Бесплатный фрагмент - Винтер 39

1. ЛЮБОПЫТСТВО

Несмотря на свои клятвенные обещания, данные ещё вчера матери, не возвращаться домой больше по темноте, и обходить за километр местное кладбище, я хотел было уже съехать вниз с горки на своих алюминиевых санках, но остановился. Перед моим взором открылся вид, что только и может показаться ребенку из-под картонного козырька шапки «буденовки», связанной по бесплатному приложению к журналу «Работница» за тысяча девятьсот девяносто пятый год.

Внизу дороги, по которой я собирался съехать, светили припаркованные в ряд автомобили. Машины стояли в полной темноте, скрытые за завесой ночи, но их фары, как глаза мифических существ, пронзали тьму, вырывая размытые куски реальности из объятий мрака. В этом дрожащем, неустойчивом свете фар, фигуры людей выглядели тенями, специально вышедшими из-под земли для совершения какого-то ритуального обряда. Словно персонажи старого готического романа они перетаптывались на морозе с ноги не ногу в ожидании события, что вот-вот должно было произойти.

Любопытство взяло верх надо мной, и вместо того, чтобы съехать на санках с горки и уйти домой, я осторожно спустился с другой стороны склона и подошёл ближе к припаркованным машинам. Звук тарахтящих дизельных двигателей здесь слышался ещё более отчётливее, он перемешивался с молитвой, которую поставленным церковным баритоном читал кто-то из собравшихся. Я протиснулся сквозь спины людей, и на белом снегу передо мной открылась мрачная картина: несколько чернеющих ям, рядом с которыми стояли деревянные гробы, обитые красным сукном.

Размахивая дымящимся кадилом на длинных цепях, фигура священника, в широких одеяниях, вынырнула в свет автомобильных фар, и затем, снова растворилась в темноте, обдав собравшихся у гробов людей сладким дымом. После того, как в воздухе распространился запах ладана, двое мужчин в рабочих телогрейках стали заколачивать гвоздями крышки гробов, а затем на веревках опускать их в ямы.

Благодаря все той же темноте, на моё случайное присутствие на этой траурной церемонии никто не обращал никакого внимания. Собственно, зимний вечер, больше напоминавший ночь, прятал не только меня, а скрывал он ещё и многих других участников этих похорон, рассмотреть которых стало возможным лишь, когда они один за одним стали подходить к вырытым могилам, и добавлять в мерную симфонию вечера, ещё один звук — стук мерзлого грунта, разбивающегося о деревянные крышки гробов.

В основном это были крепкие мужчины средних лет, одетые в дорогие дубленки и кожаные куртки с поднятыми меховыми воротниками. Иногда поблескивая на свету своими золотыми перстнями, они бросали по три горсти земли в могилы, и по очереди снова уходили в темноту. Когда все провожающие иссякли, чей-то хриплый голос неподалеку от меня произнес:

— Ну, что, помянем, парни, — сказал голос, и затем, будто по волшебству, озарившись неярким желтым светом, в темноте открылся багажник одной из машин.

От могил, на свет багажника, стали стягиваться люди, словно мотыльки на электрическую лампочку, и после того, как все горячительные напитки были разлиты по пластиковым стаканам, чей-то голос произнёс:

— Ну, давайте, мужики, помянем.

Я подошёл ближе к вырытым могилам и зачем-то посмотрел в одну из ям.

— Не мешайся, — одернул меня непонятно откуда взявшийся рабочий-землекоп.

Он отодвинул меня рукой в сторону и принялся лопатой бросать мерзлый грунт в могилу.

Таща за собой на верёвке алюминиевые санки, я направился к месту поминок и, подойдя ближе к машине с открытым багажником, услышал:

— А я Сахиба ещё по спорту помню, — говорил чей-то голос. — Вместе тренировались с ним одно время, на «Резервах» (прим. местный стадион «Трудовые Резервы»), там и познакомились. Сахиб тогда только из Литвы приехал и хотел делами заняться, искал, под кого встать можно, а потом решил, что настоящего лидера то у нас в городе и нет, ну и попытался сам крутить, так на нас с Крюком и Фролом напоролся.

— Да, было время, — подтвердил другой голос. — Чуть не грохнули тогда мы его, а потом сдружились. Разумный был человек, сразу сообразил, как ему выгоднее жить, и схему с машинами предложил дельную.

— Да, было время, — сказал ещё кто-то из собравшихся, — Помню, на ту стрелку Габар прямо с бабой своей приехал — молодые, всё до балды. Тогда со стволами ещё в городе никто не работал, и брали с собой на разборки аж по двадцать человек, а нас четверо только приехало. Ствол у Габара. Он куртку расстегнул, руку на «Макар» — восемь патронов в обойме, один в стволе, палец на спусковом крючке. Демонстративно железкой щёлкнул — и всё, вопрос решён. Так что будь ты хоть кто, хоть борец, хоть боксёр — не важно, как не окрашивайся, ничего не поможет. Я так это ещё после первого срока понял. Взял ствол и гоняй хоть кого, хоть борцов, хоть боксёров. Вопрос раньше был только, где ствол взять.

— А сейчас этого добра навалом, — сказал другой бандит. — Кишка только у молодёжи тонка. Банки накачают и думают, что могут что-то, а на деле — фуфло одно. Хочешь машину дорогую, квартиру, в центре жить — надо и своей жизнью круто тогда рисковать. Тут по-другому никак.

В воздухе повисла пауза, а затем кто-то из бандитов опять вступил в разговор:

— Жалко все же пацанов, — сказал он.

Возможно, таинственный голос поведал бы что-то ещё, но кладбищенскую тишину словно нож разрезал детский крик:

— В сторону! Расступись! — кричал звонкий голос мальчика.

В свете автомобильных фар прямо на дороге появился силуэт моего школьного друга Коли Азарнова, который нёсся на большой скорости с горки, сидя верхом на санках.

— Берегись! Зашибу! — орал мальчик, пытаясь совладать с управлением своих салазок.

Бандиты бросились от автомобиля врассыпную, а Коля на санках пулей поролетел сквозь толпу, и поехал дальше вниз по кладбищенской дороге.

— «А говорил, что домой пошёл…» — обиженно подумал я, и в ту же секунду на своей спине почувствовал чью-то огромную руку.

Кто-то, сомкнув пальцы в кулак, схватил меня сзади за воротник пальто и резко оторвал от земли. Я повис в воздухе, будто пиджак на вешалке. Этот таинственный «кто-то» повращал меня в разные стороны, желая получше рассмотреть в свете автомобильных фар. От охватившего меня чувства беспомощности я разжал свои детские ручонки, и мои алюминиевые санки воткнулись в снег острыми полозьями.

2. МЕДВЕДЬ И МЫ

Колю Азарнова, непосредственного участника всех событий, изложенных как выше, так и ниже в этой истории, я буду называть по его школьному прозвищу — Медведь. Так будет проще и для повествования, и для меня лично.

Школьное прозвище Медведь очень ёмко и точно характеризовало своего обладателя, за исключением одного небольшого, но весьма существенного нюанса. В дикой природе медведь — это свирепое и опасное животное, а Коля Азарнов, напротив, всегда производил на окружающих совсем обратное впечатление. Одного взгляда на широкое, вечно улыбающееся лицо Николая всегда было достаточно, чтобы разгадать все его намерения и замыслы на месяц вперёд, а может быть, и дальше. Прозвище Медведь Коля получил скорее из-за своего богатырского телосложения, нежели характера. Внушительные физические параметры мальчика делали его немного неуклюжим и всегда выделяли на фоне остальной, неспелой грозди других моих одноклассников. Так что, если посмотреть на нашу общую фотографию класса, на которой, окружив учителя, в три ряда стоят ученики, её смело можно было бы подписать: «Медведь и мы».

Если природа что-то даёт человеку, то что-то она и отбирает. Так было и с Медведем, который к третьему классу нашей посёлковой школы уже два раза умудрился остаться на второй год. Этого общеизвестного факта своей биографии Коля очень стыдился и при любом возможном случае всегда пытался скрыть его от окружающих. Таков был Медведь.

Сблизились мы с Колей как-то сразу, в один из ничем не примечательных учебных дней, когда наш классный руководитель — Зоя Семёновна Трубецкая — сидела за своим учительским столом и оглашала оценки за недавно прошедшую контрольную работу по математике:

— Винтер — пять, молодец, — произнесла Зоя Семёновна и затем, немного погодя, добавила: — Впрочем, как обычно Егор. Молодец. Так держать.

Зоя Семёновна положила в сторону тетрадный листок с моей контрольной работой и затем взяла в свои руки следующий экземпляр.

— Килин, — протяжно произнесла учительница, разглядывая лист с контрольной. — Вижу, что-то решал, точнее, пытался решать в этот раз… Ладно, Артём, поставлю тебе тройку, так сказать, для разнообразия, авансом, так сказать.

После этих слов педагога довольный Артём Килин, которого далее я буду называть тоже, как и первого своего друга, по его школьному прозвищу — Киля, поднял руки к потолку и принялся ликовать, подобно футболисту, забившему гол в ворота соперника.

В отличие от меня и Медведя, Киля не был ребёнком голодной судьбы. Папа мальчика ходил в море стармехом на каком-то рыболовецком судне, а его мама работала крупной чиновницей в местной администрации. В благополучной семье Кили всегда и всего настолько хватало, что мальчик ещё в средних классах школы стал постояльцем детской комнаты совсем не детской милиции. О необъяснимых причинах такого Килиного поведения можно было только догадываться, но одно было ясно: в характере мальчика жило что-то такое, что никогда не давало покоя ни ему, ни нашему местному участковому милиционеру — Фёдору Матвеевичу Пыткину.

Зоя Семёновна взяла в свои руки очередную контрольную работу и произнесла:

— Азарнов! — громко сказала Зоя Семёновна.

Ученик Медведь, которому принадлежал данный математический труд, сразу встрепенулся, как будто к его стулу вдруг подали разряд электричества. Зоя Семёновна, от листка с контрольной, недовольно перевела свой взгляд на нерадивого ученика и произнесла:

— Ну, тут у нас твёрдая двойка, — сказала Зоя Семёновна.

Медведь молча встал из-за парты и виновато воткнул взгляд в крашеный пол школьного класса, а учительница продолжила:

— Третья двойка, Коля, третья. Как тебе только не стыдно… Маму твою жалко, Азарнов, всё ходит она к нам в школу, между прочим, на педсоветах всё просит, чтобы перевели мы тебя, лоботряса, в следующий класс, а ты… Эх ты… Что же мне с тобой делать?

Медведь виновато пожал своими громадными плечами и продолжил рассматривать крашеный пол класса. В воздухе повисла пауза. Зоя Семёновна на минуту ушла в себя, а затем вдруг произнесла:

— А давай мы к тебе Винтера пересадим, — неожиданно сказала Зоя Семёновна. — Он у нас отличник, пусть и поможет товарищу.

По хитроумному плану Зои Семёновны моя пересадка к отстающему сразу по всем предметам ученику должна была каким-то положительным образом сказаться на его успеваемости, но, забегая вперёд, отмечу, что время показало совсем обратные результаты.

С Медведем мы сдружились моментально и уже на том же уроке вместе были выставлены из класса в коридор, где, по другому замыслу педагога Зои Семёновны, должны были быть схвачены завучем Зарецкой, дежурившей в тот день по школе. Причиной нашего выдворения из класса стал смех над учеником Килей, который забавно иллюстрировал своим вольным сурдопереводом Зою Семёновну, отчаянно пытавшуюся объяснить классу новую тему урока.

Оказавшись в коридоре, я и Медведь уселись на подоконник и стали ждать окончания урока. Просидев в тишине какое-то время, Медведь достал из своего кармана продолговатую лазерную указку, похожую на никелированную пулю, и направил её в тёмный угол лестничного пролёта. В стену ударил яркий красный огонёк, напоминающий светящуюся точку снайперского прицела.

— Видел такую у кого? — похвастался Медведь и протянул мне в руки это чудо заграничной техники.

Лазер был изрядно потёртый, но довольно редкий, возможно, даже привезённый из дальнего рейса каким-нибудь заботливым папой-моряком. Я покрутил указку в своих руках, затем направил её вдаль коридора и нажал на маленькую кнопку, что была расположена сбоку на торце этого изделия. На противоположной стене зажглась яркая красная точка.

— Крутая вещица? — спросил меня Медведь.

Я кивнул в ответ и продолжил двигать красную точку лазера по стене.

— На сколько метров луч бьёт? — деловито спросил я у Медведя.

— Восемьсот, — так же деловито ответил мне он.

— Круто, — сказал я.

— Бери себе, дарю, — произнёс Медведь, и этим широким жестом окончательно укрепил начало нашей большой дружбы.

3. ЛЕРА

Девочки взрослеют гораздо быстрее мальчиков — это знает каждый. Но не каждый знает, что природа с самого раннего детства наделяет будущих мужчин особой чертой, зреющей где-то в глубинах их мальчишеских душ и зовущей на подвиг.

Лера Скворцова была не только самой красивой девушкой в нашем классе, но, возможно, и во всей школе. Помимо стройной фигуры и кудрявых рыжих волос, спускавшихся до плеч, в ней была какая-то неповторимая женственность, которая действовала словно гипноз на всех без исключения парней нашего класса. Казалось, что каждый жест или движение этой молодой особы — сидела ли она за партой, шла по коридору или просто писала шариковой ручкой в своей школьной тетрадке — всегда был наполнен чем-то особенным, заставляющим мальчишеские сердца ускорять свой ритм. Каждый из нас, учеников 10-«Б» класса, втайне мечтал, чтобы Лера однажды обратила своё императорское внимание именно на него и, быть может, даже согласилась пройтись вместе после школы домой. Однако, увы, девушка хоть и была приветлива со всеми нами, но взаимностью никому никогда не отвечала и со школы предпочитала возвращаться вместе со своей страшненькой подругой Лизой Волкостреловой.

Учительница физики Тамара Викторовна Храмина открыла окно в школьном классе, и весенний ветер на несколько секунд поднял вверх длинные рыжие кудри Леры Скворцовой, сидящей прямо за первой партой. Почувствовав на себе чей-то пристальный взгляд с последних рядов, Лера каким-то особенным жестом руки, присущим только ей, кокетливо поправила свою прическу и, как бы невзначай, улыбнулась.

В каждой школе есть учителя-легенды, а есть учителя, о которых слагают легенды. Педагог Тамара Викторовна Храмина сумела совместить в себе и то, и другое.

Тамара Викторовна Храмина славилась в нашей школе своей принципиальностью, а также весьма нетривиальными методами преподавания физики. За исключительную харизму и поднятую химзавивкой прическу, похожую на индейский ирокез, ученики дали ей прозвище «Апача» в честь свирепого индейского племени. На этот творческий псевдоним Апача не обижалась и даже тайно гордилась им, считая, что именно он и выделяет её среди серой массы остальных учителей школы.

— Джордано Бруно не раз повторял… — произнесла Тамара Викторовна в тот самый момент, когда Лиза, сидящая за партой рядом с Лерой Скворцовой, бросила мне обратно мою же скомканную записку.

Записка пролетела полпути и была перехвачена Килей, который без тени стеснения развернул её и, не колеблясь, прочел. После этого мой друг поднял взгляд и вопросительно посмотрел на Лизу. Та жестом дала понять, что ответ в письме адресован не ему, а мне. Скомканная записка тут же была переправлена в мою голову, отразившись от которой, упала на пол и притаилась между рядами парт.

Примерно в это же время на другом конце школы, в сине-зелёном мундире с чёрными пуговицами, по лестнице, такого же чёрного, как и пуговицы, хода, поднимался инспектор пожарной охраны Павел Егорович Кривоплётов. Появился он здесь не случайно, а после того, как директор школы Константин Петрович позвонил маме Кили — Ольге Петровне, грациозному работнику местной администрации, выбравшей сегодня из всего спектра парфюмерных изделий аромат-антидепрессант «Premier Figuier», который, несмотря на богатый, свежий и одновременно согревающий букет запаха, настроения собравшимся почему-то не добавлял.

— Ольга Петровна, я всё понимаю: понимаю, что ваш сын, что переходный возраст, но поймите и вы меня, — говорил тучный Константин Петрович, который семенящими шагами старался успеть за длинноногой комиссией.

Ольга Петровна и Константин Петрович остановились на лестничной площадке, а инспектор пожарной охраны Павел Егорович продолжил своё восхождение дальше вверх по ступенькам.

— Мальчик уже стоит на учёте в детской комнате милиции, инспектором он был направлен в спецшколу, а мы — обычное образовательное учреждение. В конце концов поймите, мы дорожим своей репутацией, — с этими словами директор школы Константин Петрович, как бы извиняясь, развёл руками.

Дойдя до чердака и не обнаружив ни единого нарушения, Павел Егорович глубоко вздохнул, похлопал себя ладонями по внутренним и внешним карманам мундира в поиске начатой пачки сигарет и обнаружил её в кармане брюк.

— Что там, Павел Егорович?! — спросила Ольга Петровна, пытаясь высмотреть инспектора, выпавшего из поля зрения.

Павел Егорович сделал несколько глубоких затяжек, выдохнул дым, а затем, затушив сигарету о стену, произнёс:

— Нарушение: огнетушителя нет и накурено, — строго сказал Павел Егорович, свесившись через перила лестницы, чтобы показать Константину Петровичу якобы найденный окурок.

Ольга Петровна довольно посмотрела на директора и произнесла:

— Я вас понимаю, Константин Петрович, и тоже прошу войти в мое непростое положение. Вы нам, кстати, ещё компьютерный класс не показали, — тихо сказала Ольга Петровна, а затем, повысив голос, добавила: — Спускайтесь, Павел Егорович, Константин Петрович нам ещё компьютерный класс хочет показать.

Тем временем, педагог Апача продолжала свою речь перед учениками одиннадцатого «Б» класса, явно наслаждаясь процессом, а местами даже упиваясь своим монологом. Она расхаживала перед открытым окном, постоянно попадая под потоки весеннего ветра, что ещё больше делало её похожей на индейского вожака.

— Пусть эта поверхность будет какой угодно, — говорила Апача, — но я всегда спрашиваю себя, что находится за ней?

Завершив свой словесный пассаж, она оборвала речь почти на полуслове и перевела взгляд от конспекта, в который изредка заглядывала, на ученика Килю:

— Артём, а тебя, я вижу, вопрос, который так терзал Джордано Бруно, совсем не беспокоит? — произнесла Апача. — Сюда неси, что ты там в Винтера бросил.

Киля поднял с пола скомканную записку Лизы и направился к учителю.

— Бесконечно ли пространство или нет? Является ли оно просто соотношением между материальными телами, или существует независимо от них, само по себе? — продолжала Апача. — Вот вопросы, которые всегда ставились относительно такой сущности, как «пространство». Ньютон писал…

Киля подошёл к учителю, положил скомканную записку на её стол и уже хотел было уже обратно вернуться на своё место, но Апача его остановила:

— А вот что по этому поводу писал Ньютон в своих дневниках, ответит нам Артём Килин, — сказала Тамара Викторовна.

— Откуда мне это знать? — возмутился Киля.

— А ты представь, что ты — это он, — предложила Тамара Викторовна Храмина, — Тем более, что я просила повторить законы Ньютона дома.

Класс разразился смехом. Расхохоталась и Лера Скворцова, а Киля, наоборот, насупился и стал смущенно рассматривать крашенный пол класса под ногами. Разумеется, он не знал домашнего задания — ни того, что задавали вчера, ни того, что задавали на прошлой неделе. Но он знал одно: от Апачи так просто никто ещё не уходил.

— Читай! — скомандовала Апача и протянула приговорённому ученику свой потрёпанный временем конспект с выцветшей зелёной обложкой.

Киля начал читать:

— «По положениям и расстояниям предметов от какого-либо тела…» — бормотал он.

— Громче, Килин! Что ты там мямлишь себе под нос? — рявкнула Тамара Викторовна.

— Я не могу громче, я после болезни, — попытался оправдаться Киля, слабо кашлянув в высокое горло своего шерстяного свитера.

Оправдание засчитано не было.

— Килин, не шути со мной, — пригрозила учительница. — Читай!

Киля продолжил:

— «Ньютон писал: по положениям и расстояниям предметов от какого-либо тела, принимаемого за неподвижное, определяем места вообще, затем и о всех движениях судим по отношению к этим местам. Таким образом, вместо абсолютных мест и движений пользуются относительными, в делах житейских это не представляет неудобства».

— Всё тебе ясно, Килин? — спросила Апача.

— Да, — неуверенно произнёс Киля.

— Что тебе ясно? — переспросила учительница.

Киля кашлянул ещё раз, повторно намекая на свой недуг, и затем тихо произнёс:

— Ньютон считал, что в делах житейских это не представляет неудобства.

— Что не представляет неудобства? — серьёзным тоном спросила Апача.

— Всё, — робко ответил Киля.

— Это как?! — переспросила она.

Киля замолчал — житейские дела Ньютона ему, разумеется, знакомы не были.

— В этом утверждении Ньютона, — сказала Апача, расхаживая по классу, — есть некая неопределённость, которую признавал и сам великий учёный, и которая впоследствии положит начало теории относительности Эйнштейна.

После упоминания великого немецкого учёного Апача остановилась у окна, вновь попав под порыв весеннего ветра своей прической.

Тем временем комиссия, в составе Ольги Петровны, директора школы Константина Петровича, и инспектора пожарной охраны, продолжала осмотр школы.

— Ох, Ольга Петровна, — вздохнул Константин Петрович, — дорогой вы мой человек. Как же мне вас не понять? Я вообще искренне не понимаю, откуда у вашего Артёма такое поведение. Такая замечательная мама, всеми уважаемый папа, а Артем нарушает, и нарушает дисциплину, и даже хуже. Все учителя на него жалуются.

— А огнетушителя и здесь нет, — громко заметил, проходя мимо директора, инспектор пожарной охраны Павел Егорович, и сделал показательную пометку в своём журнале ярко-оранжевого цвета.

Константин Петрович бросил косой взгляд на огненный журнал инспектора, а Ольга Петровна, довольно посмотрев на директора, произнесла:

— Поэтому я и прошу вас, Константин Петрович, войти в моё непростое положение.

— Все мы люди, Ольга Петровна, — обреченно произнес директор, — Должны конечно помогать друг другу, в конце концов, я тоже отец, но в этот раз дело зашло уже слишком далеко, все-таки милиция…

— Вы нам, кстати, Константин Петрович, ещё компьютерный класс не показали, — в ответ тихо произнесла Ольга Петровна и затем, уже повысив голос, добавила: — Спускайтесь, Павел Егорович, Константин Петрович нам ещё компьютерный класс хочет показать.

Одиннадцатый «Б» класс внимал словам своего педагога в абсолютной тишине.

— Лера, встань из-за парты, — обратилась Апача к Скворцовой Лере.

Лера встала.

— Итак, — продолжила Апача, — представим, что первый закон Ньютона справедлив с позиции наблюдения Леры. Килин, что гласит первый закон Ньютона?

Киля ничего не ответил. Смирившись со своей участью, он просто разглядывал то тёмный пол класса, то свои светлые кроссовки, то рогатого оленя на свитере Леры Скворцовой.

— Скворцова, что гласит первый закон Ньютона? — обратилась Апача к Лере.

— Первый закон гласит: если действие всех сил, действующих на тело, скомпенсировано, то это тело находится в состоянии покоя или прямолинейного равномерного движения, — ответила Лера.

— Допустим, Скворцова, что так оно и есть, — произнесла Апача. — Допустим, что ты, Килин, — тело, которое движется. Двигайся, Килин.

— Как двигаться? — раздражённо переспросил Киля.

— Прямолинейно и равномерно, — пояснила Апача. — Иди прямо, вдоль доски. Ну же, смелее, Килин!

Киля начал двигаться, а учительница снова продолжила рассказ:

— Легко видеть, что если существует такая площадка для наблюдения, как Скворцова, то существует ещё и бесчисленное множество других, аналогичных площадок. Это может быть и Иванова, и Петров, и Хаджимуратова, а может быть даже и Винтер.

Все названные фамилии, включая и мою, подобно нажатым клавишам рояля, поочерёдно вжались в парты. Тамара Викторовна, довольная взятым аккордом, продолжила:

— Для удобства назовём Леру Скворцову «неподвижным центром мира». Представим, что этот наш «центр» покоится. Все представили? Винтер, представил?

— Да, — ответил я и без промедления встал из-за парты.

— Как ты думаешь, Винтер, с точки зрения ньютоновской динамики, Скворцова, будучи центром мира, может двигаться?

— Может, — чётко ответил я.

— Почему ты так думаешь? — спросила учительница.

— Почему нет, — сказал я.

— У тебя хорошая интуиция, Винтер, — заметила Апача и продолжила: — С точки зрения ньютоновской системы абсолютно безразлично, находится Скворцова в состоянии покоя или движется прямолинейно и равномерно, как, например, сейчас Килин. Для системы это одно и то же.

— Двигаться? — спросила Лера, предугадывая учительское задание.

— Нет, Лера, ты стой на месте, — сказала Апача. — А вот Винтер пусть двигается. Начинай, Винтер!

Я вытянул руки в стороны и начал идти вдоль стены, подобно канатоходцу. Лера взглянула на меня и улыбнулась. Увидев подаренную мне улыбку, низкорослый Киля вдруг остановился, точнее даже встал возле доски как вкопанный.

— Килин, а ты чего застыл? — взбодрила Килю учительница. — Двигаемся, двигаемся.

Киля, подобно компактному штурмовику-перехватчику, заходящему снизу для атаки высоколетящего бомбардировщика, то есть меня, продолжил своё перемещение вдоль доски, сместив вектор движения в мою сторону.

— С помощью элементарных операций сложения или вычитания нетрудно доказать, — сказала Апача, — что тело, то есть Килин, двигающееся относительно центра мира, то есть Скворцовой, будет равномерно перемещаться и относительно другой площадки, то есть Винтера, но…

Апача подняла указательный палец к потолку и после небольшой паузы продолжила:

— И с точки зрения Винтера все законы динамики Ньютона будут тоже справедливы. Другими словами, абсолютно невозможно определить, кто здесь движется, а кто покоится, и где вообще находится этот наш центр мира. Центр мира нельзя установить в рамках системы Ньютона, его можно только постулировать. То есть мы с вами можем договориться, что Скворцова покоится, а Килин и Винтер движутся относительно неё, или Килин покоится — стой, Килин, — а Скворцова и Винтер движутся.

Киля замер в шаге от меня, так и не достигнув своей цели, а я ухмыльнулся и начал двигаться в сторону Леры.

— А Азарнов, — обратилась Апача к мирно спящему на последней парте Медведю, — просыпается и тоже начинает двигаться.

Медведь поднял голову с парты и окинул взглядом происходящее.

— Азарнов, не спи! — громогласно рявкнула Апача. — Встать из-за парты, когда учитель к тебе обращается.

— Почему сразу я? — возмутился Медведь, но послушно встал из-за парты, потирая заспанное лицо.

— Сходи за мелом, — приказала Апача. — Разбуди себя для великих дел.

Когда Медведь вышел из класса, то в конце длинного коридора он увидел сутулую директорскую спину, рядом с которой шагали высокий женский силуэт и какой-то мужчина в мундире зелёного цвета. Медведь решил не испытывать судьбу и обойти комиссию, с другой стороны, по лестнице чёрного хода.

Посетив компьютерный класс, на переоборудование которого местная администрация всё никак не спешила выделять школе деньги, пожарная инспекция подошла к доске со школьным расписанием и остановилась.

— Спасибо вам большое, Ольга Петровна, как всегда, нас выручаете, — добродушно произнёс директор школы.

— Константин Петрович, пустое, мелочи жизни, — не менее добродушно ответила Ольга Петровна.

— Ну, как же мелочи, Ольга Петровна, святой вы наш человек, — продолжил свои любезности директор, и провел пальцем по расписанию в поисках 10-го «Б» класса.

— Насчёт компьютеров будьте спокойны, будут, в конце концов, это инициатива самого Павла Эдуардовича, и я лично обещаю вам в этом вопросе посодействовать, — ещё раз подбодрила Ольга Петровна директора школы. — Кто же, как не наш муниципалитет, должен следить, чтобы нашим же детям в школе всего хватало. Сегодня же их там, в мэрии, пошевелю.

— Огромнейшее вам спасибо, Ольга Петровна, — довольно ответил директор, ткнув пальцем в доску с расписанием уроков 10-го «Б» класса. — У Артёма физика сейчас, у Апачи…

— У кого? — изумлённо переспросила Ольга Петровна.

— У Тамары Викторовны Храминой, — после неловкой паузы поправился директор. — У учителя физики, нашей легенды, педагога, так сказать, от…

Ольга Петровна вопросительно посмотрела на директора и, не дав ему закончить свой рассказ о лучшем учителе школы, спросила:

— А почему вы назвали её — Апача?

Атмосфера гробового молчания, нарушаемая лишь рассказом учителя физики Тамары Викторовны Хроминой, по-прежнему нависала над 10-м «Б» классом. Чтобы не стать учебным пособием для пояснения новой темы урока, все ученики предпочли затаиться.

— Где в нашей повседневной жизни можно ощутить закон сложения скоростей? — спросила у класса Апача. — Кто хочет рассказать?

Класс по-прежнему молчал.

— Что? Никто не знает? — удивлённо переспросила Апача. — Хорошо. Кто отвечает, тому сразу ставлю пятёрку.

— В четверти? — вырвалось у меня.

Класс засмеялся, а Апача, вместо того чтобы наказать меня за дерзость, почему-то неодобрительно посмотрела в сторону Кили.

— Пока только в дневник и журнал, Винтер, — сказала учительница. — Скворцова, ты как думаешь? Где можно наблюдать закон сложения?

— Ощутить закон сложения скоростей можно, например, путешествуя на поезде, когда мимо нас проходит другой состав, — ответила Лера и отвела от лица прядь кудрявых волос, мешавших ей обзору пространства.

— Правильно, молодец, — произнесла Апача.

Апача склонилась над школьным журналом и чётким почерком напротив фамилии Леры вывела аккуратную «пятёрку», исправив тем самым «двойку», полученную ранее ученицей.

— Вот видишь, Скворцова, один раз стоит поставить тебе «двойку», и твоя успеваемость сразу идёт в гору. Сегодня ставлю тебе «пятёрку», молодец, — сказала Апача. — Винтер, а за твою интуицию сегодня поставлю тебе «тройку». Садитесь все.

Я, Лера и Киля отправились по своим местам, а Апача продолжила свой философский монолог.

— Движемся мы или покоимся, а если движемся, то относительно чего? — задумчиво произнесла учительница и затем обратилась непосредственно к Киле.

— Килин, а ты это куда собрался? — удивлённо спросила Апача у уже подошедшего к своей парте Кили. — Я тебе оценку за урок ещё не поставила.

— Ну вы же сказали…? — подал голос Киля.

— Что я сказала? — прервала ученика Апача.

— Ну, это… — неуверенно произнёс Киля. — Садитесь…

— А ты двойку исправлять разве не собираешься? — спросила Апача.

— Какую двойку? — удивился Киля.

— Очередную, которую я тебе поставила, за незнание первого закона динамики, а это домашнее задание, между прочим, — сказала Апача. — Бери мел в руки, будем делать из тебя второго Джордано Бруно.

Класс засмеялся, и Скворцова Лера тоже.

Киля посмотрел на класс, на Апачу, на меня, задержался взглядом на Лере, взял в руку мел и спокойно подошёл к доске.

— На ленту транспортёра, перпендикулярно направлению её движения, соскальзывают консервные банки. Путь банки по ленте… — диктовала Апача условие задачи.

Киля стоял за спиной учителя, всё яростнее сжимая мел в своей руке. Напряжение в классе нарастало. Было видно, что Киля совсем не собирается решать задачу. Апача тоже ощутила что-то неладное, и как только она оторвалась от учебника с условием задачи и обернулась к доске, Киля заорал на весь класс:

— А вот так ваш Джордано Бруно может!!! — крикнул он и в одно движение запрыгнул своими белыми кроссовками на подоконник окна.

Не успели все мы опомниться, как Киля уже летел вниз, прыгнув в открытое окно класса.

В воздухе снова повисла гробовая тишина. Бледная Тамара Викторовна молча подошла к окну, посмотрела в него, и пытаясь не поддаваться панике без единого слова быстрым шагом вышла из класса.

В директорском кабинете, что был на первом этаже нашей школы, царила атмосфера дружбы и немного веселья. Ольга Петровна и Константин Петрович, сидя за столом, громко смеялись, пили чай с бергамотом и немного «Рижским бальзамом». Инспектор пожарной охраны — Павел Егорович — ходил перед ними и, эмоционально жестикулируя руками, рассказывал о подвигах своей профессии:

— Огонь всюду стеной, тут горит, там горит, а руководитель пожаротушения мне вдруг и говорит, бросила она меня, бросила, женщины глупы, но кроме телеведущей Дарьи Златопольской, а кругом огонь и …, — произнес Павел Егорович, но, так и не смог довести смою мысль до логического завершения, так как с криком, за окном, приземлился Киля.

Прыжок с третьего этажа школы обошелся Киле сравнительно легко. Приземлившись на клумбу с цветами, он всего лишь сломал ногу. Однако, его подвиг ещё долго обсуждался в ученических кругах. Что послужило истинной причиной Килиного поступка осталось неизвестным. Быть может, мальчик не смог стерпеть насмешек всего класса над собой, или такими действиями он хотел проучить Апачу, но мне почему-то кажется, что своим прыжком Киля просто хотел привлечь к себе внимание самой красивой девочки класса, за которой все мы пытались ухаживать, и которая, ни на кого из нас никогда не обращала никакого внимания.

4. ОПЕРАЦИЯ «ТОТАЛИЗАТОР»

Школьные дни шли своим чередом, беспощадно уничтожая отрывной календарь моей рудиментарной жизни. Всё было, как всегда. В длинных крашеных коридорах шумели первоклассники, а за кирпичным углом спортзала, с кое-где отбитой на стенах штукатуркой, старшеклассники дымили карамельными сигаретами «Винстон». Сложившуюся гармонию привычных серых будней нашего общеобразовательного учреждения нарушила завуч Зарецкая, вдруг вспомнившая о переоборудовании компьютерного класса, которое началось ещё в прошлом учебном году, но так и не завершившееся к началу этого учебного сезона.

— Класс информатики совершенно пустой, — сказала Зарецкая, гордо встав в полный рост во время очередного педсовета. — Старые ламповые компьютеры, согласно предписанию свыше, мы демонтировали по санитарным соображениям, а новых машин у нас до сих пор нет.

Зарецкая подняла указательный палец своей правой руки вверх и пристально посмотрела на директора школы — Константина Петровича, что восседал во главе стола перед собравшимися сотрудниками в своем раритетном кожаном кресле с облезлыми подлокотниками. После услышанных слов, директор, в свою очередь, не менее пристально посмотрел на завуча Зарецкую, а затем задумчиво перевёл свой взор в сторону окна. За окном природа откликнулась на ход мыслей Константина Петровича, и сентябрьский ветер своим порывом моментально сорвал остатки жёлтой листвы с крохотной осинки, притаившейся на школьном дворе, чуть в стороне от размашистых зарослей дикорастущих кленов.

Собрание учителей накрыла атмосфера абсолютной тишины, которую нарушила завуч Зарецкая, громогласно продолжив свой монолог:

— Педагог Зоя Семёновна жалуется на невозможность проводить уроки по информатике, — сказала Зарецкая, — по этому важному и нужному для ребят предмету. После окончания школы наши ученики на вступительных экзаменах в городские техникумы, и ВУЗы просто не смогут конкурировать с другими выпускниками области. Вы это понимаете, Константин Петрович?

Константин Петрович, сохраняя олимпийское спокойствие, встал со своего директорского кресла, неспешно заложил руки за спину и задумчиво подошёл к окну кабинета. В воздухе снова повисла тишина. После возникшей минуты молчания Константин Петрович развернулся лицом к педсовету и, обращаясь непосредственно к завучу Зарецкой, спокойно произнёс:

— Все деньги, предназначавшиеся на переоборудование кабинета информатики, ушли на покупку фасадной акриловой краски, а эта штука, смею вас заверить, совсем не дешевая.

— И что вы теперь предлагаете? — ни без ехидства спросила Зарецкая у директора.

К такому абордажу Константин Петрович теперь уже явно был готов. Он отошёл от окна, сел в своё кожаное кресло и ещё более спокойным тоном произнёс:

— Будем проводить уроки информатики без использования персональных компьютеров, — произнес Константин Петрович.

— Как вы себе это представляете? — возмутилась Зарецкая.

— Пусть ученики пишут алгоритмы программ на листках в клеточку, — произнёс Константин Петрович, — а затем сдают их на проверку учителю. Зоя Семёновна будет проверять эти работы, как любые другие, письменные, и ставить соответствующие оценки. Вот и всё.

Зое Семёновне роль суперкомпьютера явно по вкусу не пришлась. Даже в советское время на своих уроках она использовала перфокарточную технику, и поэтому теперь, на рубеже нового тысячелетия, на фоне того, как персональный компьютер уже шагал семимильными шагами по всей планете, по интеллигентному робко учительница решила протестовать. На первом нашем уроке информатики, когда, согласно программе обучения, мы должны были знакомиться с устройством персональной ЭВМ, Зоя Семёновна отвела всех нас к единственному существующему на тот момент в школе компьютеру, что находился в директорском кабинете, и на его примере объяснила новую тему урока.

В тот раз Константин Петрович послушно впустил нас в свои апартаменты, но из такого внезапного визита он всё же сделал соответствующие выводы, и уже второй наш урок информатики потерпел полное фиаско. Зоя Семёновна, как и в первый раз, привела весь наш класс к директору, но его кабинет вдруг оказался теперь закрыт на ключ.

— Константин Петрович уехал в центр по административным вопросам, — сообщила нам худосочная секретарша директора, что сидела за столом перед его кабинетом и медленно наносила тоненькой кисточкой чёрный лак на один из длинных ногтей своей левой руки.

Зоя Семёновна не сдавалась, и на следующем уроке информатики мы снова навестили директорский кабинет.

— Уехал на семинар по вопросам образования, — спокойно ответила секретарша, в этот раз уже докрашивая ноготь на другой своей руке.

Каждый урок информатики Зоя Семёновна предпринимала всё новые и новые попытки проникнуть к директорскому компьютеру, но все они одна за одной терпели крах. Несмотря на все усилия, кабинет директора по-прежнему оставался неприступным бастионом, а сам Константин Петрович всё время находился в разъездах и всевозможных полезных общественных нагрузках. Постепенно учительский энтузиазм сошёл на нет, а для нас, сельских учеников, словосочетание «персональный компьютер» превратилось во что-то далёкое и неизведанное, подобно полёту Гагарина в космос в 1961 году.

Нет, конечно, мы знали, что где-то есть такой американский гражданин Билл Гейтс, который покорил весь мир со своим «Windows», знали, что началась эпоха интернета, но всё это было где-то там, далеко, а мы были где-то здесь, на окраине родины, в приграничной полосе, среди камышовых зарослей залива, кустов низкорослого боярышника и нескольких километров до железнодорожной станции с надписью «1317 километр».

Обычно во время школьных контрольных по информатике мне всегда приходилось решать сразу два варианта задания: один — для себя, другой — для моего товарища по прозвищу Медведь. Но в этот раз я справился лишь наполовину. Результаты оценки моих знаний не заставили себя долго ждать. Зоя Семёновна проверяла контрольные работы мгновенно. Она брала в руки сданный ей на проверку тетрадный лист в клеточку, бросала свой острый взгляд на алгоритм программы, что был на нём изображён, затем смотрела на фамилию ученика, и громогласно на весь класс произносила оценку.

Когда дело дошло до работы Медведя, которую легко можно было опознать по пауку, нарисованному на оборотной стороне листка, символу электро-панк группы «THE PRODIGY», что весь урок мой друг дотошно выводил вместо алгоритма контрольной.

— Это вообще что? — спросила Зоя Семеновна у всего класса, и покрутила в воздухе пустой листок с изображённым на нём насекомым.

Медведь, предчувствуя беду, вжался в парту.

— Это что? — переспросила Зоя Семёновна, на этот раз обращаясь уже не ко всему классу, а конкретно к Медведю.

— Это мозг Медведя, — пошутил с последней парты Киля.

Класс дружно взорвался смехом, а некоторые ученики даже стали показывать на Медведя пальцем. Реакция на слова Кили не заставила себя долго ждать. Своей длинной ручищей, прямо за соседнюю парту, Медведь отвесил говорливому однокласснику звонкую оплеуху. Класс замер в ожидании, а Киля вскочил из-за своей парты и бесстрашно рванул с кулаками на обидчика. Я вклинился между воюющими сторонами, и уже через минуту все мы дружно были выставлены в коридор Зоей Семёновной.

В коридоре Киля, прислонившись спиной к крашеной до середины зеленой стене, произнёс:

— Вот ты нервный, — сказал Киля, адресовав свои слова Медведю.

— За языком своим следи, — насупившись, ответил ему друг.

— Заверни клюв, тормоз, — язвительно сказал Киля.

Подобная перепалка продолжалась ещё пару минут, ровно до того момента, когда Медведь снова не выдержал и опять рванул к Киле, чтобы учинить над обидчиком физическую расправу, в которой он явно превосходил своего оппонента. Однако Киля не растерялся: он отскочил от стены, раскинул свои руки в стороны, подобно крыльям аиста, и начал изображать кумира нашего общего детства, героя боевиков — Брюса Ли. Мне ничего не оставалось, как снова превратиться в рефери и встать между друзьями.

— Вы запарили! — попытался притормозить я обоих товарищей. — Хватит уже!

— Я спокоен, задачи по информатике решать умею, — съязвил Киля.

— Что ты там умеешь? — обиженно ответил Медведь. — Умеет он, сопли распускать, малахольный.

После этих слов уже Киля зачем-то бросился с кулаками на Медведя, но тут же осознал, что его шансы против рослого противника не равны, отступил, обратившись в бегство, но тут же врезался в завуча Зарецкую, мирно шагавшую по коридору. Зарецкая из стойки на ногах перешла в партер, лежачее положение, и уже через минуту наша общая судьба сделала ещё один логичный поворот, в результате которого я, Киля и Медведь очутились в кабинете директора.

Константин Петрович, стоя у окна, молча выслушал рассказ Зарецкой о случившемся, по обыкновению заложил свои руки за спину, и посмотрел на дикорастущие клены, что самосадом наплодились в школьном дворе. В комнате возникла тишина. Поскрипывая на расшатанных стульях в ожидании решения своей судьбы, мы виновато склонили головы вниз и терпеливо принялись ждать участи.

Немного поразмыслив, Константин Петрович вернулся в себя и с философской ноткой в голосе произнёс:

— Драка возле вазона с фикусом — это не способ разрешения конфликтов, — сказал нам директор. — Правоту своей точки зрения нужно доказывать знаниями на уроке, а не кулаками. Идите, и чтобы больше такого не повторялось.

Не отрывая своих взглядов от замысловатого переплетения рисунка на красном синтетическом ковре директорского кабинета, мы, друг за другом, спина в спину, покорно вышли из помещения, и затем ещё минут пять молча брели по коридору.

— А ведь директор прав, — произнёс я, нарушив общее молчание.

Медведь и Киля удивлённо посмотрели на меня.

— В чём же? — переспросили друзья.

— В способе разрешения конфликта, — ответил я.

— Поясни? — сказал Киля.

— Почему бы вам не решить свой спор, посоревновавшись в знаниях? — предложил я.

— Это как? — спросил Медведь.

— Очень просто, — ответил я. — Ваш спор состоит в том, что каждый считает, что он умнее другого, вот и выясните это на следующем уроке информатики.

— Не понял, — пробурчал Медведь.

— Идея состоит вот в том, что перед следующей контрольной работой по информатике вы оба отдаёте мне в общий котёл ваши обеденные деньги, — произнес я, — А затем каждый из вас самостоятельно решает задачи Зои Семёновны и сдаёт их ей на проверку. Кто сдаст первым и решит всё правильно, тот и забирает всю кассу.

Киля искоса посмотрел на меня и произнёс:

— Денег мало, — сказал Киля.

— Боишься проиграть? — обратился к нему Медведь.

— Нет, просто предлагаю усовершенствовать идею Гоги, — ответил Киля.

Мы с Медведем не возражали.

Киля сразу же развёл бурную деятельность. Сначала он провёл активную рекламную кампанию грядущего поединка среди учеников, сидящих в нашем классе на последних партах, так называемых «двоечников». Затем ставки пошли и со средних парт, и лишь отличники остались безучастными к планировавшемуся мероприятию, за исключением очкарика Мамочкина, который, вопреки общей тенденции, вдруг, почему-то, решил сделать двойную ставку на Медведя. На это троечница Лаврентьева Лиза, активно симпатизировавшая Киле, ядовито заметила:

— Медведь не решит эту контрольную, даже если от этого будет зависеть его жизнь, — сказала Лиза и сделала ответную ставку в десять рублей на Килю.

Время шло, состязание было назначено на конец недели. Никогда ещё 10-В класс так не жаждал урока информатики, как сейчас. Ждали все, кроме Медведя, который при виде в моей тетрадке рейтинга ставок с каждым днём всё больше и больше печалился. Ученики класса явно отказывались верить в его силы и в основном ставили на Килю. Однако Медведь не сдавался и с упорством обречённого изо дня в день просиживал в школьной библиотеке с цветастым задачником по информатике в руках, пытаясь честно подготовиться к состязанию. Киля же, напротив, в сложившейся ситуации вёл себя крайне неспортивно и всячески пренебрегал подготовкой.

К намеченной дате все ставки были сделаны, и соревнование началось.

— Буду решать сначала твой вариант, так что не дрейфь Медведь, победа у тебя в кармане, — тихонько прошептал я другу, когда мы с ним уселись за парту.

— Я сам буду, — ответил мне Медведь.

Я немного растерялся, так как, говоря, по правде, тоже не очень-то доверял математическим способностям Медведя.

— Медведь, не тормози, — шёпотом настаивал я. — Сам ты не вытянешь.

— Я сам буду, — категорично ответил мне друг, — Я не тупой.

— Никто и не говорит, что ты тупой, просто… это… — попытался я реабилитироваться, но Медведь уже не смотрел в мою сторону, а только ближе пододвинул к себе свой одинарный лист в клеточку.

Зоя Семёновна начала диктовать условия задачи:

— Создать файл, содержащий информацию о лошадях ипподрома, — произнесла Зоя Семёновна. — Каждая запись содержит поля: кличка, возраст, жокей, количество побед и количество поражений. Требуется написать программу, которая будет выдавать следующую информацию: рейтинг побед, рейтинг поражений, возраст всех лошадей и самый результативный жокей.

Я ещё раз вопросительно посмотрел на Медведя в надежде, что тот одумается, но, увы, мой сосед сделал вид, что вовсе меня не замечает. Киля, напротив, поймав мой растерянный взгляд, подмигнул мне в ответ.

Контрольная работа, как началась, так и закончилась, и отличник Мамочкин, сидящий за первой партой перед учительским столом, по указанию педагога отправился собирать для проверки наши работы.

— Всё написал? — недовольно спросил я у Медведя.

Медведь виновато пожал плечами в ответ. Перед ним лежал беспощадно исписанный лист с задачей, которая так и не была решена.

Мамочкин взял наши контрольные и положил их в общую стопку. Проверку работ Зоя Семеновна по обыкновению откладывать не стала. В какой-то момент она добралась до листка Кили.

— Килин, — сказала Зоя Семёновна, — ну тут всё ясно. Артём, в следующий раз условия задачи три раза подряд можешь не переписывать. Одного будет достаточно. Двойка, Килин.

Весь класс недовольно посмотрел на Килю, но тот в ответ только развёл руками.

— Винтер, — произнесла Зоя Семёновна, взяв в руки мою работу. — Вижу, что писал, вижу, что не успел. Не до конца, Винтер, не до конца. Оценки у меня, как известно, только две. Какую будем ставить? Винтер?

Я молчал, а учительница продолжила:

— Информатика — суровая и точная наука…

Зоя Семёновна заглянула в следующую работу, принадлежавшую Медведю, и внимательно с ней ознакомилась. Затем опять обратилась к моей.

— Двойка, Винтер. В следующий раз будешь успевать, — констатировала учительница.

Через какое-то время очередь дошла и до контрольной работы Медведя, на которой Зоя Семёновна остановилась несколько дольше, чем на предыдущих. Проверив, на всякий случай, наличие знака электро-панк группы «The Prodigy» на оборотной стороне листка, она сказала:

— А вот Азарнов молодец, — сказала учительница. — Всё правильно решил. Ведь можешь, Коля, если захочешь. Пятёрка.

Весь класс с удивлением посмотрел на Медведя, а тот, в свою очередь, вопросительно посмотрел на меня.

В этот раз я, как и всегда, решал оба варианта контрольной, только сначала взялся за работу Медведя, а потом уже за свою. Отличник Мамочкин во всей этой операции был ответственен за ликвидацию из общей стопки контрольных того листка, на котором наш будущий чемпион пытался решить свою задачу, и, разумеется, как и Киля, он тоже получил свою долю прибыли от организованного тотализатора. Фирменный знак электро-панк группы «The Prodigy» я собственноручно, заранее, на отдельном листке в клеточку, заготовил дома. Впереди нас ждала общешкольная олимпиада.

5. ПОДВИГ

В полуподвальном помещении, своеобразно переоборудованном под учебный класс, стояли разноцветные парты, трехногие стулья с фанерными спинками, стенды, увешанные красными вымпелами с надписями «Будь Готов», «Лучшей бригаде ХТЗ от коллектива ВТЗ», и прочей геральдикой, делавшей кабинет «Трактороведения» самым уютным местом нашей поселковой школы. Домашняя атмосфера этого подземелья поддерживалась не только атрибутикой ушедших в историю времен, но и правящим здесь педагогом-трактористом, добродушным седым бородачом — Сергеем Сергеевичем, которого все мы сокращенно называли — СС, или на латинский манер — SS.

На своих занятиях СС официально разрешал нам делать все что угодно, кроме шума. Получив свободу от навязчивой системы образования, все мы, ученики 11- «В» класса, на уроках трактороведения стали познавать другую стопроцентную истину. Она заключалась в том, что оказалось, что гораздо тяжелее просто сидеть на стуле и бездельничать в течение долгого периода времени, чем изучать любой из предложенных нам ранее школьных предметов. Это открытие каждый из нас рано или поздно сделал для себя, так или иначе нарушив договоренности о тишине в классе, и уже в последствии оказавшись перед Сергеем Сергеевичем, вынужденно беседуя с ним в течении двух учебных часов на любые отвлеченные от трактороведения темы. Как и любой русский, Сергей Сергеевич лучше всех разбирался в политике, футболе и кино. Кроме того, он был неплохо начитан газетами и журналами из нашей школьной библиотеки, что давало ему неисчерпаемый источник тем для задушевных разговоров с нами. Мой друг с прозвищем Медведь, был единственным из нашего класса, а возможно даже и всей школы, кто искренне любил уроки трактороведения в том виде, в котором их и подобает любить. В отличие от всех нас, он не стал искать себе постороннее занятие во время уроков Сергея Сергеевича, а вместо этого просто увлеченно пропитывал свою тетрадь-конспект любовью к тракторному делу, старательно вписывая в неё предложения из учебника, и дотошно врисовывая туда же черно-белые иллюстрации с разрезами двигателей, трансмиссий и коробок передач.

Среди неисчерпаемого количества человеческих достоинств нашего педагога — Сергея Сергеевича, был у него и один существенный недостаток, повредивший в молодые годы его карьере стахановца-тракториста. Сергей Сергеевич пил горькую, пил много, запойно и начинал он это делать весьма неожиданно для окружающих. Когда-то, еще во времена брежневской оттепели, этот недуг сыграл с ним весьма злую шутку. Тогда, по обыкновению, Сергей Сергеевич внезапно ушел в запой, напрочь пропустив тем самым посевную компанию, чем сильно опечалил директора местного колхоза. Вернувшись из своего алкокруиза, Сергей Сергеевич был отправлен на товарищеский суд, обязательное в те времена мероприятие для провинившихся работников полей. Собрание проходило в актовом зале местного Дома Культуры с незамысловатым названием «Хлебороб». Здесь присутствовало всё руководство колхоза, партийные, и комсомольские активисты, а также обычные полевые труженики. Все было как обычно. После выслушивания речей о важности посевной компании, успехов колхоза, и скорой победе пролетариата в мировой революции, провинившиеся работники должны были покаяться в содеянном, и поклясться, что исправятся. Вместе с остальными своими коллегами по злобному недугу Сергей Сергеевич, подобно нерадивому школьнику, стоял в строю на сцене и молча пытался визуализировать в своем сознании рассказ председателя колхоза, пытавшегося всеми красками обрисовать светлую картину коммунистического будущего, и не менее светлого социалистического настоящего. Слушал Сергей Сергеевич про страну, основа которой партия, про закрома Родины, в которые партия вкладывает все свои силы, про долг коммуниста, которому партия — мать родна, и пытался соотнести окружавшую его действительность с высокими целями и благородными задачами, стоявшими перед каждым советским человеком, и что-то как-то не складывалось. С одной стороны были слова про равенство, братство, и справедливость, а с другой, маленькая жизнь Сергей Сергеевича, в которой он уже много лет подряд стоял на очереди за автомобилем «Жигули», и эта очередь все никак почему-то к нему не приближалась, но зато, очень быстро она добралась до сына директора колхоза, который теперь лихо рассекал по району на новенькой вазовской «шестерке», пугая деревенских уток и гусей. Был у Сергея Сергеевича персидский ковер, купленный им втридорога по «блату» через кума сестры, был хрусталь, подаренный родителями на свадьбу, был местком, с доступными для избранных путевками в Адлер и Сочи, а жизни почему-то при этом всем не было. Вместо неё был некий муляж, за которым пряталась печаль, бескрайняя, как пшеничное поле, уходящее за утренний туманный горизонт. Сергей Сергеевич толком не понимал причину этой свой грусти, он просто жил, и чувствовал, что что-то не так, что нет никакого равенства, и нет справедливости, а есть только приспособленчество, и теплые места, за которые каждый день идет нескончаемая борьба. В юности Сергей Сергеевич искренне верил, что он живет в самом правильном государстве, где каждому по потребностям, и от каждого по способностям, но теперь эти ощущения куда-то исчезли, им на смену пришло что-то монолитное и серое, которое только и можно было, что заливать «горькой». И вот теперь, после длительного запоя, стоя в шеренге обвиняемых, Сергей Сергеевич вдруг «прозрел», весь тот долгий нарратив его жизни, что копился в душе годами, вдруг, наложился на пафосные слова председателя колхоза, и будущему педагогу-трактораведу всё стало так ясно, и понятно, что он даже сам удивился всей той простоте открывшейся для него картины.

— Не верю, не в такую партию я вступал! — громко сказал Сергей Сергеевич на весь актовый зал дома культуры «Хлебороб», достал из кармана партбилет, и звонко положил его на трибуну перед председателем.

Может быть тогда Сергей Сергеевич неудачно вышел из запоя, может и не вышел вовсе, или неумело вошел в колею своей трезвости, только, после совершенного подвига, для него это уже перестало иметь хоть какое-то значение. После случившегося инцидента, ни в своем, ни в соседних колхозах, достойной работы для Сергей Сергеича теперь не находилось. Никто не хотел трудоустраивать к себе опального тракториста, и СС продолжал пить горькую ровно до тех пор, пока, по чьей-то милости, не оказался в поселковой школе в качестве педагога так называемого «начального профессионального образования».

С момента «подвига» Сергея Сергеевича в Доме Культуры с названием «Хлебороб», прошло уже весьма немало времени, сменились и правительства в стране, и даже эпохи, но привычки педагога-трактороведа, несмотря ни на что, остались прежними.

Наступила осень. Сергей Сергеевич получил от директора школы деньги на «солярку» для трактора, а точнее, финансовые средства для проведения практических занятий с учениками в «полях», и, неожиданно, исчез. Чтобы не подводить педагога мы усердно продолжали посещать его уроки, изо всех сил стараясь на них не шуметь, и по-прежнему, ничего не делать. Так бы и шла наша самоподготовка по трактораведению если бы ее вдруг не нарушила завуч школы — Зарецкая Раиса Васильевна. Когда её строгое выражение лица, одетое в очки с громадными линзами, обнаружилось сверху над кругом, составленным из наших короткостриженных голов. Завуч Зарецкая обладала одной суперспособностью, она всегда появлялась там, где её никогда не ждали, и путала все карты разом, в прямом, и переносном смыслах. Этот раз тоже не стал исключением, и совпал с тем моментом, когда ученик Киля покерными картами выложил на парте свой победный «флеш-рояль». При появлении завуча ученики расступились, а Раиса Васильевна молча протянула открытую ладонь своей длинной худощавой руки. Киля вздохнул, обреченно сгреб со стола игральные карты, и после чего отдал их завучу. Спорить с Раисой Васильевной не имело никакого смысла.

— Где Сергей Сергеевич? — спросила Зарецкая у класса, и указала колодой карт на пустующее кресло педагога.

Класс молчал.

— И давно у вас нет занятий? — продолжила расспрос завуч.

— Только сегодня, — произнес кто-то из толпы учеников.

— В общем так, — сказала Раиса Васильевна, — Разыщите, и передайте Сергей Сергеевичу, что если он не появится на следующей неделе в школе, то я отменяю ваш экзамен, будете выпускаться без удостоверения машиниста-тракториста, в конце концов у нас тут тоже, не ПТУ.

Сказать по правде, всем нам, ученикам 11-го «В» класса было глубоко плевать на это удостоверение машиниста-тракториста, ибо никто из нас особо не мечтал ни о работе в полях, ни о службе в танковых войсках, но был один среди нас человек, который по понятным только ему причинам грезил о заветной корочке.

— Как без удостоверения! — вдруг оживился Медведь, одиноко сидя за партой в углу кабинета.

Медведь не участвовал в нашем покерном состязании, а все это время по обыкновению увлеченно писал свой конспект.

— Очень просто Коля, очень просто, — ответила Медведю завуч Зарецкая, и вышла из класса.

Из всех нас троих на поиски Сергея Сергеевича, естественно, хотел отправиться только Медведь. Ни я, ни Киля, не имели объективных причин для этого мероприятия. Зная о пагубном пристрастии Сергея Сергеевича, свои предполагаемые часы тракторной практики мы с Килей давно уже проиграли в карты, но дружба есть дружба.

В конце тенистой улицы, по обоим сторонам которой росли, размашистые липы, высаженные ещё когда-то немцами, стоял дом Сергея Сергеевича. Обнаружить его не составило никакого труда, ибо наш школьный трактор, который был наполовину перекрашен из синего в темно-синий цвет, стоял тут же, припаркованный рядом с кирпичным жилищем педагога. Сам же учитель, пригреваемый осенним солнцем, расположился в глубине двора. Он царственно восседал в автомобильном кресле, когда-то снятом с «Жигулей», и теперь прислоненном к деревянной стене сарая, с покосившейся крышей.

Обнаружив отдыхающего педагога, мы с Килей переглянулись, и вопросительно посмотрели на Медведя.

— Что и требовалось доказать, — произнес я, резюмируя увиденное, — Идем парни обратно. Его нам точно теперь не раскачать.

— Может все-таки разбудим? — настойчиво предложил Медведь.

— Медведь, не думаю, что это хорошая идея, — предостерег я друга, — А если он с просонья буянить начнет?

— Может, не начнет, — не унимался Медведь, — Попробуем все-таки…?

Медведь умоляюще посмотрел на Килю.

— Иди пробуй, — предложил Киля, — Раз так хочется.

Медведь направился к педагогу, а Киля стал карабкаться по колесу трактора МТЗ-80. Забравшись в кузов, которого, он выпрямился в полный рост, сладко потянулся, и затем произнес:

— Как знать, может и прокатимся хоть разок на этом пылесосе, — произнес Киля.

— Ага, — ехидно ответил я другу, — Аж два раза прокатимся, держи карман шире…

Я сел на ступеньку трактора и стал наблюдать, как Медведь осторожно подходит к Сергею Сергеевичу. Приблизившись в плотную, он склонился к посапывающему педагогу, и тихонечко произнес:

— Сергей Сергеевич, — сквозь зубы напевно процедил Медведь.

Учитель никак не прореагировал на слова своего ученика, как будто того и вовсе здесь не было.

— Так у тебя ничего не получиться, — командовал Киля из кузова трактора, — Он ничего так не услышит, ты громче, громче спроси.

— Сергей Сергеевич!!! — вдруг, резко заорал Медведь, но в ответ получил лишь длинный протяжный храп, который безучастно к ситуации издал педагог, так и не открыв при этом ни единого глаза.

— Что ты там телишься с ним, — не унимался Киля, стоя в кузове трактора, — Рявкни на него как следует, и ближе подойди, а то так он ничего никогда в жизни не услышит.

Медведь вплотную приблизился к Сергей Сергеевичу, и только он успел произнести:

— Сергей Се…, — как гнилое яблоко, брошенное Килей из кузова трактора, издав громкий шлепок, врезалось в голову педагога, а затем, подобно осколочной гранате разлетелось в разные стороны на мелкие кусочки.

При виде всей этой картины, я вскочил со ступеньки трактора на ноги, и словно в замедленном кино прокричал:

— Киля, неееет…!!! — крикнул я.

От полученного от яблока удара, Сергей Сергеевич откинул свою голову на подголовник автомобильного кресла, затем издал протяжный храп, но так и не проснулся.

— Ты совсем спятил! — заорал я на Килю.

— Я в Медведя целил, — виновато произнес Киля.

— Вешайся Киля!!! — крикнул Медведь, и подобно молодой рыси стал карабкаться в кузов трактора МТЗ-80.

Киля хотел спастись бегством, и слезть по колесу трактора вниз, но был остановлен обстрелом яблоками, который я стал прицельно по нему вести с земли.

— Не дай ему спрыгнуть!!! — крикнул мне Медведь, и, как рестлер из восьмибитной компьютерной игры, обрушился прямо на Килю.

Продлившись какое-то время, наша потасовка была нарушена Сергей Сергеевичем, который, вдруг, что-то стал бормотать себе под нос, заерзав при этом в автомобильном кресле.

— Завязывайте, Сергеич проснулся! — крикнул я друзьям, первым заметив ожившего педагога.

Окружив Сергея Сергеевича со всех сторон, мы стали вслушиваться в смысл произносимых им слов.

— Подвиг… Где мой подвиг? — бормотал себе под нос Сергей Сергеевич, густо разбавляя свою речь непечатными выражениями.

— Сергей Сергеевич, здравствуйте! — прокричали мы дружно хором в один голос.

Сергей Сергеевич открыл глаза, и удивленно посмотрел на нас.

— Вы, вы кто такие?! — выдал он нам в ответ.

— Мы ваши ученики, пришли по поручению Зарецкой, — ответили мы.

— Садитесь, — сказал Сергей Сергеевич, и снова отключился, закрыв глаза.

Мы продолжали стоять, так как сесть можно было разве что на землю.

— Сергей Сергеевич, проснитесь, мы от завуча, от Зарецкой, — снова произнес я, теребя при этом педагога за плечо.

— Мой подвиг, — ответил мне Сергей Сергеевич, и сидя в кресле, перевернулся на другой бок.

Было видно, что педагог хочет абстрагироваться от нас, и продолжить спать дальше. Видя это обстоятельство, Медведь не стал дожидаться глубокой фазы сна Сергей Сергеевича и громко крикнул ему в ухо:

— Какой еще подвиг! — крикнул Медведь, — У нас экзамен в конце концов будет, или нет!

— Это сейчас, какой хочешь тебе подвиг, — ответил Сергеевич, и затем, снова попытался перевернуться в кресле на другой бок, продолжив при этом бормотать себе под нос:

— На почте только деньги им подавай, а читать все равно нечего, а раньше… Где мой подвиг…

Когда Сергей Сергеевич снова удобно устроился в своем кресле, в игру вступил Киля, который начал теребить педагога за плечо, мешая тому спать:

— Какой еще подвиг?! — с добротой в голосе спросил я педагога, решив, что агрессией от него всё равно ничего не добиться.

— Как какой? — удивился Сергеевич, лениво отстраняясь плечом от Килиной руки, что мешала ему спать, — Мой подвиг? Мой? Где!?

— Понятно, — произнес Киля в тот самый момент, когда с канистрой в руках из сарая, вышел Медведь.

— Тут полканистры солярки и в баке тоже есть, — сообщил нам Медведь, и затем предложил, — Может сами заведем технику?

— А дальше что? — спросил я у Медведя, — Вот завели мы трактор, и что?

— Отгоним его к школе, спасем экзамен Медведя и все такое, — ответил Киля, — Хоть прокатимся.

Когда Медведь вынул на улицу всевозможный хлам из кабины трактора МТЗ-80, то стало ясно, что среди гаечных ключей, замасленных тряпок, и пластиковых бутылок с замысловатыми жидкостями не хватает чего-то важного.

— Пускача нет, — раздосадовано сообщил нам Медведь.

— Чего нет? — поинтересовался Киля.

— Трос такой, чтобы завести трактор, — пояснил Медведь.

— Спроси у Сергеича про пускач, — деловито предложил мне Киля, — На тебя он хоть как-то реагирует.

— Сергей Сергеевич, — сказал я педагогу, и стал теребить его за плечо в очередной раз лишая сна.

— Придешь за сельской молодежью, — тихо ответил мне Сергей Сергеевич, — А она тебе твою сельскую молодежь и дает… подвиг мне, подвиг!

— Какой ещё подвиг?! — неожиданно крикнул в ухо Сергеичу, подошедший к нам Киля, — Пускач где? Отвечай зараза!!!

— Мой подвиг! — продолжил свою тираду Сергей Сергеевич, — Где?! Я ее спрашиваю!!! Где!!! Ее….

— Кого ее? — снова крикнул Киля в ухо Сергеичу.

— Зинку!!! — ответил ему Сергеич, и схватив Килю обеими руками за грудки, произнес: — Где Зинка! Я тебя спрашиваю!

Я усадил на место Сергей Сергеевича, и тот снова продолжил бормотать себе под нос что-то бессвязное, но, если раньше, его бормотание было реакцией на резкие вопросы-выпады Кили, то теперь, речь педагога больше напоминала мантру, звучавшую без остановки, тихим сплошным гулом.

— Нет здесь «пускача» нигде, куда он только его засунул, — подытожил свое недовольство ситуацией Медведь, расхаживающий кругами вокруг трактора.

— Разговори его, ты же можешь, потяни за ниточку, — обратился ко мне Медведь, — Нам нужен пускач.

— Сам тяни, умник, — ответил я другу, но тут же пожалел обэтом, так как в дело опять вступил Киля.

— Где «пускач»?! — рявкнул Киля в ухо Сергеичу.

— Ладно, давай я лучше попробую, — предложил я Киле, — А ты воды лучше принеси воды из колодца, может пригодиться.

— Точно! — оживился Киля, — Нужно его с ведра окатить, тогда он точно проснется.

— Ты что спятил?! — сказал я Киле, а затем добавил, — Ты можешь просто принести ведро воды, и поставить его рядом со мной, остальное я всё сам сделаю. Хорошо?

— Как скажешь, — ответил Киля, — Но если у тебя не получиться, тогда я уже сам попробую.

Я ничего не ответил другу, а вместо этого стал более настойчиво разговаривать с педагогом:

— Сергей Сергеевич, вот вы приходите к Зинке, и, — начал я расспрашивать учителя.

— На почту, а не к Зинке… я прихожу… Нужна мне твоя Зинка…, — с затухающей амплитудой громкости выдал мне в ответ Сергей Сергеевич.

— На почту, приходите, отлично, а зачем? — настойчиво спрашивал я, у засыпающего учителя.

— За сельской молодежью я прихожу, а подвига то и нет! — громко крикнул мне в лицо Сергей Сергеевич, сделав яркий акцент на слове «нет», а затем, также не сбавляя громкости, спросил у меня, — Где мой подвиг?! Где!!!

— А Зинка что? — спросил я у Сергеича, пытаясь сложить все пазлы его рассказа воедино, но педагог отчаянно не хотел ничего рассказывать, и по-прежнему лишь твердил мне о каком-то подвиге:

— Где мой подвиг! — разошелся Сергей Сергеевич, — Он же бесплатный, подвиг!

— А Зинка? — спрашивал я у трактороведа, — Она то что? Что говорит?

— Молчит она, Зинка, — ответил мне Сергеич, — А сама глазками бегает по прилавку, ззагляните на неделе, загляните на неделе….

— Ииии…, — протяжно процедил я.

— И ничего, — ответил мне Сергеич, — Сама, наверное, уже мой подвиг кому-то отдала. А где его взять? Нигде же не купить!!!

Я взял у Кили ведро воды, и поднес его ко рту интервьюируемого педагога. Сергей Сергеевич стал жадно пить воду.

— Ну что? — спросил меня Киля, воспользовавшись паузой в допросе, — Узнал где он пускач прячет?

— Еще нет, он мне все про какой-то подвиг твердит, и Зинку, и ещё почту, — ответил я.

— Тетя Зина Петрова, с почты, на почте она работает, — вдруг неожиданно сообразил Киля.

— Точно, — восторженно ответил я, — Так и есть!

— Тетя Зина и сейчас там работает, — сказал Киля.

— А что он за подвиг какой-то всё переживает? — спросил я у друга.

— Какая разница, пускача все равно же нет, — произнес Медведь, подошедший к нам с Килей, — Я уже весь сарай перерыл.

Сергей Сергеевич допил из ведра воду и вместо того, чтобы хоть как-то взбодриться, наоборот, напрочь отключился, так, что разбудить его теперь уже не представляло никакой малейшей возможности. Предварительно проверив пульс педагога, и удостоверившись, что с ним все в порядке, мы отнесли его вместе с автомобильным креслом прямо в дом, двери которого, почему-то, оказались не заперты. Жилище Сергей Сергеевича состояло из двух пыльных комнат, замызганной кухни, и халтурно пристроенной деревянной веранды. После небольшого обхода владений Сергеича, и недолгих размышлений на тему — куда его отнести, мы оставили его на веранде, а сами вышли из дома на крыльцо.

— Ну, что, всё, дело сделано, — довольно произнес я, стоя на крыльце дома Сергей Сергеевича.

— Похоже, — согласился Киля, а затем добавил, — Жаль только, что трактор так и не завели.

— Можно с толкача попробовать его завести, — предложил Медведь.

— Каким образом? — возмутился я, — Трактор тонны четыре весит.

— Дом на горе стоит, вверху улицы, — ответил Медведь, — Нам трактор только с места чуть-чуть двинуть, а дальше он сам пойдет.

— Точно! — воодушевился Киля, — Сергеич под колеса специально кирпичи положил, чтобы он вниз не покатился.

А в гараже ещё лебёдка ручная есть, — добавил Медведь, — Можно её тоже задействовать.

— Какая ещё лебедка? Медведь, угомонись! — пытался я облагоразумить друга, но всё было тщетно.

В кабину МТЗ-80 было решено посадить меня. Водительским навыкам Кили, Медведь не доверял, а сам сесть за руль никак не мог, так как был самым крепким из нас троих, и должен был крутить рукоять механической лебедки, трос которой Киля обмотал вокруг небольшой осинки на противоположной стороне улицы.

После того, как осина изогнулась дугой, а натянутый трос лебедки стал похож на струну, трактор дернулся с места, и затем, медленно покатился вниз по улице.

— Пока не заводи! — командовал мне Медведь, толкая трактор, — Через пять метров склон круче будет, тогда только пробуй! Киля, отцепляй трос! Сейчас пойдет!

— Медведь, может хватит на сегодня экспериментов? — обратился я к другу из кабины МТЗ-80, наблюдая, как тот, крехтя, толкает трактор.

Когда к Медведю, с другой стороны трактора, присоединился и Киля, я понял, что обречен.

— Давай! — скомандовал Медведь, когда трактор МТЗ-80 преодолел рубеж в пять метров, и стал самостоятельно медленно катиться с горки вниз.

Я воткнул рычаг коробки переключения передач, МТЗ-80 дернулся, чихнул и опять затих.

— Киля, навались! — кричал Медведь, токая трактор.

Киля навалился, но это как-то особо не помогло. Трактор снова встал, как вкопанный, а его двигатель по-прежнему молчал.

— Короче, вы, как хотите, парни, а я домой, — сказал я, выглядывая из кабины трактора, — Мне уже все это надоело!

Медведь ничего не ответил на мои слова, а только молча подошел к двигателю трактора, откинул защитный кожух, скрывавший его силовой агретат, и принялся крутить под ним какие-то гайки.

— Давай еще раз попробуем, — предложил мне Киля, — А потом уже можно и домой. Нужно опять лебедкой дернуть. Медведь, а ты тогда толкай.

Медведь кивнул Киле в знак согласия, и затем захлопнул защитный кожух двигателя трактора.

Очередная осина на противоположной стороне дороги изогнулось дугой. Киля крутил ручку лебедки. Медведь сзади толкал трактор. В этот раз МТЗ-80 двигался по дороге гораздо легче, и совсем пошел легко, когда преодолел очередную критическую кочку на своем пути, после которой технику дальше резко понесло вниз по улице. Я воткнул восьмую передачу трактора, и его двигатель дернувшись несколько раз, наконец зарычал, а из выхлопной трубы повалил дым.

— Тормози! — скомандовал мне Медведь.

Я нажал на педаль тормоза, но трактор никак не прореагировал на мои манипуляции, а только медленно продолжил катиться дальше вниз по улице, начиная набирать при этом скорость.

Всё произошло будто в одно мгновение, и уже через несколько секунд, впившись двумя руками, в обмотанную синей изолентой баранку, я бил, и бил, ногой по одеревеневшей педали тормоза МТЗ-80, но ничего не происходило, техника отказывалась меня слушать. А ещё через несколько секунд, даже вырванная из земли осинка, к которой Киля примотал стальной трос ручной лебедки не смогла серьезно повлиять на уже несущийся с горы МТЗ-80. Ударившись спереди о трактор, дерево, словно щепка, проскользнуло под его колесами, и стало волочиться сзади на тросе, поднимая пыль на грунтовой дороге. Ещё через несколько секунд, я взял себя в руки, и принялся тормозить коробкой передач трактора, переключая её рычаг на более низкую скорость. Трактор начал поэтапно снижать свою скорость, и возможно бы и совсем остановился в конце улицы, но увы, на это ему не хватило ни времени, ни дороги. Сломав деревянный забор трактор полетел с обочины дальше вниз, пока не оказался в болоте, что находилось за ограждением.

Время не стояло на месте, и после окончания школы, из родного городка, все мы разъехались по разным местам нашей Калининградской области. Медведя и Килю забрали служить в армию, а я поступил учиться в областной университет, где стал грызть гранит науки, постигая всевозможные точные дисциплины. В отличии от многих других наших одноклассников, связь друг с другом мы не потеряли, и довольно часто переписывались, используя на полную катушку услуги Почты России. Как оказалось, солдатам нашей армии предоставлялась возможность отправлять бесплатно неограниченное количество писем в любую точку страны, и на моё удивление, и Киля, и Медведь, ранее не склонные к эпистолярщине, вдруг, почему-то решили воспользоваться этой своей воинской привилегией, так что конверты с красными треугольными штампами и пометкой «Воинская корреспонденция» теперь нередко оказывались в моих руках, а по приезду домой, я в обязательном порядке всегда заходил в местное отделение почты.

— Ну, и что делать теперь с его пенсией? — возмущалась одна сотрудница почты, в тот самый момент, когда я открыл входную дверь этого заведения.

— Что, прямо никого у него не осталось? — спрашивала другая работница.

— Никого, — отвечала ей третья женщина из подсобного помещения, что находилось позади касс.

— Зинаида Львовна, что, прямо так и никого? — снова переспросила первая кассирша.

— Никого, — ответила ей Зинаида Львовна, и вышла из подсобного помещения с посылкой в руках, которую она затем поставила на прилавок, перед ожидавшим её клиентом, — Ни жены, ни детей, ни внуков, всю жизнь проработал в школе.

— Здравствуйте тетя Зина! — задорно произнес я, — Мне писем никаких не приходило?

— Здравствуй, сейчас посмотрю, — ответила мне тетя Зина, голосом, не содержавшим в себе никаких эмоций.

— Так, что мне с его пенсией то делать, Зинаида Львовна? — спросила кассирша у тети Зины.

— Положи ее пока в конверт, на конверте напиши «Сергунов С. С.», — ответила ей тетя Зина, и снова удалилась в подсобное помещение.

Кассирша принялась жирным фломастером выводить фамилию Сергея Сергеевича на белом конверте, а я вспомнил об уроках трактороведения, которые он когда-то нам преподавал в школе. Рядом со мной, за прилавком, морщинистый пенсионер в сетчатой кепке с изображением орла и надписью «USA», заполнял какой-то бланк.

— Включишь телевизор, а там мужик в пиджаке, — кряхтя произнес пенсионер, — Интересно так рассказывает, а потом, вдруг, как запоет, думаешь, во певец, а это оказывается депутат государственной думы. Вона теперь как… Не то что раньше было, второй, третий секретарь КПСС, и ….

Пенсионер подытожил свою мысль одним непечатным выражением в тот самый момент, когда тетя Зина вернулась из подсобного помещения, держа в своих руках конверт с письмом.

— Держи, — сказала мне тетя Зина, и протянула конверт.

— Теть Зин, а что с Сергеем Сергеевичем случилось? — спросил я.

— Умер твой Сергей Сергеевич, — ответила мне тетя Зина.

— Как умер? — произнес я.

— Обыкновенно, как все люди умирают, — ответила мне тетя Зина, и затем, после паузы почему-то добавила, — А какой красавец в молодости был, стройный, стахановец, все девки за ним бегали. Помню, придет он к нам на почту, журнал он выписывал такой «Сельская молодежь» назывался, а мы с девчонками второй журнал, который бесплатно прикладывался, с названием таким еще дурацким… ну этот… как его…

— Подвиг? — произнес я.

— Да, он самый, — удивленно ответила тетя Зина, внимательно посмотрев на меня, — Значит мы этот «Подвиг» спрячем, а сами говорим мол потеряли, и потом решаем, кто вечером его к мамке Сергея домой отнесет, Марие Федоровне, а вот оно теперь как всё в жизни обернулось…

— Страну развалили, колхоз развалили, рыбоконсервный комбинат сначала разворовали, а потом и тот развалили, родину продали, — сказал тете Зине пенсионер в кепке с надписью «USA».

— Шел бы ты уже домой, Иванович! — громко сказала тетя Зина глухому пенсионеру, но тот, снова не разобрав её слов, спросил:

— Зинка, где тут нужно расписываться теперь? — спросил пенсионер.

Зинаида Львовна пальцем указала пожилому мужчине на графу для подписи.

6. ДВЕ СТОРОНЫ ОДНОГО ЗАБОРА

Решетка, скрывавшая окно контрольно-пропускного пункта (КПП), была сконструирована в виде солнца, которое своими лучами-прутьями тянулось в разные стороны к основанию рамы прямо от полукруга, гнутого из всё той же металлической арматуры. Поднявшись по ступенькам крыльца, я постучал в этот зарешеченный иллюминатор, и изнутри его сразу же кто-то открыл.

— Здорова, — сказал я в окошко, так и не разглядев толком за ним своего собеседника. — Килина позвать можешь?

После моих слов окошко сразу же закрылось. Ступеньки к этому окошку были сделаны очень высоко, а само оно находилось так низко, что, чтобы увидеть того, кто говорит по другую сторону решетки, нужно было согнуться пополам, как бы кланяясь всему этому учреждению.

Стоя на крыльце, я прождал довольно долгое время, пока некто неизвестный мне снова не открыл этот маленький иллюминатор КПП и сказал:

— Нет здесь такого, — произнес этот таинственный кто-то.

— Есть, ищи лучше, — утвердительно ответил я собеседнику, уже наученный предыдущим опытом посещения этого бессердечного заведения.

Окошко снова закрылось, а я прислонился плечом к кирпичной стене КПП и снова стал ждать, предавшись размышлениям.

За этой самой обыкновенной стеной, что тянулась в обе стороны от КПП, скрывалась целая вселенная с другими принципами и законами, отличными от тех, что существовали тут у нас, на гражданке. Граница между двумя этими мирами проходила ровно по контрольно-пропускному пункту с зарешеченным окном. С одной её стороны по тротуару неспешно разгуливали прохожие, с другой — чеканили по асфальту кирзовые сапоги, и доносилось гулкое: «Расскажи, о чем задумался солдат, может, вспоминаешь в поле росы, край родной, да яблонь белый сад и сиренью пахнущие косы». Из-за туч с гражданской стороны забора в небо выглянуло яркое солнце, и день превратился в по-настоящему весенний, отчего у меня на душе почему-то сделалось как-то паршиво.

Наконец, дверь КПП отворилась, и на крыльцо вышел мой школьный друг — Киля, бывший младший сержант, уже успевший к этому времени отличиться и дослужиться до обычного рядового солдата. На плечах у Кили была накинута армейская шинель серо-зеленого цвета, а на его лице были явные признаки недосыпа. Вместо рукопожатных приветствий мы сразу же обнялись.

— Здорова брат, — сказал мне Киля. — Рад тебя видеть.

— Взаимно, — ответил я другу.

Воинская карьера Кили с первого дня его службы в армии стремилась почему-то не вверх, как это положено у всех служивых людей, а наоборот, стремительно шла вниз. Благодаря стараниям мамы Кили, после призыва в армию он был направлен служить в так называемую «учебку», где по истечении трёх месяцев, в звании младшего сержанта, моего друга перевели в воинскую часть, что находилась в самом Калининграде, буквально через улицу от университета, где я учился.

Я вынул из своего рюкзака несколько пачек сигарет и протянул их Киле.

— Остальное лучше в следующий раз принесёшь, — сказал мне Киля, и взял только две пачки сигарет из моих рук.

— Как у тебя дела? — спросил я у друга.

— Да какие тут могут быть дела, полигона вот ждём, — ответил мне Киля. — Одна большая новость. Больше ничего. Надоело уже всё если честно. День «сурка» сплошной. Ты то как? Как учёба?

— Да так, — неопределённо ответил я и затем добавил: — А, да, я тебе мобилу кстати раздобыл, аппарат, конечно, не новый, но батарея вроде держит.

После этих слов я начал рыться в своем рюкзаке в поисках принесённое подарка, а Киля внимательно посмотрел меня и затем произнёс:

— Что-то ты, брат, исхудал как-то на гражданке, — сказал Киля. — Работаешь где сейчас?

— Типа того, — неопределённо ответил я. — С универа отчислился вот на днях, теперь работаю.

— Ого, — удивился Киля, — Чего ты так? Ты же вроде не планировал…

— Не планировал, — подтвердил я, — Жизнь сама всё спланировала.

Киля удивлённо посмотрел на меня, но ничего так и не ответил.

— Хочешь задачку? — спросил я у друга, после возникшей в нашем диалоге паузы.

— Давай, — ответил Киля.

— Тогда слушай условия, — произнес я. — Студент физико-технического факультета с утра до вечера учится в институте. По крайней мере, он должен это делать, иначе его отчислят.

— Так, — произнес Киля и улыбнулся.

— Стипендия у такого студента — десять долларов, — продолжил я свой рассказ, — Общежитие такому студенту не положено, так как в условиях задачи сказано, что он живёт слишком близко от университета, так по крайней мере ему объяснили в деканате. Доплата к стипендии нашего студента, как малообеспеченного, составляет ещё тридцать долларов, а на месячный проезд из города «N» в город «K» он тратит сто долларов. Внимание, вопрос: как жить нашему студенту и на какие шиши ему ездить на учёбу?

— Хорошая задачка, — улыбнулся Киля.

— Ну да, — ответил я, — Неплохая.

— А если этому студенту найти работу, и совмещать её с учебой? — предложил Киля.

— Наш студент так делал, — ответил я. — Только вот задачу это все равно не решило. Смею вам доложить, товарищ солдат, что кидалово одно в этом городе. Со стройки деньги до сих пор наш студент ждёт, уже второй месяц, так что завтра жир пойду грузить.

— Какой ещё жир? — переспросил Киля.

— Обыкновенный, по двадцать килограмм брикет, — ответил я. — Ночь на станции вагоны грузишь, если до утра дотягиваешь, то деньги сразу дают. Если не выдержал — то всё, досвидос гонорару. Такая вот романтика. Ну и какая тут может быть учеба в универе?

— Ну, да, — задумчиво произнёс Киля. — Хуже, чем в армии, здесь хоть кормят и спать есть где.

— Но с универом, мне кажется, ты поспешил, — сказал мне Киля, — Сейчас хрен куда на бесплатное поступишь, даже я это понимаю, а ты так образованием легко разбрасываешься.

— Может и зря, — ответил я, — Только к чему мне вся эта физика? Не моё это, вот и всё.

— А что твоё? — спросил меня Киля.

— Не знаю, — ответил я, и затем добавил, — Но точно не учителем физики в школе работать.

Я достал из своего рюкзака изрядно потёртый мобильный телефон Samsung C100, что был предназначен в подарок Киле, и протянул его другу.

Киля взял телефон в свои руки, нажал на нем кнопку включения. Экран на мобильнике сразу же загорелся ярким светом, и девайс начал медленно загружаться.

— О, даже работает, — произнёс Киля.

— Ещё как, — подтвердил я, улыбнувшись. — На нём даже полифония есть, смотри.

Я взял телефон в свои руки, пролистал его меню до раздела «мелодии» и выбрал первый попавшийся трек из списка. Из динамика зазвучала звонкая рождественская мелодия.

— Круто, — оценил Киля. — А Freestyler от Bomfunk MC’s сюда закинуть можно?

— Теоретически да, — ответил я. — Только я пока не разобрался, как именно это сделать, времени не было.

— Ничего, я разберусь, у меня тут времени навалом, — улыбнувшись ответил Киля. — Спасибо за мобилу, и особенно за полифонию.

— Не за что, — ответил я. — Служи Родине как следует.

— Окей, — ответил Киля, — Ты это, когда снова придёшь?

— Через недельку думаю загляну, — пообещал я. — Звони, если что понадобится, привезу. Кстати, Медведь тебе «респект» передавал. Я на той неделе к нему в «автобат» заезжал.

— Уважуха, — ухмыльнулся Киля. — Как он там?

— Как и ты здесь, — ответил я с улыбкой. — Служит России.

7. СТАНЦИЯ СОРТИРОВОЧНАЯ

Ночные заморозки медленно уступали своё место утреннему октябрьскому солнцу. Я шел по мосту, сверху наблюдая, как внизу, подобно ручейку, решившему впасть в водоем, к серой бетонной платформе, что находилась рядом с вереницей ярко-красных товарных вагонов, неспешно стекаются люди. Старый мост с его могучими металлическими дугами, скованными на века при помощи огромных ржавых клепок, нависал над черной паутиной железнодорожных путей, что находились прямо под ним. Спустившись под этого железнодорожного паука, мои ноги зашагали по разбитой булыжной дороге, и где-то через десять минут я достиг и самой платформы. Возле строительных плит, что были свалены здесь грудой рядом с товарными вагонами, какой-то худосочный интеллектуал лет шестидесяти переодевался в старое трико. Пенсионер снял с себя свой заношенный пиджак черного цвета, галстук и сильно выцветшую рубаху. Недалеко от пенсионера, на бордюре перрона, сидела группа деревенских подростков лет 17-ти. Один из этих ребят, рыжеволосый крепыш, похожий на крестьянского сына, случайно выпавшего с лошадиной повозки, задумчиво грыз яблоко. Всего собравшихся здесь людей было где-то человек сто, сто пятьдесят, не больше. Основную массу пришедших составляли мужчины средних лет. Обросшие щетиной и бородами, они, как грязные воробьи, сбились в серую кучу в ожидании предстоящей работы. Каждый расположился как смог. Кто-то сидел на земле, кто-то стоял и покуривал сигареты, то и дело поглядывая на наручные часы, а кто-то, облокотившись о фонарный столб, задумчиво смотрел в сторону булыжной дороги.

Где-то через полчаса нашего ожидания послышался звук автомобиля, громыхавшего своей подвеской по ухабистой брусчатке. Водитель автомобиля со знанием фарватера аккуратно объезжал выбоины дороги и через какое-то время на платформе показался и сам новенький пикап «Митсубиси L-200», который проехав вдоль железнодорожных путей, зарулил прямо к нам в толпу. Из машины выпрыгнул низкорослый лысый человек плотного телосложения, одетый в добротную кожаную куртку, чем-то похожий на злого гнома из какого-то диснеевского мультика. Толпа собравшихся мужчин тут же с вопрошанием окружила его, а гном, не обращая никакого внимания на людей, подобно линкору, разрезающему морские волны, деловито зашагал к одному из товарных вагонов.

— Расступитесь! — сказал гном, подойдя ближе к вагону. — Стали, стадо баранов!

Люди расступились, и властелин толпы, открыв створки вагона, ловко запрыгнул внутрь. Затем он развернулся лицом к собравшимся прихожанам и с высоты своей импровизированной трибуны начал вещать:

— Итак, — сказал гном, — фуры будут подъезжать прямо сюда, так что так, доходяги, берем коробки и складываем их в вагоны. Двое сверху с машин подают, остальные принимают и носят. Все ясно?

— Сколько платишь? — спросил гнома кто-то из слушавших его работяг.

— По семьсот на руки, как в объявлении было, — ответил гном. — Всё честно, но деньги утром, и получат их те, кто останется здесь до конца. Если половину смены отработал, и ушел, значит ничего не получишь. Сразу говорю, никаких авансов, перекуров и прочей херни. Всем всё ясно?

Люди молчали. Тогда властелин толпы повторил ещё раз свой вопрос:

— Ещё раз спрашиваю, всем всё ясно!

— Сколько фур разгрузить нужно? — спросил рыжеволосый крестьянский сын и затем выкинул в сторону огрызок от доеденного им яблока.

— Столько, сколько нужно будет, — ответил гном. — Ещё вопросы?

— Обед будет? — выкрикнул из толпы какой-то замызганный гражданин с пропитым лицом.

— Посмотрим, если успевать будете, то будет, — ответил гном.

— Денег на обед то дашь? — спросил из толпы рослый бородач в тельняшке.

Толпа засмеялась, а гном пристально посмотрел на бородача и с вызовом произнес:

— Может за тебя ещё и разгрузить всё это добро?! Ещё раз объясняю для тупых, то есть для вас, олени: деньги получите не раньше, чем закончится разгрузка фур. И не как иначе. Кому не нравится, сразу — до свидания! Не надо ныть и клянчить. Кто не остается грузить до утра, тот остаётся без зарплаты, на этом всё, — сказал гном и спрыгнул с вагона на землю.

Время шло. Утро плавно перешло в день, день в вечер, а вечер в ночь, но фуры всё никак не хотели заканчиваться. Они приезжали по булыжной дороге одна за одной, проседая под тяжестью своих грузов. Машины подходили с интервалом где-то в двадцать, тридцать минут. Если случалось так, что мы не успевали разгрузить предыдущий грузовик до приезда следующей фуры, то гном торопил нас.

— Живее, живее, хлопцы! — орал гном. — Не филоним, скоро уже закончим!

С каждым часом грузчиков среди нас становилось всё меньше и меньше. Люди не выдерживали и просто уходили.

— Грузим какую-то хрень, — сказал мне вдруг рыжеволосый крестьянский сын, закидывая подобно баскетбольному мячу коробку с жиром прямо на верхний ярус пирамиды, сооружённой внутри вагона из других таких же коробок.

Немного удивившись той легкости, с которой этот парень бросил свою двадцати пятикилограммовую ношу, я посмотрел на этикетку, что была приклеена сбоку к коробке, и прочел надпись: «Сухой растительный жир в порошке».

— Какая разница, что грузить, — сказал я и поставил свою коробку на железный пол вагона.

— Не скажи, — возразил крестьянский сын. — Грузили бы что-нибудь нужное, то можно было бы прихватить с собой коробочку другую, а этот жир, кому он только нужен там в Москве.

— Так бы ты и прихватил на глазах у этого цербера, — возразил я, имея в виду нашего гнома работодателя.

— А если бы и не прихватил, так здесь бы тогда поел, — сказал крестьянский сын, продолжая свою мысль. — На той неделе горошек в банках грузили, так и сами наелись. Да и вообще, тебе кстати горошек не нужен? В банках?

— Нет, не нужен, мне деньги нужны, — ответил я, собираясь уже возвращаться к грузовику за очередной ношей.

— Деньги всем нужны, — ответил мне крестьянский сын, и затем добавил: — Ты бы не усердствовал так с коробками, а то до утра тут не дотянешь.

— Не учи ученого, — ответил я и пододвинул ногой к стене вагона, принесенную коробку.

Крестьянский сын был прав. Грузить коробки с жиром на железнодорожной станции «Сортировочная» оказалось тем ещё марафоном на выживание. Фитнесом здесь и не пахло, а основным отличием от спортзала было то, что выкладываеться полностью за полтора-два часа было просто не простительным преступлением. При такой стратегии дальше грузчик шел обычно не в фитобар за фруктовым фрешем, а просто домой и без денег, так как сил на продолжение работы у него банально заканчивались. Это в спортзале нужно — быстрее, выше, сильнее, а здесь надо действовать, максимально экономя энергию. Основной принцип тот же, что когда-то заповедовал нам сэр Уинстон Черчилль:

«Я никогда не стоял, когда можно было сидеть, и никогда не сидел, когда можно было лежать.»

Наступило утро. Уцелевшие и обессиленные грузчики жира, среди которых был и я, расположились на земле возле фонарного столба, ожидая, когда наш работодатель — гном, отпустит водителя крайней фуры и примется выдавать зарплату. Из толпы в сто человек, что пришла сюда вчера вечером на заработки, сегодня нас уже осталось где-то около тридцати. Крестьянский сын достал из своего рюкзака очередное яблоко и, зажав его между своих огромных ладоней, лихо сломал его пополам, и протянул мне часть фрукта.

8. БАЛАБОЛ-ФМ

Полулежа на дощатом сидении пригородного дизель-поезда, я ехал домой в маленький город «N», что вот уже много десятилетий сам по себе жил своей незатейливой приграничной жизнью где-то на окраине Калининградской области. Благодаря Килиному кассетному плееру, оставленному мне на сохранение прямо перед уходом в армию, за окном поезда под песни давно уже сошедших со сцены рэп-исполнителей видеорядом проносились облака, мигающие огоньками полустанки, одинокие хутора, шлагбаумы, пшеничные поля, фонари и беззвучно лающие собаки. Мой поезд несся, набирая скорость, а я всё смотрел на пейзажи за окном и думал, что совсем не о такой жизни мне когда-то мечталось в школе. Раньше казалось, что впереди ждет что-то удивительное, полное невероятных событий и открытий. В детстве, будущее звало на праздник, оно открывало свои двери словно швейцар гранд-отеля и предлагало войти в него. Издалека оно казалось веселым и нарядным, но приблизившись, сильно меня разочаровало. Окончив школу, я почему-то вдруг резко стал никому не нужным, и словно турист стал бродить по улицам Калининграда, фотографируя глазами жизни других людей, казавшиеся мне теперь какими-то недоступными. В один момент все двери цивилизации вдруг разом захлопнулись прямо перед моим носом, и даже тот факт, что мне удалось поступить бесплатно в главный университет города, скорее просто больше был делом улыбнувшегося случая, чем общей тенденцией для таких как я абитуриентов, пришедших из неоткуда, и идущих в никуда. Атестат с «четверками» нашей уездной школы города «N» в городе «К» не особо котировался на фоне калининградских лицеев с углубленным изучением чего-либо. На каких-то факультетах всё решал «творческий» конкурс, где-то мне открыто говорили «нет», где-то спрашивали, чем занимаются мои папа и мама, а где-то я и сам сразу сдавался, лишь только читал первый вопрос билета для вступительных испытаний, вытянутого из веера других ему подобных. Только в одном ВУЗе города Калининграда, лишь на одном факультете я был принят на общих условиях, без каких-либо дополнительных подаяний и челобитных подходов. Это был физико-технический факультет, который и определил мою предполагаемую в будущем профессиюю — радиофизик. Здесь в основном преподавали педагоги старой закалки, которые плевать хотели, как на рыночные ценности, воцарившиеся теперь в обществе, так и на сегодняшнюю не особую востребованность моей будущей профессии. Эти пожилые ребята гнули свою принципиальную физико-математическую линию всем социальным переменам на зло, зная, что что-то в этом мире модно, а что-то все-таки вечно. Единственным, и, наверное, главным недостатком моего обучения на физ-техе стало лишь то обстоятельство, что теперь, помимо учебы, я вынужден был ещё и где-то добывать себе деньги, как на жизнь, так и на проезд из города «N» в город «К». Моя стипендия представляла какую-то совершенно смешную сумму, которой хватало разве что на оплату мобильной связи, а общежитие от университета мне, увы, так и не дали, сославшись на нехватку мест. В отделе по работе со студентами меня отбрили, сказав, что для иногороднего я слишком близко живу к городу «К», а на малообеспеченного выходца из многодетной семьи не похож даже несмотря на предоставленную справку. Возможно, тут неудачно сыграла свою роль дорогая кожаная куртка моего друга Медведя, что в момент разговора с методистом была на мне, возможно, фирменные Килины ботинки, что оставил мне другой друг перед армией, возможно, огромный мобильный телефон «Эриксон 1018» с торчащей в небо словно указательный палец жирной антенной, возможно, ещё что-то, но только после посещения отдела по работе со студентами я сразу же купил себе газету с объявлениями и принялся искать работу.

Дизель-поезд остановился на одной из промежуточных станций между городом «К» и городом «N». Я открыл газету, и пробежавшись по однотипным объявлениям о поиске разнорабочих на стройку, охранников, и официантов, не суливших мне ничего хорошего, в центре страницы уткнул свой взор в некий рекламный слоган, выделенный отдельно рамкой:

— «Вы молоды, общительны, уверены в себе?» — спрашивал меня слоган.

— Да, — уверенно ответил я.

— «Мечтаете реализоваться в жизни?» — переспрашивала газета.

— Да, — повторил я ещё раз.