Бесплатный фрагмент - 4 | Последнее

Предисловие

В 2008 году вышел второй сборник стихов, «До и после». Вышел, потому что я остался очень недоволен первым, «Вокруг пустоты» — вокруг пустоты было пустовато, содержательно пустовато, очень мало меня самого. Второй сборник также не исчерпал ничего. Раздосадованный на себя, я стал копить на последнюю попытку.

И вот прошло шесть лет.

Эти шесть поэтических лет и составляют основу сборника «Последнее». Не знаю, сколько мне осталось еще жить и буду ли я еще писать стихи (старческие стихи — в этом есть что-то противоестественное), но если это произойдет, это будет «Fünf nach zwӧlf» — «Пять минут после двенадцати».

Сборник называется «Последнее» ещё и потому, что здесь собраны последние уцелевшие крохи моих архивов. Теперь сусеки и закрома пусты, и больше за душой ничего нет.

Заканчивается сборник несколькими либретто, написанными по заказу филадельфийского композитора Давида Финко. Я очень надеюсь, что он еще жив, но больше от него заказов не поступает уже несколько лет.

Наконец, «Последнее» оправдывается тем, что последняя тема — хмельная. Вино — единственное моё спасение от подступающей и непрерывной боли. Это — радость, что на короткий миг мучительные боли отступают и стихают…

Все последние годы мне помогает сохранять и оформлять написанное, ценность которого для меня, строго говоря, весьма сомнительна, мой брат Михаил. Я искренне благодарен ему за помощь и всю эту, нудную для меня, работу. Его воз гораздо тяжелее моего, потому что скучнее.

Хмельная поэзия

Конечно же, это — далеко не всё: многое разбросано по разным текстам, а основная масса вообще потеряна и даже не было попыток нажать save, но данная тема — заметное направление моих поэтических переживаний, и я решил собрать «хмельные» стихи в небольшой сборник. Это, надеюсь, никогда не будет дописано до конца и так и останется незаконченным, как останется недопитым вино в моём последнем бокале. Вот, что из этого вышло.

На станции Le Chatelard-Frontiere (Швейцария)

Я сижу под ливнем.

Белое вино.

Ничего не видно.

Я сижу давно.

Всюду заграница,

Всюду несвое.

Может, это снится,

Или жизнь поет.

Мне легко и чисто —

И не жаль, что жил.

Годы мчатся быстро,

Как под ветром пыль.

Сильно пахнут флоксы,

Облака бегут.

Утром будут росы.

Буду ли я тут?

Мох свисает с елей —

Видно, постарел.

Воды камни мелют.

В небе гром от стрел.

В Альпах все спокойно:

Грозы и вино.

Под дождем убойным

Я сижу давно.

Июль 2008

Совиньон в грозу

темно и страшно

и с неба хляби

сижу в домашнем

грозой расслаблен

а в небе пляшут

под гром стихии

здесь вам не наши

пишу стихи и

в стакане мокром

моя отрада

мы не просохнем

с такой отравой

мир существует

без доказательств

неоспоримо

за счет ругательств

пусть эта туча

пройдет — накатим

любовный случай

пройдет — тем паче

блестит в стакане

слеза Аллаха

нас не заманит

судьба монаха

и пусть последний

над нами грянет —

перекрестимся

как будто в Кане

на свадьбе пары

из Галилеи

заполним тару

вино лелея

что сам Спаситель

своей рукою

чудес не тратя

смешал с водою

Июль 2008

Холмы Божоле

Холмы Божоле —

Мне тепло от заката,

Поникшее солнце

В кудрявой листве,

Игривые гроздья

В кустах винограда

И плети лаванды

В минорной мольбе.

Покрыты носы

И дома терракотой,

На небе — небесно,

Земля — на земле,

И в мире — истома,

Раздумья, зевота,

И прошлые дали

Мерещатся мне.

Мне мнится ручьев

Голубое журчанье

И ветреный посвист

Сосновых ветвей,

Гремящий ущельем

Коротенький поезд,

И трав разноцветных

В лугах колыбель.

Мне мнятся огни

Развеселой долины,

Отели, шале,

Лабиринт Шамони.

Сквозь тонкую дымку

Хмельного стакана

Я вижу отныне

И призрак Монблана

В ночной вышине,

В серебристом отливе.

И мир мой покоен,

И небо открыто,

И стихли все боли,

И смерти не будет —

Я пью за здоровье

Холмов Божоле.

Июль 2008

Повод

И все потонуло в потоках и хлябях,

зависли над лесом плакучие пряди,

охвачены дрожью осенней пейзажи,

прося у стихии смиренно пощады.

И мир закружится в своих листопадах:

мне снова не спится. В безлунных парадах

мои привиденья беззвучной толпою

сомкнут хоровод над седой головою.

Теряются краски, желанья, надежды.

срываются маски, листва и одежды,

и ветер гоняет впотьмах пустоту,

и дождь обнажает вещей наготу.

А где-то — веселье, теплынь, беззаботность,

А где-то — гуляки, рванье, обормоты…

Опущен на дно серой тучи навечно,

Я горькую пью под дождем бесконечным.

Сентябрь 2008

Анакреон

Притихло море

далеко за горизонтом,

а на агоре

меж мной и Ксенофонтом

опять беседа

ни о чем, но вскоре

шмыгнула Леда.

Захлебнувшись в споре,

мы разругались

о ее прическе,

молчали дали,

так устав от сноски

на их просторы

и вмещенье дряни.

Прошли дозоры,

на доспехах глянец.

«Давай не будем» —

я сказал устало —

«сегодня будень,

ведь и мы — солдаты».

«Пошли в таверну» —

согласился сразу

приятель верный,

без сучка и сглазу.

Мы взяли больше,

чем того хотели,

и наши рожи

вмиг запотели.

«Ну, по последней» —

я сказал собрату:

«оно полезней,

коль выпить сразу».

И так, надравшись

до седьмого поту,

слегка обнявшись,

мы взяли ноту.

Кругом античность

и все такое,

а мы, напившись,

несем дурное.

Над нами боги

(не удивляться!)

уносят ноги:

чтоб не мараться.

И мы не знаем,

что будет время,

когда как знамя

потащут бремя

похмелья, пьянства

и безобразий —

вот окаянство,

скажи, Евхазий.

Я, впрочем, спутал

тебя с другими,

видать, заснули

они с бутылью.

Где Ксенофонт мой

и третий, лишний?

что звался Ноем —

пойдем, поищем?

иль лучше к девам,

Пока стоячи,

пошли налево,

к чертям собачьим?!

Победокурим —

быть может, завтра

мы все протухнем.

а вот и кварта:

давайте, друже,

нальем по первой!

Быть пьяным мужем,

лишь кружке верным

— вот это доблесть

и это слава!

а то, что проседь,

забудь, шалава!

Октябрь 2008

Бабье лето

Это пряно, это пьяно, бесшабашно.

И безбашенно гуляет хмель по ветру

Листопад — гуляка вечный нараспашку:

Ни вопросов, ни забот и ни ответов.

Я плыву по спелым листьям как по шпалам,

Потеряв года, и совесть, и усталость.

Я сегодня разойдусь — в большом и малом,

Раскаленный, как металла побежалость.

И поется, пьется — горько и неистово,

И свободно, и живешь слегка поэтом,

И приходит молодость исызнова —

Я наотмашь прошиваю бабье лето

Октябрь 2008

Миндальное шампанское

В холодной трезвости бокала

— всю горечь страсти и ночей:

я помню: сбросив покрывала,

ты бросилась в постель: «налей!»

И мы безумствовали… розы

шелками падали на пол,

нам не хватало слов и прозы,

вдали от суеты и зол.

В мутящей горечи напитка,

как в водопаде: всё потом.

и сердце — раскаленным слитком

пылало жертвенным огнем.

И вот опять: я вновь вливаю

холодный яд, сухой миндаль.

твоя улыбка где-то с краю,

и в синеве тумана даль.

Январь 2009

Зимняя пьянка

У снегопада

свои привычки

одна отрада —

снимать кавычки

с любой отравы

в руках отмычка,

а проще — штопор

нальем, ей богу,

немного шпротов

нам на подмогу

мети, поземка,

пока звереем,

наполним емкость

на страх евреям

а вот и сало

«привет из Крыма»

и чтоб немало

и лить не мимо

а хорошо бы

в пургу такую

немного воблы

под взвесь пивную

живем однако

совсем неплохо

почти Монако

для наших лохов

мне врач районный

ногою топал

марш похоронный

«уймись, пропойца,

ведь скоро сдохнешь»,

но я же горец,

рожден под Сходней…

да, «три семерки»

почти задаром,

а помнишь тёрки

над «солнцедаром»?

вот было время:

теперь — в проране,

и пьем, не меря

ногтем стаканы…

стихия стихла

и не закрыто

слетал бы мигом,

пока накрыто

март 2009

Перенедопитие

Утром проснусь,

Кофе опять желудёвый,

После вчерашнего — жуть,

И хер — такой хреновый.

На фиг тогда вставал?

Смотреть на себя уныло.

Жить еще не устал,

Но помирать — постыло.

Где-то остался рассол —

С него пронесет как надо.

Всё: добриваюсь, пошёл

Это не жизнь, а досада

Видеть всех вас разом —

С души воротит, однако,

Еду в маршрутке раком

До подземельного мрака

В глазах от вчерашнего сыпью,

Всё: дальше не шагу —

Если сейчас не выпью,

То тут же умру и лягу

Где-то там на работе

Кому я такой нужен?

На этой высокой ноте

Я просыпаюсь в луже

И снова тепло, как в маме,

Тихо и хрен, что видно,

Может, отмыться в бане?

Жизнь, вот, прошла — обидно…

Май 2009

Гроза позднего августа

с дальнего наветренного юга,

где пираты славные ночуют,

зародившись в адове тайфуна,

к нам пришла нахмуренная туча

и закрыла небо темнотою,

подгоревшая с насыщенного пода,

наковальню изготовив к бою,

нагоняя страху на природу

ветры зашумели, задрожали,

я — к стакану с терпким совиньоном…

мир исчез: и близости и дали,

с неба — пулемётные патроны

и дышать — так чисто и свободно,

и гремит разгневанное небо,

ливень — торопливою походкой,

я — вино закусываю хлебом.

пусть гремит над нами неустанно —

мы в могилах в тишине замолкнем,

а пока — божественно и странно:

мир в огнях и грохотанье мокнет.

мне кричать или летать охота,

рука плещет совиньон в избытке

будто исповедует кого-то

на электро-громодальной пытке

мне теперь безумно и пропойно,

снова юность, снова без оглядки,

снова с миром — брудершафт и войны,

и сухим, до полного, зарядка

август 2009

Октоберфест

Под грохот кружек,

в родном кружале,

мы пьём, не тужим.

В чуть сизом зале

плывут цитаты

и междометья,

по пять на брата

за многолетье.

Пусть темень ночи,

дневная серость

нас не морочат.

Хмельная спелость

пивов баварских

октоберфеста

и девок сладких

под вальсик-престо.

Шумит пивная,

горланя песни,

почти у рая

и круг наш тесен.

Тяжёлой думой

себя не муча,

чего ж не плюнуть

в работы кучу.

Октябрь 2009

Pinot Gridgio

седой как пепел,

и сушит нёбо,

прозрачен, светел,

как листья клёнов.

мой серебристый,

неприхотливый,

теки, неиствуй!

под бледной ивой

стихи слагаю,

хмельной от песен.

в сединах мая

под сыр как плесень

мы размышляем

о том, что было,

слагаем шлягер.

паникадило

в пьянящем храме

клубами мыслей

висит над нами

как воля вышней

и смелой силы…

мой Pinot Gridgio

приятель милый…

январь 2010

Ночь-1

Сладость боли, сладость грусти,

Слабость мыслей о прошедшем:

Вот глоток, который впустит

Вихрь иллюзий сумасшедших

Мне в ночном вине покойно —

Одиноко и свободно,

Где-то в Палестине знойной

Пастухи сидят при родах.

О высоком и великом

Растянулись на пол-мира,

как прическа Береники

Мысли старого сатира

Неба нет и горизонта —

Запертый в ночной квартире,

Я сижу перед иконой

В бесконечном тихом мире.

Ночь-2

Сладость боли, сладость грусти,

Слабость мыслей о прошедшем:

Вот глоток, который впустит

Вихрь иллюзий сумасшедших

Мне в ночном вине покойно —

Одиноко и свободно,

Пахнет кьянти летним зноем,

Виноградом беспородным.

О высоком и великом

Растянулись на пол-мира,

как прическа Береники

Мысли старого сатира

Неба нет и горизонта —

Запертый в ночной квартире,

Неспеша веду ремонты

Самого себя и мира.

Утомленные невзгоды,

Боли, годы и желанья —

Всё проходит, лишь свобода

Утром снится на прощанье.

Январь 2010

Ван Гог

Ван Гог, абсент

И кипарисины,

В плену общественных оков,

В бреду курчавом облаков

Любви исток и поиск истины

Среди жующих едоков.

Ван Гог, Винсент,

Под Арлем брошенный,

Дождем разбавленный абсент,

Иллюзий искреннее крошево.

Над виноградниками высится

Светило в тысячу ампер

Абсент, Ван Гог,

Цветы дальтоника

Табак, кабак, угрюмый бог,

И беспощадная буколика,

Хромой на все копыта, мишурный,

Париж больной и вечно вычурный,

Безухий странный человек.

февраль 2010

Последняя партизанская

Дружище, не спеши,

ты был лихой повеса,

неважно, кто придёт —

нас всё равно повесят,

давай же по одной,

в помин твоей души.

Наплюй на всё, приятель,

не предавайся грусти

неважно, что придёт —

нас всё равно не пустят,

нам больше не нальёт

ни чёрт и ни создатель

Такие брат, дела:

повырывают перья;

неважно, что нас ждёт —

нам всё равно не верят,

мы кончим под дождём —

так карта нам легла.

Февраль 2010

Фадо (Судьба)

На перекрёстке судьбы,

В свете ночных фонарей,

Брось якоря и мольбы,

Тихо в стакан свой налей

Мягкой отравы вина

И окунись в волшебство

До забытья и до дна

Громкого пенья фадо.

Вспомни все страсти свои,

Вспомни веселье и грусть,

Пусть под простые стихи

Дышит уставшая грудь.

И позабудь, что прошло,

Не вспоминай никогда

Памяти подлой назло

Перечеркни все года.

Гаснут в ночи фонари,

Вехами жизни — столбы,

Пой, не молчи, говори,

На перекрестке судьбы.

Март 2010

Ленинградский бутербродик

Четвертушка яйца, а под ним — маргарин,

А под ними — черняшка укромно,

Сверху килечка чистая скромно.

50 только грамм, расторопная Зин

Ни прольёт, ни обманет трудягу.

Принял, выдохнул и зажевал,

И на воздух, настоянный как сеновал,

Беломорину взяв для оттягу.

 Кружка пива, как мартовский кот по утру,

Растекается жалобным мявом.

Труту окурок в асфальт говнодавом:

 Эта жизнь мне дана по нутру.

Как «Аврора» мечта — по дворцам и чинам:

Всех пустить под откос и на воздух,

Распоясанный вытертый кожух,

Сел в трамвай. Эту жизнь никому не отдам.

Июнь 2010

Вагон-ресторан

Слегка покачивает пустоту

безлюдный ресторан-экспресс,

и прикрывает срамоту

вечно-зеленый русский лес.

Селёдка, водка, благодать,

окрошка, боже сохрани,

ни зги, темно, ядрёна мать,

чужие сны, не наши дни.

И мыслей томных рай-поток

бежит за ржавою луной,

ночной официант-пророк

затягивает в мир иной.

И всё спокойно, всё путём,

пусть на неведомым всегда,

сгорает прошлое огнём,

и жизнь — навечно и дотла.

Июнь 2010

В конце

наедине с собой

дорогой никуда

всему и всем — отбой

и к дьяволу года

немного вискаря

маслина на зубок

в исходе декабря

у всех седой висок

и впереди — ничто

и позади — нигде

закатных граммов сто

кругами по воде

не смерть увы страшна

а муки до неё

на всем моя вина

и жизнь горит огнём

налей еще налей

пусть ангелы трубят

остатки моих дней

на донышке лежат

и сколько ни крути

всему один конец

в неведомом пути

неведомый венец

июнь 2010

Вот и ливень

Вот и ливень — холодные струи,

мир грохочет, вскипает, смеётся,

где-то спряталось знойное солнце,

ветер кроны курчавит и крутит,

я вдыхаю заряженный воздух,

совиньон в запотевшем стакане,

я, наверно, и крепкое мог бы

в этой душной тропической бане.

по душе полощет душем

черти в небе и по лужам

лейся, мокни, упивайся,

отдыхай и расслабляйся:

Христа распяли —

гроза настала,

лило отменно,

но всё же мало;

и мир Потопа,

хмельные волны,

тонущий ропот,

смиренья полный,

я наливаю —

что остаётся?

асфальт отдраен,

но дождь вернётся:

под этим ливнем,

когда не знаем,

в чем укоризна

небес и Бога,

ворчащих в тучах,

еще немного

темней и круче —

настань, мгновенье!

вернись, эпоха!

прошли томленья

времен Еноха:

вот это шпарит,

вот это брызги!

какие страсти,

плевки и визги!

даёшь свободу

от чахлой астмы

не надо броду —

довольно кармы

я торжествую —

вино глотками

нещадно дую

как ветер знамя

и нет сомнений —

мы будем живы

считая пеньем

души прорывы,

а где-то радуг

резерв смиренный,

безумствуй, Свáрог,

мужик нетленный,

косой ли, трезвый,

ты понимаешь,

в стакан отменный

ты наливаешь:

я пью за счастье

быть в этом мире

пусть он нескладен,

важны не стили,

а эта буча

в душе и в небе,

и тучи круча;

куражась в стебе,

мы не уходим

и мы — в разгаре,

мгновенья вроде

и вновь — в угаре.

Август 2010

Херес

Небосвод высок и перист,

Дышит зноем летний Кадис,

Выпей, друг-товарищ, херес —

Креативный светлый кладезь.

Терракотовые краски,

С ароматом и горчиной,

Херес с нас срывает маски,

Полуправды и личины

В долголетнем «олорозо»

Горечь терпкая и мята

Как дорога де ла Росса

На Голгофу от Пилата.

Этот ритм Андалусиѝ,

Эти тонкие намёки,

Эти ночи в тёмно-синем,

Эти песни, эти строки

Херес дарит нам небрежно,

Пей, ликуй и наслаждайся!

Болеро, миндаль, таверна:

Сам бери и отдавайся…

Август 2010

Водка в деревне

скушно в деревне —

нешто водяру

вместо обедни

кушать на пару

под сыроежки

или картошку,

смиряя нежность

чуть понарошку

и рассуждая

о прочих и мире,

делах в их Китае

или в Кашмире

одно всё и то же

и ежедневно:

спитые рожи

от водовки блéдны

и так — годами

в любой погоде,

к такой-то маме

и к папе вроде,

в стакане — смыслы,

в бутылке — совесть,

на горке Лысой

вся наша кόрысть,

в деревне скушно,

смурнό и тошно,

и водку кушать

совсем несложно.

Август 2010

Французское шампанское

Вдова Клико, Дон Периньон,

все остальные — самозванцы;

ловите счастье — ваши шансы

хранит заветный бутыльон.

Под поцелуй и сухофрукты,

Под синий сыр, туман во взгляде

Мы пьём в кафе лазурной бухты

На фоне чистой водной глади

И ум туманится мечтами,

И жизнь опять — легка и внятна,

Мы шлём восторги милой даме,

И брызги оставляют пятна

На наших грёзах и мечтаньях,

Салфетках белых и манжетах,

На наших солнечных катаньях,

На жизни, нами же воспетой.

Август 2010

В пивной

Пиво. Шальными глотками

горечь вливаю в себя,

пенного зелья цунами

тушат остатки огня…

дружеские разговоры,

горы костей, шелухи,

брызги от струй за забором,

пьяных стихий чепуха…

здесь утихает усталость

от суеты и от дел,

кружка — простейшая малость

службой натруженных тел…

пиво — релакс и отрада,

будней законный исход,

«выпил — и что ещё надо?» —

чешет в затылке народ…

шайбы, голы или сплетни,

скромный мужской выпендрёж,

как и всегда, как намедни —

зрелость, старьё, молодёжь…

жизнь протекает под пиво,

под анекдоты и трёп,

годы летят шаловливо,

пиво смывает с нас пот…

сентябрь 2010

Прогул

соблюдая чинно учебный устав,

взамен отменённых лекций,

очень довольный, ничуть не устав,

прикупив креветок и специй,

я сижу в окруженьи холодных пив,

в комфортной близости от унитаза,

наслаждаюсь, того и другого испив,

избегая кривого домашнего сглаза

бабье лето щекочет простором полей,

опустевших от нош урожая,

я себе подаю команды «налей!»

как Адам неженатого Рая

тихо ветер листает страницы моих

незаконченных писем и песен,

я кайфую с природой: у нас на двоих

есть, что пить — этот мир нам не тесен

отдыхает душа, ни по ком не скорбя,

отдыхает и грешное тело,

гаснет солнце вдали, будто угли огня,

и покойную зόрю пропело

Отдыхай, может быть, навсегда отдыхай —

Твои годы давно уж пропеты,

Отзвенел твой далёкий, как нé бывший май,

И кончается старость поэта.

сентябрь 2010

Последний глоток

В глухую темень

из сновидений

в дурном недуге

с вином как с другом

и лишь под утро

покой и мутно

встает с рассветом

судьбой отмечен

свинцом налитый

мой кайф испитый

и день — как в дрёме

арканом пойман

арканом боли

капканом доли

я погружаюсь

в кошмар и каюсь

дороги нету —

совсем отпетый

и со святыми

для нас чужими

ты мне пропой

за упокой

осень 2010

Самогон

Свет вечерний тихо льётся из окон:

вся деревня смирно варит самогон,

от стеклянной тары — тонкий перезвон,

в каждом аппарате — смачный самогон,

до икоты-рвоты пьянство, крик да стон

веселит и дурит в стельку самогон,

наш народ неистов, крут, неугомон,

правит им не воля — только самогон,

с перегаром в споре первый перегон,

по деревне нашей бродит самогон

осень 2010

Шерри

Андалусѝя: даже зимой

солнце и ветер, соли и зной,

мне одиноко и горько с тобой,

прекрасное фино

песни на ветер, строки впустую,

я в одиночестве слова ночую,

мягко стекают рифмами струи

винà из-под флёра

где-то молитвы вкрадчивый шелест,

спит утомленный безделием Херес,

я продвигаюсь ощупью через

волны волшебного яда

в гордых аккордах пьяного шторма

всё открывается, всё мне возможно,

строится стройный неистовый космос

в бокале холодного шерри

март 2012

Чуть отставая от мелодии (на мелодию «Мекки-Мессер»)

на пожарке нынче пьянка,

веселится весь Тироль:

души пьяных наизнанку,

каждый сам себе король,

оркестранты до упаду

хлещут пиво и поют,

значит, так тому и надо —

всей компании «салют!»

в гетрах, в шортах — это ж праздник,

в шляпах горных егерей,

каждый — баловник-проказник

и друг с другом неразлей

«эй, подруга, наливай ка!»

от колбасок пыл и пар,

на пожарной таратайке

с милкой тешится гусар

август 2012

Муллер из Аоста Вале

строго, с мускатной нотой,

и чтоб пот на холодном стекле,

где-нибудь над Аостой,

в утренней зыбкой мгле,

вино пьется на слух,

под звон тонких бокалов,

лучше всего — двух,

главное — чтоб не мало,

тут же — глоток капуччино:

жизнь удалась на славу,

артишок подойдет по чину

и лучок на шпажонке по праву,

я сочиняю стих

вином, входящим в глотку,

ветер ещё не стих

в мозгах от вчерашней водки,

ровно текут мечты

проснуться когда-нибудь трезвым,

сегодня с судьбою на ты,

поскольку познанья древо

тебе теперь не указ,

и лучше питаться фигой,

висящей в метре как раз

от винопитного мига,

муллер прозрачен и сух,

словно слова пророка,

в нем — необъятный дух,

спокойный и чистый без срока,

утро уходит в тень,

плавится жар над дорогой:

так проходит мой день,

которых осталось немного…

июль 2012

Ночная гроза

со Средиземного

черною тучею

в молниях, громах,

судьбой неминучею,

я на пороге,

блаженно-расслабленный,

не выпускаю

стакан охлажденного,

если от вспышки

сгорю — то-то радости,

что не в мучениях,

быстро и весело,

только б глоток

перед этим увесистей,

счастье, вот счастье —

гроза среди полночи!

хлещут по травам,

по мне водопадами

струи прохладные;

бутылку последнюю

я допиваю в слезах,

с благодарностью

Богу, пославшему

это забвение

август 2012

Пивная коммунистическая ностальгия

мы надрывали пузыри

бесхозным «колосом ячменным»,

а вот теперь — лишь козырни! —

сосём баварское отменно

за что страдали, мужики?!

кровь проливали старики?!

и жёны костерили нас

из-под Жванецкого «Авас»?!

сначала — рачья шелуха,

а с нею — воблы чешуя,

потом — креветок чепуха,

а после — просто ни хуя;

за что же пострадали мы,

России верные сыны,

явь поменявшие на сны,

пусть и не звери, но скоты?

и пиво мощною рекой

зовет нас немощных на бой

за ЭКГ и геморрой,

за мрамор тяжкий над собой;

и есть, что вспомнить сквозь склероз:

про миллионы алых роз,

про опустевшую казну

и про пропитую страну…

октябрь 2012

Декабрьская ночь

ночь, стакан, чуть-чуть закуски,

я один, хранитель — рядом,

ангел говорит по-русски,

он со мной всегда недаром,

до рассвета — путь в пол-жизни,

я неспешно наливаю,

по себе справляю тризну —

встречу ли зарю — не знаю,

и о чем моя кручина?

где-то тихо запевают

«догорит твоя лучина» —

догорит, конечно, знаю…

волком воют одиноко

изметеленные грусти,

на душе моей морока,

на тарелке — только грузди,

мне поёт печаль: «забудься»

— я забылся, как на веки,

и дышу уже не грудью,

и закрыты снегом веки,

за окном — и ночь и темень,

на столе — стакан с бутылкой,

ангел смотрит мимо, в вечность,

я промахиваюсь вилкой,

ничего, пройдет и это,

все проходит в человеке,

ангел судорожно метит

моё место в этом веке,

не спеши, пацан, не бойся

свято пусто не бывает,

скоро я собой закрою

то, что пустота скрывает,

бесконечна ночь без света,

бесконечны мои мысли,

я живу, давно отпетый,

в летах, что давно повисли…

декабрь 2012

Белочка

и я увижу

свиней на стенке

так много визгу,

неявно, бренно,

и всё такое

до Бологое

и шприц колючий

врача в забое,

нас куролесит,

ломает, шкодит,

нас просто месят

из подворотни,

да, бред, конечно,

а что не бредни?

кайф бесконечен,

как и намедни,

я выйду, может,

из этой верти,

меня не гложет

судьба, поверьте,

и день настанет —

предстану, слабый,

в какой-то Кане

пред Богом правым,

не Он — спрошу я:

за что все муки?

и Рай минуя,

сверну к вам, други…

декабрь 2012

Новоцыганское

— что-то мало взяли: пару,

иль послать соседа вновь?

— что гонять его задаром?

только портить дрянью кровь.

Эй, бомбило, рви на Балчуг,

лимузин свой не жалей,

я безумно водки алчу,

так давай, чмо, поскорей!

Там путаны за валюту,

всё, что хочешь, всё ништяк,

там такой счет намалюют,

что и Гейтсу не пустяк.

Ночь, луна, фонарь, аптека,

кажется, Терлецкий пруд,

и менты меня для смеха

в обезьяннике запрут.

Там просплюсь, слезой умоюсь,

крест нательный заложу,

я в душе помойной роюсь

и Россией дорожу.

Январь 2013

Москва 70-х

мы злыми волками

вечерней Москвой

всё кайф свой искали —

волна за волной,

пивные — стекляшки,

гадюшников звон,

лихие стакашки

с шумящих сторон,

а где-то — тревоги

за наш неуют,

неверные ноги,

вас, может быть, ждут

всё те ж разговоры

про всё — ни о чём,

дворы словно норы:

мы жизнь в них пропьём…

январь 2013

Ожидание

вновь скоро грозы

земли дрожанье

мы примем позы

для возлежанья

под струи, брызги

стакан наполним

под чьи-то визги —

мы юность вспомним

нет сил? — ну, что же

мы не в накладе

пусть наши рожи

не видят бляди:

еще мы мыслим

и существуем:

хвала всевышним,

пусть стали хуже

глаза и уши,

мы всё же глушим,

хоть мы не нужны,

остатки мира

в твоём сознаньи —

вино и лира

воспоминаний…

пусть грянет крепко,

порвётся небо:

грачи на ветке,

я жду, как хлеба

ждет нищий в Храме,

разверзтых истин,

открытых нами,

раскрытых листьев —

и с именами

апрель 2013

На лоджии

под грозным небом

загрохотало,

вот стихло, дрожью

затрепетало,

упали брызги

как дробь калибра

медвежьей силы —

и всё зависло,

ещё немного —

и ветер рваный

завихрит струи

легко и рьяно,

в бокале тонком

коньяк хороший:

пусть град дробится

лихой порошей,

всё ж есть отрада

в грозе и громе —

вон, голубь жирный,

исчадье ада,

намок под ливнем:

ему не надо

ни алкоголя,

ни даже страсти,

он бога молит

от сей напасти,

а мне всё проще

в глотках глубоких

у тучи проседь

менять в потоки,

я пью отраву,

дышу, и кроме

меня и неба,

ничто не может

возжаждать хлеба

стихов и тождеств

июнь 2013

5 c (cognac, cofe, chocolad, cigar, cards)

коньяк, ароматный вулкан,

пылает как магма в руке,

суля и дурман, и обман,

мой друг, и тебе, ну, и мне

и стих небрежный, полупьяный

из сердца вырвется порой,

чтобы в угаре и обмане

вдруг обрести в себе покой

крепчайший кофе перед нами

и горький черный шоколад,

сигарной сладости губами

гаванский ловим аромат

и стих небрежный, полупьяный

из сердца вырвется порой,

чтобы в угаре и обмане

вдруг обрести в себе покой

тебе сдавать — мне ставки делать,

игра — забвенье от трудов,

доска, испачканная мелом —

свобода от любых оков

и стих небрежный, полупьяный

из сердца вырвется порой,

чтобы в угаре и обмане

вдруг обрести в себе покой

июнь 2013

Крымский херес

из моря туча

на город грянет,

бывает круче

или иначе,

но я спокоен —

холодный херес

стакан наполнит

сполна и через,

стихия скатит,

мужик — креститься,

а мы накатим,

чтобы напиться

озоном свежим,

вином миндальным,

забыв про плеши

и про скандалы,

душа спокойна,

и ум витает —

над Крымом знойным

гроза не тает,

сверкайте громче,

орите, чайки,

еще не кончен

мой пир печальный,

еще бушуют

ветра и волны,

напрягши скулы,

опять наполним,

и мир откроет

простор и тайны,

и Бог умоет

того, кто крайний

июнь 2013

Собутыльнику

и всякий слышащий меня поймёт

и разрыдается чуть пьяными слезами,

и тоже пустится в мой горестный полёт,

поникшим ангелом — над сирыми, над нами

налей же, друг, горчайших ядов дозу:

пусть всё не так, и жизнь не удалась,

мы по жаре, дождю или морозу

махнём не глядя и перекрестясь,

над нами — купол незавидной яви,

и солнце светит — чуть над горизонтом,

от недопитого мой слог, конечно, вянет

как вянут страсти, собранные оптом,

налей ещё: туманы, ветры, дали —

здесь всё смешалось, в чуждом далеке,

мы здесь не потому, что нас позвали,

а просто жизнь уходит налегке.

Июль 2013

Ранний дождь

«ранний дождь — до обеда»

всё льётся и льётся,

мне с утра, как всегда,

удивительно пьётся,

по поникшим кустам

слёзы неба стекают,

жизнь, признаться, пуста,

хоть и льётся стихами,

сладкий перец идёт

хорошо к совиньону,

на асфальте народ

мокнет словно солома

с деревенской избы —

до души промокает,

мир немного забыт,

когда дождь идёт в мае,

и стоѝт благодать

позабытых страданий,

и на память печать

совиньон льёт в стакане

июль 2013

Жизненный путь

я падаю, я постоянно падаю,

не держит пьяненькая твердь,

в Тамбове, Кинешме и Падуи

упав, рискую помереть,

земля подножками балỳется,

я навзничь падаю опять,

дома вращаются на улице,

упал — и сразу тянет спать,

а в небе звёзды — им до лампочки,

а, впрочем, это — фонари,

столбы — как спичечные палочки,

а может, то луна горит?

и мне легко лежать, раскинувшись,

и размышлять о суете,

сошелся свет от свечки клинышком,

как на татами каратэ…

что ж я опять на ровном падаю?

друзья забыли обо мне,

я где, в Тамбове или Падуе?

— нет, я себя нашел в вине

сентябрь 2013

Успение

Успение… мне не успеть за Нею,

в туман дождливый медленно смотрю

и тихо, под тоску души, пьянею

пока кадят закатную зарю

и вин моих несметных вереницы,

и вин, испитых вёдрами дотла, —

теперь уж никогда мне не простится

измятой жизни порванная мгла

уходит всё — пройдёт и то, и это,

и надо мной гудят колокола,

нетрудно быть гулякой и поэтом,

пока тебя Мария берегла

Она успела — мы осиротели,

чуть зажигается прощальная звезда,

а впереди — холодные метели

и безутешные просторы — навсегда

сентябрь 2013

Осеннее пиво (вальс)

осеннее пиво ненастьем разбавлено

осеннее пиво копчёною мойвой украшено,

и плавает в баре над лампами дым —

с друзьями, в тумане давно мы сидим

все темы и споры давно нами пройдены,

все копья для диспутов вдребезги сломаны,

мы тихо и молча будвайзер сосём,

неважно, нас много иль только вдвоём

а годы летят, наши годы к циррозу летят,

и девушки, честно, на нас не глядят,

и нам всё спокойней и тише без них,

ну, что ж ты, товарищ, заснул и притих

пусть рядом от раков одна шелуха,

нас снится, лишь снится жена и уха,

затылок и брюхо всё толще — и тут

сорочкам и брюкам, приятель, капут

сентябрь 2013

Настоящее настоящее

и вновь — накати, накати:

в середине ль, в начале пути —

ты себя осади, обуздай,

ты примерно и в меру поддай!

и забудь

про непройденный путь…

всё пока впереди — бури, дрязги, дожди,

и на всё, что пройдёт, наплевать,

потому что его не понять, перемать,

завтра будет опять —

даже, если не спать…

мы живём очень мало — сейчас,

ход истории — он не для нас,

растворись, остаканься, проснись —

в настоящем рождается мысль,

в настоящем — душа,

в остальном — ни шиша…

октябрь 2013

Jin&tonic

я добавляю

к тонику джина,

лайм отжимаю:

славная мина

от суеты и ненужных забот,

чуть только выпил — сразу не тот,

сразу мечты и слова потекли,

я отрываюсь от грешной Земли,

с каждым глотком —

выше и выше,

вон полнолуния мертвенный ком

чуть зацепился за плоские крыши,

дальше — планеты,

как их там звать?

счастья приметы

не сосчитать…

что ж вы? — прощайте,

в мыслях прибой,

строчки на сайте,

муза со мной…

ноябрь 2013

виски

доброе виски пахнет болотом,

пахнет туманом, гарью и пόтом,

в сумерках пьётся, полночью бродит

по звонким стаканам и колобродит

доброе виски из хересных бочек,

перед камином, рождественской ночью,

в клубных мечтаньях прокуренной трубки,

в клубных собраньях, под запахи утки

доброе виски — добрые люди,

за добрым бокалом никто не осудит,

всё выразительней утром похмелье,

всё благородней и значимей зелье

декабрь 2013

Из разных углов

Подготавливая «Пополняемое собрание сочинений» -2011, я из разных углов достал и высыпал горсть этих, кажется, нигде не опубликованных стихов.

Короткие рифмованные и нерифмованные строчки

Новогодние хокку

один, все спят,

в новогодней луже застряла

мнимолетность

где-то далеко

бамбук в снегах шепнул

про бренность бытия

блюз снежинок

мне напоминает

о близкой смерти

все только промельк —

эти горы, города,

мое дыханье

цветы в ночном окне

не просыпаются, устало

бредут по небу мысли

Зимой на панели

Снег идет как эмиссия денег,

хрустит и пахнет свежими банкнотами.

«Шла бы ты домой, престипома» —

говорит Дездемоне Пенелопа,

панельной соседке своей.

Хоп, хей хоп, хари кришна!

Из беспартийных я выбыл

по возрасту. Из демократов —

за секс, за разбазариванье

попусту хилых, но шустрых спермов

на всякую неродящую прорву.

Э, ге, гей, хари кришна!

И я люблю все уходящее,

пропавшее и проходимцев.

Сквозь сон мне «Сони»

сны наяривает — чуть-чуть светлей,

чуть-чуть чудней положенного.

Хрясь меж глаз, хари кришна!

Кто-то честен и сочиняет

судьбу как биографию в книге.

Я в суровом полночном бреду

бреду — а куда? сам не знаю.

Но все же бреду.

Вон кто-то с горочки спустился, хари кришна!

все еще Беляево, 31 декабря 1994 года за два часа до 1995 года

я скоро уеду в эмиграцию

Скороговорка

Я во краю,

я на краю,

не верую

и верую.

Я пропаду

и припаду:

Господи, помилуй!

Господи, помилуй!

Господи, помилуй!

И нет вестей,

ведомостей,

включений,

исключений —

я в миражах

смущения:

Господи, помилуй!

Господи, помилуй!

Господи, помилуй!

Я так устал,

я так упал,

оплыл, заплыл,

зашел, ушел,

истоками

исторгнутый:

Господи, помилуй!

Господи, помилуй!

Господи, помилуй!

Ничто не сметь,

и даже смерть

ни выбирать,

ни призывать,

но лишь терпеть

и плеть и твердь:

Господи, помилуй!

Господи, помилуй!

Господи, помилуй!

25 января 1995 года, на перегоне «Третьяковская-Новые Черемушки», в Татьянин день

Имения места

Я сяду в брюссельский вагон,

в купэ одинокого пьянства.

Простого застолья убранство:

коньяк, два лимона, немного миног,

салат из омаров, спаржа и бекон,

и первая рюмка — за прах с наших ног.

Ты в дверь постучишься: «к Вам можно?»

— «в чем дело?» — «маслины, а я вот одна»

взаимо-условных приветствий волна —

все те же уловки знакомства

в российском обряде дорожном

— любви с небольшим вероломством.

Мы будем полночи кутить,

полночи рассказывать сказки

и строить то планы, то глазки,

расчеты вести до утра,

как лучше и легче блудить

и шпоры в бока: «брат, пора!»

Вы помните эту игру?

«я счастлива в браке» — «я тоже»

— «мой муж с этой стервой!» — «О, Боже!»

— «а как танцевать па-де-грас?»

— «давайте, я буду гуру!» —

«бланковый король — это „пас“?»

«Оно тебе надо, скажи?»

Как зря, что мы вместе легли

и так незаметно текли

те слезы, когда я вошел,

и острые чувства-ножи

кричали: «где фрак? где камзол?»

Она по коленям текла,

теряя надежду в детей,

ссылаясь на всех матерей

и их посылая «туда».

Спокойный рассвет из стекла

шепнул: «а теперь — на Судак»

Он словно ноябрьский лист

готов был сорваться в полет.

Устал мой поникший пилот

от этих ненужных невзгод:

ведь он не ишак, а артист,

ему даже рот впроворот.

Они, что сидят по домам,

читают «МК» и «Еще»,

жену награждают лещом.

Их заняты руки в ночи

собой. Их унылый роман

затерт, что твои калачи.

25 марта 1995 г., на чемоданах

Ялта

виноградник вязью на фарси

исписал неровности на склоне

с круч срываются рассветы и дожди

и стоят куэсты как в дозоре

Ялта город чисто мусульманский

оскверненный христианским пьянством

одноженством щами по-уральски

СНИПами и прочим урбанизмом

по крутой почти отвесной стенке

к дому движется усталый и последний

управляемый далекими мирами

алканавт-булдыга-луноход

не блестит исламом полумесяц

с минарета тенора не слышно

да и нет здесь больше минарета

нет сераля евнухов гаремов

понапрасну расточают лавры

знойный запах пряного кебаба

горечь миндаля синильным ядом

не мешается с истомой хны и басмы

гордого гяура-генуэзца

грека хитрого хитрее караима

отдаленного потомка готтов

или из хазар кого — не встретишь

здесь живут теперь простые люди

грязь белья у каждого балкона

ненароком выносимый мусор

в трубах звуки замещающие струи

алкоголик вместо муэдзина

совершив намаз на тротуаре

удивляется асфальту словно чуду

и блюет под аромат магнолий

Ялта как укор и месть исламу

мини-третий Рим Анти-Стамбулом

ты стоишь напротив Ай-Софии

язвенная потная шальная

29 апреля 1995г., Ялта

Мост через Вуоксу

Мосты соединяют,

мосты разъединяют,

мосты живут и дышат

и сами по себе.

Они висят в пространстве,

во временах и странах,

контрастные природе,

ненужные судьбе.

Мосты — это контакты

меж берегами братства,

мосты — константы судеб,

конструкторы путей.

Кружатся бельмы чаек,

стучат доской машины,

шуршат прибой и стрежень,

мигает светофор.

А я сижу на дзоте,

простреливаю взглядом

очарованье ночи

и саван бытия.

Мой мост, мой красный посох.

Тори мой путь отсюда,

из этого чужого

в чужое никуда.

Березовые сосны,

плакучие малины,

обструганные доски,

бурлящий водоскат.

Немые калевалы,

неслыханные мифы,

дождей седых стенанья,

рассветов благодать.

Взойду на мост ажурный,

горящий от заката.

В струю времен и странствий

вгляжусь и погружусь.

Прощай, прости и помни,

свершенное тобою.

Сжигать мосты? — зачем же?

не все ведь Рубикон.

16 июня, Троица, Перевозное на Вуоксе

Суета

Стихи все реже, проще, плоше,

Все меньше страсти и любви,

дел — горы, праздники — в пригоршнях,

и счастья тени — позади.

Из тонких кружев восхищенья

текут стихи. Порвалась сеть.

Кругом — болезнь и утомленье.

И нет желанья жить и петь.

22 июня, Каменногорск

Географ

Легко и весело —

Едва это возможно.

Вино и месиво —

Истошно, вьюжно, ложно.

Нет места прочности —

Тончайшие детали.

Огрехи, сложности —

Всё поглощают дали.

30 августа 1994 г. Кобрин

Сызрань

Сызрань утром рано:

Ни души, ни огонька, ни зги

Словно кто-то из последних спьяну

Расплескал по станции мозги.

Снегом крыши крыты,

Ветер стонет-свищет: «пропади!»

И под шубой бьется

Горестное горе,

Даже дым не вьется,

В каждом — вор на воре,

Только пусто в доме,

Хоть шаром кати!

Три собаки мелко

Протрусили тропкой,

Город замер в стельку

За субботой горькой.

Зябко аж в купейном:

Постоял немного — проходи!

День независимости

Поезд вползает в московские дебри.

Дрязги и дребезги,

пух с тополей,

в недрах гаражно-барачнейшей мерзости,

сидя на ящичной таре: «налей!»

Мало знакомые, жрущие мало:

«Нам независимость — но от кого?»

Скользкие рельсы, зловонные шпалы,

старое, в мухах и смраде говно.

Город меняется, красится, пудрится:

бывшие красные — разных цветов.

Водка за сорок, копченая курица,

больше безмолвия в скудости слов.

«Выпьем за Родину! Выпьем за Сталина!

Выпьем за наши грехи и дела!»

Под тополями — асфальта испарина,

а по асфальту — тачки кидал.

Город богатеньких — город для бедненьких,

для не нашедших судьбу и себя,

золото — органам, гривенник медненький —

нам по карманам, мелко звеня.

Смутно и тошно о будущем спорим:

«Что, докурили? Тогда наливай!» —

«Ох, вы дождетесь, укрывшись заборами!» —

«Будет тогда и у нас Первомай»…

В Серпухове

Золотые шары, золотые шары,

Я бреду по пыли и брусчатке,

Надо мною — кресты, купола и шатры,

А за мною — грехи-опечатки.

За домами в садах яблок спелых пейзаж,

В каждом кружеве собственный норов.

И от взглядов косых, воровства и пропаж

Глухота непроглядных заборов.

Вспять по времени улиц неровных волна,

В детство, в прошлое наше земное,

И покойна душа и свободой полна:

Я вернулся. Я в мире с собою.

Стукач

(римейк на стихотворение Н.А.Некрасова «Школьник»)

— Ну, стучи же, ради бога!

ты ж получку получил —

от Лубянского порога

никогда не отлучим.

Рожа в пене, грязны мысли,

партбилетом греет грудь…

Посадить, угробить, выслать —

многим приготовлен путь.

На Рублевке и под Сочи,

всюду гнезда себе вьешь…

и воруешь, что есть мочи,

и, конечно, много врешь.

Любишь Богу помолиться,

рук от крови не отмыв,

чтобы видела столица:

жил и долго будет жив.

По сортирам всех чеченов

потопив и рассовав,

ты готов, круша измену,

всех лишить свобод и прав.

Или, может, ты дворовый

из отпущенных?.. Ну, что ж!

Случай тоже уж не новый —

не робей, не пропадешь!

Скоро мы узнали в школе,

как обшарпанный шпион

не по нашей доброй воле

превратился в жуткий сон.

Двести лет спустя: Пушкин — к Чаадаеву

Любви, надежды, тихой славы

Недолго нежил нас обман,

Исчезли юные забавы,

Как сон, как утренний туман;

Но в нас горит еще желанье;

Под гнетом власти роковой

Нетерпеливою душой

Отчизны внемлем призыванье.

Мы ждем с томленьем упованья

Минуты вольности святой,

Как ждет любовник молодой

Минуты верного свиданья.

Пока свободою горим,

Пока сердца для чести живы,

Мой друг, отчизне посвятим

Души прекрасные порывы!

Товарищ, верь: взойдет она,

Звезда пленительного счастья,

Россия вспрянет ото сна,

И на обломках самовластья

Напишут наши имена!

Свободы, равенства и братства

Мы не дождались, милый друг.

В глубинах евроазиатства

ЧК нас держит на испуг.

И тлеет в нас долготерпенье

Под гнетом власти вековой,

Нас манит с детства на покой

И претит всякое движенье.

Над нами — вихри повелений

И солнце ходит стороной.

Пока нас грабят, мы молчим,

Не веря в то, что силы живы,

Наш путь с крестом неумолим,

Мы знаем — все надежды лживы.

Не верь, товарищ, не взойдет,

Где не посеяно ни грамма.

Россия спит век напролет;

Из недопитого стакана

Никто Россию не поймет —

Ни царь, ни Бог и ни охрана…

И имя наше отомрет!

Переезд в Марину

Вот умер и январь, мимоза

покрылась лепрою измен.

Цветов метаморфозы —

обман безудержный и тлен.

Сиреневый туман цветущей сливы

Ни иудея, ни эллина, ни врагов,

и тонут старые пучины океана

в дождях — он выше берегов

от серой плесени тумана

Я, черепки и бебехи собрав,

вон с пепелища на чужое,

еще горячее, пустое,

не ожидая более Добра.

Все та ж любовь и та же вечность,

непонимания кордон,

все та же в мире человечность:

голодных каннибалов сон.

Я честно болью расписался

в последних рифмах и строках.

Слюдянский чай

Друзья, давайте, выпьем чаю.

Я приглашаю вас на пир.

Заварим в кружках молочая.

дунайской липы и аир

Щепотку лиственничной хвои,

Багульник и малины лист,

шалфей, две мяты, белый донник,

чабрец байкальский и анис

Прекрасен мир пустой природы,

но гармоничность придает

След человека иль народа,

заполуночных искр полет.

Мы соберем крупицы края

И цвет, которым красен мир.

Друзья, давайте выпьем чаю

Я приглашаю вас на пир.

Меж гласностями

Молчите! — Молчу

(потому что так надо,

потому что — повсюду враги

(за слово — дыба,

за молчанье — награда)

(и рыпаться — не моги

Молчи как рыба) —

Говорящего гада

Уговорят каблуки.

(«Миленький, я так рада,

Что отменили Евангелие от Луки

там столько страстей,

а где же отрада?»)

— «Еще, что ль, налей!»

(… под грохот парада

Я тачку молчанья

по сроку качу).

Барачного города-сада

не видно в полярном сиянии)

«Молчи, брат» — «Молчу».

«Молчи, блядь» — Молчу».

Перестройка по-древнеегипетски

Спустился на грешную землю бог Ра,

приняв фаРАона обличье.

Он выдал декрет номер РАз на-гоРА,

повсюду повесив таблички:

«Отныне до веку за все РАзговоры

и все РАссужденья даем приговоры.

И все РАстворенья считать песнопеньем,

а также РАстленью не быть преступленьем.

И все — лишь на РАз, не на два и троих,

для наших РАзбойников и для РАсстриг».

Жизнь жутким жгутом с этих пор РАсплелась,

РАдетели рвали родителям пасть,

а детки РАзумные мамам и папам

дарили удары под дых и по лапам.

Застой заменили новейшим РАсстроем,

простую застройку — богатой РАсстройкой,

и РАды стаРАться засРАнцы,

чтоб РАе на РА в РАЙ прорваться.

Наша история — это такая бодяга

— Расскажи мне, что там было

(суррогаты, муляжи,

ширмы, шторы, миражи,

вихри, ветры, виражи,

шашки, шашни и ножи)

— Кто-нибудь хоть, расскажи!

Шипы воронков шипели,

пионеры наши пели,

на крестах грачи галдели,

Бирма, Будапешт и Дели,

кукуруза на панели,

в лимузин — ведро «шанели»,

выбросы, толчки и сели,

дочь генсека — сквозь постели

расстегаи, крабы, кнели,

расстреляли и отпели,

планы, как всегда, горели,

гаубицы и шрапнели,

исторические мели,

Ленин в масле и пастели,

неуехавшие — сели,

с гор стрелеванные ели,

то творили, что хотели,

жрали — те, мы ж редко ели,

развалюшки и отели

смех на первое апреля,

Кибальчиш, Чапай, Емеля,

Пол Маккартни и Минелли

профурсетки и мамзели,

шито-крытые бордели,

парто-комсо-пустомели,

съезды, сходы, канители,

приговор, прошитый в деле,

на мундир медаль надели,

«русские войны хотели?»,

Рио-Рита и качели,

Яшин, Нетто, Метревели,

амофос и сапропели,

иваси, залом, сунели,

шприц, укол и — «забалдели»,

Карабах, Кабул, шинели,

сапоги с гармошкой съели,

нэп, кооп, колхоз, артели,

недоимки и нетели,

сев озимых до капели,

оттепели и метели,

шестидневки и недели,

крали, развивали, зрели,

в космос и в трубу летели,

снова пионеры пели,

соловьев в фуражках трели

ВАМ ЕЩЕ НЕ НАДОЕЛИ?

— РАССКАЖИ МНЕ, ЧТО ТАМ БЫЛО?

Молитва Богородице

Пресвятая дева!

Не просил тебя ведь

никогда — ты помнишь?

О себе. Не гордый,

просто недостойный.

Лучше — за других.

Пресвятая дева!

Слезно и со свечой,

Самою дешевой

Я прошу сегодня,

Слов не зная лучших,

Вдруг в последний раз?

Пресвятая дева!

Дай мне умиленье,

Ты подай мне силы

слабостью своею,

Чтоб снести страданье

Вот и все. Аминь.

«Прощай!»

«Прощай!» — неужели я вновь на свободе?

Это — выстрел не в грудь — из груди,

от тебя — тропы, трассы, пути,

пятый туз из фабричной колоды:

«Прощай!»

«Домой!» — от порога бездушных сует.

обручального хлама забот.

Я не слышу того, кто зовет,

в одиночку рыдая дуэт:

«Домой!»

«Покой!» — водопадом взметнуло меня.

Уползает в долины туман.

Ветром пусты тюрьма и сума.

Тихим громом просторы манят:

«Покой!»

«Прощай!» — может даже и вправду простишь

и не будешь мне совесть колоть,

не забудешь и душу, и плоть,

и растаешь в предсонной тиши:

«Прощай!»

Рок-молитва

фарш из англо-русско-испанско-немецкого языка

Хелп ми, мадонна,

Ну, вас тебе кόстет,

бикоз из Сорбонны

Декан меня простит,

Гив ми, мадонна,

пекиньо, феличе

«Ферари», Ивонну.

Динеро и дичи

Сорри, мадонна,

йо сой бат нот вери

Устед сон бездонна,

их бин же на мели.

Памяти Иосифа Бродского, для которого мы, кажется, умерли

Пересылки и ссылки

«Да кто вам сказал?!»

«Тунеядец!.. «Еврей!..»

«Но мы вам не позволим!..»

Переводы. «Введите!»

— «Это был мой допрос?»

— «Сколько вы получили

за ту дрянь построчно?»

В каталогах, возможно,

нескоро найдут:

не по-русски, с любовью,

а может и больше.

В Вифлееме — звезда,

а на Невском дают

колбасу из досрочно

упавшей коровы

(этот стих прорыдав,

я всю ночь не сомкнул)

Он вернется, вернется!

Не знаю когда.

Языком закоснев,

в первых звуках открытья,

лепет слов ненадежных,

ненайденных слов.

Укрепится — и ввысь,

не заметив цензуры,

ни о чем, ниоткуда,

а просто с небес,

разгоняясь об мысль

о потерянном боге!…

Иродический век,

иродический мир, —

вы, конечно, помрете,

что же, будьте здоровы.

Но из тундры туда,

где вас нет никогда

Где забудутся слезы

и недоуменья,

Где тиха и светла

озаренья звезда,

где рождается с муками

снова и снова

незабвенное — здравствуй!, —

поэзии Слово.

Потерянные ключи

Ключи от покинутой двери

Ключи от заброшенной двери,

забытой, опошленной веры

ключи в запыленном углу.

Я даже искал вас когда-то,

я был вашим верным солдатом,

и видел в вас смысл и награду,

пылитесь, пылитесь в углу.

В том мире когда-то заветном,

в тумане и вихре запретном

Джульетта ждала и Одетта,

А ныне — лишь мусор в углу.

Не снятся обманы и дали,

Положено что, то не дали.

На службе, мой друг, не на бале.

Не вы, это я там, в углу.

Дают Тарковского в кино

Выкинут, выброшен…

«Этот фильм — моей маме».

Ностальгия. И жертвы.

Он все им принес.

А они, чуть смирившись

с несчастным величьем,

Освещают неясные тени кино

гулко бьющею дверью.

Во сне. Потерявшись.

Это стадо сорвет

Одеянье с себя.

Рафаэли в сенцах

тиражами исходят…

…«Папа, слово зачем

прозвучало впервые?»

Над засохшими вишнями

мысли не вьются.

В балагане — кино,

Хруст билетов в штанах.

Вы пройдете совсем.

Вы пройдете?! Пройдете?!

Умоляю …: он там.

Не сучите собой.

Обращение

Брат мой,

стоящий предо мной,

следящий за моей спиной,

и берегущий сверху мой покой,

Брат мой.

Хожу по проволоке — на службе и дома,

Стою на струнах — в очередях Содома.

Лежу в гробах — на пляжах Сочи

Сижу без срока — годы и ночи.

Брат мой,

вывернутый наизнанку,

обнаженный жаждой, страстями,

Разумом — то есть душою.

Брат мой.

Здесь все чужое — мое дыханье,

Твоя любовь и наши судьбы.

Здесь страшно душно — пуст воздух,

пуста душа, ни крон и ни корней.

Брат мой

Мы вместе гибнем

Под пеплом жизней

Горим в аду живьем

брат мой.

Брат мой простим простимся небес не видно заволокло туманом сознанье братства брат мой

б … … …. й

Автопортрет

среднерукий и косноязычный

родился в сталинском районе

долго жил в брежневском

не хочу умирать под другим

ненавистным незнаемым именем

живу анонимно

пишу псевдонимно

невыносимо

на вынос и на выброс

в ожидании конца

а может начала

ведь так и проходит

безвременье

впервые человек с человечеством

получил назначенье

успеть бы теперь

его исполнить

или хотя бы успеть

угадать

высокочастотная тема

вторичные слабые сигналы

не затыкайте мне рот

дайте докосноязычить

Дифлайфер

живите по средствам

не лезьте в бутылку

отцы вольнодумцев

и всех диссидентов

не с вами не с вами

с собой и в себе

есть нечто важнее

чем жизнь или счастье

за что и не жалко

свое вам отдать

читайте газеты

зажав сигареты

входите где входят

про выход забыв

оденьтесь попроще

наденьте медали

кресты партбилеты

и галстучек в тон

зимой в темно синем

и серое летом

стучите костяшками

в битве козлов

на волю на волю

к непознанной жизни

конечно нельзя

но к отлету готов

другая иная

наверно живая

планета во мне

протоплазма в грозу

давайте прощаться

мне лень нагибаться

корячиться гнуться

змеей извиваться

давать издеваться

давиться даваться

давайте прощаться

ade ухожу

Пасха в Вилкове

Манный запах

куличей, сирени, пасхи,

древние,

старинного письма

лики у детей,

средь нищих — спячка,

красные платки

на оживленных бабах,

мужики

степенны, при рублях,

жар паникадила,

звон монеты,

«Ваня, две за тридцать» —

«Нету сдачи»,

радость

пятачковому обману,

хор басами

от земли до неба,

та, в платке, —

глазами, что Мария,

грудь, обсосанная

парнем из варенки

посильней,

чем грудь у Магдалины,

заграница

за смирившимся Дунаем

всеношную

извела на квак,

крестный ход,

смотрят на хоругви,

сигаретой о свечу

сквернявясь,

звон,

многоголосьем обливаясь,

по планете

к Господу плывет.

………………………

В этот час

так тихо у престола,

поминают

первую траву,

космодром голгофский,

взлет и этих,

остающихся мечтать

учеников.

О силе природы

И природа немощна бывает —

вот взяла и родила Советы,

перестройку, сталина, колхозы,

пионеров, орден «Знак Почета».

Чем ей не хватало тамплиеров,

мавзолея, ДНК и раков?

Дождь идет, а будет и суббота —

может, только это нам и надо.

Вилково на Пасху

Погода бравая, а матуш истомилась,

устала, бедная, в постах и маяте,

копытит боль ее виски в сединах,

и замерла молитва в пустоте.

По Белгородскому каналу лызнут лодки.

Смолой пригретой и травой дышу.

Проходят чопорно от деверей молодки,

и струи шепчут слухи камышу.

Гуляют люди водами и кладкой,

и чистотел расцвел вдоль берегов,

целует девочка большой тюльпан украдкой,

и даль течет за цепью облаков.

Так много завязи, земля в садах укрыта,

сирени россыпи, забор вьюнком обвит.

Чужой не входит, опасаясь мыта,

а к переменам следоход забыт.

Вон дедко плачет, юность вспоминая.

Таким же старым может буду я

когда-нибудь. В шальном угарном мае

во мне очнутся милые края.

И мирный плес, и ивы повивальник,

тепло небес и холодок ветров

мне вспомнятся среди чужбины дальней,

и я признать в ней родину готов.

Что-то не так (сонет)

Мне сказали недавно:

«Ряд второй, на балконе, последний сеанс».

Я один. Мне и скучно, и горько.

Все смешалось: Петрарка и Райка,

Горький, Данте, Ильич, перестройка,

Горбачев и Мак-Дональд на майках.

Посевная озимых, аренды арест,

Позывные Москвы и Кабула.

Прозевали себя и остатки окрест.

Пред вождями лампадку задуло.

Здесь чудовищно что-то настало не так.

Этот — грошик, тот ум поменял на пятак.

Катит мимо времен воронок-дилижанс.

Мне сказали недавно: Настал Ренессанс».

На этом поэтические фрагменты найденного архива иссякли

СТИХИ ИЗ СТАРОГО ЧЕМОДАНА

Конфликтология

бумажный солдатик с картонным мечом

наверно, сильнее картонного брата

с бумажным мечом

из столовой салфетки:

разбито ристалище в масти и клетки

и пешки, и шашки наполнены гневом,

всамделишным, праведным

пеплом и тленом,

и жертвою пали в борьбе роковой

бумажно-картонный, и тот, и другой

Будущий октябрь

Стой, деревня, пой, деревня

во всех избах. В каждом доме

хлеб намётан, хлеб накрошен,

воздух чист, румян, целебен.

За горой село большое:

колокольный звон заутри,

по печам пылают угли,

гаснет звездье кошевое.

От зари тепло и дымно,

разнопенье и мычанье,

журавель скрипит закланьем,

труд себе, а не за гривну.

Берестой звенят поленья,

хруст и хрум скотины сытой,

лавки чисты, пол обмытый,

«Покрова» — поют в моленьях.

Груздь упруг, огурчик зелен,

Кумачи пошли в портянки,

под игривые тальянки

стой, деревня, пой, деревня!

Шёл снег (по мотивам картины на стене)

Шел снег. В голландке

пахло берестой, оттаявшим углём,

в углу — сырая дранка,

не дом — постой, молитва над огнём…

шёл снег. И жизнь

всё дальше уходила, вливалась суета

за неизвестный приз;

с неодолимой силой я проскочил года…

шел снег. Так опадают гимны

в глухую ностальгию. Причинам наперед

и следствия — повинны,

я навзничь падаю на лёд…

шел снег. И от души забытой

взгляд отлетает, с будущим простясь,

цветок опал, шампанское допито,

как седина, шел снег,

и в январе, и в мае,

от бесконечности и вечности таясь

Непрощаемое

Жирели морды ментовские

на жертвы Красного Креста,

и души, щуплые, людские,

спадали к ноженькам Христа.

Мы все падём. И там, быть может,

всё повторится: Моспогруз,

стихи, дороги и безножье,

молитвы и отечный зуд.

Мы не простим и не прощаем,

нас не помилуют они,

но утоли моя печали

потусторонние огни.

Но нет — парторгам и удушью,

пусть страх как мел сотрет лицо:

наш мир, погибший и заблудший,

уж не насытится мацой.

Кровавой тризной людоедов

в предсудный день вступаем мы,

гневливо ропщет наше «кредо»,

а стражи строги и немы.

Корабль дураков

Корабль еле плыл

по замершей планете,

потоп кончался. Воды

сходили прочь и вниз,

под вечно хмурым небом

ненастная судьбина

ещё хранила кучку

слегка живых людей

(они себя от ядерного взрыва

хранили в отдалённейших пещерах,

трудом, молитвою, безбабьем

у Бога заработав жизнь)

и вот теперь ковчег их

в послевременьи носит

во тьме кромешной: зори

не светят боле в мир…

вода спадала. Стали

видны в зловонном иле

ошметья и огрызки

оставленного вслед:

рука Всевышнего

вернула им заборы,

колючку гетто, зон

и лагерей. Осклизло

торчали остовы столов,

острогов, вышек,

плах, эшафотов всех времен,

крестов и виселиц, неровных

ям, рвов, расстрелов рвотных,

где заживо бросали

одиночек или тыщи

безжалостно убитых,

потопленных судов

с врагами и рабами,

кострищ еретиков, кругов

четвертований, воронков

с циклоном Б и без…

и мириады умерших

когда-то, погибших

и загубленных людей

из отдалённых и вчерашних

недр вставали, искромсанные

трупы и скелеты,

высохшие кости,

без плоти, во плоти,

с ободранною кожей

и обнажёнными покровами

телес, младенцы, старики,

мужи и жены, нагие,

в лохмотьях, мумии,

в гробах и саркофагах,

на корточках и навзничь,

при орденах, с веревками

на шеях и с камнями,

у ног привязанными,

в позе богдыхана,

или раздавленной

бульдозером толпой —

они собой всю землю

покрывали. О, как она

вместить смогла так много смерти!…

земля неслась, все более

от предначертанной

орбиты удаляясь.

Куда? — бог весть… неслась…

корабль всё плыл,

живых неся по миру,

но обречён их путь

к суду живых и мёртвых,

взошла луна,

ущербна и убога,

над кучкой чудом

уцелевшего вчера

корабль плыл…

плыл…

Последняя песня

«Колокольчики мои, цветики степные,

Что глядите на меня, нежно голубые?»

Меркнет ясный летний день

на большой планете,

катит по просторам тень,

умирают дети.

Память, скорбь вам не нужны,

некем вас оплакивать,

белой пылью сметены

кепочки и платьица.

«Колокольчики мои, цветики степные,

Что глядите на меня, нежно голубые?»

Эти камни, что стоят

в ядерной окалине,

к небу гневно возопят

о людской напраслине.

Мы пришли в цветущий мир

с топорами, войнами,

из планеты сделав тир,

а поля — окопами.

«Колокольчики мои, цветики степные,

Что глядите на меня, нежно голубые?»

И теперь пора цветенья

началась в полях сражений,

будем всё уничтожать:

глаз за глаз и рать за рать.

Истребим себя и прочих,

И в графе о жизни — прочерк,

есть Земля — и нет Земли,

в ноль милльярды полегли.

«Колокольчики мои, цветики степные,

Что глядите на меня, нежно голубые?»

Разум нам от Бога дан

для изничтоженья:

маленький свирепый клан,

высший смысл Творенья.

Разум вспыхнул и погас,

сам собой низложен,

пусть же недра помнят нас,

коль никто не сможет.

«Колокольчики мои, цветики степные,

Что глядите на меня, нежно голубые?»

Вас, беспомощное племя,

Уж никто не будет рвать,

Искалеченное семя

Ветру-вору засевать.

Не прощайте, погибая,

эту страшную орду,

а тебя, Земля родная,

я с оси твоей сорву.

«Колокольчики мои, цветики степные,

Что глядите на меня, нежно голубые?»

Январь-март 1979 г.

Моя последняя любовь

Моя последняя любовь!

В отчаяньи и удивленьи,

В последних муках вожделенья

И в безнадежном упоеньи,

Вернись ко мне, моя любовь!

Моя последняя мечта!

Ты озари меня судьбою,

Готовой к мужеству и бою,

Зови меня вновь за собою,

Вернись ко мне, моя мечта!

Мои последние слова!

Шепните миру «до свиданья»

И в час обидного прощанья

Не навлекайте наказанья,

Мои последние слова!

Моё последнее желанье!

Останься тем, что и всегда,

Любовь, мечты, слова — гаданье,

Тебя не жду я никогда,

Моё последнее желанье!

7 сентября 1979

Расставанье

Успокоенья нет. Проходят годы.

На стыках рвётся творчества удел.

И мы назло себе и миру всходы

всё ждём от неисполнившихся дел.

Спасенья нет. Уходят пароходы,

гудя прощальные призывы в пустоту,

и кто-то счастье лёгкое находит,

перегоняя сложность в простоту.

Надежды нет. Умчатся все химеры.

С рассудком старым нам возврата нет.

Расслабленным и искренним манером

мы трезвости задёрнули рассвет.

Прощенья нет. Последние вагоны

не нам мелькнут спасительным огнём,

и канувшей мечте на перегоне

не мы сигнал отчаянья пошлём.

11 сентября 1979 года

Тридцать пять

А кем же я буду,

когда позабуду

последнее детское слово?

— наверное, снова

средь шорохов крова

учиться надеждам придется…

и лето умчится

беспечною птицей

за синие дали былого…

мальчишку седого,

свободой больного,

увидят под парусом ветры.

Но осень настала,

но сердце устало

бороться с собой и судьбою,

и к волчьему вою,

к последнему бою

трубит надорвавшийся голос.

19 сентября 1979 г.

Один

Мохнатым темным зверем

Навалится тоска,

Мы одинокость мерим:

минуты — на века.

В мрачном застое,

с мертвенным боем,

мерно качается время…

прошлое тонет,

воля уходит,

и надвигается темень.

В куцем полёте

вы пропадете,

мужества сладкие грёзы…

и над пустыней

творчества иней

выпадет в жалкие слёзы.

Мелочь обиды

дружбы забытой

просится в совесть мою…