Бесплатный фрагмент - А я еду за туманом…

Непревзойдённым драматургом, режиссёром и сценаристом, несомненно, является наша жизнь… — надо лишь остановить мгновение и зафиксировать происходящее вокруг себя…

А я еду за туманом…

А я еду, а я еду за туманом…

За туманом и за запахом тайги…

(Юрий Кукин)

Дело было в начале девяностых. Я тогда служил в легендарном отдельном батальоне авиационного обеспечения вертолётного полка, расположенном в славном посёлке городского типа с загадочным названием Магдагачи… в Амурской области.

Помню, как по окончании военного училища сходу отверг вариант распределения с местом прохождения службы в прекрасном городе, тогда ещё Ленинграде, и, пользуясь правом выбора, рванул на Дальний Восток! Мои близкие из Ленинграда и Прибалтики были тогда в полном недоумении, называя меня ненормальным… и порою я с ними полностью согласен.

Рванул, как мне казалось тогда, к Японскому и Охотскому морям с их удивительными тайнами… в объятия девственной дальневосточной тайги с её величественными горными перевалами, реками богатыми красной рыбой — любимым лакомством бурых медведей!

Я ехал, представляя какие возможности открываются передо мной... начиная с того, что год идёт «за полтора», и служба напрямую связана с военной авиацией, и заканчивая тем, какие незабываемые охоты и рыбалки ждут меня впереди. Весь в мечтах и надеждах я не заметил, как пролетели 7 суток в поезде с храпящими, пьющими, дерущимися в тамбуре соседями по купе… и мы вместе с молодой женой и годовалой доченькой шагнули на перрон железнодорожной станции города Хабаровска.

Вдохновлённый книжной романтикой о суровых, но искренних и справедливых людях: геологах, старателях, строителях — осваивавших дальневосточные просторы… о воинских частях, в которых одной крепкой и дружной семьёй служат идейные, отзывчивые люди, защищая просторы нашей бескрайней Родины, я даже не придал значения тому, что в Хабаровске упитанный штабной офицер скорректировал моё распределение. Он буднично указал мне на войсковую часть, находившуюся в Амурской области.

Тогда меня не сильно огорчила перспектива проехать ещё почти сутки в обратном направлении — на запад. В глазах моих уже взбивали чистый таёжный воздух лопасти винтокрылых машин… а в амурской тайге как минимум бродили в ожидании меня амурские тигры!

Завораживало само название населённого пункта, перекликающееся с названием древнего Магдебурга — столицы саксонских земель Германии. И поскольку в названии фигурировало, как мне казалось, красивое европейское женское имя МАГДА, что несомненно свидетельствовало об историческом факте соприкосновения западной и восточной цивилизаций, то история его возникновения просто не позволяла быть населённому пункту серым и невзрачным.

Как чисты и наивны были помыслы и суждения мальчика, выросшего в объятиях аккуратных городков Польши и Прибалтики, той, ещё советской, эпохи… взрослевшего на идеалах книжных романов и повестей — о дружбе и взаимовыручке, о тяжёлых испытаниях и заслуженной радости первооткрывателей…

Это потом я узнал, что Магдагачи — это бывший лагерь системы БАМ Лаг, а в переводе с нанайского означает — «склад гниющей древесины». Переварил и усвоил смысл фразы: «В Магдагачах — всё иначе», а ещё позже и непреложной истины: «В Магдагачи еду — плачу, уезжаю — хохочу».

Однако именно разительное несоответствие моего представления о предстоящей службе на Дальнем Востоке с реальностью… с учётом определённого воспитания, позволило мне остро прочувствовать глубину обстоятельств на контрасте событий.

Прозрение

В 90-х перестройка набирала обороты, заменяя под видом демократии долг вседозволенностью, а мораль — рыночными отношениями. Уходили в историю настоящие офицеры… Те, которые служили за честь и совесть, те, которые, не стесняясь, били на офицерских вечеринках хитрое, толстое лицо «начпрода», чутко уловившего возможности перестройки на фоне перебоев в снабжении.

Последний, создав на базе продовольственного склада «односторонний траст», смело заменял «на выдаче» копчёную колбасу на яйца, яйца на масло, масло на комбижир, мясо на тушёнку… а тушёнку — «налево»… в результате чего был первым, кто за свои «кровные» приобрёл подержанный японский автомобиль. С довольным, временами побитым «едалом».

Прибыв в войсковую часть — Отдельный Батальон Авиационного Технического Обеспечения — ОБАТО (хотя в силу специфики службы все привычно заменяли букву «О» на «Е» — в соответствии с не сходящим с языка прилагательным), я окунулся в серый, завистливый мирок, где настоящих — достойных уважения мужчин было не так много, а «уважаемыми людьми» считались те, кто сидел на «нужном продукте». Так сказать, каста имущих: «начфин», «начпрод» и «начвещь». Это к ним необходимо было стоять в очередях и заискивать отношений, чтобы получить положенные по закону харчи и шмотки — надлежащего качества и в срок. И, как обычно, начальниками продовольственного и вещевого складов были надменные, самолюбивые, в меру упитанные прапорщики украинских кровей. Именно поэтому «продпаек» я старался не получать, а на строевых смотрах офицеры из управления, как правило, одетые во всё новое и блестящее, с недоумением и порицанием тыкали пальцами в сторону моих потёртых ботинок.

Магдагачинский гарнизон не просто жил своей обособленной от жителей посёлка жизнью, а кипел страстями, как закрытый котёл-скороварка, безжалостно переваривая судьбы и чаяния людей, и, как водится, грязь и пена всегда занимали положение «сверху»… вследствие чего у некоторых персонажей временами «срывало крышку».

Интересному и увлекательному сериалу о гарнизонной «Санта-Барбаре», несомненно, следует уделить отдельную повесть. Что же касается моей истории, то можно лишь упомянуть, что рутинное, зачастую бесцельное, прозябание в караулках, кочегарках и автопарках, без выходных и проходных, никак не укладывалось в моём понимании о доблестной службе — на благо Родины.

Служба была сопряжена с постоянными авралами, вызванными отсутствием нормального планирования и перебоями в снабжении… да и полной неразберихой в стране. При этом боевая подготовка — уже не являлась первостепенной задачей.

В то время не было вездесущего интернета и сотовых телефонов, однако, через родных, друзей и знакомых, оставшихся в Прибалтике, Польше, Ленинграде, Москве… я ощущал, насколько зашкаливает там накал страстей, и фонтанирует в связи с этим адреналин, вызванный невиданными историческими переменами. Переменами и, как казалось тогда, сказочными возможностями, которыми лукаво крутил рыночный «напёрсточник» — «Запад» перед доверчивой, неискушённой, сорвавшейся в неизведанную пропасть страной.

До нас доносилось смачное чавканье «счастливчиков», перераспределявших в свои карманы невероятные богатства, как сейчас принято говорить, активы нашей бескрайней Родины, и как на глазах менялись мотивация и мироощущение её граждан.

Грандиозные перемены исторического масштаба, грубо перекраивавшие территориальный и экономический лик страны, в глухом Магдагачинском углу проявились лишь перебоями в снабжении и повальной задержкой зарплат, что мгновенно сделало вчера ещё преследуемых законом спекулянтов — блестящей экономической «элиткой» посёлка… А офицеров и прапорщиков — перестали пускать в военной форме в единственный на то время ресторан. В свете основного тогда тезиса о том, что нехватка всего вызвана чрезмерно раздутой, неэффективной и ненасытной армией, — быть военным как-то вдруг «в народе» стало невыгодно и непрестижно.

ОБАТО приспосабливался к существованию по «остаточному принципу», заменив боевую подготовку самообеспечением. При этом замкнутый круговорот событий беспощадно поглощал время и все жизненные силы. А мечты… оставались мечтами.

И вот однажды ночью в караулке, отгоняя ненавистных, вездесущих тараканов, читая урывками очередную повесть о достойных людях, занимавшихся интересным и нужным для страны делом где-то на побережье Охотского моря, я замер с широко открытыми глазами в неестественной позе… На меня снизошло озарение:

— Какой же я идиот!..

Ведь с таким же успехом я мог сутками просиживать в караулках и читать эти нужные книги в большом, культурном, просвещённом Санкт-Петербурге на берегах «седой Балтики»… Там, где жизнь бьёт ключом, где творится история… рядом с родными и близкими мне по духу людьми… без бардака и фальши…

Из лап тяжёлого оцепенения меня вырвал эмоциональный вопль младшего сержанта Турсункулова. Его скуластое лицо было искажено гримасой, и он что-то верещал мне на своём, — я сосредоточился и вник. Оказалось, что правильный и отзывчивый боец Турсункулов переживал за меня… и мне оставалось лишь догадываться, с какой физиономией он меня застал.

Я отчётливо тогда осознал, что в то дурное время вся моя служба там, с искусственными тяготами и лишениями, являлась лишь жалкой пародией, презираемой властью и населением, и, по сути, была сравнима с классическим переносом грунта «туда и обратно»… с единственной целью — лишить свободного времени и жизненных сил.

Так бывает, когда где-то там, «наверху», процессор «сдох» или очень сильно «болеет», а механическая часть без чёткой идейно программной линии продолжает своё движение по инерции, перемалывая шестерёнки и деформируясь под среду.

Конечно же, такое озарение и осознание, так сказать, бытия не доставляло мне особой радости — я начинал излишне копаться в себе, либо чудить.

Мастер-класс или складская философия

В моей памяти навсегда останется ярким пятном вводный мастер-класс, который мне, молодому лейтенанту, любезно предоставил на продовольственном складе товарищ старший прапорщик «Семёныч».

Этот вояка служил в батальоне дольше всех и пользовался определёнными привилегиями. Он был вхож в столовые, кочегарки, автопарки и любые складские помещения, где, по случаю или без, по кружкам разливался спирт.

Семёныч важно восседал на пустом деревянном ящике из-под сока между бочками с солёными огурцами. На бочке, как на столе, излучая манящие ароматы и вызывая обильное слюноотделение, красовался натюрморт, достойный кисти художника. Сочные, только что из бочки, солёненькие огурчики, сало с мраморными прожилками, восхитительная копчёная колбаска, луковица и буханка ржаного хлеба — всё было аккуратно, по-хозяйски, нарезано ломтиками и в сочетании с тремя алюминиевыми кружками и трёхлитровой банкой, на треть заполненной прозрачной жидкостью, создавало атмосферу, располагающую к доверительным беседам.

Вращающиеся выпученные глаза и седые кудри, выбивавшиеся из-под фуражки и «технички», одетой на упитанный голый торс, делали Семёныча похожим одновременно на старого бывалого боцмана и жирующего морского слона.

— Здорово, летёха! Ты думаешь, что в училище всему научился? — проревел он с ходу… и сам себе ответил: — Ни хрена подобного!

Я инстинктивно кивнул и, уважительно улыбаясь, подошёл ближе. В силу привитого мне с детства чувства уважения к старшим (по возрасту) и, подозревая, что Семёныч не просто так пользуется привилегиями в батальоне, я приготовился впитывать мудрость, добытую в тяготах и лишениях, а возможно, и в ходе реальных боевых действий.

Семёныч оценил моё поведение и, одобрительно рыгнув, указал мне на одну из алюминиевых кружек, стоявших на бочке с огурцами. Я взял кружку и поднёс её ближе к лицу — в нос резко ударили пары неразведённого спирта.

— Уфф! Это ж спирт… — непроизвольно сморщился я.

— Хррр, хыр, хыр … — прорычал в усмешке Семёныч.

— Чистый! Как моя сооовесть! — поправил он меня, похлопывая ладонью по-товарищески стоявшую перед ним трёхлитровую банку.

— Так… впереди же ещё совещание, — улыбаясь и изображая недоумение, парировал я.

— Э-эх… Слушай, лейтенант! Спирт в армии — это одновременно «связующее» и «смазывающее» — без него от избыточного трения люди стираются до оголённого нерва, — произнёс он сиплым басом и, выпучив глаза, для наглядности сжал в кулаке со всей силы кусок ржаного хлеба. Затем, подняв кверху указательный палец крепкой волосатой руки, и, не сводя с меня изучающего внимательного взгляда, добавил: — Без него нету хода ни нам, ни вертолётам…

Он смотрел на меня какое-то время, вероятно, оценивая правильность моей реакции на глубину и иронию выданной им философской мысли… Затем перевел взгляд на спирт в кружке, осушил её, крякнув, и закусил сдавленным чёрным мякишем.

— Учись, лейтенант! — проревел он, качаясь на деревянном ящике и бешено вращая глазами.

— Ты думаешь, надо быть прилежно-уставным, тупым и исполнительным, и тогда всё само собой сложится? — он, слегка подавшись вперёд, опять пристально уставился на меня с лёгким прищуром и, не дождавшись ответа, скрутив огромную волосатую фигу, тихо по слогам прорычал: — НИ- ХРЕ-НА.

— Всё крутится и вертится на знакомствах и отношениях. И никто из начальства тебя близко не подпустит с твоими дурацкими мыслишками и рацпредложениями, хоть ты сотрись до костей на своей службе, — он искал в моих глазах правильный отклик… и, похоже, не нашёл. — Не понимаешь?!.

— А вот другое дело — когда после тяжёлой службы ты вместе с командиром «песняка задавишь» по случаю «дня части», ну или… звание кому отметить… Вот там и покажи себя, что и служить, и отдыхать умеешь… Там и по душам поговорить без дистанции можно… со своими рацпредложениями. Командир — он ведь тоже мужик… и мужик крепкий, видит, кто чего стоит. А спирт язык-то развязывает и показывает у кого какое нутро. Сильный — уважение тебе, а если слюни, да сопли, да гниль всякая полезла — то ты потом хоть заслужись, а ходу тебе не будет. Поднимут рюмки за наших «павших», и что ты скажешь тогда? — он поворочался, усаживаясь поудобнее на ящике, посмотрел на меня и, изобразив гримасу дебильного лица, судя по всему, копируя меня, ехидным тонким голосом добавил: — А я не пьюююю…

— Пока стержень в себе не нащупаешь — права не имеешь подчиненных на смерть посылать! Ты понял? — назидательно прорычал он, повысив голос.

Я стоял и улыбался, внимая голимую суть, соль, так сказать, служебного механизма, вынесенную старым служакой невысокого звания через долгие непростые годы службы, и, конечно, в силу молодости и необстрелянности не воспринимал сказанное всерьёз.

— Учись пить, лейтенант! — рыкнул Семёныч и опрокинул в свою лужёную глотку содержимое из предложенной мне ранее кружки. Затем нахмурился, на некоторое время уставился в потолок, задумавшись о чём-то тревожном и важном, абсолютно потеряв ко мне интерес… закатил глаза и молча съехал на пол между бочками.

Меня подкупала искренность его посыла при очевидном желании донести свою выстраданную правду до необстрелянного и ещё незапятнанного суровой реальностью лейтенантского мозга. Мне было жаль, что я попал на склад лишь к финалу философских бесед.

По прошествии лет, наделав массу ошибок, обломав все имевшиеся в запасе копья о ветряные мельницы армейского абсурда тех злополучных лет, я с улыбкой и теплотой вспоминаю складскую инициацию, устроенную Семёнычем, и по-настоящему жалею, что мало общался с ним.

Серёга

В отсутствие нормального обеспечения, тем не менее, с самого батальона никто не снимал обязанности хоть как-то обеспечивать вертолётный полк, и «комбат» крутился, по выражению Семёныча, как «пёс в рукомойнике». На нём «висели» и склады, и автопарки, и казармы, и столовые, и свинарники, и бани, и… кочегарки. Ну как же без кочегарок с вечно чумазыми «гномами» в суровые Магдагачинские минус тридцать пять, сорок по Цельсию? Трубы постоянно перемерзали, радиаторы отопления щерились ледяными зубами, электродвижки горели, а на зубах скрипела сажа…

Вместо боевой и политической подготовки между караулами и авралами комбат частенько откомандировывал меня на военном КамАЗе, гружёном кучей перегоревших электродвигателей, в легендарный таёжный городок под названием Зея.

Городок расположен у южных склонов хребта Тукурингра на берегу одноимённой реки. Он знаменит циклопическим сооружением, которым заперли таёжную красавицу в объятиях горного хребта, сотворив бескрайнее Зейское водохранилище.

Зейскую ГЭС ещё с 60-х строили всей страной в течение 20 лет, и у меня захватывало дух от масштабности проекта и гордости, когда я озирал покорённые горные кручи и бескрайние таёжные просторы со 110 метровой высоты водосбросной стенки.

Уму непостижимо, как впоследствии могла небольшая кучка рыночных умников присвоить себе труды тысяч и тысяч самоотверженных первопроходцев: геологов, маркшейдеров, буровиков, бетонщиков, водителей и строителей различных специальностей советской эпохи — трудившихся во славу Родины и трудового народа.

Население городка в основном составляли люди, приехавшие в своё время на строительство ГЭС, геологи, золотодобытчики и работники леспромхозов. Люди грамотные, открытые и решительные. Суровые условия жизни выковали свои законы и правила взаимоотношений, основанные на взаимовыручке и не прощавшие подлость. Так или иначе, деятельность жителей городка была связана с тайгой, в связи с чем почти у каждого имелся «ствол», а то и не один. От этих крепких и сильных людей так и веяло духом первооткрывателей из рассказов Джека Лондона.

В очередной раз, когда я привёз в Зею электродвигатели на перемотку, ко мне подошёл широкоплечий мужчина средних лет и среднего же роста, улыбавшийся во весь железнозубый рот. С бородой и чёрными бездонными глазами, одетый в меховую куртку, расстёгнутую настежь, и свитер грубой вязки, в пышной лисьей шапке с хвостом назад и с кожаным чехлом от ружья, закинутым за спину, — он напоминал мне басмача из какого-то героического советского фильма.

— Здорово! Ты что ли будешь Пономарчук? — по-свойски открыто спросил он.

— Да, — ответил я с лёгким недоумением. — Чем обязан?

— Ничем ты не обязан. У нас с тобой одна фамилия! — сказал он, широко улыбаясь, и принялся трясти мою руку.

Сергей, так его звали, узнал обо мне от братьев, которые занимались в городе Зея перемоткой электродвигателей, они-то и вычислили меня по фамилии в приёмо-сдаточном акте.

Мы пообщались, и он сразу пригласил меня к себе домой. Я как-то не был готов к такому позитивному напору и отказался, сославшись на необходимость возвращаться в воинскую часть, но его открытость и доброжелательность мне импонировали, и я, в свою очередь, чисто формально пригласил его к себе домой в Магдагачи.

Дело было в начале сурового декабря, и, вернувшись в часть, я с головой погрузился в круговерть ежедневных никому не нужных тягот и подвигов, что напрочь выбило из моей памяти крепкого таёжного парня.

Где-то через неделю, часов в десять вечера, в дверь моей однокомнатной служебной квартиры кто-то настойчиво постучал. Жена — молодая и хрупкая девочка, вывезенная мною из далёкой, сытой и культурной Прибалтики, вопросительно посмотрела на меня широко открытыми глазами, подёрнутыми страхом перед постоянной, неотвратимой неизвестностью. Для неё каждый день в Магдагачах был настоящим испытанием, но она держалась «молодцом» и постепенно осваивала нелёгкую профессию жены офицера. Я успокоил её и, ругнувшись, пошёл открывать дверь, в ожидании очередного ночного аврала.

Однако стоило мне открыть дверь, как в неё ввалился улыбавшийся Серёга — бородатый, в лисьей шапке, с большим рюкзаком за спиной и карабином в руке. Сказать, что я обалдел — значит не сказать ничего, а в глазах жены стоял просто тихий ужас.

Серёга озарил нас своей железной улыбкой, поздоровался, поставил «ствол», скинул с плеча рюкзак, снял шапку и начал разуваться. Я пожал ему руку и пригласил на кухню, поскольку в комнате спала маленькая дочка, шепнув при этом жене, что надо чего-нибудь организовать «на стол». Нина достала из-под подоконника две банки тушёнки, банку кабачковой икры, пачку галет и замерла возле окна в лёгком шоке. Потом тихим голосом пролепетала, что это — всё… но есть ещё макароны, и их надо варить.

Назревала неловкая пауза, поскольку еды дома не было, а «продпаёк» я ещё не получил.

Но неловкой паузы не случилось, ибо Сергей, едва успев познакомиться с Ниной, начал, как натуральный Дед Мороз, извлекать из своего огромного рюкзака всякую снедь. К ужасу жены и моему удивлению, он вытащил и положил на кухонный стол четыре ободранных от шкуры, замороженных косульих ноги и перепачканный кровью пакет, как оказалось позднее, с печенью косули. Следом появились: три банки с различными соленьями, круглый каравай хлеба и целлофановый пакет с шоколадными конфетами. После чего Сергей попросил у Нины сковородку и нож. Нина, как загипнотизированный кролик, робко протянула ему наш кухонный нож…

Неодобрительно пощупав пальцем его лезвие, Сергей вытащил из ножен, висевших у него на поясе, свой охотничий. Он взял мёрзлую косулью ляжку и начал строгать мясо прямо на сковородку, параллельно рассказывая нам о звериных следах, которые видел на пути в Магдагачи.

Уже через пятнадцать минут стол ломился от разносолов, и на плите скворчало мясо. Серёга угощал меня ломтиками сырой косульей печени с луком, а Нина пила горячий чай с шоколадными конфетами и, как ребёнок, хлопала удивлёнными глазами.

Общение текло само собой — непринуждённо и приятно. Под мясо я выставил пол-литра разведённого спирта, но Сергей категорически отверг предложение, сказав, что не пьёт от слова «вообще», и мы, вооружившись вилками, напали на нежную благоухающую дичь.

Он рассказывал, как работал в геологической партии, как мыл золото в артелях, извлекая из памяти различные смешные и курьёзные случаи, а я воодушевлённо слушал… Слушал и сетовал на то, что отец, служа в советской армии, успевал и служить с удовольствием, и по заграницам ездить, и охотиться, и призы получать за меткую стрельбу… а у меня в Магдагачах сплошное выживание — неблагодарное и будничное.

Вникнув в мои чаяния и узнав, что на новогодние праздники у меня намечается аж четыре выходных и имеется определённый спиртовой запас, Сергей предложил мне съездить на его «Ниве» в Бомнак за соболями, а заодно проветриться и поохотиться. Я просто не верил своим ушам и, конечно же, согласился.

Спать легли мы далеко за полночь. Сергей без претензий завалился на постеленные на пол куртки и шубы и засопел. Наутро мы перекусили остатками мяса и разъехались в разные стороны: он на своей «Ниве» малинового цвета куда-то в сторону Шимановска, а я — на дежурной машине в сторону кочегарок, казарм и караулок.

Ближе к Новому году, вечером условленного дня, Сергей приехал за мной на своей «Ниве», и мы отправились в наше увлекательное путешествие, срезая дорогу до города Зея через полузаброшенные таёжные деревеньки.

Одетые в снеговые рукавицы сосновые и еловые ветки свешивались по обеим сторонам узкой лесной дороги. В свете фар они мне казались лапами хищных таёжных великанов, которые охотились на беспечных людишек, осмелившихся сунуться в эту морозную ночь в их непролазную дремучую чащу. Я смотрел на заснеженную колею дороги, петлявшую и постоянно подкидывавшую под наши колёса ветки с коварными острыми сучьями, и пытался прогнать из головы мысли о последствиях… если «Нива» всё же заглохнет.

Однако Сергей моих опасений не разделял и, как показало время, его абсолютная уверенность не была бравадой, поскольку основывалась на богатом опыте выживания в суровых таёжных условиях. Он рассказывал мне увлекательные истории из своей жизни, «зарезая» время от времени обочины лесной дороги — освещая фарами попадавшиеся опушки и луговины в поисках «глаз». Охота «из-под фары» — для тех мест была обычным способом разжиться между делом диким мясом к ужину, в связи с чем карабин у Сергея всегда лежал наготове между сиденьями.

Посреди глухого леса, в просвете между деревьями, показались несколько торчавших из сугроба деревянных крыш. Удалённость от цивилизации и, с моей точки зрения, бессмысленность нахождения в такой глуши — давали мне полную уверенность в том, что это были постройки какого-нибудь заброшенного леспромхоза… однако собачий лай и упиравшиеся в чёрное морозное небо ровные столбы дыма — говорили об обратном.

— Это деревня Пионер, — пояснил Сергей, глядя на застывший в моих глазах немой вопрос.

— Прошлой зимой тут шатун вломился в избу и задрал женщину, — спокойно продолжил он пояснения.

— Как это? — изумлённо спросил я.

На что Сергей обыденно рассказал мне, что иногда медведи, которых здесь много, недобирают жира и встают из зимней спячки раньше срока, а поскольку выжить косолапому зимой — нереально, то он обычно пропадает или идёт напролом к человеческому жилью…

— Как, как? — продолжил он. — Ночью задавил привязанную собаку, вломился в окно и с ходу оторвал хозяйке голову. Мужики-соседи на шум с собаками прибежали — застрелили шатуна, а у того лапы до локтей отморожены, как четыре деревяшки…

На мои расспросы по поводу причин для проживания в таких условиях и отсутствия на окнах железных решёток — Сергей только улыбнулся и сказал:

— Здесь люди всегда так живут.

«Нива», поскрипывая пружинами, перелезала очередную наледь, ветки запорошенных снегом кустов цеплялись за бампер и царапали двери, а я ехал и думал:

«Вот как бы я зимней ночью, в полной темноте, под лай и визг порванных собак сорвался выручать соседку из лап медведя?»

Я ещё находился под впечатлением, когда километрах в двадцати от деревни Сергей остановил машину, взял лежавший между сидениями карабин и вышел наружу. Он что-то разглядывал в свете фар — я последовал его примеру. Прямо перед нами лесную дорогу пересекала припорошенная снегом цепочка округлых следов, как мне показалось, от валенок.

— Это шатун. Прошёл часов пять-шесть назад, — спокойно сказал Сергей, и потом буднично добавил: — Надо по приезду Сашке в Алгач позвонить, он с собаками быстро его заберёт.

Короче, в лютых местах живут эти бесстрашные люди…

В Зею мы приехали к полуночи. Поужинали дома у Сергея, не будя его родных, и забылись до утра глубоким сном в преддверии увлекательного и трудного путешествия.

Ранним утром, когда за окнами ещё правила морозная мгла, меня разбудил мелкий топот босых ног по деревянному полу. Я не сразу понял спросонья, где нахожусь, и, в ожидании очередных авралов на службе, приподнялся на локте — осмотрелся. Незнакомая комната, диван… из-за занавески на дверном проёме просачивался свет.

— Где я?..

Топот детских ног остановился за занавеской — та слегка отодвинулась… и из-за неё показалась голова симпатичной девчушки с большими, чёрными, любопытными глазёнками. Послышался приглушённый, переходящий в шёпот, женский голос:

— Алеся, не буди гостя. Иди помоги мне на кухне, — шторка колыхнулась, и босые ноги побежали в сторону женского голоса.

«Мы же едем в далёкий таёжный Бомнак!..» — в памяти начали восстанавливаться события вчерашнего вечера.

Сон как рукой сняло, и я начал одеваться. Теперь из-за занавески выглядывал уже я.

Сергей жил в большом одноэтажном деревянном доме с печным автономным отоплением, на что указывали душистый печной аромат потрескивавших смолистых поленьев и булькающие батареи с раздельной разводкой «подачи» и «обратки»…

«Уж с чем с чем, а с системами отопления Магдагачинские суровые зимы с казармами и кочегарками — меня ознакомили вплотную».

Тёплый, уютный дом. Коридор, уходивший направо, явно скрывал в своей темноте ещё несколько комнат, а слева — на кухне потрескивала печь, и «женская» половина колдовала с тарелками и сковородками. Я их ещё не видел, но аппетитно пахнущая суета определённо мне нравилась.

Из-за косяка дверного проёма опять показались большие детские глаза… — и сразу спрятались.

— Мама, лётчик проснулся!

— Ну вот, Алеся, всё-таки разбудила…

— Доброе утро. Проходите на кухню, — это было явно адресовано мне, и я послушно вышел на кухонный свет.

— Здравствуйте, меня зовут Ольга, — произнесла женщина, встретив меня открытым дружелюбным взглядом, не прекращая магических манипуляций с тестом.

— Алеся!.. — она перевела побудительный взгляд на дочку, которая инстинктивно спряталась за маминой спиной.

— Здравствуйте… меня зовут Алеся, — послышался робкий осторожный голосок.

— И вам здравствуйте! — я не смог сдержать улыбки. — А меня зовут Андрей.

Ольга — симпатичная тёмно-русая блондинка средних лет с открытым и чистым лицом. Что сразу бросилось в глаза и подтверждалось впоследствии неоднократно — она никогда не хитрила и не прятала взгляд. Она всегда говорила о том, что думала, честно глядя в глаза, невзирая на горечь или сладость излагаемой правды.

А вот доченька… внешне на маму была совсем не похожа –красивая папина копия с длинными чёрными волосами и большими, бездонными, чёрными же глазами.

— А вы на вертолёте прилетели? А вы меня покатаете?

Ну понятно же… что должен сделать человек, прилетевший на «голубом» вертолёте, — покатать.

Я ей пообещал, что обязательно прокачу. Позже я переговорил со знакомым командиром экипажа из вертолётного полка, и он разрешил мне взять её «на борт» во время небольшого перелёта с вынесенной площадки в Зейский аэропорт. Исполнил, так сказать, «волшебное» детское желание…

— Надолго собрались в Бомнак? И чего вы там забыли? — с иронией осведомилась Ольга.

Я только раскрыл рот, соображая, что сказать, и подбирая слова, но не успел — за спиной послышался голос Сергея:

— Да мы, Лёля, на пару дней… Дела у нас там.

Он ласково называл её так.

Сергей поцеловал свою «Лёлю» и взял на руки глазастую копию.

— А меня лётчик — дядя Андрей пообещал покатать на вертолёте!

— Ну значит покатает… раз пообещал, — ухмыльнулся Сергей, заиграв лукавыми огоньками глаз в мою сторону. — Иначе не надо было обещать.

За завтраком мы оговорили ряд подготовительных мероприятий: заправку топливом «про запас», укладку дополнительного инструмента, посещение «Волчары» — знакомого по фамилии Волков, чтобы забрать патроны для карабина, и прочее… чем, собственно, и прозанимались до обеда, и, уже подкрепившись основательно, отправились в наше путешествие.

Ледяная дорога

«Нива» без особого напряжения влезла по серпантину на скалистый ворот горловины водохранилища, и мы ненадолго остановились на смотровой площадке, наслаждаясь завораживающим видом на циклопическое сооружение ГЭС.

Снизу, из города, массивная железобетонная громада, низвергающая с диким рёвом бурлящие потоки ледяной воды, была похожа на окутанную облаками пара белую неприступную крепость «Минас-Тирит» из романа Толкиена Д. Р. Р. «Возвращение короля»… и производила на меня неизгладимое впечатление.

Но оказалось — она была лишь небольшим фрагментом огромного по масштабности природно-технического геосистемного проекта, от чего, как говорится, дыханье спёрло натурально.

Человеческая психика остро реагирует на резкие изменения ландшафта, и когда ты видишь с высоты птичьего полёта с одной стороны плотины — маленький, аккуратный, беспечно устроившийся в низине, городишко, мирно покуривающий печными трубами и деловито гудящий малюсенькими машинками, а с другой — невообразимо пугающую своим объёмом в 60 кубических километров толщу ледяной воды простирающегося на 227 километров водохранилища, да ещё и с перепадом высоты в 110 метров, то становится жутко… и при этом теперь уже не столь огромной и надёжной кажется её довольно узенькая бетонная полоска.

Воистину… всё познаётся в сравнении…

Мы стояли на краю скалы и, от избытка нахлынувших чувств применяя ненормативную лексику, бурно обменивались своими впечатлениями:

— Серёга! Да это же охренеть можно!

— А то! Я и сам постоянно …! Хоть и был тут сотню раз!

— … и т. д.

В приподнятом настроении мы уселись в «Ниву», переехали по серпантину на другую сторону плотины и выскочили на заснеженный лёд водохранилища.

Горловина водохранилища на протяжении первых сорока километров представляла собой своеобразный каньон, обрамлённый скалистыми берегами, изрезанными заливами впадающих речушек и ручейков. Открытые всем ветрам отвесные серые скалы переходили в заснеженные лесистые горы бескрайней тайги. Зимняя суровая красота завораживала.

Мы ехали по ровному заснеженному льду водохранилища, восхищаясь первозданными видами этого сурового края, делились мыслями, рассказывали истории из своей жизни и охотно обсуждали проблемы, волнующие нас обоих. Таким образом происходило более тесное знакомство. Мы ненавязчиво узнавали друг о друге всё больше и больше, сопоставляя шкалу ценностей и мировоззренческие суждения.

Сергей вырос в этом краю. Затем прошёл «срочником» армию, геологические экспедиции, золотодобывающие артели. В детстве он даже был воспитанником интерната в далёком таёжном Бомнаке. Поэтому, будучи человеком открытым, бесстрашным, умным, но при этом бесхитростным, имел много друзей и знакомых почти во всех населённых пунктах Зейского района.

При довольно разных условиях становления личности в различных социальных средах, оказалось, что ценностные суждения с детства у нас формировались на базе одних и тех же «правильных», по определению В. М. Высоцкого, книг. Мы ещё мальчишками зачитывались книгами о войне, строили планы на открытие новых земель и обожали дикую природу.

Извилистый «каньон» представлял нам всё новые и новые прекрасные виды.

Слева, вдоль самого берега, как на подбор, показались молодые ёлочки.

— Сергей, смотри какая красота! Как на ёлочном рынке — выбирай — не хочу.

— На обратном пути обязательно выберем, — улыбаясь, пообещал Сергей. — Небольшую и самую красивую… с собой заберём.

Проезжая мимо одного из заливов, он кивнул в его сторону и сказал:

— Это залив «Удачливый».

На мой вопрос, с чем связано это историческое название, он ответил, что сам его так назвал, поскольку удачно охотился в этом заливе и не один раз.

— В прошлом году чуть выше по заливу видели «матку» изюбря с телёнком… убивать не стали, — улыбнулся он своим воспоминаниям.

Увидев, как загорелись мои глаза, он ещё больше расплылся в улыбке и добавил:

— Мой хороший знакомый — капитан катера, обслуживающего водохранилище. Я тебе обещаю — по осени обязательно с ним познакомлю, и организуем охоту.

Залив «Удачливый»

Забегая вперёд, мне не терпится рассказать связанную с этим заливом историю, и хотя она приключилась только следующей осенью, но является очень показательной для раскрытия характера Сергея, его железобетонной надёжности и решительности.

В начале ноября Сергей, как и обещал, договорился с капитаном катера «прошвырнуться» ночью по ещё не замёрзшим заливам водохранилища, чтобы по сопкам «лучить» из-под фары «зверя». Дело назначили на выходные дни, подстроившись под меня и условия моей службы.

Судя по множеству рассказов Сергея, охота обещала быть удачной и интересной. Всю субботу, а суббота в батальоне — это полноценный «круглосуточный» рабочий день, я находился в предвкушении удивительных приключений. Прогулка на катере по ночному водохранилищу, выслеживание «зверя», в зависимости от удачи — добыча трофея, ну и, конечно же… ужин у костра со свежеобжаренным мясом и охотничьими историями из нескончаемой серии таёжных рассказов. Причём под название «зверь» у местных охотников подходили и медведь, и олень (изюбрь), и лось (сохатый).

Однако с самого начала всё пошло не по плану.

Начальник штаба в конце рабочего дня объявил построение личного состава батальона в казарме, где офицеры и прапорщики в очередной раз бесцельно проторчали более часа в его ожидании. Потом соизволил появиться сам начальник штаба и, что-то буркнув командиру роты охраны про недостатки, испарился, назначив построение ещё на час позже… При чём тут бардак в расположении роты охраны и личный состав остальных служб и подразделений, почему построение не проводится начальником штаба вовремя и почему это всегда на ночь глядя?.. Такими вопросами уже давно никто не задавался в «ЕОБАТО».

Не останавливаясь на детальном описании бездарного и бессистемного командования, скажу лишь, что домой я добрался в начале одиннадцатого. Быстро перекусив, поцеловав жену и дочку, я рванул к Эрику Иногородскому — начальнику службы пожарной охраны, который обещал добросить меня на своей древней «японке» до железнодорожной станции Тыгда. Тыгда находилась в 60 километрах от Магдагачей, и уже оттуда на «попутках» мне предстояло преодолеть ещё 90 километров до города Зеи.

Поскольку Эрик на бесконечных построениях был вместе со мной, а поездка в Тыгду планировалась к семи вечера, то мне потребовалось потратить ещё полчаса на уговоры его жены — Ирины. Мы вместе с ним клятвенно убеждали её, что на ночь глядя бесценный муж едет ни «к бабам», ни на очередную гарнизонную попойку, а лишь отвезти меня до Тыгды, и уже через час-полтора вернётся назад. Уговорили — выехали.

Всю дорогу до Тыгды я в красках описывал Эрику ожидающую меня удивительную охоту, а он поглядывал на меня блестящими выпуклыми глазами и внимательно слушал.

Однако на станции меня ожидал неприятный сюрприз. Поскольку мы опоздали к приезду проходящего поезда, то все маршрутки и такси, специализировавшиеся на доставке пассажиров от станции Тыгда до города Зеи, уже разъехались. Тут следует пояснить, что до Зеи нет железной дороги, и жители пользовались редкими рейсовыми автобусами и попутками-частниками.

Итак… время двенадцать ночи, я ещё в Тыгде, до Зеи ещё 90 километров… и добираться туда не на чем…

Глядя на низкое чёрное небо, я ясно себе представил, как у далёкого берега Зейского водохранилища на борту железного катера ещё с восьми часов вечера замерли в тревожном ожидании: Серёга и неизвестный мне ещё пока бывалый капитан, а на сопках в это время беспечно бродили непотревоженные лоси и олени…

Из лёгкого оцепенения меня вывел Эрик:

— Чего ждём, Андрюха? Поехали!

— Поехали… — выдавил я через силу и обреченно уселся в «японку».

Выезжая на трассу, Эрик несколько раз пытался заглянуть мне в глаза и задавал какие-то вопросы… Но я его не слушал и не слышал…

Вдруг… Я поймал себя на мысли, что едем мы не в Магдагачи, и удивлённо посмотрел на Эрика.

— Нас Ирка точно убьёт! — выдохнул Эрик, вскинув руку и посмотрев на часы.

— Смотри… — предупредил я его осторожно. — Меня до Зеи добросить, потом назад… Где-то часа три.

— Нее… — захлопал блестящими глазами Эрик. — Я с тобой на охоту поеду! Я давно хотел.

При этом испуганное выражение его широко открытых глаз настолько не соответствовало уверенным фразам и поступкам, что борьба как минимум двух Эриков в одном теле была очевидна.

— А что? Я ей говорил про охоту раньше. Ну и что, что к двенадцати обещал вернуться? А может я колесо пробил? Или даже движок застучал, тьфу, тьфу, тьфу… — бормотал себе под нос Эрик.

Я посмотрел на Эрика и прыснул, наклонив голову. Эрик был похож на «мульта» с нарисованными глазами, озвученного по ошибке голосом другого персонажа.

Он весело захихикал, как вырвавшийся из-под контроля родителей сорванец, выдавая потешные перлы:

— Пусть она своей мамочке высказывает, хи-хи-хи. Я и так на прошлой неделе ГСМщику звание не обмывал, хи-хи-хи.

После того как мы вволю насмеялись, я обратился ко всем Эрикам сразу:

— Нехорошо получается с Ириной. Мы ж ей обещали — надо ехать домой.

Но Эрика уже было не остановить.

— Андрей, ты в наши дела не лезь! — назидательно проговорил он. — Мы сами разберёмся.

— Да уж… Не знаю… радоваться или грустить, — пробурчал я, задумчиво улыбаясь.

Мы подъехали к дому Сергея во втором часу ночи. Ольга — жена Сергея недоверчиво посмотрела на нас и сказала, что он уехал ещё вечером как будто на охоту… но вот ружьё и патроны с собой почему-то не взял.

— Вы что, меня за дуру держите? — она пристально посмотрела нам по очереди в глаза.

Ольга — женщина умная и, имея высшее образование и опыт работы с мужским контингентом ещё по геологоразведке, раскусывала их хитрости «на раз».

В итоге к месту стоянки катера мы добрались только к трём часам ночи. Наличие малиновой «Нивы» возле пришвартованного судна сильно обнадёживало. Мы, конечно, понимали, что опоздали просто чудовищно, но верить в провал мероприятия напрочь отказывались. Эрик подъехал ближе и жалобно, как бы извиняясь, посигналил. Через минуту отворилась железная дверь рубки, и в её проёме появилась фигура Сергея — он призывно помахал нам рукой.

Мы с Эриком поднялись на борт и вошли в натопленную столовую-дизельную. За столом с кружками чая в руках сидели двое: Сергей и пожилой мужчина, одетый в чёрную брезентовую утеплённую куртку. По их нерадостным лицам нам стало сразу понятно, что наш отчаянный, запоздалый рывок в город Зею явно попахивает «холостым пробегом».

Капитан налил нам чая, молча указал на пакет с сухарями и задумчиво поглядел на Сергея. Тот, видимо, предлагал ему какие-то альтернативные варианты с целью нивелировать опоздание и всё же попытаться организовать долгожданную охоту.

Допив свой чай и выбив заварку об край стола, капитан начал размышлять вслух:

— До нормальных охотничьих мест мы по времени добраться не успеем. Можем ещё «пошариться» в ближайших мелких заливах, но почти без надежды. А поскольку лицензия на отстрел имеется только на изюбря, а он вблизи встречается редко, то и смысла дёргаться нет… Но можно попробовать.

Мы с Эриком в ответ активно закивали головами и закрутились как заведённые, перетаскивая вещи на катер и выполняя команды капитана.

Низкая облачность плотно заволокла ночное небо, исключив любое естественное освещение, и землю накрыла густая кромешная тьма. Капитан «завёл дизеля», прогрел движок и, обшаривая акваторию лучом курсового прожектора, отчалил от берега. Его тёмные смутные очертания растворились во тьме, и катер, слегка покачиваясь на волнах, пошёл в направлении светового луча.

Луч прожектора вырывал из кромешной тьмы сегменты ландшафта и, казалось, материализовывал их в окружающей нас чёрной пустоте. Нутро катера вздрагивало от урчания дизеля, а за леерами хлюпала и хлопала о борт невидимая в темноте чёрная бескрайняя масса ледяной воды.

Мы — участники ночной таёжной экспедиции, окрылённые духом открытий и исполненные решимости, сгрудились за спиной капитана в капитанской рубке и внимательно вглядывались в освещённую даль.

Конечно, и я, и Сергей были рады началу такого приключения, но надо было видеть Эрика… Лицо, искажённое гримасой не сходящей улыбки, с круглыми блестящими глазами излучало бешеный мальчишеский восторг, освещая капитанскую рубку в 32 белых зуба. Он, как Гуинплен, постоянно что-то спрашивал, комментировал и уточнял, не скрывая ноток восторга в срывающемся голосе. Глядя на него, Сергей тоже подсвечивал железом, и только капитан, серьёзный и уверенный в себе, деловито правил штурвал, сверяя курс по одному ему ведомой карте. Время шло, и капитан задумчиво поглядывал на ручные часы.

— Ну что, полезем по ближним мелким заливам? — он, не оборачиваясь, повесил вопрос в воздух и сам себе ответил: — Можем сесть на «корчи».

Мы переглянулись за его спиной, но промолчали.

Слева по борту луч прожектора осветил изрезанную скалистую береговую линию, а чуть дальше по курсу — несколько островов… или расходящихся заливов.

Вначале я старался сложить в уме целостную карту из выхваченных лучом прожектора фрагментов берега, но вскоре окончательно запутался и просто наблюдал за движением катера по лабиринту заливов. Капитан время от времени «облизывал» лучом прожектора вершины береговых сопок и долины между ними.

— Подходим к «жирным» местам, — пояснил мне Сергей вполголоса, и в рубке стало ещё светлее от улыбки Эрика.

Взяв на перевес карабин капитана, Сергей вышел из рубки и уселся на железный ящик рядом со вторым носовым прожектором. Я последовал за ним.

— Андрей, я буду светить прожектором. Если увидим зверя — становись на моё место и держи его в центре луча. Понял? — произнёс он, включая и настраивая прожектор, и назидательно добавил: — Главное — постоянно за что-нибудь держись, чтобы не свалиться за борт, если вдруг наскочим на мель.

— Держи, — он вытащил из-за пазухи бинокль и протянул его мне. — А Эрику скажи… пусть из рубки не выходит вообще.

С борта катера было необычно и интересно наблюдать за ночной жизнью тайги. Монотонный гул работающего дизеля, приглушённый шумом ветра и набегающей волны, не вызывал у зверья никакого беспокойства. Яркий луч прожектора чётко и контрастно высвечивал все детали ночной природы. Имея чуткие слух и обоняние, животные контролируют всё, что происходит в тайге, отслеживая хруст малейшей веточки либо лёгкий посторонний запах, но со стороны воды у них нет никаких естественных врагов, а следовательно нет и причин для опасения. Кроме того, встречный ветер уносил запахи с катера вдоль берега.

— Главное — долго не задерживать луч прожектора на одном месте… и ни в коем случае не разговаривать на борту, — прошептал Сергей мне на ухо. — Шум работающего двигателя зверь слышал ещё час назад, пока мы шли сюда, и успел к нему привыкнуть, а вот человеческий голос сразу спугнёт его.

Я кивнул, полностью поддержав его доводы, и продолжил рассматривать очередной акт ночного представления из жизни дикой природы.

Основной курсовой прожектор капитан выключил, чтобы не отвлекать зверьё, и теперь Сергей руководил движением катера в кромешной тьме. Он делал знак лучом прожектора — и катер сбавлял ход или останавливался, затем, после осмотра прибрежного лесного массива, он росчерком луча по поверхности воды указывал ему направление движения, подсвечивая время от времени путь. Двойное подёргивание лучом по курсу указывало капитану ускориться, один — малый ход, а если перечеркивал несколько раз перпендикулярно курсу — означало остановиться. Заметив что-нибудь интересное, Сергей подёргивал лучом на одном месте и слегка толкал меня в бок, чтобы я осмотрел указанное место через бинокль.

Я поражался остроте зрения Сергея. На сером сливающемся фоне он умудрялся заметить множество мелких деталей. То ночующую на ветках дерева птицу, то прячущуюся за ствол лису. Подёргает лучом, поиграет — и она, любопытная, сразу двумя «фонариками» в ответ. Глазища яркие — так и горят отражённым светом.

Катер проходил недалеко от берега, и мы наблюдали в непосредственной близости зверьков, занимавшихся своими обычными делами.

Сергей показывал мне, как надо правильно обращаться с лучом прожектора. Высветив ночную плутовку издалека, он указывал мне на неё, не задерживая луч слишком долго, и уже по мере приближения уделял ей больше внимания. Зверёк привыкал к звуку, к мелькавшему свету и переставал обращать на них внимание. Росчерком луча Сергей остановил катер прямо перед нею. Впечатление было такое, как будто мы с первого ряда наблюдаем выступление зверей на подсвеченной арене цирка. Лиса пыталась кого-то поймать в корнях упавшего дерева. Невидимая мелкая жертва металась в растопыренных пальцах корней, спасая свою жизнь от стремительного лисьего хвоста. Хвост — то бешено мельтешил пушистой кисточкой по кругу, то мгновенно превращался в пару настороженных ушей с глазами.

Используя мимику и жесты, мы отлично понимали друг друга. Я утвердительно кивнул Сергею, дав понять, что вдоволь насладился представлением, и можно двигаться дальше, и он росчерком луча указал направление катеру. Капитан тоже знал своё дело — машина на сигнал реагировала мгновенно. Всё слажено, отработано, по-боевому, — любо-дорого было посмотреть. Я подумал тогда, что если не дай бог война, то оккупантам с такими партизанами не позавидуешь. Ведь Серёге ни снег, ни дождь, ни мороз — нипочем, а если надо в тайге пожить, то завсегда, пожалуйста. А уж с каким удовольствием он без промаха лупит из своего карабина — и никакая оптика ему не нужна. Впрочем, именно такие Серёги всю историю Российскую непрошенного супостата и изничтожали: что наполеоновские полчища, что фашистские…

«Ну вот что сможет сделать Серёге какой-нибудь рыхлый бюргер или афроамериканец в этой тайге? — размышлял я. — Только сдаться поскорее и рассказывать, что свалился сюда по большой ошибке».

Подсвечивая путь катеру по ходу его движения, Сергей время от времени продёргивал лучом по вершине дальней сопки, стоявшей по курсу. Похоже, углядел кого-то. Я коснулся до него локтем и, вопросительно посмотрев в глаза, указал взглядом в направлении сопки. Сергей утвердительно кивнул в ответ и поднёс ко лбу ладонь с растопыренными вверх пальцами.

«Ага! Рогач! Лось или «изюбряка!» — радостно подумал я и, дождавшись очередной подсветки, направил в ту сторону бинокль.

Однако кроме кустов и редких сосен на косогоре ничего не заметил. Только на третий или четвертый раз я успел заметить маленькую искорку в свете луча, которая тут же исчезла.

«Понятно! Сергей заметил „рогача“ ещё издали и по мере приближения, не тревожа попусту, „пас“ его».

Вот сопка всё ближе и ближе. Сергей, уже не отвлекаясь на проплывающий в темноте по правому борту берег, уткнул луч прожектора в воду перед самым носом катера, послав его таким образом тихим ходом в нужном направлении. Дизель сбавил обороты и негромко монотонно «зачавкал» в темноте. Через несколько минут хода Сергей лёгким касанием дал мне знать, чтобы я приготовился, и затем осветил лучом косогор.

В свете луча среди деревьев и кустарника через бинокль я отчётливо увидел спину здоровенного изюбря. Бык стоял за стволом дерева в направлении вершины сопки, повернувшись к нам спиной, и, наклонив голову, искоса поглядывал одним глазом в нашу сторону из-за массивного плеча. Глаз не отражал падающий свет прожектора, но крупное тело представляло собой уже достаточно хорошую мишень.

Я повернулся к Сергею и изобразил гримасу вытянутого лица с выпученными глазами, дав понять, что «бычара» — просто огромный. Он ухмыльнулся в ответ и медленно, чтобы мне было видно, поднёс указательный палец к своим губам. Адреналин густо ударил в голову.

Мы медленно и без шума поменялись местами. Я встал за управление прожектором, а Сергей занял удобную позицию для выстрела рядом. Переняв его методику, я уткнул луч прожектора в воду перед катером, слегка освещая ему путь, и при этом время от времени ненадолго подсвечивал место, где стоял изюбрь. Без бинокля расстояние до него казалось ещё довольно приличным, кроме того тело оленя иногда заслоняли кусты.

Глаза бык прятал, ни разу не засветившись отражённым светом. Я весь превратился во внимание. В темноте успокаювающе-монотонно «чавкал» дизель, и катер в ночной тишине потихоньку подбирался к заветной сопке.

Когда в очередной раз я начал ненадолго подсвечивать изюбря, Сергей обернулся ко мне вполоборота и кивнул.

«Понятно — расстояние уже подходит для выстрела, и от меня требуется остановить судно и правильно осветить мишень», — я несколько раз быстро перечеркнул воду перед носом катера — и дизель тут же смолк.

Дрожь корпуса прекратилась, слышался только лёгкий шелест воды о борт движущегося по инерции судна.

«Конечно, лучшим вариантом было бы вызвать у оленя интерес к нам, выманив его тем самым из-за ствола дерева на выстрел, — размышлял я. — Но как его при этом не испугать?»

Я направил прожектор так, что изюбрь оказался в центре луча, и тихонько стал подёргивать светом вверх-вниз. Какое-то время бык стоял, не шевелясь, затем он медленно поднял голову, в первый раз за всё время посмотрев в нашу сторону двумя большими яркими огнями, и вновь отвернулся. Сергей резко приподнял раскрытую ладонь и свёл пальцы в одну точку. Я тут же выключил на время прожектор, давая рогачу немного успокоиться в полнейшей тишине…

В какой-то момент я поймал себя на мысли, что не дышу вообще… но всё делаю правильно и сейчас обязательно выманю «зверя» из-за дерева на выстрел. Сосчитав по височному пульсу до десяти, я приготовился нажать кнопку включения прожектора…

И тут… сзади, в полнейшей тишине, с ужасным железным скрипом открылась дверь капитанской рубки, и на всю долину послышался сдавленный голос Эрика:

— Андрюха, впереди на сопке «шары»! Свети на сопку!

…что я подумал тогда про Эрика и пожелал ему — цензурно описать не получится никоим образом.

Я резко включил направленный в нужное место прожектор, но успел заметить только исчезающую тень оленя, уходившего от нас вокруг сопки через кустарник.

Серёга вскочил с широко раскрытыми глазами и, минуя меня и прожектор, замахал рукой капитану, показывая срочно двигаться вперёд. Дизель заурчал, и катер медленно начал набирать обороты, двигаясь вдоль сопки. Я судорожно шарил лучом по кустарникам. Серёга, готовый в любой момент стрелять из положения стоя, вторил движениям луча вскинутым стволом карабина. А за моей спиной продолжал шипеть Эрик:

— Ты чо?! Не видел, что ли? Такие шары! Ну ты даёшь!

— Заткнись! — в ярости прошипел я ему в ответ, но он не унимался.

— Андрюха, там такой бычара стоял! Ну, что же ты?..

Верх сопки был абсолютно лысым, и было понятно, что изюбрь уходит вдоль берега по кустам, но у набирающего ход катера просто не хватало скорости обогнуть её. Всё внимание было на сопку и вдруг…

Двигатель заревел, катер резко повернуло на месте, и мы все попадали на палубу. Я свалился, продолжая обнимать прожектор, сорвав его со стойки, — всё тут же погрузилось в кромешную тьму. Правда уже через секунду капитан врубил курсовой прожектор и, осветив палубу, громко заорал:

— Все на борту?

Мы с Эриком и Серёгой оказались лежащими в одном дёргающемся клубке и, глядя друг на друга, дружно заорали в ответ:

— Все!

Капитан был мрачнее тучи. Разговаривал он только с Сергеем, а нас с Эриком как будто не замечал вообще. В какой-то момент мне показалось, что он вот-вот бросится на нас с кулаками.

Про изюбря все и думать забыли. Капитан загнал нас в дизельную и сказал, чтобы мы ничего «на хрен» не трогали.

Мы сидели с Эриком за столом, как нашкодившие школьники, и грустили, попивая чай из алюминиевых кружек. Оказалось, что, увлёкшись погоней за убегающим изюбрем, я просто забыл подсветить путь катеру, и он налетел на мель метрах в тридцати от берега.

Слава Богу, обошлось без поломок и пробоин, но сели крепко. Часа два капитан пытался слезть с мели, безуспешно работая винтами вперёд и назад. Оставался только один вариант — выходить в эфир, подставляя капитана «по самое не хочу», и запрашивать «техподдержку». Ситуация была не из приятных…

И тогда Сергей предложил другое решение. Он сказал, что доплывёт до берега и зацепит за дерево трос, после чего катер лебёдкой стащит себя с мели.

Мы смотрели на него и не понимали, шутит он или говорит всерьёз, поскольку температура воздуха «за бортом» была определённо ниже нуля. Но он действительно разделся до трусов, нацепил на себя спасательный круг, завязал за него конец швартового каната, взял в одну руку завёрнутую в полиэтиленовый пакет куртку и прыгнул за борт. Тут следует напомнить, что в начале ноября на берегах Зейского водохранилища уже две недели как лежал снег.

Я пытался было его отговорить, утверждая, что воспаление лёгких — не лучший выход из положения, но Сергей только улыбнулся в ответ.

— Андрюха, всё под контролем, если надо будет мне помочь — я скажу, — спокойно произнёс он и шагнул за борт.

Он действительно догрёб до берега, действительно закрепил конец швартового за какие-то коряги, и катер действительно стащил себя с мели. Капитан как смог причалил к берегу, и, шлёпая по ледяной воде, как ни в чём не бывало, на борт поднялся Серёга…

Мы с Эриком кинулись было к нему с предложениями отогреть ноги в тазу с горячей водой и со всякими растираниями тела спиртом, но он, повесив трусы сушиться рядом с печной трубой, просто растёрся полотенцем, оделся в своё сухое и сел с нами пить горячий чай.

«Ну какой тут рыхлый бюргер? Какой афроамериканец? О чем вообще речь? — я разъехался в улыбке, кивая головой в знак согласия со своими мыслями. — Вот такой Серёга! Вот такой у меня друг!»

Но самое смешное было дальше…

Под утро абсолютно без сил мы на своих машинах доехали до дома Сергея. Он звал нас позавтракать и попить чай, но мы с Эриком, потоптавшись в прихожей, вежливо отказались, поскольку до Магдагачей нам надо было ещё «пилить и пилить».

Уже выходя из дома, мы услышали возгласы и смех жены Сергея:

— Где, говоришь, трусы оставил? Зимой на охоте? Без ружья? А-ха-ха-ха! — заливалась Ольга.

— Чего?.. Катер без трусов вытаскивал? Много вытащил? А-ха-ха! — продолжала она с иронией. — Вы что? За дуру меня держите?

Мы с Эриком переглянулись, не имея сил даже улыбнуться.

— Страна не знает своих героев, — попытался я сумничать вполголоса, но сил смеяться уже не было…

Мы молча сели в машину и грустные отправились в Магдагачи.

Где-то на половине пути, вспоминая и пересказывая пережитые нами события прошедшей ночи, мы переосмыслили ситуацию, и на нас напал такой дикий хохот, что Эрику пришлось остановить машину и в срочном порядке опорожнить мочевой пузырь…

А впереди предстоял ещё долгий и трудный разговор с Ириной.

Эвенк Петя

Итак… возвращаюсь к нашей поездке в Бомнак.

Мы ехали по ровному заснеженному льду водохранилища, восхищаясь красотой этого сурового края, делились мыслями, рассказывали истории из своей жизни и охотно обсуждали проблемы, волнующие нас обоих.

Стало темнеть, когда Сергей свернул в сторону небольшого залива и выехал по еле заметной дороге на берег.

— Тут недалеко живёт мой давний знакомый, орочон Петя, — пояснил Сергей. — Орочоны — это, по сути, те же эвенки, занимающиеся разведением оленей. С эвенкийского «орочон» — олений человек. Раньше жизнь местных эвенков была тесно связана с оленями, поэтому название за ними так и осталось.

— Здесь раньше была метеостанция, где он и подрабатывал. Потом всё закрылось, а Петя остался, — серьёзно сказал Сергей, сосредоточенно высматривая дорогу сквозь пелену падающего снега.

Через некоторое время Сергей улыбнулся и добавил:

— Цирк уехал, а Петя остался! Он хороший малый, улыбчивый, но иногда закладывает «за воротник»… если есть что закладывать. Ты для Пети отлей спирта в бутылку, но только не отдавай ему сразу. Завтра будем уезжать — отдашь.

В свете фар появилось деревянное одноэтажное строение заброшенного вида.

Сергей подъехал к крыльцу, осветив фарами окна, и два раза коротко посигналил. В доме зажегся свет.

Судя по высокому крыльцу и виду фасада, зашитого отделочной доской с давно облупившейся краской, в былые годы оно, вероятно, выполняло роль какого-то административного здания. Теперь от былого лоска остались лишь намёки, и строение использовалось новым постояльцем сугубо для проживания в прикладном порядке. Одна часть дома была полуразобранной, и складывалось впечатление, что хозяин отапливает жилую половину за счёт деревянных стен другой. На фоне зияющих чёрных дыр вместо оконных проёмов — спасительным маяком светились четыре застеклённых, запотевших окна.

Нас вышел встречать невысокий худощавый мужчина непонятного возраста, одетый в брезентовую спецовку и тулупчик. Скулы и слегка раскосые щёлки глаз на улыбающемся лице подтверждали его эвенкийские корни.

— А! Серёза! Здравствуй, заходи! — раскинув руки в стороны, радостно выпалил Петя.

— Как дела? Как доехал? Машину сразу узнал. Пойдем рассказес, чай пить будем, — проговорил он, тряся по очереди то мою руку, то Сергея.

— Тут никто ничего не возьмёт, поэтому захвати с собой только рюкзак с продуктами, — сказал мне Сергей, вытаскивая карабин из машины. — И не забудь про баклажку спирта.

Мы зашли внутрь просторного натопленного помещения Петиных апартаментов. Сергей представил меня, как лучшего друга и военного вертолётчика. Петя с уважением оглядел меня сверху донизу — его глаза на секунду стали круглыми, после чего он радостно заулыбался и ещё раз потряс мою руку.

Я, лучший друг, одетый в лётную меховую куртку и комбинезон, в унтах из собачьей шерсти, явно произвёл на Петю положительное впечатление, вследствие чего он разговаривал со мною очень уважительно и постоянно улыбался.

Радостная и открытая, немного наивная, улыбка при общении с нами никогда не сходила с Петиного лица, при этом чёрные блестящие щёлки глаз искрились какой-то особенной дружелюбностью. Мне очень понравился положительный заряд этого нового знакомства, и я мог только предполагать, какие такие совместные тяготы и лишения им с Сергеем, вероятно, пришлось пережить. Конечно, я автоматически проецировал ситуацию на себя, оценивая выданный Петей при встрече показатель радости… Но у меня выходило, что Петя либо являлся братом Сергея, чего, конечно же, быть не могло, либо они как минимум воевали вместе, что тоже вызывало улыбку…

Положительным аспектом общения так же явился тот факт, что в помещении было сравнительно чисто. При наличии небогатого набора бытового и кухонного инвентаря, всё было достаточно гигиенично и ухожено. Честно сказать, в пессимистическом раскладе я готов был увидеть грязную, вонючую нору алкаша, посещение которой было продиктовано лишь суровой необходимостью перекусить и погреться. Поэтому я был приятно удивлён, сидя на мягкой тахте и наблюдая за тем, как Петя суетился вокруг печки и кухонного стола.

Он притащил с улицы охапку дров и подкинул в печь несколько смолистых поленьев. Печка, подвывая, стала приятно потрескивать, и по комнате тёплой волной разлилось благоухание горящих еловых веток. После чего Петя метнулся в другую дверь — там у него была неотапливаемая комната, приспособленная под холодную кладовую, и вернулся с несколькими белыми пакетами и огромной замороженной щукой в руках наперевес. Мы в свою очередь тоже извлекли из рюкзака кое-какую снедь. И началось…

Петя сыпал вопросами и, постоянно улыбаясь и поддакивая, с энтузиазмом заскучавшего по делу шеф-повара радостно гремел чашками и сковородками. На сковородках жарились: налимы, гренки, картошка; на столе в тарелках красовались брусника и квашеная капуста. Петя радостно суетился, Серёга деловито строгал охотничьим ножом щуку, рассказывая очередную историю, а я сидел, будто в мягкой ложе театра, и, обеими ноздрями втягивая запах жареной рыбы, умилённо созерцал эту таёжную идиллию, замешанную, как мне казалось, на крепкой настоящей мужской дружбе…

Время от времени Серёга смотрел на мою довольную физиономию и иронично, по-доброму, улыбался.

Но вот шикарный ужин на столе. Жареная картошечка, квашеная капусточка, маринованные огурчики, ароматные гренки, миска жареных налимов, щучья строганина с перцем и луком, брусничка… Натюрморт требовал недостающей детали, и Петя, хитро улыбаясь, уставился на меня.

— Налей чуть спирта, — подсказал мне Серёга.

— Тисто для обстановки… Я зе не пью, ты зе знаес… — вторил ему Петя.

Поскольку я спирт употреблял очень редко, то никогда его и не ценил, а по такому случаю для гостеприимного хозяина, так радушно приютившего нас посреди бескрайней промёрзшей тайги, я с удовольствием вытащил из рюкзака литровую пластиковую бутылку.

Петя мигом разбавил спирт и налил по четвертинке стакана мне и себе. Серёга поддержал нас кружкой чёрного, сладкого чая.

Мы чокнулись стаканами и пригубили за встречу. Тепло разлилось по телу, и беседа под «шикарную закусь» потекла радостно и непринуждённо. Комнату наполнило атмосферой праздника, как будто тут справляли Новый год. Мы с Серёгой наперебой рассказывали анекдоты и истории, Петя хихикал, не переставая, и… в тот момент — «нам завидовали все медведи в радиусе ста километров»…

— Андрюса, давай есё, тють-тють, — время от времени вставлял Петя и «обновлял тару», доливая себе до четвертинки стакана и восполняя мною пригубленное. Всё было хорошо и достойно…

Вдруг… в какой-то момент в общении что-то резко изменилось. Было такое ощущение, как будто в разгар праздника выключили музыку. Я посмотрел на Петю и не узнал его — за столом сидел мрачный, незнакомый мне человек с перекошенным злобой лицом. Прищуренные чёрные звериные глаза пристально, не моргая, смотрели на меня, с уголка рта, опущенного вниз, стекала слюна. До этого я видел Петю только улыбающимся, и поэтому новая гримаса неузнаваемо для меня изменило его лицо.

Через какое-то время этот «незнакомый человек», не открывая рта, нечленораздельно произнес:

— Тысчеминайпал.

Я, по инерции улыбаясь и не понимая причины такой резкой перемены, в полном недоумении посмотрел на Сергея и переспросил:

— Чевоо?

— Ты сачем мина наапал? — тихо прорычал Петя, не сводя с меня свои чёрные щёлки глаз, и приподнявшись со стула, угрожающе навис над столом, накрыв при этом своей ладонью рукоять столового ножа, лежавшего рядом с ним.

Я напрягся всем телом, всё ещё не веря в происходящую на моих глазах метаморфозу, трансформацию, так сказать, человеческого тела. В тот момент я поймал себя на мысли, что Петя похож, как две капли воды, на свирепого индейца Джо из детского фильма про Тома Сойера.

Сергей в это время держал в руках кусок жареного налима и, положив локти на стол, с удовольствием обсасывал мясо с рыбьего хвоста. Потом вдруг молча, без замаха, резко и увесисто залепил Пете ладонью прямо в лоб.

Бац! — раздался звонкий шлепок, и Петя, оторвав ноги от пола и разбрасывая в полёте тапки, рухнул вместе со стулом возле умывальника… и затих. При этом одна тапка, пролетев мимо меня, глухо ударилась в форточное стекло, отчего форточка слегка приоткрылась.

— Блин! — воскликнул я от неожиданности и выскочил из-за стола.

— Вот это погостили! — вырвалось у меня в сердцах.

Серёга продолжал молча есть налима. Теперь суетился уже я.

Я подбежал к Пете, собрав по пути все ножи и вилки со стола, и, склонившись над ним, стал оценивать последствия перемещения последнего в пространстве:

— Ты его не убил, часом?

— Андрей, не трогай его, — услышал я за спиной спокойный голос Сергея. — Он к утру проспится. Давай чай допивай, да будем ложиться спать.

— Какой тут к чёрту спать, Серёга?! — недоуменно воскликнул я. — Давай перетащим его на диван, что ли? Да и вообще получилось неудобно… Хозяин накрыл нам стол… а теперь под ним и лежит… Поехали, наверное, отсюда?

В итоге мы положили Петю на тахту, допили чай и улеглись с Сергеем на раскладном диване во второй половине комнаты, отгороженной шкафами.

Сон ко мне определённо не шёл. После радушного приёма и дружеских разговоров финал вечера оставил в душе неприемлемо горький осадок. Меня обуревали различные противоречивые чувства, а в голову лезли всякие нехорошие мысли.

«И как тут спать? А если он очнётся, а мы не все ножи попрятали? Может натурально связать его до утра?..» — тревожные мысли ещё долго роились в моей голове, и… я не заметил, как отключился.

Через какое-то время меня разбудил ненавязчивый шум на кухне. За окном ещё было темно, но на кухне за шкафами горел свет. Серёги рядом не было. Я огляделся вокруг, сел на диван и прислушался…

На кухне кто-то негромко разговаривал и что-то жарил.

Я осторожно выглянул из-за шкафа и обомлел.

За столом сидел Сергей и, доедая вчерашнего налима, о ком-то увлечённо рассказывал, а рядом как ни в чём не бывало со сковородкой наперевес хихикал и суетился наш вчерашний улыбчивый, добродушный друг.

— Доброе утро, Андрюса! Садись скорее есть, — увидев меня, сказал он, улыбаясь.

Я в лёгком шоке уселся за стол и уставился на посиневший лоб улыбавшегося Пети.

Серёга, проследив мой взгляд на Петю, прыснул, и, ухмыляясь, продолжил обгладывать налима. В его бездонных чёрных глазах снова поселились озорные огоньки.

— Нам ехать надо. Ты больше ему не наливай. Понял? — заговорщически вполголоса произнёс он в мою сторону.

— А то! — утвердительно кивнул я головой.

Мы позавтракали. Наливать никто и не просил. Петя сказал, что очень рад нашему знакомству и, не переставая улыбаться, потребовал, чтобы мы обязательно на обратном пути из Бомнака заехали к нему. Про вчерашний инцидент никто не вспоминал, и если бы не «фингал» на лбу, то всё могло сойти за дурной сон.

По-дружески попрощавшись с Петей, мы сели в машину и ещё затемно отправились в наше дальнейшее путешествие.

Первую пару часов мы ехали молча. Недосып и остаточная нервозность вчерашнего вечера, усугублённые лёгким похмельным синдромом, делали свое чёрное дело — моя голова была набита ватой, и в ушах шумел камыш. Я задумчиво рассматривал высвеченный фарами зимний пейзаж за окном машины, переваривая завтрак и цепь последних событий. Серёга рулил, внимательно рассматривая дорогу, и время от времени, блестя железом, посмеивался надо мной.

— Ты такое впервые видишь? — спросил он меня и сам себе ответил: — А я уже привык… У них спирт вообще не расщепляется, так и ходит по сосудам. А когда доходит до башки — тут её и срывает.

— Но самое главное, что они на утро ничего не помнят, — успокаивал он меня.

Я криво улыбнулся и возразил:

— Ну, да! Хорошо если они ещё и в зеркало не смотрятся.

Грибная поляна

Мы проезжали одно из самых широких мест водохранилища, где ширина достигает 27 километров. С правой стороны по ходу движения угадывались тёмные силуэты гор, а с левой — раскинулась бескрайняя белая пустошь.

— Такое впечатление, что мы в полярную ночь едем вдоль моря Лаптевых, — сравнил я.

— В поисках Земли Санникова в гости к «онкилонам», — добавил с улыбкой Сергей. — Не хватает только белых медведей и моржей.

— Мы вот на машине… а представляешь, как раньше на лыжах и собачьих упряжках… В неизвестность… — задумчиво произнёс он, вглядываясь в темень сквозь лобовое стекло.

— Да, — согласился я. — Все открытия для человечества делались убеждёнными людьми… порой ценою их собственной жизни. И при этом остальные зачастую считали их придурками.

— Конечно! — подмигнул мне Сергей, сверкнув улыбкой из-под усов. — Какой нормальный человек поедет от «горячей» жены и «красивой» печки в мороз за тридевять земель?!

Мы ехали и философствовали о роли личности в истории, приводя примеры и приятно дополняя друг друга. Настроение понемногу поднималось.

Из-за макушек горного хребта выглянуло солнце, осветив скалы и окрасив в рыжий цвет деревья на сопках, отчего тайга издалека стала похожа на шерсть огромного медведя, склонившегося испить зейской водицы.

— В природе всё подобно и живёт по одним законам. Вон лопатки медведя, а вон его башка. Видишь? — Сергей показал рукой на дальние сопки.

— Похож! — кивнул я. — Я и раньше обращал на это внимание. Когда летишь над тайгой — с высоты её от шкуры вообще не отличить. С такими же проседями, проплешинами и переливами на буграх, как на мышцах. И главное — тайга ведь тоже живая. По факту — огромный зверь.

Серёга ухмыльнулся и добавил:

— А наша «Нива», как красная вошь, со своей меркантильной целью и канистрой спирта.

— Прикинь! — весело подхватил я. — Как примитивно выглядит на этой шкуре бурная, осознанная деятельность двух вшей с их чаяниями и надеждами.

— Ага! И ещё одной… с синяком на лбу, — залился смехом Серёга.

Мы хохотали до слёз, вспоминая Петины тапки и сравнивая их с «последним» оружием «пьяного ниндзя», который в бессознательном полёте изловчился метнуть его во врагов… а заодно и проветрить помещение.

Тема дерущихся вшей легко и непринуждённо сподвигла нас на обсуждение, сравнительный анализ и переоценку важности проблем, имевшихся у каждого из нас. В ходе сеанса философской смехотерапии уходили сами собой соответствующие проблемам зажатости и озабоченности. На душе становилось легче.

Тем временем солнце набирало высоту, ослепительно подсвечивая заснеженный ландшафт водохранилища, от чего морозный воздух искрился миллиардами неразличимых глазом льдинок. Белое безмолвие завораживало…

По ходу движения, недалеко от берега, нам попадались торчавшие в разные стороны огромные белые грибы — с ножками из брёвен и шляпами изо льда.

— Раньше летом по водохранилищу гоняли плотами спиленный лес, — пояснил Сергей, угадывая мой вопрос. — Часть из которого утонула, образовав на дне своеобразные завалы. Некоторые стволы всплывают, создавая смертельную опасность для моторных лодок и катеров. Сколько рыбаков погибло… Да и когда водохранилище готовили — не все деревья спилили. А зимой, по мере того как воду сбрасывают, эти топляки и вылезают с ледяными шапками.

Прямо по курсу виднелась целая полянка из огромных ледяных грибов на тонких и толстых ножках. Было трудно поверить, что настолько фантасмагорическое зрелище не является результатом дорогой, специально созданной, новогодней инсталляции.

Мы остановились возле «грибной полянки» и, цокая языками, осмотрели природную достопримечательность. Затем выбрали самый огромный гриб и под его ледяной шляпой с удовольствием попили из термоса горячего Петиного чая, вспоминая добрым словом заботливого, улыбчивого товарища.

Бомнак

Впереди, на заснеженном берегу, показались деревянные дома. Посёлок выглядел небольшим и довольно компактным. По словам Сергея, там проживало около 200 жителей. Все жители практически были знакомы. Все знали, кто на что способен, и чего от кого ждать.

Он слегка разогнал «Ниву», и она, кряхтя, забралась на заледенелый береговой склон.

— Сначала навестим уважаемого человека, — серьёзно произнёс он, выруливая от домов в сторону небольшой рощи.

— Он кто? Охотник? — поинтересовался я.

— О!.. Это один из величайших охотников! Для него тайга, как свои пять пальцев. С ним исторические личности советовались, книги о нём писали.

— Заинтриговал! Что за человечище такой? И почему тут живёт? — засыпал я вопросами Сергея. — Какую-нибудь научную работу пишет? Интересно с ним пообщаться. А ты как с ним познакомился?

— Ну я лично, конечно, с ним не знаком. Но ты его точно должен знать! — зацепил он меня.

Поскольку мне не хотелось выглядеть перед Сергеем полным профаном, я начал судорожно перетряхивать свою память.

— Труды научные какие-нибудь публикует? — начал я с наводящих вопросов.

— Сейчас ты сам его увидишь, — заулыбался Сергей.

Мы подъехали к небольшому скверику, если его можно было так назвать.

— Выходи. Здоровайся… и ещё скажи, что ты его не знаешь?

Мы подошли к каменному четырёхгранному памятнику с металлическими табличками по сторонам, и Сергей наизусть процитировал надпись:

— С тобой, Улукиткан, геодезисты и топографы штурмовали последние белые пятна на карте нашей Родины. Тебе, Улукиткан, были доступны тайны природы, ты был великим следопытом, учителем, другом.

— Понятно… Действительно твой знакомый — историческая личность! Правда, по книжкам я больше знаюсь со стариком Дерсу, который Узала.

— Да… Без него Федосеев с созданием карт вряд ли бы справился. Вот так, казалось бы, обычный неграмотный человек… а какое дело для страны сделал.

— Ведь, судя по заметкам самого Федосеева, — продолжал Сергей, — он кроме того, что местность показывал, ещё и с законами правильной таёжной жизни знакомил. Эдакая таёжная философия, основанная на гармонии с природой — где лишнего не берут и без нужды даже траву не топчут. Смотри, он сколько лет прожил в невыносимых условиях, с точки зрения городского человека. И зубы не болели, и очков не носил. Вот люди несведущие говорят, что закон тайги — кто кого съест. Но на самом деле, в тайге никто лишнего не возьмёт. Все по природным этажам и уровням друг друга поддерживают, и друг без друга жить не могут… Никому и в голову не придёт за раз угробить всех оленей и дома золотой нужник соорудить.

— Да уж… — кивнул я головой.

В беседах о старом друге мы поехали по улочкам посёлка, останавливаясь то возле одного, то возле другого дома. Сергей навещал своих знакомых и «наводил мосты».

Из очередного дома он вышел, широко улыбаясь, и сказал, что мы теперь — уже уважаемые, приглашённые на свадьбу гости… а заодно и молодожёнов на «Ниве» покатаем.

Чего у Сергея не отнять — всё у него складывается во взаимосвязанную цепь событий. А раз такое дело, то мы сходу окунулись в задорную предпраздничную суету.

Перевозили коробки со снедью, кастрюли, сковородки, тазики, скатерти и прочую соответствующую празднику атрибутику. И, конечно, самое значимое и ответственное — алкоголь. Поскольку Сергей был абсолютным трезвенником, и в Бомнаке знали об этом подарке судьбы, то перевозку и хранение всего алкоголя единогласно доверили ему.

Малиновый, броский цвет «Нивы» и сам по себе ярко выделялся на заснеженных улицах посёлка, но после того, как местные красавицы вплели ленты и банты во всё выступающее по корпусу автомобиля, мы вовсе превратились в нарядный, праздничный рекламный блок, весело бибикая и задорно качая букетиком бутафорных цветов на антенне.

Завидев нас, угрюмые и озабоченные лица прохожих расплывались улыбками, и мы в ответ щерились с большим удовольствием, осознавая свой позитивный вклад в общую копилку новогоднего настроения.

Сергей время от времени останавливался, здороваясь и переговариваясь с прохожими, вероятно, знакомыми ему, коих щедро одарял железным блеском широкой улыбки.

— Ну как тебе Бомнак? — спросил Сергей, бросив в мою сторону озорные огоньки чёрных, хитро прищуренных глаз.

— Серёга! Ты прирождённый аниматор! — улыбался я в ответ. — Ты просто своим появлением уже поднял настрой посёлка. Я ощущаю себя зайчиком или снеговиком — кто там у Деда Мороза в подручных?

Сергей довольно заискрил глазами и принялся методично давить на клаксон.

Жених, молодой парень, имел где-то в тайге оленье стадо и специально пригнал четырёх белоснежных рогатых красавцев для свадебной упряжи. Олени стояли во дворе дома, переминаясь с ноги на ногу, и, пережёвывая сухую траву, задумчиво осматривали всё происходящее вокруг них. Их густая, гладко уложенная шерсть искрилась на солнце множеством мельчайших льдинок изморози, не таявших на оленьих шкурах, подчёркивая оригинальный природный рисунок с вихрами и начёсами. Большие, влажные, бездонные глаза смотрели на меня с опаской и любопытством, а мои руки уже чесали их шерстяные лбы и уши.