повара их Певекской школы: «Вот её бы сюда, та бы всех вкусно и сытно накормила», — мечтала она.

В первую же свою зиму в Анадыре Анна поняла, что не одним певекским южаком сильны чукотские ветра. Здесь постоянно дул холодный ветер и с такой силой, что в одиночку передвигаться было просто невозможно, и уж тем более с такими тщедушными телами, какие были у девчушек-студенток. Так что от общежития до учебного корпуса приходилось в дни сильного ветра передвигаться группами с помощью ребят или педагогов.

Аня и в училище сразу же стала заводилой всех мероприятий. Её не нужно было подгонять или придумывать ей задания. Она быстро вошла в круг старших студентов, моментально перенимала их опыт организации конкурсов, вечеров, дней рождения.

Её ввели в состав комитета комсомола училища, затем избрали заместителем секретаря комсомольской организации.

Активную студентку заметили в райкоме комсомола и стали привлекать к подготовке районных, поселковых мероприятий для молодёжи Анадыря.

Часто Анна выезжала на нартах в находящиеся недалеко от окружного и районного центра оленеводческие и морзверобойные бригады с целью обучения оленеводов и их детей русскому языку. Вот уж где она отъедалась! Тут был и так ею любимый итгильгын (мантак), и струганина из оленины, и копальхен. Именно тут она стала понимать, насколько важна и значима работа учителя в тундре.

К ней относились уважительно, со всем вниманием, хотя она была ещё совсем девчонкой. С ней советовались по различным вопросам, начиная от личной жизни и заканчивая политическими событиями.

Однажды при большом стечении оленеводов, возник спор о том, возвращаются ли люди, ушедшие на небо или те, которых забрал к себе Ивмэнтун, на землю. А если возвращаются, то в виде кого?

— Я думаю, — говорил старший оленевод Вуквукай, — что если человек и может вернуться, то только в образе животного. Был добрым — стал любимой собакой, оленем. А, может быть, превратился в лису или песца, нерпу или моржа. Злой человек или человек, совершающий плохие дела, превращается в кэнына (бурого медведя), бродящего зимой по тундре в поисках еды.

— Да как он может превратиться в кого-то, — задиристо отвечал ему Гаймисин. — Человек после смерти теряет свою оболочку, как и любой зверь. Куда он может переселиться? Ты видел это?

— Этого никто не может видеть. Это происходит не здесь, на земле. Это происходит где-то там, далеко в небе. И переселяется не тело, переселяется сущность человека. Русские называют это «дух», — ответил Вуквукай и внимательно посмотрел на Аню.

— У русских это называется «душа», — ответила на вопросительный взгляд оленевода Аня. — Это то, что делает человека человеком. Она может радоваться — и тогда веселится человек, но она может и грустить — тогда плачет человек. Душа может быть большой, как кит, а может быть маленькой, мелкой, как мышь. Только от самого человека зависит, какая у него будет душа.

— А как это узнать? — спросил Теютин.

— А ты не знаешь? — вопросом на вопрос ответила Анна. — Вот, Отке — председатель Окрисполкома, у него какая душа?

— Отке! Он большой очоч. У него душа, как море. Он думает про всех нас: про чукчей, эскимосов… и старается делать много хорошего. Отке — большой человек!

— А наш любимый вождь Сталин?

Встал Вуквукай.

— Наш вождь и учитель, защитник обиженных, думает и помогает всем людям на земле. Добрее, смелее и надёжнее нет человека. У него душа огромная, как небо, глубокая как море, добрая и мягкая ко всем народам, живущим в нашей стране, как шкурка лисицы. Но жесткая к врагам нашей страны, как шкура высохшего лахтака. Я так думаю! — сказал он и сел на шкуру оленя. Все молчали, искоса посматривая на Нутэтэгрынэ.

— Вуквукай правильно объяснил всем, что такое душа, — после длительной паузы сказала Анна. — Никто не знает, переходит ли душа умершего человека в другого человека или животное. Но я думаю, лишь тот возвращается на землю опять человеком, кто и пребывал здесь именно человеком, кто не оскорблял род человеческий злом.

В таких поездках Аня многому училась у старших, лучше старалась понять их мысли, чаяния, надежды. И её авторитет рос среди оленеводов, охотников, морзверобоев. Поэтому, видя это, после окончания учёбы, её сразу же взяли на работу инструктором в окружком комсомола. И закрутились поездки в села Чукотки, и везде она организовывала группы ликвидации безграмотности среди оленеводов и морзверобоев, кружки художественной самодеятельности, вечера.

«Анька, Анька, — сквозь сон услышала она, — давай поднимайся быстрее! Тебя ищет Ольга Липская». Она открыла глаза. Перед ней стояла её подружка по педучилищу, заведующая сектором учёта и статистики Анадырского райкома комсомола.

— Давай, давай, — поднимайся! — она настойчиво стаскивала с Анны одеяло, но той не хотелось вставать. Она поздно вечером вернулась из командировки, и пока привела себя в порядок и развесила для просушки кухлянку, штаны и торбаса, смогла лечь спать только в три часа ночи. А уже в восемь её будит эта неугомонная Верка.

— Ну, чего тебе от меня надо? Дай поспать, курица ты щипаная, — не зло бормотала Нутэтэгрынэ.

— Сама ты курица! Я же тебе говорю, что тебя Ольга зовёт!

Ольга Липская была первым секретарём Анадырского райкома комсомола.

— Ну что ей от меня надо? Скажи ей, что проснусь и приеду.

— Нет уж, дорогуша, — не унималась Вера, — Я ей сказала, что ты появилась в посёлке, и она просила привезти тебя.

— Ну что, милицию вызывать будешь? — уже зло спросила Аня и села на кровати. Страшно хотелось спать. Лёша Загорский, первый секретарь окружкома комсомола, ввёл правило, что вернувшийся ночью из командировки работник, мог отдыхать весь следующий день. А тут эта Верка.

Поняв, что спать ей не дадут, она потянулась, сбросила с себя одеяло, сунула ноги в тапочки, которые ей сшила мама, выскочила из комнаты и помчалась по общему, холодному коридору общежития в туалет. После него, влетев в свою комнату, она увидела, что Верка уже нагрела воду, а на табуретке стоит их умывальный тазик, и подружка готова полить ей воду на руки.

Приведя себя в порядок, она оделась, и они вместе выбежали на морозный воздух. Было темно, но ветра ещё не было, и это улучшило настроение. Аня подхватила рукой в варежке горсть снега и запустила его в Верку. Та завизжала и ответила ей своей порцией снега. На улице раздался визг и смех двух девчат. Проходившие мимо люди, улыбались, а кое-кто и добавлял свой снежок в игру подруг.

Они втиснулись в кабину чукотторговского грузовика, приехавшего из посёлка Комбинат в Анадырь. Посёлок находился в двадцати километрах от окружного центра и там располагался райком комсомола,

— Что Ольге-то от меня надо? — запыхавшись, спросила Веру Анна.

— Да у неё разве узнаешь, — ответила Вера. — У неё всегда так: вынь да положь. А что, как и зачем, никогда не скажет.

— Может, что по пленуму райкома комсомола? — предположила Аня. Райком комсомола готовил собрание комсомольского актива района.

— Вполне вероятно. Ты же по району ездила?

---

— Да, нет. Я была в Провиденском районе. Слушай, — Аня посмотрела на подругу. — Я там с таким шаманом встречалась!

— Каким шаманом? Брось ты, Анька, выдумывать. У тебя вечно какие-то приключения. Нет уже давно никаких твоих шаманов!

— А я встретила! — настойчиво повторила девушка. — Его Ахлю зовут, вот!

Проехав Анадырьский залив по льду, они поблагодарили шофёра, остановившего машину у двухэтажного деревянного барака, где располагались райком партии, райисполком, райком комсомола и другие районные и поселковые организации. В нём было выделено две комнаты для райкома комсомола: маленькая — первому секретарю, а во второй, большой, находились все остальные работники — второй секретарь, заведующий организационным отделом и заведующая сектором учёта и статистики. Они вошли в барак, прошли в комнату райкома комсомола. Быстро скинув с себя одежду, Аня постучала в дверь первого секретаря.

— Входи, кто там такой культурный? — послышался голос Ольги. — А, это ты, — весело сказала Ольга, увидев Анну. — Ну, тебя найти — легче кита в море отыскать. Где была?

— В Провиденском районе.

— Ну и как, успешно?

— Да как сказать? Там с переселением из села Старое Чаплино не всё в порядке.

— Так ты в Окружком комсомола не заходила?

— А когда бы? Я в Анадыре-то появилась в двенадцать ночи. А с утра меня твоя Верка разбудила. Что случилось-то? Откуда пожар?

— Никакого пожара нет. Да ты садись, — Ольга показала на стул, стоящий у небольшого т-образного стола, и сама присела напротив Анны.

— У нас в субботу будет проходить пленум. На нём будем рассматривать кадровые вопросы. От нас ушёл в райком партии мой второй секретарь. Понимаешь?

— Что-то не очень, — сказала Анна, — какое отношение я-то к этому имею?

— Ну, ты даёшь! Мы же тебя хотим рекомендовать на эту должность. Поняла?

Аня с удивлением смотрела на Ольгу. До неё не сразу дошло, что ей предлагают перейти на работу в райком комсомола на должность второго секретаря.

— А я смогу? — растерянно спросила она, и добавила, — я же в окружкоме меньше года работаю.

— Хорошо работаешь, — засмеялась Липская, — да и чего тут обсуждать? С первым секретарём окружкома комсомола мы договорились, райком партии твою кандидатуру согласовал. Если ты согласна, то сейчас поднимемся к первому секретарю райкома партии и окончательно решим вопрос.

— Да, но проголосуют ли за меня члены райкома комсомола?

— Ну, ты, деваха, даёшь! — Ольга даже приподнялась со стула. — Да тебя же весь район знает, а о комбинатовцах и говорить не стоит! Пошли к партийному секретарю. Кстати, а как тебя по отчеству-то зовут?

— Отца зовут Дмитрий. Его так полярники с метеостанции назвали.

— Значит, Дмитриевна. Так и запишем, — улыбнувшись, сказала Ольга, и они вышли из кабинета.

Уже в субботу Анна Дмитриевна Нутэтэгрынэ стала вторым секретарём Анадырского райкома комсомола. То, чем она занималась до этого, теперь казалось ей только вступлением во взрослую жизнь.

На её плечи легла забота о комсомольско-молодёжных бригадах не только в тундре или побережье, но и на промышленных организациях района. Она вплотную столкнулась с молодыми московскими строителями, возводившими в районе взлётно-посадочную полосу и военные сооружения. Организация досуга молодёжи, политико-воспитательная работа, в том числе и в учебных заведениях, — всё это стало заботой второго секретаря. Ночь стала ещё короче, а день удлинился больше чем наполовину. Аня, и без того некрупная девушка, похудела, но своей природной привлекательности не потеряла.

Через два года Анну избрали секретарём окружкома комсомола, и территория её командировок, как и ответственность, увеличилась во много раз.

Но именно тут у неё появились первые недруги. Некоторым работникам окружкома комсомола, да и окружкома партии, не нравилось то, что Анна все свои выступления перед комсомольцами, жителями национальных сёл, начинала на чукотском языке, затем переводя сказанное на русский.

«Ну, чего ты выкаблучиваешься? Показываешь, что знаешь чукотский язык? Так мы это знаем. А вот удлинять своё выступление не стоит. Народ и так устаёт от разного рода говорильни», — твердили ей, на что Аня отвечала: «А вам не важно, что ваши доклады и речи половина присутствующих в зале просто не понимает?

— Как это не понимает? — «завёлся» как-то заведующий отделом административных органов окружкома партии.

— Да так. Не понимает и всё.

— У нас все должны понимать и говорить на русском языке! — напомнил заведующий отделом.

— Должны, но не говорят. Нет, они могут объясниться, понять простые вопросы и так же просто ответить. Но мы-то в своих выступлениях не говорим на бытовые темы и простейшими фразами. Мы свои выступления готовим для русскоязычного населения. Так? И уж совсем нас не понимает старшее поколение чукчей. Они просто не способны выучить язык. И тут есть только два выхода: или читать доклад на чукотском языке, или привлекать переводчика, что никогда не делается.

— Но они же все голосуют по обсуждаемым вопросам! — не унимался старший товарищ.

— Да, голосуют. — согласилась Анна. — Но они ориентируются на своих неформальных лидеров, знающих русский язык, или своих детей, колхозное начальство. Те подняли руки «за», и эти поднимают…

Со временем, конечно, все привыкли к методике выступления Нутэтэгрынэ, но от этого несогласных с ней не стало меньше.

Однажды в селе Уэлен она попала на Праздник Кита. В старину Праздник Кита проходил в специальной яранге под названием «клегран» — дословно «мужской дом». В национальных танцах в дыму костра, словно в морской пучине проплывали фигуры китов, тюленей, других морских животных и птиц под звуки песен далеких предков, посвятивших их прародителю чукотского народа великому Киту Ръэу.

Но теперь праздник проходил на берегу моря, у зажжённого большого костра. Здесь Аня познакомилась с человеком, о котором в детстве, как о белом шамане, рассказывал им их сосед по яранге Гивэу.

Именно этот человек танцевал, нет, рассказывал с помощью танца, о Празднике Кита. Это был Нутэтэин. И она своими глазами увидела, как он может превращаться в любого зверя, слышала, как в его яраре воет ветер, гремят обрушившиеся на прибрежную гальку волны. Она была рядом с ним, на вельботе, когда сильный и смелый охотник загарпунивал кита.

Хоть и прославляли на этом празднике кита, но главным источником жизни берегового чукчи был морж. Он и кормил их, и обеспечивал горючим для жирника. Моржовыми шкурами покрывали ярангу, из них шили покрышки для охотничьей байдары, суперпрочные эластичные ремни и непромокаемые плащи. И самое главное, — он кормил не только людей, но и главное транспортное средство Арктики — собак упряжки. Морж был неотъемлемой частью жизни арктического человека. Он появлялся у берегов ранней весной, когда ещё прочный припай отделял дрейфующий лёд от материка.

Когда лёд окончательно уходил от берегов, моржа промышляли как в открытой воде, так и на отдельных плавающих льдинах. Это происходит так: сначала моржа загарпунивают в воде, а потом его расстреливают из нарезных ружей. Убитых моржей привязывают к бортам байдар или вельботов и буксируют к берегу, где охотников и их добычу ждут женщины, старики и дети.

Общими усилиями собравшихся на берегу моржовые туши перетаскиваются к месту их разделки, которая всегда начинается с огромного моржового живота — вспарывания желудка. Поскольку основным кормом для моржа являются моллюски, то в животе взрослого сытого животного их может быть несколько килограммов. Полупереваренные моллюски являются редким лакомством, как и куски свежей, ещё теплой печени, и потому в основном достаются детям. Тут же все желающие могут из подходящей посуды выпить теплой свежей крови. А после разделки происходит делёж и распределение морской добычи, который даже после образования колхозов происходит согласно издревле установленным правилам, по которым для немощных стариков, больных, вдов и сирот всегда выделяется специальная доля.

Она долго говорила с Нутэтэиным. Вернее, он долго разговаривал с ней и вдруг спросил, есть ли у неё мечта? Аня удивилась, но ответила, что она мечтает увидеть Москву и учиться в институте.

— Но не все мечты сбываются, — без большого огорчения сказала она. — Мечта — она и есть мечта.

— Бывает, летит вдали вереница лебедей, — в ответ сказал ей Нутэтэин, — едва заметная, как сон, как мечтания, и ты сначала её принимаешь за облачко и смотришь, смотришь в небо, а потом убеждаешься: нет, это всё-таки лебеди, и так становится легко, и ты понимаешь, что вот она — мечта, рядом. Только надо очень сильно захотеть её достать и много работать. Тогда она окажется в твоих руках. А если ты будешь лежать в пологе на мягких оленьих шкурах и только мечтать, то скоро и облаков не увидишь в небе, не то, что лебедей.

И Аня работала, отдавая всю себя любимому делу.

Неожиданно для неё самой, она была вызвана в Магаданский обком комсомола. Первый секретарь окружкома, провожая её, заговорщицки подмигнул:

— Ну, моя дорогая, готовься к переменам! — загадочно напутствовал он её.

— Слушай, что за тайны мадридского двора? Ты можешь мне объяснить всё без намёков и заговорщицких подмигиваний? — не сдержалась она.

— А никаких тайн и нет. — перестав улыбаться, ответил секретарь. — Поедешь учиться в Москву. Всё! — увидев, что Анна хочет снова задать ему вопрос, остановил он её. — В Магадане тебе Новокрещенов всё объяснит. Я и того, что сказал, не должен был говорить. Ясно? — строго спросил он, и Анна согласно кивнула головой.

Николай Новокрещенов, первый секретарь Магаданского обкома комсомола, долго разговаривал с ней, расспрашивая о работе, её планах, в том числе и на личную жизнь.

Его интересовало кто её родители, а узнав, что Рентыргин, заместитель председателя колхоза «Пионер», — её дядя, оживился: «Я же с ним знаком! В Москве познакомились, когда ему вручали Орден Ленина! — он заулыбался, вероятно, что-то вспомнив. — Ох, и мудрый мужик!»

Анна решила попытать секретаря, так как видела, что он не очень-то спешил переходить к главному вопросу.

— Это он сказал моим родителям, чтобы они учили меня и обязательно у русских, но не забывали обучить меня и ремеслу хозяйки чукотской яранги.

— Так ты и шкуры можешь выделывать, и шить из них одежду и обувь? — заинтересованно спросил секретарь.

— Конечно, знаю, как, — хитро ответила Анна.

— Слушай, а чем вы там шкуры выделываете?

— Вам честно сказать? — она внимательно посмотрела на Николая.

— Конечно. А что тут есть какой-то секрет?

— Секрета нет, — ответила Аня вздохнув. — Вернее, секрет есть, но он чисто человеческий.

— Не понял, — лицо секретаря выражало недоумение.

— Да, человеческой мочой выделывается шкура. Затем с помощью коры кустов ивняка дубится, чтобы влага не действовала на шкуру. Получается красноватый цвет. А шкуры после такой выделки резко пахнут, известно, чем.

— Вот это ты меня просветила! — сказал секретарь, засмеявшись. — Не врёшь? Ну, не сердись и не обижайся, — видя, как нахмурила брови Нутэтэгрынэ. — Вы там выдумщики знатные. Мы бы и трёх дней в тех условиях не прожили, а ваш народ веками живёт. И ещё вопрос: а Нутэтэгрынэ — это имя или фамилия?

— Это имя. У нас раньше фамилий и отчеств не было. Только имя.

— И оно как-то переводится на русский язык?

— Да, конечно. Моё имя значит «Бегущая по тундре».

— «Бегущая по тундре…» — повторил Новокрещенов, — «Бегущая по тундре…» Внимательно разглядывая Анну, он молчал несколько минут. Молчала и она.

— Ну, вот что, — сказал Николай вставая. — Твой бег по тундре на некоторое время прерывается. — и подошёл к тоже вставшей со стула Ане. — С сегодняшнего дня у тебя начинается бег за знаниями. Обком комсомола решил направить тебя на учёбу в Центральную комсомольскую школу при Центральном комитете комсомола в Москву. Осилишь?

— Если сомневаетесь, зачем тогда посылаете? — глядя прямо в глаза секретарю, вопросом на вопрос ответила она, и добавила, — Это моя мечта — учиться в Москве.

— Ну, тогда договорились, — улыбнулся Николай. — И, как говорят у нас, «…семь ветров тебе в спину и один навстречу!» — он пожал ей руку.

— А навстречу-то зачем? — спросила девушка, засмеявшись.

— А это, чтобы ты не зарывалась, — засмеялся и он. Затем секретарь вызвал заведующего общим отделом, познакомил его с Анной и дал указания по оформлению всех документов, в том числе и финансовых.

Через два дня Анна Нутэтэгрынэ сидела в самолёте, уносящем её на два года в Москву.

Глава IV

Москва ошеломила девушку. Большое количество людей напоминало ей огромное оленье стадо, а машины ревели и толпились на перекрёстках, как моржи на лежбище. Но ими и людским движением руководили какие-то люди, одетые в форму милиционеров, только белую. Кто-то стоял прямо на проезжей части и взмахом полосатой палочки то останавливал поток людей и машин, то поворачивал их в разные стороны, то пропускал прямо. Кто-то из этих людей сидел в высокой стеклянной будке и оттуда включал разноцветные лампочки (светофоры), висящие над улицей. Это были сотрудники ОРУД — отдела регулирования уличным движением. И все слушались их. Несколько раз её штрафовали за то, что она переходила улицу в неположенном месте, как это все делали в Анадыре.

В школе её разместили в четырёхместной комнате, где кроме неё жила Настя Винокурова из Якутии, Ирэна Лисицкене из Прибалтики и Алия Уразмакова из Казахстана. Алия часто и много рассказывала о казахской кухне, когда они обедали в столовой школы, и даже угощала подружек разными казахскими блюдами. Где она их брала или готовила, они не знали, но блюда были очень вкусными.

В Москве Аня впервые вживую посмотрела балет в Большом театре и навсегда полюбила его. Она видела, как танцуют Плисецкая, Лепешинская, Уланова. Нет, она ходила и на оперные, театральные спектакли, но балет был ей ближе.

«Нутэ, — как-то однажды предложила ей Настя, — а ты не хочешь сходить в Нескучный сад на Райкина? („Нутэ“ — так коротко звали её близкие подруги и друзья.) — Нас с тобой приглашает Ковендо». Чех Ковендо Франда был учащимся Центральной комсомольской школы, на курс старше Анны.

Они пошли в Нескучный сад, и с тех пор Аркадий Райкин стал одним из её любимейших артистов.

Стипендии хватало и на то, чтобы посещать выставки и музеи Москвы. Одним словом, Аня просто влюбилась в этот шумный, вечно спешащий куда-то город.

Однажды после перенесённого ею весеннего гриппа, отдыхая на даче в семье бывших певекчан Орланских, чукотских друзей её дяди Рентыргина, читая на закрытой веранде книгу, она услышала голоса. Кто-то громко звал её. «Нутэ! Нутэ!» — нестройно звучал хор голосов. Она посмотрела в окошко веранды и увидела небольшую группу студентов из её школы, стоящих перед домиком, где она жила.

— Ну, Анька! Где ты там дрыхнешь? — чётко прорезался голос Насти.

— Сама ты дрыхнешь! — открыв створку окна веранды, ответила ей Анна. Ребята повернулись в её сторону, с удивлением рассматривая и веранду, и Анну.

— Ой! Какая же ты, молодец! — запрыгав на месте и, хлопая в ладошки, заверещала Настя. — Ну, ведь правда, Анька, молодец! — не сдерживая эмоций, обратилась она к друзьям.

Все улыбались.

— Слушай, — подойдя к веранде, сказал Ковендо, — тут нас Алия приглашает в казахский ресторанчик отметить твоё выздоровление. Ты как, не против?

— Да, меня мои дорогие хозяева не отпустят. — несколько растерянно сказала Аня. — Знаете, какие они строгие по отношению ко мне и моим болячкам?

— И что, как в пионерском лагере ходят и проверяют? — задала вопрос Алия.

— Да, нет, — ответила Анна. — но следят, чтобы приходящая медсестра делала мне уколы в одно и то же время по графику.

— И когда же это происходит? — полюбопытствовал Ковендо.

— Да, с утра.

— А хозяева твои работают или уже бездельничают?

— Как так бездельничают? Они работают, да ещё на дом работу прихватывают.

— Ну, и когда же они появляются дома, и кто в их отсутствии «следит» за тобой? — поинтересовалась Настя.

— Как правило, они приезжают домой часам к семи вечера, а со мной тут их сын Виктор. Он готовится поступать в институт и совмещает приятное — это отсидку со мной, и полезное — штудирует учебники.

— Значит, в пятницу мы тебя вместе с «охранником» крадём после процедуры, и до ужина «кладём» на место. Возражения не принимаются, самоотводы тоже. Он не проболтается? — завершила разговор Настя.

— Думаю, что нет, — ответила Анна.

— Жди. Мы за вами на такси приедем.

Так она с друзьями отметила своё выздоровление.

Два года учёбы пролетели незаметно. И вот она, выпускница Центральной комсомольской школы, летит в самолёте на свою Родину — Чукотку. Пленум окружкома комсомола избрал Анну своим вторым секретарём.

— Ну, что, дорогая моя ЦеКашница, — после завершения пленума обратился к Анне первый секретарь окружкома Александр Богданов, когда они зашли в его кабинет, — ещё раз поздравляю тебя с избранием вторым секретарём окружкома комсомола! Ты теперь — моя правая рука и главный специалист по национальным вопросам в чукотском комсомоле. Вот теперь и применяй в работе всё то, чему тебя научили в Москве. Только уж ты не забывай о наших чукотских особенностях. Да чего я тебя учить буду! Ты и сама всё знаешь. Только вот теперь тебе по командировкам придётся помотаться. Ты как?

— А что как? Я что, до Центральной комсомольской школы здесь в райкоме, да и в окружкоме комсомола на печи сидела? Дело привычное. Спасибо за доверие и Вам и всем ребятам, кто за меня голосовал.

— А никого и не было против! — сказал Александр, засмеявшись. — Все члены окружкома комсомола прекрасно понимают, что решение выдвинуть тебя на эту должность принималось не только здесь, — он ткнул пальцем в пол своего кабинета, — но и в окружкоме партии, окрисполкоме. — палец указал на потолок. — Всем важно, чтобы в окружкоме комсомола работал, и хорошо работал национальный кадр. А ты ещё до ЦКШа тут развила бурную деятельность. Так что не со стороны пришла.

— Ну, тогда я занималась школами, а теперь…

— А теперь у нас к прежним нашим задачам — борьбой с неграмотностью и развитием культуры в национальных сёлах, прибавилась ещё одна, может быть, самая трудная задача — это переселение людей из яранг в дома. Ты же знаешь трёхсотое постановление Совмина?

— Да, конечно!

— Так вот, задача наисложнейшая. Люди не хотят покидать свои родовые земли. Их не прельщает укрупнение сёл и переезд туда. Скажу откровенно, мне не нравится такая ситуация. В ряде мест мы подошли к решению этой задачи с кондачка и получили трагические случаи. При переселении семей из двух стойбищ Чукотского района в районный центр застрелилось две семьи. Все, вместе со стариками и детьми. Окружком партии и Окрисполком вынуждены были приостановить переселение семей в Чукотском районе. Но подобное может произойти и в других районах округа.

Анна с испугом смотрела на секретаря.

— Зачем же силой-то? — наконец, сказала она. — Ведь стойбища морзверобоев, как правило, так удобно располагаются на берегу. Прямо из них видны пути миграции моржей и китов. Это так удобно для охотников. Ну, если кто-то из них согласился, пусть переезжает, а кто — нет, — пусть остаётся. Может быть, потом передумает, когда увидит, что на новом месте лучше.

— Так-то оно так, но местные товарищи решили всё и разом сделать, а теперь вот расхлёбываем, — с сожалением сказал Богданов. — Поэтому и у нас главная задача — объяснять людям преимущество жизни в домах, а не в яранге. Яранга подходит для жизни в тундре, в оленьих стадах. А на берегу пора переходить к культурной жизни.

Он внимательно посмотрел на Нутэтэгрынэ. Та сидела с несколько обескураженным, если не испуганным видом. Секретарь тяжело вздохнул.

— Давай, переваривай всё это и завтра-послезавтра дай мне график твоих командировок. Обсудим, куда тебе ехать в первую очередь. Ты пойми, я не пугаю тебя. — поймав на себе её взгляд, как бы оправдываясь, сказал он. — Завтра на совещании партийного актива округа об этом будет говорить первый секретарь обкома партии Афанасьев и первый окружкома партии Грозин. Я не хочу, чтобы ты в зале сидела вот с таким же растерянным видом.

На партийном активе действительно шёл жёсткий разговор, в том числе и о том, что случилось в Нунямо. Секретарь обкома партии прямо назвал случившееся преступлением со стороны руководящих органов района: «Этим уже занимаются следственные органы! — сообщил он присутствующим. — Только разъяснения, веские и понятные доводы должны помочь национальным кадрам сделать выбор в пользу укрупнения сёл и посёлков. Только по желанию каждой семьи должно решаться переселение их в дома. Хотят ставить ярангу рядом с домом — пусть ставят. Более того, хотят сделать полог в доме — пусть делают. Приучать, а не заставлять! Разъяснять, а не требовать! Вот что сегодня необходимо от вас, сидящих в этом зале».

То, что услышала Анна на активе, болью отозвалось в сердце. «Как там отец? — подумала она, — После смерти матери он постарел. Вот, наверно, надо оттуда и начать свои командировки.

«Да. Пожалуй, нужно съездить в созданный новый Иультинский район, его посёлки и сёла: Эгвекинот, Иультин, Мыс Шмидта, Рыркайпий… — размышляла она. — Затем в сентябре — Чукотский район: Лаврентия, Уэлен, Провидения, Урелики, Кивак, Чаплино. В октябре, начале ноября — Анадырьский район: Бухта Угольная, Нагорный, Алькатваам, Мейныпильгино, Хатырка».

Она перечитала записанное на листе бумаги. «Ох и замахнулась! Во все эти населённые пункты надо ещё умудриться попасть. А как? Если в посёлки Певек, Лаврентия, Эгвекинот можно добраться самолётом, то в сёла-то надо на чём-то ехать? Нужно посоветоваться с Богдановым. — подумала она. — А Бухта Угольная? Туда самолёт по „праздникам“ летает. Хотя в октябре ещё можно на пароходе уплыть. Они же там бункеруются углём».

Богданов утвердил план командировок, убрав из него Чукотский район. Аня вернулась из своей первой командировки в Иультинский район с отцом, которого поселила в своей комнатке в коммунальной квартире на улице Ленина.

Перед поездкой в Бухту Угольную она поговорила с Александром. «Главная задача, — сказал он, — провести подготовку к созданию Беринговского райкома комсомола. В округе планируется организация ещё одного района с центром в посёлке городского типа Бухта Угольная (впоследствии — Беринговский). Ты должна посмотреть кандидатуры для рекомендации в райком комсомола и, в первую очередь, — секретарей будущего райкома комсомола; найти необходимое помещение, согласовать вопросы с организационным комитетом района по созданию района и в нём райкома комсомола».

В Бухту Угольную она попала только четвёртого ноября. Её согласился взять на борт своего парохода капитан судна, разгрузившегося в Угольных копях. На открытом рейде Бухты Угольной её в грузовой сетке «сгрузили» на плашкоут, освободившийся от угля, откуда она и перебралась на буксирный катер. Ещё с моря Аня с удивлением увидела бегущий по тундре маленький паровозик с тремя вагончиками.

«Это наша „кукушечка“ бежит по узкоколейке, — поймав её удивлённый взгляд, пояснил капитан буксира. — Уголёк с шахты таскает в порт. А уж мы его оттуда — к судам. Без нашего уголька в Арктике делать нечего».

— А шахтоуправление — в Нагорном? — спросила Аня.

— А где ж ему быть? Конечно, там. Только люди у нас живут тут в посёлке. У них там на шахте только и стоит, что дом шахтоуправления.

— Чем можно добраться до них? — продолжала расспрос Анна.

— Так это как повезёт. Самое простое — прийти в порт на разгрузочную угольную площадку и на тендере «кукушки» доехать. А можно прийти в поселковый Совет, политотдел… Это мы так партийный комитет называем, по-старому. Оттуда, может быть, и машина какая пойдёт. А то и торговая контора с выездной торговлей туда машину направит. Вариантов много. Летом-то тут и идти нечего — всего семь километров. А сейчас… того и гляди снег пойдёт, или пурга вдарит».

Буксир уже подводил плашкоут к угольному причалу. Женщины-тальманы подсказали ей, где можно было остановиться.

Положив свой чемоданчик под койку в шестиместной комнате общежития морского порта, Нутэтэгрынэ направилась, как подсказал ей капитан буксира, в политотдел, где она познакомилась с секретарём партийной организации. Там её и нашёл секретарь комитета комсомола порта Сергей Варламов.

— Надолго к нам? — поинтересовался он.

— А пока не выгоните, — с улыбкой ответила она.

— Ну, тогда сразу договоримся, что седьмого ноября ты — у нас с Катей, моей женой, в гостях. Я надеюсь, что ты не забыла про праздник?

— Не забыла, и спасибо.

Она ознакомилась с документацией комсомольской организации, вместе с секретарём парторганизации и Сергеем сходила к начальнику морского порта. Там быстро договорились о создании к новому году комсомольско-молодёжной бригады грузчиков. Затем Сергей познакомил её с секретарём комитета комсомола управления «Бухтугольстрой» Виктором Ощепковым.

День прошёл насыщено и с пользой как для неё, так и для секретарей комитетов комсомола. На следующее утро Виктор познакомил её с директором угольной шахты «Беринговская» Игорем Александровичем Щорсом. Он стал директором шахты только полтора года назад и прилагал много усилий, чтобы вывести это не самое лучшее угольное предприятие Магаданского Совнархоза на достойный уровень.

— Ты не смотри, что он такой доступный, — шепнул ей на ухо Виктор. — Он — подполковник НКВД, в войну был разведчиком. А к нам сам попросился. Вот! Мужик толковый, но жёсткий. Брат того, знаменитого Щорса.

— Не брат, а троюродный брат, — уточнил Игорь Александрович, слышавший «театральный» шёпот Ощепкова. — Ну, что, барышня, — неожиданно галантно спросил он, — будете здесь в конторе бумагами заниматься или со мной в шахту?

— Я бы хотела в шахту, — немного растерявшись от такой прямолинейности, сказала Аня, и добавила, — если можно.

— Ну, со мной всё можно, — заверил Щорс.

Они сели в его машину и доехали до Нагорного. Вошли в здание, стоявшее рядом с шахтой, и прошли в комнату подготовки шахтёров.

Там Анну переодели в специальный комбинезон, дали каску, повесили сумку с батареей для электрического фонаря, и они вошли в клеть, которая с грохотом закрылась и пошла вниз с ужасным скрипом и дребезжанием.

Позже Анна с трудом вспоминала, что видела там, внизу в полутемноте, в угольной пыли и грохоте отбойных молотков. Они куда-то ходили, Щорс с кем-то разговаривал, представлял её, она кому-то и зачем-то кивала головой и всё время пыталась улыбнуться, что, наверно, у неё получалось слабо. В общем, когда они поднялись из забоя, сил у неё не было.

— Хотите посмотреть на себя? — спросил какой-то шахтёр и подвёл её к шкафу с зеркалом. Оттуда на Аню смотрел человек с чёрным, как у негра, лицом, всклокоченными волосами и одетый в жуткую одежду не по размеру.

— Неужели это я?.. — Анна повернулась к Игорю Александровичу.

— …Может ясная заря? — продолжил фразу Щорс. — Вы, Вы, Анна Дмитриевна! С шахтёрским крещением Вас!

— А я в бога не верю, — как-то растерянно ответила Анна.

— Ну, и не верьте себе, пожалуйста. А у нас, шахтёров так принято говорить. Кто первый раз спускается в шахту, того поздравляют с крещением — вхождением в семью шахтёров.

— Ой! А я не знала. Значит, спасибо Вам за моё крещение. — Все засмеялись.

Потом ей предложили пойти в душ, и пока она приводила себя в порядок, никого туда не впускали. После обеда в столовой шахты Анна и Игорь Александрович поехали на его машине в прибрежный посёлок. В машине он ей сказал: «У меня через сорок минут встреча со школьниками. Если хотите, могу пригласить».

— Конечно, хочу!

— Сейчас заедем ко мне домой. Мне надо кое-что прихватить с собой и переодеться.

Через полчаса они были в средней школе посёлка Бухта Угольная. Встретил их директор школы Буча Ираклиевич Пагава.

— Дети ждут, — сказал он, пожимая им руки. — Игорь Александрович, на этот раз Вы взяли то, что Вас просили дети?

— А как же! — ответил Щорс и вдруг вынул из длинного бумажного пакета шашку.

— Ой, сабля, — непроизвольно сказала Анна.

— Не сабля, а шашка, — поправил её Щорс.

У входа в небольшой спортивный зальчик, где собрались учащиеся школы, гостей познакомили со старшим пионервожатым школы Николаем Колохмановым и его женой — учительницей начальных классов, девятнадцатилетней Тамарой Ивановной — секретарём комсомольской организации органов образования посёлка. Тамара и Анна удивлённо посмотрели друг на друга и засмеялись.

— Когда я поступила в Анадырское педучилище, Аня училась на последнем курсе, — сказала Тамара. — Она была у нас комсомольским заводилой.

— Ну вот, а теперь она окружной заводила, — сказал Щорс смеясь. Они прошли в зал. Сидящие там дети при их появлении встали.

— Здравствуйте дети! — поздоровался с ними директор.

— Здравствуйте, — хором ответили они.

— Садитесь, пожалуйста, — сказал директор детям и пригласил пришедших с ним гостей пройти к отдельно стоящему столу. Колохманов добавил к нему ещё два стула, и все расселись за столом. Щорс рассказал детям о революционном пути своего троюродного брата, передал ребятам его шашку, попросив при этом не вынимать её из ножен. Затем, по просьбе директора, он рассказал о своём участии в Великой Отечественной войне.

После официальной части перед гостями выступил школьный хор. Начали они с песни о Щорсе:

«Шёл отряд по берегу, шёл издалека,

Шёл под красным знаменем командир полка.

Голова обвязана, кровь на рукаве,

След кровавый стелется по сырой траве».

На вопрос в куплете: «Хлопцы, чьи вы будете, кто вас в бой ведёт?» — неожиданно ответил маленький, белобрысенький мальчик:

«Мы — сыны батрацкие, мы — за новый мир,

Щорс идёт под знаменем, красный командир!»

— и весь хор подхватил последнюю строчку куплета.

Потом дети спели ещё несколько революционных песен, но Анне запомнилась песня, которую исполнил всё тот же белобрысенький паренёк.

Это была песня Гавроша:

«Мы шли под грохот канонады,

Мы смерти смотрели в лицо,

Вперёд продвигались отряды,

Спартаковцев смелых бойцов!»

— и хор подхватывал:

«Вперёд продвигались отряды,

Спартаковцев смелых бойцов!»

— Интересный мальчик, — прошептала Тамара Ивановна. — Он практически не говорит, заикается. Чего-то сильно испугался и перестал говорить. Таким и пришёл в первый класс. Мы с Мишиной мамой договорились, что он будет всё время петь. И на уроке, и на переменках, и когда гуляет с ребятами. Это должно восстановить его умение разговаривать. Когда он забывается и не волнуется, то говорит. Но стоит ему заволноваться, — не может выговаривать слова.

В Бухте Угольной всех шаловливых детей пугали чукчами: «Вот придёт чукча, заберёт тебя в тундру и отдаст на съеденье росомахам», — говорили они своим чадам, совершившим какой-нибудь плохой поступок. Например, когда те цеплялись за металлические сани, которые тащил тихоходный трактор (а другого транспорта в посёлке практически и не было).

И никого из детей не пугало то, что как-то однажды одного из них закрутил конец металлического троса, тянувшийся за санями, протащив мальчишку километр, пока его не увидели взрослые. Ребёнок, конечно, погиб… Мишке за такие зацепы давали ремня, причём и отец, и мать.

Но кто же этого не переживал из его друзей? Пугалки, вроде «придёт чукча…», тоже не срабатывали до той поры, пока Мишка, однажды, почти совершенно случайно, не разбил любимую мамину чашку.

Не успел он спрятать осколки в мусорное ведро, как открылась дверь, и на кухню с улицы зашёл настоящий чукча в кухлянке, торбасах и с какой-то палкой в руках.

Мишка страшным голосом заорал, рванул в родительскую комнату и забился под кровать.

Вошедший чукча, а это был каюр, с которым Мишкиному отцу нужно было ехать в командировку в Алькатваамскую тундру на просчёт оленей, тоже испугавшись истошного крика мальчишки, выскочил на улицу.

Там его и увидел идущий домой отец Мишки.

— Ты чего тут сидишь, а не в доме? — здороваясь с ним, спросил он.

— Да там, это, мальчишка шибко кричал. Наверно, ругался и не хотел, чтобы я был на кухне.

— Какой мальчишка? Маленький светленький или чернявенький побольше? — полюбопытствовал Николай, смеясь.

— Да я не успел разглядеть. Он тут же убежал в комнату. Наверно испугался, — всё так же серьёзно ответил Пананто.

— Ну, пойдём, посмотрим, — сказал отец и вошёл в холодный тамбур. Пананто остался на месте.

Войдя на кухню, отец позвал сына. Тот не отвечал. Зайдя в комнату, он и там не обнаружил его.

— Ну, ты где? Давай вылазь, — полушутя, полусерьёзно позвал отец. — Да что такое с тобой? Ты где? — Он прислушался. Какое-то движение произошло под кроватью, где всегда стояли ящики с китайскими яблоками. Он заглянул под кровать и увидел, непонятно как поместившегося у дальней кроватной ножки сидящего сына. Тот обхватил ножку двумя руками и дикими глазами смотрел на отца.

— Минька! Это же я, твой папа, — сказал Николай и протянул к сыну руку. Но тот только сильнее прижался к ножке кровати.

— Что с тобой? — уже серьёзно спросил отец, — давай вылазь, — и он попытался достать сына. Тот в ответ опять страшно закричал, да так, что отец пулей выскочил из-под кровати. «Во, дела! — подумал Николай. — Как же теперь его оттуда вытащить?» Но тут пришла жена.

— Ты чего такой задумчивый? И Пананто какой-то растерянный на нартах сидит. Вы в тундру-то сегодня поедете? — спросила она.

— Да, погоди ты с тундрой. Тут посложнее дело вырисовывается.

— Какое дело? — Люся, с тревогой посмотрела на мужа.

— У нас там, — и Николай показал пальцем на кровать, — сидит Мишка и не хочет вылезать оттуда.

— Откуда? — она осмотрела кровать, на которой никого не было.

— Оттуда, из-под кровати, — снова ткнув пальцем в кровать, сказал Николай.

— Что это он там удумал? — и Люся хотела было заглянуть под кровать.

— Не надо, — остановил её муж. — Он будет кричать. Я уже пробовал.

— Как кричать? Почему? — на глазах Люси появились слёзы. — Что ты с ним сделал?

— Да ничего я не делал, — уже нервничая, ответил Николай. — Мне Пананто рассказал, что когда он зашёл на кухню, думая, что я дома, то Мишка страшно заорал и убежал в нашу комнату, а Пананто выбежал на улицу. Я пришёл, нашёл сына здесь, — он третий раз ткнул пальцем в кровать, — хотел его достать, а он ухватился за ножку кровати и так заорал, что я обалдел.

Люся упала на пол, наполовину влезла под кровать. То, в каком состоянии она увидела там сына, чуть не лишило её сознания. Она громко заплакала, протянула руку к сыну и позвала: «Мишунька! Маленький мой мальчик. Иди к мамочке, мой дорогой. Я никому не дам тебя в обиду, мой маленький кузнечик».

Мишка отсутствующим взглядом смотрел сквозь неё. Мама потянулась и рукой погладила его по голове. Слёзы лились из её глаз. Мишка, бесстрашный заводила мальчишеской компании, маленький смелый хулиганчик, ухватившись за ножку кровати, трясся от страха, как осиновый листок.

«Ну, успокойся, мой хороший, успокойся. Это я — твоя мама», — говорила она сыну, гладя того по голове, плечу, руке. Но тот, было такое впечатление, просто не понимал, кто перед ним.

Неожиданно под кроватью появился кот Барсик. Он пришёл с улицы и сразу же полез под кровать. Подойдя к Мишке, он стал тереться об его локоть и вдруг так громко замурлыкал, как не делал никогда. Казалось, он говорил мальчику какие-то свои, успокаивающие, ласковые кошачьи слова. Люся молча, не переставая плакать, смотрела на них. Через некоторое время Мишка пошевелился, опустил глаза на кота, затем перевёл их на мать. «Тттты… чечечегого тыты тут деееелллаааеешь?» — с трудом спросил он. Мама взяла его руку и потянула к себе.

— Иди ко мне, мой хороший, иди!

— Ааа ттты нее бббудддешь мммееня ррррууггаать и отттдааавать чччукче заа чччашку? — спросил вдруг он.

— Да какая чашка, мой любименький! Плюнь ты на эту чашку, и давай будем вылезать отсюда.

— Ааа чечччууукча ууушёл?

Люся неожиданно представила себе всю картину случившегося: «Хулиганишь, плохо себя ведёшь? — придёт чукча и заберёт тебя». Разбилась чашка, и вошёл Пананто — сработало родительское предсказание; жуткий страх и желание куда-нибудь запрятаться. Всё это промелькнуло в уме Люси.

— Да нет никакого чукчи! Иди ко мне, — она оторвала сына от ножки и прижала его тоненькое, ещё трясущееся от страха тельце к себе.

— Ну, ты там что, заснула? — послышался голос отца.

— Иди и скажи Пананто пусть едет домой. Сегодня вы никуда не поедете, — ответила Люся и, не выпуская из рук сына, елозя всем телом, она стала выбираться из-под кровати. Видя это, Николай наклонился и вытащил их обоих оттуда. Затем вышел на улицу.

— Вот что Толя, — сказал он каюру, — мы сегодня никуда с тобой не поедем. Давай отложим это на завтра. А ты, если сможешь, надень дома что-нибудь цивильное и вечером приходи к нам. Я тебя с сыном познакомлю, чтобы он больше тебя не боялся. Договорились? — Пананто согласно кивнул головой, и собачья упряжка умчала его в начинающуюся пургу. «Правильно, что не поехали сегодня. Не хватало ещё пурговать в тундре. Поедем после пурги», — и Николай вернулся домой.

Мишка перестал говорить. Нет, он пробовал, но у него это не получалось. Правда, некоторые слова он выговаривал, но с трудом. Иногда, заигравшись с мальчишками или с братом, он мог сказать несколько фраз. Но когда приходил «в себя», то опять замолкал. Врачи сказали, что заикание не лечится.

Он познакомился с Пананто, и они даже подружились. Анатолий несколько раз катал его на своей собачьей упряжке и консультировал Мишку, когда у того появилась собака.

Прошло лето. Мама была в шоке. Нужно было идти в первый класс, а как в таком состоянии сын будет учиться? Помогла первая Мишкина учительница — Тамара Ивановна Колохманова. Откуда этой девятнадцатилетней выпускнице Анадырского педучилища было известно, что заикание можно лечить пением?.. Но, они договорились с Людмилой, что Мишка будет петь и в школе и дома. Так и пошло.

Сначала Мишкиным окружением это принималось со смехом, но потом все дети успокоились и даже стали требовать от него, чтобы он пел, когда хотел что-то сказать. Тут надо отметить, что Михаил пел, и неплохо пел в художественной самодеятельности поселка и школьном хоре, так как у него был вполне приличный голос.

Закончился концерт, и ребята окружили гостей школы. Все хотели дотронуться до шашки, вынуть её.

— Игорь Александрович, — неожиданно даже для себя обратилась к Щорсу Анна. — Разрешите вот этому мальчику, — она указала на Мишку, — вынуть шашку из ножен. Ты будешь осторожен? — спросила она Мишу. Тот, оторопев от так нежданно привалившего ему счастья, только и кивнул головой в ответ.

— Ну, если просит секретарь окружкома комсомола, то я не могу отказать. Подойди ко мне, — позвал он Мишу. — Вставай передо мной, повернись спиной ко мне, — он перенёс шашку через голову мальчика и, как бы, повесил её на своей руке на его боку слева.

— Давай, держи рукоять, — предложил он ему. Тот взял рукоять в свою маленькую руку. Пальцы не обхватывали её полностью. Они были слишком коротки. Щорс положил свою руку сверху, и они медленно, вдвоём стали вытаскивать шашку из ножен. Лезвие заблестело, а когда оно полностью вышло из ножен, прямо засияло в руках мальчика и Щорса. Дети заворожённо смотрели на шашку.

— Вот это да! — сказал кто-то из мальчишек. — А ей человека разрубить можно?

— Если шашка в умелых и сильных руках, то можно, — ответил Щорс и начал осторожно заправлять её в ножны. Счастливый Мишка повернулся к нему и горячо сказал: «Ссспассибо!» Затем повернулся к Анне и с трудом сказал ей: «Бббольшое ссспассибо! Я эээттого нининикогда нене зззабуду!»

— Забудешь, мой дорогой, — ответила девушка, и погладила мальчика по голове. — Быстрее научись говорить без заиканий. Больше пой. У тебя это здорово получается.

— А я и так ппою, — почти без запинки сказал Мишка.

Утром, седьмого ноября Анна, вместе с секретарями комсомольских организаций приняла участие в демонстрации трудящихся. И, хотя её и звали на трибуну, где стояли руководители посёлка, предприятий и организаций, она всё же прошла в колонне демонстрантов «Бухтугольстроя» и шахты «Беринговская». Затем все вместе направились в поселковый клуб, где в честь праздника силами участников художественной самодеятельности был дан большой праздничный концерт.

Здесь она опять увидела и услышала пение запомнившегося ей вихрастого мальчишки. На этот раз ему на аккордеоне аккомпанировал его отец, а не музыкальный работник школы.

Когда на сцену вышли две симпатичные молодые женщины в сопровождении аккордеониста, Сергей зашептал на ухо Анне:

«Крайняя слева — моя жена Катя. А вторая — Люся Сверлова, жена аккордеониста. Она училась в Гнесинке, но война не дала ей закончить её. Она — мама того малыша, который только что пел».

А женщины запели романс Лизы и Полины «Уж, вечер» из оперы Чайковского «Пиковая дама»:

«Уж, вечер… Облаков померкнули края,

Последний луч зари на башнях умирает…»

По реакции людей было видно, что этот дуэт очень нравился местной публике. Им долго аплодировали, и они на бис исполнили ещё две песни. А вечером в гостях у Сергея, Анна ближе познакомилась и с его семьёй, и с их друзьями. Появился там и маленький певец, но, получив сладкий подарок, исчез так же быстро, как и появился.

Анна пробыла в посёлке пять дней, съездила в село Алькатваам, — снова помог Щорс. А вот в Мейныпильгино и Хатырку попасть не удалось. Зато она на последнем попутном пароходе уплыла в Анадырь.

— Слушай, там такие ребята работают! — с восторгом рассказывала она первому секретарю окружкома комсомола, — Простые, деловые и организаторы хорошие. А в школе старший пионервожатый Колохманов Николай — готовый секретарь по школам. Их и на шахте, и в посёлке все знают. Я даже в Алькатвааме про них спрашивала — знают.

— Что с помещением? — охладил её горячую речь Александр.

— Так мы договорились с начальником морского порта, что он выделит на первое время две комнатки. А директор «Бухтугольстроя» пообещал, что при строительстве здания политотдела и райисполкома специально запланирует помещения и для них.

— Ну, молодец! — весело сказал Богданов. — Вот мы тебя туда на организационную конференцию и пошлём. Поедешь?

— Конечно! А когда?

— «Когда рак на горе свистнет!» — знаешь такую пословицу?

— Знаю, но при чём тут она?

— А притом, что сначала решение о создании района примет область, затем округ. Только после этого начнётся работа по организации партийных и советских органов нового района. Вот тогда мы и включимся. Хотя кадровые намётки нужно иметь уже сейчас.

На конференцию в Беринговский район она не поехала, так как была в Магадане, где её кандидатура была утверждена на должность первого секретаря Чукотского окружкома комсомола. А Александр Богданов, бывший первый секретарь окружкома, там же избранный вторым секретарём Магаданского обкома комсомола так охарактеризовал её в областном комитете партии: «По лихости характера и безоглядной наивности должна справиться с этой должностью!»

Перед отъездом в Анадырь Анна зашла к Богданову, тот просил её об этом.

«Аня, я с тобой хотел поговорить на одну не совсем приятную для тебя тему», — начал он.

— Я внимательно слушаю, — искренне сказала Анна.

— Ты знаешь, как тебя называют некоторые, скажем так, ответственные люди в окружкоме партии и окрисполкоме?

— Знаю. Националисткой-максималисткой.

— А почему такой максимализм?

— Потому что я хочу улучшить жизнь местного, коренного населения.

— А что, приезжий народ или родившиеся на Чукотке дети не достойны твоего внимания? Твой взгляд на развитие Чукотки — это односторонний взгляд на суть вопроса.

Ясность одномерности только кажется ясностью; по сути своей это коварная слепота, потому что человек с одномерным зрением лишён аналитического, диалектического взгляда на вещи. Запомни это, Анна Дмитриевна, Аня. Запомни и вытрави в себе недоброе зерно, занесённое в тебя ветром твоего отчаянного максимализма. Если не вытравишь, разрастется оно в тебе диким чертополохом левачества, и ты наделаешь немало бед.

Этот разговор Анна вспоминала неоднократно и на работе в комсомоле, и в дальнейшей жизни.

Глава V

Яков Бейлинсон родился в Москве и, сколько себя помнил, жили они в двухкомнатной коммунальной квартире на четыре семьи. Мама, Виталия Семёновна — серьёзная женщина — всегда была занята семьёй, так как у неё, кроме Якова, было ещё двое детей: сын Александр и дочь Мура.

Отец, Ефим Яковлевич Бейлинсон, работал заместителем министра торговли РСФСР. Яков пошёл в него. В детстве он играл в покупателей и продавцов, а закончив десятый класс, поступил в Российский экономический университет имени Плеханова на факультет товароведения.

В семье уделялось много внимания культурному образованию детей. С детских лет их водили в музеи и театры. Сначала детские, затем в Большой, МХАТ и другие. Частыми были и посещения Зелёных театров в парках культуры Москвы, Эрмитажа. Родители внимательно следили за тем, чтобы их дети всегда были одеты в чистую и отвечающую моде одежду. Их приучали к повседневному труду, как в доме, так и на даче, а также в обустройстве дворовой территории многоквартирного дома.

Но особой любовью были книги. У родителей была прекрасная библиотека, и Яков много читал. Сначала — книги, которые ему рекомендовали родители, а затем всё подряд.

Господь не обидел его памятью и он, прочитав понравившуюся ему книгу, мог наизусть цитировать не только отдельные фразы, но и целые абзацы. Он мог неожиданно процитировать из «Золотого телёнка»: «Рассупонилось солнышко, расталдыкнуло свои лучики по ясну небушку. Вышел на дорогу старик Ромуальдович, понюхал свою портянку и аж закалдобился!» А друзьям он часто повторял девиз Саньки Григорьева из «Двух капитанов» Каверина: «Бороться и искать! Найти и не сдаваться!»

Его увлекали не только серьёзные книги Горького, Алексея и Льва Толстых, Катаева, но и творчество поэтов Бродского, Цветаевой, Есенина. Очень ему нравились книги и более лёгкого жанра, такие как «12 стульев» и «Золотой телёнок» Ильфа и Петрова, а также приключенческая литература: Джек Лондон, Майн Рид, Эдгар По, Фенимор Купер… В общем, он рос разносторонне развитым и очень любознательным ребёнком.

Перед выпускными Государственными экзаменами в Университете друг и сокурсник Яши — Вячеслав Мулин из Ногинска — стал агитировать его распределиться куда-нибудь подальше от Москвы: «Ну что тебе всю жизнь Москва и Москва? Все, почему-то, хотят остаться в Москве. Ты посмотри, сколько интересных мест есть в Союзе: и Кавказ, и Сибирь, и Прибалтика… а Камчатка? Давай, махнём с тобой на Камчатку. Будем приезжать в Москву заросшими, заматеревшими торговыми людьми, прокуренными дымом Камчатских вулканов… И пугать всех рассказами о страшных случаях выживания, суровой жизни в том краю».

— Так почему бы тогда не поехать ещё дальше? — отвечал ему Яков.

— Так куда ещё дальше? — горячился Вячеслав, — на Аляску что ли?

— Почему на Аляску? Перед Аляской есть ещё и Чукотка. Тебя не привлекает эта территория? Народу почти ноль, снега выше крыши, дорог нет. Зато повсюду белые медведи, волки, олени, моржи и тюлени. Вот видишь, даже стихами заговорил, — и он повторил, — «Волки и олени, моржи и тюлени».

— Да что там делать-то нам? Там и торговли-то наверно нет? Хотя, погоди… Наш заведующий кафедрой как-то говорил, что там есть какой-то «Чукотторг».

— Не какой-то, а самый обыкновенный. Мне отец говорил, что там весь завоз производится морским путём. Так вот, там товары завозит «Торгмортранс» — это подразделение Главсевморпути, и везут их из Ленинграда северным морским путём. А есть товары Чукотторга, — эти везут через Владивосток. Плюс там есть и «Военторг».

— Слушай! — Мулин внимательно смотрел на друга, — Что-то ты уж больно подкован по этой теме. Ты что на Чукотку собрался?

— Да, мне отец говорит, что начинать нужно с нуля и там, где много интересной работы. А уж там-то, наверно, работы полно. Не думаю, что на Чукотке много специалистов торговли. А уж что касается интереса, то его получить в тех краях можно больше, чем захочется. И потом, живут же в сёлах и посёлках люди. И им нужны различные товары. Вот мы и будем организовывать там торговлю среди чукчей и эскимосов. Глядишь — нам там понравится, женимся на каких-нибудь чукчанках-эскимосках, «настругаем» сопливых чукчат и вернёмся всем гамузом в Москву покорять столицу… — он захохотал.

На распределении они попросились на Чукотку, куда комиссия их с удовольствием и направила. Таким образом, в августе 1959 года два друга оказались на Чукотке в распоряжении окружной торговой конторы «Чукотторга».

Уже с первых месяцев работы в Анадыре они обратили на себя внимание окружкома комсомола, который отслеживал появление всех молодых специалистов с высшим и средне-специальным образованием на Чукотке. После непродолжительных споров с директором «Чукотторга» Никанором Васильевичем Денисовым, Яков оказался в распоряжении окружкома комсомола, в должности инструктора отдела пропаганды, а Вячеслав уехал в Иультинский район, где стал работать по специальности. Впоследствии он был избран первым секретарём райкома комсомола.

Якова отличала интеллигентность, начитанность, тактичность в общении с людьми, что заметно контрастировало со многими окружающими Анну людьми. Надо сказать, что она нравилась многим молодым людям, но почти все они дружили с Бахусом, а она не переносила даже запаха спиртного.

Однажды, попав в компанию молодых московских специалистов и их новых анадырских друзей, Анна поняла, что у этих людей многому можно подучиться, повысить свой культурный, да и жизненный уровень. На вечерних посиделках в комнате, коммунальной квартиры, где жили Яков Бейлинсон и приехавший позже, но всё из той же Плехановки Ростислав Перелешин, они часто спорили о поэзии, художественной литературе, достоинствах и недостатках новых фильмов, публикаций в толстых литературных журналах.

Именно тут она познакомилась с Тамарой Ювжик, приехавшей из Омска в Анадырь на рыбную путину, — необыкновенно талантливой девушкой, написавшей в десятом классе целый трактат о Достоевском, о котором заговорили даже в Московском государственном университете. Но она вынуждена была уехать из Омска на Чукотку из-за нехватки средств в семье, где подрастало ещё двое братьев и сестра. Именно Тамара научила Анну понимать и полюбить стихи. Сама она читала их блестяще.

Часто компанию им составляла и Алевтина Левина — собственный корреспондент «Комсомольской правды», выпускница МГУ. Она была спецкором в Северных территориях страны, часто приезжала на Чукотку, где жила по несколько месяцев. Эта компания серьёзно повлияла на мировоззрение Анны, на её культурный рост, просто увлекла в мир книги.

Ростислав Перелешин прилично играл на гитаре и пел песни Булата Окуджавы, уже попадающего в опалу у властей Александра Галича, молодых, только что начавших писать стихи и песни Юрия Визбора и Александра Городницкого. Очень редко в компании появлялось вино и другие спиртные напитки, и это импонировало Анне.

Но крепче всех она подружилась с выпускницей Анадырского педучилища, землячкой Марией Ротваль. Сразу же после окончания училища Маша уехала в село Нешкан, Чукотского района. Там заметили молодую учительницу и через полтора года избрали секретарём райкома комсомола по школам, а ещё через год пригласили на работу в окружком комсомола. Анну в ней поражало врождённое благородство, абсолютная честность, стремление помочь знакомым и незнакомым людям. Её начитанность прямо удивляла Анну. Она видела, что в литературных спорах Мария не уступала просвещённым москвичам.

О широте и глубине знаний Якова во многих сферах человеческой жизни Анна узнавала в совместных командировках.

Однажды, когда бригада работников окружкома комсомола возвращалась из командировки в Певек, а рейс на Анадырь откладывался по погодным условиям, они коротали время в комнате профилактория аэропорта Апапельгино. В соседней комнате геологи разгадывали кроссворд.

Когда они задумывались над каким-то словом, Яков через фанерную стенку подсказывал им. Через некоторое время, после очередной точной подсказки, дверь в комнату комсомольских работников открылась, и просунувшаяся в появившуюся щель бородатая голова спросила: «Кто тут такой умный?» Увидев обозначенного пальцами присутствующих в комнате Якова, голова коротко бросила: «А ну, пошли к нам». Яков ушёл. Через час он появился в комнате в сопровождении своего волосатого знакомого. «Хороший парень, — сказал тот, — но с большим недостатком для нашей территории».

— С каким? — удивлённо спросила Анна.

— Не пьёт. Понимаете, совсем не пьёт этот человек. Да и человек ли он? — и волосатый геолог громко захохотал. — А вообще-то и хорошо. Нам больше достанется, — и он вывалился из комнаты.

— Весёлые ребята. Только что вернулись с «поля», а теперь летят в Магадан, — сказал Яков, усаживаясь на своё место. — Говорят, что нашли золотое месторождение недалеко от твоего родного Рыркайпия.

С течением времени Анна стала понимать, что нравится Якову. И он становился ей не безразличным. Яша много помогал Ане в подготовке выступлений на разных собраниях, активах, совещаниях. Он мог часами объяснять ей вопросы, касающиеся организации работы производственных звеньев, взаимодействия промышленных цепочек, как мог, снимал её волнение перед выступлениями. А волновалась она всегда, особенно когда говорила о сохранности природы. Анну возмущало варварское отношение геологов, золотодобытчиков, месивших своей тракторно-вездеходной техникой оленьи пастбища. Яков, в целом соглашаясь с ней, доказывал необходимость проведения геологических, горных работ. «Ты понимаешь, — говорил он ей, — что на одном оленеводстве невозможно поднять жизненный уровень людей, живущих на Чукотке. Нужны промышленные предприятия, фабрики, горно-обогатительные комбинаты. Земля Чукотки полна полезными ископаемыми, и их надо брать. Это принесёт в бюджет сотни миллионов рублей, а на них можно и нужно строить жильё, больницы, детские сады, школы, клубы во всех населённых пунктах территории».

— Но тундра! — возражала Анна. — С тундрой-то как быть!? С её уничтожением пропадёт оленье стадо, а с ним — и жизнь, традиционная форма хозяйствования аборигенов, история чукотского народа.

— Тундру надо беречь, — отвечал ей Яков. — И много, много говорить о сохранности природы с руководителями организаций, от самого низового звена до областных руководителей, ведущих хозяйственную деятельность здесь. Ты же занималась ликбезом среди местного населения? Вот и здесь надо организовывать ликбез среди руководителей по сохранению окружающей их среды.

— Ну, да! Так они и станут нас слушать.

— А не станут, — твердо сказал Яков, — надо заставлять бережно относиться к столь ранимой чукотской природе большими денежными штрафами, лишением лицензий на пользование земельными угодьями, снятием с работы людей, не понимающих и не принимающих во внимание эту проблему. Прокуратура-то зачем? Заставьте их работать по этой проблеме. Что твои начальники не видят этого? Если не видят, нужно учить и их, приглашать сюда учёный народ, почвоведов, исследователей с авторитетом в правительственных кругах.

Таких бесед-споров было много и по разным темам.

Со временем Анна познакомила Якова с отцом, и они стали частенько чаёвничать в её однокомнатной квартире, выделенной им Окружкомом партии, когда она стала первым секретарём окружкома комсомола.

Аня старалась обучать работников окружкома хотя бы навыкам разговорного чукотского языка. Для этого приглашала из педучилища специалистов, сама старалась объяснять слова и словосочетания.

Но дело шло плохо. У них даже вышел спор с Яковом на эту тему. Он настойчиво советовал ей самой учить… английский язык. Но она всегда отвечала, что он ей не нужен, и что это пустая трата времени.

Как-то спор на эту тему возник во время чаепития у неё дома на кухне. Отец долго слушал их спор и вдруг спросил у Якова на английском, знает ли он сам язык. Наступила немая сцена из «Ревизора». У Якова во рту застрял кусок пирога, а чашка выскользнула из рук и брякнула о блюдце. Вывел его из ступора заливистый Анькин смех.

— Ну что, съел? — спросила она своего дружка, не переставая смеяться.

Яков вынул кусок изо рта, аккуратно положил его на блюдце.

Отхлебнув из чашки чаю, прочистил рот.

— Да, — ответил он по-английски, — и ещё немного знаю испанский и, конечно, идиш.

— Что такое «идиш»? — всё так же на английском спросил Тумнеттувге.

— Это язык, на котором говорят евреи — люди моей национальности.

— Так ты еврей? — с любопытством спросил старый охотник.

— Да, — ответил Яков.

— А она только на две трети чукчанка, — показывая на Анну, неожиданно сказал старый Тумнеттувге. Аня с удивлением смотрела на отца.

— Ну, что ты так на меня смотришь? — отец грустно посмотрел на дочь. — Принеси-ка сюда фотографию, где сфотографированы мы с матерью.

Когда Анна вышла из кухни, он спросил Якова: «Ты видишь, что у неё лицо не совсем похоже на лицо чукчанки. Да и тело тоже?» Яков утвердительно кивнул головой. Вернулась Анна, держа в руке фотографию. Она протянула её отцу.

— Дай ему, — сказал отец, указывая на Якова. Тот взял фотографию. С неё на него смотрел молодой Тумнеттувге, а рядом с ним на корточках сидела женщина с европейским лицом, одетая в кухлянку.

— Это её мать, Эттэринтынэ, — сказал отец.

— Но у неё лицо европейской женщины. Очень красивое лицо, — добавил Яков.

— Ты не видел лицо её мамы, Аниной бабушки. Мне рассказывали, что многие люди из других стойбищ приезжали в Рыркайпий только затем, чтобы посмотреть на неё. Многие сватались к ней. Даже американцы, которые привозили на побережье товары. Люди говорили, что сам Олаф Свэнсон был неравнодушен к ней. Во всяком случае, уезжая из стойбища в девятьсот восьмом году, он подарил Аниной бабушке механическую ножную швейную машинку «Зингер». А потом родилась Эттэринтынэ. Опять же люди говорили, что она была очень похожа на него. Я не знаю… Так говорили люди.

Наступила продолжительная пауза.

— Почему ты никогда не рассказывал мне об этом? — наконец тихо спросила Аня отца.

— Когда ты жила с нами, то была слишком маленькой, чтобы понять это. А потом, когда стала большой, ты бывала очень редко у нас, и нам всегда не хватало времени поговорить об этом. А сегодня я рассказал это не тебе, а ему, — и он кивнул головой в сторону Якова. Яков осторожно положил фотографию на край стола. Тумнеттувге взял её.

Он долго-долго смотрел на неё.

— Однако скоро увидимся, ты уже и так заждалась меня. — сказал он Эттэринтынэ. — А насчёт английского языка он прав, — сказал отец, отложив фотографию. — Времена быстро меняются. Будем опять дружить с Америкой, вот тогда язык будет нужен. Так что учи её говорить на английском языке… А ты учись!

Через два месяца Тумнеттувге умер.

Однажды Яков спросил её:

— Ты где одеваешься?

— Не поняла? — ответила Аня.

— Ну, где ты берёшь одежду?

— А где её можно взять, кроме магазина? Сама шить я не умею. Так что только там. А что тебе не нравится в моей одежде? — с вызовом спросила она.

— Да всё, — коротко ответил Яша.

— Как всё? — опешила Анна. — Что, вообще ничего не нравится?

— А скажи на милость, — заводясь немного начал Яков, — что тут может нравиться?

— Ты всё время носишь очень серую одежду, она у тебя не по размеру, и с твоим «богатырским» ростом ты выглядишь в ней как колобок. А этот полуспортивный стиль… Почему у тебя все кофточки глухие, и ты их застёгиваешь под горло? Платья блёклые. Ну, нет в магазине подходящей одежды, купи материал, сшей себе платье и деловой костюм в пошивочной мастерской.

— А я даже и не знаю, где эта мастерская находится? — растерянно сказала Анна. — Все так ходят, — добавила она.

— Но ты-то не все! Ты — молодёжный лидер. На тебя все должны равняться и не только в политическом, моральном, интеллектуальном плане, но и эстетическом, визуальном. А-то ходишь, как старушка, наводишь грусть-тоску на молодые здоровые кадры Чукотки, — он засмеялся.

— Какая я тебе старушка? — обиженно сказала Анна. — Одеваюсь, как все, не выпячиваюсь. Что мне в Париже одежду доставать?

— Ну, до Парижа мы не достанем, а вот гардеробчик этот твой поменяем и именно тут, в Анадыре. Ходят слухи, что тебя хотят забрать в окружком партии для работы с женщинами, — Анна хотела его перебить, но он остановил её рукой, — Так вот, — там ты должна быть одета с иголочки. С тебя наши женщины должны брать пример. Поняла?

— Я-то поняла, — уже не сдерживаясь, резко ответила Аня. — А вот ты бабьи слухи не разноси. Откуда ты знаешь о том, что кто-то, куда-то меня переводит? Мне и в должности первого секретаря окружкома комсомола нормально работается.

— Так потому и забирают, что ты хорошо работаешь, — не отвечая на её вопрос, сказал Яков. — А гардеробчик меняй!

Выбрав время, в гордом одиночестве критически осмотрев свой пока ещё небольшой гардероб, Анна вынуждена была согласиться со своим другом. А здесь ещё Аля Левина, приехав в очередной раз в командировку в Анадырь, привезла ей женский деловой костюм чёрного, любимого её цвета.