Бесплатный фрагмент - 22 дня в «Барбаре»

В этой книге могут встретиться сцены секса, физического насилия, жестокости, употребления алкоголя и табака, может звучать грубая и оскорбительная речь. Курение и чрезмерное употребление алкоголя вредят вашему здоровью.

Посвящается моим друзьям,

что света не отыскали

во тьме и забрели в ад…

Пролог

Привет, мой дорогой друг или подруга!

Пишет тебе Виталя. Штольман. Да ты и так все знаешь, ведь оказался тут не случайно. Мы, кажется, встречались, чтоб погрузиться в чернь людскую, и глубже, и глубже, потому стоит уже сломать к чертям эту стену меж нами и поговорить по душам. Мы можем так сделать? Друзья же так делают. Я прав? Начнем-с…

* * *

Когда мой недавно откинувшийся после незаурядного пятнадцатилетнего вояжа по лагерям сосед по имени Виктор Палыч, прибывший на побывку к маменьке, предложил мне поработать на выходных в своем баре на соседней улице, я попался на сию уловку, как бывалый простофиля. Спросил, называется, закурить у приличного вида дядьки. Мне стоило догадываться, но кто ж знал, куда выведет будничный диалог о табаке. Рыба на крючке. Подсекай. И вот, Виталий Александрович, ты стал жертвой чужой манипуляции. Простой, как мир… но после драки кулаками не машут. Получите и распишитесь. Мало жизнь ставит в позу? Надо ж еще. Куда без этого? Слово — не воробей, особенно данное человеку, чьи пальцы украшены синей росписью, значащей в нашем обществе нечто большее, чем обычный рисунок, да и в девяностые этот персонаж сто процентов прикапывал недругов в люберецких лесопарках. Как-то не было желания пополнить эту статистику.

Так собственно я оказался торговцем эликсира в таверне. Ну как таверне? Обычной латрыжне ларькового типа, хранящей бочки с пивом и коробки с ништяками за толстенной решеткой, и отделенной от мира металлической створкой и массивной дверью. Когда имеешь дело с шароебиками, безопасность — превыше всего. Эти хитрецы пойдут на что угодно, чтобы залить в себя божественный эликсир на халяву. Глаз да глаз за ними.

Люди, ищущие успокоения души на дне бутылки, находят лишь дно. Я встречал алкоголиков самых разных мастей — от галантных интеллектуалов до спившихся мразей, готовых за чекушку мать родную продать. Иногда это были одни и те же персонажи в разный период своей жизни. «Может не та бутылка?» — думают они и открывают следующую. Дно за дном. Дно за дном. А успокоения все нет и нет, а вот больная голова и трясущиеся руки на утро есть. Выход ли это? Нет.

Жизнь черни всегда трагична, потому здесь стоит побольше смеяться. Юмор — единственный двигатель, что заставляет меня просыпаться с восходом солнца.

Сие заведение работало каждый день, а с пятницы по воскресенье круглосуточно, ибо на дворе лето, отчего желания масс обуславливал чес их кармашков.

Из плюсов была зарплата, выдаваемая за смену и в руки. Никаких налогов, отчислений в пенсионный фонд и профсоюзы. Так полстраны живет. Чего тут удивляться? Правда вот объем вознаграждения за труды был неизвестен. Сам Виктор Палыч не ведал такими мелкими делами своего бизнеса, отчего рекомендовал обратиться к управляющему по имени Лука. Открылись и призрачные перспективы: на горлышковых недоливах можно обеспечить себя халявным пивком. А кто откажется от такого приятного бонуса? Еще мне безумно нравилось, что здесь совершенно отсутствовал маркетинговый этикет с его натянутыми улыбками и желанием отсосать каждому, кто показывает деньги. Смотреть на людей, как на говно — дар, посланный свыше.

Бар носил хлесткое название «Бар». Согласно обшарпанной вывеске. В народе сие волшебное местечко именовалось «Барбарой».

В будни в день там работали два бедолаги, коих так же, как и меня, взяли в оборот. Первого я знал. Его именовали Жоргеном, что работал охранником в газете «По ту сторону», когда ваш покорный слуга пытался стать светилой журналистики. Этот толстый плаксивый увалень в свое время выиграл джек-пот в лотерею и начал жить на широкую ногу. Дорогой костюм. Охрана. Даже девственности лишился. Была у нас в газете одна кадровичка с тремя мужьями за спиной, каждый из которых подарил ей по чаду и свалил в закат. Печати в паспорте там уже негде было ставить. А вот Жорген влюбился. Стрелял глазками, а слова вымолвить боялся, но как богачом стал, осмелел. На «Мерседесе» приехал. С цветами. Весь такой фраерок на одеколоне. Баба и посыпалась. А кто б не посыпался, когда в тебя золотыми мешками швыряют? Мир у нас сейчас такой…

Люди любят дрочить друг на друга. Ярмарка бахвальства. Одни выебываются, другие завидуют, третьи ненавидят. Этот треугольник не разорвать. Рождение идолов поколений, что крутят жопой на камеру, пугает. А сколько времени отняли короткие видосики, которые люди скролят, сидя на унитазе? А еще ведь и мозг со всего этого тупеет, со временем отказываясь воспринимать информацию подлиннее. Помните, какие монологи были у Гоголя, Толстого, Достоевского? Там полет мысли. Глубина. А мы скоро двух слов связать не сможем. Будем мычать. Му, да ме! Тьфу ты! А все это для чего? Чтоб homo sapiens тратил свои денежки, заработанные за целый месяц стояния у станка или полирования стула в офисе. Стремление подняться выше и выше. Чтоб уже не ты дрочил, а на тебя. Кайф! Самоутверждение за счет лайков и количества просмотров. А если еще и заработать на этом вышло, то все — божественный оргазм. Эту планету спасет метеорит, свалившийся из космоса. Иначе сие не прекратить. Дальше будет только хуже. Люди не хотят верить в то, что эту игру не выиграть. Мы сами превращаем себя в потребительскую биомассу, желающую только жрать, срать и получать удовольствие. Кто понимает, кричит, но над ними смеются, запивая холодненькой колой сочный Биг Мак. Не забудь хэштеги #явмаке, #вкусненько, #mac и геолокацию «Охотный ряд». А если ресторан поважнее? Метров на пятьсот. В «Four Seasons»? Дрочил в твоем ряду подражателей станет в сто-пятьсот раз больше. Только одна проблемка. Все, что извергнут их половозрелые телеса, окажется на тебе в том или ином виде. Салфеточку дать, чтобы протереть глазки?

Вот и жил, не тужил, наш Жорген со своей барышней, даже не подозревая, что вокруг акулы на запах вкусненького собрались. Кружанул его Виктор Палыч со своей гоп-компанией. Забрали все. Дама сердца в миг улетучилась. Есть у некоторых такое свойство. Сказка подошла к своему несчастливому финалу. Подробностей я не знаю: Жорик, как покинул Олимп, не особо разговаривал. Это все сарафанное радио. Не у Виктора Палыча же спрашивать? Да я его больше и не видел, ибо укатил он осваивать новую жилплощадь, да дела-делишки, доверив «Барбару» своему поверенному лицу в образе расписного Луки. Не уверен, что это имя, но так тот звался.

Вторым дневным был Афоня. Типичный каблук-пиздострадалец, что постоянно ныл о несправедливости судьбы, бабах-суках, вернее одной представительнице их рода, и глобальном финансовом кризисе. Мелочные люди лишь смотрят по сторонам в поисках виновников своих невзгод. Сами же они ни в чем не виноваты, это судьба не благосклонна, и происки завистников.

На выходной подряд, только дневной, наняли Ваньку. Он по философии своей был самым настоящим мастером на все руки, ибо параллельно работал еще и таксистом, а до этого — мебельщиком, курьером, риелтором, но мечтал всегда о своем бизнесе — добывать мореный дуб в Мордовии. Фантазер, одним словом.

Благо пересменка занимала десять минут, отчего с этими потрясными ребятишками я почти не контактировал, зато вот приходилось во всю водить беседы с адептами Непри. А народец был то, что надо. Со своими сомнениями и страхами. Где-то не дошел, где-то испугался, где-то даже не начал. Жизнь на полшишечки. Одни думали, что все изучено, отчего знатно деградировали, вторые ждали восстания машин, не понимая, куда мчится этот мир. Пути их пересекались здесь, в «Барбаре». Где ж еще-то строптивым оттачивать превосходство своей философии. От мала до велика — все любили пенное.

Мир полон странноватых людей. И как я ни пытался оградиться от них, магнитом притягивались они неистово. Почему нельзя людей обвинять в колдовстве и сжигать на кострах? Жаль… очень жаль…

Абсурд нынче не в сказках, а на яву.

У французов есть такое выражение «piese de resistance», что значит «гвоздь программы», но на русский можно не переводить, так звучит лаконичнее. Урок просвещения окончен, приступим к основному блюду.

И так, дамы и господа, «piese de resistance»!

День первый. Пятница

Ты идешь, никого не трогаешь, весь в своих мыслях о новой работе, мол, что там, да как, и вот твои уши улавливают мелодию из «Охотников за приведениями». И все! Мурашки. Нечто забытое из детства поднято наружу. Ностальгия жарит так, что будоражит все тело. Ты улыбаешься, как дурак, и все хорошо. Такие моменты всегда запоминаются. Они не пролетают бесследно, как бы не старался этот чернеющий мир.

К восьми вечера я обозначился на своем новом посту и сразу окунулся в нытье доходяжного Афони, что пустил слезу на тему моего не заблаговременного прибытия, из-за чего он, истинный трудяга, должен перерабатывать, а ему за это не платят.

— Слушай, Афонь, а сколько нам вообще платят?

— Ты про коммерческую тайну слыхал? — прошипела гадюка.

— То есть не скажешь?

— Нет конечно!

— Да ладно, хорош тебе!

— Нет, я сказал, и точка.

— Ну сколько?

— Хватает на жизнь.

— Шикарную?

— Не то, чтобы…

— Если ты видишь отражение лампы в тарелке супа, то не все так плохо, мой друг.

— Чего-о-о-о?

— Мда-а-а-а, мне метафоры объяснять?

— Что еще за метафоры?

— Забей.

— Слова у него какие-то забугорные, ты не шпион ли часом?

— Писатель, если вкратце.

— Вот-вот, такие чаще всего и шпионят за честным людом. Клятые диссиденты!

— Много ящик смотришь?

— А ты против?

— Личное дело каждого, чем травить душу. Философия масс зависит от того, кто платит дядьке, уверенно вещающему с вершины дерева. Маленькие люди почему-то доверяют ему, ибо оттуда видать всю округу. Тот, кто смотрит за холмы, априори не может врать.

— Ты можешь понятным языком разговаривать?

— Я ж по-русски.

— Может и по-русски, только загадки твои я гадать не собираюсь. Ты тут не в книжечках своих, а среди людей, так что будь добр.

— Как скажете, монсеньор!

— Виталя! — насупил брови Афоня.

— Все-все!

Идеалисты объявляют войну всему, что не соответствует их философии. Зачем? Мазохизм воплоти. Иногда лучше промолчать, чем получить по морде от человека, идущего по своим делам, потому я убрал тупорылую улыбку с лица. Не везде прокатывают такие прикольчики, но и этот доходяга в подтяжках на физическую агрессию скорее всего не способен, можно не переживать.

Я окинул его взглядом. В какой момент у мужика возникает мысль: «А не натянуть ли мне штаны до сисек и заправить в них рубашку?» Что вот должно произойти? Пиелонефрит?

— Чего ты на меня смотришь и ухмыляешься? — чуть не рыдая, шипел мой коллега.

— Да ничего-ничего, рассказывай давай, что тут у вас.

— У нас.

— Хорошо. У нас.

Мы пересчитали провиант, кассу и расписались в какой-то задрипезной тетрадке о приеме и сдаче поста.

— Афонь, а так точно должно быть?

— Тут все не как у людей, привыкай.

— И на том спасибо.

— Все, я ушел!

— Давай!

— А это… Виталь, в долг не будет?

Всегда поражался людям, которые с легкостью берут в долг, а еще позже решают, что ты не голодаешь, потому можешь подождать возврата еще. Окажись я на их месте, то сгорел бы от стыда. Им же было плевать, ибо театр работал до момента, как расстегнут кошелек, дальше актеры разъезжаются по отпускам, а для режиссера ты — теперь назойливая муха, жужжащая о каком-то там кредите.

— Не даю в долг, извиняй.

— В смысле?

— Ну, это «как даю», только наоборот.

— Не с того ты начинаешь, Виталя, не с того…

— В смысле?

— Ох, чую не сработаемся мы. Чую.

— Что это?

— Загадками он говорит. В долг не дает. Еще скажи, что и не пьешь?

— Прям. Пью. Правда поменьше сейчас. Желудок иногда барахлит.

— Ну хоть тут ты как все. А-то навеивались мысли, что ты из этих…

— Из каких-таких это этих?

— Ну этих…

— Не понимаю, о чем ты!

— Денег не дашь, то есть?

— В долг?

— В долг!

— Ладно, достал, сколько тебе надо?

— Рублей пять.

— Сколько? — Зенки мои чуть не выпали от такой дерзости.

— Рублей пять, — вообще не реагируя, ответил Афоня.

— Тебе тут не платят?

— Платят, но мало. А я свою Масечку хочу в ресторан хороший сводить. Она растает и вернется ко мне.

— А что ушла?

— Не важно. Ты денег мне дашь?

— В долг?

— В долг!

— Могу железный пятак только дать, гол, как сокол. На последние сигареты купил.

— А чего ты мне голову, тогда канифолишь?

— Так думал, может, трагедия у тебя какая и суетнуть чего…

— Вообще-то трагедия.

— С бабой поругаться — это не трагедия.

— Что ты вообще понимаешь в женщинах?

— То, что женщина частенько делает омлет из мозга мужика, а затем забористо поливает кетчупом и майонезом, берет в руки блестящие глянцем нож, да вилку и приступает к трапезе, смакуя всеми фибрами души.

— Чего-о-о-о? Какой еще омлет?

— Из мозга.

— Странный ты. О женщинах тут что-то мусолит, а у самого даже кольца нету на пальце?

— Было.

— Вот видишь?

— Что?

— Ничего!

— Неудачник ты, Виталя! — Афоня ушел в закат, оставив меня наедине с пивом, кальмарами, орешками и жаждущими.

— Прекрасно! — пролетело в моей голове. — Я еще и неудачник! Ну и народец пошел…

Осмеивание сакральных вещей для одних является смыслом жизни для других. Так и живем. Люди со взорванными пердаками бьют шибко умных. Когда-нибудь и мне за это достанется, чего побаиваюсь, но не настолько, чтобы бросить об этом писать. Я — обычный человек с теми же самыми потребностями, что и все остальные, правда есть одно «но» в виде чистого понимания дерьма, что нас окружает. Иногда кучу стоит обойти, а не вляпаться в нее всей ступней, как это делают иллюзорные мазохисты, верящие… да непонятно, во что они верящие. Фекальный идол, выданный за конфетку, вот культ масс, ссущих в уши самим себе. От этого грустно и одновременно весело. Только смех этот с мертвецким холодом косы старой бабки в мантии, что придет тогда, когда ее совсем не ждут.

Поначалу в «Барбаре» мне даже нравилось. Я представлял себя спасителем чьих-то заблудших душ, что изнемогают от жажды в пятницу вечером. Есть люди, достойные романов или легенд, эти же не заслуживали даже частушки, хотя изредка среди них кто-то тянул на очерк, единицы — на рассказ. Средние люди, ни дать, ни взять. Одни приходили, забирали пакеты с полторашками и брели в свои норы, другие же оставались на трех столах для стоячих, прикованных здоровенными цепями к торчащей из земли арматуре. Последние были невыносимы. Чем больше добавки требовала их душа, тем бредовее становились беседы.

Третий час они обсуждали российский автопром. Доводы были самыми вескими. Спросили и моего мнения, когда вышел покурить. Пытался отвертеться от беседы, но публика требовала.

— Русский автопром обычно вызывает каскад эмоций от насмешек до жалости, — начал я тихо, сцена — не мое, но завидев интерес питейцев к вылетевшим словам, немного осмелел и прибавил, — ибо он значительно устарел и проиграл конкурентам, — в этот момент одни одобрительно закивали, а их оппоненты что-то забурчали, — Но, когда дело доходит до «Нивы», все меняется с точностью наоборот, ведь этот сбитый крепыш, месящий любое говно под своими колесами — гордость и уважение. Как невзрачный Иван Дурак, встающий с печи и начинающий сечь нечисть, наш вездеход уничтожает конкурентов на бездорожье. Люди любят такие истории. Иногда и черепаха побеждает зайца.

Угодить всем не вышло, отчего начались споры еще жарче. Под шумок я скрылся в своей берлоге. Куда я вообще попал? Что за дурдом? Я трижды пожалел о сделанном выборе, но позже вспомнил нарисованные перстни Виктора Палыча, стало не по себе еще больше. Тьма была везде, потому, когда появлялся свет, его нельзя было не заметить. На недоливах часам к двум ночи я сэкономил уже двушку пива и приступил к ее дегустации. Лучшая работа в мире…

Интересное дело. Сначала я не доливал грамм по пятьдесят, затем осмелел, и экономия увеличилась до ста. Ну что вот им убудет что ль с трех глотков, а мне жизнь спасет. Как, Виталий Александрович, ты докатился до такой жизни? А какие надежды подавал… Э-э-эх! Изрядно поднабравшимся можно было не доливать и больше, они не особо следили. Вообще выпивохи — щедрые люди, некоторые даже оставляли мне мелочь на чай. Так сказать, за тяжкий труд. С таким еще великодушием: «Виталя, друг мой, сдачи не надо!»

В итоге к утру я имел шестьсот рублей мелочью и приятное журчание в области живота, вызванное злоупотреблением нескольких литров пива. А мне ж еще и зарплата какая-то положена. Не так уж все и плохо. Может писать начать про этих доходяг, что крутятся вокруг? Идея. Место располагает. У меня даже монолог на тему алкоголизма имеется.

«Пить я начал, как и все миллениалы, довольно-таки рано. Лет с тринадцати. Помнится, пивко сразу не пошло, ибо показалось какой-то горькой жижей. Чтобы распробовать сей эликсир ушло несколько лет. Мужским напитком на моей исторической родине считался спирт, а женским — спирт, разведенный с любым соком. Так позже в моду вошла «Отвертка», «Виноградный день» и все прочие его фруктовые братья. Естественно самопального розлива.

Начал я с простеньких вещей. Со спирта, разведенного соком в пропорции один к одному. Юный организм бастовал, потому фарш метал знатно. К слову, первые выстрелы содержимого желудка, что бьют хлеще артиллерийского полка, дающего салют на Красной площади в Новый год, встают в один ряд с первыми любовью, да сексом и запоминаются на всю жизнь. Сколько было всего подобного после? Сотни раз. Не меньше. Я вообще мастер сиих дел. Лучше извергать в ночь, так вероятность смерти поутру становится меньше. Нет, легче не будет, но обойдется без реанимации. Похмелье — это некая ошибка природы. Так не должно быть. Почему вселенная и здесь подарила миру гармонию? Если вчера было очень хорошо, то, друг мой, воздастся тебе, ибо равновесие должно вернуться на Землю.

Позже пивко обрело вкус, цвет и запах. Некогда невыносимая жидкость стала приносить эстетическое удовольствие. Не сразу. После эпохи большой полиэтиленовой тары, в которой была замешана такая порошковая шляпа, что аж жутко становится, как мой желудок не разложился раньше. Ох, этот запах в разливайках. Везде один. Солод. Хмель. Ништячки. Как же приятно манят кальмары и рыбка. Просто сказка. Слюна начала выделяться? Сейчас бы дунуть в стакан, да пустить пенного по краешку, да? И зубами в рыбку солененькую. А может, и по-боярски. С копчением. Холодным, аль горячим. Пламенный привет астраханцам. Заносила меня нелегкая в один городок. А там рынок. Рыба на любой вкус. Эти кудесники доводят процесс дегустации пива до высот Олимпа, где винцо пили только потому, что не пробовали харабалинской рыбки под пенное.

Напиток греческих богов игнорировался первые тридцать лет моей жизни. Белое — бормотуха, красное — задорный компот. Пьешь-пьешь, разум чист, а ноги не ходят. Знатная обманка. А с утра что? У-у-у-х. Полный набор, как после водки, только бонусом прилипает предынфарктное состояние. Особенно, если добавить к употреблению эксперименты домашних виноделов, что научились творить из всех фруктов, что растут в средней полосе.

С горячкой вот у меня особые отношения. Водка пьется легко, если это не теплые помои, и после в рот попадет что-то, кроме рукава. Как говорит мой товарищ: «А мы в Питере не закусываем на морозе». Если убрать мерзкую зиму и добавить горячий борщ с чесночком, сальцом и зеленым луком, то вечер станет просто блаженным. Внутри играет балалайка, и хочется петь, потом плясать. Со второй бутылки начинаются разговоры по душам. Лучше не пить с трепачами. Заебут вусмерть. Радио закончится, когда лоб уткнется во что-то. Или у тебя, или у него. Но точно одно, ты не оставишь ни одного гребанного слова. Гусары шлифуют беленькую пивом. После тридцати данный трюк выполнять лишь профессионалам, иначе скорая, реанимация, кладбище. Сердце нужно беречь. Есть еще моздокская водка. Особая. Обманчивая. Сто рублей за бутылку на черном рынке. И тридцать градусов внутри. Пьется легко, а опьяняет со скоростью вина, но по-прежнему остается водкой. После первой она укутывает в легкий хмель в голове и держит так до удара колокола. Бом. Лицо в салате.

Когда человек пьян и его тащат, он по-прежнему инстинктивно имитирует ходьбу. В особых случаях стопа перевернута и выполняет роль якоря, усложняя транспортировку особо опасного груза. Именно так закончилась моя любовь к коньяку. Эта сволочь мягко заходит под лимончик и фаршируется мясцом с мангала. Ох, уж эти природные нотки. Лучок. Кечунез. Помидорки. Огурцы. Привет майским праздникам. Можно и на Новый год. Да и сейчас было бы неплохо, но грамм триста. Дальше хуже. Вообще, когда организм начинает отторгать питие, как естественный досуг выходных, стоит думать о дозе, что наносит минимальный ущерб. Путем множественных экспериментов лично мной была вычислена идеальная доза. Бутылка на двоих. Больше — перебор, меньше — недобух. А так сидишь веселенький, пьяненький, радуешься жизни, треплешься, а на утро не обнимаешься с фарфором. Красота. Пережир обычно убивает два дня. Первый, когда пьешь, второй, когда играешь в Ленина.

Клубные нотки прошлого подарили виски с колой. А газики-то бьют будь здоров. Мешать лучше с помойным пойлом, ибо тратить рыжики на многолетнюю выдержку, а затем разбавить ее крашеной водичкой за сто рублей — истинная растрата алкогольного бюджета. Лучше уж набить желудок от души под сие. Пил и мешая, пил и вчистую. Не прет. Не мой напиток. Я за простоту, потому душе моей угодна самогоночка родименькая. Сухой закон не пройдет, ибо в каждой панельке найдется квартирка с алколабораторией. Трубочки. Колбы. Здоровенные бутыли с брагой. Семейные рецепты, что достаются в наследство от отца к старшему сыну по праву престолонаследия. Легко ее заменить в случаях злоупотребления водки. Прекрасна всегда. И на свадьбе, и на юбилее. Да и в подарок, если сварена с любовью.

Коктейли не люблю, это для девочек. Ну почти. «Кровавая Мэри» — лють. Не мешая. Залпом. Бодрит. И «Лонг-Айленд», что есть гребная мешанина из всего, что горит, с кучей льда, она становится отличным завершением мероприятия для всех пускающих слюни, всадивших от бутылки и больше. А баночные истории из серии «Ягуара» — это прогулка на кладбище прямым маршем. Помнится, засаживал по восемь банок за вечер, а с утра еще и поправлял им здоровье, но тогда мне было на пятнадцать лет меньше, чем сейчас. Намедни видывал эту черную кошку на полке магазина. Ностальгии не вышло, а вот рвотный рефлекс и журчание желудка зашли в сей рассказ.

Вероятно, я забыл массу всего, но и так хватит, ибо история моя — не про алкоголизм, хотя и наворачивается кругом. По часовой стрелке и против. Пить надо так, пока есть смысл и позволяют органы. Во всех иных случаях… Да кого я обманываю, черт побери… Можешь — пей, не лечи себе. Я знаю, что хочешь… Что ты головой отрицательно машешь? Да-да, ты! Не хочешь? Магазин еще час, как открыт. Давай ускорься. А куда это ты собрался? Не хотел же? А что бежишь? Вот об этом я и говорил, товарищи! Горюющие души, запивающие остатки бела света во славу черноты обречены на муки, что сами себе предрекли в путешествии на дно, где нет Диониса, он смотрит на нас с Олимпа и громко смеется… а мы… а мы бежим до магазина, пока кассы не закрылись».

Мой сменщик Ванька прикатил ровно к восьми. Ни минутой раньше, ни минутой позже. Я узнал его по такси, припаркованному сбоку «Барбары» и надписью на заднем стекле «#Иван_везет».

— Новенький? — задорно улыбался он во все зубы.

— Ага. Виталя, — я протянул ему руку, тот крепко пожал.

— Иван.

— Принял.

— Прием-прием! — таксист снова заржал.

— А ты что в ночь катался?

— Ага.

— А когда ж спать-то собираешься?

— Сон для слабаков. Во мне четыре банки «Ред Булла».

— Ноль вопросов, — хотя вопросы были, судя по чернявым синякам под глазами его и истощенному тельцу.

— А ты как тут вообще?

— Да в целом неплохо для первого дня.

— Оказался в смысле…

— Воля судьбы, Вань, воля.

— Гладко стелешь.

— Так писатель ж.

— Кто? — шары его знатно округлились, — Ты?

— Да.

— Херасе. Впервые вижу живого писаку…

— Не говори-ка.

— Видать хреново пишешь, раз тут.

— Непризнанный гений, так сказать, опережающий свое время.

Нашу потрясающую беседу прервал свойский стук в железную дверь.

— Открывай, бля, медведь пришел! — гаркнул крепкий голос.

— Кто это? — испуганно спросил я.

— Да, свои! Лука это! — Ванька дернул щеколду и отворил врата в пивной рай, куда вошел крепкий поц с лысой башкой и разрисованными телесами, кричащими из-под майки-алкоголички о его связях с криминальным миром.

— Ты че еще за хер? — гаркнул он мне.

— Новенький, — осторожно ответил я ему.

— Знаю я, — заржал он, сверкнув неполным зубным составом, — Касса где, новенький?

— Вот, — я трясущимися руками протянул ему шелестящий целлофановый пакет, наполненный купюрами и мелочью.

— Вано, сгоняй щебень наменяй.

— Я пулей! — таксист схватил деньги и убежал.

— Резвый какой! — Лука высвободил содержимое своих носовых пазух, смачно шмыгнув, а затем харкнул вслед бегуну, поржал над размером своей сопли на земле и громыхнул дверью, — А с тобой побазлаем пока!

Наш мытарь усадил свою пятую точку на мою табуретку, я не возражал, ибо хотел уже покинуть это не прекрасное место.

— Как тебя там? — Лука смотрел куда-то вглубь меня, было неприятно.

— Виталя. Штольман.

— Жид что ль?

— Антисемитизм подъехал?

— Чего, бля? Ты меня в нацики сейчас записал? Я этих нациков…, — расписной изобразил руками удушение.

— Извольте.

— Дерзина бахнул с утремана?

— Да нет.

— Не нравишься ты мне уже. Не с того начал. Буду приглядывать за тобой, понял?

— Понял.

— И слушай сюда, Виталя. Мы с Виктором Павловичем не любим, — мой полубосс выдержал МХАТовскую паузу и люто посмотрел на меня, — знаешь кого?

— Кого?

— Крыс!

— А можно мне полторашку «Лакиснкого»? — в окошке показалось лицо какого-то бедолаги с трясущимися руками.

— У нас пересменка! — завопил расписной и щелкнул заслонкой прямо по носу потенциальному покупателю, затем снова переключился на меня суровым взглядом.

— Я понял-понял! — пиво в желудке предательски заурчало.

— Пивко наше попиваешь?

— Гастрит.

— От пивка?

— Пивом меня угостили.

— Угостили его. Если там чего-то не хватает, тебе пизда, понял?

— Понял! — дрожащим голосом ответил я, а в голове крутил мысль, — А как ты проверишь, если без понятия, сколько и чего продалось. Кассы нет. Учет в тетрадке. Пиши там, что хочешь. Правда, даже учитывая этот факт, воровать не хочется. Как ты вообще во все это вляпался, Виталя?

— Пивка мне налей!

— А как же учет?

— Хует!

— Ок. Какого?

— Темного, ясен хуй, светлое бабы пусть пьют.

— Какого темного? Выбор велик, милорд!

— Ты че снова дерзить мне вздумал? — Лука гаркнул на меня и встал с табуретки, я начал лить первое попавшееся пиво и молил, чтобы оно было не светлым.

Пока лилось пенное, лысый сбросил кому-то сообщение.

— Ваше пиво! — пытаясь найти правильную подобострастную интонацию, но все еще с дрожащими нотками, выдавил я из себя.

— Ну-ка! — Расписной лупанул полстакана, после чего рукой вытер пену с губ, — Да ты не ссы, мы теперь в одной компании работаем, не обижу! Пока не обижу. Если причин нет. А если будут, не обессудь! Спрошу, как следует.

Я громко сглотнул слюну.

— Чего ты менжуешься? Сказал же, что не трону, — он допил пиво и бахнул пластмассовым стаканом о стол, — Смотри, че прикалю!

Лука показал мне фотографию девушки, и я не поверил своим глазам. Это была Анка, моя давняя подруга-десантница, что снимала у меня комнату когда-то. Не робкого десятка барышня. С черными поясами в единоборствах и званиями. Это могу я сказать с полной уверенностью, ибо ее тяжелая нога не раз соприкасалась с моими тощими телесами. Потом мы наладили контакт и живем на доброй ноте, иногда даже созваниваемся, но все же такое не забыть. В тайне от мира я восхищался ей. Расписному о нашей дружбе лучше не говорить.

— Видал какая телка? Норм?

— Норм. Миленькая мордашка.

— Ясен хуй, норм. Вдуть ей хочу.

— Ах вот откуда у него этот «ясен хуй», — подумал я, — Анькина коронка. Ну-ну. Удачи. Вдуватель, — вслух же я сказал, — Раз дама хочет любви, то почему бы ее не вознаградить легким эротическим путешествием.

— Гладко стелешь, фраерок!

— Как же сложно с тупыми! — подумал я.

— А ты в натуре писака, да? Виктор Павлович говорил, что ты даже известный.

— В узких кругах, так сказать.

— Я тоже известен в узких кругах, — расхохотался расписной, — мы с тобой, считай, похожи. Только ты это губу не раскатывай. Если че, то ниче, понял?

— Агась.

— Ну-ка, давай сочини чего-нибудь, чтоб баба посыпалась! Мне уж очень надо.

— Хлесткость слова определяется сравнением реакции, вызванной им, — я поставил пред своим начальником новое пиво.

— Че, бля? — Лука отпил, — Это вот получше. Че за пиво?

— «Темное ремесленное».

— Вот его теперь мне лей.

— Как скажете.

— Поясни за базар.

— В смысле?

— Ну, хлесткость слова и чего-то там.

— А-а-а-а, говно или дерьмо?

— Че ты несешь, придурок? Тебя в землю утрамбовать?

— Говно или дерьмо? — не унимался я, — Надо выбрать.

— Ну дерьмо! Дальше че?

— Я знал. А почему? Едко. С вызовом. Со стилем. Буква «Д» звучит громко и дерзко. «Г» — более глухая. Возьмите слово «гандон». Всю краску снова делает «Д», а «Г» — лишь трамплин. Так везде и во всем.

— Че ты мне тут про говно лепишь. Давай, Фитиль, сочиняй, чтоб баба посыпалась. Мне должны дать, понял? Это в твоих интересах.

— Иногда настоящее настолько насыщенно, что совершенно неважно, что было и будет, ибо есть грандиозное сейчас. А мое сейчас — это ты. Дальше ее имя.

— Ты че, думаешь, я все это запомню? На, сам пиши, — лысый протянул мне мобилу, — Анькой ее звать.

Я вбил текст.

— Аня, Анечка, Аннушка, Аннэт? Как назвать-то?

— Анка!

— Грубо как.

— Пиши так, как я сказал, пес, и не зли меня!

Я поставил точку, отправил и вернул телефон законному обладателю.

— Ништяк, сейчас посыпется! — Лука заржал, — а ты, как тебя там?

— Виталя. Штольман.

— Виталя. Норм тип. Лады, не жид ты, признаю, писака. От души. Помог, — расписной с хорошего настроения в миг переключился на животно-агрессивное, — но ты смотри, если че, то все, понял?

— Понял.

Ситуацию спас Ванька, что ворвался с пачкой денег. Да-да, они текли рекой. Как пенное из бочки. Бизнес, построенный на людских пороках, процветает всегда. Во все времена. Людям не хватает оригинальности. А все почему? Экзистенциальный кризис. Принимая за смысл жизни банальщину, они ходят по кругу, как ослик за морковкой. Думать, что цель в ней — грандиозная ошибка, но они настолько привыкли к граблям, бьющим по лбу, что совсем перестали замечать их. Я, можно сказать, и не знал-то своих соседей толком, пока не открыл окно «Барбары». До того момента мы лишь изредка здоровались с некоторыми, но сейчас все изменилось. Звук, несущийся отовсюду, добавил ненависти к ним, ибо они просто сводили с ума. Поток ярчайшего говна. Как столько черни может быть в людях? Я глубоко вздыхал и выдыхал, вздыхал и выдыхал. Суета рождает бессмысленность действа. Зачем размениваться? Хаос — это порядок, который не понимаешь, но свой я чувствую. Стиль рождается именно так. Именно поэтому я продолжал продавать морковки одержимым осликам.

— Тут все? — грозно спросил Лука.

— Все! — Ванька, не раздумывая, ляпнул нужную фразу.

— Свезло тебе, — снова МХАТовская пауза, — Виталя!

— Иди уж на хер! — я осмелел настолько, что допустил сию мысль внутри своей головы, вслух промолчал с виноватым видом.

— Держи! — Лука отслюнявил мне четыре тысячные купюры, — Это тебе за выход! А это тебе, Вано, аванс, — моему коллеге досталось три бумажки. Видимо, расценки за ночь котировались больше. А жизнь-то налаживается.

Мы рассыпались в благодарностях своему покровителю, что не заставил себя долго ждать и покинул нас. Следом ревизия, занявшая ровно две минуты. Роспись в тетрадке. И я отправился следом. Спать. Ведь уже скоро меня ждала новая ночь и «Барбара».

День второй. Суббота

Миром уже давно правит гедонизм. Люди обрели смысл жизни в получении удовольствия. Мои же клиенты возвели в культ пиво. Тяжелый день? Выпей пива. Устал? Выпей пива. Смотришь футбол? Как же без пива? Пиво. Пиво. Пиво. Да у большинства из них сиськи больше женских, а свой член они видели не в отражении пару десятков лет назад. Отказаться от пенного значило отказаться от жизни. К чему такое существование в этом бренном мире без истинного удовольствия?

Все ждут пятницы, чтобы знатно поднажраться, а затем поправить здоровье в субботу. Как показывает алкогольный сканер, во второй вечер текучки стало значительно больше, как и завсегдатаев у «Барбары», причем занимали они не только столы, но и всю прилегающую территорию. Ссать ходили в ближайшие кусты, отчего вонь на жаре стояла такая, будто началась химическая атака. Внутри моей латрыжни стало невыносимо, потому перекуры стали все чаще и чаще. Главное калитку закрывать, а то ж за этими пиволюбами глаз да глаз. Мир полон предательства и лжи, ибо в королевстве датском все сгнило. Стоит держать ухо востро, чтобы не получить знатную оплеуху. Умыкнут что-нибудь и даже не пощурятся. Знаем, плавали.

Естественно появились и старые знакомые, и новые. Все набивались ко мне в друзья. А почему? Халява. Мол, дай в долг. Я сейчас сбегаю, деньги забыл, а лизнуть-то уже охота. Все это, конечно, хорошо, иногда даже правдоподобно выглядит, но я не первый год живу на этом районе, и все время пребывал на той стороне баррикад, но теперь я — распределительная шляпа. Мне, как бы не жалко, если мое, а коль не мое, извините. Мне расписной мытарь четко дал понять, что за неустойки жопа будет порвана на британский флаг. А я ж не хочу. Все предельно просто.

Из моей конуры открывался шикарный вид. Мне видно всех, меня — никому. А за окном реалити-шоу. До самого утра. Хоть снимай. Я же фиксировал у себя в голове. Вот оно, исследование социума. Кого только нет. Обывателей бара я разделил на несколько категорий. Первые — бегуны, снуют туда-сюда за добавкой по одной-две полторашки, где располагаются — неизвестно, но берут много, щедры на мелочь. Вторые — похмелянты. Пришел, излечил душу, ушел. Третьи — столовые. Возьмут литруху и давят ее под беседы с коллегами. Самый мерзкий тип. На литрухе много не сольешь. А сдачи с них хер дождешься. Еще и наливай постоянно. Четвертые — оптовики. Берут банками, бидонами, ведрами, цистернами. Щедры. Иногда остаются на беседу со столовыми, отчего становятся их жертвами. Крупная тара истреблялась на таможне. Как ночные комары, блуждающие в ночи, они будут сосать жизненно необходимую жижу до тех пор, пока сами не сдохнут. Истинная алчность. Природа умеет объяснить сложные вещи. Есть еще и подклассы — бузатеры, валяльщики, страдальцы, философы, болельщики и прочие. Чертей и бесов здесь хватало сполна. Театр людской мерзости работал исправно.

Сегодня было относительно тихо, если не учитывать одной вялой драки и бушующей чьей-то жены с тяжелой рукой, ничего за ночь и не произошло. Народ громко трепался на самые разные темы, кто-то побрякивал на гитарке, и, самое главное, все покупали пивко. Я не доливал, а ништяки не довешивал. Разрушая доверие и любовь путем обмана, лжецы получают бессрочную визу к девятому кругу ада, где арктическая стужа покажется легким летним ветерком. Иуда. Брут. Кассий. Можно смело пополнить сей список, но мне ж надо чем-то приправлять радостями свою жизнь. Не я один продал душу дьяволу за пенное с вяленой рыбкой. Стоит выглянуть в окошко и все станет на свои места. Шабаш продолжался, пока пьянь тянулись к повелителю крана.

Все шло своим чередом. Как мне казалось. После двенадцати народ начал потихоньку рассасываться. А затем появилась она. Дама на «Гелендвагене». Явление сие стало редкой диковинкой. Как ее занесло в наши края? Тишина окутала окрестности, я аж поднял свою тощую задницу, чтобы посмотреть, не конец ли света мчится в нашу сторону. А то мало ли ядерный гриб или волна взрывная идет, а я все пропустил. Под конец лучше насладиться прекрасным видом. А сие было лишь началом, ибо писала в сторону моей латрыжни барышня потрясного вида. Модель. Одним словом. Если двумя, то дьяволица-искусительница. Из нее лилась сильная энергия, а глаза горели ярким огнем. Короткое платье с трудом скрывало изящные ножки, что приковывали взгляды местных мужчин, чем она естественно гордилась, потому и писала от бедра, как по подиуму. Когда-нибудь ее точно изнасилуют за такой горячий наряд. Возможно она того и ждет. Нарывается.

— Две полторажки «Жигулей», — смело выдала она.

— Барных?

— Ага.

— Женюсь, — крикнул кто-то из присутствующих, и все задорно заржали, чем вывели меня из ступора.

— Всегда пожалуйста, мадам!

— И фисташек грамм двести!

— Великолепный выбор. Что-то еще?

— Нет, спасибо.

— Как скажете, мадмуазель.

Барышня сунула мне бумажку с Ярославом Мудрым и сладостно сказала: «Сдачи не надо!»

В тот миг я понял, что влюбился. И не я один. Пока наливал вторую, девчуха забрала с прилавка налитую, ей в этот вечер можно было уже все, и лихо саданула с горла. Пила жадно. Что-то лилось мимо рта и утекало куда-то вглубь ее горячего летнего платья. Кто-то зааплодировал. Стоя, понятное дело.

— Катюха? — удивленно спросил недалече стоящий изрядно подпитый поц, а потом заорал, — Мужики, да это же Катюха, моя первая любовь. Идем к нам, моя ненаглядная!

— Пиздишь! — кто-то парировал ему, за что получил в свои телеса, видно не было, но шлепок услышали аж в соседнем районе.

Началась битва. Все против всех. Человек пятнадцать. Под звуки сражения я отдал даме ее богатства, она с вызовом и девчачьим задором подмигнула мне и, виляя задницей, быстро ретировалась в машину, которая с буксами тронулась и умчала вдаль. Понимала ли она, что из-за нее горела Троя, стоило только догадываться.

— Катюха! — заорал, что есть мочи, выбежавший на дорогу несбывшийся кавалер, — Катюха!

Метко брошенная стеклянная бутылка, угодившая ему в голову, заставила забыть об амурных мотивах. Истекающий кровью воин ринулся обратно в битву. Я закрыл окошко и нажал на тревожную кнопку. Дожидаться финала действа не стал и лег спать. «Барбара» на сегодня завершает свою работу.

Под утро кто-то несколько раз стучался, скреб, истошно долбил по металлу окошка, похмельная ломка не сильно лучше героиновой, но мне было плевать, ибо во власти сна происходили действа посерьезнее. Некий любовный треугольник. Я, она и он. Так понимаю, мы были знакомы и ранее. Девочка явно испытывает ко мне какую-то симпатию, я к ней. Мы слегка пьяны. Ее возлюбленный ударил по бутылке сильнее. Он-то спал, то вскакивал и орал, виня нас в грязных совокуплениях за его спиной. Холод меж ними был виден невооруженным глазом, меж нами разгорался огонек, но мы просто играли в «Денди». Во что? Я точно не помню, но помню ее прекрасные манящие глаза и шаловливую руку, что устраивала танцы с моей, пока ее кавалер не видел. Я хотел было сорваться и жахнуть ее в десны, но что делать дальше, не знал. В теории мы бы устроили жаркие скачки на кровати. Спасибо алкоголю. Но если суженный проснется? Ему вряд ли понравится. А кому бы понравилось? Мне бы точно нет. Но я бы в драку не полез. Зачем? Коль ничего уж не исправить… Все уже свершилось. После измены кулаками не машут, их гоняют… в гордом одиночестве. Даже во сне я избегал пиздюлей. Мир. Дружба. Жвачка. Поц громко захрапел, что стало четким сигналом для наступления. Моя рука медленно перемещалась по гладкой ляжке. Забралась под юбку. Еще чуть-чуть и настанет время откровенного сплетения биологических масс, но что-то препятствовало, будто неведомая сила тянула меня за руку. Я приложил усилие, ответа ждать долго не пришлось. Гребаный Ньютон со своим законом. Ее кавалер упал с кровати, начал орать. От боли. Не возмущения. Спросонья плохо люди видят. Я выдернул руку. Забвение. Глаза не хотели покидать тот сладостный момент, но она исчезла в темноте. Ее глаза еще несколько секунд блуждали в памяти обрывками воспоминаний. Какой же я мерзкий, что за сны? Разуму человека с каждым шагом вниз все труднее и труднее вернуться обратно, бесы тянут его прямо к вратам ада, где он непременно окажется, транзитом проскочив верхние круги, куда худо-бедно доносится свет, и в самую гущу тьмы — к насильникам и убийцам, где страшные чудища будут раздирать на части вареные в кровавом кипятке телеса. Из ада все же есть выход — зазвенел будильник. Почувствовал облегчение. Попытался встать. Свело ногу. Спикировал меж бочек. Удар о бетон привел меня в чувство. Прощай, прекрасная незнакомка. Надеюсь, мы встретимся еще. Хотя такое невозможно. Если б люди планировали сны, то они бы заполнились тоннами гигабайт самой извращенной порнухи, там не до сантиментов. Жесткое сношение и никаких лепестков роз в ванной. В голове мрачный голос сообщил: «В аду получишь возмездие по делам своим!» Пара звонких ударов ладонями по лицу вернула к реальности. Еле встал, поколотил и ногу, она тоже пришла в чувство. Отворил врата в мир. Утреннее солнце радостно ударило в глаза.

— Доброе утро, Люберцы! — я налил себе кофейку, закурил и вышел на улицу. — Так спокойно, когда нет людей. Прям другое место. Тихое и ласковое. Но еще пару часов и все вернется на круги своя. Опять эти круги? Хватит уже происков сатаны на сегодня…

— Ты спал что ль? — раздался голос Ваньки, он был как всегда бодр.

— Да что-то сморило под утро. А ты чего такой бодрый?

— «Ред Булл» окрыляет, — пропел он.

Тут могла бы быть рекламная интеграция, за которую бы мне заплатили, но увы, работаем чисто на респекте.

— Как ночка?

— Один раз подрались вяло, потом толпой. Уже веселее. Еще парняга недурно пел что-то из «Арии». Начинаю привыкать к этой антиутопии.

— Вот это огонь! У меня днем тут тухло вообще, но на массу зато можно давануть.

— Да, ладно! Ты спишь? — я рассмеялся.

— Что ж я не человек?

— Думал, ты — робот.

— Иди ты.

— А где наш мытарь Лука?

— Мытарь?

— Сборщик податей.

— А-а-а-а! Я почем знаю?

— А кто мне зарплату выдаст?

— На чай не дают?

— Чай, дают. Почти рубас сегодня.

— Козырно.

— Ну и где этот лысый хрен?

— Да спит поди. Днем завезет, значит. Он в этом плане ответственный.

— Что-то не похоже.

— Увидишь.

— Считаться будем?

— Ага.

— Пошли уж быстрее, а то спать хочу.

— Не выспался?

— Нет.

Пока мы с Ванькой считались, объявился расписной. Не один. С собакой. Черно-белый бордер-колли.

— Здорова, пацаны! — с ходу начал Лука. — Бюст, фас! — заржал он, собака посмотрела на него, как на идиота.

— Здорова, собаку себе купил?

— Да не, это мамкина. В Чехию на выходные улетела, попросила присмотреть.

Пес подошел ко мне и жалостливым взглядом намекал на поглаживания. Я присел и начал трепать его за ушами.

— Смотри, пизданет сейчас! — расхохотался расписной.

— В смысле? — только я успел договорить, как собака резким движением прыгнула вверх, пытаясь атаковать мой нос, я в последний момент увернулся, рядом щелкнули зубы, а затем снова полный нежности взгляд.

— Говорил же, пизданет.

— Это что за проявление садистской любви?

— Ебнутый он. Маман говорит, какие-то детские травмы.

— У собак?

— Я те Фрейд, да? — возбудился Лука.

— А что за имя такое у него — Бюст? — поинтересовался Ванька, — Кто вообще собак так называет?

— А че ты, это чучело, Шариком назвать хочешь? У него родословная, как у императора Франции как бы. Это мы тут эти… ну как их…

— Плебеи, — добавил я.

— Да-да, плебеи, а он из этих, из знатных. Не хухры-мухры, короче…

— Странное имя, — продолжал разглагольствовать Ванька.

— Так, я чего, собственно, пришел?

— Деньги мне отдать за смену.

— Фитиль, ты что, самый умный у нас?

— Ну не самый, но заработал же.

— На вот тебе! — Лука отдал мне ошейник собаки, — Оплата.

— В смысле?

— Ты знаешь, сколько он стоит? — Расписной показал свои желтые кривые зубы во всем уродстве.

— Ты мне зарплату маминой собакой выдал?

— Да шучу я. Присмотришь до понедельника за ним.

— Чего-о-о-о? Я, что нянька собак?

— Того! Надо будет, станешь и нянькой, и мамкой, и папкой, и бабкой, и дедкой, ну ты в общем понял.

— Я, конечно, люблю собак. Ну так, поиграть и все. А следить за ними — это ж ответственность. Вон Ванька ответственный.

— Ага, — заржал таксист, — я как бы в машине живу, какая мне собака. Так, что не надо в меня стрелы метать.

— Бабки где?

Я протянул пакет с деньгами кассиру.

— Так, — Лука начал колупаться в пакете и выудил оттуда четыре тысячных бумажки, — это тебе за смену, — затем в ход пошли фиолетовые и красные, по моим подсчетам сумма набежала поболе двух тысяч, — это тебе за Бюста, корми его только вкусненьким.

— Вот это другое дело!

— И не дай бог с ним что-то случится, я тебя вот этими ручищами задавлю, понял?

— Может, рассмотришь другую кандидатуру няньки собак? Например, в гостиницу?

— Какую гостиницу?

— Для собак.

— Не умничай тут. Иди вон палку Бюсту покидай, смотри, весь обскулился уже.

— Я вообще-то спать собирался.

— Ты тупой?

— Да иду я, иду!

День третий. Воскресенье

Собаки мне по душе, но Бюст — это какое-то исчадие ада. По приходу домой пес был накормлен, напоен и отправлен спать на диван на кухне. Вообще, бордер-колли — умные, они и овец пасут, и в аэропортах взрывчатку ищут, но сие было не тем случаем. Инструктаж на тему, что можно, а что нельзя в моем жилище, был встречен понимающим взглядом, он казался лишь видимостью, ибо, как только я закрыл глаза, начался конкретный разнос квартиры. Псу было скучно, отчего он занимал себя, как мог. Дело дошло до тапки. Пара несильных ударов обозначили мою власть, Бюст, обидчиво прижав хвост, ретировался, в глазах страх, но ненадолго хватило. Месть досталась занавеске на кухне, что была выдрана со своего штатного места, следом с грохотом пикировал карниз. Я снова взялся за экзекуцию. Любовь к братьям нашим меньшим убывала в геометрической прогрессии. Поспать толком и не вышло. Сегодня я — зомби. Круги под глазами. Трещащая голова. Вялость тела. И желание убивать.

Вечером мы с моим новым недругом отправились на работу. К счастью, Бюст нашел новые слабые звенья в цепи взаимоотношений человека и собаки и отстал от меня. Всеобщая радость обуяла забулдыг. Они, словно дети, кидали ему палку, а тот носился, как угорелый несколько часов. Позже сели батарейки, что несказанно удивило, ибо казалось невозможным, но факт есть факт, пропеллер в заднице его замедлил обороты. Пес пришел ко мне, испил вдоволь воды и улегся на заготовленный ему старый плед, что я нашел на балконе. Счастью моему не было предела. Наконец-то демоны покинули собачье тело и переключили внимание на людей, где было не менее интересно.

Когда ты видишь мир через окошко, что приходится на уровне груди посетителей, то невольно становишься свидетелем прелестных видов. На мужиков, конечно, не интересно смотреть. А вот дамы! Чтобы объявить свои желания, им слегка приходилось нагибаться, чтоб видеть, кому говоришь. А на улице лето. Платья и футболочки в таком наряде невольно откидываются, оголяя приятные и не очень телеса.

Пороки людей бывают настолько страшны, что они боятся в них признаться даже себе, гоня поганой метлой оттенки грязи, появляющиеся в чертогах разума. Колебания души от вибраций социума разламывают целостную картину мира, в расщелины которого мигрируют толпища демонов, несущих лишь смрад, отчаяние и черноту. И, стоя у последнего своего судьи, воздастся по заслугам каждому из нас, не стоит тешить себя надеждами о встрече с апостолом Петром. Дорога всем лишь в ад, таков уж род людской, вопрос насколько жарким будет тот этаж, отведенный на вечные муки грешникам.

Вот и я стыдился своей распущенности, но потом покумекал, мол, если сие мне даровано какими-то высшими формами жизни, то почему бы и нет? Про искушения Люцифера, я тогда даже и не думал, отчего превратился в истинного ценителя, различая формы и объемы тел. Какие-то вызывали эстетическое удовольствие, какие-то, наоборот — отвращение. Я всегда восторгался их телами. Это ж самое настоящее искусство. Формы. Линии. Изящество, одним словом. Если барышня следит за собой, ну хотя бы не запустила, ибо небольшой животик, добавляет шарма и женственности. Кубики на прессе — красиво, но попахивает лганьем. Как-то неестественно что ли… Ты смотришь на красивую даму, на ее изгибы, и понимаешь: вот он — венец творения высших сил. Вот из-за чего разверзались войны. Магия этих черт сводила и сводит с ума миллионы ценителей. Хотелось изучить глубже сей вопрос, но увы и ах. «Не положено!» — говорит уголовный кодекс. Красивая женщина, как экспонат в музее: смотри, но не трогай, потому остается лишь блаженствовать глазками, желающими воззреть первопричину высоких материй, не более того.

Воскресный вечер явно сдал в плане празднества. Знакомых еще с пятницы лиц почти не было, да и то они слегка устали, отчего покинули «Барбару» до полуночи. На смену им пришли новые люди. Колоритнее.

Мир пьянства для них был лишь легкой игрой, а не профессиональным спортом. От сего контингента разило жгучим интересом. Чем они живут? Какая у них философия? Я начал свое исследование социума, то есть развесил уши. Налив себе полторашку светлого «Козла», я потрепал за ухо сонного пса, что поднял голову и своим взглядом отправил меня в пешее эротическое путешествие. Наигрался, малый!

Летняя жара спала, власть ночи веяла легкой прохладой. Прям хорошо, если не обращать внимания на жужжащих тварей, желающих испить моей кровушки. Тихо. Спокойно. Прям удивительно!

За одним столиком две молодые дамы с ярко крашенными лицами и минимумом одежды, попивая самый дешевый эликсир из прозрачных пластмассовых стаканов, всерьез обсуждали варианты развития своей карьеры в эскорте. Культ средневековых женщин, что недоступны юным трубадурам, воспевающих их в своих романтических одах, сменился потребительским отношением к телам юных и не очень дев. Да они и сами не прочь нырнуть в пучину похоти и разврата за мешочек со звенящей монетой. Не все. Некто еще хранит память о тех временах, держа свой ларчик в неведомом ожидании лучшего, томя желающие глаза в самых диких фантазиях. Первые ненавидят вторых, вторые — первых. Философия на философию. Битва нравов. Но блядство когда-нибудь победит… уж сильно наступает. Боже, куда катится этот мир? Дамочек абсолютно не смущало социальное презрение, они даже гордились своими урожденными смазливыми мордашками и природными округлостями, что давали им недурные перспективы послужить обществу в ранге шлюхи. Простите, эскорт. В попытках стать родней куртизанкам, на коих молились французские короли, эти леди мотали кольца вокруг Москва-Сити. Может какой папик заметит и снимет на день, а может и на месяц. Оказаться на должности содержанки с постоянным окладом — это ж вообще высший пилотаж. Летчик не всегда заходит на запасной аэропорт, а это совсем не значит, что деньги не падают на карту. Как говаривал Мишка Япончик: «Шикарный вид!» Там даже борщи варить не надо. Пафосные рестораны. Клубы. Отели. Доставка на блюде. Дорогая посуда. Модная еда. Вспышка фотоаппарата. Щелк-щелк. И ты имитируешь счастливую жизнь, собирая лайки и репосты. Пламенный привет Жану Бодрийяру. Все, как предсказывал. Мир упаковки. Это сейчас сии дамы пьют дешевую жижу, в мечтах же их — «Crystal» на берегах сказочного Бали.

К ним подкатил один павлин, распустил хвост, начал брачный танец, издавая песнь о своем великом опыте в прелюбодеяниях с дамами. Был отшит, что ударило по его самолюбию. Начал что-то орать, плеваться кислотой. Я лишь улыбался сей драме.

Когда мужчинка бравирует пред девами своим некогда похотливым образом жизни, это выглядит смешно, но, как говорится, надежда, что ему дадут, умрет последней. А пустят его в миг прекрасный с такими танцами еще нескоро. Хочешь очаровать леди, завали ебальник, ты ж не с друзьями пивко тянешь, тут нужны другие подходы.

Орущего сменили еще двое. Ушли туда же. Стало интереснее, куда выведет сей вечер. Не вашего поля динозавры? Откуда планка, дорогие мои девочки? Что полезного вы сделали для общества? А нет, стойте! Отмена клеймения людей за высокомерное презрение масс! Зацепили их все же! Дамы скрылись под амурный хохот в природной растительности со своими рыцарями в «Адидасе». Наверно, ушли на тренинг. Пред папиком предстать неумехой — стыд. Нужен опыт. А где взять? Во-о-о-от! С вытянувшими золотой билет пацанчиками. Там где раз, а там и два. Глядишь, и залетит. И все! Карьера куртизанки под вопросом. Или нет? Эх, гниль людская, зачем ты заражаешь других?

За соседним столом сошлись в беседе глухой со слепым, вернее фитнес-инструктор и рыбак. Каждый из них талдычил о своем. Первый, что заимел во владение трех женщин, рожденных в разные десятилетия — восьмидесятые, девяностые и двухтысячные, и как ему сложно со всеми ими, а второй — про опарышей и поклевку. Объединяло их, конечно же, пиво.

На третьем столике обитали самые молодые представители бетонных коробок, что делали сегодня мне кассу. Они задорно смеялись над всяким непотребством, летящим из их уст, и периодически отправляли послов к владыке бочек, то есть ко мне, за новым провиантом. Пока в их карманах звенит золотишко, жрать они будут, как ни в себя. Слушать их было просто невыносимо, видимо стареешь, Виталий Александрович!

Мда-а-а… задумался о старости…

Когда тех теток за тридцать пять молодежь начала называть «милфами», ты задумаешься, что они уже не мамины подружки, а твои. Да-да. Мне тридцать пять лет, и я до сих пор так ничего и не сделал для хип-хопа в свои годы. Боюсь, что авторы этих строк, коих нельзя называть вслух по ряду определенных причин, стали вообще дедами. Эх, молодость! Как быстро ты проебалась…

Вот если посмотреть в историю? Чего только не успели люди к моим годам. Достоевский уже постигал мрачную Россию на каторге в Сибири, Лермонтов девять лет, как лежал в склепе под Пензой, а Чехов во всю дописывал «Остров Сахалин». Я же все мечтал о том, кем стану, когда вырасту. Ну вот и все, Виталя, ты и вырос! И кем стал? Явно не художником слова, а вечно ноющим о своих болячках стариком. Гастрит, гайморит, протрузии, артроз и плоскостопие — вот лишь короткий список, чем наградила тебя жизнь к тридцати пяти годам. В душе-то ты молод, на все двадцать два, даже, может, восемнадцать, только вот похмелье все тяжелее и тяжелее.

Вообще помнишь, что было до тридцати? Пил все, что горело, жрал, что попало, и трахал все, что давало. Прям рок-звезда. Не меньше. Только те обычно к двадцати семи решают закончить, а ты? А ты все живешь в болях и муках, неся ответ пред естеством за бурно проведенные годы…

Хорошая была жизнь. Была. Жаль, что прошла. Помнишь, как ты мечтал о тройничке? А сейчас что? Одну-то уж лень, а тут две. Это ж сколько сил надо? А тебе б полежать, да поспать. Сериальчик какой-то посмотреть. Сезонов на десять, а лучше на пятнадцать. Под чипсики и пивко. Только вот с твоим желудком уж проблемы возникнут и от первого, и от второго. Пламенный привет всем гастроэнтерологам. Особенно тем, кто придумал стол номер четыре. Правда, кого болезнь останавливала от распития? Никого. Пред смертью разве что… Вот и лежал. Но долго уж тоже нельзя… только на ортопедической кровати, да такой же подушечке. Тут болит, там ломит, где-то вообще простреливает.

А еще ж на работу ходить надо… Помнишь, как ты уволился с нормальной? Да-да! У тебя когда-то была приличная работа. Да и не одна. Что ты им кричал? Напомню: «Я стану великим писателем и буду срать в золотой унитаз. Идите все на хуй!» Как дела с золотом, Виталий Александрович? А с писаниной твоей? Однажды тебе сказали, что ты пошел по пути Достоевского. Пойти-то пошел, только вот свалился в какую-то темную яму в самом начале. Оттуда вся вонь. Оттуда смердит. Простите, Федор Михайлович, да? Не дошел, сгорели карты. Теперь у тебя «Барбара» в ночь три раза в неделю. Зарплата из рук в руки. Никакого соцпакета и пенсии. Даже звучит сие абсурдно, а жить в таком — это что? Постмодернистская комедия? Надежду прикопали живьем прямо за этой латрыжней, ее предсмертные крики иногда прорывались сквозь толщи земли. Слышал?

Далее по классике. Стали раздражать пиздюки. Хрен они свой в узде удержать не могут. Вон посмотрите на них: стоят упоротые, чего-то орут… с вызовом… о дамах, меряются количеством. Ловеласы, черт бы их побрал. Им около двадцати, максимум, может и того меньше, в этом и весь смысл. Бабы, бабы, бабы… Все ради баб… Пошел в качалку, чтоб нравится бабам. Устроился на работу ради бабок, чтоб тратить их на баб. Набил морду грубияну, чтоб какая-то восхищенная рыцарем дала доступ в мокренькое. Бабы, бабы, бабы! Старина Фрейд вами бы гордился, ебаные пиздюки. В печенках у меня сидите, честное слово. Есть какие-то еще интересы?

Сам был таковым, но все равно бесит, а посему, мои юные друзья, сейчас я открою вам большую тайну, ибо люди, возбужденные гормональным созреванием, обретя женщину в своем сердце, становятся одержимыми, ими владеет страх потери, что загонит под каблук любое горячее сердце. Как это примитивно и по-детски что ли… Тут циферки постельных утех не помогут. Первая любовь всегда имеет оттенок мазохизма. Двое половозрелых еще не знают правил игры, отчего предадутся бушующему естеству, насилуя мозг друг другу. Некоторым ведь, так и не удастся выбраться с той ступеньки. Будут лишь меняться каблучки над головой. Да-да, мальчики, мир устроен так, что им правят девочки, как бы вам не хотелось думать иначе.

Бомбил от мира и раньше, но сейчас сие вышло на какой-то новый уровень. Более глубокий и философский. Я пытался разобраться во всем. Нет, зарубаться в словесных баталиях наскучило. Добраться до истинной причины нелепой идеологии людей — вот, что двигало моим разумом. Окружающие думали, что знают меня, как облупленного. Наивные. Я давал им ровно столько, сколько им следовало знать. Не более — не менее. Сам же сканировал вселенские материи, разделяя на грани безумия, с целью понимания морального идиотизма. Чем дальше уходишь от даты рождения, тем больше понимаешь, если не деградируешь. Стагнация мозга никого еще не делала мудрее. Как говаривал кто-то из великих испанцев: «Черт мудр не потому, что стар, черт мудр, потому что черт!»

Поток новостей, каждый день говорящий о смерти, притуплял чувство страха и скорби. Сначала сие убивало свет, терроризируя организм переживаниями, но со временем организм привык к сему и попросту стал игнорировать. Через час. Через день. Через неделю. И ты переключаешь канал на задорную французскую комедию или меняешь мрачную статью на веселых котиков… Жизнь заставляет игнорировать страшные вещи. А если нет? Это убьет и тебя…

Вообще к преклонным годам взгляды на многие вещи сильно изменяются. Ты, возможно, прозрел, а мир остался прежним. И что с этого? Да ничего. Лишь смех и боль в одном стакане. Ты смеешься и плачешь. Одновременно. Почему? Да все просто, стоит лишь посмотреть в разные стороны, и увидишь массу окружающего безумия, на которое люди сознательно закрывают глаза. Они подверглись рабству цифры через короткие видео с прикольчиками. Как так вышло, что взрослые мужики проводят по часу на унитазе, щелкая большим пальцем по экрану снизу-вверх? Сотни раз. Тысячи. Что? Посрать без мобилы — уже невыносимо странный челлендж? Этот мир уже не спасти, он деградирует до одноклеточных. Ты задумывался вообще, кому это нужно? Тупыми проще манипулировать… И снова эти теории заговоров. Масоны. Тайные правительства. Человек готов поверить в самые примитивные вещи, лишь бы оправдать свою никчемность. Когда смотришь на обблеванного и побитого жизнью бедолагу, спящего с молодцеватой по задорности улыбкой, то язык не поворачивается сказать, что он — венец эволюции. Где-то создатель точно промахнулся, но где?

Нет мысли, что вокруг матрица, которая постоянно сбоит? Такое чувство, что люди выбрали блаженную ложь, а ко мне забегал старина Морфеус и предложил лишь красную таблетку. Вообще сложный выбор. Может взяв синюю, стало бы проще жить? Сколько часов перед сном ты потратил, размышляя об этом? Не попробуешь — не узнаешь. Как сопли в пазухах. Ты пытаешься освободиться от них, но нет, ничего не выходит, они засели где-то в недрах твоей головы. Капли. Растворы. Попытки сморканий. Когда-нибудь все проходит. Пройдут и они. Паразит покинет тело. И ты поймешь, как приятно свободно дышать. Может и здесь также? Но как стать снова тупым? Как перестать видеть естество? Как начать обманывать себя? Нет, молодым уже мне не стать. Раньше такое выходило на раз. Сейчас — точно нет. Хотя другие, как-то врут себе до погружения в землю. Где ты, Морфеус, где?

Ты меньше спишь, Виталий Александрович! Старость! Оттого и все проблемы. Тишина. Темнота. Поток мыслей. Ты слишком много думаешь! Среди говна, проникающего в голову, нет-нет, да что-то дельное и проскочит. Забыть бы и отпустить, но ты же все записываешь в надежде пристроить сие в какой-то текст. И что мы имеем в итоге? Полную идеями заметку в телефоне. Сколько их там? Уже за триста? Четыреста? Пятьсот? Постоянно пополняются, постоянно убавляются. Непрекращающееся дерьмо транслируется из твоей головы на бумагу. Ты достаешь из чертогов разума самые страшные мысли. Не боишься? Они разрушают тебя. Почему? Некоторые настолько одиозны, что опасны не только осуждением, но и тюрьмой. Да-да, самой настоящей тюрьмой. За мыслепреступление. Привет дедушке Оруэллу.

Иногда фрагменты меняют часы или даже дни, ибо однажды ты встретишь такие глубокие и пронзительные глаза, которые в моменте сотрут твою память, что была до, и останутся в ней надолго, всплывая, чтобы подарить то блаженство, дарованное одним лишь мигом, когда робкими глазами ты посмотрел на Афродиту, спустившуюся с Олимпа. И вот, Виталий Александрович, куда бы ты ни шел, о чем бы ни мыслил, все приводит к женщинам. Женщины — это твоя страсть, женщины — это твоя боль. О них можно говорить вечно. Что это ты возмущенно вздыхаешь? Не веришь? Давай-давай, открывай свои заметки и читай. Что там у тебя?

«Женщины, пытающиеся что-то доказать своим бывшим, становятся значительно краше и увереннее в себе, чтобы блистать фаворитизмом новых ухажеров, мол, смотри, смерд, какую царицу ты потерял. В надежде доказать это тебе, она всеми силами будет кричать и рисоваться, чтоб создать новый мир, в котором ты — говно, а она — богиня. Выйдет ли у нее это? Неважно. Какое теперь до этого дело? Оставь пустое, иди к полному».

Ты помнишь, когда это написал? Ну не ври… Все-то ты помнишь. Не прикрывайся деменцией. Старый он. Тебе тридцать пять, а не на восемьдесят и больше. Ты лишь врешь самому себе и окружающим, когда не хочешь что-то говорить. Все всё понимают. Все делают вид. Все смеются. Твоя жена снова вышла замуж, а ты все еще платишь ей алименты за чадо, коего толком и не видел. Добрый вечер! Помнишь, как напился? Продолжаешь отрицать? Ну-ну! Себя-то не обманешь… как не пытайся.

«Иногда у горячей любви стоят высоченные каменные стены в виде блудного короля, наследников и богатства. А нужно ли сие королеве, когда глаза ее горят при виде громкоголосого менестреля, из уст которого льются чарующие стихи? Она готова бросить все ради него, а он боится остаться без головы. Так и живут…»

И это не помнишь? Что за блеск в глазах? Да-да! Опасные игры, Виталий Александрович. Сколько раз жизнь давала тебе по носу за игры с замужними девами. И кулаком, и сапогом. И ничему не учит? Хорошо ж, что королеве наскучил менестрель, и она нашла нового, а то б король не простил… Плюсы старости, да? Сейчас в такое не полезешь… Чего ты загадочно улыбаешься? Вот же баламошка… Ну точно своей смертью не помрешь!

«Если твое утро началось с знатного минета, день уже априори не может стать плохим».

О, амурные подвиги пошли? Не стыдно? Хватит уже бегать по заметкам, а то у нас от твоих разглагольствований сюжет людьми стал забываться, да и у моралистов подгорает пятая точка и начнется семяизвержение из их очарованных сознаний. Как показали исследования подобных воплей, все это от недостатка любви и рамок, навеянных задроченным мозгом блаженной лжи, ибо матрица заставляет следовать правилам. Я вас умоляю (автор закатывает глаза), каждый моралист в мужском обличье стал бы самой отвязной шлюхой, если б родился женщиной. Да-да! Не суди, да не судим будешь…

В раздумьях я и не заметил, как пролетело время, а в руках оказалась пустая бутылка от допитого эликсира и затухший чинарик. Освободив себя от мусора, хотел было бросить булки на свой стул, но мне помешала приятной внешности особа, что неожиданно предстала предо мной. Лет сорок. Стройная, но с щечками.

— Молодой человек, а вы тут главный? — скромно спросила она.

— Я? — сначала опешил, но сразу обрел уверенность в себе, что даже выпрямил плечи, — Да-да, главный по пиву — это я.

— Разрешите мне с вами поболтать?

— А пива?

— Да-да! На ваш вкус!

Я плеснул даме, не забыл и про себя. Знатно нашвартовавшаяся молодежь как раз освободила место. Пригласил даму к столу, правда пришлось пулей метнуться за тряпкой, чтоб привести местечко в приветливый тон после этих свиней. Мы заботимся о наших клиентах.

— Меня Оксаной зовут.

— Виталя.

Она протянула руку. Я пожал. Нежная кожа.

Оксана щебетала без умолку, я был взволнован ей. Она не была просто фантиком, внутри была действительно вкусная начинка. Какая-то магия, ей богу. Напрашивается смайлик с руками, закрывающими смущающееся лицо. Не думал я, Виталий Александрович, что ты так умеешь, не думал. Она рассказала мне все о своей жизни. Менялись кружки. Затем мы перешли на чай. Народ вокруг бара рассосался. Стояла легкая летняя ночь, переходящая в раннее утро. Мы одни. Оксана говорила и говорила. Военный институт. Свадьба. Сын. Декрет. Мужа посадили. Надолго. Желая больших денег, тот пустился во все тяжкие. Получил по полной. Уволилась с армии. Стала парикмахершей. Сие доставляло ей истинное удовольствие. Свадьба. Новый муж. Восстановилась в армию. Бросила стрижки. Дочь. Декрет. Дочь. Декрет. Сын. Декрет. Дочь. Декрет. Она всегда мечтала о пятерых.

— Пять декретов и ты на пороге пенсии. Военной пенсии, — хохотала Оксана.

— Хитро-хитро! — улыбнулся я ей, она улыбнулась в ответ, было в ее прелестной харизме что-то притягивающее.

Мне хотелось говорить с ней и говорить. Не прекращая. Ни грамма пошлости, хотя… она вызывала эрекцию силой своей трагедии, однако ж я спрятал эти мысли в далекий темный ящик черной души. Только диалог, ибо наша беседа вызывала величественное эстетическое удовольствие. Я поймал себя на мысли, что стал слишком сентиментальным по отношению к симпатичным женщинам. Гребаная старость. Я прожил больше, чем некоторые мои друзья. Можно ли считать сие достижением? О яркости молчу, утренние звезды гаснут быстрее. Михаил Юрьевич, например. Совсем пацан же был. А все почему? Люди — дофаминовые наркоманы, готовые броситься в пучину, чтобы еще разок прокатиться на этих эмоциональных качелях. Без них ломает. Причина. Следствие. Дело раскрыто. Расходимся. Все. Получив свое, они падают в бездну наслаждения, но спокойствие пугает, отчего начинаются новые вибрации. И новые. И новые. Но я не такой. Жизнь учила меня ссать по ветру, хотя иногда он был слишком переменчив и порывист, приходилось ловко увертываться.

— А что мы вот все обо мне, да обо мне? Виталий, а чем вы занимаетесь помимо руководства этой чудесной лавкой?

— Пишу книги, — скромно выдал я.

— Правда? Вы — настоящий писатель?

Наше общение на «вы» было в сто раз ближе и роднее, чем многие «ты». Так бывает, когда, соблюдая дистанцию, ты сокращаешь ее. Мир умеет удивлять своими парадоксами.

— Да я бы так не сказал. Одну вот книгу выпустили в издательстве. До этого долгие мытарства, после — тоже. Случайный всплеск — не стабильность. Успешным же нужно выдавать шедевры раз за разом.

— Ой, ну не прибедняйтесь! Что же вы? Я уверена, у вас все получится. И как же вас найти? Есть какой-то творческий псевдоним? — глаза Оксаны горели заинтересованным огнем.

— Да какой там! — я почесал затылок, — Под своим и пишу. Виталий Штольман. Запомните. Может когда-нибудь попадется.

— Что значит «когда-нибудь попадется»? Я сейчас возьму и обижусь.

— Как скажете, Оксана!

— Я обязательно найду и прочитаю.

— Жду рецензий. Только честно. Даже если не понравится. Не люблю всю эту фальшь, а то люди боятся обидеть писаку, даже если он написал говно. Они поют ему дифирамбы, отчего тот думает, что обрел величие… и продолжает творить свои фекальные массы, выдаваемые за оригинальность идеи. Потому-то только правду.

— Ну человек старался же, придумывал что-то, писал.

— Только правду, Оксана.

— Так точно! — она встала по строевой стойке и задорно кивнула, — Только правду.

— Спасибо!

— А о чем вы пишете?

— А вот об этом всем? — рукой я указал на окружающий нас срач. — Я вижу в этом всем красоту. Добро пожаловать в хтонь, так сказать. Быть может, еще побег от реальности. Гораздо проще жить в мире, где ты — бог.

— Скажете тоже! — Оксана улыбнулась, — Кто-то должен писать и о людях. Не всем же о королях и драконах.

— Ох, чего сейчас только не пишут. И о драконах, и о директорах с их секретаршами. Она приехала из глубинки. Простушка. А он успешный и властный.

— А дальше что?

— Амур натягивает тетиву. Выстрел. Любовь. Но он женат… все в таком духе.

— Что и такое читают? Я бы не стала. Как-то уже приелось что ли…

— Для некоторых писак книги — это бизнес, потому и штопают они по повестюшке в месяц, не заморачиваясь особо над содержанием, главное, чтоб «стекло» было и пара эротических сцен.

— Что еще за «стекло»?

— Сериалы по второму каналу смотрели, которые нашим бабушкам все платки измочили?

— Это стекло?

— Ага.

— А что и эротику пишут?

— Пишут-пишут. И чем она позабористее, тем больше спрос. Домохозяйки любят переместиться из своей скучной жизни в мир хаоса и разврата.

— Это правда! Домашняя рутина убивает, но я такое никогда не читала. Как-то стыдно мне…

— Святая женщина! — проскочила мысль в моей голове.

— Больше детективчики нравятся. Хорошие.

— Где убийца — садовник?

Мы вместе рассмеялись. На моем телефоне сработал будильник.

— Оксана, вы мне снитесь, да? А теперь я должен проснуться, и все? Вы исчезнете?

Она слегка ущипнула меня.

— Чувствуете?

— Да.

— Значит не спите. Но мне на самом деле пора. Золушка сбежала на бал, пока тьма над королевством. Надо возвращаться. Дети. Сами понимаете.

— Заходите еще. По выходным после восьми вечера и до утра.

— Как скажете. До свидания, Виталий.

— До свидания, Оксана.

Я стоял очарованный своей ночной собеседницей. Как смена-то быстро пролетела. Надо почаще общаться с людьми. Кто знает, во что сие выльется. Как ни тешил себя надеждами еще раз встретить Оксану, больше этого никогда не случалось. Похоже Золушка больше не покидала свой замок. А жаль. А жаль.

Из моего офиса вышел Бюст, что задорно вилял хвостом.

— Выспался, баламошка? А, ну-ка!

Я схватил валяющуюся палку и метнул в сторону, пес весело рванул с места и вернул мне снаряд, но сразу не отдал, еще немного потянул зубами, пришлось поддаться ему, обозначив победителя, затем снова бросок и еще. Так я забавлялся примерно полчаса, пока не пришел Жорген. Не выспавшийся и недовольный. Бюст увидел в нем слабое звено и решил поиграть, но тот лишь истерично отбивался от собаки. Душнильный. Мы никогда не были друзьями. Даже товарищами. Мы в принципе-то и не разговаривали толком. Да и сейчас особо не хотелось. Ни мне, ни ему. По сарафанному радио я узнал все о нем, а он, наверно, обо мне. Этого было достаточно. Бывают такие совсем уж неинтересные личности, что тебе прям плевать, как они живут и чем дышат. Я бы послушал историю взлета и падения Жоргена, но разве ж он расскажет? Остальное — тлен, скукотища! Аж, зевать охота. Выждав еще полчаса своего ненаглядного кассира с денежками, пришлось слушать его нотации, замешанные с дежурными угрозами, затем подсказал ему, как написать письмо возлюбленной, вернул собаку и отправился восвояси. Настали мои законные выходные. Четыре выходных.

День четвертый. Понедельник