Бесплатный фрагмент - «Angie», или Волчица Софья

«ANGIE», или Волчица Софья

Посвящается моим школьным учителям
­

— Порывы ветра — точно бич,

И никуда от них не деться;

Студёным воздухом они секут, секут, секут…

— А ты представь, что это образы из детства,

И станет легче — пусть на несколько минут.

— Но если детство — череда

Вполне бесцветных впечатлений,

И нет в них жизни, что зовёт, зовёт, зовёт?..

— Не обращай в печаль поры своей весенней

В час, когда осень всюду празднует приход.

(из разговора в пустынном парке

нечаянно услышанного в конце октября)

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Был знойный август,

Рожь в полях уж колосилась,

Кой-где пожухла обожжённая трава,

И пыль дорожная по воздуху носилась,

Садясь в дворах на стены, крыши и дрова;

Везде на грядках розовели помидоры,

Укрывшись листьями, лежали кабачки;

То там, то сям, крупой ссыпаясь под заборы,

В кустах акаций с треском лопались стручки…

И так бывало здесь и сто и двести лет —

С тех самых пор, как воцарился божий свет.

Полузаметна,

Точно бурая медянка,

Скользит фигурка, меж хлебов едва видна;

Светло и тихо, лишь в версте, у полустанка,

Состав простукает — и снова тишина…

Косынкой старенькой прихвачена макушка,

Кофтёнка в клеточку, туфлишки на ремне,

Идёт вприпрыжку, лет двенадцать ей, девчушка

С потёртым «сидором» на худенькой спине.

…Ах, Соня, Соня, стать бы ангелом твоим!

Да всё не так, увы, как мы того хотим…

За поворотом −

Перелесок, и дорога

Вильнёт чуть вправо, а затем — на косогор;

Его минуешь, попылишь ещё немного,

И пред тобой возникнет вдруг сосновый бор.

Ну а за ним — пшеница аж до горизонта,

Куда ни ткнись — сплошная жёлтая стена.

И тут же стан: комбайн, бытовка, пункт ремонта,

Живые люди и работа дотемна.

«Как там отец? Небось как волк оголодал…

И ночь не спал ведь толком, в поле хлопотал.»

С полкилометра —

И замасленным металлом

Пахнёт с пригорка, где костёр вовсю горит,

И достают из тени куль с солёным салом,

И на простынке хлеб нарезан и лежит.

А молоко? Да вот оно, уж на подходе,

Тихонько булькает во фляге за плечом.

Горячий полдень, ни клочка на небосводе;

Ну да слепням-то этот полдень нипочём:

Жужжат назойливо, кусаются порой…

Шёл век двадцатый, год был семьдесят второй.

Вдоль перелеска

Стадо движется лениво,

Бурёнки бьют хвостами, изредка мычат;

Телята бегают меж мамок суетливо

И мордой сунуться под вымя норовят.

Заткнув за пояс кнут ремённый, колченого

За ними Венька поспешает, Черепок

(он хоть дурак, но, говорят, пастух от бога),

В руке в края малины полный туесок.

«Дядь Вень, привет! Малинкой свежей угости:

Во рту иссохло всё, а мне ещё идти…»

Его рожали

Очень трудно, с голодухи:

Ещё гремела там, на Западе, война.

А что колхоз?.. Ни медсестры, ни повитухи,

Ни хлеба вдоволь, ни «декрета» — ни хрена!

Сил роженице на потуги не хватало —

Тащили зá голову бедного мальца;

Видать, сдавили крепко, вот она и стала

По форме вроде страусиного яйца.

Так и прозвали парня Венькой Черепком…

И был он в общем безобидным мужиком.

Живёт поверье

(до сих пор, назло прогрессу),

Что-де к юродивому Бог благоволит

И без излишнего частенько политесу

Тот правду-матку напрямую говорит,

А значит, благ, особо, так сказать, отмечен.

Хотя и шельма ведь без метки никуда…

Как бы то ни было, никто не безупречен,

И исключенье есть из правила всегда:

Сей дух, казалось бы, бесхитростный до дна,

На миг короткий «приголубил» Сатана.

…Лишь на мгновенье

Поддалась бедняжка шоку,

Когда урод её на землю повалил,

И сразу стала отбиваться: снизу, сбоку

Лупить, кусать, ногтями драть что было сил.

Откуда мощь взялась в тщедушном этом теле,

Как будто сбитом из игрушечных костей?..

Нет, не кричала, не звала, лишь зло скрипели

Девичьи зубы в лунках сжатых челюстей.

И так бывает всякий раз, когда на свет

Находит тьма. Иных рецептов просто нет.

…Уж кровоточил

Нос, расквашенный ударом,

И кожа клочьями свисала на щеках,

А он всё лез к плечам, чуть тронутым загаром,

И норовил суставы вывернуть в локтях;

Схватив за лямки волосатыми руками,

Рванул ей майку и как будто захмелел,

Увидев грудь с уже недетскими сосками,

Слюнявый ком сглотнул и вовсе ошалел.

Но кнут оброненный попался ей как раз…

Не крик, а рык — да и всадила прямо в глаз!

Пока насильник,

Взвыв, как пёс, от адской боли,

Пронзившей мозг, переключился на себя,

Она вскочила и — стремглав подальше, в поле,

Как есть, раздетая, рыдая и хрипя;

Глаза не видели, куда ступают ноги

В безумной гонке, только ветра свист в ушах.

Весь мир был ужас в тот момент, и мысль о Боге

Имела вид одной мольбы в её устах:

«Дай силы, Господи, на несколько минут:

До стана б только добежать, а там спасут!»

…Отец мыл руки,

Все готовились к обеду,

Когда Силантьич, техник местной РТС*

Подкинув палочек в костёр, прервал беседу

И встал с мешком под мышкой, чтоб в соседний лес

Сходить, брусничного листа набрать для чая

(в котле вода давно играла пузырьком),

Но как-то замер, будто что соображая,

Ладонь ко лбу приставив плоским козырьком:

«Гляди, Никола, то не Сонюшка ль твоя…

Да всё ли ладно?.. Не пойму чего-то я.»

__________

* РТС — ремонтно-техническая станция. — Е. Ж.

…На четвереньках

Доползла до кромки нивы,

Свалилась на бок и затихла на стерне;

Пришла в себя уже под сенью старой ивы —

Всё как бы тонет в непривычной пелене:

Отец с беззвучно говорящими губами,

До боли крепко прижимающий к груди;

Силантьич с кружкой, корень, пахнущий грибами…

И мысль, что это — там, не рядом, позади.

Да слово «кто?», одно прорвавшееся в слух.

…И еле слышно так, на выдохе: «Пасту-ух.»

…Бежать не долго,

Когда дух, предавшись злобе,

Летит вперёд, а ноги только поспевай.

Как был, в промасленных штанах и потной робе,

В мгновенье ока очутился Николай

У края леса, где судьба прошлась по Соне.

…Урод стонал, держась за щёку под скулой;

Глазное яблоко лежало на ладони,

И нерв при нём ещё пульсировал, живой.

Коль быть чему, уже не спрячешься под спуд!

И грянул бешеный отцовский самосуд.

…Так и убил бы,

Да Силантьич с мужиками

Явился вовремя, не дав свершить греха:

Схватил в охапку, сжал не хуже чем тисками

И оттащил подальше в лес от пастуха.

Минуты две влекла с собой слепая сила,

И Николай пытался вырваться, вскочить,

Добить убогого, но ярость уходила

(ну и Силантьича ли крутости учить!);

А там и вовсе трепыхаться перестал,

Уткнулся технику в плечо и зарыдал.

…Спала бедняга

Под овчинкою в бытовке;

Тихонько тучки проплывали за стеклом;

Отец с Силантьичем, надев свои спецовки,

Возились с фильтром над заваленным столом.

Всё будто встало на места и методично

Вновь покатилось по обычной колее,

Как то бывает после праздников обычно

Или невзгод в давно притёршейся семье.

Но только этот, столь отрадный сердцу бор

Стал нелюбимым и пугающим с тех пор.

…А что до Веньки,

Жизни мутной и бесцельной

Положен был судьбою свой урочный срок:

Спустя полгода на отвале у котельной,

Напившись пьян, замёрз несчастный Черепок.

Холодный труп его без вскрытия обмыли

(родни поблизости у парня не нашли),

Свезли на кладбище и тихо схоронили,

Насыпав холм из мёрзлой глинистой земли.

Там ни надгробия, ни стелы, ни креста…

Была лишь бирка, в пару лет сгнила и та.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

«К чему всё помнить? —

Записные маловеры,

Возможно, скажут мне. — Придёт конец времён» −

И приведут тому достойные примеры

И назовут с десяток, может быть, имён,

Когда-то бывших в центре сплетен и разбора,

А ныне ставших — много! — строчкой словаря…

И я вздохну, не дав им импульса для спора,

Явлю безуглость, неформально говоря.

А как иначе, если память — это свет,

Один мерцающий в штормах житейских бед?..

…Прошло три года,

Соня сильно повзрослела:

Забыты куклы и шкатулка с мулине;

Частенько вечером сидит она без дела,

Том Джонс, Дин Рид, Ален Делон, Морис Роне

Со стенки смотрят на неё и в мир девичий

Привносят тайну и особый колорит.

Снаружи всё в пределах принятых приличий,

Внутри же огнь испепеляющий горит.

Пора надежд и ожиданий заодно…

Ну и любви, как в романтическом кино.

• • • • • • • • • •

В девятом классе

(буква «б» вверху и справа)

Сентябрьским утром тем был форменный содом:

Акселераток бойких шумная орава

Пошла «спасать», как говорится, всем гуртом,

Альбом лирический одной из них, украдкой

Из ранца выдернутый кем-то из ребят

(у школьных барышень владеть такой тетрадкой

считалось нормой тридцать-сорок лет назад).

Да и момент для потасовки в самый раз:

Ни «исторички», ни замены битый час.

Раз, два — и повод

Никому уже не важен:

В пятнадцать важно показать и доказать;

Дух данной группы был спонтанно взбудоражен,

А дальше всё само собой пошло «плясать».

Дверь между тем с негромким стуком отворилась,

Создав сквозняк из приоткрытого окна,

Улёгся гвалт, и в классе быстро воцарилась

Не то чтоб мёртвая, но всё же тишина…

«Так что за смута здесь? — Мне что-то невдомёк.

Прошу садиться. Я ваш новый педагог.»

…И до чего же

Непохож на этих местных,

Давно знакомых ей совхозных мужиков,

Каких-то всклоченных и малоинтересных,

Нередко пьяных — дядек, братьев, свояков:

Густые волосы, ни плеши, ни сединки,

Рубашка импортная с галстуком под цвет,

Костюмчик в клеточку, сидит как на картинке…

И оч-чень строг в свои неполных тридцать лет.

«А ведь он снился мне недавно на заре,

Да сон прервался: хряк вдруг взвизгнул во дворе.»

…И то ли осень

Задержалась по дороге

И не поспела с листопадом в этот день;

Иль, может, просто две осинки-недотроги

Не захотели проредить до срока сень…

Но только где-то, там, в груди премилой Сони,

Весенней свежестью провеял ветерок,

После чего у нашей признанной тихони

В глазах по искорке светилось весь урок.

И как по смыслу тут наглядно разложить?..

Иные вещи можно только пережить.

И нежным фоном,

Без конца и без начала,

Напоминая вокализ и вместе зов,

В ней точно волей чьей протяжно зазвучала

Полупечаль-полумелодия без слов.

Нельзя сказать, что Соне это было внове:

Случалась мысленных аккордов череда.

Однако так, подобно току свежей крови —

Такого раньше не бывало никогда.

«Я — как над бездной, и нога занесена…

И если вниз, то уж до самого до дна!»

• • • • • • • • • •

Куда б ни делся

Свет, прорезавший потёмки,

Он оставляет на сетчатке некий след,

И тот висит ещё пятном у самой кромки,

Тревожа в памяти мистический сюжет:

Всплывают медленно неясные картины

Из чьих-то жизней, но похожих на твою;

Черты, подёрнутые плёнкою патины,

И даже шёпот будто слышен: «Дежавю-ю».

«Зачем рвалось и вдруг застыло на губах?

Что происходит? Почему так сладок страх?»

• • • • • • • • • •

Его уроки

(по новаторской методе)

Начальство вскоре стало ставить всем в пример:

Весьма силён в диалектическом подходе

(хотя и пишет план-конспект на свой манер),

Первоисточники и тексты резолюций,

Решенья съездов точно знает назубок;

А что касается великих революций,

Так это чуть ли не единственный конёк:

Как скажут «Кромвель», «Робеспьер» или «Марат»,

Готов и час проговорить и два подряд.

…К тому же холост,

Что с учётом контингента

(В педштате школы шесть безмужних молодух.

А это, знаете ли, тридцать два процента!)

Питает почву для надежд, и мысли вслух

На этот счёт нет-нет да кто-нибудь и бросит —

Как бы случайно, между делом, на бегу.

Ну а молва их подбирает и разносит,

Меняя суть в угоду другу и врагу…

А впрочем, не было интриги никакой,

Для всех в совхозе он был просто городской.

Он поселился

В тесной съёмной комнатушке

(в общагу, в «номер» на двоих, не захотел);

Домовладелице, больной вдове-старушке,

Платил исправно, сам готовил как умел.

Досугов клубных не бог весть какой ценитель,

Сидел за книжкою обычно допоздна.

Но вот в субботу ввечеру он был любитель,

Задёрнув шторкой стёкла тусклого окна,

Послушать музыку и жизнь свою как нить,