Бесплатный фрагмент - 4

Ежи

Возвращаться со вписок утром — это ад. Кажется, будто все люди смотрят на тебя как на бомжа, алкаша, и делают это, не скрывая своего презрения. В эти ранние часы, в свой пост-алкоголический период ты начинаешь грести под себя все, что только можно. Сейчас ты долбанный экскаватор. В трамвае девушка повернулась к тебе спиной? Глупая пигалица воображает, что воняет здесь только от тебя. Милая, твоим несвежим дыханием разит за версту, и даже если открыть все форточки в салоне — это не поможет заглушить дивный аромат забродившей пищи, вырывающийся из твоего желудка.

Встречающиеся тебе по дороге домой серьезные парни в костюмах и с дипломатами тоже жутко раздражают. В их взгляде читается отвращение вперемешку с чувством сильного превосходства над тобой. Боже, как будто я не знаю, что ты– типичный сын общества потребления; офисный планктон, по-крысиному осуждающий в комментариях на фэйсбуке другой офисный планктон; обладатель ипотеки и кредита на тачку и плазму; обладатель нихуевых амбиций, до сих пор мечтающий стать крутым барабанщиком в рок группе, которого не заботит, что в свои тридцать лет, барабанные палочки он не только не держал в руках, но и в глаза не видел.

Как же вы достали пялиться на меня, уроды… Да, вчера выдалась классная ночка, и ее последствия на моем лице меня ни капли не заботят. Я– Егор Счастливый. Включаю свой любимый режим «хипсто-хиппи бомж», выхожу из подъезда обшарпанного дома, на ходу подкуриваю дешевый Лаки Страйк и двигаюсь в сторону остановки.

Утро довольно пасмурное. Холод и влага — самое ужасное сочетание для тех, кого постоянная депрессия отпускает только жарким, душным летом. Ненавижу такое, словно плачущее и ноющее состояние природы. Запахнув парку посильнее и натянув черную шапку пониже, ускоряю шаг. Капля дождя падает прямо на середину сигареты. Фак, я же только что подкурился.

Вожу пламенем зажигалки по мокрому месту на сигарете и оно исчезает– высохло. Курю дальше и ненавижу этот город.

Знаете, есть города, которые пахнут, но наш город — откровенно воняет. Не успел я сделать и пары шагов, выйдя их подъезда, как резкий запах, в котором перемешалось все, что только могло перемешаться, ударил мне в ноздри. Мне кажется, что этот удар валит с ног сильнее, чем правый хук Тайсона. Хотя, этому сравнению вряд ли можно доверять, потому что от бокса я так же далек, как, например, от счастливого светлого будущего. Пахло всем: дорогими духами Диор, дешевой туалетной водой Мекс, старушками, пылью, резиной, тяжелыми выхлопными газами, заводскими стоками, канализацией, шавермой от дяди Расула, чаем, сигаретами, карамельным фраппучино, подвалами, каким-то отвратительным коктейлем из зашкварного бара для иногородних студентов… Всем. Наш город очень вонючий.

Но я прожил здесь всю жизнь, и поэтому, какой бы запах он не издавал, чаще всего я буду относиться к этому, как: «М-м-м, от моего друга попахивает потом? Да и черт с ним, с этой свиньей! Он же все-таки мой братюня». Просто сегодня дурацкое утро, и этот мой немытый друг вызывает у меня только чувство брезгливости.

А вообще-то, если воспользоваться теорией о том, что у каждого города можно определить гендерный пол, то наш — это скорее девушка. Капризная, чаще всего депрессивная и плачущая, но все же добрая и искренняя. Этакая хипстерша из какой-нибудь архитектурной академии — безумно талантливая, но ни капли не амбициозная. Бедняга, которая так никогда и не переедет в Москву, сопьется на переферии и, может быть, создаст галерею с выставками около-современного искусства.

А между тем, дождь все продолжал идти. Кстати, он лил и ночью. Но в жаркой, душной квартире на него никто не обращал внимания. Разве что тогда, когда я остался на лоджии наедине с Марвой. Мы стояли очень близко друг к другу и курили в маленькое окошко. Из-за ветра прядь волос Марвы попала прямо на огонек сигареты. Она визгливо сматерилась и убрала волосы за уши, чтобы ветер их больше не трепал. Я почувствовал запах паленого, но она убедила меня, что все в норме.

– Ежи, ты любишь дождь? — романтичным, с претензией на оригинальность, тоном спросила Марва.

Мне пришлось бесшумно цыкнуть. И закатить глаза. Хорошо, что такая темнота, и она этого не видит. Марва — тупая и нежная. Напоминает корову, честное слово.

Мы познакомились с ней пару дней назад. Эта полноватая, на мой взгляд, особа нажиралась вискарем в клубе. Абсолютно одна. К ней подходили какие-то ублюдки, приобнимали сзади за талию и делали сомнительные комплименты насчет ее внешнего вида. Она игриво вырывалась и все равно продолжала стоять у барной стойки, задницей прямо к выходу. Чтобы выйти на лестницу, всем приходилось ее обходить.

Кстати, выглядела Марва отвратительно. Парни любят говорить, что им нравятся девушки с длинными волосами, и у Марвы они действительно были длинными, но они были ужасного цвета, пушились, а кончики раздваивались почти до самых корней. Видно было, что у стилиста она была, наверное, лишь в прошлой жизни. И то только в качестве машинки для бритья промежностей. Реинкарнация, знаете?

Выпив три стакана виски с колой, она примостилась на грязном кресле, пятна на котором напоминали скорее не родившихся детей, чем разлитый коктейль «Белая лагуна». Со своего трона-убожества Марва наблюдала за остальными посетителями. Какой-то огромный мужик, под два метра ростом, в сером спортивном костюме, не вычисляемого размера повернулся в ее сторону и поднял бокал, типа: «За тебя, родная!» Мелкая сучка, не обламываясь, улыбнулась ему своим красным ртом и повторила жест с бокалом. Она была реально мелкая. В клубе, где основной контингент — невостребованные или старые модели, она выглядела просто карликом со своим «метр шестьдесят один с половиной». Именно так она называла свой рост. Как будто эти «с половиной» были чем-то кардинально все меняющим. Она говорила о них, как о революции 1917.

На сцене играла очередная инди-поп-хип-хап-электро херня, и мы с Филом смотрели, как музыканты измываются над инструментами, зрителями и собой. Мы стояли и поражались, сколько еще говна в музыке может принести нам двадцать первый век. Конечно, альтернативы мы предложить не могли, (я могу играть только на деревянных ложках) но критиковать (смотри: обсирать) лохов — святое дело. Марва сидела прямо рядом с нами. Видимо, подбухнув до нужной кондиции, она решила развлечься. Я почувствовал, как что-то тычет в мою спину деревянным пальцем с коротким обгрызанным ноготком. Оборачиваюсь, чтобы поближе посмотреть на это маленькое чудовище.

– Ребят, вам тут не скучно? — скромно улыбается малолетняя алкоголичка. Сколько ей, шестнадцать, семнадцать?

– Ну, есть такое. Мы как-то больше по тяжелому року угораем, — отвечает за нас двоих Фил, кивая головой в сторону диджея, раскачивающего зал под хип-хап. Мой дружок — придурок с чего-то решил, что я являюсь ценителем тяжелого рока.

– А вы были в «Лицемере»?

– Нет, а что это?

– Бар. Он тут недалеко. Может, составите мне компанию?

– Давай, погнали. Только нужно еще кое-что сделать перед выходом,– говорит, загадочно улыбаясь Фил. Фил, ты дебил. Идти с какой-то подозрительной девкой в «не пойми куда», ты болен, чувак.

Итак, Фил заказал три шота с водкой и заставил меня и Марву выпить с ним. Клуб мы покидали с теплотой в душе. Естественно, не от глубокой симпатии друг к другу. Спасибо водке за этот приятный комочек в груди.

Уже утром, часов в пять, сидя на каком-то кованом заборчике, Марва смогла в философию. Уж не знаю, что ее подтолкнуло к этому: то ли солнечные лучи, постепенно заполняющие все пространство вокруг, то ли выветривание алкоголя и токсинов из организма. Хотя, чему удивляться? Все самые гениальные мысли и прозрения, кардинально меняющие сознание человека, рождались на прокуренной кухне в так называемом «предрассветном синдроме» алкоголика.

Мы сидели на этом заборчике и ждали, когда появятся первые трамваи. Я и Фил по краям и Марва между нами. Мы обсуждали какую-то грустную и унылую тему о самоубийстве. Мол, можно ли назвать его силой, или оно является стопроцентным показателем человеческой слабости и трусости. Фил сказал, что только конченый мудак может добровольно умереть раньше своих родителей, причинив им тем самым колоссальную боль.

– Если честно, то у меня уже давно есть классификация всех возможных исходов жизни людей. В нее не добавить, не прибавить. Хотите послушать? — спросила у нас Марва. Мы лениво закивали тяжелыми от стремительно приближающегося похмелья головами.

– Так вот, по моему мнению, на свете существует четыре типа людей. То, к какому типу они относятся — не их личный выбор, а результат каких-то провидческих махинаций, деятельности Вселенной или даже судьбы, если угодно.

К первому типу я отнесла людей, которые с жизнью, а главное, с качеством этой жизни (порой отвратительным) полностью смиряются. Хорошим примером такого типа людей могут быть наши родители: они круглыми сутками работают, по факту, получая деньги только на еду, одежду и развлечения, вроде попойки в пятницу вечером или отдыха раз в год на дешевом курорте. Они ничего не создают; не занимаются саморазвитием: ни интеллектуальным, ни духовным, ни чаще всего даже физическим; и ни к чему не стремятся. Они просто живут, как живут. Бессмысленно, несчастливо и довольно долго. К этой же группе относятся алкоголики и наркоманы — они также примиряются с реальной жизнью только уже посредством веществ, изменяющих картинку в их голове. Что, на мой взгляд, еще хуже и «зашкварнее», чем простое смирение.

Второй тип — это как раз те самые «конченные мудаки», которые сдаются, не проходят игру до конца, бросают все на полпути и оканчивают жизнь самоубийством под влиянием факторов извне, оставляя своих близких страдать и скучать по ним. Но, важно отметить, что к этой группе людей относятся так же и те, кто ушел не из-за очевидных проблем, а из-за проблем внутренних, таких, как, например — депрессия и экзистенциональный кризис. Согласитесь, все просто с отцом пятерых детей, который «всрал» все деньги, предназначенные на их худо-бедное содержание, в игровых автоматах рядом с каким-нибудь «Пивком». Все просто с человеком, устроившим перестрелку в баре и убившим сорок посетителей, которому грозит электрический стул. Гораздо сложнее ситуация с каким-нибудь гением-писателем, чьи произведения в настоящее время никого не трогают. Внутри него каждый день происходят невероятные по своей эпичности битвы с самим собой, не видимые для чужих глаз. Но однажды в очередном сражении «Он — гений» сдается «Ему — нытику» и погибает. Погибает в своей голове, а, значит, и в реальной жизни.

Люди, принадлежащие к третьему типу — мои самые любимые. Это шизофреники, параноики, люди с расщеплением личности и далее по списку. Они нравятся мне тем, что в отличие от второй группы — не сдавались. Они продолжали гнуть свою линию, но из-за недостатка приспособительных возможностей своего организма чуть-чуть не дотянули до конца. То есть, «не вывезли тележку», но не по своей вине.

И, наконец, четвертый тип. Самый редкий. Те, кто и не смирился, и не бросил, и не сошел с ума. У этих людей есть все: ум, талант, характер, а главное — неповторимый по своей силе и чистоте дух. Эти люди не выживают где-то на задворках общества и не болтаются на толстой веревке в собственном дворе. Они не просто просматривают картинку с меняющимися днями недели, они чувствуют все каждым атомом своего тела: дуновение ветра, лучи солнца, прикасающиеся к их рукам, энергию и настроение других людей. Они все слышат. Ощущая потоки Вселенной, они реагируют на них. Они осознают жизнь каждую мили-секунду и видят в ней невероятный дар, а не чье-то проклятие. И только им известно, как они это делают. А может быть, этого не знают даже они.

– Марва, ну, ты даешь!– восхитился излияниями нашей философини Фил. Я же в ее словах не услышал для себя ничего нового. К тому же, если хорошо обмозговать этот вопрос, то наверняка найдется еще куча исходов, и весь мир не делится всего на четыре типа. Это как со знаками зодиака: миллиарды людей не могут быть разделены на двенадцать категорий, у каждой из которых будет одинаковый набор характерных черт. И все-таки отчего-то мне стало интересно узнать, какое впечатление я произвожу на людей, которые знакомы со мной всего пару часов. Я спросил у Марвы:

— Эй, а к какому типу, по-твоему, отношусь я?

Она хмыкнула, оглядела меня с ног до головы и сказала:

– Тебе не понравится мой ответ.

Мне стало смешно.

– Ну, я попытаюсь как-нибудь его пережить.

– Ты — настоящий самоубийца. От кончиков волос до подошвы модных кед, ты — самоубийца.

Я довольно улыбнулся. Меня не отнесли к «смирившимся» и это вызвало приятное чувство.

Марва

Никогда не верила в рассказы всяких там Пришвиных про небо и сирень. Писать надо как в жизни — по хардкору. Тут либо блевотина, пузыри соплей, кровища, клочья волос и глубокие поцелуи с языком, — либо ничего. Еще ненавижу людей, которые пытаются показать новым знакомым свою жизнь как нечто розовое пушистое и сладенькое. Не ври, ублюдок, у тебя все так же плохо, как и у всех остальных.

Я считаю, что при знакомстве надо сразу рассказывать обо всех своих недостатках, демонах и изъянах. Трудно, конечно, сходу открываться перед кем-то на сто процентов, расцарапывая кожу на груди и продолжая рвать ее вниз по животу. Предлагая зрителям посмотреть на все твои внутренности, демонстрируя им свои черные легкие и неплохо закрученные кишки. Но зато потом, через пару месяцев никто не подойдет к тебе и не скажет: «Я думал, ты хорошая, добрая, чистая, не такая, как все… А ты обычная мразь». Понимаете, если что-то скрывать, то паршиво потом будет всем.

Я бы вот сразу рассказала о том, что я — алкоголик. Я бы не стала втирать людям сентиментальную историю о том, что: «Эта болезнь развивалась медленно, сначала я не замечала, как она потихоньку прибирает меня к своим гнилым беличьим лапкам…» — это бред и зашквар. Я бы рассказала о том, что понимала все с самого начала. Алкоголик вообще всегда знает, что он алкоголик, и спорит с этим утверждением только тогда, когда оно исходит от других — родных, друзей, одногруппников…

Отличие алкоголизма от наркозависимости в том, что у тебя нет конфетно-букетного периода. То есть, нет этого счастливого года, как у наркомана, чтобы у тебя сначала закончилось бабло, потом бы ты начал продавать вещи из мамкиной квартиры, потом откровенно начал бы подворовывать еду в магазинах. В алкоголизме у тебя абсолютно нет времени на осознание. Ты приходишь в него уже бомжом, тебе не нужно ни к чему привыкать. Поэтому в дерьмо ты ныряешь сразу и с головой.

Вот ты сидела на парах в универе, а вот ты уже на какой-то «прибитой» хате на окраине города. Хотя, бухать на вписках — это благое дело. Не было еще малолетки, который бы этого не делал с периодичностью в две недели.

Вот бухич в одного — это алкоголизм.

При чем, по началу, это даже доставляет какое-то тупое, необъяснимое удовольствие. Знаете, как когда вы болеете гриппом, у вас температура 39С, вы кашляете как последний туберкулезник и начинаете втирать своим близким что-то о завещании своих трусов вашему младшему брату. Вам нравится находиться в предсмертном состоянии, вы испытываете кайф от того, что о вас заботятся, при этом вы точно знаете, что выживете.

Так и с алкоголизмом. Ты думаешь: надо пострадать. Денег на наркоту сроду не добыть, а бухлишко можно и за две сотки взять. И начинаешь пить. Одиночная попойка, кстати, ничем не отличается от обычной, с двадцатью соратниками.

Я так же врубала музло, курила каждые пять минут с бокалом наперевес в форточку, разговаривала сама с собой «за жизнь», умывалась холодной водой, чтобы немного протрезветь. Ты бухаешь как на обычной вписке — в усмерть. В хламину. В драбадан. И даже с сексом в конце. Серьезно! Погасив пожар одних своих труб, которые требовали выпивки, ты принимаешься за удовлетворение других. Естественно вместо костлявого рок-музыканта, как раньше, это будет некачественный видос с большими жопами и твоя костлявая рука.

Где-то недавно услышала о том, что саморазрушение — это путь к свободе. Не, ну, я как-то вообще хз…

В тот день мне впервые за месяц захотелось выпендриться в баре и нажраться не приевшимся уже вискарем с колой, а кошерным вишневым элем, дабы пробудить, наконец, в себе эстетствующую суку.

– А его нет. Эля вообще нет,– раздается из-за стойки.

– Бармен, го вискаря!– Он создал.

Не успела я выпить две своих стандартных тары виски с колой, как какое-то быдло в горчичной парке, с пивом и натцем «на закусон», за «дружеским» столом предложил мне познакомиться с хозяином бара.

Кстати, вы никогда не задумывались, почему этот огромный длинный стол посередине зала называется «дружеским»?

Обычно за ним всегда собираются самые отщепенцы. Такие не урожденные матерью для тусовок людишки. Нависают прыщавыми лицами над своими бокалами, тыкаются в телефон, как маньяки поглядывают по сторонам в поисках «друзей». Попробуй сесть за такой стол, и все — до конца вечера протухнешь там с этими неудачниками. А какие гениальные у них подкаты: «Девушка, вы такая красивая! Хотите пива?»

В общем, я видимо изрядно поднажралась раз села за этот столик. Чувак в парке начал присаживаться мне на уши:

– Так вот же начальник! Представляешь, звонит мне сегодня, говорит: «Ваня, валим ко мне на открытие, я проставляюсь!» — и показывает на парня в кепке и спортивной куртке. Парень казался сильнее и серьезнее самого Рамзана Кадырова. Я подумала, ну, правильно, — хозяин же.

От нечего делать решаю подкатить к этому чуваку. А что, на мой взгляд, логично — для алкоголика и наркомана нет лучших друзей, чем хозяин бара и барыга. И, если с Титом Кузьмичом — нашим маленьким драг дилером я общалась уже довольно долго и тесно, то из крупных поставщиков алкашки у меня никого не было.

Тит Кузьмич — это мой товарищ Георгий Титов. Чувак, постоянно мечущийся между «истощенным нутром кошелька» и «консюмеристской мастурбальней бутиков». Из тех, кто носит рубашки Гуччи, запаривается насчет трусов от Кельвина Кляйна, и при этом не жрет неделями. Он мой ровесник. Имеет богатую мамашу и приторговывает наркотой.

Закончил школу с золотой медалью, поступил в престижный универ, поселился в огромной двухкомнатной квартире, принадлежащей сестре, которая свалила в Германию с богатым мужиком. Но, как говорят торчки: «Где лох и квадрат — там вмазаться и рад». В общем, у Тита появились какие-то сомнительные друзья. С универом пришлось подвязать. В этот его период жизни мы с ним и познакомились.

Это было самое ублюдское свидание за всю историю свиданий.

Как-то я грустила дома, выпила бутылку красненького и начала доставать всех в соц. сетях. Написала своему бывшему однокласснику, который всю жизнь казался спермотоксикозником и был влюблен в меня:

– Привет. Как дела? Появилась телочка?

– Привет. Отлично. Появилась. — Да ладно?!

– А изменял ей уже?

– Нет.

– А не хочешь попробовать? — В мое оправдание– я была в дерьмо, и я люблю проделывать всякие грязные штучки с живыми людьми. Но все это на словах, и до дела еще никогда не доходило.

– Нет. А ты что, так и не нашла принца своей мечты?

Ну, после такого его сообщения я, как водится, по бабской традиции начала рыдать, курить и жалеть себя бедную и одинокую. Переписку пришлось экстренно прекращать, дабы ее результаты не довели меня до самоубийства.

А на следующий день мне написал какой-то левый парень, со страницы, где нет ни одной фотки. Я на диком сушняке, мне было плевать на все, поэтому каким-то образом мы договорились с ним до того, что он приедет ко мне в гости. Приехал этим же вечером. Смазливый, до жути! Умный, почти как я! Еще и с бутылочкой «красненького». Да еще какого «красненького»! Стеклянная тара моего любимого «Крымского» за две сотки. Наиотвратительнейшего пойла с привкусом «Доместоса» и галимого спирта одновременно. Два глотка и ты еще три дня будешь ходить с фиолетовым разукрашенным неизвестными мне химикатами языком. Ну, думаю, наш клиент. Для него тоже дорого ощущение бомжарности и, если угодно, богемности. Сейчас подсажу его на свои «гости», будет приезжать каждый день и бесплатно спаивать, а скоро, того и гляди, отсыпать и отламывать начнет.

Наша мини тусовка казалась ламповой до той поры, пока он не сказал, что его натравил на меня Сережа — спермотоксикозник. Тит хотел секса. Я считала, что секс — это скучно. Мы расстались ранним утром страшно недовольные друг другом. Но общее чувство юмора и любовь к дешевому «красненькому», видимо, как-то объединяют. Прошла неделя, и мы стали тусить вместе почти каждый день.

Это какой-то кошмар! Я же начинала рассказывать историю из бара. Историю о том великом дне, когда я нашла свою ван лав. Я говорила о том, что хотела затусить с хозяином бара — не затусила. Но мы остались с ним добрыми приятелями, это уж несомненно.

В тот вечер выступал какой-то местечковый хип-хап-бойз-бэнд. Грубые словечки, дцп-шные рифмы… В общем, мне как-то взгрустнулось. Я забралась на старое кресло и потягивала из трубочки холодный виски с колой. Какой-то паренек почти задницей уперся мне в лицо. Я тыкнула ему в спину пальцем, мол: «Отойди-ка, щегол». Паренек обернулся и улыбнулся мне своими ямочками. Господи, не думала, что я настолько пошлая и не оригинальная натура — влюбиться в ямочки на щеках.

Он был мил. Безумно мил. И видит Б-ог, я секунд пять ожесточенно боролась с чувством, возникающим у меня внутри. Мой мозг за это время выдал кучу полезной информации, типа: «Он очень красив, он хорошо одет, он обаятелен, он в крутом андеграудном клубе, значит, наверняка, не тупой. За ним бегают кучи красивых баб: некоторые из них разъезжают на Порше, некоторые живут в Америке и имеют подтянутое, загоревшее на пляжах Лос-Анджелеса тельце, а какие-то, может быть, вообще звезды модной индустрии местного розлива, и вот нахрена после всех них ему сдашься ты? Он же разобьет твое тупое сердечко!»

А тупое сердечко по прошествии этих пяти секунд уже посылало свои дурацкие сигналы языку. И вместо того, чтобы сказать: «Молодой человек, уберите от моего лица свой тощий зад», — я сказала что-то вроде: «Привет. Тебе тут не скучно? Может, свалим куда-нибудь?»

Господи, позорница…

Тит

– Даа… — выдавил из себя Гоша Титов в шестой айфон, лежа на мятой постели.

– Тит, привет. Че-как? Можно я приду к тебе в гости с пиццей? У тебя же есть сигареты?

«Ну, прекрасно. Теперь эта малолетка пропишется у меня».

– Да, Настюх, конечно приходи. Все есть. Погоняем чаи,– сказал Гоша и, не дослушав, вырубил телефон.

Каждое божье утро уже в течение недели Настя звонила в двенадцать дня и будила Тита. Потом приходила с двумя дешманскими маленькими кружками пиццы и высиживала у него аж до пяти вечера. К нему приходили друзья, он решал свои взрослые вопросы, не понятные 16-летней девочке, пробовал какие-то дешевые местечкового производства «приправы», играл часами напролет в КС-Доту-Танки и иногда даже лизался с ней. Фигня, иногда он даже мацал ее грудь. Но Настя отчего-то не сдавалась.

– Да и черт с ней, не дает, так не дает,– думал Тит.– Похоже, я уже на той стадии, когда секс становится рутиной и с каждым разом хочется все большего и большего разнообразия в нем. Например, совсем недавно осознал, что возбуждаюсь от беременных женщин. С порнофильмов о них — просто тащусь. Так что теперь моя главная мечта — попробовать с беременной женщиной. Лет тридцати. Крутяк.

Хах, недавно тут Настюху на «измену» подсадил. Рассказал ей историю, как меня из армейки в психушку завезли на три месяца. Она сначала с огромными испуганными глазами на меня пялилась, потом как-то взгрустнула, призадумалась и под конец от нее волнами начали расходиться флюиды жалости и безмерной любви. Ну, что телки за тупые существа такие, а?

А история с психушкой действительно забавная. Меня тогда отвезли в сборный пункт. Недалеко от нашего города. Там распределение происходило. Я был выделяющимся таким пареньком с длинными, ниже лопаток черными волосами. И черт его знает, как так получилось, что меня не обрили. Сам я бабки тратить на это дерьмо не стал.

В общем, стою в коридоре, мимо идет какой-то парень лет двадцати пяти в форме. Смотрит на меня и говорит:

– Эй, говнарь патлатый, че лысиной не блестим, я не понял?

Ну, думаю, это лох какой-то, такой же, как я — призывничок, из магистратуры попертый. С ним не надо рассусоливать.

– Сам ты говнарь бритый, — говорю.

У него как-то сразу глаза кровью налились, как у быка корридского. Он уже и туловище свое перекаченное начал на меня надвигать, но тут какие-то два старичка-начальника появились, стали его по плечам дружески хлопать, лыбиться, видимо, рады были видеть этого ублюдка. Они зашли с ним в кабинет и оставили меня-таки в покое. Я тут же забил на это все. Ну, мало ли в моей жизни было ситуаций, когда быдло-гопники с района били мне морду и пинали по почкам за мои длинные волосы и за то, что я не так одет? Я нормально к этому отношусь.

Потом нас «зеленых» завели в какой-то актовый зал. Заставили переодеваться в форму. Выдали портянки, а я вообще, хрен знает, как ими пользоваться! Ну, замотал кое-как одну ногу, стою, начал вокруг второй мотать — ни черта не получается. И в этот момент заходят «покупатели». Я все свое внимание сосредоточил на дурацких бинтах, ни на кого не смотрю, и нагло игнорю всех этих служивых псов. Вдруг слышу за спиной знакомый голос:

– Эй, щенок патлатый! Лучше веревку себе вей из портянок, потому что мыло в нашей части просто так выдают.

Я разворачиваюсь. Твою ж, мать! Тот чувак из коридора оказался «покупателем» и по всему стало понятно — он любой ценой заграбастает меня в свою часть. А, пофиг, думаю, раз терять уже нечего — буду кидать понты до конца.

– Если я и сдохну там, то только после того, как сдохнешь ты, лысый! — с веселым лицом говорю я ему и в довесок нахально так подмигиваю.

А потом я видел только огромный кулачище, который летел мне прямо в нос. Я даже как-то запомнил, что у него на фалангах пальцев росли уродские рыжие волосы. И это, кстати, последнее, что я запомнил. Нет, конечно, когда я на несколько мили-секунду приходил в сознание, я ощущал, что меня пинают в живот, в голову… Но это все как-то обрывочками. Очнулся я минут через десять. Этого сумасшедшего куда-то увели, а я лежал в лужице своей кровятины. Мне дали махровое маленькое полотенце не первой свежести и тут же отправили к психологу. И я долго задавался вопросом: почему именно к этому представителю здравоохранительной индустрии, а не, например, к хирургу, который мог бы сделать что-нибудь с моей рассеченной губой?

Толстая тетка психологиня с порога начала свой допрос:

— Титов?

— Йес.

— Ты че вытворяешь-то?

— Этот долбаеб сам начал — отвечаю я тетке, не стесняясь в выражениях относительно того лысого психопата.

— Слушай, а Титова Елена Михайловна тебе случайно никем не приходится?

— Случайно приходится, — говорю я. Это моя мама.

— Господи, ну и дал же бог сына. Кошмар. Мама такая интеллигентная женщина, ее по нашему каналу постоянно показывают, музееев столько наоткрывала в нашем Мухосранске, а сын — дурак и матерится.

Я смеюсь, а баба начинает что-то строчить в моей карточке. Потом спрашивает:

— На учете у нарколога состоим?

Блин, тетя, вопрос не ко времени, конечно. Тут вот какая штука. С полгода назад я с товарищем заторчал денег черномазым с нашего района. В их оправдание скажу, ждали бабок они довольно долго. И вот где-то недели три назад я подхожу к дому, и у меня начинает звонить телефон. Звонок был от Ежи — моего товарища, с которым мы и задолжали денег:

– Тит, ты где? — с каким-то истеричным провизгом спросил он.

– Подхожу к дому, а че? — интересуюсь я.

– Блять, стой на месте. Стой, умоляю тебя!

– Стою я! Объясняй уже, что случилось.

– Если бы я стоял перед твоим подъездом сейчас, я бы тебя увидел?

– Не. Вот я бы тебя увидел. Я в кустах на площадке детской, сижки курю, если что.

– Красава. Видишь форд черный стоит?

– Даа..

– Короче, это хачи-трюкачи нас поджидают. Они меня от самой «Монетки» гнали. Отвечаю, я еле успел в падик сныкаться. Ты пойди, погуляй где-нибудь, иначе пиздец тебе. Я позвоню, как они свалят.

В общем, Ежи перезвонил мне только часов в двенадцать ночи. Сказал, что надо валить из города. Якобы эти уроды явно серьезно настроены. И мы решили валить.

У Ежи уже год простаивала хата в Ч., городке неподалеку от нашего. Простаивала она в связи с умерщвлением любимой и последней из двух, которые были изначально, бабули Егорки. В общем, часа в три ночи мы уже стояли на вокзале в Ч.

Оказалось, что хата Ежиной бабули совсем не хата, а малюсенькая комната в какой-то грязной коммунальной квартире. Где по несчастливому стечению обстоятельств, нашими соседями оказались: Гарик — парень лет тридцати, по видимому что-то употребляющий (тощий, бледный и уродливый), и Дарья — его девушка (тоже уродливая, но не употребляющая).

Надо отметить, что Ежи — депрессивная, вечно загоняющаяся личность. И тогда в его жизни, как раз, была поганая полоса. И с телками беда, и бабок не было постоянно, и амбиции его писательские с каждым днем подтухали…

В общем, начал Егорка от тоски и скуки в городе Ч. изрядно прибухивать. Я и моя печень своих в беде не оставим никогда. Я нажирался с Ежи. Пили все и везде. Могли пойти в местный блядюжник, накуриться там каликом до блевотины, бухнуть дорогого вискаря и им же накачать длинноногих сучек в коротких юбках. А могли остаться дома и наслаждаться компанией себя любимых. Под конец бэд-трипа, когда бабок не оставалось даже на билет в родную обитель, мы выпрашивали у соседа Гарика шкалики с медицинским спиртом и разбавляли его морсиком со смородиновым вареньем, которое досталось Ежи по наследству от умерщвленной ныне бабули. Спасибо ей. Нам вставляло.

И вот однажды этот дурак Егорка по пьяной двухнедельной запойной лавочке возомнил себя самым крутым гангстером и бандитом всех времен и народов. В двенадцать часов ночи ему приспичило пожрать. Надо сказать, что и я вообще-то был не против. Денег нет, магазы закрыты. Все сходится. Настало время «хлопнуть» ларечек где-нибудь поблизости. Отмечу, что «ужраны» мы были до такой степени, что Егор спускался кувырком аж три лестничных пролета, а я просто вышел на улицу в белых носочках. Свои грабительские умения продемонстрировать городу Ч. нам к счастью, или несчастью, в ту ночь не удалось. Все дело в том, что выйдя из подъезда, мы решили покурить перед столь ответственным мероприятием, и присели на лавочку рядом с детской площадкой. В душе не знаю, с какой целью господа полицейские патрулируют ночами дворы в спальных районах. Скорее всего, они тогда «закладчиков» выслеживали. Район-то не благополучный. Район — засраночка, так сказать. Ну, и увидели наши стражи закона и порядка следующую картину: два парня бомжеватого вида сидели на лавке и, оперевшись друг на друга, храпели очень громко и сладко. Так, как будто спали на лучшей постельке двухместного президентского. Нас прибрали. Отрезвили, прокапали. После небольшого дебоша в больнице отвезли в обезьянничек. Дебоширили мы по поводу того, что нас поставили на учет к наркологу. Ежи тогда показалось, что это навредит его службе в КГБ, мол, не правильно его будущие сослуживцы отнесутся к тому, что он не соблюдает «сухой закон». Он тогда орал на все отделение: «Я что, по вашему, похож на какого-то советского лударя?! Что я вам, беспризорник какой-то, чтобы меня на учет ставить?» Уже когда нас отпустили из мусарни я рассказал Ежи об его увлекательных приключениях под «белочкой» и поинтересовался, почему именно КГБ и кто такие лудари? Он так и не смог мне ответить.

А вот теперь вернемся к вопросу психолога, который она задала спустя всего неделю моих прокапываний витаминками в каком-то захолустье.

— У нарколога на учете состоим?

Я подумал, что смысла врать — нет. А так, хоть, может, откосить получится.

— Да, — говорю. — Состоим.

Психологичка на меня свои огромные глазищи поднимает. Вытирает со лба сало платочком, который становится влажным и коричневым от тоналки. И снова спрашивает:

— У нарколога на учете состоим?

Мне это уже начинает казаться смешным.

— Состоим, состоим, — широко улыбаясь, повторяю я.

Не поверила, зараза. Спросила еще раза три. Я не вытерпел.

— Упаси господи, конечно, не состоим!

По ее толстой морде расплылась в улыбке малиновая помада.

– Ну, так бы сразу и сказал. Зачем мне голову морочил?

Больная дура. Она что-то там еще пописала в своих тетрадочках и вышла из кабинета.

– Я на совещание по поводу тебя. Ничего не трогай.

Не буду описывать, как через несколько часов после этого мама собирала меня в путь-дороженьку, и сколько блоков сигарет ей запретили пронести мне в отделение. Скажу только, что спустя три дня, я уже сидел на своей больничной коечке и махал свесившимися с нее ногами. А еще спустя неделю я окончательно убедился в том, что психушка — это весьма не романтичное место, из которого, по возможности, нужно валить.

Самое главное, что меня в том веселом заведении не устраивало, так это концерты одного чудака в туалете. Каждый божий день ровно в восемь часов вечера эта тварь накладывала целую кучу и принималась обмазывать ею стены. Еще он любил подкидывать свое дерьмо так, чтобы коричневые пятна оставались и на потолке. И если стены санитарки к утру уже немного отдраивали, то о потолке и речи не было. Во-первых, им было лень, во-вторых, эти коротышки сроду бы туда не забрались.

Был там еще замечательный пациент по имени Авессалом Аристархович. Мне вообще кажется, что людей с такими странными именами уже лет в двадцать надо в психушку класть. Ничего дельного в жизни с такими именами они все равно не добьются. Хотя, наш Авессалом аж до пятидесяти продержался. Какие-то степени у него были, кандидатские, докторские, хрен его знает. Вот тетка моя, которая окончила только 8 классов и всю жизнь на игольном заводе проработала, частенько говорила: «Нафиг, нафиг вам эти высшие образования? У меня вон подружка два института закончила, так у нее крыша-то и съехала уже к тридцати годам». Мы всегда смеялись над наивностью нашей тетки, а тут я прямо проникся ее словами. Этот Авессалом Аристархович дочитался до такой степени, что задался всем известным вопросом: «Тварь я дрожащая или право имею?» И кокнул свою уже довольно старенькую маман, которая каждое утро будила его с милой улыбкой и серебряным маленьким подносиком, на котором стояли крепкий кофе, тарелочка с блинами и баночка Нутеллы. Но, как говорится, философия дороже жизни. Ради эксперимента пришлось Настасье Дмитриевне раскрошить милый черепок под платочком статуэткой Пушкина. Спасибо, не Достоевского. А то совсем бы смех был.

Еще помню козла-врача, который пообещал выпустить меня из своего заведения тотчас после того, как я на его глазах соберу кубик Рубика не более, чем за пять минут. За несколько недель я поднадрочился в этом занятии настолько, что мог собирать его даже за три минуты. Показал свои фокусы козлу-врачу. Он несколько раз назвал меня пиздаболом и сказал, что я что-то подкручиваю и разбираю в тот момент, когда он отвлекается на что-нибудь. Я тоже несколько раз назвал его пиздаболом и даже поставил ему фингал под левым глазом, когда швырнул ему в морду этим самым кубиком. Через неделю после этого инцедента специально для моей персоны в больницу была приглашена комиссия, которая в итоге решила, что я невероятно адекватный и мне пора домой. Спасибо мамочке, связям и деньгам за это. Остальные нормальные и здоровые ребята из этой больнички так в ней и сидят. Сорри, не насосали еще, щенки.

Настя

Сегодня я впервые окажусь у Гоши дома после пяти вечера. Обычно, он тактично выталкивает меня за дверь со словами:

– Ладно, Настюх, круто посидели. Ты здорово целуешься, но у меня мамик сейчас с работы придет.

Ага. Как будто я не знаю, что ты живешь отдельно от нее и что ее график не нормирован, потому что у нее свой бизнес.

Но я не обижаюсь, ведь у каждого человека свои тараканы в голове. Я, например, люблю курить на балконе в одиночестве, пока родителей нет дома. И меня жутко бесит, когда ко мне в это время приходит подружка Ксюша. Я тоже ее всячески выпроваживаю. Потому что это только мое время. Может быть, у Гоши так же?

Вообще, все называют его — Тит. Но мне не нравится. Дурацкая кличка. Гоша– намного красивее и опаснее звучит. Да. Опасность его меня больше всего и привлекает. У него нет никакой цели в жизни, но он безумно умен и талантлив. Его жизнь полна приключений. И я одновременно завидую ему, горжусь им и безумно люблю.

А сегодня он позвал меня к себе на вписку. Сказал, что будет много крутых ребят.

Пришлось обманывать родителей.

– Мам-пап, можно я к бабушке сегодня с ночевкой?

– Алло, бабуль. Можешь родителям сказать, что я у тебя сегодня спала? Просто мы с Ксюхой хотим погадать, и я к ней на ночь собираюсь.

Около десяти вечера я стояла у Гошиной квартиры. Музыка за дверью из колонок орала наравне с пьяными воплями под гитару. Я вошла. Было полно народа. Человек тридцать. Считай, по десять человек в комнате.

В коридоре лизались. Одной рукой парень мацал за задницу свою девушку, а другой тарабанил в дверь туалета и орал:

– Выходи, овца! Ты уже целый час там сидишь!

На что из-за двери ему ответили:

– Пошел в жопу, урод! Я вообще отсюда не выйду тогда!

Сбросив ботинки, я быстренько пробежала мимо. На кухню пройти было невозможно. Я попрыгала у входа, пытаясь высмотреть Гошу, но из-за сигаретного дыма, на который, как говорит мой папа, можно было повесить топор, ничего не было видно. Я спросила у какого-то дредастого, укуренного в хлам парня:

– Извините, пожалуйста. Там Гоши нет?

Он расплылся в улыбке, секунд тридцать позалипал, глядя мне в глаза, и сказал:

– Не, Гоши здесь нет. Гоши вообще нет. Кто это — Гоша?

– Ой, извините. Я про Тита говорю. Тит, хозяин квартиры здесь?

– Тит?! — дредастый начал как-то истерично и беззвучно смеяться и нагибаться к своим коленкам, — Блин, ты мне нравишься. Тит вроде в гостиной тусует.

– Спасибо,– сказала я и продолжила поиски своей ван лав. Гоши в гостиной не было. Зато какие-то три девушки стряхивали пепел на обертку от шоколадки, которая лежала прямо на диване. Я тоже решила покурить. И обратилась к ним:

– Приветики. А можно я тоже сюда буду стряхивать?

– Вообще пофиг,– обернулась ко мне низенькая девочка с необычной, запоминающейся чем-то внешностью и плохими волосами.

Я подожгла свою сигарету и начала вслушиваться в разговор трех подруг.

– Марва, я помню, как все твои друзья перепугались, когда ты туда загремела. Ты, наверное, не знаешь, но наши мамы общаются, и твоя моей все рассказала. Моя мамуля так за тебя переживала потом, — противным сюсюкающим голосом сказала черноволосая безумно красивая, но, вероятно, и безумно тупая девушка в черном платье.

Марвой, видимо, была барышня с плохими волосами. На ней была черная водолазка, синие разодранные джинсы и белые найки. Грудь ее классно выделялась в этой кофточке, собственно, как и ее хозяйка в этом обществе. Она ответила писклявой:

– Слушай, мне жаль, что я не помню твоего имени. Но здорово, что наши предки общаются. А слушать мою маман — себе дороже. Она по жизни драматизирует. В реабилитационке я пролежала всего три недели. И единственный минус этого заведения — там дикая скука. Поэтому я позвонила ребятам: Ежи, Титу, и они забрали меня оттуда прямо в больничном халате.

Она знает Гошу. Черт. Если бы я была знакома с такой девушкой — я бы с ней точно переспала. Господи, лишь бы — нет. Я обратилась к Марве:

– Извините, я услышала, что вы знаете Гошу. В смысле, Тита. Вы не знаете, где он сейчас?

– Кузьмич? Он полчаса назад уехал с ребятами по делам. Не буду говорить по каким, сама все понимаешь, — Марва заржала, а вместе с ней писклявая и третья девушка. — А ты кто вообще? Тебя Тит позвал на вписку что ли? Или ты здесь с кем-то? — оценивающе посмотрела она на мои розовые носки. Я одна в их компании была без обуви. На писклявой было что-то вроде лабутенов, хотя я вообще не разбираюсь.

– Я девушка Гоши. Но только дозвониться ему почему-то не могу, — ответила я.

– Девушка? — Марва широко открыла глаза, она уже хотела расхохотаться во весь голос, но почему-то решила взять себя в руки и добавила, — Ну, девушка Тита, придется тебе тусоваться пока с нами, твой мужчина, я надеюсь, скоро избавит тебя от нашей мерзкой компании.

Она довольно мило улыбнулась и протянула мне ладонь для рукопожатия. До одиннадцати утра следующего дня я таскалась за Марвой, как хвостик. Она была старше меня и действовала уверенно. А Гоша так и не появился.

Около семи утра Марва позвала меня в спальню, послушать гитару. В небольшой комнате на полу в кружке сидело человек десять. В них уже перемешались похмелье и новая порция алкоголя. Они передавали друг другу полтарашку пива, и каждый прихлебывал глотка по три. Полненькая девушка с выжженными белыми волосами и отвратительным голосом была, похоже, солисткой. Тощий маленький парень был за гитарой. Эти двое как будто сошли с ума. Все внимание было направлено на них, остальные были лишь массовкой. Мы с Марвой втиснулись в кружок. Она забрала бутылку себе, пригубила и, кивнув на девушку-«солистку», шепнула мне на ухо: «Смотри, что творит шальная!»

Я не знала ни девушку, ни парня. Но вся их чертова жизнь, со всем ее дерьмом, пролетела перед моими глазами пока они пели. Он взял первые аккорды, она произнесла:

«Для всех, кто знает, что такое потеря.

Тем, кто прохавал жизнь с самого низа.

Всем, кто столкнулся с этой бедой.

Всем беспризорным душам посвещается!»

Я замерла. «Солистка» смотрела своими стеклянными заплаканными голубыми глазами прямо на меня, и моя душа перевернулась. Они продолжали:

«Не воруй!», «Не кради!», «Умри, паскуда, умри…»

Кричали они нам на ухо, забив нас до крови…

И в этот момент я поверила парню с надорванным голосом, поверила девушке, изо всех сил старающейся петь лучше, и быть лучше. Я вдыхала, глотала воздух этой комнаты с таким же отчаянием, с каким они пели свои грустные песни. В этот момент я сошла с ума. Я хотела кричать этой девушке:

– Не попадай, не попадай в ноты! Только будь здесь, будь прямо здесь и сейчас! Больше и чувственнее! Не знай слова! Кивай своей бошкой в такт гитаре! И пусть меня разорвет на части, только — давай!..

И это бурлило во мне, и оно почти выплеснулось… Но воспитанная в интеллигентной семье, я не смогла заорать, а просто тихо сказала:

– Ребят, дайте я тоже выпью из этого дерьма.

Мне протянули пластиковую бутылку.

Ежи

Я уже третьи сутки сижу дома. Я не выхожу. Днем пью чай, а ночью закидываюсь пивом. И я не знаю, как мне быть.

Черт! Это так сложно — каждый день бороться с собой. Постоянно повторять фразу: «Это не я, это — демоны». Бежать ото всех, прятать себя и молиться, чтобы сегодня не наделать глупостей и не причинить боли. Но вы сами появляетесь на моем пороге с коробкой пиццы. Вы сами звоните мне и зовете на свои тусовки и дни рождения. Сами платите за мою алкашку, сами накуриваете меня, сами начинаете любить меня, хотя я не даю ни малейшего повода! Даже ты, мама, даже ты звонишь мне первая, чтобы узнать, как мои дела (по официальной версии) и жив ли я вообще (настоящая причина звонка).

Но я всегда обижаю вас. И мне приходится каждый раз орать всем вам: «Я не жестокий! Я не плохой! Это демоны!!!» А вы мне всегда верите и прощаете. Идиоты! Не щадящие ни себя, ни меня.

Какой бы тупой не была Марва, и как бы я ее не мог терпеть, недавно она сказала, на мой взгляд, правильную вещь:

– Ежи, похоже, что ты сам и есть эти демоны. Они не живут ни отдельно от тебя, ни в тебе, они и есть — ты. Поэтому тебе никогда не помогут ни Библии, ни Кораны, ни наставления Гаутамы. И никакое воздержание, никакая духовная практика и зеленый чай не смогут помочь тебе избавить других от тебя самого. Перестань страдать от этого надуманного дерьма и смирись с тем, что ты — такой.

– Марва, послушай. Вот ты — конкретный индивидуум, которому я причиняю боль на протяжении уже длительного времени. Скажи, что во мне есть такого, что перечеркивает все страдания, которые ты испытываешь из-за меня? Только хорошо подумай и пойми, что я не напрашиваюсь на комплименты сейчас. И от твоего ответа мое отношение к тебе не изменится: я резко не полюблю тебя, и все останется так, как есть. Итак, что во мне есть особенного, что притягивает хороших людей настолько, что они перестают замечать все то дерьмо, которое есть в моей душе?

Марва секунд пять пялилась мне в глаза, видно было — всерьез размышляет. Но было бы чем, конечно.

– Я не знаю, Ежи. Это так просто не описать. Да и сложно тоже. Это вообще никак не описать. Действительно, в тебе что-то есть. И это что-то притягивает. Может быть, это твой незаурядный ум, может быть, твой талант, может быть, твои невероятные выходки, может быть, все это в совокупности. Я не знаю!.. Но ты полный дурак, Ежи, если думаешь, что мы — те, кто тебя любит, не замечаем твоего дерьма. Ты жестоко ошибаешься, когда говоришь, что твое хорошее перечеркивает для нас твое плохое. Две этих стороны сосуществуют в тебе. И любя это хорошее, мы каждую секунду ожидаем, что произойдет что-то плохое, и ни капли не сомневаемся, что оно действительно произойдет. От этого постоянного ожидания удара ножом в спину, лично у меня едет крыша. И знаешь, что бесит больше всего? Вонзая этот нож, ты прокручиваешь его в моем мясе два раза, хладнокровно вынимаешь его, вытираешь о свою рубашку и с искренними слезами сострадания говоришь: «Это не я. Это демоны». Ты сволочь, Ежи. Сволочь, которая боится взять ответственность на себя, спирает ее на каких-то несуществующих духов и никогда не осмелится извиниться перед теми, кому причинил боль!

– Но как я могу просить у вас прощения, если не знаю, что сделаю с вами завтра? Если не знаю, каким еще отвратительным образом унижу вас или уничтожу совсем? Как я могу просить прощения за покалеченные жизни?! Я могу только обещать вам, что продолжу бороться с этими демонами и однажды найду средство, избавляющее от них. Это мой максимум, понимаешь?

И вообще че вы все хотели? Думали, что вам по жизни только сахарно-ванильно-пудинговые девочки и мальчики встречаться будут? Да так не бывает! Без плохих людей мы бы уже давно жили в полном хаосе. Ублюдки, такие, как я — санитары нашего мира. Они, как волки в лесу — жрут то, чего не должно быть много.

Думаешь, тебе будет легче жить и дышать, если тебя будут окружать одни «зайки»? А не боишься, что они, когда ты совсем не ждешь, харкая на пятнадцать лет дружбы, втопчут тебя в землю, смеясь над твоими глухими стонами? Белые зайки, белые крысы — вот зло. А честные серые ублюдки, которые не скрывают своей сущности, честно заявляют, что да, мол, мы дерьмо, хотите, любите, хотите нет, нам не хорошо не дурно от этого — они самые нормальные здесь. Мы самые нормальные. Я самый нормальный, понимаешь?

То, что ты шифруешь свою гнилую душу, несомненно, поможет тебе сейчас. Но когда кто-нибудь сорвет с тебя маску — тебе конец. А мы, волки-ублюдки можем не переживать за свою шкуру, потому что всегда найдутся умные люди, которые поймут, что быть ублюдками — это просто наша миссия и от нас, в принципе, ничего не зависит. Мы рождены для мерзостей. Честность, вот что отличает откровенных ублюдков от белых чмошников. Жестокость всегда честнее и правильнее милосердия. Потому что милосердие в конечном итоге все равно приведет к жестокости. Так не лучше ли рубить сразу и в открытую, не заставляя жертву мучиться?

Марва сидела красная и с раздувшимися ноздрями на маленьком носе. Она впилась в меня глазами, в которых стояли слезы, и казалось, пожирала ушами каждое мое слово. Я не знаю, как она при этом попадала в рот и в пепельницу сигаретой, если пялилась исключительно на меня. Выслушав мою последнюю пиздострадальческую реплику, она сказала:

– Ты идиот, Ежи. И я ненавижу тебя. Ты лицемер и позер. И ты питаешься негативными эмоциями. И ты не представляешь, как бы ты облегчил наши страдания, если бы просто извинялся после очередного своего исполнения. Сделай исключение прямо сейчас, моральный урод. И позвони, наконец, маме.

Марва

Знаете, есть такое понятие, как «допиздеться». Вот я именно допизделась. Допизделась со своей классной жизнью, оптимистичными постиками ВКонтакте, вписочками, весельем, многочасовым валянием в ванной, чтением замечательных книг, знакомством с интересными людьми и прочим. Я допизделась, и теперь вынуждена работать официантом. Мама послала меня в задницу после очередного скандала и сказала, что денег от нее я больше не дождусь. Я решила показать, что я не безвольное чмо и сама способна заработать себе на еду. Ага, где там.

Господи, мне кажется, нет работы тупее и сложнее, чем эта. На самом деле, отвращение к работе в сфере услуг, я стала испытывать еще пару лет назад. Когда на первом курсе решила подзаработать и устроилась офиком в какой-то крутой ресторан в центре. Но видимо, спустя два года мои воспоминания об этом аде притупились, и я снова запрыгнула на те же грабли.

Больше всего в работе официантов меня бесят: безосновательная нервозность, бессмысленный труд и имитация работы.

Среднее количество часов в смене — восемь. За это время ты не имеешь возможности присесть больше, чем на одну минуту. Хотя, я обманываю. Благодаря перекурам, я могу сидеть аж три минуты. То есть, в моем организме сейчас происходит невероятная по своей глубине драма: легкие жертвуют собой, ради того, чтобы ноги могли чувствовать себя немного лучше. Боже, это так мило.

Я бы прошлась конкретно по каждому пункту долбоебизма работы официанта:

1. Безосновательная нервозность

Мое новое место работы находится рядом с центром, но оно все равно какое-то «отшибленное». Народ здесь бывает, но не в таких количествах, чтобы орать: «Блять, ребята, пиздец, у нас запара! Запара у нас, ребята, блять, пиздец!» А наши сотрудники именно так и орут.

2.Бессмысленный труд

На каждом столике должно лежать четыре бумажки. Ну, знаете, такие, чтобы люди посвинячили, ты бы эти бумажки собрала и тебе даже стол бы не пришлось вытирать. Так вот, первым правилом, которому меня научили, было: «Когда садишь человека за стол, спрашивай у него, будет ли он один или к нему подойдет еще кто-то». И если человек один, ты должна прямо у него из-под носа вытащить три лишних листочка, чтобы он свинячил только на один свой. Потому что каждый листочек стоит около рубля! Вот такая экономная экономия, блять. Нужно еще учесть, что на этих листочках красиво уложены салфетка, вилка и нож. Так что их уборка со стола занимает нормальное количество времени.

Ну, я новенькая, если людям нравится выполнять бессмысленную работу, то я должна лишь понимающе улыбаться и делать, как они. Правда один раз произошла не очень красивая ситуация. Пришла заплаканная барышня лет 35-ти. Я сразу к ней не стала лезть, потому что поняла, что плаксивая одинокая дама бальзаковского возраста без приключений официантов сегодня не оставит. Подходит к ней моя напарница и задает свой стандартный вопрос:

– Вы будете одна или к вам еще кто-то подойдет?

Лол. Нужно было видеть лицо этой клиентки. Ее выжженные, белые, давно умершие из-за тысячи перекрашиваний волосы, вдруг ожили и прямо зашевелились на голове. Глаза, красные от слез, и окаймленные черной размазанной тушью, начали потихоньку выходить из орбит. Рот, намазанный какой-то отвратительной оранжево-красной помадой, чуток перекосился и открылся для того, чтобы заорать:

– По мне не видно, что я только что с парнем рассталась? Ты специально меня довести хочешь? Идиотка малолетняя, я вам тут сейчас все разнесу! — и как сметет со стола все эти листочки-вилочки-сахарнички-ножички… Несется по проходу и продолжает:

– Нет, ну это же надо быть таким хамлом. Хабалище колхозное. Тупой ресторан, — и в конце, уже стоя на пороге, драматично так:

– Чтобы я еще хоть раз к вам пришла? — вскидывает руку вверх, разворачивается на каблуках своих замшевых ботфорт, открывает входную дверь и заключает:

– Да ни в жизнь!

И что думаете, директор и куча манагеров как-то изменили отношение к листочкам за рубль, которые нужно убирать, чтобы их не засвинячили? Черта-с два. Они только всей бандой сказали:

– Ну, больная психопатка какая-то. Что тут поделаешь.

3. Имитация работы.

Иногда работает пять официантов. В это время в зале заняты только два столика. За каждым столиком по одному человеку. Они попивают свой чаек, сидят в ноуте, и кладут на официантов абсолютно. В такие моменты можно просто ложиться спать часа на два. Но что делают официанты? Скуручивают наборы: вилка-нож, вилка-ложка; натирают приборы, которых и так уже полно; сворачивают салфетки: треугольничком, прямоугольничком, двуми треугольничками…

И вот после одной из таких смен, полных абсурда, идиотизма и физической нагрузки, я пришла домой в час ночи и написала письмо. Самое безумное и отвратительное письмо в моей жизни.

Я — позорница, с этим не поспоришь. А Ежи — гад, это тоже истина. Я знаю это, чувствую это, и все равно ничего не могу с собой поделать. А еще, вся моя жизнь — сплошной мазохизм. Унижение, насилие, мучения. Я дружу не с комфортными простыми людьми, а с эгоистичными сложными ублюдками, вроде Тита. Общаюсь с теми, кто причиняет мне боль, пусть и не намеренно. С теми, кому и не стоило бы доверять, и с теми, на кого вообще нельзя положиться. Я влюбляюсь в тех, чье сердце закрыто от меня на десять засовов. В тех, кому я совсем не нравлюсь. В тех, кто ненавидит меня. И посылаю ко всем чертям дураков, которые меня обожают.

Принесите мне котомочку страданий — и вы навсегда останетесь в моем сердце.

Доведите меня до истерики, которой никогда не увидите: такой, где я катаюсь по полу грязного туалета, обхватывая колени руками; такой, где я сижу, и захлебываясь слюнями, выкуриваю третью сигарету подряд, — доведите меня до истерики, и я буду любить вас так сильно, как не сможет любить никто и никогда.

Свое письмо я написала Ежи. А он не был его достоин. Да, письмо было грязным, пошлым, полным каких-то эротических подробностей, но оно было откровенным. Оно было настоящим и честным.

Я спросила у него ВКонтакте, где он находится, и, узнав, что он не дома, пришла в его подъезд и засунула конверт с письмом в ручку его двери. И это в два часа ночи. Тогда мне казалось, что это очень романтичный жест, и Ежи обязательно его оценит. Но сейчас, когда я сижу на подоконнике со второй сигаретой в зубах, эта идея кажется мне полнейшим бредом. Потому что Ежи — бесчувственный эгоист. Он любит только себя. Вот если бы это он отправил страдальческое письмо своей девушке — он был бы счастлив. Но это письмо отправила я, и он просто будет смеяться над ним своими красивыми губами, делая на щеках ямочки.

Вот оно — мое личное признание в моей полнейшей глупости:

«Как хорошо, что мы не встречаемся. Благодари небеса за то, что уже столько лет они разводили нас по разные стороны. Благодари Б-ога за то, что он одарил тебя плохим вкусом, и тебе не нравятся такие женщины, как я. Благодари мою дурацкую натуру, из-за которой при наших редких встречах у меня начинают трястись коленки, и я для чего-то начинаю строить из себя суку и стерву. Тебе жутко везет, чувак. Ведь не будь всего этого — тебе пришел бы конец. Я бы убила тебя. Растерзала, высушила, выпила без остатка. Грубо, неистово, не замечая твоих глаз полных страха и ужаса. Не слыша криков, не ощущая сопротивления твоих длинных рук. Я бы вцепилась зубами в глотку, сомкнула бы без зазрения совести свои челюсти и почувствовала, наконец, какая она: черная, горячая, соленая — твоя кровь.

Виной всему твой запах. Запах жертвы. Большой, сильной, и от того еще более желанной жертвы. Твое мясо на плечах — самое лучшее. Его бы я драла зубами, отрывая и выплевывая крупные ошметки на белую простынь. Я бы облизала поочередно каждый твой палец, извозила бы их в твоей же собственной крови, стекающей у меня изо рта, и так же, по очереди, переломала бы их — один за другим. Чик-чик-чик-чик… В твое лицо я бы впилась ногтями, оцарапала бы его до такой степени, что ты бы и близко не подходил к зеркалу. Ты бы боялся. Ты бы не любил себя. Потому что только я могу любить тебя! Только мне ты должен принадлежать! И только напившись твоей крови, изуродовав тебя, сожрав пару кусков твоей мышечной ткани, я бы почувствовала некоторое облегчение и умиротворение. Пот, слезы, запекшиеся кровяные пятна… Мой сон был бы сладок на твоей испещренной ранами и порезами груди.

Так что помолись сегодня вечером. И уповай на то, что завтрашней ночью я не окажусь в твоей постели».

Я — сумасшедшая. И, если он решит так же — он будет прав.

Тит

Твою ж мать, и зачем мы только уехали позавчера? То, что сейчас творится в моей квартире, не назовешь даже Авдиевыми конюшнями. Мне кажется, никакой Геракл не смог бы убрать весь срач, который тут есть. А все из-за говнаря Ежи опять. Вот он правда как какое-то эмо из 2007, с тем лишь отличием, что одет помоднее и прическа получше, чем у патлатых и челкастых того времени. Но образ жизни, мысли — все это точно родом из 2007.

Было часов девять вечера, народ уже стал подтягиваться ко мне на хату, кто-то не обламывался и приходил уже пьяненьким. Ежи позвал меня на балкон выкурить по сижке и сказал, что хочет мне кое-что показать. Он достал из своего коричневого кожаного рюкзачка замызганный листок и протянул мне. Это было письмо от Марвы. Она там Ежи чуть ли в любви не клялась, и вообще мне показалось, что только что при мне девушка изнасиловала моего лучшего друга на бумаге. Ну, просто там какие-то интимные и не здоровые подробности были.

В принципе, письма от телок мне приходили не раз. Но я всегда как-то смеялся над этим, и у меня было всего два варианта: если баба симпатичная — я трахался с ней; если баба «не очень» — я просто забывал обо всем этом дерьме. Но Ежи же у нас пиздострадалец, мессия и просто просветленный человек, вокруг которого вертится этот бренный мир. Он начал загонять что-то о том, что он не может никому дать любви, что любви не существует, что Марва глупая девка, которую ему жаль, ведь он понимает, что она обречена на вечные муки от любви к такому совершенству, как он.

Черт. Как я ненавижу все эти его псевдо-философско-буддистские разговоры. Да, с ним бывает весело, с ним классно попадать в передряги, он преданный друг, но с ним всегда нужно соблюдать одно правило: никогда, никогда нахрен и близко не подходите к нему, когда видите, что он спалил какое-то прекрасное мгновение. Это может произойти на балконе, когда он смотрит на закат. Может случиться в тачке, когда какой-нибудь душевный трек в магнитоле, по его мнению, полностью подходит к пейзажу-картинке за окном. Один раз мы просто возвращались ночью из круглосуточного магазина с дешевым пивом домой. Мы были пьяными в говно. У меня по лицу были размазаны сопли и кровь, потому что я подрался с охранником. Ежи минуту назад блевал как последняя скотина на какое-то старинное здание. Понимаете, все было настолько отвратительным и грязным, что просто хотелось залезть под душ прямо в одежде и смывать, смывать, смывать с себя все это. Но Ежи, этот романтичный дурак, остановился под фонарем и начал ловить ртом снежинки и напевать какую-то рождественскую песенку из «Один дома». И сказал что-то вроде: «Тит, запоминай это мгновение. Оно прекрасно. Мы с тобой гадкие, а снег чистый. Люди постоянно исчезают, а природа вечна. Она великая. Я поклоняюсь ей».

Я иногда думаю, что Ежи педик. Но по нему сохнет столько девчонок и он со столькими трахался, и в драке он довольно неплох… С его ориентацией все в порядке. Но в душе творится полный пиздец. Так что я называю его духовным педиком.

В общем, он поныл на балконе о Марве и ее письме. Сказал, что хочет развеяться. Я, если честно тоже не очень хотел сейчас находиться в квартире, потому что с минуты на минуту должна была прийти трезвая и малолетняя Настя. Я бы не выдержал ее щенячьих взглядов при таком скоплении народа. Пусть сначала подбухнет. А там мы как раз уже вернемся, и может быть, у меня с ней наконец-то выгорит. Мы вызвонили Фила, заставили его прокатить нас по ночному городу. Взяли разных «приправ» и отчалили с хаты.

Во дворе мы столкнулись с каким-то типом, который ошивался возле домофона.

– Эй, парень, ты из какой квартиры? — как ответственный гражданин и родной брат бывшей участницы жилищного комитета спросил я.

– Не, не пацаны, никаких проблем, — ответил он и побежал к бэхе, на ходу расстегивая свою шуршунчатую старенькую олимпийку.

– Такой бомжара и на такой тачке. А мы как лохи до сих пор на четырке двигаемся, — заныл опять Ежи. Хотя, это его тупой друг ездил на четырке. У одного из моих друзей, у Джонни, был субарик и в той тусовке никто не завидовал какой-то там бэхе.

Мы поехали на набережную, потому что там был крутой вид. А Ежи даже шабить не может без романтических декораций. По дороге мы проезжали мимо остановки, где я впервые увидел Настю. Мы тогда как раз были с Джонником. Он просто выехал покататься, а я попивал пиво на пассажирском. Мы уже проехали пару метров, прежде чем я зашептал Джа:

– Ну-ка, ну-ка, сдай назад, братан. Там нормальная такая дама вроде стояла.

Он медленно поехал назад, я открыл окно, и хотел, уже было, сказать что-нибудь тупое, наглое и пошлое, вроде: «Девушка, вам не страшно тут одной? Может быть, познакомимся, а потом мы сможем подкинуть вас до дома?» Как вдруг девушка с остановки громко и отчетливо произнесла:

– Пацаны, мне еще нет восемнадцати, вам нечего со мной ловить.

Пацаны?! Это нам нечего ловить? Ну, думаю, сейчас я тебя поставлю на место. Нет, ну это же надо быть такой высокомерной малолеткой! В общем, у меня, как у любого нормального пацана, забомбило от того, что красивая девчонка может позволять себе говорить мне такие грубости.

Через пару минут я-таки закадрил ее, ну, знаете, пара шуточек, один грустный факт, вот это вот все… Она повелась, улыбнулась и дала свой номер телефона. Но с нами не поехала. Я тогда подумал, что она очень приличная и хорошая девочка, на которой я обязательно бы женился спустя четыре года. Я бы дождался, когда она вырастет, потому что она показалась мне настоящим ангелом, с принципами и моральными ценностями.

Но на следующий же день она уже лизалась со мной на моем диване, сексуально ела банан, и давала лапать себя за ляжки. При этом она отчаянно мне не давала. Как потом выяснилось — она девственница. Но тогда я уже понял, что это обычное 16-летнее динамо, а не какая не приличная девочка. Но вот она видимо, чего-то обо мне не поняла, потому что стала каждый божий день приходить ко мне в своих коротких джинсовых шортиках или платьях из легкой разлетающейся ткани и доводить меня до стояка. И слава Б-огу, что у меня тогда была «в подружках» шкурка Светка — двадцатипятилетняя девка с невероятно длинными ногами, крутым телом, нарощенными белыми волосами и без мозгов. Иначе бы я просто умер от спермотоксикоза, клянусь.

И вот, избегая этого маленького динамо, свалив из собственной же квартиры, я сижу в тачке с двумя обдолбанными дураками.

– Слушайте, может я паранойю опять, но мне кажется, что вон там на углу стоит бэха, про которую я вам еще что-то у дома раздувал. Тит, ну помнишь, в нее еще какой-то бомж в олимпийке залезал? И я такой, типа: «Блин, а мы на нищенских тачках»?

– Ежи, таких бэх миллионные миллиарды в нашем городе. У моего нового отчема даже такая же.

– Аха-ха-ха, Тит, прикинь, это он тебя выслеживает?

– Ты гонишь что ли. Он домой к мамке-то не показывается, когда я к ней захожу, а ты говоришь о том, что он может следить за мной. Не смеши.

– Парни, я вам отвечаю, это та самая тачка. Затонированная вхлам, и от нее какие-то тревожные, напряженные импульсы исходят.

– Ежи, а ты не пробовал не курить? Знаешь, у всех разные приходы, но твое подсаживание на «измену» циклично и с каждым разом все острее протекает. Бесит, если честно.

— А вдруг это те хачи? Помнишь, как мы ночью в Ч. сбежали? Ты думаешь, они забыли что ли? Простили и отпустили нам наши грехи? Так просто? Просто потому что нас пару недель не было дома? — Ежи уже начал истерить. С ним это каждый раз случается, когда он надышится какими-нибудь благовониями с химическими добавками. Натуральные травы, витамин С, витамин Е… — все ему не страшно, всем наш друг доволен. Но как домашнюю, прижившуюся химию «разбить» в компании — это он, конечно, тоже обеими руками «за», но заебет со своей паранойей всех без исключения.

– Слышите, пацаны. Это же реально тот чувак в олимпийке, который у падика ошивался. Смотрите, он сюда валит. Пацаны, мне это не нравится, че делать-то? — теперь запаранойил Фил, наш ушатанный водитель.

– Блять, мы на другом конце города, мы часа два ездили по всяким закоулкам, Тит, ты врубаешься, наконец, что эти суки реально нас выслеживают? — все, у Ежи сейчас потечет из штанов от страха. Надо как-то установить спокойствие в настройки этих двух обдолбанных мудаков.

– Ну, может им надо чего-нибудь. Вот, увидели знакомую тачку, сейчас попросят нас о помощи. Или водички там попросят. Или дунуть, мало ли? Но ты Фил все равно машину заведи и чуть-чуть вперед проедь, и вон за тот дом заверни. Оттуда и посмотрим, поедут они за нами или я с вами трусихами больше никогда в одну тачку не сяду.

А тот парень в олимпийке, которого я пару часов назад хотел отогнать от своего подъезда действительно шел в нашу сторону. Шел как-то по-наркомански. По-барыжьи, я бы даже сказал. Поднял воротник, постоянно оглядывался на бэху, руки держал в карманах, а двигался быстро.

– Я вам отвечаю, это какая-то подстава. Почему у него руки в карманах?! У него там волына, я вам на сто процентов отвечаю. Бля, он же прострелит нашу тачку. Парни, можно прострелить тачку насквозь, чтобы пассажира задело? — верещал на заднем сидении Егор.

– Конечно можно, мы же не в бронированном внедорожнике, а в обычной четырке.

– Мне пиздец, — сокрушенно ответил Ежи и стал втискиваться между передними и задним сидениями, чтобы лечь на пол машины. Видимо для того, чтобы его не задело пулей, когда начнут стрелять по стеклу.

Фил потихоньку тронулся с места, я посмотрел в зеркало заднего вида — чувак в олимпийке затормозил. Фил поехал дальше — чувак быстро побежал в сторону своей бэхи. Ну, тут и я принял тот факт, что происходит какая-то нездоровая движня.

– Фил, сейчас вот заезжай в эту арку, быстрее только! Сейчас пять утра, мусоров все равно нет, не тупи и жми на газ. Короче, вот сейчас направо давай. Ага. Вот тут немного проедь и вон у той мусорки еще раз направо поверни. Я вам отвечаю, в этих дворах нас никто не выцепит. Мы с вами к вокзалу отсюда выедем сразу, а там до дома кропаль останется.

– Тит, ты че, пидорас вонючий? — испуганно и зло заорал Фил. «Пидорас вонючий» было справедливым обращением в мой адрес — я завел ребят в тупик.

– Фил, не кипишуй. Сдай немного назад и развернись спокойненько.

– Спокойненько, да? — с какой-то безумной и грустной в одно и то же время произнес Фил. — Спокойненько? Ты посмотри назад сначала.

Твою-то маму. Две тачки преградили нам путь из тупика — черная уже знакомая нам бэха, и не менее знакомая бело-синяя с мигалками мусорская тачка.

– До трех лет за хранение и перевозку без цели сбыта, — пропищал с пола Ежи.

– Не пизди там, а жри быстрее все говно, которое в карманах есть, — тороплю я его.

– В мешочке или без?

– Да я у тебя сейчас вместе с рукой все это сожру! На воду, запивай быстрее. Хорошо, что все выкурили почти. Фил, ничего в тачке больше нет «такого»?

– Не, все ровно. Наспидованный пакетик я еще на площади скинул, когда этот утырок в нашу сторону пошел.

– Ну, ты мастер, конечно. Горжусь вами, Филипп.

Вокруг собралось много жирных тупых мусорских морд. Они тыкали в стекла пистолетами. Кто-то в громкоговоритель произнес: «Медленно выйдите из машины». Нас положили лицами в землю. Отделение. «Вы пробудете здесь до тех пор, пока мы не получим результаты анализов». Ежи ухмыляется и ссыт в баночку. «Вот суки малолетние, всю наркоту успели скинуть куда-то. Мы весь двор обшманали, ничего не нашли. Они, наверное, сожрали ее». Фил ухмыляется и ссыт в баночку. «Вы можете позвонить своим близким». «Настюх, привет, привези нам с пацанами по паре чебуреков в отделение, а то здесь сильно на хавку пробивает». Я ухмыляюсь и ссу в баночку.

Настя

Когда ты изредка широко открываешь глаза, вдыхаешь глубоко воздух, и тебе кажется, что у него есть запах, когда ты смотришь на небо и думаешь: «Так вот она какая — свобода!» — то свобода ли это?

Ощущать раз в неделю каких-то бабочек внизу живота, детский восторг, освобождение от всего, что существует в этом мире, минутное переосмысление ценностей, которые у тебя были,– нормально ли это? Этот кратковременный вброс эндорфина в твою кровь, который ты испытываешь на крыше своей многоэтажки; в поезде, когда отправляешься в путешествие; вечером на детской площадке, после школы, залипая за то, как солнце опускается за горизонт между кирпичными домами,– не лицемерие ли все это перед самим собой?

Когда за целую неделю ты чувствуешь себя счастливым всего лишь раз, всего пару минут ты ощущаешь себя цельным, полезным и удовлетворенным?

Если бы не было этих дурацких минутных «приходов счастья» — мы все были бы гораздо счастливее. Мы бы как слепые котята просто не знали о том, что нас топят. Не знали бы, что жизнь бывает хороша. Считали бы, что непрекращающееся чувство тревоги, апатия, бездонная дыра в груди — это норма, и мы были бы счастливы в своем неведении.

Кратковременные просветления ужасны тем, что рано или поздно они подходят к концу. И чем ярче и прекраснее были минуты, проведенные в этом раю, тем глубже и лютее будет пиздец, который за всем этим последует.

Вчера ранним утром мы сидели с Марвой на балконе и курили. Никогда еще я не была так уверена в том, что у нас обеих все будет хорошо, как тогда. Это какое-то волшебство: сидеть вдвоем на балконе и плакать от счастья и спокойствия. Мы просто смотрели на этот мир и ни о чем не думали. Мы нашли друг друга на грязной вписке. Мы обе не были идеальными, порой даже были отвратительными и упрямыми дурами. Но Марва — это моя первая знакомая, с которой мы просто полюбили друг друга с первого взгляда. Полюбили ни за что. Мне нравилось ощущать этот новый кайф дружбы: мы не были в долгу друг перед другом, мы не подружились из жалости (хотя, Марва могла и из жалости), она не была для меня авторитетом, как и я для нее. Она не смотрела на меня щенячьими глазами и не пыталась разгадать, какая я внутри, как делали некоторые мои подруги. Она просто весь вечер была рядом и показала мне другой мир изнутри. Этот мир вписок, бухла и травы был отвратительным, но с Марвой он казался мне просто другим. Не плохим, просто отличающимся от моего мира — другим.

Где-то за пол часа до того, как из наших глаз закапали слезы, и мы начали радостно улыбаться друг другу, кое-что произошло. Было около шести утра, и большинство ребят уже спали. Несколько сумасшедших все еще пили пиво из одной бутылки в дальней спальне и распевали песни под гитару. Отчего-то совсем не убавляя громкости. Наоборот, они орали и надрывали свои голоса так, что казалось удивительным, как вообще кто-то еще может спать. И я совсем не понимала, как это терпят соседи. Вот уже полсуток из ноута орет музыка, а чокнутые гитаристы, похоже, пытаются ее перепеть. На месте жильцов дома, я бы давно уже вызвала полицию.

Я сидела на полу в ванной, обнимала за колени полненькую девушку, которая вчера вечером солировала в кружке с пивом и гитарой, и шептала ей что-то вроде: «Ты моя хорошая. Посмотри, тебя все любят. Ну, подумаешь, встретился тебе в жизни какой-то дурак. Ну и что? Ты же знаешь, что можно быть самым замечательным и спелым персиком, но всегда найдется тот, кто будет любить яблоки больше. Ты просто этот персик. Ты очень хорошая, но он любит яблоки. Не плачь, милая».

Но «милая» сидела на унитазе, захлебывалась в своих рыданиях, икала, рыгала от выпитого пива, вытирала туалетной бумагой свои слюни и сопли, и не переставала плакать.

Я не совсем вникла в суть ее рассказа, но произошло вроде бы вот что. Этот новый год она должна была встретить со своим новым парнем, приехавшим к ней аж из самого Питера. Где-то за два часа до полуночи он прислал ей смс: «Приезжай скорее. Тебя ждет классный сюрприз». Наша героиня надеялась на романтичный ужин, японскую хуню, милые подарочки и хороший секс. Она очень долго искала, где припарковать свою машину, поэтому забежала домой к парню уже на обращении президента к своему любимому народу. Она разулась, крикнула из прихожей:

– Зай, наливай скорее шампанское, я уже бегу!

Но ответа не услышала. С широкой улыбкой и кучей праздничных цветастых пакетов она вошла в гостиную. Картина, надо сказать, была достойна экранизации. Представьте: уже вовсю бьют куранты, в квартире висит аромат живой елочки и мандаринов, а посредине комнаты, там, где по-хорошему должен был стоять праздничный стол с яствами, лежит тело ее парня, а из его раскромсанной в лоскуты левой руки по паркету растекается лужа черной крови. Подарки выпадают из ее рук, она пытается нащупать у него пульс, вызывает скорую… Короче говоря, сюрприз он для нее приготовил действительно знатный.

Этот долбаеб выжил. Оказывается, у него было какое-то там психическое расстройство, и его вообще нужно было еще пару лет держать на каких-то сильных седативных препаратах. После выписки из больницы он проклял нашу героиню по телефону и сообщил, что уходит от нее к сорокалетней монахине-сектантке, у которой чистая душа и нормальная квартира-келья в центре.