Бесплатный фрагмент - Бабье лето любви

Храня любовь до роковой черты…

«Поэтом можешь ты не быть, но гражданином быть обязан». Справедливость этой пафосной формулы ставят под сомнение как сами граждане, в большинстве своём весьма далёкие от поэзии, так и поэты, чей талант зачастую легко уживается с полным отсутствием гражданственности. И всё же, высшая справедливость, вероятно, и заключается в том, что, невзирая ни на что, существуют авторы, в творчестве которых органично соединены лёгкая, прозрачная поэзия и твёрдая, незыблемая позиция, которые не противоречат, а дополняют друг друга. Таков Сергей Евсеев, пишущий и живущий в соответствии со своими убеждениями, совестью, честью и данным ему талантом. Может быть, этому способствует его воинская закалка, офицерское прошлое, в котором понятие благородства либо впитывается в судьбу навсегда, либо (но это — не тот случай) выветривается с первых же шагов по служебной лестнице и, как ни печально, уже до конца дней. А, может быть, это — просто врожденные качества характера, столь нечасто сегодня встречающиеся, почти реликтовые (впрочем, так было во все времена).

Представляя на суд читателей свои стихи, Сергей Евсеев предельно искренен и честен. Все они в какой-то мере исповедальны и представляют внутренний мир человека, который вопреки всему остаётся оптимистом, любящим свою большую Родину, своих друзей и близких, непоколебимо верящим в Человека и возможность победы разума и добра над глупостью и невежеством. К слову, искренность, честность — одно из необходимых достоинств хорошего поэта, о которых говорил еще Виссарион Белинский. А среди других он указал — смелость, ум, совестливость и любовь к стихам своих коллег и предшественников. Всё это читатель обязательно найдёт в книге Сергея Евсеева.

«Искусство нашего времени и нашего круга всегда разукрашено, продажно, заманчиво и губительно. Настоящее произведение искусства может проявляться в душе художника только изредка, как плод предшествующей жизни. Поддельное же искусство производится мастерами, ремесленниками безостановочно, только бы были потребители. Настоящее искусство не нуждается в украшениях. Причиной появления его есть внутренняя потребность выразить накопившееся чувство. Причина поддельного искусства — корысть. Последствие истинного искусства есть внесенное новое чувство в обиход жизни. Последствие поддельного искусства — развращение человека, ненасытность удовольствий, ослабление духовных сил человека».

Это цитата из «Круга чтения» Льва Толстого, книги, написанной более ста лет назад. Но по сей день определения великого писателя не потеряли свежести и актуальности. Я не зря вспомнил эти строки, предваряя книгу Сергея Евсеева. Его творчество соответствует понятию настоящего искусства, ибо оно — от сердца, от желания реализовать талант на пользу людям. Задушевные, искренние стихи о любви и дружбе (чувстве, которое в последнее время вспоминается всё реже), о родном городе, размышления о жизни — всё проникнуто добротой и сердечностью. И тонкий флёр переживаний окутывает читателя, перенося в мир возвышенных чувств и лирических открытий.

О прошлом что грустить, ведь кануло все в Лету.

Глядеть назад невмочь, коль сожжены мосты.

Душа опять зовет к таинственному свету,

Что нам несет сквозь мглу надежды и мечты.

«Любовь к родным местам, к матери, мысли о жизненном пути, о вечных ценностях — основные темы творчества во все времена», — и эта фраза Толстого злободневна сегодня как никогда. Евсеев интуитивно следует этому завету и в стихах своих, и в прозе.

Поэт не даёт готовых ответов на те или иные жизненно важные вопросы, он ищет их вместе со своим читателем. Но у каждого ведь свой вариант виденья событий. А творчество Сергея Евсеева, начиная с самых первых его стихов и рассказов, помогает найти верный ракурс взгляда на окружающий мир: забыв на какое-то время о прозе быта — воспарить в пространство бытия, где только и возможно «хранить любовь до роковой черты».

И все мечты — лишь только об одном:

Чтоб годы плыли дальше, чем мечты,

Храня любовь до роковой черты.

Наверное, трудно прочитать «залпом» книгу стихов. Потому автор и разбавил ее своими эссе и зарисовками, которые предваряют собой тематические разделы сборника, давая читателю возможность еще глубже вникнуть в суть поэтических строчек, понять, что переживал в своей жизни автор, чем жил, о чем думал и мечтал, когда рождались эти стихи. Так что, открывая раз за разом этот сборник, читатель найдёт в нём мудрые мысли, добрые ненавязчивые советы, вытекающие из вдумчивого наблюдения за нашей столь непростой и неизменно прекрасной жизнью. И все это значит только одно — вы приобрели хорошую книгу. И уж точно не пожалеете о проведенных за ее чтением сокровенных минутах, а может, и часах своего досуга.

А в заключение — цитата из Екклессиаста: «Составлять много книг — конца не будет, и много читать — утомительно для тела». Все так, но книга, которую вы открыли, «составлена» с любовью, в ней — свет мудрости, счастья и печали, который освещает каждую человеческую душу.

Владимир Спектор, поэт, публицист, руководитель Межрегионального Союза писателей, член исполкома Международного сообщества писательских союзов (МСПС) и Президиума Международного Литературного фонда.

                          ***

А нам с тобой вовек не избродить

Всех тех дорог — заманчивых, беспечных.

Над ними льется свет, и зовом вековечным

Звенит сквозь тьму времен связавшая нас нить.

И, верно, нам с тобою не изжить

Всех предрассудков тех, таинственных, нездешних.

А что ж еще останется нам, грешным?

Да просто жить — о прошлом не тужить.

Познать печаль дорог, ниспосланных нам Богом,

Которых слаще нет и горше тоже нет.

И жизнь наша светла благодаря дорогам.

Коль это понял ты, то, стало быть — поэт!

Нам многое дано судьбой своей испить.

Покуда это так, то, значит, будем жить!

                         ***

Звезды! Я мыслил и рос вместе с вами,

Не различая границ.

Звезды! Я грезил — я жил чудесами.

Вы видели, падая ниц…

Звезды! На небе тревожном, полночном,

Что вам  известно про смерть?

Ввысь, к небесам в стремленье бессрочном,

Только б лететь и лететь…

Знаете вы чудеса неземные,

Слышите поступь веков…

Звезды! Вы пламенели и плыли

Над грустью моих стихов.

Самое первое, неповторимое

Весна по обыкновению приходит вместе с праздником 8 марта. Он ассоциируется у большинства из нас, мужчин, с пробуждением всех лучших человеческих чувств и первородных инстинктов. …А когда-то, давным-давно — это был мамин праздник. И ты в этот светоносный во всех смыслах день впадал в какой-то странный транс от ее свежести, молодости и красоты. И от переполнявших тебя чувств неожиданно рождались первые незамысловатые стихотворные строки, посвященные весне, маме и… девочке, твоей соседке по парте, в которую ты за эти две недели, что волей или неволей думал о ней в связи с предстоящим праздником и необходимостью приготовить ответный (после 23 февраля!) подарок, — кажется, успел по уши втюриться…

Хотя девчонка эта даже не в твоем вкусе, да и вообще — отличница и воображала. И вы с ней до последнего времени вообще-то постоянно ссорились, чуть ли не дрались на уроках из-за всяких пустяков и нелепостей. А тут — такое! Вот что делает с людьми волшебница весна! Значит, и впрямь она обладает магическими силами — и не только над природой, но и над человеком, о чем я к тому времени уже успел узнать из книжек. А все эти непредсказуемые смены настроений: от безудержного веселья до неожиданной грусти, когда кажется, вот-вот на глаза навернутся слезы, — они так похожи на капризы природы за окнами. И все это ведь тоже связано с весной. Да — с весной, и с первым, неосознанным, непонятно откуда взявшимся в глубине твоего существа чувством, которое ты впоследствии сам назовешь первой любовью.

А еще — с очарованностью Женщиной, неожиданно накрывшей тебя с головой. Женщиной и — женственностью, незримо таящейся во всем окружающем тебя мире.

                       ***

Весенних скрипок — первозданны звуки…

И снова к нам спешит воскреснувший Орфей.

И песню страсти уж заводит соловей,

А даль берет скитальцев на поруки.

Весной, как никогда, зовет и манит даль.

Послать подальше все порядки и устои,

Да сотворить бы что-нибудь такое,

Чтоб прожитых годов нам было бы не жаль.

В весенний звонкий лес войду, как в божий храм.

Молитву — к небесам, а припаду к земле я.

От всех ее щедрот все более хмелея,

Готов я жертвой пасть ко всем ее богам.

Земля, ссуди медяк в протянутые руки.

Весенних труб благословенны звуки!

                    ***

Где свиданье назначить тебе?

Ну, ответь же, ответь мне, любимая.

Мои губы иссохнут в мольбе,

Все другие заботы отрину я.

В нашем городе, древнем и юном,

Столько скверов, аллей и улочек.

В нем так сладко мне быть безумным.

Поспеши же ко мне, моя дурочка!

Мы над далью весенней взовьемся,

Над бессильем людским посмеемся,

Вспомнив юности сладостный дым.

А устанем как быть крылатыми,

Вмиг вернемся к родным пенатам,

К потаенным святыням своим.

              ***

Да будет грусть светла,

И дни наши счастливы!

О Боже щедрый, где же взять нам силы

Для сохраненья света и тепла?

Просторен будет пусть

Наш кров с тобой и светел,

Чтоб вольно было в нем резвиться нашим детям,

И крики их подальше гнали грусть.

У грусти и любви есть общие места:

Сольются в страсти души и уста,

И кажется, страсть будет длиться вечность.

У моря есть приливы и отливы,

А в жизни так порой, что только быть бы живу.

И вспомнишь ли тогда про пыл свой и беспечность?

                   ***

Ах, любимая — гибельный жгут!

Темен взгляд ее — мысли светлы.

Вырваться б из объятий зимы,

На просторы, чьи травы не лгут.

О любимая, ночи твои —

Освежающий, сладостный яд!

Препрославлю тебя во сто крат

На коврах из душистой хвои.

Рог трубит, и пора возвращаться.

Это значит, нам снова прощаться.

В островах заповедной земли,

Где восход ослепительно белый,

А твой взгляд вызывающе смелый,

Там остались сердец корабли.

                  ***

Дышать весной — какое счастье!

Ведь это только миг один:

В март, непогоду и ненастье

Ворвался солнца нежный дым.

Какое чудо — жить тобою,

Весна, отрада юных лет.

И золото церквей благое,

И все вокруг — твой дивный свет.

Но миг проходит, гаснут краски

И снова меркнет все вокруг,

Но в сердце прелесть твоей ласки

Весна, мой давний, славный друг.

                       ***

Шалунья весна, плесни нам вина!

В небесной лазури глаза колоколен.

Вакханка весна, напои допьяна,

Хотя бы на миг — приласкай, успокой.

Слышу шум твоих гроз,

слышу звон родников.

А пока только серость и холод собачий.

Но уж тронулся лед, всюду скрежет оков,

Лишь одни смельчаки продолжают

рыбачить.

На отлете зима, строен времени ход.

На пространствах вселенной

колышутся стрелки.

Еще в сердце февраль, еще жив

Новый год.

Но навстречу весне уж распахнуты

дверки.

                 ***

А солнце какое хорошее!

И вздохов зимы уж не слышно.

И сердце тоской припорошено,

Скоро снова в цвету будут вишни.

Снова будем стоять за околицей,

И ждать колокольного звона.

За Пасхой, глядишь, скоро Троица.

И, видно, нет лучше резона,

Чем слушать тоску соловьиную

Из окон, что настежь все — в сад.

И чувства, такие невинные,

Вслед песне весенней летят.

              ***

Это значит — Весна!

Это значит, ручьи и капели.

Значит — снова миг счастья,

желанный и призрачный миг.

Снова будут поля в дикой яблоне

цвета метели.

Будет Пасхи тепло — ты к распятью

в надежде приник.

Снова чувств хоровод

вдруг разбудит тебя на рассвете.

И забудешь про сон,

сразу станет тебе не до сна.

И весь мир вдруг предстанет

в торжественном радостном свете.

Это значит — восторг!

Значит, снова пришла к нам весна.

Это значит — Весна!

Зазвенит, запоет, засмеется.

И как будто душа вдруг вспорхнет

из-под бренных телес.

Песнь ее на лету

благовестом церквей отзовется

Кто же скажет теперь,

что на свете совсем нет чудес?!

Это значит — полет

к поднебесным волшебным пространствам

И значит — опять

позовет нас счастливая даль…

Безграничность ночей — хрупкий,

трепетный миг постоянства.

И опять нам, как прежде —

ничего уж в прошедшем не жаль!

Благодарствуй, Весна!

За восторг, за ручьи и капели.

За короткий миг счастья

благодарствуй, шальная Весна.

Мы на крыльях мечты

на встречу с тобой прилетели,

Прикоснуться душой чтоб

к тревожным твоим чудесам.

                             ***

Так бывает, наверно — где-нибудь на приморском проспекте

Вдруг проснется весна, а потом — обложные дожди.

Ну, а если весна, то к чему вспоминать нам о смерти,

Глянь, как даль хороша, как чудесно устроена жизнь.

Вот еще один цикл во вселенском планетокруженье

Завершился, и стала вдруг зримее даль.

Вновь красавица жизнь торжествует весенним цветеньем.

Это значит, в преданья степенно отходит февраль.

Здравствуй, утро земли, в ярком сонмище снов и рассветов!

Здравствуй, берег мечты — Киммерии лазурная пасть!

Я давно уж не внемлю людским пересудам, наветам,

Ибо верю сто крат: ты вовек уж не дашь мне пропасть.

Королева Весна! Что ж, расчувствуйся дождичком майским,

Щедро выплачь до дна леденящую сизую муть.

Уведи в свои сны, на просторы долин своих райских,

Всколыхни душу мира, чтоб невмочь уж нам было заснуть.

Сон, взмахнувши крылом, улетит в небеса и растает,

Да и можно ль заснуть под малиновый тот благовест?

Что плывет над землей и в лазурную даль улетает,

И так долго звучит и в садах, и в подворьях окрест.

Юный мир без прикрас вновь предстанет в предутренней рани.

И путями мечты поплывем на былинной ладье.

И откроется даль — воплощенье всех прошлых желаний.

Наши души вспорхнут, устремившись навстречу звезде.

Сердцу тесно внутри, ему б на простор, на вселенский.

Чувствам радостно петь, разрывая оковы груди.

Уплывем в небеса на бумажных корабликах детских,

Чтоб оттуда взглянуть — что еще там нас ждет впереди.

                        ***

Отчаянье проклюнется… И воды

Весенние натужно зашумят.

А там распустится неприбранный наш сад.

И ринемся в поля, хлебнуть глоток свободы.

Таинственна и призрачна как даль

В разгар весны! Свежо-то как и сыро.

Оставим хоть на день постылые квартиры.

И вытряхнем с сердец труху всю и печаль.

Пора, мой друг, пора, сомненья все долой!

Все ставни настежь — в сад, и распахнем все двери.

Сегодня все равны и в вере и в неверье.

Из тесных своих нор мы съехались домой.

И воззвонят Весны колокола

Во славу грешных нас, такие вот дела.

Нашей юности белая вьюга

…Да, родина детства, родная сторона, где по-прежнему снег, мороз и солнце — Сибирь наша матушка — все та же, та же! Она по-прежнему дарит силы и бодрость — душе и телу. А юность? Юность прошла, как все в жизни проходит. Ну и что же теперь, всю оставшуюся жизнь грустить нам, что ли, о былом да ушедшем? С такими мыслями шел я по искрящемуся на солнце ледяному, припорошенному свежим снежком насту. Но через несколько минут неожиданно для себя замедлил шаг и остановился — чем-то знакомым, родным повеяло. А всего-то и делов: услышал краем уха обрывок есенинского стихотворения: «Над окошком месяц, под окошком ветер. Облетевший тополь серебрист и светел!…» Осмотрелся по сторонам: у типовой пятиэтажки из серого кирпича, точно такой же, как и та, в которой прошло мое детство, на снежном пригорке, как два юных деревца — тополек и березка, застыли две фигурки: мальчик и девочка, класс десятый, он с портфелем, она — с современным цветастым рюкзачком, и тихо воркуют о чем-то между собой. Но голоса их юные, звонкие, подхваченные мартовским ветерком — пронзительными колокольчиками доносятся до моего чуткого слуха: «Дальний плач тальянки, голос одинокий — и такой родимый, и такой далекий!»

Вот и нашел я наконец, что так долго искал: зримый отголосок моей «золотой», умчавшейся в дальние дали юности. Сам ведь я как будто еще вчера вот точно так же, как этот незнакомый мне мальчик, провожал после уроков до подъезда свою девочку, самую первую свою любовь, которая, как оказалось, осталась в сердце на всю жизнь, и вдохновенно читал ей проникновенные есенинские стихи…

Боже, боже, когда же это все было?! Как будто вчера. А между тем целая вечность отделяет нас уже от той счастливой, светлой поры…

                  ***

Ах, какая метель серебристая!

А вокруг белоснежная гладь.

И глаза твои, омуты мглистые,

До утра целовать, целовать…

Где мечта, где реальность — не знаю.

Закружило, и в пропасть несет

Лебединая юности стая,

Нашей первой любви крестный ход.

Боже праведный, что-нибудь сделай!

Отведи, защити, сбереги…

Снова образы сказочно белой,

И волшебной, и страшной пурги.

Ну, ответь же, зачем ты такая,

Неземная, а в голосе лед?

И бегу за тобой, спотыкаясь,

И за далью звезда упадет.

Упадет на краю небосвода,

И исчезнет волшебная гладь.

Чтоб сквозь дни, расстоянья и годы

С новой силой опять воссиять.

И опять захватить меня в омут,

Но теперь, я прошу, мне не лги.

А зима снова лепит хоромы,

И, как прежде, не видно ни зги.

                ***

Тихо стелется белая вьюга,

Заметает дороги, следы…

Мы с тобой потеряли друг друга,

Сколько ж дней утекло и воды?

Мы с тобой потеряли друг друга,

Ты былинка, а я лепесток…

Кружит, кружит январская вьюга,

Поезда всё идут на восток.

Снова тает в пространствах Россия:

Перелески, дороги, столбы…

Я любил — ты меня не простила.

Видно, нам не уйти от судьбы.

А метель — серебристая, снежная,

По-сибирски мудра и щедра.

Для кого же ты — милая, нежная,

Рассыпаешь крупицы добра?

Для кого все, что было и не было,

Для чего этот сладостный сон?

Для того чтобы былью и небылью

Растворился в преданиях он.

Чтобы мы со слезами и горечью

Ощутили сквозь суетность лет,

Как над тихою темною полночью

Льется, льется божественный свет.

Тихо стелется белая вьюга,

Заметает дороги, следы…

Мы с тобой не ценили друг друга,

Много дней утекло и воды.

                   ***

И вновь меж нами расстоянья,

Границы, дали, города.

Но вновь и вновь,

                 как в час признанья,

Твои глаза мне шепчут: «Да!»

Лучатся  глубиной небесной,

Несут к душе волшебный свет.

И света этого чудесней,

Наверно, в целом мире нет.

                 ***

Ночь роняет неясные тени,

И уходит земля из-под ног.

Час любви — тихий страж откровений…

Я опять под луной одинок.

В этой жизни я вечный бродяга,

Не сидится на месте одном.

Все богатство — перо да бумага.

Все мечтаю о чем-то другом.

Да, мечтаю — о чистом и новом,

Слишком много потребно душе.

Все, что трудно так выразить словом,

И так много в прошедшем уже.

Ну а жизнь, как ни есть — прекрасна,

Будто бы продолжение сна.

Снова солнце нам светит ясно,

И опять правит миром Весна!

И опять правит миром Любовь…

Но ведь это нам всем и надо,

Ведь еще где-то льется кровь

И царит слов пустых бравада.

И опять правит миром Весна!..

Ах, как хочется верить в это.

А с соборов снимают леса,

В куполах их фонтаны света.

Огни Москвы

Вот и закончились Святки — самое светлое (несмотря даже на кромешную тьму за окнами большую часть суток), сказочное и счастливое время в году. Время явления Чуда, исполнения самых заветных желаний и… рождения новых замыслов и мечт, из которых потом, неведомо каким образом, в жизни появляются новые дороги, горизонты, страны, книги, женщины, друзья, дети и снова книги — только теперь уже твои собственные, рожденные из всего того, что ты увидел, пережил, что перечувствовал и чем переболел за истекший жизненный период.

Сегодня уже 19 января, а елочка все еще стоит у нас в «красном» углу и переливается своими веселыми огоньками, глядя на которые так хочется думать и мечтать, и снова перебирать, как драгоценные камешки, счастливые (и не только!) моменты своего прошлого. Как верно подмечено великим нашим поэтом: «Что прошло, то будет мило!»

А за окнами мороз и белая метель. Никуда не надо спешить — какое счастье! Осталось нарисовать в воображении на стене камин, мысленно зажечь в нем огонь — и мечтать, мечтать, мечтать! Ведь жизнь, как пела когда-то незабвенная Алла Борисовна, и впрямь кончается не завтра.

Я смотрю за окно, как в детстве прижавшись носом к стеклу, напряженно вглядываясь в снежную призрачную даль (только в детстве мне еще приходилось при этом усиленно дышать на стекло, чтоб растопить в нем среди искрящихся на солнце серебристых ледяных узоров маленькое окошко, через которое можно было свободно взирать на загадочный и прекрасный мир по ту сторону рамы). Ну вот, наконец, и пришли крещенские морозы, о которых мы с любимой так грезили все это время. И теперь метет-метет во все концы, во все пределы… И свеча, как водится, то и дело горит на столе, и тапки Милины время от времени падают со стуком на пол, когда я сгребаю ее от избытка чувств в охапку… В общем, все как и положено в такие дни. Такие вот — волшебные дни, когда можно ни о чем не заботиться и не думать, а только мечтать, строить планы, которые через время каким-то чудесным образом воплотятся в реальность. И парить над землей, и любить… Как там у Ахмадулиной:

Какое блаженство, что блещут снега,

что холод окреп, хоть с утра моросило,

что дико и нежно сверкает фольга

на каждом углу и в окне магазина.

Какое блаженство, что надо решать,

где краше затеплится шарик стеклянный,

и только любить, только ель наряжать

и созерцать этот мир несказанный.

Да, вот это, наверное, и есть настоящее счастье — когда любимая рядом. Когда не нужно никуда торопиться, а можно просто мечтать, любить и созерцать «этот мир несказанный» вместе со всем, что есть в нем чудесного, необычного, сказочного.

Тем более что все-все вокруг и впрямь — волшебно, необычно, сказочно… И многолюдные московские улицы, наполненные светом, огнями, с чудесными, разноцветными елками на каждом почти шагу: золотыми, синими, пурпурными, алыми — все это словно бы воплощение твоих смутных детских снов о счастье и о чуде. И вот эта непрекращающаяся белая метель за окном — разве ж это не чудо? Я вглядываюсь в даль, туда, где за блочными голубыми домами нашего городка сгрудились сосны. А за ними открывается простор, разномастные деревенские домишки выстроились, как в сказке, все — под пышными, поблескивающими бриллиантами снежными шапками. А над ними, на горке, возвышается изящная, вся как свеча, устремленная ввысь, к небу, Владимирская церковь; внизу же расположились старая графская усадьба с роскошным парком. И церковь, и усадьба смотрятся с двух сторон в зеркало замерзшего пруда и потихоньку задремывают, роняя на хрустальный лед свои старческие слезы, которые тут же, на лету, и превращаются в драгоценные жемчужины. Им, верно, снятся под мерный убаюкивающий шепот метели чудесные цветные сны о их юности и лете, когда в их стенах еще кипела бурная жизнь, слышались детские голоса и вскрики молодых служанок, устраивались балы, а такими вот сумрачными зимними днями двор то и дело наполнялся лаем борзых, звоном колокольчиков и призывными сигналами охотничьих рожков.

А я, вглядываясь в эту туманную снежную даль, вспоминаю дни своей вешней юности, и внутренним своим взором за всеми этими домишками, деревеньками и усадьбами вижу ту далекую Москву конца прошлого столетия, когда она еще не была столь роскошно наряженной и огнистой, как сегодня, а старинные ее белые церквушки тогда скромно прятались от постороннего глаза по подворотням. Но зато как гостеприимна, добра и щедра она была тогда в отношении к нам — самоуверенным, честолюбивым, и при всем этом — все еще по-детски наивным и чистым душой юнцам. Какие золотые сны дарила нам тогда несравненная царица Москва под завывание своей синей крещенской метели.

Именно в те дни, тридцать лет назад, я вывел на подвернувшемся под руку листе бумаги, таясь от друзей, эти вот восторженные строчки:

Огни Москвы встают перед глазами,

Перед глазами звезды на Кремле.

И взгляд туманится нежданными слезами,

И что-то вечное стучится в душу мне!..

А после того, как стихотворение это, подобное озарению, до конца выплеснулось на бумагу, я долго еще стоял в темной комнате, смотрел через огромное окно старой казармы на мерцающие вдалеке огни Москвы, на переливающуюся дивными разноцветными огоньками елку перед парком Сокольники и у меня на глазах и впрямь появились благодатные слезы, о которых я только что написал в своем по-детски наивном стихотворении.

Какие заповедные мысли, какие восторженные и далеко идущие мечты рождались тогда в моей пылкой душе, кто бы только мог знать. И кто мог тогда подумать, на пороге каких крутых перемен и испытаний мы все в то время находились — вся наша огромная, любимая Родина. И мы с Сашкой Лаптой, два курсанта-стажера, без пяти минут — советских офицера, которым за полгода до выпуска посчастливилось провести целый месяц в Москве. Да какой месяц — сказочно-вьюжный, карнавально-веселый и счастливо-суетный тот январь 1988 года.

А дальше!.. Дальше эта белая январская метель подхватила нас, безусых и наивных юнцов, и закружила, понесла на своих крыльях в неведомую призрачную даль. Навстречу Судьбе, которая — у каждого своя… А потом, точно как по Булгакову, наступила История. Да. И нужно обладать даром мастера, чтобы все это теперь осмыслить и описать.

Но кто бы мог тогда подумать, что спустя столько лет моя тогдашняя смутная юношеская мечта, которую я боялся даже себе самому мысленно озвучить, так неожиданно осуществится без малого через тридцать лет, в которые столько всего вместилось — как водится, и плохого, и хорошего, и радостного, и печального. А что там нас еще ждет дальше, на отпущенном нам отрезке жизни? Кто знает!..

Москва! Какой огромный

Странноприимный дом!

Всяк на Руси — бездомный.

Мы все к тебе придем.

Так, кажется? А еще там — про сорок сороков церквей и колоколов… У Цветаевой. И у меня звонким эхом — в душе. И конечно, результат всего этого в новых поэтических строчках-откровениях. Которые, чем дальше, тем все больше о любимой. И о колдовской рождественской метели, которая осталась где-то там, за горизонтом, в невозвратной нашей юности.

                      ***

Зима, метель, сквозь занавески

Все тот же лунный свет извечный.

В мерцанье свеч — виденья, фрески…

И ты — в сиянье подвенечном.

Вся в серебре, в парче из злата,

В цветах, что живы лишь мгновенье.

Наш ангел — бледный и крылатый,

И строк случайных откровенья.

Вино в хрустальных переливах,

Но лишь пригублено и только…

В ночи — бубенчик говорливый,

Копытится шальная тройка.

Парча, заветная сорочка…

И плачет ветер заунывный.

«Я украду тебя и точка!»

Любовник страстный и наивный.

«Я украду тебя…» — «И что же?»

«Ну что же дальше-то, мой милый?»

Забрезжит утра свет тревожный,

И вмиг развеет все, что было.

И снова нудная работа,

Друзья, попойки, клубы, встречи…

Ну а пока что для чего-то

Нам дарит чудо этот вечер.

Метет метель, и мгла, и ветер.

Свеча в ночи одна мерцает.

Безмолвна ночь — спит все на свете.

Свеча горит и тихо тает.

                ***

Ты светишь мне звездой

Сквозь мглу и расстоянья.

Живу одной тобой

Средь звезд других мерцанья.

Ты светишь мне сквозь тьму

И голос мой ты слышишь.

А я одним живу:

Ты спишь и тихо дышишь…

Идет вдали рассвет

И все вокруг он будит.

И счастья выше нет.

И, думаю — не будет.

                     ***

Ах, были бы ночи наши длинней,

Насыщенней лаской — весенние ночи!

С чего ж тогда сердцу стучать все трудней,

Чего безрассудный наш век еще хочет?

Дыханьем огня расцвел поцелуй.

Раскинулись солнцем стремленья благие.

И с неба полилися тысячи струй.

И мы под них прянем — бесстыдно нагие…

От рук твоих пахнет зарей и вином.

Из глаз твоих брызжет настырность прибоя.

Еще миг, другой и, разморены сном,

Друг друга в объятьях с тобой успокоим.

За окнами полночи бархат глухой

Ковром развернется до самых пределов.

Сомкнешь лишь глаза, как мир, сам не свой,

Сорвется с орбиты со всем беспределом.

                    ***

За чертой — неуемное лето!

Ты пришла, как сиянье в ночи,

В бархат сумерек ветром одета,

И с улыбкой шепнула: «Молчи!»

И слеза — драгоценная влага,

Обожгла… И была — не была:

Словно в юность — восторг и отвага

Отпускали свои удила.

Так, в огне, зачиналася Нежность.

Вырастала, рвалась из тенет.

Мрак и свет!.. И восторг, и безбрежность

На излете безудержных лет.

Или это мне только лишь снится?

Словно в ночь, через сумрак глухой

Полыхнет ярким светом зарница,

А потом — вновь вселенский покой.

                        ***

Любимая спит, мне уткнувшись в плечо.

Любимая спит — ей снятся рассветы.

Завтра вновь будет день, и опять потечет

Наша жизнь по своим ветхим-новым заветам.

Любимая спит. Ей снятся сады.

И снится ей берег лазурный.

И горы, и солнце… и бежит вдоль воды

Все такой же красивой и юной.

Любимая спит. Покрепче прижму

Ее к себе, теплую, милую…

И в танце мечты подхвачу, закружу,

Осыплю словами малиновыми.

Любимая спит. Завтра вновь будет день.

Помчатся дороги крылатые.

И снова шум улиц, дела — дребедень,

И снова тоска незакатная.

Любимая спит. Ей снятся сады.

Ей снятся дороги волшебные.

И идем с ней вдвоем по следу звезды

В пределы, никем не изведанные.

                   ***

Средь людей ты грешницей слыла.

Знаю-знаю, милая, молчи!

Ты же все придумала сама:

Месяц плыл в тумане той ночи.

И стояла лютая зима…

Был мороз такой, что аж невмочь.

Постучался путник в дверь твою.

Ночь-ведунья, Ночь-актриса, Но-очь!..

Пощади головушку мою!

Мне отдай от тайн всех ключи.

Возврати восторг былой и пыл.

Я прошу, любимая, молчи!

Кто не грешен, тот и не любил.

У одной мы птицы два крыла,

Два огня в безмолвии ночи.

Ну, кричи, любимая, кричи!..

До чего ж меня ты довела!

Знать, не зря ты грешницей слыла.

                ***

Подойди ко мне поближе,

Загляну в твои глаза.

Нежный сумрак щеки лижет,

Вдалеке идет гроза.

Я хочу в тебя влюбиться,

Чтоб навеки, навсегда.

Ни за что не разлучиться,

Не погаснуть никогда.

Я хочу с тобой смеяться,

И с тобой хочу я петь,

В хмельных травах затеряться,

На тебя одну смотреть.

Ах, как счастье льется звонко,

Ты вся в радости слезах.

Вижу я себя ребенком

В озорных твоих глазах.

                        ***

Спасибо, милая! Ведь я тебя люблю,

И вновь уходит в пятки сердце сладко.

Тебя целую в волосы украдкой

И каждый взгляд твой на лету ловлю.

Тебе спасибо лишь за то, что есть

На сердце эта смутная тревога.

За то, что снова в ночь зовет меня дорога.

И звезд на небе, как всегда, не счесть.

Спасибо, что угасшая мечта

В душе опять сияет новым светом.

За то, что снова я слыву поэтом.

И на душе хрустальным звоном чистота.

Спасибо за волшебные мечты,

За все, что так нежданно сбылось.

Спасибо, Господи, что есть на свете ты,

И что весна к нам снова возвратилась.

Спасибо милая! И я тебя люблю.

Люблю, как в первый раз, так страстно, нежно.

Но в жизни все так смутно, безнадежно,

Что о пощаде Бога я молю…

Самое сокровенное

А ведь мама не поверила тогда, что я сам написал первое свое стихотворение в несколько столбцов, которое сейчас я уже, конечно, не воспроизведу, как ни старайся. Сначала для проверки, как строгая учительница (какой мама и была, собственно, в тот период, ведя спецкурс в ПТУ радистов-метеорологов), попросила меня зачитать его по памяти: дескать, если сам написал — значит, должен помнить его наизусть. Я с некоторым недоумением — мама мне не верит! — проделал это. Потом она задала мне еще несколько контрольных вопросов, типа: «Что побудило тебя взяться за ручку и лист бумаги?» И я, представьте, не смог внятно объяснить маме словами — что.

Ну, как, скажите, описать нахлынувшие на тебя ни с того ни с сего самые разнообразные чувства и переживания, которые поочередно окунали то в бурную беспричинную радость, то в необъяснимое уныние? Ну вот как?

И я просто прижался к маме, как в раннем детстве, обхватив ее за талию, вдыхая легкий аромат «Ландыша серебристого». И она в ответ на этот порыв ласково погладила меня по голове, не в силах уж, видимо, «держать лицо». И противостоять моему чувству. Но все равно ведь — так и не поверила.

А между тем — все, чем я жил, все, о чем грезил и писал впоследствии — все посвящено Женщине: маме, бабушке, учительнице, однокласснице, подруге, невесте, жене, любовнице и, наконец, моей единственной, в которой в одночасье соединилось все-все-все, о чем только можно было мечтать. И которая — подобна самой жизни… И весне, которая неизменно зовет к новым горизонтам и далям, к новым открытиям, обещая чудо-чудное и диво-дивное, и, конечно же — вечные любовь, и счастье!..

Но в начале, у истоков всего этого была мама. Недаром же Мама — это первое и самое главное слово в нашей жизни.

                         ***

Движется времени скорый состав.

Тикают ходики, щелкают стрелки.

Спесь и гордыню в себе обуздав,

В прошлую жизнь открываем мы дверки.

В ту, где бесчинствует вечно весна,

Где каждый день узнаем мы по ноте,

Где оживает душа ото сна

В сладком блаженстве и вечном полете.

В жизнь ту, где мама берез молодей,

Где от любви задохнется враз сердце,

Где от счастливых, томительных дней

Нет — не сбежать и не отвертеться.

И не зарыться в барханы из книг.

И в коридорах фантазий не скрыться.

Сотни уловок, уверток, интриг —

Все перед мамой должно расступиться.

Все наши тайны, мечты и дела

Звездным дождем вдруг прольются из детства.

Все бы отдал — лишь бы мама была

Рядом — чтоб всласть на нее наглядеться.

                       ***

Вот полночь, звезды, общая тетрадь.

Вот перышко, бумага — я рисую

Луну и звезды… Мама зовет спать.

Я сплю и вижу полосу косую

От света лампы в комнате соседней,

Куда, укрыв меня, вновь мама подалась.

Оттуда слышен смех и говорок соседей.

Ведь завтра Новый год: фей и снегурок власть.

И некуда спешить, ведь все еще на старте.

Каникулы! — и жизнь лишь только началась.

А на дворе январь. И крут его характер,

Но счастье детворе — чудес и сказок час.

Как много впереди

и радости и слез.

Восторг в твоей груди:

в пути уж Дед Мороз.

                       ***

Продлить восторг январского заката,

Всласть насладившись чаем и малиной.

Как вдруг средь хаоса сплошного и разлада

В душе заслышать дивный рокот журавлиный.

В бескрайности полей — простая в общем сила.

Куда нам до нее — свирель души молчит.

И сколько б по земле нас, грешных, не носило,

Мы знаем: есть звезда, что в час глухой не спит…

У неба на краю, за далью перелесиц,

В безмолвии ночном, над маковками крыш

Горит одна звезда, тревожа тонкий месяц,

Гоня подальше сон — и ты опять не спишь…

Свет призрачной звезды разлился в сердце детском.

И как же тут уснешь — коль светом сон гоним.

И ты, как звездочет, притих за занавеской,

Внимая тайне звезд, предчувствием томим.

Радость творчества

Когда-то давным-давно, в школьные еще мои годы, мама отнесла первые мои несмелые и полные «косяков» стихи в несколько сразу мест: знакомому новосибирскому литератору Москалькову, непризнанному гению и пьянице, в редакцию Пионерской зорьки и, самое смешное, студентке филологического факультета, кажется, пединститута.

Редакция, понятное дело, молчит и поныне. Непризнанный гений процедил сквозь зубы с похмелья, дескать, в старые времена юнкеров в обязательном порядке учили стихосложению, однако же после Лермонтова в настоящие поэты никто так и не вышел.

А вот девочка-студентка не пожалела душевных сил и времени — не зря, стало быть, пошла учиться на филологический — и в результате написала пространный отзыв на первые мои литературные опыты. В целом он был, насколько я понял, отрицательным. Но главное, что запомнилось оттуда, так это фраза: «радость творчества». Очень точное и емкое, между прочим, определение — что нас, «дурашливых и юных», побуждает браться за перо. Так вот, эта «радость» на самом деле ни с чем не сравнима. Разве что с первым юношеским чувством. Подобным откровению, открытию вселенского масштаба. Короче говоря — с чувством первой любви. Только чувства те первые, острые и «неповторимые», по мере нашего продвижения по жизни постепенно стираются, тускнеют и рано или поздно исходят на нет. А радость творчества — она, на удивление, нет, не тускнеет. Потому что она первозданна — на всю жизнь. Оттого и не отпускает тебя эта самая радость. И заставляет время от времени бросаться к столу и записывать на первом попавшемся под руку клочке бумаги рождающиеся в душе строки, наполняющие тебя счастьем и чувством полета, этакого свободного парения над землей.

А еще все это подобно, на мой взгляд, сокровенному общению со Всевышним. Эти скупые сумбурные строки, превращающиеся в стихи, мне представляются ответом «сверху» на мои смутные мечты и молитвы, обращенные к небесам. В результате поэзия вошла в мою жизнь как нечто естественное и необходимое. Словом, как воздух.

Однажды ты начинаешь жить, дышать и чувствовать стихами. И от этого жизнь постепенно наполняется особым смыслом. И это трудно с чем-либо сравнить, потому что это и впрямь ни с чем не сравнимо. Это твоя особая жизнь и твой особый мир, который ты создаешь сам. И все это можно определить двумя емкими словами: «радость творчества». А когда эта радость разделена с людьми, хотя бы и не многими — это настоящее счастье. Ради которого только и стоит жить на свете.

                   ***

Отголоски каких-то мелодий,

Словно тени ушедших судеб.

Где-то полночь по городу бродит,

Все надежды сводя на нет.

Это наша безумная юность,

От надежд и соблазнов горька.

Улеглось все, минуло, свернулось.

И бежит дальше жизни река.

Вот и наша степенная зрелость.

Уходящие вдаль корабли.

И уже кое-что нам приелось

На бескрайних дорогах земли.

И все чаще уж грезится Вечность

За краями просторов земных.

Где ж вы, юность, восторг и беспечность!

На высотах, скажите, каких?!

                    ***

Где-то чудо блуждает по свету.

Ах, как ночь для мечты хороша!..

Май приходит предвестником лета,

Словно к телу восходит душа.

Ах, как сладостно в ветреной чаще

Голосят на заре соловьи.

И несут они людям неспящим

Сокровенные тайны свои.

Ах, как хочется броситься в омут

Сумасшедших, безудержных слов…

Погружается древний мой город

В ворожбу чудодейственных снов.

И над городом блещут зарницы.

Как же ночи весной хороши.

Слишком многим до света не спится,

Но не встретишь нигде ни души.

                   ***

Снова льется за окном молебен.

И опять стирает вечер краски.

Посмотри в окно, как город беден!

И уже не вспомнить прежней сказки.

Посмотри, как улицы пустынны,

Как зловеще в небо вторглись тучи.

И плывет-плывет средь мглы унылой.

Грез твоих неугасимый лучик.

И зовет в страну мечты и счастья,

Где еще все живо и сегодня,

Где возможно жить лишь настоящим

И так ясно слышен глас Господний.

                     ***

По черным парадным блуждает печаль,

Хоть тесно — не в пору подмостки.

И стены о чем-то угрюмо молчат,

Скрывают судеб отголоски.

По черным парадным да в серых домах,

Где призракам вольно живется,

Рассеяны смута, сомненья и страх.

Что, в общем, по жизни ведется.

По черным парадным висят фонари

И грохает дверь у соседей.

И нету покоя — ори не ори,

Итог твой еще не подведен!

По черным парадным рассыпана грусть,

Шныряют коты деловито.

Без счета проблем да безденежья груз

За дверью твоей неприкрытой…

По черным парадным.

                   ***

Еще грядут счастливейшие дни.

А в подворотнях тихо тает лето.

Но где ж они, ответьте, где они?

Ведь мне теперь хотя б краюху света.

Еще грядут… И нить не разорвать.

Мне всласть напиться б этою отравой!

Еще нас ждет Любви святая рать,

Овеянная мифами и славой.

Еще нас ждут седые холода,

Темь, сумрачные шорохи на крышах.

А в небе все ж — полночная звезда.

И шепот бури за спиною слышен.

                     ***

Я знаю, будет лучше — слава Богу!

Не долго ждать любви нам, дайте срок!

Еще нас ждет счастливая дорога.

Она одна средь тысячи дорог.

Ведь все мы в этой жизни — пилигримы,

Спешим, так редко оставляя след.

Идем, идем вперед неутомимо.

И где-то вдалеке мерещится рассвет.

Таинственный обман! Он радости дороже.

Он та же радость, он — звезда в ночи.

И счастлив я лишь тем, что все еще возможно,

И небо снова льет волшебные лучи.

И значит — есть звезда, за ночью будет день!

Он снова принесет торжественные краски.

Не так плохи дела — совсем не дребедень!

И миг летит в предчувствии развязки.

                          ***

Все бы на свете отдал — не побрезгуйте! —

Если бы, если бы в царстве полуденном

Кто-то открыл бы мне в счастье,

как в бездну, дверь,

Взял бы и снял с души память о будничном.

Сколько же можно ходить нам заботными?

Всей-то и жизни осталось с полгорсточки.

Лучше вовеки прослыть безработными,

Днями на солнышке греть свои косточки.

Разве же мало нас, с виду удаленьких,

Жизнью, как мачехой — в ниточку скрученных.

Всех и делов-то: довольствуйся маленьким,

Коли за век ничему не научен!

                             ***

Снова будут стихи, снова ветры закружат

Над твоей головою, навевая печаль.

Снова будут мечты, вновь метели завьюжат,

И придет седоглавый унылый Февраль.

После бури веселья, новогоднего звона

Вдруг наступит затишья вселенский запой.

Только тихо мурлычет котенок-сластена,

Только поступь часов за твоею спиной.

Только душу срывает на чувств хороводы:

Закружиться, забиться в упрямой груди…

Снова приступы чувств, словно вешние воды,

Будто скоро весна, что сердца не щадит.

Эту светлую грусть подхвати и измучай,

Извлеки грозди рифм и фонтаны стихов…

Это случай, торжественный трепетный случай:

Разразиться грозой, волшебством дивных слов.

Это сладостный случай, миг нежданного счастья,

Это самый желанный и радостный миг.

На пороге Февраль. Весь в его тайной власти

Ты с надеждой к окошку приник.

                                ***

Только эти шаги, что стучатся в мое одиночество,

Только эта печаль, что навек поселилась во мне.

Ах, как пусто вокруг! А чего-то хорошего хочется.

Ах, как трудно душе прозябать на беспочвенном дне.

На Днепре купола дивным светом весенним расцвечены.

А в садах детский крик — жизнь извечно стремится вперед.

И приходит покой, вспоминаются истины вечные:

Бесполезно спешить, ведь всему на земле свой черед.

И на все есть свой смысл, каждой пташке своя излучина.

И во всем благодать — как чудесно задумана жизнь!

Что ж так ноет в груди, что там в теле еще не изучено,

Что так рвется наружу и над далью весенней кружит?

Это наша душа — в синь небесную вырваться жаждует.

Ну, и наши грехи, что навечно уж с нею сплелись.

Все же скоро весна — снова новью все чувства обрадует.

Это значит, мой друг, что опять продолжается жизнь!

Это значит — к шутам все ошибки, грехи и сомнения.

Вновь навстречу весне распахнемся, дав волю мечтам.

Все еще впереди: встречи, песни и стихотворения!

И бескрайность любви, что подобна весенним цветам.

           ***

Элегия грусти.

Мятущейся жизни распад.

Вряд ли все это отпустит.

Сцапает в крепкие лапы.

Элегия грусти.

Рвущийся в море ветер

Тумана полно напустит,

Словно один ты на свете.

И не найти уж дороги

Ни лунной, ни просто — по саду.

И неподатливы ноги,

За ворох грехов награда.

Что ж, посиди, послушай,

Волны, листая страницы,

Вывернут начисто душу:

Годы, события, лица…

В чем-то попал в десятку.

Где-то выпалил мимо.

Пустилась судьба вприсядку,

Время неумолимо.

Тужи не тужи — что же,

Разве ж вернуть нам что было?

Проблем и забот ты заложник,

За что ни возьмись — все не мило.

Элегия сладкой грусти…

Раскаянье, как расплата,

Схватит и не отпустит,

Осень во всем виновата.

Этот неистовый ветер,

Это полночное море…

И ни души в целом свете.

И неизбывно горе.

                      ***

Наверно, у тебя такая ж осень.

И ты сидишь над книгою своей.

А может — бродишь парком, все отбросив,

Вдыхая грусть последних теплых дней.

А может, это все мне только снится?

Ведь так легко в осенней тишине

Со всем, что было, навсегда проститься,

Забывшись в крепком и здоровом сне.

                  ***

Над деревнями пляшут зарницы,

Где-то грозы идут вдалеке.

Чья-то девушка в воду глядится,

Задержавшись одна на реке.

Сердцу снится, что скоро рассветы

Снова чью-то разбудят весну.

Заиграют в полях нежным светом

И в чужие края унесут.

Снятся сердцу седые дороги,

Что в надеждах весны так легки.

Так быстры чужой юности ноги…

Догорает заря у реки.

После зноя пьянит вольный ветер.

Прогрохочет за лесом состав.

Ах, как сладостно жить на свете,

Жемчуг счастья душою собрав.

Начало было так далеко

В старших классах средней школы появилась заветная тетрадь. Не общая, нет — простая, тоненькая — 12 листов в косую линейку. В общем, самая обыкновенная тетрадка, скорее всего та, что первой попалась под руку из пачки черновиков.

Попалась под руку, когда почувствовал, что душевные мои муки и переживания стали трансформироваться в стихотворные строчки: первые, робкие, настоящие… Настоящие, несмотря даже на зияющую местами беспомощность, потому что шли они, казалось, от самого сердца. Этакой рифмованной морзянкой из беспокойной и пылкой юношеской души:

Самое первое, чистое, неповторимое

Расплескали мы, к сожалению.

Самое важное и невозвратимое

Погубили, придали забвению.

Строчки эти выплескивались на тетрадь легко, взахлеб, как первые слова признания в любви, как откровения, как слезы — всеочищающие, врачующие душу… Позже и впрямь начали появляться более спокойные стихи, больше похожие на рассуждения, своеобразные поэтические откровения, приходящие как будто свыше, вроде бы кто-то водил твоей неопытной, непривычной к этому делу, робкой еще рукой.

Но что рука! Рука с шариковой ручкой — это ведь только средство. В самом деле, средство — чтоб сохранить, перенести на бумагу, не расплескав ни капли, из этого чудесного источника, что, неведомо откуда взявшись, однажды стал наполнять мою душу волшебной музыкой слов. А по-настоящему важен и священен сам процесс извлечения ниоткуда, из каких-то потаенных струн мира, на которые откликалось твое чуткое сердце, этих чарующих созвучий, казавшихся совершенными.

Чаще всего стихотворение получалось сразу — гладким и завершенным, не требующим никаких правок, — как говорится, строка в строку, ничего не добавить и не убавить. Хоть иди на подмостки и читай перед публикой, как декламировал до этого стихи других, известных поэтов. С самого раннего детства декламировал, с детсадовского возраста, собирая за это щедрый урожай самых разных богатств: открыток с переливающимися картинками, ручек, кружек, значков, статуэток, книг, наконец. Это тоже было праздником. Да еще каким! Не знал ведь еще, что настоящий праздник — вот эти несколько спрессованных, устремленных в вечность минут за письменным столом, когда на бумагу фонтаном выплескиваются стихотворные строчки. И весь смысл жизни, кажется, заключен в тех самых бесценных мгновениях, когда и сам ты словно бы возносишься над своим столом, — да что там, над самим собой возносишься и над всем миром! — и свободно паришь в пространстве, не ведая границ и расстояний…