Бесплатный фрагмент - Алекс в стране Советов

Пролог

С приобретением ещё советскими гражданами всё больших и больших свобод, моральные приоритеты былого революционного времени, установленные ещё в начале прошлого столетия, за десятилетия Советской власти постепенно, но неуклонно извратились настолько, что стало модным и правильным быть: карьеристом, приспособленцем, ловкачом, рвачом, взяточником и даже продавцом-спекулянтом, по-народному — барыгой. На протяжении всей советской истории все моральные ценности постепенно переворачивались с ног на голову, менялись с плюса на минус. Уже в семидесятых стало нормально и даже престижно повышать любым способом своё благосостояние по сравнению с другими гражданами и даже за их счёт. Человек умеет жить, говорили про таких с завистью. Главным общественным правилом стало: хочешь жить, умей вертеться.

Никто из советских людей и не заметил, когда именно началось это необратимое внутреннее разложение внутри самой правящей партии в первую очередь, а от неё и во всем советском обществе. Наверное и влияние западных спецслужб на это внутреннее разложение Советского Союза изнутри сыграло далеко немаловажную роль, но рыба гниёт с головы, говорят в народе. Старые коммунисты постепенно уходили в небытиё, а оставшиеся были уже физически не в состоянии сражаться за завоеванную ими когда-то социальную справедливость и за Светлое будущее, которое так и в итоге и не наступило. Не настал обещанный народу коммунистический рай из-за предательства идеи всеобщего равенства и братства, прежде всего внутри самой партии. Да и социализмом в полной мере тот советский строй нельзя было назвать, так как при нём имело место выделение и отделение от народа некой группы, находящейся у власти и действующей исключительно в своих интересах. Группы некой коммунистической элиты, накапливающей свои материальные блага за счёт всего остального общества, прикрываясь громкими коммунистическими и социалистическими лозунгами. Эти же партийцы, на самом деле, в глубине своей души, просто члены без какой-либо партии, в дальнейшем с успехом безо всякого стеснения пересели почти в полном составе из одних — социалистических кресел, в другие — капиталистические, по сути оставшись при власти, только поменяв название партии и получив на новом месте уже гораздо большие возможности для приобретения личных материальных благ.

Отличие социалистической морали от капиталистической в том, что первая — несёт благо для всех граждан страны, а вторая — только для группы избранных, находящихся во власти и приближённых к ним. К концу 20-го века это различие стёрлось почти совсем и социализм перестал существовать по факту. Каждый разрушавший Союз на стыке восьмидесятых и девяностых, рассчитывал на то, что уж он-то точно попадёт в группу избранных, но увы… Как задуманный революционерами 20-го века коммунистический рай почему-то так и не наступил, так и капиталистический рай наступил только для очень узкого круга лиц, приближённых к новому трону и несметным богатствам огромной страны.

Наш герой Алексей Иванович Животов происходил из семьи простых интеллигентов москвичей первого поколения, выходцев из глубинки с, мягко говоря, очень скромным достатком. Папа Алексея — Иван Андреевич Животов был родом из деревни Писаревки Епифанского уезда Тульской области, мама Светлана Николаевна из города Гжатск (Гагарин) Смоленской области. Отец Алексея воевал и весной 1944-го в ходе боёв на Ленинградском фронте получил тяжёлое осколочное ранение в грудь и ногу. Первый осколок немецкой мины попал в коленный сустав. Ногу не отняли, но коленный сустав собрали так, что нога перестала сгибаться. Второй осколок, засел, да так и остался в груди Ивана Андреевича между сердцем и лёгким. Осколок в груди медики решили вообще не трогать, так как к нему невозможно было подобраться, имеющимися в то время инструментами и любая попытка вынуть осколок или хотя бы сдвинуть его с места могла привести к мгновенной смерти пациента. Иван Андреевич стал инвалидом с палочкой и с осколком в груди. Он не выпал из активной жизни, продолжил работать, правда уже не в его любимых геологоразведочных партиях, а во Всесоюзном геологическом фонде. И несмотря ни на что, женился во второй раз на своей сослуживице Светлане Николаевне, которая была моложе него на восемнадцать лет. В пятьдесят четыре года он снова стал отцом уже в третий раз. У Ивана Андреевича и Светланы Николаевны родился мальчик, назвали его Алексеем. Мальчик, несмотря на врождённый порок сердца, выглядел вполне нормально, хотя и с некоторым превышением веса. Отец был счастлив.

Алёша рос в большой дружной интеллигентной семье. Мужчины в семье по материнской линии в основном были кадровыми военными, в отличии от отца Алексея, который был совершенно гражданским человеком, специалистом геологом, горным инженером третьего ранга. Только волей случая он одел военную форму и офицерские погоны. Этим случаем была Великая Отечественная война 1941—1945 годов. Он так и закончил войну в звании старшего лейтенанта. Отец Алексея — Иван Андреевич Животов всегда был и оставался убеждённым беспартийным, более того, по ночам слушал, заглушаемые спецслужбами Советской власти, передачи западных радиостанций и считал сам себя настоящим оппозиционером к существующей власти.

Все же военные в семье дослужились до старших офицерских званий и естественно являлись коммунистами, так как в то время все кадровые офицеры просто обязаны были вступить в партию. Мама Алексея также была членом КПСС. Коммунистическое настоящее мамы Алексея как-то легко уживалось не только с позицией и убеждениями мужа, но так же и с тем, что родной дедушка Светланы Николаевны был до революции священнослужителем — отцом Александром. Тети матери Алексея, которых маленький Алёша с самого раннего детства называл бабушками, были дочерями священника, как и его родная бабушка, они все с отличием окончили ещё ту — царскую гимназию. Тётушки пошли в Советское время по бухгалтерской линии, но как настоящие дети священнослужителя, были глубоко верующими и регулярно посещали храмы всю свою жизнь. Его родная бабушка, которая умерла так и не увидев внука, Иллария Александровна, всю жизнь довольствовалась тем, что была женой офицера НКВД — алёшиного дедушки, находящегося на руководящих должностях в отделах охраны важнейших государственных объектов столицы. Как только дедушка и бабушка Алексея расписались, им от Народного комиссариата внутренних дел были выделены две смежных, но довольно просторных, по двенадцать метров каждая, комнат в густонаселённой коммунальной квартире. Квартира располагалась на четвёртом этаже в служебном доме на Ленинградском проспекте в непосредственной близости от Белорусского вокзала — места службы дедушки. Дедушку тогда назначили начальником охраны первого участка Белорусско-Балтийской железной дороги. Живыми ни дедушку Колю, ни бабушку Алю Алёша не застал. Больше он про них ничего не знал. Вероятно ему просто никто никогда ничего про них не рассказывал.

У алёшиной мамы Светланы Николаевны было большое количество дальних родственников и знакомых по всей Москве и как было принято в то дружное время, родные и знакомые люди часто ходили друг другу в гости и жили одной большой дружной семьей. Все коммунисты в семье, за исключением дедушки священника, отца Алёши и тётушек-бабушек, были настоящими коммунистами, еще той, старой, ленинской закалки. Это были порядочные, честные, идейные партийцы и настоящие большевики — принципиальные люди с большой буквы. Таких сейчас можно увидеть разве что в старых кинофильмах пятидесятых — семидесятых годов. В такой сложной психологической атмосфере идеологических противоречий, родился и рос маленький Алёша Животов. С одной стороны: офицеры-коммунисты и мама член КПСС, с другой стороны — прадедушка священник, служитель культа, глубоко верующие тётушки-бабушки гимназистки, с третьей стороны — папа — ветеран и инвалид Великой Отечественной войны, убеждённый оппозиционер и атеист.

1.ЗНАКОМСТВО С МИРОМ

Из самого, самого раннего детства, уже будучи взрослым, Алексей Животов всегда отчетливо помнил одну картину, которая периодически возникала перед ним в течении всей его жизни и очень часто представлялась во сне. Он маленький, какой-то на половину раздетый, без штанов, в какой-то белой рубахе, только начинает ходить, постоянно падает, но идет двигаясь только вперёд по бесконечному как ему кажется длиннющему лабиринту комнат. Это комнаты коммунальной квартиры, в которой живёт не менее десятка семей. В лабиринте длинный, длинный коридор и комнаты, комнаты в разные стороны. Маленький Алёша заходит в них, в одну за другой по порядку. Некоторые из них смежные, некоторые смежные комнаты замыкаются, другие соединяются, по ним можно ходить по кругу. Когда мальчик заходит в тупик, не находя дальнейшего прохода вперёд, он начинает злиться и плакать. Тогда кто-нибудь из взрослых направляет его по нужному маршруту, предлагает взять на руки, но ребёнок яростно отталкивает чужие руки и выбирает идти самостоятельно, он торопится домой, но не может найти дорогу и от этого злится ещё больше. Комнаты в многонаселённых коммуналках, принадлежавших разным семьям, в основном не закрывались, так было принято, тем более когда хозяева были дома. Маленькому человечку, если дверь в комнату была просто прикрыта, нужно было только толкнуть дверь, и если ему хватало сил, то перед ним открывался новый, ещё им неизведанный, мир — новая комната, ещё им неизведанная. Это был первый бесценный опыт путешествия и познания окружающего мира новым его жителем. Алёша еще не мог понимать, что что-то в этом мире ему не принадлежит, куда-то нельзя заходить и что-то нельзя трогать, это было пока ещё выше его понимания, он был убеждён что всё вокруг это его и для него.

Государство хоть социалистическое, хоть капиталистическое всегда стремилось и всегда будет стремиться к объединению своих граждан в группы: к коллективизации, к кооперации, к созданию артелей, бригад, отрядов и т. п. Объединёнными по какому-либо признаку или даже по интересам гражданами намного легче управлять, чем когда каждый гражданин представляет собой индивидуальность со своими, порой отличающимися от общественных, интересами. Любое государство все-таки есть инструмент насилия в руках какой-нибудь господствующей общественной группы, как бы оно само себя не позиционировало: демократическим, социалистическим или каким-нибудь ещё.

Насилие над взрослыми гражданами — физическое и психическое, проявляется в виде: строгих законов, обещающих жесткие приговоры за их нарушения: смертную казнь, пожизненное или длительное лишение свободы, ограничение деятельности, штрафы и тому подобные меры устрашения. Для законопослушных граждан действуют такие инструменты воздействия на сознание как: пропаганда, агитация, массовый гипноз через собрания, съезды, митинги и средства массовой информации. Любая власть старается почаще собирать народ в как можно больших количествах и не важно по какому поводу. Важно лишь одно, что толпа представляет собой уже один большой организм, а на один организм гораздо легче воздействовать. Толпу проще гипнотизировать, чем каждого в отдельности, ей проще управлять и её проще направлять туда, куда нужно власти. Так государство работает с взрослым населением. Что касается детей, то и они не остаются без влияния агитации и пропаганды со стороны государства. Дальновидные власти уделяют подрастающему поколению достаточно внимания на всех этапах его развития и начинают ковать нужных им граждан с самого раннего детства.

Насилие, и не только психологическое, через родителей, воспитателей, преподавателей и старших товарищей, в советское время — пионервожатых, но и даже физическое над маленьким человеком — ребёнком начинается с самого его рождения. Это насилие исходит от взрослых и старших, отталкиваясь от общественных традиций, без особых размышлений о моральной стороне дела. В то же время — в самом раннем возрасте начинается ломка воли ребёнка под старших, которые находятся ближе всего к ребенку: мать, отец, бабушки, дедушки, тёти, дяди, иные родственники или вообще посторонние воспитатели, на которых родители доверчиво оставляют своё чадо. Таким образом власти заботятся о воспитании лояльного власти гражданина составляющего гражданское общество. Когда государство хоть немного ослабляет контроль за этим процессом, пуская его на самотёк, оно получает в ответ от самоопределившегося общества, которое хоть частично развивается само по себе разнообразные сюрпризы в виде дворцовых переворотов и даже народных революций.

…Алеша родился на следующий год после первого полёта человека в космос. Мир вокруг еще был под впечатлением воссоединения человека и космоса. Главные новости дня, после разнообразных съездов и выступлений руководителя партии, были космические. Из репродукторов, висевших в каждом доме, а радиоточка находилась в каждой квартире и даже почти в каждой комнате, звучали патриотические, написанные под заказ, порой под страхом, но от этого даже ещё более талантливые, музыкальные и вокальные произведения о покорении советскими людьми космоса. Можно с уверенностью сказать, что под эти песни и родился Алёша. Под них он делал свои первые шаги. Уже в более зрелые годы, он всё равно ещё хорошо помнил себя ползающим на четвереньках перед стареньким черно-белым телевизором «Авангард», который показывал всего одну первую программу с соответствующим репертуаром: новости съездов и заседаний, обязательно про космос и про успехи Советской власти на полях, заводах и фабриках. Ребенок неосознанно ещё впитывал советскую пропаганду и агитацию на подсознательном уровне, и там, где-то в самой глубине этого подсознания уже начинался процесс формирования у маленького человечка отторжение ко всему правильному, официальному, общественному, в общем ко всему советскому. Почему излишне назойливая пропаганда и агитация получает в ответ обратную реакцию? Неизвестно, но это так. В любую эпоху всё, что насаждалось насильственно, чрезмерно, через чур, все вызывало обратный эффект неприятия особенно у подрастающего поколения.

Маленький мальчик Алёша ещё неосознанно, интуитивно, но уже чувствовал, что всё то, что льётся в уши ежедневно и даже ежечасно, да так настойчиво по телевидению и радио, это ненастоящее, искусственное, придуманное, вроде детской игры. И главное — этому нельзя верить. Значит настоящее где-то по другую сторону, по ту сторону, о которой или молчат взрослые и средства массовой информации, или выставляют в негативном свете. Постепенно Алёша, просматривая кинофильмы по официальным государственным программам, а других и вовсе тогда не было, стал ассоциировать себя с отрицательными героями: белогвардейцами, кулаками и бандитами. В конце каждого такого советского фильма ребёнок всегда расстраивался, что его герои проигрывали. Уже тогда в раннем детском возрасте мальчик отнёс себя в лагерь оппозиции к власти, а власть в то время была советская. Следовательно маленький Алёша занял сторону антисоветчиков без всякого влияния со стороны Запада. Этому влиянию просто неоткуда было взяться в ранние детские, ещё дошкольные годы, а отторжение всего советского в сознании ребёнка уже произошло. И произошло это благодаря именно советской пропаганде и агитации со всех сторон. Произошёл совершенно обратный эффект.

Радио в те далёкие годы было одним, если не самым главным средством массовой информации, пропаганды и агитации. Оно работало целый день, электричества для обычной радиоточки было не нужно, поэтому радио никогда не выключали, даже уходя из дома. За радиоточки, в отличие от электричества и прочих коммунальных услуг, взималась какая-то чисто символическая плата, не зависящая ни от времени работы, ни даже от количества таких точек. Радиоприемник представлял собой пластиковую коробку, простейший динамик и переменный резистор для регулировки громкости, да ещё провод с электровилкой, вставляемой в специальную радиорозетку. Радиорозетки в советское время находились практически во всех жилых и производственных помещениях на предприятиях и во всех организациях. Такие розетки зачем-то обычно размещались рядом с электрическими на расстоянии примерно не более десяти сантиметров от пола. В связи с чем иногда при подключении какой-либо бытовой техники в такую радиорозетку, расположенную рядом с электрической, создавалось впечатление, что бытовой прибор не работает, а в случае ошибки в обратную сторону, когда в электрическую розетку по ошибке подключали радио, происходил разрыв динамика с характерным хлопком. После чего радиоприёмник можно было выкидывать. Так иногда развлекались детки — Алёшины ровесники. Сам же он никогда не повторял за сверстниками то, что представляло для него хоть малейшую опасность. От некоторых действий его останавливало какое-то непонятное ему тогда внутреннее чувство, что-то вроде инстинкта самосохранения. Радио передавало тогда только одну центральную первую программу. Начиналось радиовещание в 06:00 гимном СССР и прекращалось в ноль часов — также исполнением гимна СССР, всю многомиллионную страну приучая к одному, утвержденному где-то в Кремле, распорядку дня. Крайний срок, когда советский человек должен был отойти ко сну, это ноль часов. Радиотрансляция после гимна прерывалась на перерыв до 06:00. Из радиодинамика слышалось только тихое тиканье. Подъем же у этого среднего советского человека должен был произойти вместе с началом радиотрансляции в шесть часов утра с расчётом, чтобы он никак не мог опоздать на работу, кем бы он не работал. Это была страна тружеников, победивших царизм и капитализм, и строивших новое светлое будущее для всех. Поскольку до этого никто и никогда ещё не строил коммунизм, то считалось, что строить надо именно так, как решит коммунистическая партия и главное лицо в советском государстве — генеральный секретарь ЦК КПСС.

На проходных заводов и фабрик злые тётки в полувоенной форме после 08:00, обычное время начала работы большинства предприятий Советского Союза, фиксировали опоздавших хоть на одну минуту. По факту опоздания составляли докладную записку, которую строгие и вредные тётки направляли в цех, в котором работал нарушитель. Опоздавших и прогульщиков обязательно разбирали на собраниях парткомов, профкомов и на заседаниях товарищеских судов. Нарушителей ждало депремирование — лишение месячной премии на сколько-то процентов, они отодвигались в бесчисленных повсеместных очередях: на квартиры, детские сады, пионерлагеря, санаторно-курортное лечение, на приобретение бытовых товаров и тому подобное. Некоторые мелкие казалось бы детали очень характерны для эпохи строителей коммунизма и кажутся сейчас непонятными, а то и совершенно дикими для нового поколения, рождённого при новом капиталистическом строе. У поколения же рождённых в пятидесятые — семидесятые эти мелкие детали советского быта записаны на подсознательном уровне, помимо их собственной воли. Они надёжно зафиксированы в их памяти именно в том возрасте, в котором любая информация очень хорошо воспринимается и запоминается — в детстве и юности. Старшее поколение не мыслит себе опоздать хоть куда-нибудь, прогулять рабочий день или даже сесть на больничный лист при небольшом недомогании. У них в крови коллективизм и твердое с детства, зафиксированное в сознание правило, что ни в коем случае нельзя подвести своих товарищей. Популярный тогда лозунг: сам погибай, а товарища выручай. Это было правильно и прекрасно, если бы не было просто лозунгом, ничего не имеющим с реальностью.

Уже в первые годы жизни маленький Алёша столкнулся с высшей волей, которая переламывала его собственную и принуждала к тем или иным действиям, которые, мягко говоря, не вызывали особенного восторга у маленького человечка, уже имеющего свою точку зрения и свои собственные какие-никакие симпатии, антипатии, желания и мечты. Так, почти с пеленок, мальчик ощутил, что значит насилие над личностью и ещё то, что есть силы с которыми ему не справиться. Насилие он испытал сначала со стороны родителей и родственников: это можно, а это нельзя; так хорошо, а так не хорошо; так следует поступать, а так — нет. Просьбами и слезами не всегда можно было отстоять свои желания или хотя бы нежелания делать то, что ну совсем маленькому мальчику не хотелось делать. Когда же Алёша оставался на попечении материных тётушек-бабушек, то вот у них-то он встречал столько понимания и сочувствия, сколько ему требовалось. Бабушки нарадоваться на него не могли, за неимением других внуков. В отличии от родителей, все его желания бабушками сразу удовлетворялись и уже точно на их территории никто его не принуждал делать то, чего он совсем не хотел Это была настоящая воля для маленького человечка — большей воли он в своей совсем ещё тогда недолгой детской жизни не видел.

Мальчик с ранних лет имел возможность сравнивать индивидуальное отношение к себе со стороны любящих людей и максимумом свободы со строгим общественным подходом в дошкольных заведениях, куда он попадал на довольно продолжительное время по воле жизненных обстоятельств. Бабушки в то время были еще молоды и работали, родители тоже работали. В Советском Союзе не было место тунеядцам и бездельникам, такие несознательные элементы считались отбросами общества, привлекались по уголовному законодательству и после отбытия наказания выселялись за сто первый километр от Москвы. Сто первый километр — это условное число, на самом деле, как правило, выселялись такие морально неустойчивые граждане гораздо дальше.

Так как все родственники работали, сидеть с малышом было некому и Алёшу с самого раннего возраста стали отправлять в различные детские дошкольные учреждения — ясли. Зачастую это были заведения, типа пятидневки, откуда его забирали домой лишь на два выходных дня в неделю, пять суток подряд маленький мальчик жил в чужом доме с чужими незнакомыми ему людьми в совершенно ненавистных ему условиях.

В воспоминаниях раннего детства, касающихся пятидневных дошкольных учреждений перед уже взрослым Алексеем всегда возникала следующая картина… Наверху, очень высоко проходит мост, по мосту время от времени жутко грохоча, проносятся зеленые или синие, точно цвет он не помнил, электрички. Они громко стучат колесами, но ему нестрашно, мальчик ждёт их всегда с надеждой. Мальчик ждёт, что к нему на одной из них кто-нибудь приедет. Электрички с мелькающими в них огоньками, одна за одной улетают в даль, даже не притормозив, а он — ещё ребёнок стоит внизу рядом под мостом и всё смотрит, и смотрит с печалью им в след. На глазах у него слезы, казалось они текут независимо от его желания или нежелания. Они появляются сразу после того, как смолкает грохот, очередной проехавшей мимо электрички. Маленький Алёша впадает в отчаяние и заливается слезами, всхлипывая, он продолжает упрямо ждать в надежде, что уже со следующей электричкой к нему точно кто-нибудь приедет. Мальчик мечтает только об одном, что когда-нибудь, кто-нибудь его наконец заберет из этого ужасного места, где он никому не нужен и брошен на произвол судьбы в границах опостылевшего бетонного забора проклятого детского заведения. Ему кажется, что слёзы у него на лице не высыхают никогда. Ему даже непонятно, в какую сторону отсюда бежать. А очень хочется. От безысходности и неизвестности Алёше становится ещё тоскливее и снова подступают слёзы. Такое впечатления, что его бросили все и навсегда, он так думает и снова, и снова текут по детским щекам слёзы бессилия. Он плачет над своей несчастной судьбой. Неужели так будет всегда, в отчаянии думает он.

Постоянная тоска, боль одиночества и уныние, тем более усиливали радость приезда кого-нибудь из родни. Мальчик искренне радовался приезду дяди Володе, двоюродного брата мамы, военнослужащего-офицера внутренней службы — своего крёстного отца. Маленький Алёша тогда ещё не разбирался в воинских званиях, хотя сам вид формы его интересовал и привлекал с самого раннего возраста. Мальчику нравились погоны, звезды, фуражка, он в был в восторге от всего форменного. Дядя Вова привозил обычно клубнику, несмотря на то, что у Алёши после клубники всегда появлялась аллергия. Но мальчик никогда не отказывался ни от чего вкусного, тем более от клубники. Алёша очень любит клубнику, несмотря ни на какую аллергию, он жадно уминал её всегда за обе щеки. Дядя Вова — мамин брат, был очень любим и уважаем маленьким Алёшей, а ещё, у него был сын Лёня, старше Алёши на четыре года. Когда встречались взрослые, встречались и двоюродные братья. В то время родные старались почаще встречаться по различным поводам и даже просто без всякого повода. Можно считать, что двоюродные братья росли вместе. Лёня был старше на два года, шустрым и ловким, и конечно же всегда доминировал и шефствовал над младшим братом Алексеем. Первым делом при встрече братья уединялись от взрослых и занимались своим любимым занятием — борьбой. Это была смесь самых разнообразных приёмов из разных стилей. Каждый отрабатывал свои, где-нибудь подсмотренные и понравившиеся приёмы. Старший брат Лёня знал от своего отца много приёмов и конечно же побеждал, но ему был интересен спарринг с таким упорным, никогда несдающимся противником как Алёша. Тем более, что по весу Алёша был равным Лёни и если бы знал столько же приёмов, сколько их знал Лёня, то в борьбе, наверное, ни в чём бы ему не уступал, несмотря на свои врождённые проблемы с сердцем. Для Алёши такие спарринги также были интересны, в них он учился, оттачивал свои знания, узнавал новые приёмы и закалял свою волю к победе с более сильным противником. Несмотря на то, что он никогда не побеждал брата, он никогда и не сдавался, пыхтел, задыхался, но продолжал бороться до полного изнеможения. Сдаться он считал самым большим позором, хуже любого проигрыша. В борьбе со старшим братом Алёша набирался опыта и совершенствовался. Умение бороться ему частенько помогало с самых ранних лет при физическом отстаивании своего места под солнцем в мальчишеском коллективе в различных дошкольных учреждениях, в школе, в пионерлагерях и просто во дворе. Первое, что уяснил для себя с самого раннего возраста Алёша, общаясь со своими сверстниками, это то, что в жизни нужно быть главным в любой компании и просто необходимо уметь драться, иначе главным не стать. Второе, что произросло и укоренилось в душе маленького мальчика после периодического пребывания в дошкольных учреждениях, школе и пионерлагерях, так это ненависть к любым общественным формам объединения людей. Любые объединения людей и в дальнейшем вызывали глубокое искреннее отторжение у Алексея всю его последующую жизнь. Он искренне считал, что объединяться люди должны только добровольно, например, по примеру дворовой команды, без всякого, даже малейшего принуждения сверху.

С самого рождения и на всём протяжении формирования гражданина, сначала ребёнка, потом юноши, затем молодого человека, государством усиленно навязывается такая модель существования, как общественные объединения, как традиционная и единственно верная форма существования общества: группа, класс, факультет, курс, команда, колхоз, бригада, коммуна. Другой какой-нибудь формы существования кроме объединений будто бы и вообще не существует. Хотя даже школьнику начальных классов ясно, что мнения у разных людей — разные и люди все разные, и по характеру, и по пристрастиям, и по отношению к тем или иным мероприятиям. Бывают конечно близнецы, казалось бы похожие друг на друга люди, но даже они думают и действуют по-разному. История же часто демонстрирует, что именно уединенные индивидуалисты чаще других добиваются невиданных результатов в отрыве от общей серой массы. В этом можно убедиться изучая достижения в различных направлениях науки, искусства и техники. Очень рано в социалистическом обществе ребенок сталкивается с резкими контрастами, черным и белым, при чём, черное зачастую связано с участием его в каких-нибудь общественных объединениях. Именно там в толпе человек испытывает насилие над собой, при чём со всех сторон: как со стороны руководства, так и со стороны таких же как и он. Даже в большей степени со стороны самого объединения — окружающего общества — толпы. Сообщество, группа, толпа — это уже новый организм, который живет и действует, порой вопреки мнениям его отдельных членов. Впрочем есть люди, которые чувствуют себя на своём месте именно в толпе. Значит и место таких людей в толпе. Это люди: либо лидеры, упивающиеся властью и умеющие подчинять себе волю других; либо безвольные сомневающиеся в своих личных оценках добряки; либо психологически, физически сломленные несчастные, забывшие про свою индивидуальность и плывущие по течению обломки общества, которых сплочает и даёт новую жизнь, именно общественная — коллективная система существования. Такой системой в СССР было, так называемое, социалистическое общежитие — такая большая «общага», огромная коммуналка, площадью во всю страну. Красиво это выглядело лишь в теории и на словах пропагандистов и агитаторов. На самом деле в советском обществе чуть ли ни сразу после революции возникло и стало разрастаться неравенство как положенческое, так и материальное. Вскоре после народной революции и отмены сословий, чинов и званий, всё стало возвращаться правда под другими названиями, но с той же буржуазной сутью. Постепенно уже при как бы народной власти начался процесс постепенного разделения общества на тех кому всё можно и на тех кому можно далеко не всё. Таким образом советская власть постепенно отказывалась от своих главных революционных завоеваний: свободы, равенства и братства. При разделении общества на классы ни свободы, ни равенства, ни братства быть уже не может. Свободы у правящих классов всегда больше, чем у остальных, а равенства и братства между материально больше обеспеченными и менее обеспеченными вообще быть не может. Отсюда и закономерный конец Советского Союза — все завоевания революции сошли на нет. И закончил великий СССР так, что хуже просто невозможно было себе представить — полным крахом коммунистической идеи и совершенно безыдейным госпереворотом, разрушившим почти все великие достижения советского народа.

Причём разложение великого СССР происходило не только сверху в стане власти имущих, но и снизу, чем и стал невольным свидетелем маленький Алеша. Особенно жуткую для маленького человека ломку он испытал со стороны «воспитателей» ещё в детском саду или даже ранее в детских яслях-пятидневках. Воспитатели, в основном ленивые и малообразованные девицы, искавшие для себя теплое место чуть ли ни с самого своего рождения, ограниченные, вследствие своей природной лени, в возможностях чего-либо существенного добиться в этой жизни были далеки от педагогики и выстраивали весь воспитательный процесс по своему личному разумению. Этим, необремененным высоким интеллектуальным уровнем и моральными принципами, легкомысленным девицам, было весьма легкомысленно со стороны государства доверено воспитание маленьких строителей «светлого будущего». Воспитание подрастающего поколения ни в коем случае нельзя доверять абы кому, это большая ошибка Советской власти. Советские дети в большинстве своём вопреки своей воле с самого раннего детства попадали под различные формы коллективного объединения: ясли, детские сады, школы, пионерлагеря, а дальше уже во взрослой жизни в технические и высшие учебные заведения, в армию, в рабочий коллектив. В любом коллективе тон задаёт старший: воспитатель, учитель, вожатый. командир и так далее. Именно воспитатели в детских дошкольных заведениях представляли государство для маленького члена общества. Какие бы великие цели не преследовались в процессе детского воспитания, насилие, ни в каком его проявлении совершенно недопустимо. Тем не менее оно активно применялось и продолжает применяться в детском воспитании. Так проще и легче для недобросовестных и некомпетентных воспитателей.

Какие же методы ломки и уничтожения индивидуальности в обществе при воспитании среднего советского человека, готового для построения в общий строй, шеренгу, колонну, применялись ещё в детских дошкольных заведениях. Самая изощренная пытка, придуманная в детских воспитательных учреждений для воздействия на психику ребенка, один из методов его подчинения и дрессировки — это, конечно же, выставление ребенка в угол за какую-либо пусть даже незначительную провинность, или просто из личной неприязни воспитателя к тому или иному ребёнку. У каждого педагога всегда были свои любимчики и нелюбимчики. В число нелюбимчиков обычно попадали самые активные дети, интеллектуально и физически от природы более развитые, в отличие от других воспитанников. Они больше других раздражали воспитателей, так как выделялись своим активным поведением из общей массы воспитанников. Постановка в угол в качестве наказания, это по сути временное лишение маленького гражданина свободы передвижения, в месте где он и так уже ограничен в свободе — в детском дошкольном заведении, из которого он не в состоянии даже бежать просто по причине молодости лет. Был бы старше, убежал бы. За какую-нибудь провинность или даже просто ослушание ребенка ставили в угол, скорее даже загоняли в угол, как правило при этом истеря и используя зачастую грубую физическую силу. Наиболее популярны подзатыльники и удары по заднице — тут уже взрослые, особенно чужого ребёнка, бьют почти во всю силу. Через некоторое время ребенок, который уже и так в слезах от грубого с ним обращения и рукоприкладства, начинал нараспев, захлёбываясь слезами и почти завывая, просить прощение, с трудом выговаривая имя и какое-нибудь, как правило корявое и трудно произносимое отчество злой воспитательницы. Воспитательница же в это время в душе наслаждалась своей властью над малолетним ребенком, особенно если это мальчик. Эта молодая, но уже чем-то обиженная на весь мир женщина, через маленького мальчика мстила всему мужскому роду за свои жизненные неудачи. Такую работу в основном выбирали психически неуравновешенные и болезненно властолюбивые женщины, потерпевшие фиаско на любовном фронте. Они упивались безграничной абсолютной властью над маленькими мальчиками, будущими мужчинами и таким образом подпитывали свою гордыню их страданиями и слезами.

В ребенке же от такого отношения начинало формироваться такое мощнейшее из человеческих чувств как ненависть не только к любым общественным объединениям, но за одно и ко всем женщинам, включая свою мать, безжалостно отдающую своего ребёнка в дошкольное заведение, обрекая его на моральные унижения и физические мучения. Сколько раз маленькому Алёше приходилось испытывать подобные унижения просто за то, что ему хотелось немного побольше подвигаться и немного повеселей сделать свою несчастную серую жизнь в унылом дошкольном заведении, в котором всё расписано по планам, расписаниям, режимам, построениям, дням, часам и минутам. Сколько раз он сам испытывал или видел на примере своих друзей, как после продолжительного уничижительного стояния лицом в угол, маленький мальчик, даже со здоровым мочевым пузырем начинал проситься еще и в туалет, чередуя две просьбы: пописать и простить. Женщина-воспитатель, как правило, была просто кремень, она железная, она не сгибаемая и не подкупная никакими детскими слезами, и потому не реагировала ни на какие просьбы осуждённого ею же маленького ребёнка. А чаще всего бывало даже наслаждалась своей полной властью над маленьким человеком. Если же мучительница не в настроении или у неё трудные дни, то все слёзы и мольбы мальчика её не пробирали совершенно. Она ждала, когда ребенок описается, чтобы его обвинить ещё и в этом. Как только это происходило, воспитательница обрушивала на бедного ребенка всю скопившуюся в ней злость. Это самые ужасные минуты детства, в такие минуты ребенок оставался один на один с мокрой лужей, с мокрыми штанами, с насмешками сверстников и с истеричной женщиной, которую он ненавидел, да так, что желал её смерти. Чувствуя ненависть к себе со стороны маленького ребенка, женщина продолжала свои изощренные издевательства, полагая сломать маленького мужчину и тогда полностью подчинить его своей воле, что поднимет её в её же собственных глазах над всеми мужчинами.

Но увы, ни каждого маленького мальчика можно сломать, а у несломленного мальчика само собой ожесточается сердце, умирает жалость в душе, он учится притворяться, врать и подличать, хотя это ни его — против его природы, но он учится этому на всякий случай, в жизни пригодиться при встрече с разными нелюдями, которые ждут его на жизненном пути. С раннего детства у ребёнка развиваются самые мерзкие черты характера и самое ужасное при этом — словно глохнет и отмирает сердце. Всё доброе и высокое, изначально заложенное при рождении и воспитанное в семье, куда-то испаряется.

Всё это пришлось пережить и провести через себя, маленькому мальчику Алёше, которого, чуть ли не с пеленок родители и добрые православные бабушки учили добру, любви, справедливости и сочувствию к другим. Тогда же, ещё в самом начале знакомства с обществом, мир стал делится для Алёши на добро и зло, на правду и ложь, а люди на хороших и плохих. А еще он научился сильной непримиримой позиции ко всему тому, что мешает ему в жизни. В результате, всё то, чему не мог сопротивляться и противостоять маленький Алёша, он искренне и смертельно, но тайно ненавидел. Это чувство было намного сильнее любви и оно предавало ему какую-то неиссякаемую и никогда незатухающую злую внутреннюю энергию.

Еще одним «бесценным» результатом воспитания маленького мальчика в сплошь лицемерном обществе, стало умение искусно притворяться, так, что даже взрослых сбивало с толку и заставляло верить искреннему маленькому мальчику с правдивыми и немного грустными голубыми глазами. Притворство — это было его единственным в детском возрасте оружием защиты от сильных мира сего, хотя в самой глубине своей души ему было мерзко и противно врать и притворяться. Алёша уже во всю использовал это оружие в мелочах и смог бы в случае необходимости воспользоваться им и по-крупному. Как он сам себя оправдывал по-детски, что всё, даже лицемерие, он использует во благо себе или своих близких — только на доброе дело.

Но не всё уж совсем было ему так ненавистно в детских дошкольных заведениях, были и светлые стороны в этом кромешном царстве физического и психического насилия. Валентина — самая молодая воспитательница, для него маленького мальчика она должна была называться тётей Валей, но она просила не называть её тётей, ей было смешно. Валя была настолько музыкальна и любила музыку, песни и танцы больше всего на свете. Всё своё дежурство молодая девушка ставила какие-то новые модные танцевальные пластинки. В те времена в шестидесятые в моде были очень энергичные, ритмичные и понятные даже маленьким детям танцы: твист, летка-енка, рок-н-ролл и тому подобные. Алёша тоже был весьма музыкальным мальчиком с хорошим чувством ритма и танцы никогда не считал за труд, а только за удовольствие. Посему мальчик был постоянным партнёром у воспитательницы Вали, несмотря на свой пятилетний возраст. Здесь две музыкальные и танцевальные натуры встретились и объединились в совместной любви к музыке и танцам. Для Алёши, это было пожалуй единственное светлое пятно во всей безрадостной казённой детсадовской жизни. Каждый рабочий день воспитательницы Валентины — Валечки, тёти Вали начинался с новой виниловой грампластинки, надрывался простенький пластмассовый детсадовский проигрыватель, включённый на полную мощность и тут начинались парные танцы Вали и Алёши, кто во что горазд. К взаимному удовольствию обоих. Мальчик быстро схватывал и запоминал модные танцевальные движения и с удовольствием их повторял за тётей Валей. Она тоже была в восторге от пятилетнего кавалера.

Эти казалось бы незначительные на первый взгляд моменты незабываемы и вспоминались Алёшей всю его дальнейшую жизнь, как почти единственное светлое воспоминание от дошкольных детских учреждений. Бывает же такое. Какой-то пустяк, а помнится как-будто это было вчера. Наверное потому, что в такие минуты маленький человечек был по-своему по-детски счастлив, как он может быть не будет уже больше никогда.

2.ДЕРЕВЕНСКОЕ ДЕТСТВО

Заканчивались шестидесятые годы. Отец Алёши — Иван Андреевич Животов всегда имел безудержную тягу к путешествиям, ему никогда не сиделось на месте. Какой-то необузданный «ветер странствий» всю жизнь гнал и гнал его из спокойного столичного быта в дикую первозданную природу. Еще в молодости, будучи студентом Московского государственного университета, а потом и Московского геологоразведочного института, Иван Андреевич в составе геологоразведочных партий исколесил всю восточную Сибирь, тайгу, монгольские и казахские степи. Там в диких условиях, преодолевая бурные реки и горные перевалы он чувствовал себя на своём месте. После ранения и получения инвалидности, путешествия стали возможными только на автомобиле и уже не по работе. Сына Алёшу он решил приучать к деревенскому быту с самого раннего детства, так как сам был родом из тульской глубинки. В связи с чем Иван Андреевич на всё лето снимал дачу в Долгопрудненском районе Московской области на Клязьминском водохранилище в районе речной пристани Хлебниково. Туда же на всё лето мама Алёши Светлана Николаевна «выписывала» сыну своих родных тётушек: тётю Любу и тётю Лену. Они заменили Алёше родных бабушку и дедушку, которые умерли ещё до его рождения. Бабушки с удовольствием возились и игрались с мальчиком, за неимением своих собственных детей.

Детские воспоминания Алексей уже будучи взрослым мужчиной, всегда разделял, как минимум, на деревенские и городские. Лучшая же часть детских воспоминаний, так или иначе, всё же была связанна с деревней и всеми присущими ей атрибутами сельской жизни: с купанием на Клязьминском водохранилище, где его отец и снимал дачу, со спортивными играми на природе, с полями, лесами, грибами, цветами, полянами, пароходами, рыбалкой, коровами, козами и тому подобным. Полным раздольем и безграничной волей веяло от этих воспоминаний, особенно по сравнению с воспоминаниями о городском детстве, всё же ограниченном определёнными как территориальными, так и моральными рамками.

В городе даже прогуляться по соседней улице было порой весьма чревато для маленького ребенка, которому взрослые уже разрешали самостоятельно гулять, но негласные территориальные правила районов и улиц столицы, действующие в основном в молодёжной среде того времени, не всегда ему это позволяли. В то далекое время семидесятых вся власть в районах столицы принадлежала молодежным полукриминальным и откровенно криминальным группировкам, объединенным по признакам территориальности: по бульварам, улицам, переулкам, дворам и домам. Взрослыми, такие группировки, хулиганствующих по факту малолеток, именовались все, под одну гребенку — «шпаной». Группы такой шпаны, человек 10—20 в народе именовались «шоблами». Шоблы составляли крупные группировки, которые имели названия по аналогии с названиями тех территорий, на которых проживало большинство их членов. На Бескудниковском бульваре внутри общей группировки, шло деление на дворовые, обычно носящие названия по номерам домов, например: одиннадцатые, тринадцатые, пятнадцатые и так далее. Некоторые группировки были настолько сильны в Москве, что абсолютно никому не подчинялись, даже, так называемым «блатным» — криминальным сообществам. Криминальные же авторитеты того времени относились, к как они считали подрастающим кадрам с отцовской заботой и пониманием, так как сами выросли из этой среды. Взрослые же законопослушные граждане обычно не интересовались жизнью «темных» улиц и переулков, и на всякий случай держались от этой жизни как можно дальше, оберегая от нее и своих чад.

Вот чтобы в городе школьнику младших классов попасть например в кинотеатр, расположенный на другой улице, которую «держала» враждебная группировка из соседнего района, было необходимо идти туда только с кем-нибудь из взрослых или старших, иначе никак. В лучшем случае ребенок оставался без кино и карманных денег, а в худшем случае, он мог быть еще «взят в плен», подвергнут физическому насилию и моральным издевательствам, а также серьезно избит. Сколько же детишек пропадало в других-чужих районах тогда вообще никто не считал. Могли ли убить на чужой территории? Могли, правда, скорее всего, не специально, а случайно — в процессе изучения и отработки на чужаке приемов рукопашного боя, карате и бокса. В живую грушу для битья мог превратиться любой чужак, опрометчиво нарушивший границу между враждующими группировками. Можно было попасть на чужую территорию собравшись уже «шоблой», но этот вариант был чреват серьезным конфликтом в масштабе: улица на улицу. Начинала конфликт совсем мелкая подрастающая шпана. По ходу действия, на подмогу вызывались старшие товарищи, дальше — ещё более старшие, уже вышедшие из школьного возраста. Если же и тем не удавалось разрешить — «разрулить» создавшуюся ситуацию, подключались местные блатные. Иногда, так и не договорившись, группировки доходили и до открытого сражения «стенка на стенку», «улица на улицу» и даже «район на район» В таких жестких правилах приходилось жить маленькому Алеше с самого раннего детства. Это было против его свободолюбивой натуры, которая рвалась на волю — в деревню, там можно было гулять где угодно, делать, что угодно, плевать на всякие гласные и негласные правила, совершенно не задумываясь о последствиях. В деревню, на дачу Алёша ехал всегда с большим удовольствием. Если бы у него была бы возможность, то он бы остался там навсегда и больше никогда бы не возвращался в город.

Самое первое, что больше всего поразило и впечатлило в деревне маленького Алёшу при первом её посещении, это был пастух с длинным-длинным и толстым тяжёлым кнутом, который пас большущее стадо коров. Время от времени он взмахивал кнутом так ловко, что громадный кнут, извиваясь громадным чёрным змеем, производил громкий хлопок подобный оружейному выстрелу и коровы после этого хлопка недовольно мычали, но тем не менее шли туда, куда было нужно пастуху. Этот деревенский мужик, весьма затрапезного вида в замызганном плаще и каких-то заляпанных, то ли грязью, то ли навозом, кирзовых сапогах с отворотами, казался Алёше каким-то волшебником, просто чародеем — повелителем коров и кнутов. Он мог смотреть на работу пастуха и ждать заветного хлопка-выстрела сколько угодно. И когда ему бабушки говорили со зла, что если не будешь учиться и слушаться старших, то станешь пастухом, Алёша никак не мог понять, что в этом плохого. «С удовольствием стану и даже очень хочу стать! А если при этом и учиться сильно не надо, то это вообще то, что мне и нужно!» — так рассуждал про себя маленький Алёша.

Простором, раздольем и волей веяло от этого чуда под названием деревня. Так казалось маленькому городскому мальчику, вырвавшемуся вдруг из, морально давящих на него со всех сторон, железо-бетонных городских джунглей, где и разгуляться-то толком и негде. Все городские парки и места для купания можно было по пальцам пересчитать: ну ВДНХ, ну Ботанический сад, ну Лианозово, ну «Плотина», ну Останкинский пруд, ну Лихоборка на самый, как говорится, худой конец. Пожалуй и всё, что знал в то время десятилетний Алёша. Кроме того посещение всех этих районов столицы было просто опасно для малолетнего ребёнка и чревато, всеми описанными выше последствиями.

В деревне же, где семья снимала дачу, просто необъятное и неописуемое раздолье — целый мир лесов, полей, садов и целое Клязьминское водохранилище со всем его водным транспортом, купанием и рыбалкой в любое время. Кроме того ребёнок был счастлив даже хоть на время отдалится от разнообразных ненавистных детских общественных объединений: яслей, детских садов, школ и пионерских лагерей, с их дисциплиной, режимом и бесконечными построениями.

Обычным местом летнего время препровождения деревенской и дачной детворы была зона отдыха, официально именуемое, как «Клязьминское водохранилище». Место было расположено совсем рядом с деревней, где проживал Алёша во время летних каникул, наполовину в лесу, наполовину на берегу большущего залива. Плотность человеческих тел в воде до начала глубины в особо жаркие выходные дни, в основном за счёт приезжающих сюда на субботу и воскресенье москвичей, была настолько велика, что Алёше казалось люди могут только стоять, а чтобы проплыть хотя бы пару метров им места уже не хватит. Несмотря на то, что маленький мальчик фанатично любил воду и иногда его было очень трудно выгнать на берег, он одновременно не любил такого слишком перенасыщенного скопления народа. Алёша терялся среди общей массы и на него это всегда давило психологически. В толпе он не ощущал себя самим собой, а лишь каким-то придатком большого общего организма.

Один раз с Алёшей произошёл случай, который запечатлелся у него в памяти на всю оставшуюся жизнь. Как-то, в очередные жаркие выходные дни, когда всю прибрежную территорию оккупировали, нахлынувшие москвичи, Алёша, пытаясь отдалиться от толпы, заполонившей всё мелководье до самого начала глубины, решил удалиться куда-нибудь и поучиться плавать. Он удалился от места общего скопления тел ближе к предполагаемой глубине. От места, где ещё чувствовалось дно под ногами, но местами уже пропадало, мальчик немного отплыл в сторону уже предполагаемой глубины. Он рассчитывал быстро обогнуть толпу, проплыв сверху по глубокому месту. Алёша рассчитывал найти более-менее просторное, но в тоже время довольно глубокое место для плавания подальше от гомонящей толпы. Он плыл по тем местам, где уже не чувствовалось дно под ногами. Мальчик обогнул толпу по глубине и стал возвращаться назад — ближе к берегу, так как ещё не ощущал себя уверенным полноценным пловцом. Алёша только совсем недавно начал понемногу плавать и то по мелководью, там где чувствовалось дно под ногами. Сейчас он хотел уже вернуться на тот уровень глубины, где бы он мог стоять. Он снова свернул к берегу. Остановившись, по его расчётам на месте, где уже можно было встать на дно, Алёша уверенно опустил вниз ноги в поисках дна… И вдруг не обнаружил под ногами вообще ничего. При этом его как-то резко потянуло вниз и он начал проваливаться в холодящую ноги бездну. Это было совершенно неожиданно и поэтому он стал резко колом опускаться вниз, набирая воду носом, а затем и ртом. Ужас, первый раз по-настоящему, вдруг охватил маленького мальчика и от этого его ещё сильнее потянуло вниз. Сразу вылетели из головы все правильные телодвижения для плавания: кроль, брас, саженки и тому подобное. Почему-то, даже опустившись под воду примерно на метр, дна он так и не почувствовал. Алёша стал лихорадочно вспоминать как его учили плавать, но так ничего и не вспомнил. В истерике мальчик начал делать какие-то инстинктивные природные телодвижения, вернее их делало само тело Алёши помимо его воли. Мальчик задержал дыхание. Взмахнув руками, преодолевая толщу воды и инстинктивно отталкиваясь от неё, мальчик сделал рывок всем телом в направлении из воды и через минуту поднял голову на поверхность. Алёша резко выплюнул всю попавшую в рот воду и тут же вдохнул побольше воздуха, столько, сколько только смог. Немного успокоившись и закрепившись на поверхности воды, мальчик огляделся. Вдоль всего берега стоял такой шум и гам, плеск воды, детский визг и смех, что даже если он и смог бы что-нибудь прокричать, то его бы никто не услышал. Больше всего его просто взбесил беззаботный детский смех, доносившийся отовсюду, в то время когда он совершенно натурально тонул, погибал и прощался с жизнью. Алёша мгновенно оценил обстановку и с сожалением сделал для себя неутешительный вывод, что теперь он предоставлен самому себе, в этой толпе ему никто не поможет, а родные очень далеко от воды, где-то там — на песчаном пляже и его точно не услышат.

«Остаётся тихо или громко, неважно, тонуть… Так вот она какая смерть?! — ещё барахтаясь на поверхности по инерции, думал тогда Алёша. — Это вот так, перестал махать руками и всё? Пошёл в ту, холодящую пальцы ног, глубину, которая почему-то так манит и влечёт за собой в черную бездну. Будто хочет мне там, где-то в самой глубине, открыть ещё что-то, чего я ещё не знаю. А если там ничего больше нет? Только холодная мрачная пустота?! Не хочу проверять!» — мальчик снова начал медленно опускаться под воду, но тут резко всем телом уже отработанным приёмом рванулся наверх и снова вынырнул на поверхность. Алеша жадно глотнул побольше воздуха и отчаянно заколотил руками по воде в попытке удержаться на поверхности. Высунув уже почти всю голову из воды, он сделал поворот всем телом, чтобы оглядеться вокруг. Мелководье в этом месте очень резко обрывалось и сразу же начиналась глубина без дна под ногами. Но многие детки особенно на надувных матрасах беспечно заплывали в эту зону, так как не знали какая под ними глубина. Алеша прямо перед собой увидел такой матрас с лежащей на нём худощавой девчонкой старше его года на три — четыре. Вернее он увидел её пятки, она пыталась уплыть от него и гребла по воде руками в другую от него сторону. Руки мальчика как-то сами собой, не дожидаясь команды мозга, мгновенно вцепились в край матраса. Испуганный Алёша схватился за матрас, да так, что пока не почувствовал под ногами дно, его бы вряд ли кто-нибудь даже из взрослых смог бы оторвать от единственного поблизости спасательного средства. Поскольку десятилетний Алёша имел почти уже вполне серьезный вес для своего возраста, он начал перевешивать и перетягивать матрас под себя и та девчонка, которая на нем плыла резко начала сползать в воду с другой стороны матраса. Тут девчонка, широко разинув рот, дико заорала так, что заглушила весь гудящий как улей пляж. На тонущих детей наконец обратили внимание взрослые и быстро вместе с матрасом вытянули на мелководье. Алеша наконец разжал пальцы и отпустил край матраса. Испуганный мальчик со всех ног бросился подальше от воды. Пробежав метров десять, он рухнул в прибрежный песок. Алёша ещё долго лежал, распластавшись на песке, осознавая и анализируя всё происшедшее с ним. Как хорошо, всё-таки жить, подумалось тогда. Больше в этот день он уж к воде не подходил, кто бы и как бы его туда не звал. Алёша ещё несколько дней думал только о том, что вся та тысяча лет жизни, которую он сам себе отмерил, могла закончиться прямо сейчас, в один миг. Ещё ему казалось, что он видел или трогал, вернее почувствовал, смерть и она холодная, мрачная и какая-то пустая, и ещё — она манит, зовёт и тянет за собой, и всё, и больше ничего там — по ту сторону нет. Там, по ту сторону жизни — оказывается совсем ничего, сделал для себя открытие малолетний Алёша. Он был уверен, что ясно чувствовал смерть и был в её руках, когда безуспешно искал ногами дно и когда всё ниже и ниже опускался в леденящую пустоту. В тот момент ему казалось, что ещё чуть-чуть и он покорно пойдёт за ней.

Потом Алексей часто вспоминая этот эпизод, всегда задавался вопросом, могла ли из-за него утонуть та девчонка, не успев она также как он вовремя ухватиться за матрас. «А если бы у меня был только такой выбор: или я или она, как бы я поступил? — и почему-то Алёша не мог себе представить другого варианта, кроме как: конечно же я!» Ему очень много рассказывали и в школе, и с экрана телевизора о подвигах, когда люди осознано шли на смерть ради жизни других людей. Слушая эти рассказы, видя документы, фотографии и просматривая фильмы про героев, он никак не мог представить себя на их месте. То есть представить себя на месте какого-нибудь героя он мог, но представить, что он сам кончает со своей собственной жизнью по своей собственной воле, этого Алёша ну никак представить не мог, как не пытался.

Это было пожалуй самое яркое, но и самое жуткое воспоминание дачного деревенского детства, разве что, ещё коровы. Детство, проведённое в деревне, ассоциировалось в памяти Алёши обязательно с: колодцем, печкой, колкой дров, пастухом, кнутом и коровами. Как колют дрова маленький Алёша мог наблюдать часами, а ещё он любил по вечерам смотреть, как возвращается стадо коров в деревню. Коров было много и они по вечерам возвращались в деревню, проходя мимо их дома. Мальчик всегда выходил во двор к калитке послушать кнут пастуха и ответное послушное мычание стада. Кнут в это время «стрелял» особенно часто и громко, так как всех коров надо было загнать в один довольно узкий проход, а они именно перед самым домом переставали слушаться пастуха и начинали толкаться, обгоняя друг друга, спеша домой. Картина захода стада в деревню действительно была какой-то завораживающей. Коровы при входе на деревенскую улицу, уплотнялись и представляли для маленького мальчика довольно зловещее зрелище из туш и рогов. Впереди шли две-три совершенно черные коровы с изогнутыми громадными белыми рогами и как-то озверело мычали, как казалось Алёше. Ещё ему казалось, что хлипкий забор из полусгнившего штакетника когда-нибудь не выдержит напора стада и коровы устремятся во двор, сметая по дороге всех и всё, включая его бабушек и его самого. Иногда мальчик видел страшный сон с участием этих ужасных чёрных коров, которые шли всегда впереди стада. Во сне одна из них поднимала на рога его отца. Он так ясно это видел, что просыпался в холодном поту и в слезах, а если был выходной день и отец был дома, то Алёша бежал к нему и успокаивался только тогда, когда видел его живым и невредимым.

Это, наверное, весь негатив, присутствующий в таком райском по сравнению с унылой городской режимной жизнью, месте. Всё остальное — это только положительные воспоминания.

…Алёша с раннего детства был очень любознательным и внимательным. Примечал всё вокруг, особенно его почему-то безудержно как магнитом тянуло ко всему запретному. В то время была такая, порицаемая советской общественностью, группа молодежи, которая вела праздный образ жизни, не хотела учиться, не хотела работать, а хотела только жить в своё удовольствие и всё. Подобные группы возникали в каждом городском дворе и чуть позже даже в каждой деревне. Хоть взрослые их и называли с каким-то отвращением, пренебрежением и с плохо скрываемой опаской «шпаной», но для мелкой детворы это были настоящие герои нашего времени, эталоны для подражания. Деревенская шпана, мало чем отличалась от городской. Она слушала очень громкую, свою особую, как правило, иностранную музыку и песни, в основном, на английском языке. Под эту музыку шпана танцевала и веселилась, причём, когда хотела и где хотела, не обращая никакого внимания на время суток и окружающих. Танцы представляли собой какие-то таинственные, агрессивные, даже воинственные на первый взгляд, телодвижения. Молодые люди именуемые обществом шпаной, пили пиво, а иногда и креплёное вино прямо из горла, обязательно курили и водили с собой, таких же как и они на вид, лохматых девчонок, с которыми так в обнимку они всегда и ходили как-бы назло всему обществу и особенно, зло косившимся на них, пожилым бабушкам. Одна единица такого общественного объединения мужского рода именовалась: «чувак», «пацан», «старичок», а женского рода, соответственно: «чувиха», «пацанка», «старушка» или между самими парнями — «телка». Они не стриглись вообще никогда и носили длинные волосы, ориентируясь в прическах и одежде на фотографии иностранных рок-звёзд того времени. Чем длиннее были волосы, тем больше уважения в своём шпанском коллективе чувак к себе вызывал. В то время деревенская шпана одевалась более свободно, чем городская и носила пестрые цветастые рубашки. И носила их определённым образом, не застёгивая ни на одну пуговицу, и завязывая концы рубашек внизу, чуть выше пупка, на узел. Десятилетний Алёша быстро перенял эту, сразу понравившуюся ему моду и тут же распространил её среди деревенских малолеток, за что был преследуем и гоним своими бабушками. Бабушки, присматривающие за ним, были в курсе: кто носит рубашки таким образом и что это за мода такая, так как постоянно читали советские газеты. Они сами очень опасались шпаны и ещё больше они опасались её пагубного влияния на маленького Алёшу, которого в результате так и не смогли от этого влияния уберечь.

Несмотря ни на что, деревенские годы были для Алёши прекрасны и незабываемы. Время свободы блуждания и шатания где хочется, сколько хочется, когда хочется и с кем хочется. Всё деревенское детство Алёша впоследствии вспоминал с каким-то нежным трепетом, добротой и любовью. Хорошо помнил он своё деревенское детство, наверное, потому, что это были те дни, часы и минуты настоящего детского счастья, которые мы в пылу обыденной жизни сразу и не замечаем. Зачастую мы осознаём их настоящую ценность лишь потом, спустя уже многие, многие годы, став уже совсем взрослыми людьми.

3.ГОРОДСКОЕ ДЕТСТВО

Мальчик Алёша был поздним ребёнком и, наверное, из-за этого не отличался безупречным здоровьем, он часто простужался и много болел, видимо, ещё и от того, что бабушки старались его всегда потеплее укутать и почти совсем не закаляли. В самом раннем детстве ему сделали операцию на аденоиды, после чего маленькому мальчику прописали какие-то ужаснейшие процедуры по прижиганию чего-то в горле какими-то белыми дымящимися стержнями, которые он с ужасом вспоминал потом всю уже взрослую жизнь. Периодически, примерно раз в неделю мама возила его, полуживого только от предчувствия этой изощрённой пытки, в какую-то специальную больницу. Переживая всю дорогу от приближения экзекуции и потом уже в процессе всю нестерпимую боль, от которой слёзы лились градом, как-то сами собой, Алёша всё это время думал о «наших», о партизанах, которые давным-давно в Отечественную войну попадали в плен к гестаповцам и те пытали их, выведывая военные секреты Красной Армии. Он был уверен, что в то время гестаповцы просто не додумались до такой изощрённой пытки, которою применяли к нему, иначе бы фашисты только бы эту пытку и использовали.

Кроме того, Алеша с самого раннего детства очень мучился с зубами. Он ненавидел стоматолога с его адской дрелью и относил его также к гестаповцам, как и относил большинство врачей, а позже так и вообще всех людей в белых халатах. Тогда, в ещё самом младшем детсадовском возрасте, Алёша был постоянным пациентом стоматолога и находился в полном отчаянии от того, что эта регулярная пытка на зубах может вообще никогда не закончиться и останется с ним на всю его оставшуюся жизнь…

Но случилось чудо — примерно в шестилетнем возрасте вдруг все проблемы с зубами как-то резко закончились. В дальнейшем, в школе, при периодическом плановом осмотре у стоматолога, уже больше ничего никогда не сверлили, а только иногда ставили пломбы, которые вскоре вылетали. Пломбы снова ставили, а они снова вылетали, зато это было уже совершенно безболезненно. Алёша в конце концов, учась уже в школе, просто забыл, что у него вообще есть зубы.

Кормили Алёшу с раннего детства как на убой, что мама, что бабушки. Вес в скором времени намного перевалил за норму. Ожиревшего мальчика стали водить к эндокринологу и у него обнаружили проблемы с сердцем, то ли от избыточного веса, то ли они были наследственными, так он и не понял. Сам же Алёша не испытывал никаких неудобств по поводу обнаруженных проблем с сердцем, по сравнению с очевидным ожирением, здорово мешающим ему и в пацанской жизни и в общественной-социалистической. Алёша совершенно не подходил социалистическому обществу, тем более будущему — коммунистическому, он с детства не любил работать, не любил прилагать вообще хоть какие-нибудь усилия и делать много лишних и ненужных, как ему казалось, телодвижений. С раннего детства он любил: рисовать — мог рисовать обычным карандашом часами; сочинять всякие истории и их рассказывать сверстникам или бабушкам; играть в разные настольные игры, особенно в карты и шахматы; любил стрелять в тире из пневмонического ружья — «духовушки»; ловить рыбу он мог часами напролёт. Также Алёша любил смотреть кинофильмы и мультфильмы в кино, в меньшей степени по черно-белому телевизору. Все эти занятия предполагали минимум телодвижений. От малоподвижного образа жизни ожирение только прогрессировало. Из-за своего избыточного веса и далеко неспортивного внешнего вида, Алёша сильно комплексовал в компаниях сверстников, когда те соревновались в каких-нибудь физических упражнениях, недоступных толстым: на турнике, на канате, на кольцах, на брусьях и тому подобном. Он любил футбол, но в игре из-за его нерасторопности, тяжёлого и неловкого бега, Алёшу ставили в лучшем случае в защиту, а чаще всего на ворота.

Несмотря на лишний вес, всё же реакция у толстого Алёши была уникальная. Если он бил кого-нибудь, тот не только не успевал отбить удар и отклониться в сторону, но даже глазом моргнуть не успевал. К сожалению этот талант в мальчишеской драке приносил ему мало пользы, поскольку сам удар у Алёши ещё не был поставлен как положено. Показать и поставить было некому, а спрашивать боксёров было неудобно. Могли подумать, что он до сих пор не умеет драться. Что касалось борьбы, Алёша считал, что он познал от старшего брата Лёни всё, что ему было необходимо знать. Все приёмы брат демонстрировал прямо на нём и уже в полную силу. Если же ученик — младший брат, что-нибудь не успевал запомнить, то Лёня, не без удовольствия, повторял приём ещё и ещё раз до полного закрепления пройденного материала в сознании младшего брата. Лёне же различные приёмы и удары демонстрировал его отец — старший офицер внутренней службы. Любовь к боевым искусствам с самого раннего детства объединяла двоюродных братьев и встретившись, они как и раньше первым делом сразу отходили в сторону и искали место для спарринга. На брате Лёня отрабатывал и доводил до совершенства выведанные у отца приёмы рукопашного боя, те болевые приёмы, которые не преподавались ни в одной секции. Алёша со своей стороны никогда не жаловался, а наоборот терпел боль до последнего и всегда прилагал максимум усилий стараясь всё-таки победить своего старшего брата. Он серьёзно изучал все показанные Лёней приёмы и таким образом постепенно развивал свою собственную технику боя, создавая свой особый смешанный стиль: борьба всех видов, плюс уличная драка, плюс бокс — всё в одну кучу.

Но вот с боксом полной ясности у Алёши ещё так и не было. В секцию же бокса или борьбы был вход только четверочникам, отличникам, упакованным — деткам богатых родителей и «блатным» — чьим-нибудь родственникам из власти предержащих. Как раз тем, кого этот бокс и борьба не очень-то и интересовали.

Алёша везде: и в жизни, и в кино старался запоминать разные удары и приёмы. Что-то подглядел в фильме, что-то в уличных драках, что-то у ребят, занимающихся боксом или борьбой, так и создавался его личный стиль, система самообороны и нападения — уличный бой практически совсем без правил, сокращенно он называл его «убой». Настоящим прикладным боевым искусством, на которое не жалко было тратить время, Алёша считал только драку на улице совершенно незнакомых парней без судей и вообще без тех, кто бы мог вовремя разнять дерущихся в случае чего. Он был уверен, что достоин уважения только такой бой: бой до конца, может быть даже до смерти, только он имеет практическое значение, только к нему стоит готовиться. А там уже жизнь покажет, будет настоящий бой или нет, но готовым к нему надо быть всегда. После регулярных практических занятий со старшим братом, он слыл среди сверстников хорошим борцом и неплохим боксёром. Единственно, что ему никак не давалось, это ударить другого человека в лицо, как бы зол он на него не был. При чём сколько он не смотрел бокс по телевизору, на практике у него не поднималась рука чтобы ударить кого-нибудь прямо в лицо. Это был тот барьер, который мешал его продвижению по мальчишеской дворовой и школьной иерархической лестнице. Также мешала природная жалость, сострадание и доброта ко всему живому, с ранних лет привитая ему мамой и бабушками. В душе настоящего уличного пацана не должно быть места этим совершенно бесполезным для него, как он считал, «бабским» качествам. Настоящий пацан должен быть обязательно смелым, злым, жестоким и непримиримым к врагам. В школе и на улице в фаворе был тот, кто мог не задумываясь ударить своего оппонента прямо в лицо и не важно за что, пусть даже не за что, так для профилактики. Это было эффектно и ценилось среди ребят больше, чем знание какого-нибудь приёма борьбы или даже наличие спортивного разряда, например, по боксу.

Средняя школа, в которой учился Алёша, номер 656, именуемая в народе как «ШПШ», что переводилось как — школа подрастающей шпаны, пользовалась самой дурной репутацией среди прочих школ Тимирязевского района столицы. В школе царили «законы джунглей» и правила свободной любви среди учеников начиная с самого юного возраста. Девчонки освобождали себя от общепринятых моральных канонов, начиная где-то с тринадцатилетнего возраста. Они гуляли с пацанами намного старше себя и не просто гуляли. Начав раннюю половую жизнь, семиклассницы чувствовали себя уже взрослыми и крутыми тётями, их уважали и боялись не только сверстники и более старшие школьники, но даже и взрослые. Про них говорили: «А ты знаешь с кем она ходит?! О-о-о!» Бывали случаи когда в седьмом классе девчонки уже рожали и выходили замуж.

Многие ученики школы, ещё не доучившись до первого выпуска — окончание восьмого класса, уходили в спецшколу, на зону-«малолетку» и дальше уже на взрослую, за тяжкие и довольно дикие и жуткие для того времени насильственные преступления в отношение, зачастую, такого же мальчика, только на пару-тройку лет младше себя. В школе и вокруг неё издевательство старших над младшими или слабыми было привычным явлением и в крайнем своём пике могло доходить и до этого. Просто сделать из слабого прислугу — «шестёрку», это вообще было в порядке вещей. Самые крутые школьные пацаны — «основные», как они себя называли, были абсолютно раскомплексованные и раскрепощённые ребята, зачастую из пьющих семей и уже с ранними психическими отклонениями. Начиная, приблизительно, с третьего класса, такие ребята уже курили и не отказывались, когда старшеклассники, чтобы поприкалываться над детишками, наливали им под сигарету ещё и стакан портвейна. Такие — «основные» парни учились или кое-как или вообще никак, посещая школу в основном для того, чтобы собрать дань и отобрать карманные деньги у младших школьников. Когда «основные» подрастали и становились, что называется, уже здоровыми лбами, они уже стояли на учёте в детской комнате милиции за стабильный «неуд» (неудовлетворительную оценку) по поведению в школе, разбитое стекло, мелкое хищение или какую-нибудь драку. Будучи двоечниками, они оставались на второй и третий год в одном и том же классе, и держали в страхе всех учащихся и даже большинство учителей женского пола. Переростки-второгодники избивали, унижали и обирали не только своих одноклассников, но и старшеклассников, которые были их ровесниками или моложе их по возрасту. Любая встреча с «основными», в школе или вне школы, начиналась с обязательного окрика: «Стоять!» Дальше следовал удар несчастному, попавшемуся «основному» на пути, прямо в лицо. Парню предъявляли, что он не сразу остановился или не так поглядел на «основного» — «борзо». Независимо от силы, удар в лицо был крайне эффектен и производил нужное впечатление на жертву, а заодно и на присутствующих. Обычно такой «наезд» происходил в школе на перемене, обязательно на глазах у других учащихся, но мог происходить и в любом другом месте при встрече, например, на улице. Но всё же главной целью было устрашение всех остальных, поэтому «основные» предпочитали места с большим количеством зрителей. Слишком очевидного повода было не нужно. Достаточно было спросить у встреченной потенциальной жертвы закурить или какую-нибудь мелочь типа десяти — двадцати копеек. Больше двадцати копеек никто никогда не спрашивал. Дело в том, что среди шпаны ходила байка, что за двадцать копеек никогда не посадят, а вот если спрашивать больше, тогда могут. Били и обирали «основные» всех подряд, кто не имел хорошей «крыши» в виде старшего брата, соседа или знакомого в старших классах. Били, чтобы указать жертве на её место под солнцем и в целях воспитания в ней постоянного страха перед «основными». Жертве, в очень жестком силовом виде, объясняли, как она должна себя вести перед крутыми — «основными» пацанами, что стоять перед ними следует смирно, руки держать по швам и молчать, чтобы не происходило. Всё, что позволялось жертве, это жалобно негромко просить о пощаде. Любое другое поведение жертвы «основной» расценивал как «борзость», то есть высшую степень наглости и неуважения к старшим товарищам. Такое поведение немедленно наказывалось уже более сильными ударами и уже не только руками. Продолжительность экзекуции зависела от настроения «основного» пацана или пацанов, его сопровождающих, так как по одному они почти никогда не ходили. Избиение, как ответ на «борзость», могло продолжаться до крови или до падения жертвы. Младшие классы, присутствующие в школе, на школьном дворе или рядом со школой на переменах или после уроков, подобными сценами подготавливались к будущей настоящей школьной жизни. Малыши наглядно день за днём знакомились с жёсткими традициями школы подрастающей шпаны. Младшие школьники быстро начинали понимать, чтобы над ними не издевались, не избивали и не унижали на глазах у одноклассников, надо смириться, закусить губу и регулярно выплачивать дань старшим из той мелочи, которая ежедневно выдавалась родителями на завтраки и карманные расходы. Алёша по натуре не был жадным, но тут дело касалось принципов: ни копейки врагу. Он прятал имеющуюся мелочь как можно дальше, например в носок или обувь. Пусть бьют, думал Алёша, всё равно ничего не получат. И били, чувствуя, что мелкий пацан водит их за нос, но, тем не менее, чаще всего уходили ни с чем.

По школьным традициям младшие должны были всячески угождать старшим — таков был закон школьных «джунглей». Чтобы прекратить поборы старших с младших родители некоторых классов на родительских собраниях как-то пробовали сдавать деньги на обеды и завтраки напрямую администрации школы через родительский комитет. Тогда, некоторые нерасторопные, слабые и забитые ученики оставались вообще голодными, так как прямо перед ними их столы опустошались хулиганами и двоечниками, почти у них же на глазах. Школьники же, не проплачивающие дань старшим «товарищам», приходили из школы почти каждый день с фингалами, разбитыми носами и в слезах.

Регулярная физическая и психологическая обработка, и сбор дани старшими у младших, происходили скрытно только от взрослых: родителей, учителей и в особенности от физруков. Оба физрука были бывшими спортсменами и были не прочь потренировать удар и лишний раз врезать кому-нибудь из распоясавшихся старшеклассников. Один был бывший тяжелоатлет и представлял собой, особенно в глазах детей просто ходячую гору из мяса и жира. Ученики между собой его звали по имени — Михаил, но произносили его имя с каким-то смиренным и трепетным уважением. «Основные», хоть раз испытав на себе его тяжёлую руку, держались от него подальше. Второго физрука ученики звали между собой также по имени — Валентин, он был бывший лыжник и совсем ни Геракл на вид, по сравнению с Михаилом, но зато больше него любил почесать руки и отработать пару — тройку боксёрских ударов, тем более что груш и тренировочных мешков в виде довольно крепких уже старшеклассников вокруг было предостаточно. Таким образом, но только в пределах территории школы, на школьных дискотеках, в общем в пределах своей видимости, физруки хоть немного, но сдерживали разгул хулиганства, мелких грабежей и насилия, хотя и в довольно узких — школьных границах.

Вокруг школы уже была неподвластная физрукам территория. За стенами школы малолетние правонарушители контролировались только инспекторами детских комнат милиции, которых было крайне не достаточно, к тому же, все они были женщинами и в глубине души тоже опасались распоясавшихся молодых парней, собирающихся в группы. Работа детской комнаты милиции порой заключалась лишь в постановке на учёт, так называемых «трудных» подростков, имеющих стабильный «неуд» по поведению, замеченных в хулиганских выходках или иных правонарушениях. Чаще всего этим и ограничивалась работа инспекторов с подопечными подростками. Детвора, попавшая на учёт в детскую комнату милиции, так там и стояла до получения уже реального срока или призыва в Советскую армию.

Систематические избиения старшими школьниками младших, унижение их человеческого достоинства и издевательство ничем вообще не наказывались и чаще всего даже нигде не всплывали. Такие дикие школьные традиции, чаще всего, вообще не привлекали внимание общественности, если конечно никто из пострадавших не жаловался. Пожаловаться взрослым — считалось самым позорным в школьной среде, особенно в кругу парней. Жалобщиков, ещё с младших классов, называли: «ябедами-говядинами», «стукачами», доносчиками и «карали»: всеобщим бойкотом, вечным презрением среди пацанов и «темной», когда ябедника неожиданно накрывали какой-нибудь широкой материей с головой и били всем коллективом со всех сторон.

Алёшу, как и большую часть детворы, в то время влекло всё запретное и противозаконное, он завидовал всем старшим и «основным» ребятам, их свободной жизни, тому, что их уважают сверстники и даже старшие ребята, уже давно закончившие школу. Даже взрослые старались с ними не связываться и обходили их стороной. Для того чтобы стать таким — «основным», надо было отбросить все предрассудки, моральные принципы, страхи и сомнения, наплевать на всё своё будущее с высокой колокольни, окончательно «оборзеть», что означало крайне обнаглеть и начать дубасить младшие классы и даже своих ровесников, что называется по-настоящему и совсем неважно за что. На вопрос пострадавшего: «За что?», следовал ответ «оборзевшего»: «Было бы за что, вообще убил бы!» А вот как раз главное, с чего нужно было начинать — бить в лицо по любому поводу, у Алёши никак и не получалось. Но совсем он всё-таки не отказался от навязчивой идеи подняться когда-нибудь до уровня «основного», ведь об этом мечтали все пацаны в школе, за исключением наверное только редчайшего вида учащихся — ботаников-отличников, которых в школе можно было пересчитать по пальцам на одной руке. Они как правило откупались за своё спокойствие.

Несмотря на всю свою природную лень и нелюбовь к лишним телодвижениям, Алёшу всё-таки привлекали такие активные занятия, как: футбол, волейбол и настольный теннис. Хоккей в меньшей степени, так как в хоккей лучше играл тот, кто умел кататься на коньках. А коньки освоить ему так никак и не удавалось, наверное всё из-за того же избыточного веса и в конце концов он вовсе забросил это занятие. И вообще, к чему долго учиться, прилагать много усилий и терпения, рассуждал Алёша, когда хочется сразу всего и прямо сейчас, не когда-то — через год, два или даже пять, а сейчас, ну в крайнем случае завтра. На вложение времени, терпения и сил он был не согласен и следовательно продолжал расти толстым, неспортивным и ленивым, словно экономя свои силы для чего-то очень важного в будущем. Интуитивно он ощущал, что там — впереди, в жизни, его ждёт головокружительный успех, надо только его дождаться.

С пятого класса в Алёшин класс добавили двоих пареньков: Сашу Громова и Никиту Чернова. Их сразу окрестили: одного — «Гром», по фамилии, другого — «Никита», по имени. Никита Чернов первым делом, по какому-то великому блату, поступил в секцию дзюдо, куда никто из пацанов алёшиного класса так и не смог записаться из-за наличия большого количества троек в дневниках. Никита был лёгким на подъём, спортивным, а по внутренним характеристикам: пронырливым, вертким и хватким. На него сразу обратили внимания даже взрослые из-за присутствия в нём какой-то совсем не детской ушлости. Алёшина мама называла его «хитряй-митряй». Это был коренастый светло-русый кучерявый невысокого роста деревенский паренёк. Он быстро закрепился в новом коллективе за счёт физических данных и умения драться, но у него отсутствовали лидерские качества и умение сплотить вокруг себя коллектив. Обычно он гулял и дружил с кем-то одним, каким-нибудь авторитетным пацаном, его как-то на большее не хватало. Никита старался выбирать себе друзей не просто так, а обязательно с какой-нибудь выгодой для себя. Первым делом, Никита конечно же объединился с Громом, так как они вроде как изначально оказались товарищами по несчастью, попавшими в новый коллектив, в котором все уже друг друга знали четыре года. Никита с Громом просто не могли не объединиться на этой почве, несмотря на явную разность интеллекта, воспитания и интересов.

Что касается Саши Громова, это был стройный, спортивный, атлетически сложенный, восточного типа, брюнет. Поначалу, Гром был несколько застенчив в новом коллективе, в связи с чем, подвергался издевательствам и насмешками по поводу своих слегка раскосых глаз. Дети бывают порой довольно жестоки. Бывало, что мальчишеское сообщество доводило его такими насмешками до слёз. Алёше, в то время лидирующему среди сверстников, даже приходилось неоднократно утешать Сашу Громова, когда его уж совсем донимали ребята. Так уж был с раннего детства воспитан Алёша, он и рос простым, честным, справедливым и порядочным человечком, защитником всех униженных и оскорблённых. Он всегда брал под свою защиту во дворе маленьких и слабых, заступался за них перед старшими и вся мелюзга его любила. Взрослые ему частенько доверяли младших, чтобы он за ними приглядывал. С самого первого класса у одноклассников было к Алёши достаточно уважительное отношение. После же прихода новеньких: двоих спортивных ребят из других школ, Алёша медленно, но верно стал терять свой авторитет в родном классе. Происходило это в основном из-за того, что во всех спортивных играх и соревнованиях, неуклюжий толстяк уступал, спортивным, ловким, легким и шустрым пацанам: Грому и Никите. Во дворе, взрослея и продолжая вести борьбу со злом за добро, как учили, Алёша стал натыкаться на ребят постарше или державшихся сплочёнными группами, которые не несли в мир ни добро, ни справедливость, а утверждались в жизни физической силой и жестокостью, психологически подавляя тех, кто слабее их. Главным девизом таких парней был: «кто сильнее, тот и прав» или, например, «семеро одного не боятся». Имея за своими плечами в основном слабых и малых, Алексей стал проигрывать неприятелю по силе. Он был подвинут с пьедестала не только в своём классе, но и в своём дворе, особенно после того, как спортивные ребята взяли верх и подчинили себе большинство пацанов. Алёша совершенно неожиданно оказался в одиночестве, в основном, из-за своего наплевательского отношения к спорту и внешнему виду. И тогда, деваться было некуда и он твердо решил худеть, до нормального стандартного веса, соответствующему его росту и обязательно заняться каким-нибудь спортом. И Гром и Никита в отличие от Алексея, не только мастерски катались на коньках, но и довольно сносно играли в хоккей, футбол и плавали. Он никак не мог за ними угнаться и ребята вокруг это видели и всё больше и больше склонялись к Грому и Никите как к «основным» в классе пацанам, да и в дворовой компании новенькие тоже здорово поднялись.

…Вот какой случай произошёл на воде в Москве, почти повторяя тот, который имел место с Алёшей на Клязьминском водохранилище в Хлебниково, когда десятилетний Алеша ещё только учился плавать и чуть, чуть не утонул. Новый случай правда был посерьёзнее того, хотя Алёша и был уже в более старшем возрасте, чем тогда в Хлебниково, когда он мог утонуть почти прямо около берега рядом с шумным пляжем. В этот же раз по какой-то причине его не отправили на лето в деревню и он остался в городе. Городская дворовая ребятня, которой некуда было ехать из душной и раскалённой от жары Москвы, кое-как в эти жаркие месяцы спасалась поездками на ближайшие городские водоёмы. Варианты были следующие: первый — это Останкинский пруд, до которого добирались минут пятнадцать на автобусе и еще потом в течении получаса на электричке, второй — это большой пруд, называемый среди пацанов «Плотина» рядом с кинотеатром «Байкал». До него добираться было проще — прямо на автобусе без пересадок не более двадцати минут. Потом «Плотина» была более привлекательной из-за своих проливов, трамплинов, водных горок и прочих пляжных прибамбасах. Но там всех пацанов, особенно ещё плохо плавающих, могло ждать серьёзное испытание и вот какое…

Время от времени кто-нибудь из ребячьей компании, тот, кто был более спортивным и от природы и генетически изначально одарённым кое-какой мускулатурой, выдвигал довольно дерзкое предложение переплыть на другой берег наперегонки, при этом рассказывалось, что там есть какие-то ещё неиспытанные трамплины и горки. От общего соревнования можно было конечно отказаться, но как же тогда авторитет среди сверстников, он опускался на самую низшую ступеньку в дворовой иерархии. В общем отказаться Алёша никак не мог, это означало окончательно потерять свой авторитет среди пацанов, как среди ровесников, так и среди младших, всегда присутствующих в такой компании. Кроме того, Алёша месяца два сидел на жесткой диете, пытаясь похудеть и добился некоторых результатов в похудении — сбросил около десяти килограммов, что он не без удовольствия теперь демонстрировал на пляже. Толстые парни совсем не котировались в мальчишеском коллективе того времени. В фаворе были мальчишки скорее худые чем толстые, а ещё больше оценивались спортивные фигуры, атлетического телосложения с рельефной мускулатурой и высокими спортивными показателями на занятиях по физкультуре. Естественно, что с более лёгким весом, Алёша уже стал и подтягиваться и отжиматься на много раз больше. Он начал лазить по канату, чего раньше делать не мог вообще из-за лишнего веса. Авторитет среди пацанов у него снова начал расти. Он и сам был горд своими новыми достижениями в физкультуре. Но было одно «но» в этой почти полной алёшиной победе над жиром — при таком резком жестком похудении терялся не только жир и объёмы, но уходила и мышечная масса, и физическая сила. А тут, как раз, находясь на излюбленном месте бескудниковских пацанов в особенно жаркие московские дни — у кинотеатра «Байкал», кто-то из спортивных ребят предложил переплыть «Плотину» и все как-то сразу, не раздумывая долго, согласились. Отказаться одному означало для Алёши снова уронить свой авторитет, только что начавший с таким трудом подъём вверх. Причём сейчас можно было опуститься даже ниже чем Алёша был тогда, когда его все считали жирдяем, сосиской и сарделькой, правда за глаза, но считали, он точно знал. Другими словами надо было плыть, презрев все страхи, во что бы то не стало и точка, твёрдо решил Алёша. Вариантов просто больше не оставалось и он самоотверженно направился к воде вместе со всеми ребятами.

Само соревнование предполагало заплыв на тот берег широченного пруда в самом широком его месте. Затем какое-то времяпровождение там — на другом берегу, а заодно и отдых, и после этого обязательное, тем же путём, совместное возвращение назад. Таким образом переплыть протоку шириной около триста метров нужно было два раза, туда и обратно. Все ребята поплыли, поплыл и Алёша. Почти дружно и одновременно все ребята переплыли водоём в одну сторону. Немного отдышавшись, ребята разошлись по берегу, перепробовали все имеющиеся там трамплины и горки. Посоревновались в прыжках с трамплинов, побродили ещё в поисках какого-нибудь нового интересного занятия, но так ничего и не найдя, вскоре поплыли обратно. Алёша поспешил в воду за всеми, но немного отстал, потому что уже просто устал. Пока Алёша плыл ещё в одну сторону, он ощутил, что силы куда-то уходили и очень быстро покидали его. У него начало сбиваться дыхание. Сказалось двухмесячное недоедание и как следствие этого — упадок сил. В тот момент, когда Алёша вошёл в воду, чтобы плыть обратно, тут ещё и открыли шлюзы на плотине. Началось, сначала еле заметное, но всё усиливающееся и усиливающееся течение. Пока парень решался и собирался с мыслями, течение усилилось и в результате он существенно отстал от основной группы пацанов. Алёшу начало сносить, всё ускоряющемся течением, влево от намеченного маршрута. Вместо кротчайшего расстояния, он поплыл по полуокружности, уносимый течением всё левее и левее в сторону от прямой, по которой плыли все ребята. Алёша прибавил ходу настолько, насколько он только мог и перешёл на более ускоренный стиль плавания — на кроль, как он его себе представлял. Силы были на исходе, но отступать было поздно и некуда. Расстояние назад и вперёд сравнялось. Не было смысла возвращаться обратно — на чужой берег, при таком же сильном течении, а потом всё равно бы пришлось плыть уже на свой берег. «Нет, только вперёд!» — тогда твёрдо решил Алёша. Мальчик упорно изо всех сил устремился к берегу, пытаясь как-то выпрямить свой маршрут и тем самым сократить его протяжённость, но получалось не очень. Его посетило то жуткое ощущение полного одиночества и близкой гибели, какое он испытал тогда, ещё десятилетним мальчиком, когда тонул на пляже Клязьминского водохранилища. Разница была только в том, что в нынешней ситуации и берег, и люди были очень далеко, да и вокруг больше чем на сто метров не было ни единой живой души и никаких спасательных средств.

«Вот как люди умирают, я уже это проходил и точно знаю как это! Раз и просто перестал бороться, опустил руки и пошёл ко дну, и всё — конец всему, всем мечтам, всем играм, всем интересам, всему, всему, всему… Дальше пустая мутная холодная глубина и больше ничего! И чем дальше, тем холоднее. Какой ужас!» — от этих мыслей откуда-то взялись дополнительные силы, а может быть открылось второе дыхание, о котором он где-то слышал. Алёша всем телом резко рванул поперек течения и отчаянно заколотил руками по воде со всей оставшейся силы. Со стороны, наверное, это выглядело довольно смешно, но самому парню, в самом центре бурного потока, было совсем не до смеха, он боролся за жизнь. Алёша больше не смотрел на берег к которому плыл и совсем не обращал внимание на течение, но интуитивно чувствовал что плывет по кротчайшему расстоянию прямо к берегу. Лишь бы хватило сил, лишь бы силы его не оставили, это было для него самым важным в тот момент. Его движения становились всё медленнее и медленнее. Ему казалось, что вот-вот и руки и ноги совсем откажут…

«Ещё немного, ещё чуть-чуть! …Врешь, не возьмешь!» — вспомнил Алёша песню и знаменитый фильм про Чапаева, и почти уже теряя сознание, представил, что он и есть Василий Иванович, а не Алексей Иванович. Он плывёт раненый, а по нему ещё и стреляют из пулемёта беляки… Алёша остановился только тогда, когда уже коленками упёрся в песчаное дно. Изнемождённый мальчик буквально выполз по пояс из воды и тут силы оставили его… Он долго, долго лежал, тяжело дыша, как рыба выброшенная на берег, или человек-амфибия Ихтиандр из любимого фильма. Алёша стал делать глубокие вдохи, постепенно восстанавливая дыхание и оставаясь наполовину на суше, а наполовину в воде. Мышцы рук надулись, как у какого-нибудь силача или культуриста и казалось, что вот-вот лопнут. Сколько он пролежал на берегу в таком положении он не помнил. Вокруг него с визгом бегали, прыгали и играли малыши. Видимо где-то совсем недалеко был так называемый «лягушатник» — огороженная купель для самых маленьких. Вокруг него было полно и взрослых и никому не было дела, что несколько минут назад, этот лежащий на песке тринадцатилетний мальчик, на самой середине пруда прощался навсегда со своей короткой пацанской жизнью. Как оказалось, его здорово снесло течением в сторону и он преодолел по воде ещё дополнительно метров сто, не меньше. Отлежавшись на берегу какое-то время, немного придя в себя и шатаясь из стороны в сторону, Алёша побрёл по берегу и вскоре добрался до своей пацанской компании. Ребятам он объяснил своё отсутствие так, что решил проплыть немного вдоль берега, так как там никогда не был и хотел посмотреть, что там, а потом искал на берегу знакомых…

4.ПИОНЕРИЯ

Несмотря на патологическую природную лень, всё же у Алёши появлялись иногда прямо взрывы силы воли и тут открывался какой-то невероятный ранее дремавший энергетический потенциал, особенно он проявлялся в опасных жизненных ситуациях, в которых ему уже ни раз пришлось побывать за свою, такую ещё короткую, мальчишескую жизнь. Он себя с раннего детства всё же морально готовил к подобным ситуациям и конечно же к борьбе, к драке, к бою. После двух случаев, когда он мог очень даже реально проститься с жизнью, он всё же пришёл к мнению, что без физической подготовки в жизни не обойтись и сила никогда не будет лишней. Алёша решил теперь быть ближе к спорту и физкультуре. Под впечатлением какого-нибудь остросюжетного фильма, его и раньше безудержно тянуло заняться каким-нибудь видом спорта. Но тем, который действительно бы его интересовал и которым бы он занимался с удовольствием, таким как: бокс, борьба, футбол или настольный теннис. Алёша любил драки и всерьёз интересовался боевыми искусствами. С вниманием смотрел по телевизору соревнования по боксу. Когда он подружился с Никитой, они перепечатывали на отцовской печатной машинке запрещённую литературу по каратэ, боевому самбо и даже рекомендации какого-то майора морской пехоты США. Всю литературу, тоже отпечатанную на пишущей машинке, Никита брал на время у кого-то из секции дзюдо, в которой он занимался. Алёша тоже неоднократно пытался устроиться в какую-нибудь секцию. Но во всех этих абсолютно бесплатных в то время секциях, которые были почти в каждой школе и на каждом стадионе, не говоря уже о дворцах и домах пионеров, везде требовали дневник с четвёрками по основным предметам как минимум по русскому, литературе, математике, истории и конечно же «удовлетворительно» по поведению. А там где не требовали, там он уже не подходил по возрасту. Были ловкие ребята, которые пытались проникнуть в секцию по чужому дневнику, однако обман очень быстро раскрывался и обманщик с позором изгонялся из секции.

Один раз вместе с одноклассниками, Алёше удалось-таки устроиться в соседнюю школу в секцию баскетбола, только потому, что она недавно открылась, в ней был недобор и брали даже с тройками по основным предметам. В виде исключения учащихся другой школы приняли в секцию с жёстким условием исправить тройки по основным предметам на четверки в следующей же четверти. Баскетбол Алёша не любил вообще и не понимал, зато занятие в секции было в то время престижным показателем спортивности среди пацанов. Ребята всем рассказывали, что они занимаются в спортивной секции и это сразу поднимало их авторитет среди пацанов и в школе и во дворе.

Ребята из «школы подрастающей шпаны» (ШПШ), устроившиеся в баскетбольной секции в другой школе, вскоре стали устанавливать там свои жесткие порядки, на что получили адекватный ответ, так как в той более менее приличной школе не ожидали таких крутых разборок среди школьников. Все выяснения отношений: кто «основной», а кто «борзой» происходили с участием именно учеников 656-ой школы и непременно с драками. После того как один ученик, занимающийся в секции был избит «подрастающей шпаной» коллективно почти до полусмерти, руководителем баскетбольной секции было принято справедливое решение исключить из секции всех учащихся ШПШ и больше из скандальной и криминальной школы никого никогда не принимать…

…Алёша всегда был в гуще всех происшествий и драк, и если сам не участвовал, то по крайней мере находился где-то поблизости. За своё антиобщественное поведение и участие почти во всех нарушениях порядка в школе, несовместимых с высоким званием пионера — всем ребятам примера, Алёше на классном собрании было отказано в приёме в пионеры. Отказано было решением большинства одноклассников. Особенно были против и больше всех выступали самые активные и самые некрасивые в классе девчонки. Некрасивых девчонок Алёша вообще не считал за людей, какой от них толк, не понимал он, при этом «в упор их не видел» в своей жизни. Может быть их это и задело за самолюбие и все некрасивые девчонки или считающие себя таковыми разом решили наконец отомстить ему таким способом — «прокатить» с приёмом в пионеры, именно в то время когда большинство в классе уже носили пионерские галстуки. Не замечать некрасивых девчонок с его стороны было недальновидно, ведь у них всегда было всё выучено и всегда можно было списать. Остальные пацаны это понимали и с такими девчонками никогда не ссорились. Алеша же не любил врать и притворяться с детства, ему нравилось говорить правду, какая бы она не была, он гордился этим своим качеством и что называется ловил «кайф» от этого. Тут же, в данной ситуации, когда большинство коллектива против него, вначале он вроде бы как опешил от такого неожиданного нападения, непонятно вообще за что, а потом решил про себя, что это наоборот круто и он может теперь не носить красный галстук, который старшеклассники всё равно после линейки или ещё каких-нибудь построений, снимали с шеи и прятали в карман брюк. Носить красный галстук в ШПШ в старших классах считалось немодно, несолидно и даже как-то унизительно для уважающего себя пацана. «Основные» же пацаны вообще никогда в своей жизни не носили никаких значков и галстуков, это было для них «западло» — в высшей степени позорно. Алёша решил, что не будет носить красный галстук и таким образом будет походить на «основного» или на старшеклассника, тем более, что ростом он уже был не ниже среднего ученика седьмого класса, учась только в пятом. Октябрятский же значок он уже давно не носил…

…Но поносить красный пионерский галстук Алёше всё-таки пришлось. Каждый год мама где-то по работе доставала бесплатную путёвку в пионерлагерь всё время в один и тот же «Орлёнок». Находился он где-то в лесу, недалеко от железнодорожной станции Опалиха Рижского направления. Вот там все должны были ходить в галстуках почти всегда. Деваться было некуда и он как и все надел красный галстук, который ему выдал вожатый. Одни только бесконечные построения чего стоили свободолюбивому Алёше. С самого начала это был для него самый настоящий пионерский ад. Он сразу вспомнил все, пройденные им дошкольные заведения и при первом же посещении его мамой закатил такое нытьё, что в результате Светлана Николаевна согласилась забрать его через две недели, но с условием, что пристроит его в городе уже в городской пионерлагерь. Пришлось согласиться, всё же не полная изоляция от свободы, а частичная, что-то вроде школы, только без занятий.

На следующее лето Светлане Николаевне всё-таки удалось запихнуть Алёшу в этот же пионерлагерь и даже на две смены, мотивируя его тем, что он поедет туда с братом Лёней. Двоюродный брат Алёши Лёня отличался сильно заносчивым характером. Он всегда очень гордился своим отцом — уже полковником внутренней службы. Но становясь старше, Лёня становился ещё более заносчивым, ещё больше притеснял и унижал своего младшего брата как морально, так и физически, будучи старше его и сильнее. Лёня даже стеснялся его перед своими товарищами и старался им его вообще не показывать, особенно когда Алёша был толстым и неуклюжим. Сам Лёня тогда дразнил его «толстым тараканом». Но, конечно же, брат готов был всегда постоять за брата хотя и двоюродного, хотя и толстого. Оказавшись во второй раз в пионерлагере, в этом кошмаре — по его мнению, Алёша мог надеяться только на одного человека — на Лёню, который как раз по стечению обстоятельств также находился в этом пионерлагере только в самом старшем отряде и по возрасту уже в последний раз. Те, кто имел старших братьев или знакомых в старших отрядах находились в большом авторитете среди пионеров. Поэтому Алёше удалось влиться в новый коллектив почти безболезненно, несмотря на то, что он очень тяжело сходился с новыми людьми и очень долго привыкал к новой обстановке. В пионерлагере времени на вживание в новую среду было очень мало и необходимо было брать как говориться «быка за рога». В этом году он прямо «отметелил» причём почти одновременно семерых своих товарищей из пионерского отряда, которые решили «проверить его на вшивость», отняли его подушку и стали её перекидывать друг другу. Алёша, как известно, не любил делать лишних телодвижений. Он не стал бегать за своей подушкой, а начал валить одного обидчика за другим ударами прямо в лицо и в челюсть. Здесь его лишний вес был ему в помощь и пионеры падали один за другим. Седьмой устоял на ногах и молча протянул ему подушку. Алёша был в восторге, он наконец преодолел этот невыносимый барьер доброты и жалости к человеку, он бил противника в лицо и ему это нравилось. После этого Алёша посчитал себя уже настоящим полноценным «основным» пацаном. Хотя до такого состояния его нужно было ещё постараться довести. Обычно он приходил в бешенство, когда на него нападал ни кто-то один, а целая группа. Вот тогда Алёша мог совершить то, что и сам от себя не ожидал…

…На следующий год Алёша переходил уже в седьмой класс и посетил, по большой убедительной просьбе мамы, пионерлагерь «Орлёнок» ещё раз, уже последний в составе предпоследнего по старшинству отряда — номер два. Самый старший был первый отряд и дальше, по возрасту. С мамой он договорился, что это последний его лагерь и больше он туда никогда не поедет, уж очень ему там не нравилось.

На этот раз Алёша был в пионерлагере один и никого там не знал. Почти все ребята в отряде были с Марьиной Рощи. Они знали друг друга ещё по району и держались очень дружно и кучно. К ним примкнул один крепкий парень из Бибирево, все называли его Битюгом, он тоже был один и никого не знал, но по натуре был очень общительным в отличии от Алёши. Битюг держался как «основной» и сразу среди пацанов с Марьиной рощи приобрел достаточный авторитет. Пацанские прозвища в пионерлагере давал сам пацанский коллектив, как правило, производя из фамилии, если парень ничем особенным не отличился или не выделился. Алёша поначалу находился в очень каком-то потухшем и поникшем состоянии, так как с крайним недовольством, как всегда, привыкал к новой обстановке с ненавистными ему постоянными построениями и хождениями строем. Видимо ещё у него был постоянно сердитый и угрюмый вид, так как Алёша вскоре получил от коллектива прозвище «Угрюмый». В последствии оно как-то к нему и приклеилось, да так и закрепилось за ним до самого конца смены.

Как-то на очередном пионерском построении, когда всех ребят выгнали на плац, но ими долго никто не занимался и они болтались без дела, Битюг, видимо застоявшись на месте, сделал вид, что боксирует с тенью, постепенно приближаясь к Алёше. Тут произошёл следующий диалог между Алёшей и Битюгом.

— Ты, поосторожней, я тоже так умею, если чё… — спокойно предупредил Алексей.

— И так тоже умеешь? — Битюг ни чуть не смутившись, замахал руками и ногами по воздуху в крайней близости от Алёши.

— И так.

— А вот так? — Битюг поднял из кустов какую-то палку толщиной с большой палец руки, положил один конец на дорожный бордюр и одним ударом ребром ладони перерубил палку.

— Можешь и так?

— И так.

— А если потолще взять, сможешь? Вот такой толщины! — и Битюг соединил большой и указательный пальцы правой руки показывая диаметр палки, которую предстояло разбить Алёше. — Ну что, пацаны, — обратился он к стоявшим рядом Гарику и Вовану из Марьиной Рощи, — Угрюмый собирается показать всем нам настоящее каратэ, нужна только палка вот такая по толщине.

— Ну чё ж, после построя пойдём в лес гулять, да, Вован? — оживлённо отреагировал Гарик, который воспринял это соревнование между Битюгом и Угрюмым, как хоть какое-то развлечение в этом монотонном скучнейшем пионерском мире, с этими его занудными линейками, бесконечными построениями, длительными выступлениями и тупыми играми.

— Дело! — отреагировал Вован, представитель отрядной интеллигенции. — Да, и позовём Сашку-боксёра и Колю-борца, пусть тоже покажут себя? Наших всех, ну и кого встретим по дороге, у кого очко не жим-жим.

— Точно, Вован, я еще Витю-блатного кликну из первого отряда, пусть поприсутствует для порядка, он любит такие мероприятия, — добавил Гарик.

После построения, большой компанией, человек в десять, пионеры отправились к одной из дырок в деревянном заборе лагеря. На территории тоже было много палок, но компания решила удалиться подальше от посторонних глаз, чтобы уж точно никто не смог им помешать, ведь дело то серьёзное — соревнование всё-таки, да и Угрюмый должен был ответить за свои слова. Ежедневная нудная лагерная программа давно уже ни у кого из пионеров интереса не вызывала, а тут было реально что-то новое и необычное, не то что банальная драка.

Идя в лес, Алексей понял, что отступать некуда вообще и нужно ломать всё, что дадут и только так. Он начал лихорадочно вспоминать как это делают каратисты, технологию и психологию разбивания досок, как она была прописана в перепечатываемой им литературе по каратэ.

«Во-первых нужна резкость удара, ну это мы имеем. Во-вторых нужно вкладывать всю силу и дурь в один удар. В данном случае может помочь только концентрация всей силы в одной руке. Для концентрации необходимо какое-то время перед ударом. В-третьих прицельная точка должна находится за палкой (доской), а не на ней — это очень важно. В-четвёртых не стоит забывать про характерный крик „Ки-я!“, управляющий дыханием, здесь-то уж точно дыхалка не подведёт. Крик же ещё и придаст дополнительную силу удару и уверенность самому каратисту». В-пятых Алексея беспокоил возможный недостаток у него физической силы, по сравнению с разрядниками: боксёром Сашком и борцом Коляном и он решил вставить в процесс своё. К силе можно и нужно было приложить весь свой вес, с этим было сложнее, так как он перед лагерем снова сидел на диете и существенно похудел. Как добавить веса и сил, размышлял Алексей. Задумка была такая: навалиться всем своим оставшимся после голодания весом, для чего руку сжимать в кулаке полностью, бить ребром кулака, а не ребром ладони, и ещё с помощью разгибания и сгибания ног передавать удару вес всего тела, как-бы падающего сверху вниз.

Первым предметом для разбития была палка в три пальца толщиной, предложенная Битюгом. Алёша применил ещё одну небольшую хитрость ещё в процессе подготовки к соревнованию, он настоял, что будет бить последним. Тогда никто не понял к чему это он, поэтому никто и не возражал. Палку успешно разбили пополам и Сашок и Колян, и Алёша, как и следующую диаметром уже примерно в четыре пальца. Третью — уже настоящую дубину разбил Сашок, Колян ударил неудачно и только отбил себе руку, а Алёша разбил. От неудачного удара лицо Коляна исказилось, но он не заорал как ему видимо очень хотелось, а только замычал, схватился за ушибленную руку и отошёл в сторону, по пути сказав Гарику:

— Всё! Пацаны, я пас!

— Один игрок выбыл из соревнования, кто из присутствующих готов его заменить? — оглядев всех ребят по-судейски обратился к пацанам Гарик. — Как ты, Витёк?

— Не-е-е. Я лучше погляжу, а то рук-то у меня всего две и лишней нет ни одной… — проворчал высокий худощавый сутулый парень, стриженный почти под ноль, с вечно лукавым выражением лица и размашистой походкой. — Схожу-ка я лучше за материалом…

После перекура поднесли дубину побольше — это была часть ствола берёзы. Оглядев её со всех сторон и как-то нежно ощупав, затем почесав в затылке, Сашок-боксёр обречённо произнёс:

— Мне выступать скоро, на районных и первый разряд подтверждать. Я всё — на этой дубине сдаюсь. Может быть ничья, Угрюмый?

— Поставьте на пеньки и держите крепче! — громко, уже тоном победителя, провозгласил Алёша.

Ребята положили ствол на пеньки и по двое стали его придерживать с обеих сторон. Наступила театральная немая сцена. Алёша собрался, сконцентрировал всю силу в одном, высоко поднятом над головой, правом кулаке, взял прицел ниже дубины примерно сантиметров на пять и с максимального со всего размаха резко вдарил сверху вниз со всей дури, сопровождая удар движением всего тела сверху вниз, как бы падая и дичайшем криком, который эхом отозвался по лесу:

— Ки-я-я-я! — дубина развалилась пополам, а сам Алёша даже упал на одно колено, вложив весь вес своего тела в удар.

Держащие дубину с обоих концов парни, отскочили в стороны, еле удержавшись на ногах, каждая пара со свою часть дубины…

…Наступила тишина, только эхо ещё разносило по дальним уголкам подмосковного леса боевой клич японских самураев, повторяя его то здесь, то там:

— Я! Я! Я-а-а!

Наконец тишину прервал Гарик:

— Ну чё, пацаны почапали в отряд, а то там Паша наверное психует от отсутствия всего состава.

Пацаны не спеша потянулись через дыру в заборе, по дороге обсуждая увиденное. Кто-то говорил:

— Подумаешь, я бы тоже так смог! У меня второй разряд по вольной!

Ему возражали:

— Чё ж, ты, не вызвался, когда Угрюмый один остался? Только фуфло гнать можешь после драки! Иди сейчас к Гарику, к Вовану, к ребятам и вызовись, скажи: «И я могу, скажи, давайте, что рубить?! Всё разрублю!»

…Так громко обсуждая между собой последние события, ребята подошли к отрядному корпусу. Из корпуса им навстречу по деревянной входной лестнице спустился пионервожатый Паша — невысокий, круглолицый, коренастый весельчак, лет двадцати.

— Куда все пропали, не понял юмора?!

— Да вот, Паша, каратэ изучали — лес рубили, прямо голыми руками деревья рубили, прикол?! — поставил вожатого в курс дела Вован.

— Вот давай любую палку, сейчас разрубит — вот он, Угрюмый. Он оказался каратистом. Во как! — добавил Гарик.

— Да, испытай, испытай его, Паш! — пристали к вожатому остальные.

Паша послал одного щупленького парнишку в подсобку с другой стороны корпуса:

— Юр, принеси-ка метлу и грабли! — скомандовал Паша. — Я и сам горю желанием посмотреть на это чудо, всегда хотел в живую, как говориться посмотреть, а то только на видике у друзей и видел.

Через пять минут черенок грабель, а затем и метлы были разрублены голым кулаком Алёши. От постоянных ударов, кулак начал дубеть, но Алёша не чувствовал боли или не хотел её чувствовать. Действие проходило на деревянной лестнице крыльца входа в корпус отряда. Было очень удобно: кладешь древко прямо поперёк перил, сам поднимаешься на ступеньку выше, а ребята придерживают и… бах! В руках у ребят остаются две половинки этого древка. Когда следующие грабли потолще ему разбить не удалось, руку обожгла ужасная боль, но Алёша не показал вида. Он тогда понял секрет, необходимо было обязательно разрубить древко, иначе будет очень болезненная отдача или даже можно сломать руку. Со второго удара Алёша всё же добил грабли, потом ещё одни и к полному всеобщему восторгу деревянную лопату для снега. Садовые инструменты стали заканчиваться, но публика вошла в раж. Тут Витёк вынес из корпуса и подал Паше какую-то прямо-таки морскую палубную швабру с толстенным древком. Изготовители этого инструмента наверное думали, что эта швабра будет служить вечно.

— Давай теперь по чирику, Паша? Десять рублей найдешь? Кто разбивает, того и червонец! А то вдруг мне средства на лечение понадобятся… — раздухарился Алёша, несмотря на уже сильно опухшую в районе запястья правую руку.

— А у тебя, Лёша, имеется, что ставить? — поинтересовался вожатый.

— Наберем если чё?! — Алёша оглядел пацанов.

— Имеется, если чё! — заверил Вован, предварительно переглянувшись с Гариком.

— Найдём, — подтвердил Гарик.

Все присутствующие были в азарте и болели конечно же за Угрюмого — за Алёшу. Взглянув и повертев в руках швабру, вожатый отказался от соревнования. Слово было за Алёшей.

— Держите крепче! — обратился Алёша к ребятам, а то руки отобьёте. Применив театрально-цирковую паузу для окончательного разогрева публики, он не спеша подошёл и нагнулся над шваброй.

— Ки-я-я-я! — толстенное древко швабры разлетелось ровно пополам.

Не веря своим глазам, Паша вертел две половинки вечного инструмента, рассматривая место разлома:

— Поразительно! Ни одного сучка нет!

Красненькая бумажка перекачивала из кармана вожатого в карман лжепионера Алёши. Этой бумажке было суждено обеспечивать весь отряд сигаретами недели две. Алёша пожинал плоды своего успеха и подъема авторитета на заоблачную высоту, всё оставшееся в пионерлагере время. Дружить или просто даже присесть рядом с ним считалось очень почетно и престижно. Помериться же с ним силой больше никто из пацанов даже и не задумывался. Алексей самостоятельно находил для себя новые испытания в виде какого-нибудь древка или даже доски, и если не разбивал их сразу, то носил с собой по всему лагерю и в конце концов всё-таки добивал, не в качестве показухи, а порой даже без свидетелей, для себя лично.

Этим ярким на впечатление и в общем довольно успешным летом закончилось пионерское детство Алёши. Больше он уже никогда пионерский галстук на себя не надевал, да и не имел на него никаких прав, так как пионером так и не стал. Сначала было обидно, что не приняли, потом стал привыкать, а в пионерлагере понял, что галстук можно носить и так, не будучи официально принятым в пионеры. А дальше — просто уже вырос из пионерского возраста…

…С раннего детства Алёша играл в шахматы, к которым приучил его отец. Он выигрывал у своих сверстников, а последнее время и у отца, и ему это нравилось. Алёша по своей воле ещё с десяти лет записался в шахматную секцию и доигрался до участия в большом турнире во Дворце пионеров на Ленинских горах и вскоре получил второй юношеский разряд. Но это было, опять-таки малоподвижное занятие, а в то время Алёша искал что-то активное подвижное — в общем настоящий спорт. Тут, как-то раз, продолжая поиск подходящего занятия, он заглянул в соседний Дом пионеров Свердловского района, расположенный совсем рядом с Тимирязевским. Там тоже была шахматная секция, но она была совершенно непохожа на другие шахматные секции. Привлекло Алёшу в этой необычной секции её второе неофициальное направление — мини-футбол. Шахматная секция располагалась в обычном стандартном здании школы, представлявшим из себя: два здания, соединенных длинным коридором. Первое здание с парадным подъездом было занято учебными классами, во втором были расположены: спортзал, мастерские, столовая и актовый зал. По окончании второй смены обучения и работы группы «продлённого дня» для младших классов, школа пустовала. Пустовал соответственно и спортзал, который почти на всю ночь предоставлялся странной шахматно-футбольной секции. Это было новое слово в сфере внешкольного воспитании подростков — ноу хау того времени в области интеллектуальной и физической подготовки подрастающего поколения одновременно, как сказали бы в наше время: два в одном. Шахматно-футбольная секция включала в себя в равной степени умственную и активную физическую подготовку — это было здорово. Жаль, что такие комбинированные секции не получили дальнейшего широкого распространения в СССР. Наверное, потому, что подобные секции и кружки всегда действовали с опаской и оглядкой, в тайне от официальных властей. В то строгое бюрократическое время, всё что шло не по утверждённой в районном отделе народного образования программе находилось вне закона. Это было очень полезное для детей начинание, развивающее ребят сразу всесторонне, но ему было не выжить в том мире планов, графиков и жестких формуляров. Ребёнку, просидевшему несколько часов неподвижно за партой, а потом ещё два-три часа за шахматной доской, просто жизненно необходима была активная двигательная разрядка.

Занятия в секции Дома пионеров начинались с шестнадцати — семнадцати часов. Участники подтягивались по разному, кто когда успевал, в зависимости от места проживания. Ребята прибывали, рассаживались по парам за шахматы и начинали между собой играть. Примерно с девятнадцати до двадцати часов, тренер, как правило, не меньше чем кандидат в мастера спорта, преподавал собравшимся теорию шахмат, а затем, когда уже совсем стихало в здании средней школы, всей секцией, во главе с тренером, ребята отправлялись в спортзал, где занятия продолжались, но уже по мини-футболу. В местном, допоздна работающем гастрономе, перед его закрытием, ребята набирали каких-нибудь булок-плюшек и треугольных пол-литровых пакетов молока по шестнадцать копеек. Таким образом шахматисты-футболисты подкреплялись в перерывах между футбольными таймами и сразу же после игры, когда на всех нападал какой-то просто зверский аппетит. Это было самоё весёлое время и на часы тогда вообще никто не смотрел. Футбол заканчивался далеко за полночь. Дом пионеров находился в Вадковском переулке, недалеко от Савёловского вокзала. Никакой общественный транспорт в это время, естественно, уже не ходил и неместные пацаны шли глубокой ночью домой пешком по Новослободской улице, мимо Савёловского вокзала, дальше — по Бутырской улице, потом — по Дмитровскому шоссе до кинотеатра «Комсомолец». Шли ночью по пустынным широким улицам Москвы, весело и громко обсуждая прошедшую игру, проводя разбор полётов и даже размышляя о высоких материях. У кинотеатра «Комсомолец» их пути расходились, а Алёша шёл дальше один до кинотеатра «Ереван» и своего дома на Селигерской улице. Что удивительно — никакой усталости он тогда совершенно не ощущал.

Самое интересное, когда Алексей, будучи уже взрослым молодым человеком, вспоминал эти многокилометровые прогулки с ребятами после многочасовых ночных футбольных матчей, у него всегда возникал вопрос к самому себе: «Неужели это всё было на самом деле, неужели я это мог?! Неужели ребята это могли?!» Алексей напряжённо вспоминал: конечно же он должен был смертельно уставать, но не мог вспомнить ничего подобного, усталости он не помнил вообще. Наоборот, их всех трудно было оторвать от ночного футбола и если бы ни тренер, они играли бы, и играли дальше — до самого рассвета или вообще пока бы, наверное, не упали бы совсем без чувств. Такие занятия проходили два раза в неделю, во вторник и четверг. Все ребята с нетерпением ждали этих дней и как казалось Алёше, они все тогда были счастливы таким простым, но таким настоящим мальчишеским счастьем. Но детство подходило к концу, заканчивались беззаботные игры, надвигались серьёзные взрослые заботы и проблемы, а жаль — это было настоящее время.

5.Бульвар

Отец Алексея умер рано и как-то неожиданно для всех в возрасте шестидесяти восьми лет. Причиной смерти безусловно явились старые фронтовые ранения. Иван Андреевич каждый год почти на всё лето уезжал в санаторий и к этому все привыкли. Привыкли также и к тому, что к первому сентября, началу учебного года сына, он всегда возвращался, а тут уже был самый конец августа, а отец всё не приезжал и не приезжал…

Маму Алексея — Светлану Николаевну, тогда привёл её двоюродный брат дядя Володя, в то время уже полковник. Алёша в этот момент выходил из дома и тут он увидел всю заплаканную маму, он первый раз видел её такую — качающуюся из стороны в сторону. Мальчик совершенно не понимал что происходит, оторопел и замер на месте как монумент, пока к нему не подошёл дядя Володя, перед этим усадив, плохо стоявшую на ногах, Светлану Николаевну на лавочку возле подъезда.

— Крепись и держись, мой золотой! Твоего папы Ивана Андреевича больше нет… — произнес дядя Володя, крепко по-мужски сжав тринадцатилетнему мальчишке руку. — Мужайся!

«Как-то по-дикторски произнёс, словно объявил войну…» — подумал тогда Алексей, ещё не понимая весь смысл сказанного. Мальчик долго молчал, слёз не было, но он словно отключился от внешнего мира. Ещё несколько дней он провел в таком совершенно выключенном состоянии, пытаясь осознать что же произошло и как ему теперь с этим дальше жить.

Прошло несколько дней пока мама Алексея пришла в себя. Опомнившись, она вызвала из Черкизово свою родную тётю Любу, которая к тому времени уже вышла на пенсию. Она по просьбе Алёшиной мамы должна была готовить, убираться и присматривать за Алёшей. Сестра тёти Любы, тётя Лена, неразлучные сёстры и жили вместе без своих семей. Лена уже давно умерла и её место в жизни Любови Александровны заняла мама Алёши и сам Алёша. Алёша их считал и называл всегда бабушками. С отцом они правда не ладили — классовая вражда, раньше это была серьёзная причина распри между родственниками. Теперь после смерти отца, баба Люба могла уже беспрепятственно переехать на квартиру племянницы Светы. Алёша был не против, даже рад, ещё по-детски не осознавая в полной мере смерть своего родного отца.

С этого трагического, переломного и страшного 1976-го года для тринадцатилетнего Алеши началась совсем новая жизнь, но уже какая-то не совсем полноценная, без чего-то очень важного близкого и родного, будто у него ампутировали какую-то часть тела. У него создалось впечатление, что всё, что было до смерти отца перечеркнуто его смертью и больше возврата к этому нет. Этой, какой-то удивительно сухой осенью, почти совсем без дождей, Алёша находился на уже знакомом ему Ваганьковском кладбище впервые уже не в качестве экскурсанта, сопровождающего бабушек и путешествующего по чужим могилам как это было раньше на Пасху и в другие памятные дни. Теперь он был чуть ли не главным участником похорон, провожал родного человека в последний путь. Когда уже собирались опускать гроб в могилу, баба Люба подвела мальчика к самому гробу, чтобы он попрощался с отцом. Алёша также как мама, следующим после неё, прикоснулся губами к холодному папиному лбу. «Это смерть — она холодная, как камень, как глубина, я её помню… — подумал тогда Алёша. — А вот и бездна!» — мальчик взглянул на вырытую рядом глубокую яму от которой веяло каким-то особым, сырым холодом. Он хорошо помнил эту пустую безжалостную холодную глубину, Алёша был с ней уже знаком, когда тонул на Клязьминском водохранилище и уже в Москве на Плотине. Теперь эта холодная сырая пропасть навсегда забирала его родного отца и он уже не мог ничего поделать, ничем помочь и ничего изменить. При этих мыслях к горлу подступали горькие слёзы, слёзы бессилия и отчаяния. После прощания и опускания гроба с отцом в яму, могилу долго, долго засыпали землёй. А Алёша, под впечатлением, всё это время стоял без движения в каком-то забытьи. Тогда, наверное, там у свежей могилы отца и закончилось его детство. Он понял, что он из мужчин в семье остался один, больше никого из мужчин рядом не будет никогда. Все мужские домашние хозяйственные работы придётся взять на себя. И он взял.

…В школьном коллективе так же произошли существенные изменения, как ему показалось. Одноклассники за лето существенно подросли и повзрослели, и совсем перестали носить красные галстуки. Мальчишки почти все начали курить, а большинство девчонок уже попробовали свободной любви со старшими парнями. Шестиклассницы ушивали обычное форменное школьное каштанового цвета платье и подрезали его по последней мини-моде. Подрезали настолько коротко, насколько только это было возможно. Присесть или нагнуться в таком платье уже было невозможно, но мода, как и красота всегда требовала жертв. Платье было ещё и ушито в обтяжку так, что тринадцатилетнего Алешу всегда удивляло, как девчонки его только на себя натягивали. В своём таком простом мини-прикиде девчонки просто сводили с ума весь противоположный мальчишеский пол. Сидящая рядом за партой с Алексеем, тринадцатилетняя Нина Николаева по прозвищу «Ника», уже давно гуляла с семнадцатилетнем парнем, бывшим учеником всё той же ШПШ — Чириком. Ника ещё во втором полугодии шестого класса стала всё реже и реже посещать школу, а перейдя в седьмой, наконец «залетела» от Чирика и после этого, бросила школу совсем. В четырнадцать лет она родила, но по-прежнему продолжала тусоваться в шумных дворовых компаниях ровесников, только уже с коляской, продолжая свою весёлую жизнь как ни в чём не бывало. Ника заматерела и стала одной из «основных» чувих в своем дворе. Женитьба и рождение ребёнка, казалось, что даже прибавили ей солидности. Рассказывали что она как-то «отоварила» двоих совсем не слабых пацанов своего возраста с соседней улицы и добивала их уже лежачих ногами пока они полностью не вырубились. После чего спокойно закурила и повезла коляску с ребёнком дальше. Несчастные были виноваты в том, что не очень вежливо попросили у неё закурить. За эту «борзость» и поплатились несколькими зубами и ребрами.

Алёша не стал обычным ребёнком-безотцовщиной, он почти сразу стал взрослым, стал сам по себе, один на один со всем окружающем миром. Он вышел из спокойного безмятежного родного дома на чужую, бурную, полную приключениями и опасностями, улицу, точнее на бульвар, на Бескудниковский бульвар.

Дворовые группировки-команды создавались стихийно во дворах домов, в основном пятиэтажек — хрущёвок, расположенных вдоль Дмитровского и Коровинского шоссе, Дубнинской улицы и Бескудниковского бульвара, криминальных районов, известных не только по всей Москве, но и благодаря вражескому радио, разгулом уличной столичной преступности. Называли такие дворовые группировки по номерам домов, в которых проживал их лидерский состав, например: одиннадцатые, тринадцатые, пятнадцатые и так далее. Это не означало, что вся команда создана именно из одного пятиэтажного корпуса. Во-первых у каждой хрущёвки могло быть до пяти корпусов с одним номером дома. Во-вторых хрущёвки частенько сдваивались и превращались в один длинный корпус. В-третьих к группировке примыкали пацаны и из других домов, знакомые, одноклассники и одногруппники, живущих в этих домах «основных» парней. Таким образом дворовая группировка могла составлять до двадцати-тридцати сверстников и плюс еще столько же старших товарищей, да и младших братьев не меньше. В случае серьезного нападения на кого-нибудь из местных, группировка незамедлительно собирала боевой отряд-шоблу по тревоге, примерно по такому кличу: «Пацаны! Наших бьют!» и давала жесткий отпор чужакам. Если одной дворовой командой-шоблой справится не получалось, то посылался гонец в соседние дворы с таким же кличем. Несовершеннолетних хулиганствующих подростков, собиравшихся в команды, по традиции ещё шестидесятых годов называли взрослые повсеместно именовали «шпаной». Как уже писалось выше о малолетних группировках, у взрослых, ещё неслуживших, так называемых «гусей», было почти тоже самое, только битвы между шоблами и группировками были по-серьёзнее, в основном из-за нерешаемого женского вопроса. Были же и совсем серьёзные вопросы по разделу, переделу территорий столицы. Все территории районов Москвы были четко негласно поделены между местными взрослыми дворовыми группировками. Границы территорий группировок проходили по центральным бульварам, шоссе, улицам и переулкам, на которых в обязательном порядке собиралась дань не только школьниками с младших школьников, но и взрослыми парнями с взрослых парней и мужиков. Поэтому территориальные вопросы были наиболее острыми, от них зависел доход группировок, ну и конечно же их престиж. За территории бились всерьёз и не только до крови или увечья, но и до смерти. Кто и когда разделил московские территории никто не помнил, но границы были неприкосновенны. Также все жители столицы, в том числе и приезжие, строго соблюдали негласные уличные законы, которых никто никогда не писал, но знали и уважали их все.

Жизнь московской подпольной антисоветской оппозиции текла за зашторенными окнами отдельных квартир. Те граждане СССР, кто имел сильные по приёму радиоволн радиоприёмники и специальные антенны, регулярно обычно в ночное время прослушивали по западным капиталистическим радиостанциям отзывы американских журналистов о криминальной обстановке в столице Советского Союза. Заглушаемые всеми, имеющимися тогда на вооружении Комитета государственной безопасности — КГБ, техническими средствами, такие «вражеские» радиостанции как: «Голос Америки», «Свобода», «Свободная Европа» и им подобные периодически кратковременно по ночам всё-таки пробивались в советский эфир и не без удовольствия вещали о недостатках социалистического строя в Стране Советов. Вражеские голоса рассказывали советским радиолюбителям о московской шпане и самых общественно опасных районах столицы. Конечно же обычные советские граждане такой информации из официальных источников: центрального телевидения и радио не получали, хотя для этого было совершенно не обязательно было слушать вражеское радио. Достаточно было по-приличнее одеться, лучше в что-нибудь заграничное и просто выйти на улицу в тёмное время суток прогуляться, особенно в общеизвестных всей Москве криминальных районах, таких как: Марьина Роща, Сокольники, Бескудниковский бульвар, кинотеатр Ереван, 9-й квартал, Вагоноремонтная улица и тому подобных.

К одной из дворовых группировок Бескудниковского бульвара и примкнул Алёша Животов, навсегда махнувший рукой после смерти отца на всю учёбу и добропорядочный образ жизни. Из вполне благопристойного мира шахматистов и футболистов, Алёша резко перешёл в совершенно противоположный мир, с совсем другими уличными атрибутами: сигаретами, портвейном и конечно же, зажигательными девчонками-хулиганками. От детских компаний, где обязательно был кто-то главный — «основной», как в то время называли лидера компании, взрослые-юношеские пацанские группировки отличались большей демократичностью и не имели одного постоянного лидера — «основного». В старших пацанских командах было несколько авторитетов, не столько борющихся за первенство среди своих, сколько искренне радеющих о расширении, развитии, объединении и сплочении дворовых коллективов. Ещё одним важным отличием старших дворовых пацанских команд от детских компаний являлось наличие в их составах бойких и боевых девчонок, как правило на два-три года моложе парней, составляющих костяк таких группировок. Девчонок — «чувих» или «тёлок», как их называли на дворовом пацанском сленге в то время, в команде пятнадцатых, к которым примкнул Алёша, их было пятеро, из них только четверо постоянно тусовались вместе с командой. Девчонки не были с кем-то из пацанов конкретно, они считались почти все общие. Все девчонки были с первого курса швейного училища, расположенного на другой стороне Дмитровского шоссе. Девчонки были что называется «натурально борзые», умеющие за себя постоять не только морально, но и физически. Уметь драться малолетним девчонкам того времени было и модно, и необходимо, особенно если они собирались тусоваться в крутой пацанской компании. Во дворе, а тем более на улице, девчонка, включённая в пацанскую команду, должна была, как пацан, быть готова в любой момент применить физическую силу для защиты от нападения чужаков или сама совершить нападения по своему решению или решению своей команды. Что касается плотских утех, то троих из них пользовали все свои — из команды. Для самих этих девиц половой акт со своими ребятами был тем же самым, что выпить креплёного вина или покурить сигарету в пацанской компании. Алексей не понимал, что они ощущают от секса, по ним было вообще не понятно, чувствуют ли они вообще что-нибудь или «это» настолько им приелось, что не вызывает у них абсолютно никаких эмоций. Такое отношение к любви поражало интеллигентного юношу, посягало на самое святое — его отношение к девушкам и женщинам в целом, и он старался держаться от таких «давалок» подальше. Животов был воспитан на классической русской и иностранной литературе, хотя предпочитал приключения и зачитывался: Майн Ридом, Джеком Лондоном, Марком Твеном и Жуль Верном. Нигде в подобной литературе не было ни слова о проститутках, шлюхах, тем более о криминальных «чувихах» и «тёлках». Как они и чем живут он не имел ни малейшего представления, поэтому он всё постигал на ходу. При воспитанной бабой Любой в маленьком Алёше с малых лет крайней брезгливости, он не представлял себе использование им девчонки после кого-нибудь другого, будь этот другой хоть его родной брат. Если после собаки или кошки Алёша просто сразу бежал мыть руки с мылом, а уличные стаканы в автоматах, продающих газировку он долго, долго крутил на моющем фонтанчике, то что ему было делать после уже использованной кем-то девчонки. Да и не встал бы у него на неё из-за его болезненной впечатлительности и чистоплотности, тем более если это происходило в походных условиях и она предварительно бы не подмылась. Вот такая морально-гигиеническая проблема в отношениях с противоположным полом образовалась у юного Алёши Животова в самом начале его половой жизни, в отличии от большинства его сверстников, у которых просто никогда не было с этим проблем и они «имели» всё, что движется и без всяких лишних интеллигентских размышлений.

Две другие девчонки наоборот были, по информации из пацанских источников, а вернее по отсутствию такой информации, вообще нетронутые. В то время девственность почему-то очень ценилась в обществе, наверное потому, что встречалась крайне редко даже в весьма нежном возрасте. Такие как бы нетронутые девчонки вызывали особенный интерес у Алексея и он решил проверить одну, звали её Нелли. Она гуляла с весьма авторитетным пацаном с бульвара — Дилоном или просто Дилом. Это был низкого роста невзрачный на первый взгляд, но смешливый и задиристый паренёк, постоянно с кем-то бьющийся, особенно по пьяни, а пьян он был частенько. Его противники всегда были и сильнее и выше него, но это его никогда не смущало. Он принимал для уверенности на грудь и лез в драку на любого. Причём бой проходил хоть в трезвом, хоть в пьяном виде по одному и тому же сценарию: Дилон бил оппоненту сразу прямо в лицо и тут же резко нагибался, и весь скручивался так, что его очень трудно было пробить в ответ в лицо, он его полностью плотно закрывал руками. Противник обычно укладывал его на землю, лицом вниз. На этом бой обычно скоро и заканчивался. После такого боя у противника Дилона чаще всего что-то от удара на лице всё же оставалось, а у Дила — если и были повреждения, то только на теле и не бросались в глаза. Нелли гуляла с ним под ручку по всем дворам, это было показателем вступления в серьёзную взрослую жизнь. По информации же от «пацанского радио» Нелли смотрела совсем в другую сторону на совсем другого пацана, более привлекательного внешне и из довольно благополучной интеллигентной, как говорили на бульваре, «упакованной» семьи. Тоже «пацанское радио» сообщило Алексею, что она ещё не разу Дилону не дала. Он ходил от неё налево, но не оставлял надежду на получение от неё взаимности и на пацанских тусовках старался присутствовать всегда с Нелли в паре. Всех чужаков, появляющихся рядом с ней, Дил просто подлавливал в совершенно неожиданных местах и сильно избивал. Биться же из-за «тёлки» между своими пацанами было неприлично, «не по понятиям» — «западло». Поэтому Дилон никому из своих не мешал ухаживать за Нелли в своё отсутствие, рассуждая так: «Ну даст, так даст. Значит она такая как все. Значит он в ней ошибся, а для своих пацанов ничего не жалко — это закон улицы». Но скорее всего он всё же был в ней железно уверен, потому и смотрел на любой её флирт со своими сквозь пальцы.

Однажды в морозный зимний вечер Алексей раскошелился как-то на полтора литра водки — три пузыря «Столичной» и зашёл к Нелли на квартиру. Это была не просто квартира, а практически — блатхата. Держала хату Неллина мама — тётя Поля, в прошлом судимая, знакомая со всеми бывшими сидельцами в округе, на вид пожилая женщина, хотя ей было не многим больше сорока. Таким образом в трёхкомнатной пятиэтажке-хрущёвке жили: Неллина мама — тётя Поля, сама Нелли и её младший брат лет двенадцати Сева. Мама запускала на квартиру всю бескудниковскую шпану, в основном молодёжь. На хате круглосуточно кипела жизнь: постоянно кто-то ночевал, уединялись пары в меньшей комнате-кабинете или бухали коллективом в большой комнате-гостиной. Естественно мамаша Нелли имела свой интерес с каждого посетителя. Одна бутылка водки из арсенала Алексея сразу перешла в распоряжение тёти Поли. На квартире в это время была сама Нелли, в кабинете — её брат с товарищем «оприходовали» двух девиц старше себя лет на пять, а в большой комнате-гостиной шёл очередной банкет ровесников хозяйки дома. Алексею с Нелли пришлось уединиться на кухню, так как третья комната была никому не доступна и как-бы официально опечатана. Но если вдруг происходил какой-нибудь «шухер» или «кипиш» (тревога), что-то вроде облавы, в третьей комнате могли схорониться гости, которым совсем неинтересно было встречаться с правоохранительными органами ни по каким вопросам. В такие моменты в третью комнату, осторожно отведя от дверного косяка бумажку с печатью, забегали отчаянные лихие люди и там хоронились до отбоя тревоги. За ними хозяйка закрывала дверь и слюной приклеивалась на место бумажную печать. Местный участковый никогда туда не рыпался, так как издалека видел на двери судебную печать. Эту комнату нельзя было раскрывать при большом, как было в этот день, скоплении народа. Алексею с Нелли оставалась только одно место — кухня. Ну что ж, хорошо не ванная и не туалет, подумал Алёша.

Несмотря на свой нежный возраст, юная Нелли пила водочку довольно легко и почти без закуски, предпочитая вместо закуски французский поцелуй. После того, как Алексей заблокировал дверь на кухню шваброй, просунув её в ручку изнутри, девчонка сняла свитер и отбросила его куда-то в угол. Под свитером у неё больше ничего не было, только натуральная природная ещё не помятая и не обвисшая первозданная красота юного тела. Девчонка совершенно не стеснялась. Это чувство: «стою на краю» было присуще всем модным, тусующимся в пацанских группировках, девчонкам того времени. Сколько продолжались взаимные ласки и поцелуи трудно было уже определить, оба юных тела потерялись во времени и пространстве. Для Алексея бутылка водки была, что для некоторых чашка кофе по утрам, она только слегка пригладила его интеллигентность и совершенно отключила природную стеснительность. «Ну как уже целуется, зараза! Интересное кино, особенно его продолжение!» — думал Алексей руками пытаясь обнять сразу всю красоту и осторожно продвигаясь всё ниже, и ниже… Но ниже были джинсы и как только он начинал, осторожно словно сапёр, их расстёгивать и опускал замок молнии вниз, рука Нелли сразу же поднимала его обратно вверх. Сколько продолжалась такая игра Алексей не помнил, но обоих она забавляла…

…Вскоре всё же обоих «пробило» на закуску, как говорили во дворе: «на хавку». Нельзя же было совсем не воспользоваться кухонными условиями и не соорудить там хотя бы яичницу. Без закуски, если не считать французский поцелуй, с началом второго пузыря, стала здорово «плыть крыша». Допив водяру уже под закуску, Алексей из, довольно уже совсем пьяных, девичьих откровений понял, что мама ей «это» не разрешает, только сверху до пояса, поцелуи и… стоп. Она же девочка очень послушная и не может ослушаться маму. Но позже Нелли, когда уже совсем поплыла и больше разоткровенничалась, прояснила напущенный туман:

— Мне нравиться не совсем прямо уже взрослые парни, а такие мальчики — прямо колокольчики. Один такой — Миня, с ней встречается, но его преследует крутой Дил, который его подлавливает повсюду и бьёт везде где только встречает с ней. Он его бьёт сразу в лицо и без разговоров, словно чувствует моё к Мине отношение каким-то своим шестым чувством. Ты же знаешь Дила?

— Представляю. Не знаю даже как тебе, девочка, помочь, разве что я поговорю с Дилом по-дружески как-нибудь дипломатично, но я это не очень умею. Скорее всего мы очередной раз просто сунем друг другу в табло пару раз, потом возьмём по пузырю и на этом поставим точку в этом разговоре. Но мне кажется, зная его натуру, что он не отступиться от тебя ни при каком раскладе…

— Ну а тебе-то, Алекс, — тут она первый раз его так назвала. Алексея так звали на улице, обычно в делой обстановке решения чисто пацанских вопросов. — Кто из девчонок наших тебе «личит», ну по душе в общем?

— Да я вас всех люблю, вы мне все «личите», никого отдельно выделять не хочу, это значит других обидеть. Мы все в команде как братья и сёстры, а братишка твой младший, он вроде как и нам всем братишка.

— Ты знаешь Таньку Холодову — «Айсман» прозвище, она про тебя постоянно интересуется. Как она тебе? Хочет она, Алекс, с тобой поближе познакомиться, понимаешь? Так чё ей сказать-то?

— Да ни чё, Нель, и не надо ей говорить! Если, что песню ей спой. Как там в песне-то поётся: «…так пусть же вновь рябина пустит корни, девчонка ищет парня по себе!» Там у Кряши нашего интерес, чего мне между них мешаться? Не в моих это правилах.

— А зря, Танюшка хорошая девчонка, пока неиспорченная разгульной жизнью. Всё как-то нам с тобой, Алекс, не фартит в любви, — подвела неутешительные итоги Нелли.

— Ничего, Нельчик, если в любви не фартит, значит скоро «масть пойдёт или фишка попрёт», или и то, и другое сразу, только успевай «фанеру» складировать! — обнадёжил на прощание Алексей.

На этом ночное слияние двух родственных душ подошло к концу. Было понятно, что Нелли больше Алексею в решении его полового вопроса помочь ничем не сможет. Животова никто не гнал и даже не намекал на то, что приём закончен, здесь всегда всем были рады в любое время, но он вскоре сам откланялся, выпив правда полстакана на посошок со старшим поколением, у которого продолжался в большой комнате-гостиной вечный праздник жизни.

Он вышел во двор. Морозный ночной ветерок вдохнул в легкие Алексея отрезвляющей свежести. Он шёл домой неспеша под летящими с неба крупными хлопьями снега и философствовал про себя о том, что почему так в жизни: кого мы хотим — не хочет нас, а кто хочет нас — не хотим мы? Спрашивал Алексей себя и не находил ответа. В конце концов плюнул в прямом и переносном смысле и оставил эту тему на потом, как говориться на трезвую голову…

…Территория, контролируемая командой пятнадцатых простиралась по нечётной стороне Бескудниковского бульвара от остановки «Продмаг» до остановки «Торговый центр», с центром в четырнадцатиэтажной башне с расположенной внизу пивной-стекляшкой, включённой в, так называемый в местных правоохранительных органах, «бермудский треугольник». «Бермудский треугольник», считавшийся самым криминальным и загадочным в районе местом, включал в себя: пивник, универсам и кинотеатр «Ереван». Если соединить на карте все три точки прямыми линиями, получался треугольник площадью километра три, покрывающий пятую часть парка между Селигерской улицей и Дмитровским шоссе. Вся внутренняя территория треугольника почему-то прямо притягивала к себе криминальные происшествия. Загадочное место, законопослушные местные граждане, старались обходить стороной, хотя это было совсем не просто, по «треугольнику» проходили все основные дороги: к универсаму, к кинотеатру, к пивной, к автобусной остановке на Дмитровском шоссе, во дворы и на Селигерскую улицу. С другой стороны от чужой территории — от Коровинского шоссе, территорию отделяло Дмитровское шоссе от остановки «Селигерская улица» до остановки «Ильменский проезд» в сторону центра и до остановки «Искра» на Бескудниковском бульваре в сторону области. Территория между Дмитровским и Коровинским шоссе негласно между группировками считалась нейтральной территорией. Это была частично огороженная с десятком разных проходов через выломанные в заборе доски, вечная стройка не понятно только чего. Как только возник на этом месте, деревянный в человеческий рост, забор с большой буквой «М» в круге, среди местных жителей пошёл слух, что строят метро. Ждали это метро лет пять, но поскольку ничего за забором не двигалось, народ выломал кое-где доски и стал ходить по территории, сокращая путь с Дмитровского на Коровинское шоссе. Территория предполагаемой стройки, представляла собой заброшенную, почти не освещаемую в темное время свалку всяческой техники, плит и стройматериалов. Ничего там за долгие годы так и не было построено. Эта нейтральная территория практически не использовалась местными пацанами для прохода в одиночку или небольшими группами. Только какой-нибудь чужой паренёк, незнакомый с местными традициями и обычаями, мог рискнуть, не подозревая о грозящей ему серьёзной опасности, пройти по нейтральной территории. Одному, двоим или даже троим парням попавшимся навстречу группе местных пацанов с Дмитровского или с Коровинского шоссе, могла грозить и смертельная опасность, так как с «пленными», взятыми той или иной группировкой на нейтральной территории, не церемонились. Везло только тем, кто хорошо бегал и также хорошо знал местность, чтобы не забежать в тупик. «Пленных» же использовали для отработки запрещённых ударов из различных направлений боевых искусств: боевого самбо, бокса, и каратэ, а также болевых, травмирующих и даже запрещённых смертельных приёмов, попробовать которые было не на ком. После тренировки на живых грушах, избитых, потерявших сознание и уже не встающих на ноги жертв, бросали на нейтральной территории на произвол судьбы. И никому не была интересна их дальнейшая судьба. Даже если кто-то из них и не выживал, то искать виновников всё равно никто бы стал. Скорее всего правоохранители списали бы трупп на несчастный случай, им тоже было неинтересно открывать заведомо нераскрываемое уголовное дело.

Если сделать экскурс в историю района, то возникновения местного «Бермудского треугольника» уходит далеко в самое начало семидесятых. На месте огромного холмистого заросшего высоченной травой и заболоченного пустыря между Дмитровским шоссе и Селигерской улицей, куда маленький Алёша, ещё в детском дошкольном возрасте, любил бегать с прочей детворой и играть в «войнушку». Интересов у местной детворы на пустыре хватало: и поплескаться в большущих лужах, и посмотреть на тритонов, и на прочую обитающую на пустыре живность, можно было пострелять из пугачей и рогаток, поджечь и взорвать что угодно. Вообщем раздолье вдали от взрослых.

В начале семидесятых был построен громаднейший по тем временам кинотеатр с двумя залами: большим и малым. Это была одна вершина «Бермудского треугольника». По размерам такой кинотеатр мог сравниться, если брать те, в которых бывала местная детвора, разве что с кинотеатром «Россия» на Пушкинской. После открытия «Еревана», местные пацаны просто из кинозалов не вылезали. По окончании сеанса в большом зале открывались два широченных выхода с обоих сторон здания кинотеатра. Мальчишки, ловко обходя встречный поток зрителей, бегом поднимались до входа в зал и прятались в большущих плотных портьерах двух выходов. После закрытия выхода на металлические засовы изнутри и формальной проверки зрительного зала, контролёрша удалялась в зал ожидания или в буфет. В это время, если вошла не вся компания и кто-то из пацанов остался за дверями, то проникшие, стараясь не шуметь, открывали своим товарищам двери изнутри. После запуска своих, двери закрывались пацанами снова. Когда, после третьего звонка, зал начинал заполняться зрителями, вся проникшая детвора выходила из укрытий и рассаживалась, в основном, на боковых рядах, которые почти всегда были свободны. Билеты в зале у сидящих на местах уже никто никогда не проверял, да и на это не было времени, начинался сеанс. Сразу после заполнения зала, гас свет и запускался «Журнал» — десятиминутный сборник новостей. По окончании сеанса, если у кого-нибудь из пацанов возникало желание посмотреть фильм ещё раз, то они просто прятались в огромном зале между проходами, за кулисами сцены или за портьерами двух выходов. Сколько и по сколько раз было пересмотрено таким образом фильмов не сосчитать. Боевики — лидеры просмотров в пацанской среде, выучивались ребятами наизусть и затем дословно цитировались с одновременной демонстрацией разнообразных приемов и ударов, показанных в фильмах.

Второй вершиной «Бермудского треугольника» считалась пивная-стекляшка, примыкающая к четырнадцатиэтажной башне. Пивная функционировала давно и всегда славилась своими посетителями, близкими к криминальным кругам, а также ежедневными, иногда даже кровавыми, разборками в соседнем дворе. В пивняке помимо пива, под столами разливали всё, что только было душе угодно, а пиво, как известно, в сочетании с прочей алкогольной продукцией, даёт совершенно неожиданный эффект отключённого на какое-то время мозга. Вроде человек жив и двигается, но только уже ничего не соображает. И вокруг кинотеатра, где шпана «стреляла» мелочь у всех чужаков с соседних улиц, иногда прерываясь на распитие портвейна и массовые драки, и около пивной, где разбирался между собой уже взрослый и даже старший контингент, было такое обилие криминальных происшествий, что оно с лихвой перекрывало общее количество происшествий по всему району.

Теперь о третьей вершине «Бермудского треугольника». В глубине парка, на некотором расстоянии от кинотеатра и примерно такого же расстояния от пивной, во второй половине семидесятых был возведён громадный, по тем временам, универсальный магазин самообслуживания под нехитрым названием «Универсам». Эта была третья вершина «Бермудского треугольника», так как универсам сразу притянул к себе чуть ли не весь районный криминальный контингент, специалистов-карманников. В Универсаме ближе к Олимпиаде стала продаваться ну совсем диковинная для советских людей продукция: иностранные напитки типа кока-кола, тончайшие нарезки: разных сыров, копчённых колбас и всякие деликатесы в очень мизерных упаковках — просто подарок, промышлявшим здесь «щипачам». Помимо отдельного специализированного вино-водочного отдела и пункта приёма стеклотары, универсам представлял интерес не только для мелких шпанишек-щипачишек своим принципом самообслуживания, который сражу был прозван в народе: «сам бери», но и для пацанов постарше, как дополнительная точка отъёма мелких денег уже отлаженным и проверенным в кинотеатре способом, так называемой «стрельбой». Партнеров по двору обычно приглашали фразой: «Пойдем что ли на пузырь постреляем?» Такая же «стрельба» всегда велась рядом с кинотеатром у входа в кассы или около, включая остановки автобусов. «Настрелять» на пузырь портвейна или пачку сигарет на самом деле было проще простого. Обычно на выходе, что из универсама, что из касс кинотеатра, или вблизи автобусных остановок, выставлялся самый мелкий и тщедушный парнишка, который обращался к проходившим пацанам помоложе себя, ровесникам, а иногда и ребятам постарше с невинной но конкретной просьбой, при чём довольно наглым тоном: «Чувак, дай десять копеек, — или как вариант, — пятнадцать, двадцать». Чувак или опасался и давал, чувствуя что-то неладное, или «не врубившись» отшивал мелкого «стрелка» в грубой форме. В первом случае давшему требуемую сумму давали уйти, иногда даже со словами: «Свой пацан!» — это считалось вместо «спасибо». Во втором случае, на «стрелка» не долго думая «наезжали» в перспективе наказать его за «борзость». И тут, вдруг, откуда не возьмись, появлялась группа пацанов повыше и постарше, которая сходу приступала к делу. Компания окружала как бы обидчика «маленьких детишек» со всех сторон и в порыве борьбы за справедливость, отрезала чужаку путь к отступлению. Первой фразой новых тимуровцев была: «Ты, зачем маленьких обижаешь?!» После восстановления справедливости и полного раскаяния жертвы, обидчику малышей настойчиво предлагалось уже вывернуть все свои карманы и компенсировать все неудобства и малышу и его защитникам — «тимуровцам». Был и третий вариант, жертва отвечала: «Денег нет!» Тогда шёл в ход следующий психологический приём: «А если найду? Заберу всё, ведь ты говоришь, что у тебя денег нет, вот их и не будет совсем!» В случае молчания жертвы, начиналась проверка карманов. В случае ответа жертвы: «На, ищи, всё что найдешь — твоё!» обычно расходились с миром. Но бывали и очень крутые разборки, когда оскорблённые поборами парни оказывались, к примеру, с Коровинского шоссе или другого крутого района и после инцидента, приводили к «Еревану» большую команду-шоблу, человек двадцать. В шобле могли быть и старшие пацаны, отслужившие в армии. Шобла ещё переходя Дмитровское шоссе и практически перекрывая движение на нём на какое-то время, дико свистела, жутко орала и размахивала над головой солдатскими ремнями, металлическими прутами и монтировками. Что орала толпа была не понятно, но ясно и понятно было одно, что малым силам местных пацанов пора как говориться «сваливать» или «рвать когти», кому ка больше нравится. Местные пацаны, подгоняемые свистом и гиканьем со стороны преследовавшей их вражеской шоблы, просто летели над газонами и дорожками ведущими в родной двор. Горе было тому, кто попадёт в плен к врагу. Во дворы чужая шобла не совалась и во дворах начинался срочный набор в свою шоблу для отпора и наказания неприятеля нарушившего законные границы и вторгшегося на чужую территорию. Большая шобла собиралась по всем дворам с нечетной стороны бульвара. Обязательно обращались к лидерам из числа отслуживший и отсидевших старших пацанов и к блатным с просьбой возглавить шоблу. Встать во главе и заодно показать сразу всем местным пацанам на что ты способен, было очень почётно и престижно для любого. И наоборот, отказаться от участия в такой серьезной разборке было для авторитета позором и резким падением с пьедестала в дворовой иерархии. Поэтому местные авторитеты не могли отказать всему уличному коллективу и возглавляли шоблу. Теперь задача местных была следующая: подойти по-тихому с нескольких сторон к месту проникновения чужаков, окружить их, и попытаться отрезать от Дмитровского шоссе и «нейтральной полосы». После чего, захватить и наказать как можно больше чужаков. После схватки старших авторитетных пацанов между собой прямо на площади перед кинотеатром, прерванной, как правило, рёвом милицейского авто-патруля, обе группировки разбегались уже по своим территориям, оставляя на поле боя только недвижимые тела тех, кто не мог уже быстро передвигаться. Оставаться на месте живым и здоровым было нельзя, так как их как раз и могли сделать виновными в произошедшем. Вскоре подъезжала «скорая помощь» и еще несколько милицейских машин, которым для задержания доставались только пострадавшие — те, которым требовалась медицинская помощь. Виновных же получалось, что не было вовсе. В наличии были только пострадавшие, которые в один голос утверждали, что напавшие на них хулиганы разбежались кто-куда и они никого из них не знают.

6.Мимолётное виденье, ПТУ, «Бермудский треугольник» и КПЗ

Профессионально-техническое училище номер сто сорок два, в которое Алексей Животов поступил по окончании восьмилетки, находилось в нескольких остановках от его дома и имело в обществе довольно дурную криминальную репутацию. Отсюда выпускали не только в цеха местного завода, но и частично прямо в места не столь отдалённые и уже не в детские исправительные учреждения как школьников, а прямо во взрослые, так как большинство учащихся к окончанию училища были уже совершеннолетними и отвечали за свои поступки по всей строгости советского правосудия.

Где-то за неделю до начала занятий в училище всем сдавшим документы, а стало быть и поступившим, было объявлено общее собрание, сначала общее, а потом отдельно по группам. В группу монтажников радиоаппаратуры и приборов, самую престижную, вошли Алексей и Никита, который и был инициатором поступления именно в это училище. Группа собралась в актовом зале училища раньше всех. Вскоре подтянулись и остальные. Опоздавшие группы усадили поближе к сцене, так как самые дальние места — галёрка, были уже заняты Алексеем и его новыми товарищами — будущими радиомонтажниками. Пока Алексей вёл какой-то обычный разговор обо всём и ни о чём с Никитой и с соседями по ряду, совершенно отключив внимание от происходящего на сцене, тёти среднего и преклонного возраста вместе с дядями со сцены что-то настойчиво вещали будущим учащимся. Через двадцать минут выступлений в никуда и никому, находящиеся на сцене всё продолжали вещать и видимо что-то очень важное, но их уже совсем никто не слышал и не слушал, разве что первый ряд. Народ в зале уже занимался своими делами, кто чем, просто отсиживая необходимое время. Все с нетерпением ждали окончания нудного собрания. Очень хотелось купить, пивка, да и вообще подвигаться.

В какой-то момент, продолжая общаться с Никитой и с другими парнями, Алексей, как-то автоматически взглянул на пару высоких незнакомых девчонок сидящих на один ряд впереди и тут поймал на своём лице свет от небольшого круглого зеркальца. Глянув в направлении откуда исходит свет, его взгляд пал на отражение женского лица, повёрнутого прямо на него. На него смотрели какие-то удивительные угольки слегка раскосых и прищуренных женских глаз. Этот почти идеальный образ был обращен точно на него. Этот взгляд на каких-то несколько секунд встретился с его взглядом, отражённым в зеркальце, затем зеркальце резко было отодвинуто от лица девушки и Алексей, наверное ей самой. Взглянув уже прямо без отражений, он увидел, сидящую перед ним, правда спиной, сказочную золотистую блондинку с каскадом бархатных волос спускающихся на худые, но широкие плечи. Когда она разговаривала с своей соседкой, как и она тоже высокой брюнеткой, Алексей поразился её удивительно тонким и правильным чертам лица. «Вот это картинка! — поразило его изнутри. …Но что это было, вот сейчас, совсем недавно, минуту назад? — спросил он себя. — Не понял. Но что-то определённо было!»

Алексей постарался её получше рассмотреть и запомнить, ему определённо хотелось запомнить это идеальное лицо. Но сказочная блондинка постоянно сидела спиной, а поворачивалась в пол-оборота только иногда при разговоре с соседкой. К сожалению хотя Алексей и был наделён даром художника, но именно зрительная память на лица у него находилась в каком-то ещё зачаточном недоразвитом состоянии. Уже после собрания он никак не мог нарисовать в своей памяти приметы девушки. Но какие могут быть приметы, если весь образ совершенно идеален как на иконе. Не за что и зацепиться. Хотя всё же была одна чёткая примета: её удивительные глаза, которые вводят его в полный ступор и обворожительные поджатые тонкие губки-ленточки, которые её совершенно не портили, а скорее наоборот, придавали ей таинственный загадочный и очень индивидуальный вид. Ещё он смог зафиксировать в своей памяти то, что это была высокая, примерно одного с ним роста, худощавая девушка, с тонкими, но четкими и правильными чертами лица, светло русыми, длинными, на концах завивающимися, волосами, спускающимися ей на плечи. Это было то самое, как у Пушкина: «мимолётное видение» и дальше у него было тоже всё про неё: «и гений чистой красоты». Встретившись с ней взглядом через зеркальце ещё раз, он вошёл уже в ступор и замолчал, как заворожённый. Так Алексей и сидел дальше, не двигаясь, под впечатлением, очарованный и околдованный только одним её отражением в зеркале. Теперь он уже не слушал не только то, что происходило на сцене, но и своих товарищей вокруг. Существовали только они двое: он — Алексей Животов и прекрасная незнакомка, сошедшая с иконы. Они были связаны сказочным зеркальным отражением друг друга. Молодые люди смотрели друг на друга через зеркальце, которое казалось Алексею теперь каким-то сказочным. Он никак не мог оторваться от чарующего взгляда незнакомки. Так они смотрели друг на друга, не моргая, ни на секунду не отводя глаза и совершенно не стесняясь друг друга, как-будто были давным давно знакомы. Оторваться от её взгляда было выше его сил, почему она не отводила взгляд он не понимал. «Что это за чудо, — вполне искренне поразился Алексей, — наверное гипноз. Надо же какой сильный, а я думал меня не берёт, что я негипнотабельный».

Так бы околдованный парень сидел бы и дальше, если бы вдруг изображение незнакомки вдруг не пропало вместе с зеркальцем. Оказалось, что пока они с красоткой обменивались телепатическими взглядами через зеркальные отражения друг друга, общее собрание закончилось и всех распустили по домам. Вокруг все встали и Алексей в суматохе потерял прекрасную незнакомку из вида. Так он и не смог увидеть её после собрания уже на прямую без отражения в зеркале. В толпе, совершенно незнакомых парней и девчонок они потерялись…

…Позже, уже когда начали учиться, Животов узнал, что эта удивительная девушка, о чудо, оказалась в составе именно его группы радиомонтажников. Он навел о ней справки среди одногруппников по-тихому, как умел только он. Алексей узнал, что девушку зовут Валя Мурзина и живёт она на Бескудниковском бульваре, только на противоположной чётной стороне. Подъехать же к ней прямо в лоб ему определённо что-то мешало: то ли воспитание в интеллигентной семье, то ли гены священнослужителей, то ли природное косноязычие, то ли банальный страх не понравиться и всё загубить разом. А может быть ещё и то, что он, при взгляде на неё, входил в такое обездвиженное и безмолвное состояние, что и мысли, и слова начинали у него в голове путаться или их не находилось вовсе. Раньше такого за собой при общении с другими девчонками Алексей не замечал. А тут он пасовал перед ней как маленький ребёнок и ему даже не было стыдно признаться в этом самому себе. Алексей даже как-то кайфовал от такого состояния.

«Это что, любовь, что ли? …Так вот она какая! Со смертью я уже познакомился, а это ещё одна моя знакомая — это любовь. Она-то уже должна быть доброй? Я ещё не знаю человека, а уже ловлю от него кайф! Вот это да! — разбирал своё новое состояние Животов. — Неплохое начало учёбы, уже есть какой-то смысл даже в нахождении в одном с ней училище, тем более в одной с ней группе. С этим чудом можно хоть где и всё равно будет кайфово, уверен! Такая учёба будет не в тягость, а даже в радость. Ну что же поучимся здесь маленько, коли так!»

…Как-то сырым и слякотным осенним вечером на лестничной клетке черного хода четырнадцатиэтажного дома-башни, расположенного в самом начале пятнадцатых домов по Бескудниковскому бульвару, одной из точек местного «Бермудского треугольника», собралась большая и шумная компания. Третью неделю отмечали начало занятий у большей части местных дворовых пацанов, поступивших в местное ПТУ. Сам же праздник «Первое сентября — день знаний» растянулся у пацанов почти на весь сентябрь. В праздновании участвовали почти все. Алексей тусовался на подобных гуляньях обычно со своим близким товарищем одноклассником и одногруппником Никитой Черновым, но в этот день у Никиты была тренировка по дзюдо на местном стадионе «Наука». Никита никогда ничего не прогуливал, даже школьные занятия, не говоря уже о тренировках по дзюдо.

Алексей в этот день уже прилично наотмечался, когда снизу на первом этаже кто-то резко распахнул скрипучую дверь на черный ход и прокричал вверх:

— Пацаны… Наших бьют!

— Кто?! Где?! Кого?! — посыпались вопросы сверху вниз.

— У Еревана! Грача бьют! — донеслось снизу.

Вся разгорячённая алкоголем компания рванула вниз по лестнице, перепрыгивая по две-три ступеньки и вскоре уже мчалась, пугая встречных прохожих, мимо примыкающей к башне пивной, к кинотеатру Ереван. Причём каждый старался обогнать другого и добраться до места первым, первым вступить в бой с противником, восстановить справедливость и защитить своего товарища. Грач был фанатом и болел за Спартак, старался носить что-нибудь красное, подчеркивая свою принадлежность к болельщикам Спартака. На этот раз он был в любимой сине-красной куртке. Такую куртку было хорошо видно даже на сером осеннем фоне здания кинотеатра, хотя уже и стемнело. Вокруг Грача прыгали какие-то тени. Издалека создавалось впечатление, что Грач от них отбивается, но нападающих явно больше. Подбежав на всей скорости к ближайшему незнакомцу, лысоватому крепкому мужичку среднего роста, Алексей со всего размаха и разбега, буквально на лету в прыжке, заехал чужаку правой в челюсть. Мужик как-то вдруг резко исчез куда-то вниз под ноги Животова, прямо провалился. Алексей пролетел дальше ко второму мужику, но его опередил, бежавший почти рядом Кряша — пацан из соседнего двора. Кряша всё-же оказался на корпус ближе к мужику и двумя ударами — «двойкой» усадил второго мужика прямо на задницу. Третий мужик, находящийся чуть подальше остальных, только глянул в сторону подбежавших ребят, сразу развернулся и, совершенно неожиданно для своего немолодого возраста, очень шустро припустился в сторону автобусной остановки на Дмитровском шоссе. Алексей, Кряша и Грач принялись добивать ногами, лежащих на земле двоих мужиков как тут услышали рёв двух милицейских сирен с разных сторон: со стороны Селигерской улицы и Дмитровского шоссе. Грач моментально чудесным образом куда-то просто испарился. Никто так и не понял куда. На территории «Бермудского треугольника» совсем стемнело. Алексей с Кряшей хотели смешаться с гуляющими по парку, которых в это время в границах «Бермудского треугольника» было не так уж и мало. «Кто там в темноте разберёт, кто есть кто, надо только не спешить и идти ровно, не привлекая внимание!» — подумал Алексей. Ребята неторопливым прогуливающимся шагом направились по пешеходной дорожке в сторону другой вершины «Бермудского треугольника» — универсама. Им навстречу и по другим дорожкам тоже кто-то прогуливался. Алексей надеялся, что они не привлекают внимания и им удастся спокойно уйти из поле зрения милицейских нарядов, но видимо их выдала неуверенная и слегка шатающаяся походка. Не успели они пройти и половину пути к универсаму, как сзади послышались шаги бегущих и их вскоре догнали. Кто-то грубо схватил Алексея за правый локоть. Оглянувшись, он увидел прямо перед собой старшего лейтенанта милиции и по бокам у него двоих вэвэшников — солдат-срочников внутренних войск с красными повязками на рукавах.

Где-то ещё года за три до Олимпиады-80, к патрулированию улиц, для усиления обычных милицейских патрулей стали привлекаться вэвэшники — солдаты внутренних войск (ВВ) МВД СССР. Везде по Москве теперь ходили такие патрули: один милиционер-офицер, плюс с ним два солдата-вэвэшника, иногда даже ещё и кинолог с овчаркой.

— Это он! — показывал пальцем на Алексея мужик, тот что сбежал с места боя. — Он это, товарищ старший лейтенант, очень похож!

— Паспорт есть?! — строго спросил офицер Алексея.

— Не-а, ещё не получил.

— Что вы тут делаете, парни? — продолжил опрос старший лейтенант.

— Тут такое дело, товарищ капитан, — нарочно прибавил одну звёздочку офицеру Кряша, — недоразумение вообщем вышло. Добродушно улыбаясь и стараясь всю историю свести к шутке, Кряша продолжал: — Хулиганы приставали к женщине, а мы вступились, …ну и хулиганы скрылись, а мы вот остались… и всё.

— Как в песне поётся: «Мы от хулиганов женщину спасали, хулиганы скрылись, нас арестовали… Так что ли?» — развеселился старлей, тем не менее продолжая крепко сжимать локоть Алексея.

— Так, так в точности, товарищ капитан, и было! — утвердительно закивали парни, переводя ситуацию в смешное недоразумение.

— Кто из них бил вашего товарища? — снова, но уже серьёзно, обратился старлей к свидетелю.

— Вот он! — не раздумывая и не мешкая снова указал мужик на Алексея.

— А второй? — продолжал выяснять офицер. — Второй там был? Он бил?

— Может быть и второй там и был, но бил вот он! — стоял на своём мужик.

— Берите его ребята! — обратился старший лейтенант к солдатам.

Солдаты обступили Алексея и взяли его под руки.

— А со вторым, что делать?

— Второго я не помню, — покачал головой мужик.

— Свободен… пока, — пошутил офицер, обращаясь к Кряше.

Алексея «повязали» в первый раз в жизни. Но всё в этой жизни бывает когда-то в первый раз. Алексею всё было в диковинку: и как обшарили все его карманы и как запихали в милицейскую «канарейку» — ярко-жёлтый газик. С интересом он наблюдал как снимали с него ремень и забирали шнурки, шарф, наручные часы и ключи от квартиры, а потом очень долго заполняли какую-то бумагу. Этот безумный день закончился для Алексея в камере предварительного заключения — в КПЗ. Это была небольшая, примерно три на два комната без окон с деревянным настилом, занимающим большую её часть. Железная входная дверь была оборудована небольшим окошком, закрывающимся маленькой железной дверцей с небольшими вентиляционными отверстиями. В камере находилась два взрослых мужика. Один лежал и видимо спал. Рядом с ним лежала открытая почти полная пачка сигарет без фильтра «Дымок» и коробок спичек. На краю по центру деревянного настила сидел второй — наполовину седой пожилой мужчина, в немного помятом, видимо от лежания на настиле, но дорогом импортном, наверное, югославском, бежевом плаще. Алексей поздоровался и присел, куда ему указал седой мужик.

— Располагайся, парень. Я — Силыч.

— Здравствуйте, я Алекс, — ответил Алексей поглядывая на второго лежащего мужичка среднего роста в засаленной телогрейке.

— Это Петро, ему уже ясно всё, год уже считай выписали за тунеядку и алименты, плёвый срок, вот он его и решил весь проспать. А ты, парень, похоже надолго, не как они, он кивнул на соседнюю камеру, откуда было слышно громкое ворчание, мат, храп, стук и какое-то нечеловеческое мычание. Там в соседней хате алики-бухарики, они там как сельди в банке. Их в таком же как у нас номере человек десять — двенадцать. Как брёвна свалили наверное не вдоль, а поперёк. Здесь всего две КПЗухи, а с нами вместе им нельзя, не положено. Их по утреннему холодку всех выкинут, повезло им, пойдут к булдырю похмелятся, счастливые, и жизнь у них продолжится своим чередом. А нам вот видишь на троих такой «люкс», значит просто так не отпустят. Тебя каким ветром, парень, в такие невесёлые места занесло, видно что-то серьёзное за тобой, если к нам подселили?

— Во-още, перепутали с кем-то. Говорят я мужика какого-то стукнул и он в больнице лежит, и вроде как тяжёлый.