Бесплатный фрагмент - Английские эпиграммы и эпитафии XIV—XIX веков

ПРЕДИСЛОВИЕ

Родиной эпиграммы (др.-греч. ἐπίγραμμα «надпись») является Древняя Греция. Эпиграммы — небольшие, но вместе с тем законченные по форме и содержанию стихотворения — составляют часть древнегреческой поэзии. Самые ранние эпиграммы приписываются Гомеру, жившему в VIII веке до н. э. Их писали жившие веком позже Артилох, Сафо, Феогнид, а также Анакреонт (Анакреон), известный нам в переводах А. С. Пушкина («Узнают коней ретивых…», «Поредели, побелели…», «Что же сухо в чаше дно?..»). Эпиграммы писали многие древнегреческие поэты, и, если говорить именно о понятии «древнегреческая эпиграмма», а не «греческая эпиграмма», (принимая во внимание этапы истории Древней Греции), то история древнегреческой эпиграммы заканчивается в I веке до н.э.

Эпитафия не являлась в древнегреческой поэзии отдельным от эпиграммы жанром, а была лишь её видом. Эпитафиями изначально были надписи на предметах культа: изваяниях, алтарях и, чаще всего, на надгробных памятниках; другими словами, эпитафия это надгробная эпиграмма (др.-греч. ἐπιτάφιος «надгробный»). Древнегреческая эпиграмма писалась почти всегда античным размером — гекзаметром — и первоначально не носила сатирический характер. Обычно это было размышление о жизни и смерти; стихотворение, говорящее о каком-нибудь событии или посвящённое какому-либо современнику и часто — древнегреческим богам: Зевсу, Гермесу, Афродите и др. Постепенно эпиграмма отступала от своих канонов и ближе к новой эре начала приобретать всё более сатирический вид: спокойствие и серьёзность стали уступать место шутке и насмешке. Римляне, заимствовавшие у древних греков практически весь пантеон олимпийских богов (Зевс стал у римлян Юпитером, Гера — Юноной, Гермес — Меркурием, Афродита — Венерой, Арес — Марсом, Артемида — Дианой и т.д.), стали продолжателями и жанра эпиграммы. Надо отметить, что римская поэзия и драматургия достигла своего расцвета только в I веке до н.э. (Вергилий, Гораций, Овидий), в то время как древнегреческие драматурги (Эсхил, Софокл, Еврипид, Аристофан) творили уже в V веке до н.э., не говоря уже Гомере и других поэтах, творивших ещё ранее. Таким образом, можно говорить о том, что римляне «продолжали всё греческое». Римский поэт Марк Валерий Марциал, живший в I веке нашей эры, придал эпиграмме окончательно сатирический и даже саркастический характер, хотя, по моему мнению, «адресная направленность» многих его эпиграмм, т.е. почти всегда обращение к конкретному лицу, много теряет по сравнению с философской направленностью эпиграмм древнегреческих. Но именно благодаря Марциалу представление об эпиграмме как об «анафеме игривой», говоря словами Пушкина, сложилось в античное время и таким остаётся до сих пор.

В эпоху Возрождения эпиграмма нашла своё продолжение во французской, испанской и английской поэзии. В русскую поэзию эпиграмма вошла позднее, в XVIII веке, и появилась в творчестве Феофана Прокоповича, Кантемира, Тредиаковского, Ломоносова; последний, в том числе, переводил эпиграммы Марциала.

Хочу представить вашему вниманию свои переводы избранных английских эпиграмм и эпитафий из сборника «Эпиграммы и эпитафии» («Epigrams and Epitaphs»). Сборник составлен английским литературоведом Обри Стюартом (Aubrey Stewart), изданным в 1897 году (London; Chapman & Hall, Ltd. 1897) и охватывающим период с XIV по XIX век. В этом сборнике эпитафии отделены от эпиграмм, несмотря на то, что, как сказано выше, древние греки относили эпитафии к эпиграммам. Автор этого сборника, по всей видимости, сделал это не случайно, посвятив эпитафиям вторую часть сборника. Среди эпиграмм есть как серьёзные, так и сатирические. Это же касается и эпитафий: рядом с серьёзными, т.е. скорбными посвящениями, присутствуют шутливые. Моё внимание привлекли не все эпиграммы и эпитафии в сборнике, а только наиболее интересные, переводы которых, надеюсь, будут удостоены вашего внимания.

Эпитафии можно разделить на три группы:

— Серьёзные эпитафии, являющиеся реальными надписями на надгробиях.

— Серьёзные эпитафии, не являющиеся надписями на надгробиях, а только — стихотворными посвящениями.

— Несерьёзные и порой саркастические эпитафии, которые, разумеется, не могут быть надписями на надгробиях.

Английские эпиграммы переводили многие российские и советские поэты и переводчики, в том числе Самуил Маршак, известный нам как переводчик всех 154-х сонетов Шекспира, стихотворений Роберта Бернса и других английских поэтов. В 1987 году вышел сборник «Английская классическая эпиграмма» в переводах С. Маршака и В. Васильева, включающий эпиграммы с XVI по XX век. В 2006 году был издан сборник эпиграмм «Пронзённые насквозь: Английские и американские эпиграммы» в переводах Георгия Бена. Отдельные эпиграммы, находящиеся в сборнике «Epigrams and Epitaphs», переведены этими известными переводчиками, хотя они, по всей видимости, не использовали данный сборник. Переводы многих английских эпиграмм и эпитафий можно встретить в Интернете. Моей целью было перевести эпиграммы и эпитафии именно из сборника «Epigrams and Epitaphs», счастливым обладателем которого я являюсь. Надеюсь, переводы создадут у вас более полное впечатление от этого интересного жанра в английской литературе.

Тем, кто будет обращать внимание на текст оригинала, хочу напомнить об особенностях написания некоторых английских слов в XV—XIX вв.: lyve = live, dye = die, seeme = seems, poore = poor, sixe = six, towne = town, sayd = said, в том числе, местоимений, широко используемых поэтами и в XIX веке: art = is, thou = you (в ед. числе — ты), thy = your (в ед. числе — твой), и т. д.

ПРОЛОГ

Итог серьёзной жизни самой

Смешной достоин эпиграммы,

И лишь смешная биография

Серьёзной стоит эпитафии.

ЭПИГРАММЫ

***

When Adam delved, and Eve span,

Where was then the gentleman?

John Ball, 1381

***

Когда Адам пахал, а Ева пряла,

Владения где были феодала?

Джон Болл, 1381

Shakespeare’s portrait

This Figure, that thou here seest put,

It was for gentle Shakespeare cut;

Wherein the Graver had a strife

With Nature, to out-do the life:

O, could he but have drawn his wit

As well in brass, as he hath hit

His face; the Print would then surpass

All, that was ever writ in brass.

But, since he cannot, Reader, look,

Not on his Picture, but his Book.

Ben Johnson (1574—1637)

(Written under Martin Droueshout’s engraving in the first edition of the Plays)

Портрету Шекспира

Фигура та, что видишь ты,

Шекспира обрела черты.

Гравер борьбу с природой вёл,

Но жизнь саму не превзошёл.

О, если б он заставил медь

Шекспира ум запечатлеть,

Подобно лику, – оттиск сей

Все б превзошёл ценой своей.

Смотри ж, читатель, вняв совету,

Не на портрет, а в книгу эту.

Бен Джонсон (1574—1637)

(Написано под портретом Шекспира — гравюрой Мартина Дройсхута — в первом издании пьес Шекспира)

On alchemists

If all you boast of your great art be true,

Sure willing poverty lies most in you.

Ben Johnson

На алхимиков

О, если правда всё, что вы творите,

То почему вы так бедны, скажите?

Бен Джонсон

To my Book

It will be look’d for, Book, when some but see

Thy title, Epigrams, and named of me,

Thou shouldst be bold, licentious, full of gall,

Wormwood, and sulphur, sharp, and tooth’d withal;

Become a petulent thing, hurl ink, and wit,

As madmen stones; not caring whom they hit.

Deceive their malice, who could wish it so;

And by thy wiser temper, let men know

Thou art not so covetous of least self-fame,

Made from the hazard of another’s shame;

Much less, with lewd, profane, and beastly phrase,

To catch the world’s loose laughter, or vain gaze.

He that departs with his own honesty

For vulgar praise, doth it too dearly buy.

Ben Johnson

Моей книге

Да будет, книга, чтим не только тот,

Кто лишь твоё название прочтёт.

Будь искренней и резкой непривычно,

Язвительной, правдивой, саркастичной;

Ясна направленностью будь своей,

Насмешки дерзкой жертву не жалей,

Ко всякой злобе терпелива будь

И объясняй своих нападок суть:

Что ты не жаждешь самопрославления,

Построенного лишь на унижении,

И не желаешь вызвать смех людской

Ты пошлой фразой, льстивой и тупой.

Кто от похвал избавлен грубых был,

Тот честь свою надолго сохранил.

Бен Джонсон

To King James

How, best of kings, dost thou a sceptre bear!

How, best of poets, dost thou laurel wear!

But two things rare the Fates had in their store,

And gave thee both, to shew they could no more.

For such a poet, while thy days were green,

Thou wert, as chief of them are said t’ have been.

And such a prince thou art, we daily see,

As chief of those still promise they will be.

Whom should my muse then fly to, but the best

Of kings, for grace; of poets, for my test?

Ben Johnson

Королю Якову I

О, превосходнейший из королей,

Как скипетр держишь ты в руке своей!

О, возглавляющий поэтов ряд,

Как лавры на челе твоём лежат!

О, кто такой был удостоен чести:

Дары принять от бога эти вместе!

Такой, как ты, поэт — пример другим!

Ты вождь поэтов! — так мы и решим.

Такой, как ты правитель, был народу

Для преданности дан — ему в угоду.

Кого же, Муза, ты должна воспеть:

Поэта или короля? Ответь!

Бен Джонсон

On Martial

Martial, thou gav’st far nobler epigrams

To thy Domitian, than I can my James:

But in my royal subject I pass thee,

Thou flatter’dst thine, mine cannot flatter’d be.

Ben Johnson

На Марциала

Ты на Домициана, Марциал,

Добрее эпиграммы всё ж писал,

Чем я на Якова. Чужда мне лесть,

Которой мне в твоих стихах не счесть.

Бен Джонсон

Multum in parvo

It is not growing like a tree

In bulk doth make man better be;

Or standing like an oak three hundred year,

To fall a log at last, dry, bald, and sere;

A lily of a day

Is fairer far in May,

Although it fall and die that night

It was the plant and flower of light.

In small proportions we just beauty see,

And in short measures life may perfect be.

Ben Johnson

Multum in parvo

Стволом могучим, пышной строгой кроной

Похвастать не дано в воде ей сонной.

На мир сто лет не суждено смотреть,

Подобно дубу, чтоб потом истлеть.

Сияет лилия бела,

Что в мае пышно расцвела.

И пусть удел — увянуть завтра ей,

Она пленяет красотой своей.

С большим лишь можно оценить в сравнении

Нам красоту и в малом проявлении.

Бен Джонсон

Fortune

No change of Fortune’s calm

Can cast my comforts down:

When Fortune smiles, I smile to think

How quickly she will frown.

R. Southewell (1560—1596)

На свою судьбу

Когда судьба мне перемен не шлёт,

Я безмятежен, счастлив в свой черёд.

Но улыбнётся мне судьба — и вскоре,

Я знаю, принесёт она мне горе.

Р. Саутвелл (1560—1596)

Over the door of Montacute house, Somerset

Thro’ this wide op’ning gate,

None come too early, none return too late.

Anonymous

Над воротами особняка Монтакьют-хаус в графстве Сомерсет

Сквозь этих врат проём внушительный и грозный,

Войти — не рано, выйти — никогда не поздно.

Аноним

Of sixe sorts of fasters

Sixe sorts of folks I find use fasting days,

But of these sixe, the sixt I only praise.

The sick man fasts, because he cannot eat.

The poore doth fast, because he hath no meat.

The miser fasts, with mind to mend his Store;

The glutton, with intent to eat the more;

The hypocrite, thereby to seeme more holy.

The virtuous, to prevent or punish folly.

Now, he that eateth fast, and drinks as fast

May match these fasters, any but the last.

John Harrington (1561—1612)

Шесть типов тех, кто соблюдает пост

Постящихся шесть типов примечаю,

Из них шестой я только восхваляю.

Больной постится — аппетита нет,

Бедняк — без мяса вновь его обед,

Постится скряга — чтобы запасаться,

Обжора — пост пройдёт, и отожраться,

Ханжа — благочестивым чтобы слыть,

А праведник — чтоб к богу ближе быть.

Коль суть поста ты не осознаёшь —

С пятью из них, но не с шестым ты схож.

Джон Харрингтон (1561—1612)

* * *

The readers and the hearers like my books,

But yet some writers cannot them digest;

Yet what care I? for when I make a feast,

I would my guests should praise it, not my cooks.

John Harrington

* * *

Мои читатель хвалит книги всюду,

Не терпит их собрат лишь по перу.

Но поваров ли хвалят на пиру?

Нет, гости хвалят — что вкушают: блюда.

Джон Харрингтон

* * *

Treason doth never prosper. What’s the reason?

If it doth prosper: none dare call it treason.

John Harrington

* * *

Мятеж на неудачу обречён.

Удачен если, то мятеж ли он?

Джон Харрингтон

* * *

Fortune, they say, doth give too much to many,

But yet she never gave enough to any.

John Harrington

* * *

Фортуна благо нам порой даёт,

Но многим всё равно недостаёт.

Джон Харрингтон

Of two Welsh gentlemen

Two Squires of Wales arrived at towne,

To seek their lodging when the sun was down;

And (for the in-keeper his gates had locked)

In haste, like men of some account they knocked.

The drowzy Chamberlain doth aske who’s there?

They told, that Gentlemen of Wales they were.

How many (quoth the man) are there of you?

They sayd, Heer’s John ap Rees, ap Rise, ap Hew;

And Nicholas ap Giles, ap Stephen, ap Davy;

Then, Gentlemen, adieu (quoth he), God save yee.

Your Worships might have had a bed or twaine,

But how can that suffice so great a traine?

John Harrington

Два уэльских джентльмена

Два сквайра уэльских приехали в город,

Устали к ночи, и замучил их голод;

Отчаянно в двери отеля стучат

(Их запер хозяин час с лишним назад).

Кричит он, что аж содрогаются стены:

«Кто там!» «Из Уэльса, — в ответ, — джентльмены.»

«Извольте представиться! Сколько вас там?»

«Сквайр Джон Уильям Эндрю Хью Догерти Драмм,

Сквайр Николас Том Стивен Джереми Ли.»

«Ну, нет, джентльмены! С ума вы сошли?

Топчан я двуспальный имею на случай,

Но вас, как я понял, здесь целая куча!»

Джон Харрингтон

Inscribed in the Whispering gallery of Gloucester cathedral

Doubt not but god who sits on high

Thy secret prayers can hear;

When a dead wall thus cunningly

Conveys soft whispers to the ear.

Anonymous

Надпись в Шепчущей галерее собора в Глостере

Не думай, лишь один Творец Вселенной

Молитвы звукам внемлет здесь твоей.

Твой шёпот галереи этой стены

Доносят хитро до чужих ушей.

Аноним

* * *

If Peter ever was at Rome

By many has been mooted:

That Simon there was quite at home

Has never been disputed.

John Owen (ob. 1622)

* * *

Апостол Пётр в Риме всё ж бывал?

Спор этот в разрешении нуждается.

Симон свой дом совсем не покидал,

И этот факт хоть кем-то обсуждается?

Джон Оуэн (ок. 1622)

On Milton’s wife

When Milton was blind, as ail the world knows,

He married a wife, whom his friends call’d a rose;

«I am no judge of flowers, but indeed,» said the poet,

«If she be a rose, by the thorns I may know it.»

Anonymous

На жену Мильтона

Слепой женился Мильтон. Есть предание:

Жену друзья все розой звали ранее.

«Я не знаток цветов, — сказал поэт друзьям, —

Но розу узнаю я по шипам».

Аноним

* * *

My soul, these seas are rough, and thou a stranger

In these false coasts; O keep aloof; there’s danger;

Cast forth thy plummet; see, a rock appears;

Thy ship wants sea room; make it with thy tears.

F. Quarless (1592—1644)

* * *

Душа, столь жизни океан суров!

Страшись, душа, коварных берегов.

Брось верный якорь — впереди утёс;

Покой твой — в бухте выплаканных слёз.

Ф. Куорлесс (1592—1644)

The rosarie

One ask’d me where the roses grew?

I bade him not go seek;

But forthwith bade my Julia shew

A bud in either cheek.

Robert Herrick (1591—1674)

Розарий

Где розы здесь растут? — меня спросите,

«Зачем искать! — отвечу на вопрос, —

На Джулию цветущую взгляните!

На каждой щёчке — по бутону роз».

Роберт Геррик (1591—1674)

To the virgins to make much of time

Gather ye rose-buds while ye may,

Old Time is still a-flying;

And this same flower that smiles to-day,

To-morrow will be dying.

The glorious lamp of heaven, the Sun,

The higher he’s a-getting,

The sooner will his race be run,

And nearer he’s to setting.

Then be not coy, but use your time,

And while you may, go marry;

For having lost but once your prime,

You may for ever tarry.

Robert Herrick

Девам с пожеланием не терять время

Срывайте розы юною порой

И помните: так быстротечно время.

Бутон, сегодня блещущий красой,

Завянет завтра, позабытый всеми.

И солнце даже, в торжестве своём

Достигнув неизбежного зенита,

Идёт к закату заданным путём

И через миг от взоров будет скрыто.

Цветите, но в весёлом беге дней

Свой шанс найти любовь не упустите,

Пленяя робкой красотой своей,

Мгновение счастливое ловите!

Роберт Геррик

On a cock crowing

Bellman of night, if I about shall go

For to deny my Master, do thou crow.

Thou stop’st St. Peter in the midst of sin,

Stay me, by crowing, ere I do begin.

Better it is, premonish’d for to shun

A sin, than fall to weeping when ’tis done.

Robert Herrick

Петуху

Глашатай ночи, прокричи тревогу,

Моя как ослабеет вера в бога.

Петра провозгласил ты отреченье,

Но сделай мне, прошу, предупрежденье.

Уж лучше грех такой не совершать,

В раскаяньи чем после пребывать.

Роберт Геррик

The race is not to the swift

I make no haste to have my numbers read;

Seldom comes glory till a man is dead.

Robert Herrick

Не проворным — быстрый бег

Стихи печатать не спешу. Поверьте,

Приходит слава редко к нам до смерти.

Роберт Геррик

Imitated from Martial

To-morrow you will live, you always cry,

In what far country does this morrow lie,

That ’tis so mighty long ere it arrive?

Beyond the Indies does this morrow live?

«Tis so far fetched, this morrow, that I fear

«Twill be both very old and very dear.

To-morrow I will live, the fool doth say;

To-day itself’s too late — the wise lived yesterday.

А. Cowley (1618—1667)

Подражание Марциалу

«Наступит завтра — вот и заживём!» —