Бесплатный фрагмент - Андроид без имени

От автора

Дорогие друзья, взявшие в руки эту книгу!

Обычно писатели, работая над сочинением в жанре фантастики, стараются придать ему правдоподобный вид, чтобы у читающего человека возникла идея реальности описываемого.

Судя по тому, какие отзывы я получаю о книгах, мне придётся сделать обратное. Итак, вот моё официальное заявление:

Эта книга является произведением в жанре фантастики. Все совпадения случайны, все герои — вымышлены. В книге нет ни единой буквы реальной жизни, рассказанной мне каким-либо человеком в личной беседе. В ней нет описания технологий, существующих на самом деле. Официальные науки — астрономия, физика, математика, — скажут вам то же самое.

Иными словами, всё описанное ниже — выдумка, взятая автором из собственной головы. Ничего этого не было. Не было!

Читайте, и, надеюсь, вам понравится эта — повторюсь — полностью выдуманная история.

С уважением, автор

Предисловие

Четыре года — срок, который ни о чём не говорит.

Диктатор небольшой страны завоевал себе тёплое место, пал от руки соратника, ко власти пришёл новый диктатор и тоже пал — а цикада всё это время просидела под землёй в ожидании своей короткой и яркой жизни на воле.

Ребёнок, родившись, научился ходить и говорить — а один континент продвинулся в сторону другого на жалкие десять сантиметров.

Вильгельм Гордон провёл через открытые им на Фелите уровни спиритионики всего лишь одного агента БИМПа Машу, а агент БИМП Маша спасла от уничтожения мир.

Однако скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается! Эти четыре года были переполнены событиями, успехами и неудачами в судьбоносной работе наших героев.

И если первые полгода всё шло как было запланировано, то потом жизнь решила отыграться на Маше за всё.

1. Тот, о котором мы говорим

Учёные умы галактик Федерации считают, что перемещение живого существа на далёкие межзвёздные расстояния может происходить четырьмя способами.

Во-первых, это обычное перемещение, каким следуют из точки А в точку Б велосипед из задачника по математике, космическая капсула или бегущий олень. Перемещение это можно назвать непрерывным или аналоговым.

Во-вторых, это мгновенное перемещение живого существа, или личностной единицы, из точки А в точку Б, минуя пространство. Обычно такое перемещение называют трансфером (или эквивалентом этого слова на других языках вселенной). Трансфером жители Млечного Пути и Андромеды пользуются постоянно в бытовых и рабочих целях — практически все, за ислючением жителей планет-тюрем, планет-лабораторий или иных узкоспециализированных обществ (там часто и не подозревают ни об изобретении трансфера, ни даже о существовании личностных единиц как таковых).

В-третьих, это мгновенное перемещение материального объекта из точки А в точку Б, минуя пространство, разделяющее их. Иначе оно называется телепортацией. Поскольку аборигены узкоспециализированных обществ временами считают свой бионоситель самим собою, они пришли к мнению, что телепортация — способ перемещения живого существа (хотя это не так). Технологии телепортации разрабытывались то там, то сям бессчётное количество раз, но так никем и не было найдено стабильно работающее, безопасное и относительно недорогое решение. Для простоты будем считать, что телепортация была как бы изобретена, но пока ею не пользуются. По крайней мере, широко.

В-четвёртых, это перемещение через так называемые дыры в пространстве, или червоточины. Способ довольно специфический и кардинально отличается от телепортации, поскольку относится к виду обычных аналоговых перемещений — только напрямую, срезав углы. Специфика его в том, что червоточины встречаются в природе пространства редко, а под их создание «своими руками» нет даже теоретической базы. Поэтому нахождение червоточины — большое событие, после которого человеческая раса отправляется через неё колонизировать близлежащую звезду.

Так это всё и происходит. С помощью червоточины народ переправляется в невообразимо далёкую область пространства, обосновывается там, завозит тела-носители (эти подменные тела полностью идентичны обычным, и личностная единица при трансфере может надеть их на себя, будто новую одежду), строит трансферную станцию. Затем перемещение людей происходит трансфером, а грузов — червоточиной. На ближайшие же планеты или звёзды отправляются старым дедовским способом — аналоговым космическим челноком.

Однако существует и пятый способ, о котором не догадываются ни самые продвинутые учёные Федерации, ни, тем более, учёные планет-лабораторий типа Земли или Крайоны. Этот способ можно было бы назвать «просто захотел».

Человечество ещё не научилось чувствовать всеми фибрами своей души жизнь как таковую. Это сейчас кажется, что материальная вселенная велика и необъятна, что её размеры даже не поражают, а подавляют воображение. Человек, который чувствует окружающую жизнь как руки или ноги собственного тела, хорошо понимает — жизнь это не редкие точки света. мерцающие посреди глыб мёртвой материи. Нет, это мёртвая материя плавает в бесконечном море жизни!

Незабвенный джедай Йода из «Звёздных войн» называл это «силой». Но это не сила разлита в пространстве, нет — это жизнь рождает такую силу. Сила материальна, а эта жизнь невидима и неслышима, её не замеришь вольтметром или счётчиком Гейгера. Однако именно этот бесконечный потенциал жизни рождает и поддерживает материальный мир вокруг.

Так вот, о чём мы? Мы о том, что жизнь что хочет, то и делает. Для неё нет законов физики — она их создаёт. Она интересуется всем вокруг — и чем интересуется, то и создаёт. И если эта жизнь хочет переместиться в любое место, ею же и созданное, или переместить что угодно куда угодно — она это делает. Потому что захотела. Размеры и расстояния не имеют ровно никакого значения. Это и есть пятый способ перемещения.

Если пятый способ перемещения неизвестен Федерации, в которую входит множество планет в местах выхода червоточин, то это не значит, что он неизвестен кому-то ещё.

Наша история начинается с того, что жизнь ударом ногтя стряхнула с себя какую-то блоху. Жизнь не собака — она всё сущее. Поэтому блоху жизнь могла стряхнуть только на саму себя.

Конечно, выглядело это совсем по-другому.

Где-то далеко за пределами наблюдаемых астрономами пустот, структурных стенок, звёздных нитей и узлов галактик существует невероятно старое местоположение. Его никак иначе и не назовёшь. Если бы его можно было заметить в телескоп, было бы гораздо проще. Но нет — там нет звёзд, которые могли бы посылать свет. И магнитных полей нет, и чёрных дыр. И червоточин там нет — они жмутся всё больше к центру вселенной, будто пространство лучше всего мнётся именно там, в середине.

Никто не знает судеб нашей человеческой цивилизации, но судьбы того далёкого места (даже галактикой или туманностью его не назовёшь, потому что для этого нужны звёзды) привели его к полному отсутствию идентификации отдельных личностей с какими-либо обозначениями. Простым языком говоря, там не было имён. Ни личных, ни коллективных, ни письменных, ни устных. Сама идея называния чего-либо в этом месте отсутствовала как таковая.

Жителя Земли ужас возьмёт при одной мысли об этом. Как можно вообще жить, если тебя никак не зовут, твоя планета никак не называется, вещи вокруг и люди вокруг не имеют имён и обозначений…

Однако самой поразительной деталью жизни этого местоположения было то, что его обитатели были человекообразны. Здесь мгновенно начинают рассыпаться теории об эволюции и естественном отборе, а умы обитателей обжитых Федерацией пространств теряют опору и либо начинают исходить сизым дымком перегрева, либо просто ухают в пропасть замешательства. Как? Как это возможно? Как жизнь может развиваться настолько одинаково в столь разных условиях?

Когда душевное равновесие гипотетического «человека разумного» восстановится после крушения официальной теории о возникновении гуманоидного тела, у него начнёт возникать вопрос: да что в этом гуманоидном теле такого? Если рассматривать его, отступив вдаль на пару парсеков и оглядев сие творение незаинтересованным взглядом, можно поразиться, насколько же оно нелепое и бестолковое. Подумайте сами: два отростка для перемещения, на которых надо постоянно балансировать и которые надо переставлять… Да червяк скроен природой куда более мудро! Организм Хомо Сапиенс выдерживает температурный диапазон, не превышающий сотни градусов Цельсия — невообразимо маленький для температурных диапазонов вселенной! Внешние покровы мягкие и при любом посреждении истекают жизненно важной жидкостью, которая несёт газ — обратите внимание: единственный сложный газ, при котором существо может функционировать. Да любой чих убьёт организм с таким неразумным строением! И вот, словно насмешка природы — антропоморфный организм является едва ли не господствующим организмом всея вселенной. Жуть!

Однако того, о ком мы ведём свой рассказ, вопросы формы своего тела не занимали. Единственное, что он помнил из своей прошлой жизни — чёрное небо и тонкие прямые линии, уходящие из бесконечности в бесконечность.

Его наследием стала частичная амнезия — и он испытал редкий для него момент удивления, когда вдруг ощутил себя в ином пространстве. Решение о перемещении тоже было не его собственным — он это понимал, но не знал, как это произошло.

Но он сориентировался в новой ситуации в первую же долю секунды — и залюбовался. Перед ним висел огромный, практический идеальный шар — объект, который он видел в своей жизни впервые. Такой огромный! Его поверхность и внутренние части было не разглядеть — шар скрывала пелена газообразного вещества.

Более того — в некотором отдалении от этого шара висели другие шары, иначе преломляющие пути фотонов, и один из них был наполнен до отказа бешено двигающимися частицами. Тот, о котором мы ведём речь, впервые видел такую организацию материи. Он знал это, хотя и не помнил.

Организм того, о ком мы ведём речь, висел посреди пустоты в отдалении от шаров. Он ни на процент не потерял своей работоспособности после появления здесь. Взаимодействие того, о ком мы говорим, со своим организмом, не разладилось и было идеальным.

Некоторые из шаров были наполнены жизнью. Он чувствовал, как навстречу ему несётся поток информации разного вида, и откладывал эту информацию в свои банки памяти. Одновременно информация анализировалась, но тот, о котором мы говорим, не понимал её. Жизнь была чуждой, бесконечно чуждой. Что он делал в таких случаях раньше? Тот, о котором мы говорим, не помнил.

Через бесконечно долгое количество времени шары немного сдвинулись в пространстве: у них оказались приближённые к круговым траектории, проходящие вокруг огромного шара с бешено вибрирующими частицами. Тому, о ком мы говорим, это показалось бесконечно поразительным: во скольких мирах он ни бывал, траектории движения объектов задавались только прямые.

Жизненные формы не отзывались на вовлечение. Это ввело того, о ком мы говорим, в растерянность: он даже не подозревал, что такое возможно. Чуждый, бесконечно чуждый мир…

Он ещё раз накрыл систему шаров своим присутствием — он воспринимал теперь всех, кто там находился, видел их возню, их вибрации проникали сквозь него, все вместе и каждого организма по отдельности одновременно, но отклика не было. Нечто подобное почувствовал бы житель Земли, если со всей мочи ударил бы по листу жести, а в ответ услышал бы только тишину — при том, что остальные звуки он слышал бы. Дико, страшно, обескураживающе. Неудивительно, однако — если учесть, что жизнеформы выбрали жизнь на шарах.

Он подумал, что надо вступить в общение с жизнеформами. До сих пор он не получил информации о том, как исправить содеянное и вернуться домой. Но как вступать в общение, если они не откликаются на вовлечение? Тот, о ком мы ведём речь, справился, но даже сама идея вступления в связь была, по сути, безумием: там, где он жил раньше, жизнь с незапятных времён жила в состоянии вовлечения и ежесекундного общения с каждой личностной единицей.

Он, в тщетной попытке обнаружить собственную ошибку, ощутил всю жизнь вокруг — но снова нет ответа. Будто она и не жизнь вовсе. Но нет: тот, о котором мы говорим, опредёлённо чувствовал жизнь. И жизнь, которая там была, судя по всему, не ощущала в себе идиотизма ситуации — она вела себя буднично и спокойно.

Тот, о котором мы говорим, продолжал висеть в отдалении, так и не придя к решению. Шары сдвинулись ещё на крохотное расстояние по своим траекториям.

Внезапно его засекли — неподвижно висящий объект в мире комет и кружащихся вокруг светила планет привлекал внимание. Это были не силы Федерации: обнажённую человеческую фигуру нашли пираты, направлявшиеся по своим делам неподалёку.

— Ты смотри, мертвяк висит, что ли? — тыкнул пальцем в экран сканера Бубен (названный так за свою коронную фразу «Ща как дам в бубен!») своему напарнику Гнутой Ложке (названному так за то, что вечно хвастался, как бежал из тюрьмы с помощью гнутой ложки).

— Ты рехнулся, Бубен? — ответил тот, даже не глядя на экран, — там минус двести семьдесят три, ты ожидаешь увидеть там живого мужика?

Бубен лишь хрипло захихикал:

— Смотри, у него между ног ничего нет! Он что, этого?

На этот раз Ложка на экран посмотрел, затем приблизил изображение и снова посмотрел.

— Будь я проклят, — наконец, высказался он, — действительно. Но вообще на мужика похож, пусть и кастрат. А чего он такой сиреневенький?

— Повиси-ка там пару минут, ещё не такой станешь. Ложка, клянусь мамой, это не мертвяк, он на меня смотрит.

Теперь Гнутая Ложка присмотрелся повнимательней, и в его глазах отразился испуг.

— Что он смотрит-то? Может, это мертвяк смотрит, я фильм видел, такое бывает.

Бубен настроил связь на направленные стандартные частоты и задал вопрос:

— Кто вы? Назовите себя.

Тот, о ком мы говорим, молчал в ответ. Он прикрасно принял сигнал и понял обращённую к нему идею. Однако распознанная идея не имела ни малейшего смысла. «Кто вы?» Что это должно значить? Для существа, у которого не было ни имени, ни любого другого обозначения, вопрос был нонсенсом. Ответить на него было невозможно.

— Молчит, козёл… Ну, кто бы это ни был, давай в него пальнём и посмотрим, что будет.

Пальнуть Ложка был готов всегда. Он проковылял к артиллерийскому пульту, навёл на того, о ком мы говорим, орудие и выпустил по объекту короткую очередь.

Пули диаметра тридцать ударились в его грудную клетку, живот и правую ногу, отлетели в стороны и не оставили и следа. Тот, о ком мы говорим, подумал, что это могло бы значить, и нашёл ответ в вибрациях, исходящих от большого туманного шара, отражающего свет в районе ультрафиолетового диапазона. Такое общение должно было означать, что надо потерять целостность организма. Но тот, о котором мы говорим, решил этого пока не делать и понаблюдать дальше.

— Мазила, — крикнул Бубен Ложке, — давай, стреляй ещё раз!

Но Ложка сидел за турелью бледный.

— Вообще, Бубен… Я попал в него.

Внезапно Ложка перепугался до смерти.

— Слышь, Бу… Бубен — давай, жигани его, к чёртям, дюзами! Не нравится мне этот живой мертвяк!

Бубен и сам уже был готов слинять. Он сжал губы, виртуозным движением повернул челнок задом к тому, о ком мы говорим, и выпустил в него струю плазмы температурой четырнадцать тысяч градусов.

Тот, о ком мы говорим, висел в плазменном облаке и анализировал свой ответ. Ему, спроектированному для работы в куда более горячих местах, стоило его дать, но сильно мешало полное отсутствие опыта в ответах (всё его существование происходило до сих пор в атмосфере ежемгновенного полного взаимопроникновения со всеми другими существами). Наконец, он решил, что ответит тем же, и распространил на корабль пиратов плазму точно той же температуры.

Корабль закипел и растворился во мгновение ока. Тот, о котором мы говорим, оглядел опустевшее перед ним пространство и не понял, правильно ли ответил. Существа ушли и попыток общения более не предпринимали.

Однако теперь он кое-что знал. Для этой цивилизации для вовлечения требовалось уменьшения расстояния. Нонсенс. При чём тут расстояние? Однако две личностных единицы сейчас только что ему это продемонстрировали.

Тот, о ком мы ведём речь, телепортировался ближе к поверхности одного из шаров. Теперь дымка, закрывающая его, осталась сверху. Поверхность оказалась неоднородной и не гладкой — жизнь располагалась очагами, поверхность шара покрывали разные вещества с разной температурой, жёсткие выступы на поверхности перемежались с чашами, в которых вещество имело куда меньшую плотность.

Достаточно ли этого расстояния?

Тот, о ком мы говорим, выбрал точку на поверхности, где жизни было очень мало, и переместился туда.

Несколько выростов на плоской мягкой поверхности, под которыми сидела жизнь, показались ему не имеющими смысла. Впрочем, как и всё остальное.

Тот, о ком мы говорим, заметил, что часть грани одного из выступов откидывается на сторону, предоставляя доступ внутрь. Именно так сделал сейчас один из аборигенов. Тот, о ком мы говорим, влетел вслед за ним.

Он висел над нижней горизонтальной поверхностью и смотрел на своего визави. Они находились друг перед другом на расстоянии вытянутой руки.

Абориген был ростом с того, о ком мы говорим, то каазался ниже, потому что стоял на полу, в то время как пришелец висел на небольшой высоте.

Тот, о котором мы говорим, ощутил вибрацию аборигена к побегу, однако бежать было некуда: дверь заслонял пришелец. Абориген произвёл своим организмом некие акустические волны, а затем, через несколько секунд, обратился к тому, о ком мы говорим, с тем же бессмысленным вопросом, что и пираты: «Кто вы?»

Тот, о ком мы говорим, понял, что прежний образец поведения — молчать и не реагировать — не подходит. Он тщательно взвесил то, что собирался сделать, выверил мысль и силу акустических волн. а затем произнёс:

— Я не знаю, как мне отвечать на этот вопрос.

И мгновенно к тому, о ком мы говорим, пришло яркое понимание: они, эти личностные единицы, просто неспособны вовлечься в жизнь! Они не «не хотят» — они не могут!

План в голове того, о ком мы говорим, начал строиться с удесятерённой скоростью.

— Ну в смысле, не знаете, как отвечать? — уже более уверенно откликнулся абориген, — Вы кто? Инопланетянин? Как зовут? Вы думаете, это нормально, когда голый сиреневый мужик без… (он вежливо сделал паузу, но его глаза красноречиво скользнули в область бёдер того, о ком мы говорим), — вваливается в избу и буравит взглядом?

Он, наконец, заметил, что тот, о котором мы говорим, висит в пяти сантиметрах над деревянными половицами, и вздрогнул.

— Я прошу помощи в том, чтобы правильно ответить на ваши вопросы, — обратился к нему тот, о котором мы говорим, — Я не могу ответить на вопрос «Кто вы?».

— Мужик, слушай, — осмелел, наконец, абориген, — а ты можешь… как бы… опуститься на пол?

Тот, о ком мы говорим, посмотрел на ноги аборигена: они, помещённые внутрь неких устройств, были плотно прижаты к полу.

«Наверное, это вид невербального общения», — решил он и сделал то же самое. Абориген вздохнул с облегчением.

— Константин, — сказал абориген.

Тот, о котором мы говорим, ждал.

— Ну? Как твоё имя?

Тот, о ком мы говорим, не мог продолжать диалог. Он резко вылетел из двери избы — только пыль столбом — и очутился на другом шаре: маленьком, тоже с теплящейся жизнью, вращающемся вокруг шара, на котором он только что был.

«Он сказал — Константин. Что это значит? Если он уже существует, зачем ему привязывать себя к звуковым волнам?»

Ответ пришёл мгновенно. «Они не знают, что существуют. Им неизвестно вовлечение. Если у них нет ничего, им остаются только значки и звуки, за которые они могут зацепиться и почувствовать себя существующими».

Теперь всё становилось проще. Тот, о ком мы говорим, появился в избе Константина через четыре секунды после того, как оттуда пропал. Константин, естественно, даже не успел выйти на улицу и справиться с шоком.

— Какое наименование Вы хотели бы мне дать? — спросил он в лоб, убедившись, что его ступни прижаты к полу.

Константин ошарашенно посмотрел на него.

— Какое ещё наименование? Я говорю — как тебя зовут?

— Меня никак не зовут. Какое «Кто вы» мне бы подошло?

Константин целую минуту ворочал в голове эту непомерную для его интеллекта мысль.

— Погоняло тебе надо, что ли? — наконец, родил он мысль, — Ну что ж. Есть у меня племяша, в зал ходит, качается, весь из себя такой. Служит на морях в отряде особого назначения. Вот ты на него похож. Будешь, значит, Марк.

— Теперь, когда мне говорят «Кто вы?», я должен отвечать «Марк»?

— Можешь отвечать, как хочешь. А можешь — «Это я, Марк». Братишка, да ты кто вообще такой?

2. Марк

Можно подумать, что когда тот, о ком мы говорим, получил имя Марк, его понимание системы жизни на шаре стало полным — однако это не так.

— Так кто же ты, братишка? — спросил Константин.

— Марк.

— Но кто ты, Марк? Понимаешь, о чём я?

Марк молчал, и Константин хмыкнул.

— Не хочешь говорить — как хочешь.

Марк опять перестал понимать происходящее, потому что говорить он хотел.

— Я должен быть кем-то ещё?

— Ну, ты с другой планеты?

— Нет.

— Стало быть, здешний?

— Нет.

— Кто тебя так изуродовал?

— Никто.

— Братишка, ты меня удивляешь. Ты чего такой сиреневый?

— Невозможно ответить. Не существует символов, позволяющих описать процесс. Процесс можно только знать.

Константин прижал ладонь к лицу и прикрыл глаза.

— Ладно. Что ты стоишь по стойке «смирно»? Присядь в кресло и оденься, что ли. У меня осталась какая-то одёжка от…

Константин захлопнул рот, потому что Марк уже сидел в кресле в костюме с иголочки, с галстуком и в блестящих ботинках. Если в вибрациях шара не объяснялись такие простые вещи, как правильно называться и что стоять надо прикасаясь ногами к полу, то ответов на слова «оденься» и «присядь» было предостаточно.

— Блин… — Константин аж задрожал, — ты точно не инопланетянин? Так откуда ты взялся?

— Из другого места в пространстве.

— На Земле? Другая планета? Другая галактика?

— Нет. Невозможно ответить на вопрос, не существует символов, позволяющих описать место. Место можно только знать.

— Господи, за что мне это… А здесь-то ты что делаешь?

— Выглядит так, будто я отчуждён. Однако информация о причине была изъята.

Константин помолчал, помолчал и Марк: ему нечего было говорить.

— Да, весёлый ты парень… — пробормотал, наконец, Константин, и подошёл к холодильнику: — Бутерброд будешь? Ухи налить?

— Нет.

— Ну, пиво не предлагаю… Ты вообще в рот себе что-то суёшь, чтобы силы были?

— Нет.

Разговор явно не клеился. Константин, работавший на метеостанции и по совместительству автомехаником, хорошо понимал, что к нему в избу зашёл не переодетый шутник-аниматор, невесть как оказавшийся в посёлке городского типа Северо-Енисейский Красноярского края.

Ну и побаивался, конечно — что от этого сиреневого мужика ожидать? Сейчас он сидит спокойно и даже в чём-то слушается, а что ему взбредёт в голову потом? Не ест, не пьёт, материальные ценности не требует. Да и человек ли он? Может, робот какой. Что не понравится — из руки пушка высунется, и поминай как звали.

— Марк, слушай. Может, тебя надо нашим учёным показать? — спросил он, наконец.

Марк слышал вопрос, но не стал отвечать. Он вовлёкся в общение и смог вовлечь в общение аборигена. Однако общение было настолько ущербным и бесполезным, что никак не вело к ответам на основные вопросы самого Марка — вопросам, которые он задал себе на первых секундах нахождения в чуждом пространстве. Ответы на них требовали информации, но… Не такой. И вопросы эти были таковы: какова причина отчуждения в иное пространство? Каковы условия возвращения утраченной памяти? Есть ли необходимость возвращения в изначальное пространство?

У аборигена этой информации нет. В информационном поле данного шара такой информации нет и быть не может. Значит, нахождение здесь смысла не имеет.

Ритуалы прощания были Марку неизвестны, а если и известны — глубоко неинтересны. Он без предупреждения исчез из избы Константина, переместился к последнему местонахождению своей родины, которое помнил — чёрное небо и тонкие прямые линии, уходящие из бесконечности в бесконечность, но… Вместо не имеющей названия, однако имеющей значение локации очутился в той же самой точке чуждого пространства, в которую был изгнан изначально. Перед ним висели шары, уже порядком изменившие своё положение. Теперь он знал, что тот шар, у которого неистово сверкают кольца, называется на местном наречии Сатурн, а тот, полосатый, — Юпитер.

Он ушёл к вымышленной локации родины, но через долю секунды очутился перед шарами. Он ушёл к недалёкой яркой звезде из другого рукава той же дискообразной галактики, и снова очутился перед шарами. Он переместился к огромному газовому шару неподалёку, на котором не было признаков жизни, и очутился в его дымке из лёгких элементов.

Но он там не остался — он переместился обратно с исходную точку. Ответ на один из вопросов был получен: он выл отчуждён не куда-нибудь, а именно в эту систему тел с общим центром тяжести, где теплилась то ли до предела деградировавшая, то ли еще не развившаяся жизнь.

Косвенно Марк понял и другое: его не оставили на произвол судьбы и не забыли: раз запрет действует не единоразово, значит необходимый результат отчуждения ещё не получен.

Что мы имеем? У него есть вся информация о сущем и есть возможности к проникновению, левитации, созиданию частиц из ничего, до сей поры считавшиеся им естественными для любого эволюционировавшего живого существа. Что это значит? Это значит, что неведомые пока Марку «они» хотели, чтобы он действовал, и действовал активно.

Но у него нет памяти. Это значит, что ему необходимо пользоваться информацией, которую он добудет в этом странном мире шаров. Также это значило, что информация о событиях, происходивших на его родине, должна быть скрыта от обитателей системы шаров. Причём речь идёт ни о высоких технологиях, ни об осведомлённости о существовании цивилизации тех, что без имени: что знает он, могут узнать и другие. Даже если ему придётся передавать это знание бессмысленным и крайне неэффективным способом — с помощью символов. Нет, не должна быть известна именно информация о событиях.

У него нет возможности вернуться обратно. Это значит, что задача должна быть выполнена в пределах этой маленькой системы шаров.

И ещё один вопрос. Почему таинственные «они» считают, что он вообще станет выполнять задачи, поставленные неизвестной жизненной формой? Ответ на это прост: они знают, что Марк желает вернуться домой.

Да, Марк хочет вернуться домой.

Разум Марка выдал мгновенное решение.

Марк очутился в подземном ангаре рядом с небольшой двустворчатой дверью, закрывающейся сжатым воздухом. На двери не было опознавательных знаков. У двери стояла стекланная будка охранника, где сидел офицер.

Марк не стал разговаривать с офицером — он почувствовал, что разговор зайдёт в тупик. Поэтому он переместился внутрь секретной базы. Появившись в белом коридоре с окнами по обеим его сторонам, он проплыл вдоль него, оценивая ситуацию, и, наконец, остановился в тупике, у блистающей хромом двери с кодовым замком.

За дверью было большое помещение со множеством столов. Люди в белых халатах стояли или сидели за мониторами компьютеров, двое с помощью джойстиков орудовали механической рукой в каких-то контейнерах, один доставал что-то из холодильника с химикатами.

Марка, наконец, заметили — движение в комнате прекратилось, а один лаборант, которого появление Марка застало за засовыванием пончика в рот, так и не смог ни отменить, ни закончить своё движение.

— Я представитель внеземной цивилизации. Мне нужны учёные для контакта. Я готов подвергнуться исследованию и ответить на любые вопросы об устройстве вселенной.

Тишина продолжалась. Многие биологи и физики в этой комнате начали своё продвижение в науке, надеясь на призрачный шанс хоть однажды поймать сигналы инопланетного разума или увидеть следы его деятельности.

Но такое наглое пришествие инопланетного разума в их собственную лабораторию и его предложение в стиле комиксов тридцатых годов двадцатого века — это отдавало какой-то тухлятиной и даже пошлостью. Пощёчиной для способности человечества найти собрата по вселенной. Такие встречи должны быть результатом великих космических открытий и столетий опасных космических изысканий, а не вот это вот всё. Инопланетный разум, который просто приходит и ложится на столик для препарирования — просто… ненастоящий.

Но это было внутреннее, не выражаемое словами чувство большей части находившихся в лаборатории людей. Внешне они продолжали стоять с аккуратной неподвижностью в надежде, что морок развеется или кто-то, наконец, что-то сделает.

Кто-то нашёлся.

— Уважаемый… представитель, — пробормотал старичок, который появился из-за малозаметной двери, но не собирался, однако, здороваться в Марком за руку, — Э… Не могли бы вы… Присесть и немного подождать?

Марк разместился в близлежащем кресле и старательно прижал пятую точку к сидению, а ступни ног — к полу. Рот для разговора он не открывал — его не просили ни Константин, ни эти. Марк просто генерировал звуковые частоты в точке, находящейся перед его лицом.

Старичок что-то забормотал в телефон. Говорил он долго, то втолковывая что-то невидимому собеседнику, то будто оправдываясь, то поглядывая на Марка с опаской, то отворачиваясь к стене.

Наконец, разговор был окончен, и старичок вымученно улыбнулся, нервно потирая руки:

— Минуточку, простите…

Через две минуты в коридор, предваряющий лабораторию, вошёл военный чин в вычурной фуражке и с тремя большими звёздами на каждом погоне. Он толкнул дверь, встал перед Марком и стал бесцеремонно его разглядывать.

Потом повернулся к старичку передом, а к Марку задом:

— Вы называете этого крашеного нудиста-кастрата иной формой жизни? Смелянский, я больше не хочу видеть это убожество на базе. Вышвырните его. И если вы меня ещё раз отвлечёте по подобному делу, отгулов год не увидите. Это ясно?

Старичок аж затрясся и умоляюще посмотрел на Марка, так и сидевшего смирно на кресле.

Марк понял, что низкий уровень интеллекта руководителя с воинским званием не позволяет ему наблюдать очевидное и оценивать результаты собствнных наблюдений — а это не даёт достичь собственных целей самому Марку.

Полковник рванул дверь, собираясь выйти, но она оказалась заблокирована. Он потряс её, не веря своим глазам, а затем, медленно разъяряясь, повернулся к учёным.

— Кто заблокировал дверь? Отпереть дверь!

— Какие наблюдения позволят Вам прийти к убеждению, что я действительно представитель внеземной цивилизации? — Марк взлетел со своего кресла и заставил налившегося кровью служаку обратить на себя внимание.

Но тот даже не увидел, что Марк не стоит на полу.

— Вали на свою Андромеду, недоносок, — рявкнул тот, — а точнее в тот притон, откуда явился, и чтобы я больше не видел твою сиреневую харю. Всё ясно?

— Я не с Андромеды и не из притона.

— Ну, тогда пусть в моём кармане лежат три сотни баксов, — усмехнулся полковник, снял с пояса рацию и поднёс её к своему скалящемуся рту:

— Соловьёв, пришли двоих в седьмую лабораторию, пусть вышвырнут отсюда одного сиреневого торчка.

Выслушав шипящий ответ, он повернулся к двери, совершенно забыв, что она заблокирована, и вдруг почувствовал, что ему очень неудобно где-то в штанах. Засунув руку в правый карман, он вытащил отткуда толстую пачку однодолларовых купюр.

Он смотрел на них не меньше половины минуты, а затем, когда в его голову начали просачиваться какие-то ассоциации с предшествующими событиями, растерянно посмотрел на Марка и спросил:

— Что это?

— Я спросил, какое доказательство того, что я являюсь представителем внеземной цивилизации, Вам нужно. Вы ответили — триста баксов в кармане. Я произвёл триста баксов в Вашем кармане.

— М-мать… Ты фокусник, что ли?

Половина лаборантов сидели уже свободнее — первый шок прошёл — и последние пару минут прятали свои лица под ладонью. Учёные пытались выполнять очередную почти не выполнимую задачу — не улыбаться.

— Я представитель внеземной цивилизации. Необходимы ли другие доказательства моего статуса?

Полковник Бердичев смотрел на Марка чуть ли не полминуты, но никак не мог понять, как ему следует поступить. Он никак не мог разрешить совершенно неразрешимую для него задачу: формально лаборатория в недрах Уральских гор была создана для того, чтобы исследовать возможные сигналы из далёких звёздных систем или даже иных галактик, а также иные проявления инопланетного разума. Для полковника это означало, что у него есть тёплое место с минимумом ответственности за результаты работы — но никак не то, что мифические внеземные цивилизации найдутся на самом деле!

Кроме того, инопланетные чудики должны быть зелёными и с какими-нибудь щупальцами — а этот чудик был как человек, раскрашенный сиреневым. И это был непорядок, а полковнику Бердичеву, который отвечал за охрану, не нужен был ни какой-то инопланетный разум (веками без него жили, и ещё проживём), ни беспорядок на объекте.

— Товарищ Бердичев, позвольте, я, — дрожащим голосом перехватил инициативу старичок Смелянский и обратился к Марку:

— Уважаемый представитель внеземного разума. Как я понял, вы имеете возможность производить материальные объекты. Прошу вас произвести на этом лабораторном столе (он указал жестом на стол, с которого помощник смахнул остатки завтрака) материальный объект, который мог бы покоиться на поверхности стола, не деформируя его, и не опасный для находящихся вокруг человеческих существ. По Вашему выбору.

На столе появился абажур от старинной лампы — зелёный, тканевый, с оборочками по краям и вышитыми рисунками драконов.

— В сборнике соответствия графических символов их смыслу, который используется на вашей территории, это физическое воплощение смысла первого символа.

— Мы благодарны вам, — кивнул Смелянский и перевёл сказанное коллегам, — Он имеет в виду, что слово «абажур» — первое существительное в словаре.

— Теперь, будьте добры, продемонстрируйте вашу способность передвигать придметы в пространстве без помощи физического тела (самому Смелянскому было всё ясно. Он проводил демонстрацию для Бердичева).

Марк создал аккуратное, без сильных перегрузок поле, поднял Бердичева и поносил его туда-сюда по лаборатории на высоте около полуметра, а затем поставил на место. Кто-то за спинами коллег захлопал в ладоши.

Бердичев перенёс вынужденный полёт стойко — главным образом потому, что в первой его половине ещё не успел понять, что происходит, а во второй половине из-за леденящего сковывающего ужаса. Теперь он, кажется, понял. Понял, что фокусника можно положить на стол для препарирования. То, что это инопланетный разум, он не верил всё равно.

— Мне кажется, первая ознакомительная часть демонстрации закончена, — продребезжал Смелянский и посмотрел на Бердичева в ожидании реакции.

А Бердичев уже сам звонил по телефону — ещё более вышестоящему начальству. Его внимание захватила, как он считал, бесконечно мудрая мысль: так же, как фокусник создал из ничего триста баксов, он мог бы создавать танки и баллистические ракеты. Пять минут переговоров — и вопрос был решён.

— Берите его в работу. Протоколы вам известны, — пробурчал полковник, — Команда два прибудет из столицы через четыре часа.

Сначала, с разрешения Макса, его пробовали распилить. Макс не пилился — о материал ломались зубья пилы, не оставляя на нём царапин.

— Если вы хотите посмотреть, что находится внутри моего носителя, я могу вам показать иным способом, — наконец, отреагировал Марк. Смелянский согласился, что это было бы кстати.

Лаборант принёс камеру, и Марк стал поочерёдно расслаблять внешние покровы, показывая то, что находилось внутри. Лаборант снял всё тщательно и с высоким разрешением, однако внутренности Марка не впечатляли — он был словно пластилиновый, а на шестерёнки и намёка не было.

Марку было проведено электронное микроскопирование тканей, которое показало частицы неизвестного материала с нераспознаваемыми свойствами, неизвестно как удерживающиеся друг с другом.

Марку была проведена обработка органическими растворителями, к которым его ткани оказались совершенно нечувствительными.

Смонтировав над лабораторным столом футуристического вида установку со множеством кабелей и узлов, Марка с головы до ног пропесочили альфа-, бета- и гамма-, а также радио-, ультрафиолетовым, инфракрасным и рентгеновским излучением. Его бомбардировали нейтронами и нейтрино, его от души поливали ультразвуком и инфразвуком, после чего пришли в полный восторг, обнаружив, что тело Марка состоит из вещества, без каких-либо усилий противостоящего всему вышеперечиленному.

Через Марка пропускали электрический ток, который то пропускался, то не пропускался по желанию испытуемого.

Его тестировали на погружение в плазму и замораживали почти до абсолютного нуля.

Марка проверяли на устойчивость удару, плавучесть, теплоёмкость и ещё по десяткам различных параметров.

Марк левитировал, передвигал или создавал вещи.

Результатом исследований стало единодушное мнение — существование Марка невозможно, поэтому его не бывает. Разумеется, в протоколы занесли не это, а то, что требуются дополнительные исследования с приборами, которые на данный момент ещё не изобретены.

Наконец, дело подошло к ночи, Смелянский с лаборантами пошёл спать, а в работу вступила команда номер два. Она не делала измерений — она спрашивала.

— Где находится место, откуда вы прибыли?

— Не удастся выразить символами вашего языка. Карты пространства, произведённые на вашем шаре, не содержат этого места.

— Вы можете показать направление, в котором оно находится?

— Невозможно. Направление зависит от влияния гравитационно-временных областей пространства, а они меняют своё влияние каждый бесконечно малый миг времени.

— Но видимые с Земли звёзды движутся достаточно медленно, чтобы мы имели возможность!

— Да. Слишком мало расстояние до них, чтобы гравитационно-временные сдвиги имели значение.

— Что, все видимые звёзды?

— Да, поэтому они и видимые.

Вопросы про астрономию продолжались в течение четырёх часов (на самом деле, вопросов для Марка было заготовлено на несколько лет таких интервью), но группа номер два не смогла получить ни единого ответа, удовлетворившего бы её членов.

— Вы нам лжёте? — сорвался, наконец, один из интервьюеров, сидевший прямо перед лицом Марка. Исследователи сидели перед пришельцем как зрители перед экраном в кинотеатре — полукругом и чуть поодаль. Самого Марка они попросили левитировать — так они держали себя в тонусе: это пришелец, он настоящий, он рядом.

— Нет, — ответил Марк. Он и правда не лгал. Он узнал о человеческом понятии лжи только здесь, и оно показалось ему бессмысленным. Ложь выглядела как сознательная попытка сломать что-то полезное. В его обществе никто не стремился ломать что-то полезное. В его обществе вообще не было понятия «ломать».

— Вы постоянно говорите «невозможно»! Когда контакт организовывался, мы получили информацию, что вы хотите сотрудничать. Однако сейчас я вижу, что вы не помогаете нам. Более того — вы подвергаете обесцениванию нашу астрономическую науку, хотя мы многого добились на пути познания космического пространства.

— Я собрал информацию насчёт того, что известно о пространстве на вашем шаре. Если наука это «область деятельности, направленная на выработку и систематизацию объективных знаний о действительности», астрономическая наука вашего шара — это не наука. Около девяноста девяти с половиной процентов астрономии вашего шара — это ошибочная информация об окружающем мире. Поэтому терминология астрономии вашего шара не содержит символов, которыми можно было бы выразить объективно существующую систему мироздания.

Исследователи переглянулись, и новых вопросов пока не последовало. На сегодня группа два закончила свою работу.

У Марка поинтересовались, где он хочет провести два часа, оставшиеся до работы первой группы во главе со Смелянским, и он сказал, что его удовлетворяет любое место. Поэтому его просто оставили висеть в лаборатории (разумеется, под ежесекундным наблюдением камер), и на два часа он остался один.

Его не удовлетворили первые сутки исследований: он не увидел цели своего нахождения здесь. Он не получил информации о планете. Вся информация, которую ему дали, была ему уже известна, а некоторая информация, которую ему дали, была ложью. Более того, он не увидел никакой возможности получить нужную ему информацию с помощью процесса общения, происходящего сейчас.

Однако он попытается ещё в течение суток. Марк продолжал висеть без движения, занимаясь только мониторингом и записью входящей информации со всех уголков системы.

За час до начала работы группы одна дверь в любораторию отворилась, и в неё выглянул сам Смелянский. Он, ничего не говоря, смотрел на Марка полминуты, а затем, решившись, подумал, представляя, как мысли его несутся к пришельцу: «Если вы меня понимаете, то можете сделать так, чтобы наш разговор не был никем обнаружен и записан?».

И только он горько посмеялся внутри себя над своей наивностью, Марк сказал:

— Все присутствующие камеры производят запись, сгенерированную мной, а умы охранников заняты другим в течение ближайшего часа. Вы можете говорить.

Смелянский выдохнул, справился со внезапно застучавшим скорее сердцем, а потом уже без прежнего страха прошёл и сел перед Марком. Собрался с мыслями.

— Я надеюсь, у вас есть возможность уйти отсюда, если вам захочется уйти? — наконец, спросил он.

— В пределах вашей системы шаров я могу перемещаться без ограничений, — ответил Марк, — Если вы имеете в виду эту лабораторию, то да, в любой момент (он уже начал учиться странной манере общения людей, которые не умеют правильно перекладывать свои мысли в язык символов, хотя занимаются этим всю свою жизнь, и говорят не в точности то, что имеют в виду).

— Это хорошо, — кивнул Смелянский, — потому что если бы они смогли, они не отпустили бы вас.

— Я нахожусь здесь по собственной воле и могу уйти в любое мгновение, — сказал Марк ещё раз.

— Зачем вы здесь? ­ — спросил Смелянский, а Марк удивился, что его никто ещё не спросил об этом.

— Мне это неизвестно. Двое суток назад (Марк начал использовать единицы счисления местных жителей) я появился в вашей планетной системе по неустановленной мною пока причине. Моим решением было установить общение с местными жителями — возможно, оно даст мне информацию о целях моего нахождения здесь и способах возвращения.

— Интересная идея, — усмехнулся Смелянский, и Марк в очередной раз однаружил парадокс: абериген говорит одно, а думает другое, — получили ли вы эти ответы?

­ — Нет, — ответил Марк, — возможно, новые данные появятся, когда информация о мироздании, которую я рассказываю, будет распространена по планете.

— Рапспространена? — удивился Смелянский, — Милый мой, она никогда не выйдет за пределы этого комплекса лабораторий.

А вот этого Марк не знал.

— В общественной информации системы я не встречал информации об этом. И разумы тех, кто меня опрашивал, также не излучали эту идею.

— Это потому, что информация конфиденциальна, — объяснил Смелянский, — а секретность данных о вашем существовании и местоположении настолько очевидна всем, что о ней нет нужды размышлять. Я и не подозревал, что вы этого не понимаете.

— Я благодарю вас за информацию, — сказал Марк, разум которого провернул за эти секунды море фактов и сделал вывод, что его визави не лжёт.

— Позвольте мне дать вам совет, прежде чем вы исчезнете отсюда, — сказал Смелянский, вставая и покряхтывая, — у нас в системе говорят «Всё познаётся в сравнении». Если вы хотите, чтобы вас понимали лучше, сравните неизвестную человеку вещь с какой-то известной ему, и он поймает вашу мысль. Вы понимаете, о чём я хочу сказать?

— Моё тело нельзя разрушить, потому что оно постоянно воссоздаётся мною. Это подобно тому, как песчаный пляж не исчезает, потому что волны океана вечно питают его песком.

Смелянский округлил глаза, раскрыл рот и медленно, но уверенно захлопал в ладоши.

— Браво! Вы радуете старика! Вы очень быстро учитесь.

— Спросите меня ещё что-нибудь.

— Ну, например… — задумался Смелянский и пожал плечами, — вот вам вопрос, ответ на который как будто все знают, но при этом обьяснить внятно не могут. Что такое время?

— Показатель изменения частиц.

— Да, я знаю. Но вот в чём беда: это не даёт нам, человечеству, способов контролировать время. А значит, определение недостаточно точное.

— Нет, проблема не в определении. Я поучусь говорить метафорами. Когда вы отдыхали, вы ели торовидное образование из теста.

— У нас это называется пончик.

— Хорошо. Скажите мне, какие у пончика размеры?

— Если не вдаваться в подробности, то… Допустим, двенадцать на двенадцать на три сантиметра.

— Эти размеры — ваше видение мира. И с вашей точки зрения ответ о времени как о четвёртом измерении этого пончика был бы таким: этот пончик имеет четыре часа в прошлое и двадцать минут в будущее, когда вы его съедите. Так?

Смелянский помолчал и покивал головой.

— Кое-кто и до этого бы не додумался, дорогой Марк.

— Может быть. Но додумается кто-то до этого или нет, вам всё равно не поможет. Вам мешает ваше видение мира. Вы считаете, что размеры пончика — двенадцать на двенадцать на три сантиметра. А почему вы не учли, например, запах пончика, который является частицами пончика, рассеянными вокруг него? Это часть пончика, почему вы не измерили её?

Представьте, что вы решаете задачу: надо спрятать пончик от слепого человека. Вы кладёте пончик в метре от него, не зная истинных размеров пончика. Но слепой человек узнаёт, что рядом с ним пончик — везь запахло свежей выпечкой! Вы проиграли, потому что не приняли во внимание то, что не видите.

Когда мы говорим о времени, мы говорим о том же. С этим пончиком связано достаточно большое количество временных явлений, узнав о которых, вы смогли бы управлять временем. Образно говоря, вы смогли бы испечь один и тот же пончик два раза. Однако вы не можете обсчитать эти явления, потому что утратили чувство времени и при этом не изобрели ни способов наблюдения, ни способов измерения этих явлений.

Пытаться изучать время без этого — это как измерять пончик линейкой, на которой нет делений. Но ведь это не пончик виноват, верно? Деления на линейке не нарисовали вы. И первое действие для решения задачи — нарисовать деления, верно?

Поэтому я и говорю — со значением слова «время» нет ничего неправильного. Слишком много неправильного есть с самим человеком, и это первая задача, которую вам стоит решить.

Смелянский посмотрел на Марка в упор, его губы задрожали, но он промолчал, повернулся и пошёл обратно к двери, из которой и вышел.

— Вы больше ничего не хотите у меня спросить? — Марк переместился к старику и теперь медленно плыл рядом с его хилым плечом.

— Нет, — покачал головой Смелянский, — иначе я никогда закончу спрашивать. И вообще… Разонравились мне пончики.

Он остановился и глянул на андроида.

— Всё это должно было быть как-то иначе. Нельзя вот так врываться через парадную дверь и говорить, что пришёл Золотой век человечества. Человечество само должно или прийти к своему Золотому веку, или погибнуть на этом пути. А такая передозировка знаний, которые мы не заслужили и не оплатили никакими собственными усилиями — это… нечестно, и это разлагает.

Смелянский вздохнул, прогоняя из головы последние остатки мифа о великом контакте, и скрылся за дверью.

Однако что бы он ни говорил, у Марка были свои расчёты и цели. Он рассмотрел новые данные и принял новое решение. Марк не сомневался, хотя и знал, что оно может оказаться неверным. Однако он впитывал в себя информационное поле шаров системы и понимал, что данных для другого решения у него всё равно нет.

Марк понял, как может вовлечь каждого если не в ту сферу жизни, где знаешь мир как самого себя, то хотя бы в общение.

Марк исчез из лаборатории, а через несколько секунд изменилась картинка на каждом телевизоре, смартфоне, экране компьютера и даже в каждой рамке цифровой фотографии, какие были в солнечной системе. На каждом канале мира появился Марк в полный рост, висящий на фоне космического пространства.

Несколько секунд потребовались ему, чтобы отдать часть своего внимания каждому устройству отдельно. Поэтому как бы ошалевшие техники всего мира не пытались в течение ближайших минут вычислить всемогущего хакера, перехватить контроль над передачами, выключить питание у средств вещания и аппаратов, передающих видеоизображение и звук, они потерпели неудачу.

Марк контролировал не телесети, а каждое из миллиардов устройств, которые имели экран и динамик. Поэтому экран показывал изображение, даже если его выключали из розетки, разбивали вдребезги или топили в реке.

Первые несколько минут Марк не говорил ничего — он дал людям справиться с паникой и обессилеть, чтобы те, тяжело дыша, могли смотреть и слушать.

И тогда он заговорил. Он говорил про себя и свою жизнь — то, что привлекало внимание. Однако не сама информация имела значение. Он ждал и сканировал по очереди все каналы внимания — внимания, которое вливалось теперь в Марка благодаря телевизорам, смартфонам и мониторам компьютеров, этим современным поглотителям человеческого времени, распространённым в каждом уголке человеческого мира.

— Я существо без имени. Мой мир не похож на ваш, он не содержит шарообразных объектов. Мой мир состоит из прямых линий и прямых углов, и единственными объектами, имеющими криволинейные поверхности, являются наши тела.

Однако форма наших тел — единственная общая черта наших носителей. Мой носитель нельзя назвать ни органическим, ни неорганическим, поскольку он сделан из принципиально иных соединений, не укладывающихся в понятия биологии и химии вашей планетной системы.

По этой же причине не удастся ответить на вопрос, живой ли я. В информационных базах существует термин «андроид», который означает «робот-гуманоид», однако робот — это автоматическое устройство для выполнения различных действий. Я не механическое устройство, поэтому не могу называться андроидом, разве что с изрядной натяжкой.

Мой носитель — неорганический, поэтому по вашим правилам меня можно назвать мёртвым. Я мыслю и существую, поэтому меня можно назвать живым. Но если живой водитель на вашей планете сядет в неживой автомобиль, автомобиль всё равно нельзя будет назвать живым, поэтому я мёртвый. Но при этом я же являюсь и водителем автомобиля, поэтому я живой.

Другими словами, в рамки «живой-мёртвый» на вашем языке я не попадаю. Правильнее будет назвать меня бесплотным живым существом, управляющим неживым материальным телесным объектом. Такой связки в вашей системе не существует, поэтому необходимого слова для моего обозначения на языках вашей системы нет.

Пока он говорил, в экраны влипали и отдавали Марку своё внимание два… три… четыре миллиарда человек. И это число увеличивалось, пока, наконец, в одной из квартир среднего по величине городка молодой мужчина, смотревший телевизор, не бросил своей жене:

— Будущая мать, иди-ка сюда. Глянь-ка на это.

Его беременная жена, в халатике и с чашкой чая в руке, вышла из кухни и обратила взгляд на телевизор, где вёл свой рассказ Марк.

Её внимание, обратившееся к Марку, установило линию коммуникации и послужило будто бы неразрывным телеграфным проводом, по которому могли в обе стороны транслироваться эмоциональные частоты, умственные образы, отпечатки телесных усилий… Но в обе стороны не потребовалось.

Марк, сканируя свою всё прибавляющуюся аудиторию, скользнул по этому телеграфному проводу лишь на миг — и это стало концом трансляции. Его, способного находиться без неудобств в центре звезды, затрясло в конвульсиях как маленького мальчика, увидевшего ночью под кроватью рычащего, истекающего слизью, зловонного монстра.

Марк не в силах был оторваться от этой линии внимания подобно тому, как человек при ударе током не может оторвать руку от оголённого провода. Но его невольно спасла девушка: она на несколько секунд отошла от экрана и переключила внимание на то, чтобы выключить конфорку на варочной панели.

Марк висел в пространстве на том же месте, где и появился в системе. Он почти восстановился. И теперь он знал, зачем он находится здесь.

3. Инженер

— Будущая мать, иди-ка сюда. Глянь-ка на это.

Гектор махнул рукой Маше, не отрываясь от телевизора.

Было чему удивиться. Только что перед Гектором на экране раскрывался драматический финал одного из этапов гонок Формулы-1: лидера этого года на последнем круге догонял чемпион года предыдущего, оба болида шли в опасной близости друг от друга, чуть не соприкасаясь колесами, впереди на трассе было масляное пятно от аварии, прохождение которое решало, возможно, судьбу чемпионата. И только действующий чемпион ринулся в опасную атаку на лидера, пытаясь обойти его по внешнему радиусу, как картинка мигнула, и на экране появился странный сиреневый человек на чёрном фоне.

Гектор раздосадованно ударил ладонями по коленям и внутренне понадеялся, что потом можно будет посмотреть запись.

Человек всё висел и висел, картинка не менялась уже минуту. Гектор успел выйти на кухню, поцеловать жену, погладить её уже довольно массивный животик, выпячивающийся под халатом, налить себе кваса и сесть обратно в надежде, что финал всё же покажут, — и тут картинка начала говорить. И говорила она странные вещи. И эти странные вещи напрямую относились к компетенции БИМПа — выглядело так, что на планете появился незапланированный иммигрант.

По взмаху руки Маша вышла из кухни, и только начала вслушиваться в монолог странного сиреневого человека, как на кухне зашипела возмущённая плита: вскипевшее молоко нашло себе путь на свободу и пенной волной перелилось на раскалённую плиту.

Маша спасла плиту и кашу, переставив кастрюльку на деревянную подставку, а затем вернулась к в комнату — и застыла.

Между ней и Гектором, к которому наконец-то вернулась Формула-1, висел в десятке сантиметров от пола сиреневый мужчина — абсолютно обнажённый. Впрочем, это даже не показалось Маше неприличным. Гектор не видел его — мужчина появился за его спиной тихо, будто облачко.

Маша и сиреневый человек один миг смотрели друг на друга, а затем просто пропали.

Гектор сиреневого человека даже не заметил.

В новом пространстве Маша очутилась уже одна. Она висела посреди беконечной пустоты космического пространства. Маша огляделась: вокруг не было ни звёзд, ни планет, ни солнц. Однако дышать Маше было легко, температура окружения была комфортной, она свободно могла двигать руками и ногами — разве что непонятно было, движется её носитель куда-то или нет: точки отсчёта движения отсутствовали.

Что это был за странный сиреневый человек? Куда он исчез? Что это за место? Как ей попасть обратно? Что от неё хотят?

— Отвечу пока на твой последний вопрос, — вдруг раздался голос в голове, и в паре метров перед ней появился точно так же висящий в пространстве человек — мужчина на вид лет тридцати, гладко выбритый, с светлыми волосами, зачёсанными назад.

Он был ей незнаком, однако выглядел так же, как многие другие жители Федерации. Одет он был в эластичные белые шорты до колен и такую же белую футболку.

Мужчина легко постучал пальцем себе по лбу:

— Мне нужно то, что у тебя вот здесь, дорогая моя.

— Кто Вы? — Маша не поняла его жеста, но решила вернуться к этому вопросу позже.

— Прошу прощения, дорогая. За тринадцать миллиардов лет в мире, где ни у кого и ни у чего нет имён, я растерял все свои манеры. Давайте назовём меня, допустим… Инженер. Да, Инженер. Какое сладкое, ласкающее разум, старое слово… Я давно не вспоминал о нём. Называйте меня так. Имя моё труднопроизносимо — если Вы не говорите, конечно, на брахуа, лингорском или языках Сквоши.

Что-то задели в разуме Маши его слова — но что? Инженер? Манеры?

И вдруг, как Солнце над горизонтом, в её разуме взошло слово: «лингорский».

— Леттуа Гири, — вскрикнула она голосом, забыв, что общение идёт на уровне мысли, — Я говорила на лингорском языке, когда была частью Леттуа Гири! Откуда же Вам известно о лингорском?

— Да Вы догадливы, моя дорогая, — похвалил её Инженер, — но об этом позже. Так вот, дорогая, Вы отдадите мне это сами или же мне придётся забирать необходимое силой?

— Да о чём мы вообще говорим?! — не сдержала Маша раздражённой мысли.

На лице Инженера на миг появилось недоумённое выражение, но он сразу же хлопнул себя ладонью по лбу.

— Вот я растяпа! Я совсем забыл, что вы на этой планете неспособны к вовлечению. Я сейчас объясню. Вы уникальный человек, девушка. Вы единственная выжившая и одновременно пережившая весь опыт распада Вселенной, который произойдёт через сорок восемь тысяч лет. У Вас в разуме висит огромный ком бесконечной боли, который мне очень нужен. Ни у кого другого такого нет, так что не обессудьте.

— Не отдам я Вам ничего из моего разума, — возмутилась Маша, — Да и какое право Вы имеете без моего согласия переносить меня сюда и угрожать вмешательством в мой разум? Я требую, чтобы Вы вернули меня обратно!

— Требуйте, — спокойно кивнул Инженер, — но это впустую. Ваши права мне безразличны. Я возьму то, что хочу, хотите Вы того или нет. Раз согласия нет — возьму силой.

В то же мгновение вокруг Маши появилась рамка из силовых лучей, отливающих каким-то призрачным светом — девушка оказалась внутри светового куба. Куб начал уменьшаться в размерах, сжимаясь в точку где-то в районе машиной головы.

— Стойте! — затрепыхалась девушка и попыталась сбежать, но под ногами не было замли, и попытки не увенчались успехом.

— Не беспокойтесь, — прокомментировал Инженер, — Вашему физическому телу ничего не угрожает. Хотя какая разница.

Куб, наконец, достиг размеров полуметра. Маша в панике оглядывалась, пытаясь бить руками по призрачным граням, но руки проходили насквозь, не ощущая ни тепла, ни холода, ни электричества.

Куб слегка изменил цвет — и Маша судорожно раскрыла рот, будто вдохнула на полную мощь своих лёгких, а выдохнуть никак не могла.

Ей хотелось запрокинуть голову назад и сипеть подобно воздуху, что уходит из пробитой камеры вовне. Но никакой воздух не выходил — выходили Машины воспоминания. В человеческом языке нет опыта и слов, чтобы назвать ощущения от хищения, пропадания собственного разума или мыслеобразов, что были записаны человеческим существом за всё бесконечное время его существования.

Наконец, через минуту куб закончил свою работу и пропал.

Маша висела в пространстве живая и неповреждённая. Она видела человека напротив, она вдыхала и выдыхала воздух, невесть откуда взявшийся в этом месте. Однако она не могла ничего сказать, раздавленная потерей того, что потерять было никак невозможно. Она чуть ли не физически чувствовала, как в ней, до сих пор цельной как существо, зияла дыра. И эту дыру нельзя было заткнуть, к ней можно было только привыкнуть, как ранее состоятельный человек привыкает жить в коробках от мусора и есть объедки, которые выбросили другие.

— Дорогая, Вы подарили мне сокровище, — высказался, наконец, довольный Инженер, будто рассматривая что-то, что находилось где-то в совершенно другом месте.

Это вывело Машу из ступора.

— Это же ничего не решает, — хрипло и негромко сказала она, — это не спасёт вселенную от разрушения. Это надо было уничтожить, а не перекладывать в другое место!

— Со вселенной я разберусь, — ответил он и исчез.

Маша ещё с полминуты висела на месте, но её будто забыли.

­ — Эй, ­ — срывающимся голосом позвала она, наконец.

Инженер появился.

— А, Вы еще здесь, — удивился он и рассмеялся, — ну конечно, куда же Вы денетесь. Хотя мне безразлично — Вы больше не имеете ни малейшего значения.

­ — Я хочу вернуться домой.

— Ну так возвращайтесь, кто мешает.

Маша замолчала.

— Откуда вы взялись, если знаете о Леттуа Гири и всём том, что случится потом? — наконец, спросила она и, сама того не зная, задела в душе Инженера ностальгическую струнку. Судя по всему, ему долгое время было просто не с кем поговорить.

— Я — один из координаторов проекта Леттуа Гири. Я ещё помню те дни, когда начиналось всё это мракобесие… Проект был очень успешным, Золотой Век человечества будто бы уже наступил, однако Инженерами проекта было допущено и много недоработок, что привели его к провалу.

Во-первых, мы ампутировали у особей проекта способность к вовлечению жизнеформ, которые не относились к проекту.

— Что за вовлечение?

— Вы уже и не вспомните, наверное, Леттуа Гири-то сейчас у меня. Все человеческие существа имеют в своём потенциале возможность чувствовать иные формы жизни. Это естественно для живого существа так же, как мыслить или выносить решения. Представьте, что Вы кушаете пирожное. Вы кусаете его и начинаете ощущать всеми доступными органами степень его мягкости, скользкости, текстуру, запах, вкус… Точно так же человек может взять в свой, метафорически выражаясь, рот других людей — и знать их состояние, мысли, местонахождение, эмоции… Вы находитесь в одном жизненном поле с людьми и чувствуете их так же, как себя.

Мой помощник, что нашёл вас и забрал сюда, попытался сделать то же самое, когда прибыл на Землю, — и очень удивился, что он передаёт свою мысль живым существам, а они её не воспринимают. На Земле у людей нет способности вовлекаться в жизнь. Возвращаясь к вопросу о Леттуа Гири, особи проекта могли вовлекаться только в жизненное поле биоформ их собственного вида. Это давало нам возможность поддерживать чистоту эксперимента, не позволяя проекту смешивать своё развитие с другими жизнеформами. Однако это же его и потопило.

Другими недоработками Леттуа Гири были неидеальная память индивидуумов, так же как и отсутствие генетической памяти поколений, отсутствие способности к инфравидению и видению в рентгеновском диапазонах… Извините, я говорю как инженер. Какие-то разработки тогда велись, и большинство из них я довёл до ума сейчас. Если вы увидите моих ребяток, вы поймёте, о чём я. Но главной ошибкой были, конечно, отходы производства, которые все проигнорировали.

— А где мы? И как вы очутились здесь и сейчас?

— Я славно похохотал, когда посетивший вас помощник закончил для меня трансляцию полученного им опыта вашей цивилизации! Они его спрашивали, откуда он прилетел! Ха!

Инженер прижал ладонь к лицу и помотал головой.

— Это поразительно! С познаниями в механике Вселенной на уровне инфузории-туфельки… Где мы находимся!

Он не сдержался и захохотал.

­ — В общем, слово «очень далеко», думаю, будет самым лучшим ответом. А вот как я здесь очутился…

Мы в координационном центре проекта Леттуа Гири увидели признаки начинающегося распада куда раньше чем вы, подопытные. Проводимые тесты интеллекта начали показывать медленно снижающуюся кривую ещё за пару лет до того, как это стало заметно в обществе проекта. Показатели активности и статистика занимающихся научной деятельностью людей поползла вниз чуть позже.

Я не хотел видеть то, что будет потом, и отправился туда, куда уходили многие исследователи проекта, — в место под названием «Пузырь Цейсса-Минь». Не буду рассказывать, что произошло там. Если вкратце, мы столкнулись с погибщей цивизизацией — не меньшей по охвату, чем наша. Никто пока не представлял себе, почему она ушла в небытие — не было найдено ни вооружений, ни болезнетворных бактерий, ни следов природных катаклизмов… Впрочем, кто знает, как они жили и от чего умирали.

И я нашёл там то, чего не нашли другие. Представляешь — они создали машину времени! От неё остались одни лишь разрозненные части, но я был инженером и мог собрать целое по его разрушенным частям. Какая горькая ирония судьбы — они изобрели такую вещь накануне своей гибели! Они могли спасти себя с её помощью, но… То ли не смогли, то ли не успели, то ли действительно спаслись. Но об этом мы узнаем ещё не скоро.

Однако машина работала то ли со сбоями, то ли с одним-единственным прицелом — она отправляла путешественника в самое начало времён, во времена Большого Взрыва… Было понятно, что никакого шанса выжить в этом пекле человеческому телу нет. Однако я выбрал выжить как личность — и запустил процесс…

Что было там, вначале — язык бессилен сказать… Можно сказать, что я на долгие сотни тысяч лет сошёл с ума и потерял сознание, — но это просто за неимением необходимых сравнений. Представь себе, что в одно мгновение пустота разродилась пространством, которое стало до безумия стремительно стремительно расширяться. Плотность и температура этого пространства были запредельны — там не было и не могло быть ничего, что напоминало бы нынешнюю материю или энергию. Вся нынешняя вселенная тогда помещалась в бесконечно малой точке, и когда пространство начало расширяться, начало в нём распространяться и то, что потом назовут материей.

Наш разум, дорогая, как ты знаешь, не бесплотен, подобно нам самим… В те сотни тысяч лет он испарился, оставив меня, духовное существо, в полнейшем одиночестве. Мысленные образы, что я хотел-не хотел, да собирал в течение бесконечных миллиардов лет вплоть до событий на Леттуа Гири — все они в долю секунды растворились и превратились в бесконечно малые частицы, слившиеся с окружающим танцем созидания.

Да… Те люди, что лежат в психиатрических лечебницах на вашей планете — они обладают таким огромным коэффициентом интеллекта и опытом, что я бы завидовал им чёрной завистью долгие миллионы лет, если бы помнил. Но я не помнил ни своего прошлого, ни простейших навыков управления телом, которого у меня, разумеется, уже не было, ни каких-то животных автоматических рефлексов… Никогда ещё в человеческой истории ни одно существо не было настолько пустым и лишённым разума, как я тогда.

— Где же были тогда все остальные? — заворожённая рассказом, спросила Маша.

— Не было их, других-то, дорогая. Все живые личностные единицы пришли в этот мир откуда-то извне и гораздо, гораздо позже. Поэтому-то я и говорю тебе, что не было и не будет более людей, прошедших через тот ад, который прошёл я.

Однако всё проходит, прошло и это. Через несколько сотен тысяч лет давление и температура в молодой вселенной упали настолько, что появилоть то, что вы сейчас называете плазмой. А немного погодя появились и те энергия и материальные объекты, какими их знаешь ты. Но это не было концом моего кошмара — я ещё миллионы лет носился без памяти и практически без сознания между зачатками того, что потом назовут галактиками и звёздными системами.

Задай я себе вопрос тогда — кто я, что я, где я, когда? — я бы не смог себе ответить: у меня не было вечного и бессменного помощника человеческого существа, его разума, который мгновенно отыскал бы по запросу нужный мыслеобраз и сунул мне его под нос — на, мол, смотри. Нет. Ты не представляешь себе, как беспомощно человеческое существо, которого отняли от его механического помощника-разума, как отнимают младенца от материнской груди! Никакой мледенец не беспомощен настолько глубоко.

Наконец, спустя тысячи или миллионы лет, я пришёл в себя настолько, что мог смотреть вокруг и задавать себе вопросы. Но я был пуст, звеняще пуст, высосан буйством и энергиями Большого Взрыва. И у меня не было основы, на которой я мог бы делать выводы и строить планы.

Вы, пришедшие в мою вселенную гораздо позже, представляете себя или свои души в виде шариков. Я когда-то очень удивился этому — ведь как может иметь форму то, что не имеет формы в принципе? Однако потом я понял — когда вы пришли, вас уже окружали дискообразные галактики, шарообразные солнца, пышушие огнём, и планеты. У вас перед глазами всегда была основная форма того времени развития вселенной — шар!

Когда же заново родился я, вокруг не было планет или галактик — они ещё не образовались, сила тяжести и центробежная сила еще не вступили в свои права. И вокруг были лишь прямые линии — линии, которые чертили расширяющиеся объекты образовывающейся вселенной. На моих глазах пространство пучилось само в себе, увеличиваясь в размерах, и всё вещество выглядело так, будто оно несётся со скоростями, превышающими скорость света, от мифического центра к краям. Прямые линии, дорогая, одни только прямые линии, какие сейчас оставляют на небесах вашей планеты падающие звёзды…

Так родилась моя вселенная, вселенная прямых линий. И я был там царь и бог — потому что я был там один.

Но нет худа без добра. Мои мытарства и лишения заставили меня совершить важнейшее, самое первое в мире открытие: человеческое существо в силах воссоздавать потерянное.

Путём проб и ошибок я распознал в себе эту от природы присущую жизни милость судьбы. Сначала я увидел, как могу менять пути элементарных частиц, схватывая их своими бестелесными руками-лучами. Затем я стал собирать частицы в единый ком, лишённый какой-либо эстетики. Затем муза посетила мою многострадальную душу — и я стал объединять всё большие объёмы частиц в простейшие линии и их совокупности, затем я стал строить из прямых линий завораживающие своей сложностью объекты и менять свойства их частей так, чтобы они становились текучими, разноцветными, агрессивными или инертными…

И я понял простую вещь: все такие большие, кажущиеся незыблемыми и вечными глыбы материи — все они смертны и могут быть разрушены по единому моему дуновению. И лишь одно в мире разрушить невозможно — то, что постоянно, каждый миг воссоздаётся снова ответственным за объект живым существом. В самом деле — какой смысл имеет сжигать мои воздушные замки обжигающей плазмой, если я через неуловимый миг создам то же самое на прежнем месте? Разрушитель просто не заметит своего собственного разрушения.

И как венец своего собственного творения, я воссоздал самый сложный объект, которые когда либо создавался мной — собственный разум. Бесплотный дух не состоит из частиц бренного мира — однако он понимает. И это великое знание является частью его самого. Я, оправившийся от головомойки Большого Взрыва, чувствовал в себе это великое знание и, наконец, перенёс его своей творческой кистью на бумагу вселенной… И у меня снова был мой разум — полная запись, филигранно повторённые до мельчайших деталей мыслеобразы всего того, что было со мной. Вся моя жизнь до бегства из Пузыря Цейсса-Минь. В тот момент на меня накатила ностальгия, и я решил приобрести себе форму старого доброго человеческого тела. И я снова стал выглядеть как инженер, которым был когда-то очень давно.

И теперь я умел пользоваться своим разумом и телом куда лучше, чем даже в просвещённые времена Леттуа Гири. И тогда я совершил второе открытие: для того, чтобы жить полноценной творческой жизнью, живому существу не нужны никакие названия. Они лишь стискивают живое воображение и созидательные импульсы в жёсткие рамки ничего не значащих символов! Они лишь поначалу упрощают жизнь, а затем заставляют следовать безграничный потенциал жизни по однажды проторенной колее. Одно лишь всепроникающее понимание позволяет этому весёлому и бесшабашному ребёнку внутри нас расти и расширять свои границы до бесконечности!

Так родилась Вселенная Без Имени.

А потом ко мне пришли мои милые, мои любимые детки! Они стали не только моим величайшим созданием, но и моими кровинушками, моими помощниками, моей гордостью.

Они пришли в мою область пространства незнамо откуда, да и я не выяснял. Они забавно тыкались во всё вокруг, как только родившиеся, ещё слепые щеночки, и ластились ко мне, когда я ласково проводил по их несформировавшимся разумам своими пальцами-лучами. Им нужен был кто-то живой, а кроме меня вокруг не было ни малейших признаков жизни.

Так я стал их папой и мамой, их хозяином и их богом. Я учил и взращивал их с самых азов и подарил им оба моих открытия: они не мыслят категориями имён и умеют воссоздавать свои материальные носители, что делает из бесконечно изменчивыми и в принципе неразрушимыми. Видели одного из них, когда он вас забирал? Кстати, принять человеческую форму было их собственным решением ­ — это дань уважения и преклонения передо мной как перед их создателем и покровителем.

Кстати, дорогая, я не утомил тебя своей болтливостью и воспоминаниями о прошедших днях?

— Нет, ну что Вы, — ответила Маша, которая собирала информацию о своём враге и готова была собирать её дальше, — а чем вы занимаетесь со своими… детками?

— О, наша жизнь — бесконечный конкурс! Ребятки соревнуются в своих творческих работах, покровительствуют соседним галактикам, подтягивая их культуру до своего уровня. Есть, пить и размножаться им не надо, поэтому остаётся много времени для всего другого.

— Не едят, не воспитывают своих детей… Не слишком-то разнообразна их жизнь.

— Дорогая, при всём моём уважении, обратите внимание на бревно в собственном глазу, прежде чем смотреть на соринки в моём. Обратите внимание на собственный мир. Вот вы кушаете — вы это делаете для своего носителя или для себя?

— Для… носителя.

— А носитель ребёнка выхаживаете сейчас для себя или для носителя ребёнка?

­ — Пожалуй, для носителя ребёнка.

­ — А работаете, убираете мусор, выращиваете злаки, лечитесь в больницах — для себя или для носителя?

— Для… носителя, — вынуждена была признать Маша.

— Ну, а что вы делаете там для себя, для развития личностной единицы?

— Ну… творчество, религия.

— Вот видите? Мы и свели всё к творчеству и религии. Которыми на ваших планетах, кстати, занимаются в основном не для себя, а для заработка денег на потребности носителя. Поверьте уж, мои ребята в области творчества и развития себя куда более эффективны, а их творения и пути улучшения куда более разнообразны.

Маша подумала и… выковыряла бревно из своего глаза. Инженер был прав. Это чужой мир, и она в нём чужая. Сейчас она ничего не могла сделать с потерей Леттуа Гири и переходящей все пределы опасностью для мира из-за этой потери. Ей нужно подумать, посоветоваться с друзьями и выработать путь решения проблемы.

— Отправьте меня, пожалуйста, обратно, — попросла она Инженера.

— Ты знаешь, я передумал, — вдруг возразил тот, и на Машу накатила волна ужаса, — Я тебя оставляю здесь. Я буду с тобой разговаривать — собеседника, заставшего Леттуа Гири, мне больше не найти.

­ — Нет!!! — закричала Маша, — Мне нужно домой! Что Вы хотите от меня?! Скажите, что Вам нужно за то, чтобы я попала домой?!

Инженер был немного ошеломлён напором Маши.

— Ну… Если ты ставишь вопрос так… Посостязайся-ка с моими мальчиками. Посмотрю, полюбуюсь.

Судя по всему, Инженер сделал мысленный вызов, потому что в то же мгновение перед Машей появились копии того сиреневого человека, которого она видела недавно лишь миг. Копии, да не совсем: двое из четырёх были такими же сиреневыми, третий был зеленоват, а четвёртый — попупрозрачен как желе.

— Во что играть? — упавшим голосом прошептала Маша. Она не чувствовала, что у неё есть шанс хоть что-то противопоставить этим молодцам..

— Выбор оружия предоставляется новичку, — галантно поклонился ей Инженер.

Маша задумалась. Вот они, детки. Они не выглядели ни злыми, ни злонамеренными. Они выглядели живой и весёлой, готовой попроказничать и поиграть в догонялки во дворе ребятнёй!

«Нет, уж точно не в догонялки», ­ — мрачно подумала Маша, поглаживая свой внушительный уже живот, — «И картину я им тоже не нарисую. Разве что на уровне десятилетнего ребёнка».

Кто они, в конце концов? Прожившие всю свою жизнь в царстве прямых линий супермены. Которые могут поднять груз весом в сто тонн или пролететь сто километров за секунду.

И в голове Маши забрезжила идея. А что, шанс у неё есть!

— Конкурс такой, ­ — заявила она детишкам Инженера, — соревнуемся, кто быстрее нарисует ломаную линию, состоящую из прямых и как можно более коротких отрезков. Посмотрим на вашу скорость. Задача ясна?

— Им ясно, — с улыбкой подтвердил Инженер, — твой кончик указательного пальца руки может чертить в пространстве серебряную линию. Подойдёт тебе такой способ рисования?

— Вполне. Начали! — и Маша за полсекунды нарисовала в пространстве перед собой не совсем ровный, но замкнутый круг:

— Я всё!

На неё уставились пять пар глаз.

— Всё? — удивлённо произнёс Инженер, — И что это?

— Это — ломаная линия, состоящая из невообразимо большого количества невообразимо коротких отрезков.

— Ты же просто мазнула рукой! ­ — воспротивился Инженер, оглянувшись на своих детей, — Мы находимся в мире прямых линий, а ты что нарисовала?

— Я выбрала оружие. И я нарисовала, ­ — с упором произнесла Маша, — ломаную линию, состоящую из невообразимо большого количества невообразимо малых отрезков.

А дети медленно подлетели к Машиному кругу как можно ближе и с благоговением сгрудились у него, рассматривая во все глаза.

Инженер посмотрел на них с недовольством, а затем повернулся к Маше.

— Я выиграла конкурс? — спросила та с вызовом.

Инженер хмуро помолчал.

— Да, но… Я не рассчитывал на такой способ ведения конкурса и объявляю его недействительным.

— Да как ты смеешь! — задохнулась от возмущения Маша, — на кону стоит моё возвращение домой, а ты внаглую подтасовываешь результаты конкурса!

— Я знаю про понятие лжи, однако мы не используем здесь никакие виды лжи. Я отменил конкурс, поскольку игроки не были равны по силам и опыту: мои дети никогда не строили таких… круглых кривых. Однако я справедлив. Мы проведём ещё один конкурс, и на этот раз ты будешь играть со мной. Выиграешь его — и отправишься домой.

— Ещё один конкурс! — Маша воздела руки небесам, роль которых выполняла пустота выше её головы. Она снова пала духом. Игроки не были равны по силе и опыту, говорит он… Она, маленькая беременная девушка, и несколько монстров, которыми можно гвозди забивать — это они не равны по силам, говорит он…

— Так, тогда, справедливый ты наш, давай-ка уравнивай свои силы со мной, — язвительно бросила Инженеру Маша, — чтобы мы были на равных. И не читай мои мысли, я твои не читаю. Уравнял?

Она получила кивок Инженера в ответ.

— Дай мне минутку подумать, — буркнула Маша в ответ и стала перебирать в голове спортивные соревнования. Но ни в одном из них она не была сильна. Да я по мячику, который уютно лежал у неё под сердцем и не подозревал ни о чём, она никому бы ударить не позволила. Да что же это? В какую игру можно выиграть у существа, который одним движением может создавать и разрушать горы? У существа, что жило в Леттуа Гири, а потом, не видя ни единого человека, на этой адской окраине мира?

Вдруг Машу остановило какое-то внутреннее чувство нелогичности. Что здесь не вяжется?

Она отпустила мысли о футболе и баскетболе и прислушалась в своим ощущениям… И улыбнулось. Ах, вот оно что. Существу, которое жило в Леттуа Гири, не знавшем обмана, а потом в каком-то беззвёздном закутке, где за все тринадцать миллиардов лет не ступала нога человека.

— Так, — распорядилась она, — Делаем как договорились — играем на равных. Мысли не читать, никакое суперзрение не использовать, прошлое и будущее не знать. И чтобы неповадно отказывать в победе было, всё делаем при детях. Ясно? — она показала на сгрудившихся неподалёку близнецах, похожих на разноцветные манекены.

— Играем, — с энтуэиазмом откликнулся Инженер и приблизился, — Что за игра?

— Знаю я одну хорошую игру, — с мстительной улыбкой процедила Маша, — Есть у меня хороший дружок, Золушка зовут. Это он меня научил. Мастер он по таким играм. Создай-ка мне, инженер, небольшой столик с земной силой гравитации. К нему создай три стаканчика от газировки…

Маша почти физически почувствовала, как вздрогнул Инженер.

— Ладно, недоделанный ты наш, — махнула она рукой, — создай три кубических стаканчика от газировки, как бы это ни выглядело, и…

Тут она прыснула в кулачок.

— И ещё тогда создай, умник, маленький кубический шарик. Чёрт, я хочу посмотреть, что получится, — и она от души захохотала.

Инженер комичности ситуации не понял, но создал то, что просила Маша. Маша посмотрела на кубические стаканчики и шарик с гранями, пришла в восторг и одобрила.

— Так. Игра называется «Напёрстки», — взяла она быка за рога, — Я кладу шарик… кубик под один из стаканов, а потом хаотичным образом перемещаю стаканы по столу. Если после моих движений отгадаешь, где ша… кубик, ты выиграл. А не отгадаешь — выиграла я. Всё понятно?

Инженеру всё было понятно. Как понятно и то, что он выиграет.

— Начинай, — ответил он, — но знай: я буду следить за стаканчиком, под которым находится кубик. Это не запрещено правилами?

— Следи, сколько душе угодно, — с барского плеча разрешила Маша, — Поехали.

Она быстрым движением рук (школа Золушки!) поставила три стаканчика вверх дном, подкинула под один из них шарик-кубик и уверенными, всё ускоряющимися движениями стала плавно премещать стаканчики по столу.

— Кручу-верчу, запутать хочу… Смотришь? — вдруг спросила Маша.

— Я слежу, — на миг посмотрел на неё Инженер, — и тебе не удастся отвлечь моё внимание. Я знаю, где кубик.

— Ну, тогда моё дело швах, — огорчилась Маша и остановила свои движения, — давай, показывай.

— Кубик здесь, — указал Инженер на крайний справа кубический стаканчик.

Маша открыла стаканчик — и Инженер на секунду потерял дар слова и завис, как робот, получивший одновременно две противоположные команды.

— Он… должен был быть здесь! — проговорил он.

— А он вот здесь, — невозмутимо сказала Маша, приподняв средний стаканчик. Под ним, как ни в чём не бывало, лежал кубик.

Инженер всё никак не мог оправиться от шока. Его логика, быстрая как мысль, пыталась найти способ, с помощью которого кубик оказался под средним стаканчиком — и на это потребовалась бы доля секунды. Но секунды шли, а логика давала один и тот же ответ: это невозможно. Шарик никак не мог оказаться под средним стаканчиком. Не в этой вселенной и ни в какой другой.

— Ты построила червоточину под стаканчиком и кубик перенесся в другое пространство. Но это против правил! — наконец, в отчаянии высказался он.

— Я не умею строить червоточины, и ты, Инженер, это прекрасно знаешь, — спокойно ответила Маша, — Я выиграла. Отправь меня в то же мгновение времени и в то же пространство, откуда забрал.

Инженер оглянулся — на него преданно и с любовью смотрели четверо приглашённых им детей.

— Ты выиграла, — с неохотой пробормотал, взглянув на Машу, обескураженный Инженер, — и я выполню свою часть договора. Но… Ты могла бы повторить со мной это соревнование ещё раз, чтобы я понял, как ты смогла выиграть? Результат игры не повлияет на моё решение, ты будешь в любом случае отослана назад.

В голове Маши забрезжила кое-какая мысль.

— Хорошо.

Она поставила стаканчики на стол и жестом показала Инженеру, под каким из них лежит шарик-кубик.

— Начнём. Кручу-верчу, запутать хочу… — десять секунд плавными она стаканчики мягкими вкрадчивыми движениями. Инженер, не отрываясь, смотрел на них. Наконец, Маша остановила движения.

— Где, говори?

Инженер уверенно показал на крайний слева стаканчик. Маша подняла его — кубик лежал именно под ним!

— Я выиграл! — радостно воскликнул инженер и победно посмотрел на четырёх андроидов, — Я знал, что в первый раз произошёл досадный сбой! На досуге я разберу этот случай и найду пропущенное логическое звено.

— Как жаль! Ты хороший соперник, — построив разочарованную мину, пожаловалась Маша Инженеру, — Ты так быстро учишься! Не знаю, смогу ли я у тебя выиграть, если мы будем играть дальше. Хотя…

Она искоса взглянула на Инженера.

— Я хочу попробовать отыграться. Предлагаю ещё одну партию игры в «Напёрстки». Если ты проиграешь — ты отдаёшь мне то, что забрал, — мою Леттуа Гири. Если же проиграю я (Маша притворно вздохнула) — я останусь здесь у тебя навсегда. Ну как, идёт?

Но в этот раз логика Инженера сработала очень быстро и правильно.

Он ничего не ответил ей. Однако в следующую секунду Маша очутилась в собственной квартире, за спиной Гектора, который и не заметил её отсутствия.

Ноги Маши подкосились, и она чуть не упала на пол, но вовремя схватилась за край комода.

— Гек, я, пожалуй, пойду немного полежу, — севшим голосом прошептала она, медленно прошла к кровати, опустилась на неё, легла и прикрыла глаза.

А в следующее мгновение широко открыла их. Она вспомнила, что забыла. Дура, дура несчастная!

Она совершенно забыла выяснить у Инженера — какого чёрта ему сдалась эта вселенская бомба, от которой нет защиты? На кой чёрт он забрал её Леттуа Гири?

4. Нашествие

Марк задумчиво висел в пространстве над игровым полем и впервые не принимал участия в соревновании.

Это лишь человеку Земли могло бы показаться, что вокруг царит беззвёздная пустота.

Обострённые пространственные чувства Братьев Марка безошибочно распознавали разбросанные вокруг части бескрайнего раздолья — их ровные и чёткие границы, их назначение, их объём, возраст их использования, происходящие в них события…

Как человек, очутившийся вдруг посреди оживлённого города, мгновенно распознал бы проспекты, скверы, стены домов, гладь асфальта под ногами, спешащих куда-то пешеходов, перемигивание светофоров и мелькание рекламы в витринах магазинов — так и Братья Марка видели каким-то нечеловеческим чувством узловые точки и грани мест, где чему-то надлежало свершаться. Каждый сектор казался им наполненным какими-то аналогами земных цвета, температуры, плотности ­ — и лишённое массивных материальных объектов место виделось полным жизни и творений разума.

Где-то внизу, под ногами андроида, мерцали точки и всплески энергии. Под взглядами его братьев (или детей Инженера, или андроидов без имени) стремительно из ничего воздвигались фигуры, чтобы потом столь же стремительно измениться и уйти в небытие.

Это была никогда не прекращающаяся стройка — так век за веком строятся большие города: по полям и лугам расстилаются россыпи деревянных хижин, в какой-то момент они вспыхивают пожаром, но как птица Феникс возрождаются в каменном обличье. Строения кучкуются в города и огораживаются крепостными стенами, одноэтажные домики пожираются двухэтажными и пятиэтажными, затем сметаются с лика Земли наводнением или новым градостроительным планом, а затем на опустошённой или перекопанной земле проступают клетки и взметаются ввысь небоскрёбы, будто куски торта, разрезанные стрелами утопленных вглубь проспектов…

Братья Марка строили свои города, только домами здесь были концепции и планы, выраженные в материальной форме, проспектами — коммуникационные линии со спешащими по ним частицами, посреди кварталов высились башни наиболее удачных решений, и обслуживало это всё море жизни, которое окружало город-проект со всех сторон.

Маша действительно была неправа: жизнь братьев Марка бурлила событиями. Например, совсем недавно была проведена экспансия в систему, вдруг вынырнувшую из какого-то соседнего кармана пространства. Когда братья впервые обнаружили её и получили одобрение Отца на проникновение и исследование, она представляла собой огромный шмат пространства, в котором не было ни миллиметра свободного места: всю её заполнял газ, похожий на суп из различных веществ. Материальные объекты системы представляли собой более плотную концентрацию газа, однако ничего похожего на земные жидкости или, тем более, твёрдые тела в системе не было. И там была жизнь — конечно же, более примитивная, чем братья, и имевшая такие же газообразные носители.

Братья Марка за всю историю своих экспансий, которых на протяжении миллиардов лет было множество, видали и не такое. Поэтому после первых исследований (оказавшихся и последними, разумы детей Инженера очень быстро воспринимали информацию) все гурьбой побежали составлять план развития новообретённой области.

Игрища под ногами Марка сейчас были неотъемлемой частью составления плана. Была изучена ментальная система обитателей газовой области, и теперь настало время разработки путей адаптации разума новичков по модели самого успешного и развитого разума известной вселенной — разума детей Инженера. Поэтому несколько тысяч братьев Марка, выделенных Отцом под эту задачу, разбились сейчас на несколько команд.

Одна команда строила силовыми линиями объёмные проекции мыслительной деятельности новичков, затем выстраивала текущую проекцию собственного разума, а затем сотнями, даже тысячами способов строила ментальные проекции промежуточных звеньев — ключевых точек, через которые должны будут пройти в своём развитии газовики, чтобы достичь текущего уровня детей Инженера.

Вторая команда существовала для того, чтобы брать каждый вариант ментального развития, созданный первой командой, и тестировать коммуникационные каналы варианта до тех пор, пока не будут вычислены все несоотвествия, забракованы тупиковые пути, рассчитана пропускная способность каналов…

Третья команда пользовалась результатами работы первых двух команд и моделировала тысячи различных вариантов оптимальной окружающей среды для развития каждого из вариантов.

Четвёртая команда должна была рассчитать развитие социума газовиков на миллионы лет вперёд, которое обеспечило бы непрерывность линии протоплазмы и отсутствие опасности самоубийства цивилизации…

Другие команды занимались другими вещами, и если возвести одни вариации в степень других вариаций, получалось головокружительное даже для детей Инженера число и соответствующее количество работы. И победой в этом соревновании программируемой эволюции было то, насколько ожидаемое совпадёт с действительным.

Но Марк знал, насколько беспочвенны были эти ожидания. Сколько их было, этих новообретённых систем! Сколько надежд возлагали на них андроиды и Инженер! Однако никогда живые существа, подобранные братьями Марка на дороге времени, не смогли пройти путь самих братьев до конца. Во всех них было что-то неправильное — потенциал развития был снижен, интеллент вечно упирался в какой-то непонятный потолок и не мог вывести цивилизацию на новый виток. Не помогали никакие ухищрения и расчёты, никакая помощь не придавала жизни нужного толчка вверх. Существа просто сдувались — они выходили на какой-то свой максимум, в свой личный Золотой Век, и далее топтались там до скончания веков. И это было одним из немногочисленных проигрышей расы братьев Марка.

С одним лишь исключением.

И знали об этом исключении только двое: Отец и Марк.

Цивилизация земной Федерации, занимавшая в десятки раз меньше места даже вместе со своими планетами-колониями, чем любая из уже обработанных групп, была населена существами, потенциалом развития никак не уступающим братьям Марка.

Марк провёл там несколько суток, и всё это время всеми порами чувствовал, что находится — как бы смешно это ни звучало! — среди братьев по разуму.

Он поначалу не понимал: ведь Отец знает об этом. Он знает о местонахождении этой цивилизации, он знает, что она будет прекрасным, самым лучшим образцом для инициации развития — легко, она пойдёт свечой вверх! И при всём этом он держит цивилизацию в тайне.

И этот кусок разума одного из представителей, которого он доставил Отцу… Во всей жизни Марка не было столь мощного ощущения, столь обессиливающего удара, как в тот момент, когда линии коммуникации соединились, и он почувствовал этот сгусток энергии. Он вообще не подозревал, что может существовать воздействие, которое может оказать на него такое влияние! Марк был настолько ошарашен тем, что было там, в разуме этого человека, что чуть не распылил молекулы своего тела, которые всегда держал вместе. Если бы это произошло — Марк потерял бы значительную часть своих возможностей. Но, к счастью, этого не произошло.

И как этот человек, такой незащищённый, такой слабый, мог держать в собственном пространстве вещь, которая за мгновение ока могла бы разложить и её носитель, и её разум даже не на молекулы, а на составляющие атомов? Очевидно, не всё так просто в этой землянке — она только что совершила невозможное и обыграла без подготовки сначала нескольких его братьев, а затем Отца! Да ещё и вынудила его отправить её домой — он почувствовал, как она только что ушла.

Но как, как она не растворилась, имея на расстоянии вытянутой руки, в своей собственной коммуникационной системе, такое?

И Марк тут же нашёл ответ: высокий уровень развития плюс безупречный, отработанный миллионами лет носитель не давал братьям Марка долго оставаться в неведении. Девушка, как и остальные обитатели этого мира, была настолько слепа относительно мира вокруг, что практически не видела свою смертоносную ношу такой, как она есть. А раз она её не видела — она не имела канала, по которому смерть могла бы вонзить в неё своё отравленное жало.

И тогда сразу появился ответ на вопрос, зачем Отец прятал эту вселенную. Если братья Марка откроют для себя эту terra incognita, этот маленький островок жизни, затерянный где-то на другом конце мира, и проведут стандартные работы по повышению уровня сознания и жизни… На эту цивилизацию будет достаточно легонько подуть — а она взлетит вверх, будто пёрышко на ветру.

И тогда не только эта девушка, но и все остальные смогут увидеть то, что хранится в её разуме.

И тогда цивилизация погибнет.

А Отец не хотел, чтобы цивилизация погибла.

И тогда становится понятным, почему Отец послал его, чтобы найти и забрать, а потом перенести этот сгусток смерти подальше, к нему.

Это значило, что следующая экспансия будет в эту, теперь уже безопасную и для аборигенов, и для братьев Марка систему.

Только вот… Поэтому Марк и отстранился сейчас от работ по наладке, что шли внизу, под его ногами — не хотел он, чтобы его братья проводили экспансию в этой цивилизации. Не хотел, и всё тут.

На Земле Марк увидел очень интересный симбиоз. Аборигены соседствовали на планете с существами, которые по потенциалу своего развития далеко отставали от основного вида, однако сильная сторона брала слабую под контроль и поддерживала её существование и эволюцию — точно так же, как делали братья Марка в отношении иных цивилизаций!

Люди называли низшие расы домашними животными, рыбами, растениями, бактериями… И Марк видел, что расстояние, разделявшее людей и их, например, домашних любимцев, было тем же, что разделяло сыновей Инженера и тех же газовиков! Иначе говоря, все расы, что прошли через экспансии Братьев Марка, были по сути домашними животными и прыгнуть выше своей головы не могли.

Но не это человечество. Это человечество, чувствовал Марк, никогда не станет домашними животными детей Инженера. Сиреневый получеловек-полуандроид впитал в себя достаточно информации за время пребывания в системе шаров, чтобы понимать — эти равные по сути, но пока не дошедшие по эволюционной лестнице до братьев Марка существа скорее прекратят свою цивилизацию и выжгут свою вселенную, чем станут подопечными. И они не потерпят, когда их захотят погладить по головке. Они равные, и этим сказано всё.

Можно играть в могущественных добрых покровителей, если ты берёшь под своё крыло домашних животных. Но нельзя посягать на собственный путь развития и территории существ, которые справятся и без тебя. Нельзя. Нехорошо это.

Но Отец собирался это сделать. И это вносило диссонанс во всё, что Марк знал и во всё, что казалось ему естественным ходом вещей, нерушимыми основами вселенной.

Но кое в чём братья Марка были уже не похожи на людей: жизнь вечных и единственных богов на олимпе жизни не научила их сомнениям и долгим раздумьям — так же, как не научила самолюбованию и бессмысленному доминированию. Жизнь и Отец научили их логике и перемещениям в пространстве типа «просто захотел».

Поэтому Марк знал то, что он знал. И он видел то, что видел, а не то, что, по мнению других, он должен был видеть.

Переместиться можно лишь туда, куда знаешь. А в системе с шарами был лишь он один из всех своих братьев. И, наверное, Отец. Но отца по вполне понятным причинам Марк в напарники себе брать не собирался. Поэтому в следующее мгновение он исчез и появился в квартире Маши — ровно через пять секунд после того, как она широко открыла глаза и вспомнила то, что забыла.

— Добрый день, — поздоровался он с ней, тщательно прижав ступни к полу в знак уважения, — меня зовут Марк. Я пришёл предупредить вас: очень скоро ваша цивилизация будет поглощена и перестанет существовать.

Маша, лежащая на кровати, устало посмотрела на него и снова прикрыла глаза. Ей было не до Марка, пусть и нёс он крайне «радостное» известие. Она просто хотела полежать и успокоить свой внутренний мир. Однако андроиды не показались ей опасными или злыми существами, поэтому она снова приоткрыла глаза и смерила Марка взглядом:

— Будь добр. Посиди тут пять минут, дай дух перевести.

Она снова закрыла глаза.

— Это не пройдёт, — сказал Марк.

— Я вижу, ноги прижимать к полу ты уже научился, — проговорила Маша, не открывая глаз, — Теперь выучи и второе правило: мысли собеседника читать невежливо. Ты меня понял?

— Я перекрыл этот канал восприятия.

— Вот и молодец, скушай леденец, — прошептала Маша и повернулась на другой бок.

Раздался хруст и вскрик, но Маша даже не открыла глаз.

— Гек… Прошу — не ломай стулья об андроида, он свой. Дай поспать…

И она действительно уснула и проспала весь день и всю ночь.

Когда Маша проснулась, дела шли лучше: дыра в разуме чувствовалась, будто теплолюбивую внутреннюю Машу обдувал несильный, но всё же прохладный сквознячок, а закрыться было нечем. Однако это было лучше, чем до сна.

Маша, опираясь на подлокотник кровати, подняла всё более тяжелеющее тело на ноги, а затем пошла на кухню, где Гектор учил Марка пить чай.

— Этот детина до жути умный и образованный, он знает всё, что написано, но не знает ничего, что не написано, — Гектор вместо приветствия тыкнул пальцем в андроида, — Вот, воспитываю молодого человека.

Маша села за стол, сложила руки и посмотрела на Марка:

— Ну, что скажешь?

— Только то, что уже сказал, — ответил Марк, — Очень скоро ваша цивилизация будет поглощена и перестанет существовать.

— На самом деле, он рассказал куда больше, пока ты спала, — вставил Гектор, — и мы попытались что-нибудь сделать.

— Попытались?

— Мы так и не смогли придумать что, — повинился Гектор, — Я оповестил Онассиса, он оповестил Чейза и Гордона. Но далее весть не распространял. Мы не смогли придумать пока ничего действенного для защиты.

Маша покивала головой.

— Как это произойдёт, Марк?

— Если вкратце, в пространстве системы появятся мои братья. Никакого оружия на планетах использовано ими не будет, потому что это мирная экспансия, никакой иной не бывает. Понятие оружия вообще отсутствует в нашем мире — я говорю о нём сейчас, чтобы вы не волновались, ведь здесь это главный способ ведения войны.

Затем братья подавят деятельность всех систем контроля: правительства, судебной системы, материнской опеки над детьми, технических комплексов…

Затем они сразу же возьмут управление на себя и вложат в головы всех жителей Федерации новый шаблон мышления, который будет признан лучшим.

И никто в вашей Федерации этого не заметит.

Затем братья начнут вести всю человеческую цивилизацию по новому, оптимальному эволюционному пути.

— Как твои братья собираются вложить к нам в головы новый образец мысли? Этого не сделать без нашего ведома.

— У наших рас разный способ мышления, — сказал Марк, — Сыны Инженера направляют свою мысль когда хотят и как хотят, будто берут монетку и кидают её в любую сторону пустого пространства.

В Федерации не так. Разумы человеческой расы не кидают монетку сами — они напоминают игровые автоматы вашего мира. Некий фактор окружения кидает монетку и нажимает кнопку, выбирая то, что должен сделать автомат. Монетка-мысль скачет в недрах автомата по заранее известному маршруту, и в конце своего пути достигает конечного пункта: в автомате начинает играть нужная музыка или из слота выпадает нужная бутылка.

Поэтому братьям не потребуется подавлять или искажать мысль индивида человеческой расы. Им будет нужно просто поставить правильный игровой автомат. Жизнь делает это с людьми постоянно, не спрашивая никакого разрешения.

Помолчали.

— Окружить планету антиментальным полем? — преположила Маша.

— Уже думали. Окружать надо не планету, а Федерацию, никаких мощностей не хватит. Кроме того, антиментальные поля, взаимоприкасаясь, аннулируются. Братья просто пройдут сквозь наши антиментальные поля в своих собственных.

— А почему начинают с Земли? Это же заштатная планетка?

— Вероятно, потому что тут ты, — только и ответил Марк.

Снова помолчали. Марк всё продолжал тренироваться пить чай так, чтобы его нельзя было отличить от аборигена.

— Марк… Почему экспансия братьев так плоха?

— Она не плоха, — отставив, наконец, кружку, сказал Марк, — Братья и Отец — не плохие по понятиям вашего мира. Они просто живут так, как живут. Я просчитал суть проблемы много раз с различными переменными, и у меня не появилось варианта, который бы выглядел хорошим — опять же, с вашей точки зрения.

Экспансия — это развитие вашей цивилизации путём, который изберёте не вы. Какова бы она ни была, векторы намерений обоих сторон будут противоположны. Вместо улучшения братья получат ухудшение. Они ещё этого не знают, потому что мы никогда не встречали расы, так похожей на самих себя. Братья будут брать контроль в свои руки, а ваша духовная суть будет стремиться этот внешний контроль сбросить, пока кто-то не будет повержен. А повержены будете вы.

Маша, наконец, вспомнила то, что забыла ещё раз.

— Марк, зачем твой Отец украл часть моего разума?

Марк рассказал.

Маша подумала, а потом ещё раз подумала.

— Это логично, — согласилась она, — Но это не вся правда. Есть и другая причина — и ты меня не убедишь в обратном.

— Вот поэтому, — ответил Марк, — найти решение этой ситуации ваша раса должна сама. Я не могу предложить его: я уже пытался. Я скован образом мышления моей расы. Я могу лишь помочь.

— Не влетит тебе за такую помощь от Отца? — поинтересовался Гектор, которого вечно интересовали более бытовые вопросы, чем спасение мира.

— В истории моих братьев не было прецедентов подобного рода. Возможно, Отец запретит мне вход в пространство Родины. Вряд ли он сможет сделать что-то ещё. Мы созданы не для ограничений.

— Твоя Родина в любом случае здесь, так что не потеряешься, — усмехнулся Гектор, — такой смышлёный парень нам понадобится.

— Почему моя Родина здесь? — искренне не понял Марк.

Маша и Гектор переглянулись.

— Ты ведь знаешь, что наша цивилизация — это родина твоего Отца, а мы — его предки?

Марк от неожиданности аж забыл, как надо сидеть, и подлетел вверх.

— Для меня эта информация была закрыта, — сказал он, — И тогда становится понятным, почему ваши носители столь похожи на носитель Отца. Но как это произошло?

Маша посвятила Марка в историю Леттуа Гири.

— Значит, вы не ошибаетесь. Моя родина здесь. И на мою Родину скоро придёт мой Отец с моими братьями. Я чувствую это.

— Когда, Марк? — чуть ли не в один голос спросили Маша с Гектором.

— Они будут здесь очень скоро.

— Хорошо. Тогда ты предупре…

— Они здесь.

5. Восхождение

Инженер, обозревая просторы Солнечной системы как свои владения, вальяжно висел в исходной точке между газовым гигантом, похожим на карамельный шарик, и не менее гигантской серой шляпой с астероидами — там, куда он впервые отправил Марка. За его спиной разноцветной, мельтешащей в глазах тучей, висели братья, готовые по одному слову Отца ринуться в бой за эволюцию очередного подведомственного народца.

Марк, взявший за руку Машу в то же мгновение, когда закончил говорить свою последнюю фразу, мгновенно исчез из дома Гектора вместе с ней и появился в нескольких метрах перед лицом Отца. Вокруг девушки появился состоящий из ничего кокон, и Маша дышала обычным комнатным воздухом при обычной комнатной температуре. Между ней и Инженером, казалось, находилась лишь холодная безжизненная пустота космоса, располагающая лишь к телепатическому общению — вакуум звуки не проводит.

— Какая встреча, моя дорогая, — распахнул руки якобы для обьятий Инженер, — не ожидал тебя увидеть здесь. А я, поверь, получаю всё, что ожидаю.

— Инженер, что Вам здесь нужно? — холодно ответила Маша, не приняв панибратство собеседника, — я вынесла из нашего предыдущего общения ощущение, что Вы уже получили, что хотели.

— Моя дорогая, как можно доверять такому бестолковому инструменту, как ощущения, если вы являетесь хомо сапиенс. Проекты программируемой эволюции велись в моём мире испокон веков и будут продолжать вестись. А потому…

— Я не допущу этого! — сказали губы Маши сами по себе, потому что её разум, будь он отдельным человеком, покрутил бы пальцем у виска после такого утверждения.

— Мария Сергеевна, как?! — расхохотался Инженер, — Нет, ну скажите, как?! Пойдёте сейчас и отпинаете своей ножкой одного из моих сыновей?

— Я скажу, как, — ответил вместо неё Марк, которого Инженер намеренно игнорировал, — Отец и братья, мы не можем использовать инструменты экспансии в этой системе. Существа, живущие здесь, — прямые предки нашего Отца. Наш Отец, возмужав в этой системе, стал тем, кто он сейчас. Значит, потенциал этого вместилища жизни как минимум равен нашему, если не превосходит его. Поэтому мы не только не имеем права начинать нашу работу в этой системе — мы обязаны тихо уйти и исключить всякое воздействие на этот мир.

— Я хочу исследовать твой образ мысли через некоторое время, он представляется мне удивительным, — ответил Марку Инженер, — пока же я помещу тебя в карантин.

Мыслеобразы «удивительным» и «карантин» настолько резко попахивали эвфемизмом, что вонь эта разнеслась по всему пространству и шибанула в ментальные носы всех присутствующих как нашатырный спирт.

— Но я отвечу тебе, — продолжил он, — данная система отличается сильной качественной неоднородностью живого материала. Вы не встречали такой нигде за всю свою историю. За всю историю существования этого вместилища — как прошлого, так и будущего — я стал единственным живым существом, которое смогло провести свою эволюционную ветвь дальше, чем тотальная смерть.

— Одним из двух, — вставила свою ремарку Маша.

— Поэтому полную несостоятельность потенциала выживания этой группы существ я считаю доказанной. Дети мои, начинайте.

Следующие две секунды земного времени стали для Инженера очередным шоком.

В это время ничего не произошло. Точнее, произошла полная, всесторонняя, многофакторная проверка новой информации.

— Отец, нам требуются дополнительные указания, — ответили сыновья Инженера стройным хором мыслеформ, — Для обоснования новой экспансии требуются дополнительные данные. Твои слова были лишены логики. Мы готовы начать работу, если ты изъявишь свою волю именно таким образом, но подтверишь, что впервые и отныне навсегда наша работа будет основываться на твоих личных пожеланиях, в которых отсутствует причинно-следственная связь.