Бесплатный фрагмент - Алмазы бывают разные

История эта, а вернее будет сказать, небольшой, но весьма емкий рассказ о ряде забавных происшествий пришелся в аккурат на череду всеми любимых майских праздников. Случилось это все не в столь далеком прошлом, конечно же, если учитывать условную относительность летоисчислений календаря. Хотя, признаться, настоящее, прошлое и будущее — это такая скользкая тема, что, не ровен час, можно запросто на ровном месте погрязнуть в размышлениях — все это так относительно. А ведь и вправду, ведь по факту-то любое деяние или даже просто слово, едва ли покинувшее уста, — это есть уже официальная история. А вот место для шага вперед, куда в самом ближайшем будущем, пусть и абстрактным, а быть может, и вовсе натуральным образом устремится стопа, — это и есть будущее. И насколько же она мала, насколько непостоянна, а главное, ничем не измерима та воистину живая величина, что в мире нашем носит имя — настоящее. Так вот, однажды, творческим образом стирая грани времени, я и оказался в тех неописуемой красоты местах, где когда-то бывал, работал, вкушал и мыслил сам Сакен Сейфуллин. Он, погружаясь во все тонкости и глубинны этих исторически значимых мест Земли, действительно мастерски увековечил целый ряд бессмертных легенд, что по сей день находят отклик в сердцах. А имя тому бесценному местечку — Бурабай, или же попросту — курорт Боровое.

И все же как тонка и неуловима та нить настоящего времени, а главное, насколько она сильна и влиятельна по отношению к человеку. Да, по прибытии все то богатство природы, как ни странно, никуда не сбежало из курортных мест, чего, увы, нельзя было сказать о внешней структуре того целебного района. Виной всему послужил тот, по сути, бренный эффект очередного мирового экономического кризиса, коим в свое удовольствие также, вгоняя страну в еще большую яму, охотно пользовались все кому не лень, включая повсеместное тараканье управляющих государственных чиновников. Итак…

Прибытие

Ближе к полудню поезд тихонько встал на одноименной станции и наш вагон принялся стремительно пустеть. Тут же с другой стороны прибыл еще один немалый состав, вероятно, с такими же желающими с пользой провести затяжные выходные в целебном санатории посередь скалистого бора, отчего я намеренно прибавил шагу. Юный ветерок попеременно ласкал весенние просторы то теплыми, а то и прохладными порывами, ласково шелестя едва ли широко распустившейся листвой. Этот ветерок местами ленно, местами дерзко и абсолютно самобытно распространял по всей вверенной ему атмосфере совершенно искренний, праздничный дух времени, дух пробуждающейся Земли. Едва ли переступив изначальный «Рубикон» мая, он своим вольным дуновением заблаговременно уже настраивал всех и каждого на некую ласковую, впереди идущую летнюю пору, в неге которой хотя бы разочек да обязано будет случиться нечто счастливое и волшебное. На календаре вовсю зиял знаменательный, облюбованный трудовым человеком первый день мая, но, как ни странно, ни торжества, ни чествования мира труда нигде замечено не было. «Странно», — подумалось мне, ведь нигде не виднелось никакого, пусть даже и принудительного субботника с прохлаждающейся школотой. В отместку тому порядку, а также в противовес той воспаленной экономической болезни чинов все тот же беспризорный мусор, оставшийся от последних снегов, продолжал безнаказанно и нелицеприятно валяться по углам и обочинам знаменитого курорта. Наскоро миновав все вокзальные препоны, я вышел на площадь и там же обмер на месте. Вокруг нигде, ни на дырявой парковке, ни где-то подле, нигде совершенно не виднелось ни единого трансфера, ни даже какого-нибудь самого захудалого автобуса с привычно кричащими представителями различных домов отдыха, не было никого. «Странно», — уже вслух томно подумал я и принялся дальше по пути оглядываться, шагая вперед с весьма недовольным лицом. Пройдя еще немного дальше, я вновь замер в исступлении, будто бы меня внезапно поразил электрический ток. Моему взору открывалась такая картина: к тому времени из здания вокзала уже потянулась вся та разнокалиберная вереница людей, среди которой в изрядном количестве шли, плелись, ползли люди с явными ограниченными возможностями, люди-инвалиды, каждый в своем роде. Я, признаться, и сам человек с физиологическим изъяном в виде диабета и прочих сопутствующих осложнений, на основе чего мне эта путевка и была выдана, но по сравнению с той вязко тянущейся гурьбой я, по крайней мере, был тверез и безболезненно мог передвигаться. Но, так или иначе, вся крамольная соль той безумной картины находилась на другой стороне, куда также пал мой на миг застывший взгляд. Вероятно, не так давно на основе все той же гениальности какого-нибудь там очередного госпостановления все санатории и дома отдыха вмиг лишились дотаций, вследствие чего были вынуждены сократить свой бюджет, а также упразднить встречу отдыхающих на площади у вокзала. От такой наглой вольности улыбчиво сияли лишь местные таксисты, что кучным арсеналом стояли подле и радостно потирали руки в предвкушении неизбежной выгоды от их внезапно возросших цен. А тем временем инвалиды вместе с прочим людом растерянной и разочарованной походкой с матюгами брели к словоохотным извозчикам, шли словно бы на дивный аромат цинично манящей прикормки. Делать было нечего, пришлось соглашаться. И, скомпоновавшись по одним и тем же местам назначения, мы принялись рассаживаться по машинам.

Персональный счетчик лет человека, безусловно, в своей хронометражной памяти бережно хранит те или иные знаменательные, яркие фрагменты жизни, но таковыми они являются лишь для него самого, да и к тому же те воспоминания часто имеют весьма сакральный статус. И все же чем же делиться с малознакомым обществом, пока счетчик такси мотает свой километраж? Наверняка у каждого в запасе имеется какая-нибудь своя эксклюзивная дюжина различных сюжетов на тему пустых дорожных бесед с небывалыми преувеличениями и даже с геройскими вкраплениями. И ведь каждый участник тех бесед заведомо знает и понимает, что все услышанное в процессе необходимо делить как минимум на три, дабы вынести из этого хоть какую-то истину, но не проходит и мгновения, как человек, попав в полосу вещания, не замечает, как сам уже смело плетет узоры из своей некогда банальной истории. Вот мы четверо абсолютно разных мужчин, впервые увидевших друг друга, просто едем в одном направлении в такси. Вот о чем должен быть попутный разговор? Естественно, это знакомство, профессии, диагнозы, внезапные общие интересы, негодования миром, государством, медициной, там же попутно несколько традиционных смешливых небылиц. В общем, салон авто живо гудел и весь наш не столь продолжительный путь к общему санаторию был заполнен сплошь легковесной болтовней. Я говорил мало, да и, признаться, слушал я тоже периодами — так, разве что из общего контекста падало мне на слух, я что-то поддакивал в ответ и не более того. В большей степени я умиротворенно глядел в окно, следя за извилистой, на удивление ровной дорогой, сопровождаемой живыми иллюстрациями весеннего бора, который то и дело не переставал восхищать и манить в свои глубины, где таинственно царит спокойствие и тишина.

Стойка администратора своей уютностью чем-то походила на стойку бара: такая же высокая, широкая и имеющая весьма приятную девичью улыбку во главе. Мимо взад-вперед, каждый по своему маршруту, регулярно сновали отдыхающие, с интересом бросая любопытный и иногда даже горящий взгляд на вновь прибывших, которые в этот раз исключительно мерно тянулись к стойке регистрации на протяжении целого дня. Рядом, в соседнем смежном зале, также поглядывая на приезжих, сидела компашка седовласых озорников, которые усердно и в меру шумно играли в карты. Удивительный их жизненный опыт позволял им одновременно и играть, и спорить, и беспрестанно замечать движение в холле, а также все это дело еще и комментировать. Главным зачинщиком всех тех возбуждений, как выяснилось позже, был щупленький, небольшого росточка старичок с тростью, болезненно хромающий на правую ногу. Его звали Булат, дядя Була. С ним был еще друг, прибывший также намедни. Как и первый, был он худощав, среднего роста, правда, более сдержан и интеллигентен. Голова его была бела словно бы мел, но это ничуть не умаляло его жизненного заряда, что нередко откровенно искрился в его серо-голубых глазах. На вид это были два образованных старца, они заметно выделялись из общей компании картежников, они также оба часто говорили на каком-то своем языке.

— Вот скажи мне, начмед, — с задором шепелявил старик с тростью, — ты вот все зло думаешь о том, что нас на вокзале никто не встретил? Ведь ни одного автобуса не было! А я тебе сейчас все расскажу.

— Да не надо мне ничего говорить! Ходи давай! Вон — даму бей!

— А я тебе все равно расскажу, я тебе поясню, — гоняя из стороны в сторону конфетку, старик тут же принялся наскоро излагать подробности, — ты-то, начмед, пока в штабе-то в своем гематогенками баловался, трудом, измором да отборным матом солдат лечил, я же в это время, на минуточку, тридцать лет в эпидемиологии оттрубил и малость понимаю ситуацию.

— Бери карты, светило ты науки! — промежду прочим привычно вставлял вечно спокойный худощавый бывший начмед Тимур Рустамович.

— Ага! Так вот, нате, кстати, вам вальта козырного. Так вот, если бы нас, как и прежде, встретил и привез автобус, сколько их там, на площади, обычно стоит: два-три, так вот, вся бы эта шобла до вечера бы стояла здесь, в холле. То есть в формате эпидокружения на сегодняшний день это недопустимо. Отсюда и наплыв идет медленный. Понятно?

— И наплыв, и навар, — завистливо кто-то воткнул из игроков, сидевших также за журнальным столиком подле бурлящего аквариума, — ведь по-любому же с этой ситуации кто-то да имеет свою нехилую копейку!

— Ой, это не ко мне, товарищи! Это вон — к начмеду, это он умеет с подобным делом обращаться, документы там, разрешения всякие, тактика, обходные пути — это к нему! — ерзал, сидя на месте, мелкий старичок.

— Долго думал, светило науки? Чего ты собираешь-то? Я в отставке, на пенсии десять лет уже как! Да и не было у нас никогда такого. Все только по уставу, — пытаясь быть серьезным, Тимур Рустамович, едва ли глянув на своего коллегу, также решил капнуть яду, — хотя… Була, ну куда тебе-то понимать мои дела, человек ты с мигалкой. Гы-гы. Ходи давай!

— А чего ходить-то? Туз вышел. На вот тебе два короля вместе с козырным и червонец бубновый тебе на пузо. Ладно, хер майор, не расстраивайся, повезет в любви. Смотри, вон еще люди приехали, ты погляди, и музы там виднеются.

— На хрена тебе муза? За аспирином бегать? Или пошалить тебе захотелось? Заставишь ее опять бежать куда глаза глядят с диким криком: «Эпидемия пыльно-дождевой золотянки! Спасайся, кто может!»

— Ой, да ладно, когда это было-то? Зато весело же было, согласись.

— Ага, так весело, что уже как лет восемь минуло, а нас с тобой на юг до сих пор не пускают!

— Ой, да туда сейчас никого не пускают. Где пульт от телевизора?

— О нет-нет-нет, это без меня! — завопил начмед. — Ты меня еще в купе достал, ретранслятор ты старый. Сейчас там как раз новости… Ой, нет, я пойду лучше северным сосновым воздухом подышу, раз на юга нас не пускают из-за кое-кого, — эмоционально, с шутливой претензией акцентировал прямой как стебель начмед, нагибаясь над мелким сутулым эпидемиологом, который нервозно крутил-вертел в руках пульт от телевизора, приготавливаясь вещать, а главное, доходчиво всем все разъяснять, всему разновозрастному холлу.

— Да… пойдешь на улицу, слышишь, начмед? Говорю, будешь на улице, провентилируй там, когда и во сколько шашлычная открывается и заодно где мороженое продается.

— Опять ты за свое! Я тебе что, полицай, что ли? Мне, знаешь, не жалко, у меня достаточно денег, чтобы купить себе шашлык и угостить кого надо мороженым! Именно купить! Слышишь? Эй, рецидивист-эпидемиолог!

Но все слова друга были тщетны, так как новостной канал Булата уже вовсю принялся озвучивать горячие заголовки выпуска. Вслед уходящему начмеду его политактивный друг, как обычно, проговорил что-то невнятное наподобие: «Бабе — цветы, дитям — мороженое!» Но к чему и для чего это было сказано, извечно спокойный начмед выяснять не стал хотя бы даже оттого, что это было просто бессмысленно. Оглядев еще раз послеобеденное, весьма хаотичное передвижение постояльцев, Тимур Рустамович неспешно вышел на крыльцо и отправился по направлению к лесной аллее.

Соседи

Я же тем временем, наконец дождавшись своей очереди, получил ключ от номера и отправился в другое крыло, дабы расположиться, переодеться и отдохнуть. Вскоре в номер прибыли еще два постояльца: один — к вечеру, а другой — поздно ночью, и обоих, как позже прояснилось, звали Викторами. Тот, что первый, был небольшого росточка, бывший водила грузовых машин, а ныне человек, страдающий болезнью Паркинсона. Лет ему было за сорок, руки его бесконтрольно то тряслись, то били ходуном, а то подергивались мелкой дрожью. Сам он был щупл, прост и опрятен, не выделялся и не был противен ни лицом, ни поведением. Витек сразу смекнул, что я не из гулящих и приехал я для поправки здоровья, поэтому предложения насчет попить пивка в мой адрес особо не прилетали. Да и сам он, честно говоря, не злоупотреблял, лишь по вечерам в номере или же на улице в окружении весенней природы Витек по-своему, по-мужски тихонько наслаждался отдыхом. Иногда мы с ним подолгу говорили обо всем подряд, в основном, конечно, преобладали какие-то рабочие, бытовые темы, а также традиционные моральные заголовки нашего времени. Второй же сосед, еще один человек с «победитовым» именем, въехал ночью, ввиду чего по-людски мы с ним познакомились лишь ближе к обеду. Он был высок, строен, немногословен и имел статус слабовидящего. На вид, на манеру общения он выглядел не особо взросло: джинсовка, кеды, бейсболка, укоренившаяся зажатость с явными задатками социальных комплексов, в общем, он максимум тянул на подростка, хотя, как позже выяснилось, самым молодым в нашем номере оказался именно я, а этому подростку через полгода минует уже полвека. В комнате, признаться, я появлялся довольно-таки редко, заходил разве что только поспать, принять душ да переодеться. Мой круг интересов всем был известен: это какие-то спортивные, медицинские процедуры, ходьба, природа и здоровый режим, на что сплотившийся дуэт моих соседей особо не претендовал, да и я всегда проскальзывал мимо них с какой-нибудь шуткой, новостью или анекдотом. Два Витька в некотором роде сдружились и регулярно пили пиво — когда в номере перед экраном телевизора, а когда и в беседке на улице, куда и я с радостью примыкал — так, за компанию. Со дня заезда минуло уже несколько дней, и к тому времени у меня сложился вполне определенный маршрут всех моих передвижений: процедуры, прогулки по лесу, неспешный променад по побережью озера, ну и, разумеется, вечерний выход в свет. Да, ввиду моей коммуникабельности и личных интересов ко всему, куда бы я ни направил свой шаг, повсюду у меня уже были знакомые, лица, имена, улыбки и просто приветливые взгляды. Я гулял, ходил, бродил, без предпочтений одинаково много общался с младым и почтенным контингентом, с большими и малыми компаниями, с грустными и веселыми людьми. У многих я спрашивал даты рождения, историю жизненного пути и причины болезненного недуга. На тот период времени я активно познавал, изучал древние трактаты великих умов, тесно переплетенных с астрологией и астромедициной, мне это было интересно. Навязывать я никому ничего не навязывал, да и афишировать подобную кладезь знаний я не собирался, так как данное мое направление в большей степени у людей ассоциируется с некоторым понятием «погадать», что категорически ко мне не имело никакого отношения. К науке — да, к наблюдениям — да, к анализу мысли, к знаниям, также сопряженным с прочими интересными доктринами, — тоже да, но никак эта моя деятельность не была связана с закоренелым клише о бестолковых россказнях о том, чего в действительности никогда не будет. В общем, майские деньки начинали уже вовсю мелькать легким галопом и я старался ничего не упускать.

Прогулка у озера

Май все шибче одаривал нас своим теплом, магия весенней нежности все сильнее входила в раж и смело брала верх над едва ли отошедшей ото сна северной флорой. На фоне преобладающих сосен, что супротив циклам природного года всегда оставались в своем неизменном одеянии, листья, а также ранние цветочки и вся прочая зелень особо не пестрели, зато отчетливо дурманили каждого прогуливающегося своим стремительным ароматом распускающейся весны. Я в очередной раз вышел на прогулку, я наслаждался одиночеством, если, конечно, не брать во внимание окружение весьма любопытных и смелых беличьих семейств, что, вероятно, уже также стали неотъемлемой частью туристского антуража. Ясное утро курорта пока что еще сдерживало начало шествия знойного дня, таков уж был норов северных мест, вся горячность дня в тех краях наступала отнюдь не плавными шажочками, а ступала она, как правило, исключительно жаждой угловатой поступью, отчего прохладное утро могло вмиг обрасти липким назойливым ультрафиолетом. По маршрутным тропкам и соседним аллеям также гуляли люди: кто-то шагал вдумчиво, кто-то в темпе спорта уверенно наматывал круги, оставляя в тиши лишь шелест обуви и звонкий шлейф дыхания, кто-то гулял семьями, собирая попутно шишки, икебаны, играючи прячась за деревья. Такой прелестью обладали в основном молодые семьи, что пребывают пока что еще в единении, где-то в чувственном куполе интересов, где любовь еще пока и вовсе не думает о спарринге с бытом и рутиной. Правда, среди тех семейств изредка, но все же встречались эти особенно счастливые пары, кто на зависть всем унылым лицам сумели-таки пронести свои чувства в самые глубины, украшая заботой каждый болезный день. Я шел по извилистой бетонке, шел и все никак не мог надышаться этим чудным утренним воздухом. Моей единственной целью являлось самое обыкновенное желание никуда не торопиться, я просто отдыхал и, огибая путь, сменяя ракурс пейзажей: рощи, лужайки, булыжные камни, — намеренно держал свой курс к заповедному Щучьему озеру. И уже на подходе к берегу внутри меня что-то екнуло, что-то всколыхнулось в потаенной части меня, где, вероятно, и хранятся все наши самые сокровенные воспоминания. Минуя грани времен, в памяти активно начали всплывать какие-то яркие картинки из далекого счастливого детства. Мое подсознание вообще довольно-таки редко баловало суетную голову подобной слабиной, но, так или иначе, эта лотерея воспоминаний всегда срабатывает беспроигрышным образом, а особенно в час, когда есть время, возможность побыть, беззаботно побродить в одиночестве по пустынному берегу водоема. В этот редкий уединенный миг мне обычно всегда приходят те далекие детские воспоминания о семейных вылазках к озеру или же к какой речушке. Назвать это действо пикником теперь, спустя столько лет, у меня никак не поворачивается язык, ведь там была совершенно иная жизнь с кардинально отличающимися от дня сегодняшнего ценностями. Огромное количество пляжей вдоль речки с прозрачной водой было там, в детстве, в чистых заводях которой можно было запросто разглядеть песчинки и узоры дна. Там же стремглав носились стайки мелких рыбешек, они то и дело весело взад-вперед исполняли синхронные пируэты. А после, будто бы чего-то выжидая, они ровным строем замирали в пространстве воды и спустя мгновение тут же резким па, словно бы по чьей-то команде, нарочно с разбега начинали врезаться в ноги, а порой и вовсе шутливо погрызывали щиколотки, голени и икры смирно стоящего человека. Присутствовал также на реке свой излюбленный выступ или островок с мягкой притоптанной травой для нырков, на них еще, как правило, ставили обода и шины грузовых машин. На подобные сооружения в жаркий день взбирались все кому не лень, ныряли все: и стар и млад, и трезв и весел, и девушки и юноши, становились даже в очередь, дабы совершить свой воистину неповторимый, захватывающий дух прыжок. Кто-то нырял просто, кто-то падал «бомбочкой», накрывая всех внезапной волной, а кто-то входил в воду по-спортивному, дабы после всплыть где-то там, где не ждали, предварительно пугая и касаясь избранных ног. А дети, дополняя картину, заполняли все своим звонким смехом, который сохранился и так глубоко впился в мою память, что временами даже начинало щемить сердце. Нет, мучений по поводу ушедших лет я никогда не испытывал, просто иногда, вспоминая все это, мое нутро навзрыд вопрошало: «А где сейчас все те пляжи? Где те люди, что умели просто жить, любить, отдыхать? Где же они все, которые просто умели радоваться друг другу, радоваться мелочам, ведь вся та их жизнь действительно случалась „здесь и сейчас“, где же они все?» Да, меня, признаться, сильно трогал этот момент, и я периодически довольно-таки много размышлял на этот счет: «А быть может, они просто разучились? Или же вовсе вышли на иной уровень мироздания? Ведь и вправду, жизнь человека заметно ускорилась, да и условия игры как-то уж слишком резко сменились. А может, это просто наша лень таким образом ищет себе оправдание? Может, конечно, время-то и ускорилось в событийном восприятии, возможно, оно и так, отчего люди-то и стали гораздо скорее обновляться, но при этом ведь никто не отменял человека, и также никто не упразднял любовь в этой всей круговерти молниеносного развития! Ведь подлость, предательство, беда, ненависть и тошнота — они были всегда, они существовали во все времена (эту суть нам с легкостью напомнит любая объективная трезвость ума), да, все это есть неотъемлемая часть человеческого существа, но при всем при этом на память ну никак, увы, не приходит такая повальная форма людского безразличия. А может, просто все это нам и в частности мне кажется, просто, сопровождая жизнь, нам хочется сопоставлять да находить все какие-то там разности в проявлении людских чувств? Ведь наверняка до нас было много подобных серых холодных времен, просто мы, ощущая себя на гребне, на пике хода истории, таким образом желаем каким-то особым ликом выделить свою же, по сути, мгновенную временную особенность? Да черт бы побрал все те временные просторы!» — вновь в мой внутренний спор ворвался второй менее рассудительный спикер. Он с щемящей тоской воспоминаний в настоящем моменте все рассматривал берег, мелкую синеватую рябь прохладной воды и далее плавный горизонт с таинственными скалами невысоких гор, что в легком тумане красиво огибали зеркальный овал озера. Внутри вновь пробудились те счастливые фрагменты из детства. В картинке той там летний вечер, мягкое солнце, множество тихих, громких компаний на речном пляжу, заняты все злачные места, расстелены коврики, а на них… на каждом разноцветном покрывале разложен свой нехитрый дастархан. У всех плюс-минус примерно одинаковый продуктовый набор: огурчики, помидорчики, отварное яйцо, хлеб, пышки, баурсаки, пирожки, колбаска, сырок, а также лимонад, квас и пиво, что кучками охлаждались в воде. Тут же вещи, полотенца, транзистор, гитара, резиновый мяч, камера и россыпь всеобщего веселья, легкости и какого-то единения. Брызги, песни, игры, чья-то спонтанная дружба, внезапные кооперации компаний, семей и разлитая повсеместно уютная теплота. Случались, конечно, бывали неприятности, вторая чаша весов априори не может быть пустой, но все как-то проходило с честью, совестью, и, как следствие, почти никогда ни на сердце, ни на памяти ни у кого ничего не оставалось. О, сколько же я раз путал скатерти и, накупавшись до синих губ, наскоро вылазил и принимался за обе щеки уплетать чей-то, как позже выяснялось, совершенно незнакомый продзапас. И главное во всем этом детском озорстве было то, что по итогу, кроме общего смеха и искренних улыбок, — более ничего не возникало ни у одной из отдыхающих сторон. «А быть может, это просто детство? Яркость красок и любовь ко всему на свете? А на самом деле вокруг были самые обыкновенные люди? — мой внутренний скептик все никак не умолкал, хотя вторая моя добрая половина внутренних рассуждений и брала верх: — Ну нет же, нет! Люди, по сути, толком не имеющие ничего, имеют особенность открыто делиться всем, люди в отсутствие излишеств становятся проще и менее алчны, могут с ближним даже разделить последнее, и да, это не вымысел, это отнюдь не частный случай выборочных мест, это повсеместный образ жизни сплоченного бытия, что течет по венам тысячелетий. Неужто… чтобы нам вновь научиться любить, уважать, ценить да к чему-либо стремиться, неужто для этого нам опять необходимо по колено, а то и по горло войти в болото, погрузиться по уши в дерьмо, чтобы после отмываться, страдать и, штопая раны, вновь задуматься над высокой истиной понятия человек?»

— Красота?! — внезапно вперемешку с порывом ветра, шелестом ивы и прибрежной воды до меня донесся чей-то голос.

— Да, похоже на то, — отвечая, я не спеша повернул голову и увидел знакомое лицо. Обладателем же сего недурного взгляда был не кто иной, как старенький дядя Паша. У него была повреждена и впоследствии протезирована правая нога, отчего он опирался на специальную трость, периодически останавливался и болезненно разминал сустав.

— Дядь Паш, вы-то чего не на процедурах?

— Да ну их козе в трещину, эти процедуры! От них толку-то. Мне сустав разминать надо, вот я и гуляю в свое удовольствие, — он подошел ко мне, оперся на поручень, и, устремившись вдаль, на мгновение мы замолчали.

— Да! А красоты здесь и вправду знатные! — кривясь, выпалил я, одновременно окидывая взглядом и природу, и человеческий след на побережье. Помимо непревзойденных красот берег местами был беспорядочно заброшен. Да, безусловно, водоем по-прежнему являлся идеально чистым. И он все так же нежился в объятиях Синегорья, но тем не менее многие тропки поросли камышом и кустарником, а у подножья встречался людской стыд в виде брошенного пластика.

— Не отсюда, не с этого места нужно любоваться! — энергично жестикулировал дядька, пережевывая вместе со словами фильтр дымящейся сигареты. — Вон туда надо топать.

— А там что?

— Там, соседушка, частные зоны, там берег выкупленный и даже пляж общественный теперь огражден, а вход платный, зато, знаешь, чисто! — волнами эмоционировал дядя Паша. — А здесь же бл.., здесь никому ничего не надо!

— Погоди, дядь Паш, но здесь же даже на лодках моторных запрещено кататься, мол, бензин и все такое.

— Ну так правильно, это же заповедник! Правда, вот в связи с этим у меня (да наверняка и не только у меня) внутри имеется этот бессмысленный вопрос: если это заповедник, то зачем тогда сюда свиней пускают? Я не знаю…

Мы с дядей Пашей шли не спеша, останавливались, перекуривали и снова потихоньку направлялись обратно к санаторию. Незаметно по пути, перед обедом нагуливая аппетит, мы изрядно увлеклись беседой, то и дело поочередно высказывая мнения насчет многих искомых заноз, что так глубоко и сладко застряли в мягких тканях государства.

— Знаешь, я хоть и старый, но все ясно понимаю — и в современных технологиях тоже! Поверь, мой друг, я не раз и не два предлагал многим правителям взять на рассмотрение этот рациональный список мер, что объективно бы облегчили всем нам некоторые аспекты жизни. И что?.. — дядя Паша временами даже распалялся.

— И что?

— Знаешь, друг мой, вот, честно сказать, с пьяным сугробом в новогоднюю ночь та беседа была бы куда содержательней! — Мы остановились, и он вновь достал сигарету. Закурив, дядя Паша слегка приподнял свой легкий костыль, указывая на вытянутый ряд столбов с фонарями и солнечными батареями, что уходили вдаль, сопровождая велопешеходные дорожки. — Вот смотри: беседки, столбы, на каждом сотом метре находится как минимум одна камера видеонаблюдения. И что? — замерев, он в риторическом негодовании указывал на мусор у обочины.

— Да они, дядь Паш, наверняка не работают, камеры-то эти.

— Да дело даже не в этом! Я когда еще был депутатом, я предлагал, я регулярно говорил, что весь тот мусор, что нарочно падает с рук человека в неположенных местах, это: первое — воспитание в обществе культуры, а второе — это же еще дополнительно огромные деньги в бюджет! Накажи ты рублем, долларом, тенге, алтыном, да хорошенько накажи за весь этот срач — глядишь, и благоразумие у граждан проснется. Да заодно и технологии, наконец, начнут осваивать, а то практика по распознаванию и отслеживанию лиц у нас еще лет пятьсот будет лишь на бумаге числиться. А буйных граждан или тех, кто не имеет возможности оплачивать свое бескультурье, — тех вон, пожалуйста, на штрафные работы, сами же все это говно пусть и собирают, оттирают, да и другим неповадно будет.

— Как в Англии прямо, дядь Паш, там-то уж эти системы отлаженно работают!

— Да… — слегка взгрустнул старик, — всюду так! У всех, у кого извилины есть и где лизоблюдная родня не стоит во главе управления, — там всюду порядок! Ну не без греха, конечно, но, по крайней мере, без абсурда!

— А чего вы ушли-то с арены, с цирка-то с этого государственного? Я не думаю, что вам здоровье преградило дорогу. — Не то чтобы мне хотелось вытащить его на какой-то откровенный разговор, даже в мыслях этого не было, просто как-то слово за слово само так вышло. А чуть позднее я и вовсе понял, что старик этот весьма грамотен, пусть и дерзок местами, но, главное, мыслил он отнюдь не шаблонами, которые уж далеко не первое десятилетие так намеренно и неустанно льются изо всех экранов.

— Эт ты верно подметил! Цирк! Хотя, знаешь, честно сказать, в том круглом цирке, в шапито, наверное, было бы проще работать. Почему? Да оттого, что можно там любую скотину взять и надрессировать, научить можно, а здесь… Давай тут в тени присядем и перекурим. — За поворотом уже виднелись ворота и пестрое ограждение детской площадки нашего санатория. Дядя Паша сознательно с сигаретой старался меньше появляться возле детей, а также их мамаш, хотя среди них четверть сами нагло дымили, порой даже не вылезая из мультяшных аттракционов и сказочных фигур. А тем временем полуденное солнце уже начинало нещадно припекать, заставляя прогреваться каждый остывший уголок заповедника. Мы, сидя на лавке, продолжали все так же неспешно говорить абсолютно обо всем, иногда к нам подсаживались, в ожидании обеда многие слонялись близ просто так. Заслышав наши темы, присевшие обычно делились на две категории граждан: те, кто вмиг ретировались, и те, кто просто продолжал молча сидеть, изображая предельно серьезные черты лица. Мы, честно говоря, настолько увлеклись беседой, что даже толком-то особо и не обращали внимания на зевак. Дядя Паша слегка болезненно закинул ногу на ногу и продолжил: