Бесплатный фрагмент - Абхазский ноктюрн, или Приключения Хасана и Гоги

Абхазский ноктюрн или приключения Хасана и Гоги

ПРЕДИСЛОВИЕ

В горном абхазском ауле живут закадычные друзья-бездельники Хасан и Гоги. Постигать смысл бытия им помогают подруга Хасана Софико, участковый полицейский дядя Автандил, аккордеонист-рокер дедушка Илларион, ишак Хасана и, конечно, чача. Поступки их смешны и зачастую абсурдны, но за этой гротесковой нелепостью скрываются добрые и трогательные люди.

Друзья вместе с московскими архитекторами и геодезистами принимают участие в авантюрном проекте новой асфальтовой дороги через аул, приглашают в гости известного мага и писателя Карлоса Кастанеду, с которым при помощи санитаров психбольницы проникают в тайны человеческой психики, постигают глубину философского учения дедушки Иллариона о незыблемости Вселенной и зависимости человека от предметного ряда.

Хасан, Гоги, Софико и их приятели едва ли не ежедневно соприкасаются как с любовью и нравственностью, так и с их радикальными противоположностями. Местный фельдшер дядя Георгий и ишак дяди Автандила позволяют Хасану вплотную познать таинство смерти и чудесное избавление от неё.

Хасан и Гоги принимают участие в пенсионной реформе аула, а также отправляются на поиски пропавшего ишака в космическое путешествие, получив при этом важное правительственное задание.

И этим гротескным преображениям, искажениям, перевоплощением смыслов подвергаются и характеры персонажей — важнейшая, если не главная, субстанция существования героев в социуме. Абсурд и нелепость, как защитная маска, скрывают безграничную человеческую любовь, а порой даже беззащитность персонажей от несправедливости внешнего мира.

Лёгкий кавказский акцент озорно витает над фабулой произведения и оживляет её абхазскую подлинность.

Как Хасана ишак архитектором стал

— Хасан просыпайся, — меня за плечо теребил участковый дядя Автандил. «Чево ему надо? — подумал я. — Вчера чача мало кушали, значит, морда никому, вроде, не били, курортниц в кусты не таскали». — Что, дядя Автандил, опять пятнадцать суток темница садить будиш? — Нэт, Хасан… Пока нэт, — обнадежил участковый. — Нам твой ишак нужен. — А что эта скатина натворила пока я спаль? Главу нашего аула лягнул? — Панимаиш, Хасан, — дядя Автандил присел на край кровати, — через наш аул будут прокладывать асфалтовый дорога — теперь вы с Гоги в грязь валяться не будите. Сильна умный масковские архитекторы и геодезисты работают по современному методу: где пройдет ишак, там и будут дорога делать. — Масковский архитектары нэмножька умом тронулься? — Ты глюпий, нэдалёкий челавек, Хасан. Это сказаль известный французский архитектор Ле Корбюзье: «Все дороги мира проложили ослы», — строго вещал участковый. — Веди свой ишак. Я быстро оделься, пакармиль ишак и мы пашли на работу. — Отпускайте своего осла, любезный, — сказал масковский начальник. — А мы пойдем за ним. Мой ишак уверено передвигался по знакомому пути и вскоре остановился возле пивной. — Ну что же он дальше не идёт? — заметно осерчал архитектор. — А зачем ему дальше идти? Пока не напьюсь, он с места не сдвинется, — хмуро отвечаль я. — А потом мы с ним к Софико пойдем. Но это — в обратную сторону. — Давайте ишака Гоги попробуем? — сгладил ситуацию дядя Автандил. — Что же делать, давайте, — буркнул архитектор. — Нэ надо, — сказаль Гоги. — Мой ишак дальше вытрезвитель не пойдет. — Какие-то неправильные у вас ослы! — закричал масквич. — Совсем не понимают современные тенденции градостроения. Так мы никогда дорогу не построим.

— Правильный у нас ишак, — грозно отвечаль Гоги и чесаль свой ишак за ухом. — Если некоторые дороги не хотят строиться, значит в них нет необходимости.

Как к нам в аул Кастанеда приезжал

Мы с Гоги празднавали день желизнадорожника. (Как, спрашивается, не празднавать, если восем лет назад я в плацкартном вагоне ездиль с Софико в Гагры к её мама?) На второй день торжества позвали дедушку Иллариона с аккордионом. Старик играль пёпловский «Smoke on the water», и все плакали. Кушали чача. Утром позвали участкового дядю Автандила вместе с пистолетом. — Сможыш этого гада убить? — Гоги кивнул в окно. — Кого? Родченко? — дядя Автандил передёрнул затвор. — Смагу. — Нэт, — ответил мой друг. — Саседский пэтух. Всэх моих кур перетапталь, сабака! Участковий стрелял в распутную птицу, но, видимо, не попал, так как петух сталь жутко и, главное, адресно сквернословить. Сплюнуль в нашу сторону и снова пошел в курятник. На третий день, впечатленные мужеством петуха, мы решили вызвать четыре девочки. — Пять, — поправиль дедушка Илларион. Однако вместо девочек пришла Софико, обозвала нас дебилами и добавила, что если мы не прекратим жрать чача и не разойдемся по домам, то девочки нам больше никогда не понадобятся. Софико заперли в подвале. Кушали чача. Дедушка Илларион играль Ozzy Osbourne, все плакали. — Хасан, пачему твой баба всё напирёд знаит — кто к кому прийдет и скока мы чача скушали? — спросил дядя Автандил. — Можыт, она колдунья? — Какой колдунья!? — вскричал я. — Был бы колдунья, давно бы наш ишак в джип превратиль. Просто у неё точка сборки в третий глаз пошёл. — Какой точка сборки? — спросил Гоги. — Ну, эта по Кастанеда, — ответил я, — который балшой энергий управлять можыт. — А… — сказал мой друг, — а давай Кастанеда к нам пазавём, пусть точка сборки в правильный русло пустит. — А чито, у тибэ нэправильный, дарагой? — спросил дядя Автандил. — Ты молчаль бы луччи, ворашиловский стрелок, — усмехнулся Гоги. — В пэтух попасть нэ можыш… А если б дэвачки пришёль? Кушали чача. Не прошло и получаса, как приехал Кастанеда. Дедушка Илларион хотел играть Сантана, но уронил аккордион на пол, и все смеялись. Кроме Кастанеды. Карлос хмуро смотрел на нас, переводя взгляд с одного на другого. Наконец заговорил: — Джигиты знают, что они могут изменить точку сборки, если научатся избавляться от старых привычек и обретать новые. Знаете, где сейчас находится точка сборки каждого из вас? — И гдэ, дарагой? — спросил Гоги. — Под хвостом хасанового ишака, — ответил Кастанеда. — Автандил, застрели этого иноземца, — зевнул дедушка Илларион. — Да сматри нэ прамахнись. — Нэ магу, — развёл руками участковый. — Патроны закончилис… — Чача хочиш? — спросил Кастанеду Гоги. — Канэшна хачу, дарагой, — не раздумывая ответил Карлос. Кушали чача. Вскоре пришли ангелы. Они надевали на нас длинные белые рубашки, а рукава зачем-то завязали за спиной. Ангелы выводили нас во двор. В дочерна синем небе висела болшая желтая луна. Вокруг нее летала Софико, пытаясь метлой огреть любвиобильного петуха. Но мерзкая птица ловко уворачивалась и крутила ей фиги. — Это Карлос Кастанеда, — я плечом указал на нашего гостя. — Мы знаим, дарагой, — один из ангелов кивнул головой.

Нет, я не умру!

Меня разбудило кукареканье соседского петуха. «Вечно вопит, гад, когда спать охота, и особенно, когда девочки снятся»! Мимо окон орущей гурьбой пробежали дети. «Ишачье отродье, а не дети — какого хрена, спрашивается, орать?» — вздохнул я. — Хватит ворочаться, Хасан! — рявкнула над ухом Софико. — И ваще, пора вставать, — моя подруга приподнялась на локте, — мы едем на курорт Турций или нэ едем? Я нехотя перевернулся на другой бок. — Едем, едем, — проворчал я, слезая с кровати. — Нэ забудь, тибэ надо купить балшой чимадан, пройти мэдосмотр и нимношка стригаться.
Подстригаться я не захотел — в Турции своих короткостриженных баранов хватает. Большой чемодан купил быстро. Медосмотр прошёл ещё быстрее. Осталось сдать кровь. — Разви можыт быть бальным такой орёл, как Хасан! — фельдшер нашего аула дядя Георгий зажал ваткой проколотый мизинец. — За ризультат вечиром придёш. 
— Ты пачиму нэ стригалься, урод!? — возопила с порога Софико. — Будиш хадить Стамбул, как лохматый баран. — Кто баран? — я нагнулся за табуреткой. — Ты у миня сичас нэ Турций, а мэдпункт паедиш. — Нэ надо мэдпункт ехать, я здэс, — в окно заглянул дядя Георгий. — Хасан, ставь табуретка место, пойдём разгавор гаварить будим.
Мы вышли на улицу. — Сабака, а нэ Софико! — я потянулся за сигаретой. — Тибэ нэ надо курить, дарагой, — фельдшер взял меня под руку. — Давай пройдёмся. — Это ещё пачиму нильзя курить? — возмутился я. — Хасан, давай по-мужски… Панимаиш, у тибэ очень плахой кровь, и ты сирьёзно болен, — дядя Георгий заглянул мне в глаза. — Завтра с утра повизём тибэ в город, в балшой больница. — Ты чито, дарагой?! Я завтра с Софико курорт Турций еду, какой больница? — однако я смял сигарету и швырнул ее в канаву. — Скажы, ты шутиль? — Нэт, Хасан, нэ шутиль, — дядя Георгий опустил глаза. — Тибэ надо срочно больница. Срочно! — зачем-то повторил он.
Я медленно брёл домой. «Вот как бывает: оказывается, вершина на самом деле является концом. Тяжелая, скорее всего, неизлечимая болезнь… Молодость прошла, теперь проходит жизнь. Вернее, она пока продолжается, но, похоже, судьба уже закончилась. Выходит, наше человеческое «я» нам только чудится. По сути, мы биологический процесс, а не какая-то там ментальная реальность. Мимо, щебеча ангельскими голосами, пробежали дети. Счастья и здоровья вам, милые… Зазывая подруг под своё крыло, жизнеутверждающе прокукарекал петух. Лучи заходящего солнца золотили черепичную крышу бабушки Мананы. «Интересно, она сейчас чачу варит»? У меня на глаза навернулись слёзы.

— И где тибэ носило, ишачий сын?! — навстречу, гневно потрясая кулаками, двигалась Софико. — Опять с Гоги чача жрали и по девкам шлялись? Я ничего не ответил и, приблизившись к любимой, крепко ее обнял.
В мрачно сереющее окно неотрывно глядела темнота. До утра оставалось всё то же количество невыносимых часов — время тяжело застыло в звенящем пространстве комнаты. Я ворочался с боку на бок. «Миру нет дела до наших бед — болезнь, видимо, окажется скоротечной, как дыхание на зеркале. И конец… Всю жизнь я дул в подзорную трубу и удивлялся, что нет музыки. А потом внимательно глядел в тромбон и матерился, что ни черта не видно. Эх, заново бы всё начать»… Ладонями я до боли сжимал виски. Вдруг кто-то постучал в окно. — Кто там? — вздрогнул я. — Это я, дядя Георгий. Хасан, извени: я нимношка путаль твой кровь и пасматрель анализ ишака дяди Автандила. Ишак его сильна бальной, а ты савсэм здаров. Я потянулся за табуреткой, но фельдшер благоразумно ретировался за калитку. — Ты здаров, Хасан! — кричал дядя Георгий, удаляясь в глубину улицы. — Совершенно здоров! — его голос бравурным эхом разносился по просыпающемуся аулу. Я зевнул. Рядом мирно похрапывала Софико. «Вот кобылья дочь… — нахмурился я. — Молодая была — не храпела». Послышался приближающийся детский гомон. «Опять эти ублюдки в школу идут»… Я потянулся за сигаретой. Щелкнул зажигалкой и выглянул в окно. — А ну-ка заткните пасти, недарасли! А то щас жыво вас арэхавий палка погоняю! — Сам-то нэ ори, как ишак дяди Автандила! — рыкнула из под одеяла Софико. — Это я, ишак?! — взвизгнул я… и вдруг осёкся. «Ишак дяди Автандила»… Почему же концом радости всегда бывает печаль?

Эротический роман

— Хасан, я написаль эратический роман! — Гоги перед моим носом потряс рукописью, толщиной с могильную плиту. — Маладэс! — я похвалил своего друга. — Типэрь у нас точно будут деньги на випивку и дэвачек. А ну-ка пачитай нимношка… Гоги с готовностью достал из рукописи первый попавшийся лист и начал декламировать. — «Тамара медлинно снимал с себя жолтый бельё. Её балшой, каричневий от загара тело манил и притягиваль свой сказачный красотой. Григорий падхадиль к Тамара и брал её за…» — Стоп, стоп, стоп! — я отчаянно замахал руками. — Чито это, дарагой? — Это балшой руский литэратур, — твёрдо ответил мой друг. Я выхватил из пачки ещё одну, исписанную убористым почерком страницу и пробежал по ней глазами. «Тамара сильна кричаль и извивался от страсти своим балшым и каричневим от загара телом. Григорий всё сильнее сжымаль её…» — я скомкал листок и бросил его в сочинителя. — Ты чито делаиш, сабака?! — вскричал Гоги. — А, я поняль: ты завидуиш мне! — он сузил глаза до щелочек. Я подошёл к книжному шкафу и открыл томик Набокова. — Паслушай, дарагой: «В темноте полупрозрачного трико сквозили ещё более тёмные сосцы — и весь её туго сидящий костюм с обманчивыми просветами, с тонкими бретельками на худеньких плечах, держался, как говорится, на честном слове — перережь вот тут или тут, и всё разойдётся». — Ух, ты! — Гоги медленно опустился на стул. — Ты написаль, Хасан? — К сожалэний, нэт, — я развёл руками. — Панимаиш, дарагой, мы здэсь нэ видим обнажоный тело. Оно спрятано, как золотой запас в банке Гольдмана. Но сама ткань трико заряжена от той тайны, которую оно скрывает. И Набоков — маладэс! — направляет страсть ужэ не на предмэт, а на тайну. А в мире, гдэ всё явно, как на нудистский пляж, нэ бывает тайн, — я кивнул на пачку листов в руках у Гоги. — Я поняль, Хасан! — мой друг схватил чистый лист бумаги и стал лихорадочно заполнять его словами. Через пять минут, приняв монументальную позу и заложив левую руку за спину, он прочитал: — «Тамара надеваль чорный трико, из-за каторый нэ было видно её балшой каричневий от загара тело и падашоль к Григорий. Тот оччин медлинно рваль чорный трико и браль Тамара за…». — Ну вот, типэрь савсэм другой дело, — перебил я Гоги. — Сразу видно, чито появилься тайна. Маладэс, дарагой. Ты балшой писатл. Как гора Казбэк.

Это не сон

Вчера я проснулся невероятно рано — что, видимо, являлось неоспоримым признаком покоя и мудрости. За окном едва начинало сереть, а сон уже стремительно и бесповоротно пятился в своё блаженное царство. Умеренно — без нецензурщины — ворча, я швырнул окурок в форточку, открыл дверь в спальню и замер, словно соляной столп — на моей кровати лежала решительно голая девушка, и причём, красивая. Я протёр глаза. Белочка? Да нет — вроде вчера не пил. Несмотря на либеральную позу, в которой ее настиг Морфей, выглядела девушка достаточно целомудренно. Бог удостоил мою незваную гостью ручной выделкой. Черные длинные волосы разметались по подушке, одна рука покоилась вдоль тела, другая была закинута за голову. Черты лица, сквозь череду поколений, сохранили следы монголо-татарского ига. Надо отметить, что все мои женщины были не столь пасторальны, как эта. Может потому, что я не вглядывался в них, когда они спали. С неподдельным вниманием стареющего эротомана я любовался пришелицей. Наверное, для меня скоро наступит момент, когда женщины перестанут интересовать вообще. Скорее всего, момент этот наступит со смертью. Я вздохнул. И вдруг оказалось, — как бы помягче? — что мое аморальное прошлое имеет власть надо мной и не хочет отпускать. Чуть ниже солнечного сплетения я почувствовал «сладкую таинственность греха» — столь знакомое приятное жжение. Да, на этих просторах мы когда-то вволю попаслись. Вскоре тело мое напряглось (во всяком случае, некоторые его участки), отяжелело, сознание закружилось в медленном, но чувственном хороводе, устремляясь всё ниже и ниже. Я уже был готов тихонечко прилечь рядом с девушкой, как в голове мелькнула несвоевременно-рациональная мысль: а как, собственно, эта обольстительница оказалась в моей постели? Лет пять-семь назад я подобный вопрос, пожалуй, задал бы несколько позднее, а сейчас он не давал мне покоя. А может?… Я хлопнул себя ладонью по лбу. Ну, конечно же, Гоги! Мой более юный и, к тому же женатый, друг был известен бескомпромиссной погоней за лучшей половиной человечества. Как некогда ваш покорный слуга. Гоги уже несколько раз брал у меня ключи от квартиры, дабы привести в нее очередную девушку. Но почему я ничего не помню? Значит, всё-таки пили и, видимо, немало. А потом, наверное, я пошел спать на диван. Гоги славился своим умением контролировать хаос: несмотря на безалаберный образ жизни, многое у него получалось, и слыл он достаточно успешным человеком. Ну скажите, сколько сексуальных подвигов можно совершить, влив в себя перед этим бутылку чачи? Ан нет… Женщины с надоедливой преданностью бегали за моим другом стаями. Видимо, не только из-за сладкозвучия его комплиментов. Гоги я даже немного завидовал: всё у него выходило легко и заканчивалось без последствий. Я подошел ближе к девушке. Кровь моя бушевала, как свежесваренный белорусский борщ. Ей — лет восемнадцать, не больше; мне — пятьдесят. Но, оказывается, желание сильнее арифметики. Нет, всё-таки я лягу рядом с ней. А там — будь, что будет… Близость с молодой женщиной в моем возрасте — это некая возможность самоутверждения. Я шагнул к кровати и… зацепил ногой пустую бутылку из под шампанского. Она, грохоча словно Везувий, покатилась по полу. Моя гостья открыла глаза. В их карей бездне сияло лукавство и еще что-то знакомое. Девушка протянула ко мне руки. — Хасан, ну где ты ходишь? Закончился твой футбол? — она лучезарно улыбнулась. — Иди ко мне, я соскучилась. Я смущенно прокашлялся и шагнул в свой маленький Эдем.

Стык антропологии и психики

Мы с Гоги, потягивая пиво из бутылок, прогуливались вдоль реки. Увидели на берегу дядю Давида с удочкой. Гоги остановился и сказал мне: — Хасан, давай падайдём и спросим «Клюёт?» Если он ответит «да», скажым: «Визёт жыдам!». А ответит «нэт», скажым: «так вам жыдам и надо!» Пережив приступ лёгкого недоумения, я взглянул на своего друга. — Чито с табой, дарагой? Ты ведь никагда нэ был ни антисимит, ни агрессар? — Гоги непритворно вздохнул. — Панимаиш, Хасан, дядю Давида я уважаю и хачу ему нимношка помочь… –??? — Нэзавидна участь того, кого никагда нэ аскарбляют или не бьют, ведь агрессия — это стык антропологий и психика, и никуда от этого не деться… Нэ замечают — значит к тибэ равнодушны, — Гоги допил пиво из горлышка и бросил бутылку в реку. — Более того, люди, каторый открыто декларируют високий моральный устои — опаснейшие из homo sapiens. Именна они, заготовив в карман потрепанный карамелька, пытаюцца совратить идущих из школы девачки. Или бэзащитный старушка, кормящих крошками голубей. Порок легче всиго гнездицца там, гдэ у людей возникает ощущений праведнасти и назидательности. Понял, Хасан? — Ну, как знаиш, дарагой, — я пожал плечами, так как ничего не понял. Гоги приблизился к рыбаку. — Ну, как клюёт, дарагой? Дядя Давид обернулся и закричал: — Пашоль нахэр атсюда, чурки! Ужэ с утра глаза пазаливали, придурки! — для пущей убедительности он поднял ком земли и кинул в нас. Слава Богу, не попал и потянулся за следующим.
Отбежав на приличное расстояние, мы остановились. — Скажы, Хасан, пачему он аскарбиль нас?! Ведь мы в оччин корэктный форма лиш спрасиль — клюет ли рыба? — Завидует, наверна, — отдышавшись, ответил я. — Стык, бля, антропологий и психика…

Стоит ли переделывать мир?

У меня третий день не работал ноутбук — скорее всего, возникли проблемы с Windows8. Все попытки наладить комп оказывались безуспешными. Я нервно мерил комнату шагами, не зная, что предпринять, а главное, чем себя занять. В окно заглянул Гоги. — Хасан, давай парнуха нимношка пасмотрим, — он кивнул на мрачно темнеющий монитор. — Включай, дарагой. — Видиш, савсэм нэ работаит! — вскричал я. — Савсэм слипой?! — Э, зачэм шумэль, уважаимый? — нахмурился мой друг. — Пайдём к дедушка Илларион и он уладит этат тяжолый промблема. — А чито он разбираицца в компах? — немало удивился я. — Он разбираицца в жызни, а в этат жылизяка, думаю — и подавно — Ну чито ж, пошли… — я взял ноутбук подмышку и мы отправились к мастеру.
Дедушка Илларион, укрывшись от жары в тени чинары, усердно наяривал свой аккордеон увесистой ореховой палкой. С каждым новым взмахом удары становились всё сильнее. — Чито ты делаиш, старик?! — возопил я. — Ты жэ разабьеш инструмент! Мастер медленно поднял голову и взглянул на меня как на новый, но неинтересный предмет. Тыльной стороной ладони вытер пот со лба и положил палку на траву. — Си нимношка западаль, — буркнул он. Затем взял аккордеон в руки, растянул меха. Над аулом взлетели чарующие звуки Rainbow. — Вот, типерь нормально, — дедушка Илларион поставил инструмент на табуретку. — А вы чё припёрлись, ишачьи дети? — Да вот, винда, похожэ, слетела, — я протянул ноутбук хозяину. — В моём доме папрашу нэ виражацца! — рявкнул старик и потянулся за палкой. — Нэт, дедушка Илларион, Хасан имеит ввиду, чито у ниго апирационный система Windows крякнуль, — вступился за меня Гоги. Мастер нахмурился ещё больше. — И ты сильна этат повод перижываиш? — он взглянул на меня исподлобья. 
— Ну, естественна, — я утвердительно кивнул головой. — Чача савсэм нэ кушаит, дэвачки нэ щипаит, футбол нэ смотрит, — добавил Гоги. — Плохи дела, — сказал хозяин. — Давай сюда свою ноутбуку. Дедушка Илларион повертел комп в руках и со всего размаху хряпнул его об ствол дерева. Жалобно хрустнуло электронное чрево моего виртуального друга и по траве разлетелись его подрагивающие органы. — Чито ты натвариль, старик?! — вскричал я. — Как чито? Избавиль тибэ, Хасан, от пэрижываний. Был промблема — и нэт промблема, — он широко развёл руками. — Типэрь спакойна иди чача кушай, дэвачки щипай, футбол ходи. А то савсэм прападёш из-за этат жылизяка, — ухмыльнулся Мастер. — Идите с Богом, ишачьи дети. 
— Гоги, но это жэ абсурдно, — сказал я, когда мы возвращались от дедушки Иллариона. — Выходит, читобы избавицца от любой недаразумений надо уничтожыть его источник? В принцыпе, я люблю абсурд, но толька у других, сам жэ — почитатиль осмысленнаго. Например, миня часто Софико раздражаит… Ну и чито, виходит… — я замер в страшной догадке. — Нэт, Хасан, нимношка извени за тавталогий, но ты софистика занялся. Воспринимай мир «kas ir tas ir» — как есть — так и есть. Вэсь прелисть этат туповатый формул — отказ от прэтензий как объяснить, так и периделать мир. Сламался кампьютир — ну и хэр с ним! — Нэ пришоль Софико ночевать — пусть дэвачка гуляит. — Гоги остановился. — Понял, Хасан? — Да вроди понял… — Маладэс! Пашли в шашличный чача кушать.

Как Гоги уходил на пенсию

— Ты куда идёш, дарагой? — спросил я Гоги, встретив его на улице. — Хасан, скора мы с табой нэ будим искать дэнги на чача, — глаза моего друга искрились от счастья, — иду в пенсионный фонд аула, пенсий мне назначать будут, — и не останавливаясь, побежал дальше.
Через час Гоги зашёл ко мне. Лицо моего друга было угрюмо. Похоже, перемена в социальном статусе не пошла ему на пользу. Заложив руки за спину, Гоги быстро ходил по комнате. Так некоторое время бегает по двору петух, не зная, что у него отрублена голова. — Ну что, дарагой, пенсий дали? — спросил я. Гоги, уставившись в окно, мрачно молчал. — Чито тибэ сказали в пенсионном фонде? — я осторожно повторил вопрос. — Сказали «пашол вон отсюда, сволач»! — вскричал мой друг. — Почиму они так сказали? — Сказали, чито пенсионный реформа с 1-го января проходит по новий закон. — По какой ещё новий закон? — возмутился я. — Они спрашивали: «Гоги, ты дэвачки щипаиш»? Ещё спросили: «Гоги, падаиш ли ты с ишака, выпив поллитра чача»? — Ну и что ты отвичаль? — Отвичаль, чито дэвачки щипаю и с ишака нэ падаю, выпив дажы литр чача. — А разви ты нэ мог сказать, чито дэвачки ужэ лет двадцать нэ щипаиш, а на ишак нэ можыш залезать дажы трэзвий? Глаза моего друга гневно сверкнули. — Джыгит я или нэ джыгит, Хасан?! — Дурак ты, а нэ джыгит, Гоги. Когда стареиш, нужно становится спокойнее, сдержаннее, умнее, в конце концов. А ты, с жэланием поймать день отшумевшый, потакаиш своим порокам, благодаря которым и лишылся пенсий. По балшой счёт, дарагой, пенсий — это исчерпанность человеческой природы, — я вздохнул. — Панимаиш, Гоги, соврименный экономический реальность дает чилавеку ниограниченный число возможностей расстаться с дэнгами. И пенсий — не исключение… Мой умный монолог прервал стук в дверь и в комнату, опираясь на ореховую палка, вошёл дедушка Илларион. — Чито такой пичальный, дарогой? — спросил его Гоги. — В пенсионный фонд аула ходиль, — буркнул старик. — Ну и что тибэ там сказали? — Сказали «пашол вон отсюда, сволач»!

Как Хасан и Гоги на концерт Лолиты ходили

Мы с Гоги шли домой немножко пьяные из шашлычной, что находится на угол Карапетова и Коммунаров. — Сматри, Хасан, — говорил Гоги, указывая на афишу пальцем. — К нам Лолита приезжает, про каторый Набоков писаль. Это тот самый нимфэтка, который взрослий мужик имэль? — Навэрна, — отвечал я. — Другой Лолита я нэ знаю. — А зачэм она призжаль? Может, дэвачка защиты от пидафила ищэт у гарячий абхазский парней? Иногда Гоги говорит умные вещи. Особенно, когда не сильно пьяный. Я хотел обнять своего мужествэнного и справедливого друга, но прамахнулся и упал на асфальт. На следующий день мы решили идти защищать несчастную дэвушку Лолиту от негодяя-пидофила. Кушали немножка чачи, брали две болшие орехавие палки и шли по указанному адресу. Однако на пути встретился дедушка Илларион и еще мы кушали немножко чачи. — Какой падлэц! — вскричал старик, кагда мы рассказали ему эту отвратительную историю. Дедушка Илларион тоже выламывал балшую орэхавую палку и мы пошли вершить строгий, но спрведливий суд. Когда мы зашли в помещение, там играла музыка и на сцена пела какая-то старая толстая тетка. — Эй, жэнщина, памалчи адын минута, — сказал Гоги. — Мы хатим спрасить, гдэ дэвачка Лолита? Но тетка нас не слышала и продолжала петь свою плохую песню. Так поет дедушка Илларион, когда выпивает полтора литра чачи. Гоги строго павтарил вопрос. — Хасан, Гоги и дедушка Илларион, перестаньте нам мешать слушать замечательный певица Лолита! — вскричали все восемь человек, которые сидели в зале. — Как!? — изумился Гоги, — это и есть Лолита!? — и от неслыханного обмана стал стучать балшой орехавой палкой по креслу. Мы с дедушкой Илларионом последовали примеру нашего умного друга. 
— Зачем вы эта сдэлали, Хасан и Гоги? — в отделении полиции спрашивал нас участковий дядя Автандил. — А ты, старик, савсем из ума вижил? — он тяжело вздохнул. — Придется вас питнадцать суток темница садить. Однако мы рассказывали участковому эту душещипательную историю про девочку и про злостный обман этой толстой тетки. Дядя Автандил немножко плакал и достал из сейфа трехлитровую банку чачи. — Сейчас скушаим этот благородный напиток и пойдем спросим дакументы у этот жэнщин, — говарил он. Гоги направился к двэри. — Ты куда, дарагой? — спрасил хозяин кабинета. — За чэтвертый арэхавий палка, — отвичал Гоги. — Нэ надо, — сказал дядя Автандил, — у меня рэзинавий дубинка есть.

Голые девушки