Бесплатный фрагмент - 1877

ЧАСТЬ 1
Та девочка, тот мальчик

Глава 1

Новоторжский уезд, май 1861 года

Тишину дремавшего майского леса бесцеремонно нарушили стук копыт и детские голоса.

— Спорим, я первый дома буду, — задыхаясь от быстрой езды, выпалил темноволосый мальчишка, придержав разгоряченного коня.

— Я и спорить не буду, — ответил гарцующий рядом юноша. Он был похож на первого, но старше и более плотно сложенный. — И так ясно, что по этой тропе к усадьбе не проехать.

— Дорога тут точно ближе — заодно и проверим. — Братьев догнал ещё один мальчик.

— Хорошо, но только чтобы отец не узнал: проведает, что я вас в лес одних отпустил, устроит мне, — подумав, согласился старший. — И на что спорить будем?

— А давай на твою лодку, — не раздумывая выпалил первый наездник.

— Хорошо, но, если проиграете вы, отдашь своё седло.

— Отлично.

Двое мальчиков свернули в лес и поехали по еле заметной тропинке, а юноша продолжил путь по дороге.

— Саша, а ты не боишься, что Михаил расскажет Петру Андреевичу, что мы поехали через лес без взрослых?

— Нет, Костя, это не в его духе. И согласись, однообразие вгоняет в скуку. Мы эту дорогу вдоль и поперёк знаем. То ли дело попытаться найти верный путь самим.

— Наверное, ты прав. — Друг несколько минут молчал. — Только как бы на неспокойных людей не натолкнуться. Ведь бунтуют мужики.

— Так это далеко, не у нас. Отец в добрых отношениях с крестьянами.

— Все так говорят — в добрых, а потом раз — и с вилами к дому идут. Хорошо, если пошумят да разойдутся. А то ведь…

— Что? — иронически произнес Саша, уверенный в своей правоте. И это не укрылось от Кости.

— А то, что у Пушкина написано: «бессмысленный и беспощадный бунт». Читал ведь?

— У нас такого не будет.

— И хорошо. Разве я хочу, чтобы было? Совсем не хочу. Просто вспомнилось.

Мальчики замолчали, подчинившись величественной тишине природы. До усадьбы нужно было проехать несколько километров, и не везде тропа различалась так же четко, как возле дороги. Этот лес был очень стар. Он помнил спокойные времена без людей и первых крестьян, отвоёвывающих каждый кусочек пашни у исполинских сосен.

Александр, младший сын князя Петра Андреевича Трубецкого, был источником постоянного беспокойства не только для родителей и бесчисленной родни, постоянно гостившей в имении, но даже для соседей. Его забавы порой были опасны. Однажды, начитавшись романов Фенимора Купера, он подговорил дворовых мальчишек играть в индейцев и заблудился в лесу. Ему приключение понравилось, однако тем, кто вёл поиски, было не до веселья. Ведь совсем недавно он устроил сплав на плоту и пытался удрать в странствие с цыганским табором.

Потому-то отец строго-настрого запретил отпускать Сашу куда-либо без присмотра старших.

Полумрак и мерное движение навеяли на Костю воспоминания о раннем детстве. Тогда он жил в маленькой деревеньке отца, и родной дом не казался бедным и старым. Мальчик считал его самым лучшим, а отца — самым сильным и добрым человеком на земле. Бывало, они со старшим братом и сестрой ходили вот в такой же точно лес, который начинался сразу за деревенской околицей. Костя очень любил собирать ягоды и грибы, наблюдать за мелкими доверчивыми зверьками и птицами. Больше всего запомнились мальчику минуты отдыха: они выбирали светлую зелёную полянку, рассаживались поудобнее и весело болтали о разных интересных вещах. Сестричка доставала из корзинки и выкладывала на чистую тряпицу нехитрый обед.

Вольная жизнь закончилась, когда отец, вконец измученный бедностью, нашёл место в столице, поручив детей заботам разных родственников. Так три года назад Костя Муратов очутился в богатом тверском поместье Трубецких и стал лучшим другом Саши.

— Смотри, Костя, — тихо позвал Саша, который тщательно выбирал путь, ориентируясь по приметам, которым его научил местный лесник Федор Матвеевич, — просвет. Скоро приедем.

И точно, через сотню метров друзья оказались в самом отдалённом уголке верхнего парка, где, заигрывая с южным ветром, тихонько напевала эолова арфа. Они пустили коней лёгкой рысью: на ухоженных дорожках можно было не опасаться коварных, укрытых в траве коряг. Вот и липовая аллея, которая ведёт прямо к парадному крыльцу.

— Знаешь что, Костя, давай через парадное не пойдём: вечерняя служба закончилась, нечаянно можем встретиться с отцом.

Над высоким куполом дома мирно проплывали кучевые облака, обещавшие, однако, к вечеру собраться в тучи. Пока май баловал теплом и тишиной, и кто-то даже катался на лодочке по огромному пруду. Приглядевшись, Саша узнал кузину и её гувернантку, часто гостивших в имении. Помахав девушкам и договорившись о прогулке перед сном, всадники направились к дворовым службам: через окна было видно, как суетятся на кухне повара и слуги.

Мальчики уже спешились, когда к ним подъехал Михаил.

— Ну, что ж, ваш путь действительно ближе, — бросил он и, лихо спрыгнув с коня, без дальнейших слов отправился к дому.

— Никак дуться вздумал, что не по его вышло, — поделился с другом Саша.

***

Вечер выдался тёплый и тихий, и ничто не могло помешать лодочной прогулке. Саша и Костя подошли к беседке чуть раньше назначенного срока и стали невольными свидетелями чужого разговора. Мужской голос явно принадлежал Михаилу. Ему недавно исполнилось шестнадцать, и он был зачислен в гусарский полк, чем очень гордился. Сейчас юноша гостил в отцовском имении и не собирался отказываться здесь от развлечений, участником которых бывал в Москве.

— Луша, ну чего ты боишься, — уговаривал он кого-то. — Вот, посмотри, какие я тебе серёжки в городе купил.

— Не надо, барин, пустите меня, я домой побегу, — ответил испуганный девичий голос.

— Да не противься, глупая, дай поцелую только, — не унимался Михаил, и интонации, прозвучавшие в его голосе, очень не понравились Саше. Он хорошо помнил, как, пытаясь добиться от брата желаемого, Михаил вначале просил, потом угрожал именно таким тоном — а иногда мог применить силу.

Мальчик оттянул друга немного в сторону и прошептал: «Отвечай мне громко и непринуждённо — спугнём братца так, чтобы он не заподозрил, будто мы поняли, что он тут делает». И тут же перейдя от слов к делу, Саша громко спросил:

— Ну, что же, Костя, наверное, здесь нам Верочка встречу назначила?

После этих слов за тонкой стеной беседки стало тихо.

— Кажется, здесь, — ещё громче ответил товарищ.

Ребята услышали быстро удаляющиеся в разные стороны шаги.

— Эй, кто здесь? — войдя в роль и не желая останавливаться, крикнул Саша и уверенно зашагал по аллее — куда, как он предполагал, направился незадачливый дон жуан. Но тут его остановил девичий смех: по едва заметной тропинке спешила кузина Вера и её молоденькая гувернантка-подружка Поленька.

— А вот и мы! Ничего, что задержались? — звонко выкрикнула Вера и, схватив мальчика под руку, решительно повлекла в сторону пруда. — Я непременно хочу кататься!

Лёгкая белая лодочка скользила по глади пруда. Солнце готовилось скрыться за деревьями, и последние лучи окрасили листву в неуловимый нежно-золотистый цвет. Было очень тихо — как, наверное, бывает только на воде. Костя поднял весла, и лодка застыла, не нарушая очарования майского вечера. Говорить не хотелось, а только сидеть вот так тихонько и смотреть, как под тонкой гладью снуют маленькие рыбки и перекликаются на ветвях береговых кустов ласточки.

Саша смотрел на Веру, которая задумалась, положив голову на плечо Поленьки. И ему казалось, что это самая красивая из всех знакомых ему девушек. В кремовом платье с кружевной пелериной, длинными вьющимися волосами, обрамляющими нежное белое личико, Вера и вправду была очень мила.

«Наверное, такими были средневековые дамы сердца, ради которых рыцари совершали подвиги», — решил мальчик.

Они катались уже целый час, когда мирную прогулку прервал Михаил. Он, по–видимому, догадался, кто помешал его свиданию.

— Эй, там, на лодке, — громко крикнул юноша, — быстро плывите сюда, отец вас обыскался.

— Саша, — наклонившись к самому уху друга, зашептал Костя, — мне кажется, он рассказал о нашем секрете.

— Не думаю: брат не настолько плох, как тебе кажется. Почему ты его не любишь? — тихо ответил Саша и, обращаясь к девочкам, громко произнес: — Милые дамы, извините за вынужденное окончание прекрасной прогулки. Надеюсь, мы совершаем её не в последний раз.

«Дамы» переглянулись, удивленные столь церемонным обращением.

— Александр, ты настоящий рыцарь, — еле сдерживая смех и стараясь подделаться под его тон, сказала Вера. — Мы принимаем приглашение и обещаем встретиться с вами в назначенный срок.

Тем временем лодка, направляемая уверенными ударами весел, причалила к берегу, и Михаил помог барышням выйти. Он подождал, пока брат привяжет судёнышко, и вместе с друзьями зашагал к дому.

— Отчего отец ищет меня? — обратился к нему Саша.

— Не знаю. Может, и не ищет, — равнодушно произнёс тот. И, помолчав, добавил: — Кстати, лодка теперь твоя — я приказал её просмолить и покрасить.

***

На следующее утро Сашу разбудили очень рано, ещё до восхода солнца. Он сам попросил об этом своего друга — немолодого лесника Фёдора Матвеевича, который обучал его премудростям охоты, рыбной ловли, рассказывал, как вести себя в лесу, узнавать травы, ягоды, грибы.

— Вставай, барин, а то рыбы тебе не видать, — громким шёпотом сообщил он Саше и тут же скрылся за дверью.

Мальчик сонно потянулся и, перевернувшись на другой бок, натянул на голову одеяло. Было ещё темно, он представил утреннюю прохладу и сырость и вдруг ужасно не захотел покидать уютную теплую постель. Но закружились мысли: он вспомнил тайную ямку, где обязательно должна водиться щука. Проснулся азарт — и сон был забыт. Он встал, тихонько собрался, прихватил подготовленные с вечера снасти и наживку — золотистых маленьких карасиков — и направился к реке.

Землю укрывал густой, похожий на молоко туман, но Саша точно знал место. Устроившись и разобрав снасти, он забросил удочку и принялся ждать. Было тихо; земля, выстудившись за ночь, дышала прохладой. В реке гуляла рыба: в запале охоты выпрыгивали из воды молодые щучки, резвились проворные верхоплавки. Занялся рассвет: солнце, большое и белое, поднималось из-за невысокого, заросшего зелёной сочной травой холма. Лучи играли в капельках росы, застывших на искусно вытканных узорах паутины.

Саша так засмотрелся на привольный мир, от которого отвык в казармах училища, что не сразу почувствовал ожившее в руках удилище: долгожданная щука заглотила наживку. Мальчик начал осторожно, как учил Фёдор Матвеевич, выводить хитрую рыбину и с немалым усилием вытянул её на берег. Великолепная пятнистая хищница забилась, заплясала по траве, но вырваться из крепких мальчишеских рук не смогла. Правда, победа не далась Саше легко: освобождая щуку от крючка, он не уберёгся от острых зубов. Он быстро замотал палец платком и в следующий раз был осторожнее, а потом справлялся как опытный рыбак.

Солнце начало припекать, и клёв прекратился. Уложив добычу в котомку, Саша не спеша направился домой. Туман рассеялся, но трава ещё не обсохла. По дороге попадались крестьяне из ближних деревень, которые спешили по своим делам. Некоторые просто приветствовали молодого барина, другие останавливались поговорить, а увидев богатый улов, не скупились на похвалу.

На подходе к дому мальчик обратил внимание на пыльную, запряженную парой утомленных коней карету. «Ни у кого из наших знакомых нет такого экипажа, — подумал он, ускоряя шаг. — Наверное, гости».

В нескольких шагах от подъезда он заметил Костю с дорожным сундучком.

— Что это ты делаешь? Почему у тебя сундучок?

— Ой, Саша, а я тебя обыскался, — ответил друг, пристраивая вещи на задке экипажа. — Брат забирает в нашу деревню. Отцу дали отпуск, и Ивана отпустили на недельку, захватим Анфису и…

— Вы тотчас едете? — перебил Костин торопливый рассказ Саша.

— Нет. Твой отец предложил Ивану отдохнуть — он ведь сутки в дороге. Сейчас в баньку сходит, потом позавтракаем и в путь.

— Славно, славно. — Саша обрадовался и потянул друга за собой. — Идём, покажу, каких щук наловил. Место новое мне Федор показал — отличное место! Рыбы там…

И, забыв про всё на свете, мальчики побежали на кухню — передать улов повару с непременным условием зажарить рыбку поскорее.

***

Саша проводил друга до границ усадьбы и, пустив коня тихой рысью, неторопливо ехал домой. Послеобеденное солнышко припекало совсем по-летнему: ничто не нарушало полуденную тишину, не побуждало к поспешным действиям. Чуть слышно перекликались птицы, направлялись по своим делам бабочки и пчелы. Казалось, можно ехать вот так всю жизнь, что это тепло, это солнце никуда не денутся и будут существовать вечно. Саша с тоской думал о том, что через каких-то два месяца ему снова придётся возвращаться в холодный каменный Петербург.

С раннего детства мальчик знал, что отец твёрдо намерен дать обоим сыновьям образование в престижном Пажеском корпусе. Первым в Петербург отправился Михаил. Он приезжал на каникулы и, судя по рассказам, был вполне доволен жизнью вне родного дома. Когда отец объявил, что в корпус пора поступать и младшему сыну, тот не особенно расстроился: ведь брат был вполне доволен учёбой. Но первые же дни показали: никто не будет потакать его проказам. Холодные коридоры, строгий распорядок дня, ежедневные занятия стали ненавистны Саше в первый же месяц. Единственной отрадой был верный друг Костя. Юный князь категорически отказался ехать без него, а Петр Андреевич не был против такого условия.

Нынешняя разлука стала первой с тех пор, как Костя поселился в поместье Трубецких. И Саше было непривычно ехать сейчас одному по дороге и не слышать голос друга, его меткие комментарии, истории, шутки.

Отдав поводья конюшенному, мальчик отправился в библиотеку. Книги занимали пространство от пола до потолка: в массивных деревянных шкафах стояли тысячи томов. Большинство на немецком, французском, итальянском и английском языках. Попадались и старинные рукописные фолианты, которые он мог снять с полки только вместе с Костей. Кожаные кресла и диваны, канделябры на сто свечей позволяли не беспокоиться о времени суток. Читал Саша с ранних лет — увлеченно, взахлеб: часы за книгой пролетали незаметно. Порой мальчик засиживался до поздней ночи, а утром дядька, не найдя воспитанника в постели, приходил за ним сюда.

Сегодня Саша поднялся в библиотеку впервые после долгого перерыва и с интересом принялся изучать новые книги: отец регулярно пополнял и без того обширный фонд. Он отобрал несколько романов и, сложив их внушительной горкой на письменном столе, устроился в большом кожаном кресле у окна. Первой в руки попала «Крошка Доррит» Чарльза Диккенса. Как, оказывается, ему недоставало не только вольности в поступках, но и простой свободы в выборе круга чтения!

***

Дверь отворилась, но мальчик поначалу не обратил на это внимания. Вошедшие видеть его не могли.

— Что, Павел Львович, у Маркова, слыхал я, крестьяне не соглашаются грамоты подписывать?

— Упрямятся, Петр Андреевич, уж мочи нет с ними объясняться. И жаль их, но иной раз хоть кричи. Ваши-то многие грамотные: помните, как поначалу в школу детишек отдавать не хотели, зато теперь польза видна. И, знаю, вы старост собирали в марте, беседовали с ними. А вокруг что творится: слухам верят, друг перед дружкой умнее хотят показаться. Да и письма подметные много бед наделают ещё.

— Попадались и мне. Такое пишут — настоящее мракобесие! Я даже себе выписал кое-что, вот послушайте: «Земля помещичья отдаётся вся крестьянам. Во время жатвы на работу к помещикам не ходить: пусть собирает хлеб со своим семейством — что соберёт, то и eго». Или ещё: «Так вот оно как: два года живите, царь говорит, покуда земля отмежуется, а на деле земля-то межеваться будет пять либо все десять лет». — Князь вздохнул. — Думаете, скоро управимся с межеванием и выкупами?

— Боюсь, дорогой Петр Андреевич, не всё гладко будет. В собраниях толковать одно, а на деле вовсе не то выходит.

Павел Львович был одним из первых в уезде мировых посредников. Его кандидатура устроила всех: и местное дворянство, и крестьян. Первые знали его как человека образованного, много сделавшего для своего города. Он, например, был попечителем и главным жертвователем для местной больницы. А вторые — как доброго барина, в имении которого никогда не допускались жестокость и произвол.

Саша отложил книгу и с интересом слушал взрослых. Такие серьёзные разговоры велись за столом, лишь когда к отцу приезжали коллеги или владельцы больших имений. Но чаще мужчины уходили в кабинет, куда детей не допускали. Что-то, наверное, писали в газетах и журналах, но мальчик их не читал. Он понимал, что в России происходят большие изменения, однако внимание быстро перескакивало на свои заботы и слишком задумываться о чём-то кроме учебы и забав ни времени, ни желания не было.

Позвали к обеду. Саша подождал, пока отец и гость выйдут, и отправился в столовую.

***

Луч солнца медленно подобрался к тому месту, где занавески были недостаточно плотно задёрнуты, и ярким зайчиком заплясал на лице спящего мальчика. Он беспокойно потянулся и с головой забрался под одеяло: после вчерашнего поспать хотелось подольше. Но к первому вестнику утра добавился еще один. «Тук-тук» — навязчивый звук от окна не давал покоя.

— Да что же это?

Щурясь от яркого света, Саша выглянул во двор. Там собралась стайка местных мальчишек, привыкших к тому, что молодой хозяин придумывал какие-нибудь игры. Теперь и они приготовили ему развлечение.

— Барин, выходи, мы тут такое нашли… — громким шёпотом сказал самый отчаянный, внук Фёдора Матвеевича.

— Что, Степка? — ещё не проснувшись окончательно, но предвкушая что-то интересное, уточнил Саша.

— Гнездо. Наверное, соколиное: можно птенца достать и охотника из него воспитать.

Сон как рукой сняло. Это была давняя мечта — вырастить собственного охотничьего сокола.

— Уже иду.

Поправляя на ходу одежду, он вышел во двор и вместе с ребятами отправился за Стёпкой, который был немного старше других и потому обычно верховодил.

Как будто и не было года в училище… Хотя, конечно, изменился и он, и его друзья. Кто-то перерос время игр и уже работал наравне со взрослыми, но оставались и верные товарищи, которых он помнил с раннего детства.

— Так где, говоришь, гнездо?

— А помнишь утёс на Старухе, там ещё окунь хорошо берёт?

— Конечно, помню.

— Там, почти под самым верхом, в расселине.

— Да как же туда добраться? — Саша резко остановился.

— Можно попробовать, — успокоил Стёпка и потянул за рукав, приглашая продолжить путь. — Сначала вброд речку перейдём, а потом полезем: должно получиться. Я-то почти забрался, но забоялся. Думаю, вдвоём надо, чтобы было кому помочь. Вообще-то я гнездо дней десять как приметил, понаблюдал малость, точно говорю — соколиное.

Прошагав пару вёрст и успев пересказать друг другу все новости, ребята добрались до реки в том её месте, которое давным-давно кто-то назвал Старухой.

Крутой утёс её высокого берега одолеть пытались чуть ли не все мальчишки в округе. Многие были нещадно пороты за это родителями: ведь местное предание гласило, что когда-то здесь разбился непослушный паренёк.

Саша принялся карабкаться первым: он довольно легко преодолел начало пути и почти не устал. Подъём становился более крутым: пальцы не так быстро находили уступы и впадины.

— Барин, давай дальше не полезем, что-то боязно, — наконец сдался Степан. Он дышал тяжело, волосы на лбу слиплись от пота.

— Ну уж нет, смотри, немного осталось, — заупрямился Саша. Он выглядел не лучше, но отцовский характер не позволял отступать.

Мальчики добрались до небольшой ровной площадки. Вдвоём они размещались на ней с трудом. Отсюда казалось, что до гнезда можно дотянуться рукой. Но это было не так: заветная цель оказалась не над ними, а в стороне, по диагонали.

Саша попробовал найти путь наверх, но вскоре понял, что его нет: каменная стена была ровной и гладкой, будто каменотёс нарочно отшлифовал её. Да, птицы выбрали это место не зря. Вряд ли мог найтись опасный враг, способный до них добраться.

— Степка, ты прав, ничего не выйдет, — наконец сдался и Саша. — Придётся нам спускаться.

И тут мальчики впервые за всё время посмотрели вниз.

— Ой, а как же мы слезать-то будем? — первым нарушил молчание Степка, высказав то, о чём подумали оба. Представить обратный путь было нелегко: вверх забираться — одно, но как вслепую нащупывать мелкие невидимые выемки? Саша всё же попытался начать, но не смог дотянуться до надёжной опоры. Они оказались в ловушке.

— Нужно за помощью послать, но так, чтобы отец не узнал, — решил Саша и, сложив руки рупором, закричал: — Ваня, беги домой, зови дядьку Фёдора. Да осторожней, чтобы никто из взрослых не услышал. — Он немного отдышался и добавил: — И не забудьте верёвку взять.

Двое ребят, о чём-то посовещавшись с остальными, бросились в сторону имения, а огненно-рыжий Колька начал проворно карабкаться вверх по камням.

— Чего это он надумал? — недоуменно протянул Степка и собрался было переадресовать вопрос вниз, но мальчишка как раз затараторил:

— Эй, слушайте-ка! Мы решили — так не спуститься. Фёдор Матвеевич с ребятами обойдут через мост и поверху сюда доберутся. — Посчитав задачу выполненной, мальчик проворно спустился вниз.

— Думаю, они верно догадались, — пробормотал Саша и уселся на площадке. — Будем ждать.

Стёпка последовал его примеру. Неудачливые разорители птичьих гнезд примостились рядышком на уступе непокорённого утеса. Здесь они были равны: темноволосый задумчивый сын князя и беспечный, с вечно растрёпанной копной светлых с рыжинкой кудрей, крепостной мальчишка. Под ними простирался живописнейший пейзаж великой Русской равнины. Хорошо видны были изгибы узкой беспокойной речушки, которая через несколько вёрст сливалась с другой, более полноводной. Поле, по которому пришли ребята, постепенно переходило в редколесье, а затем в дремучую чащу. Над ними сновали проворные птицы. И было очень-очень спокойно.

— Хорошо всё-таки здесь, — нарушил молчание Саша.

— Да что ты, барин, в городе-то, поди, лучше, — лениво отозвался разморённый солнцем и тяжёлым подъёмом Степан.

— Нет, не лучше.

— Как так?

— Ну, вот ты можешь утром встать, на рыбалку пойти, в лес, просто с ребятами погулять. Так?

— Ну да, если мамка делать что-нибудь не заставит. Я-то ведь в школу немного успел походить. Да потом папка в город уехал, надо было помогать по хозяйству. Но теперь строго староста наказал всем с осени учиться.

— Правда? Это хорошо, что учиться. — Саша не особо задумывался, чем занимаются товарищи, пока сам он живёт за пределами усадьбы. Хотя об устройстве школы для местных детей он немного знал из разговоров взрослых.

— Наверное, хорошо. Читать мне нравится, да я пока медленно всё разбираю, — признался Степка.

— Ничего, дело наживное, — подбодрил его Саша. — Ну, а в городе у меня всё строго по расписанию, — продолжил он. — Подъём, завтрак, гимнастика, уроки, обед, даже прогулка — всё по часам. — Он невесело вздохнул. — Нет, ребята у нас хорошие. Добрые. Учителя тоже. Но воли-то нет. Простора этого.

— Тогда твоя правда, — кивнул Степка, — в неволе что за жизнь.

— Да.

Ребята снова замолчали. Время шло, солнце разогрелось не на шутку, а укрыться от него было негде.

— Ну, где же Фёдор Матвеевич? — в который раз вздохнул Саша и вдруг услышал над собой знакомый хриплый голос.

— Здесь я, батюшка, здесь, сейчас вызволю вас. — Над ними закачался конец крепкой веревки. — Давайте-ка по одному. Веревку вокруг себя обвязывайте, а я вас потащу.

— Фёдор Матвеевич, наконец-то, — радостно приговаривал Саша, надежно затягивая узел вокруг талии Степана.

— Барин, что ты, давай первым, — попытался отговориться мальчик.

— Нет уж. Я старший и отвечаю за тебя, не спорь.

— Ох, и влетит же вам от Петра Андреевича, — высказал Саше свою мысль лесничий, когда они шли обратно.

— Зачем беспокоить отца, у него и без того забот хватает. Потому говорить ему ничего не станем, — как можно более беззаботно возразил Саша.

— Не станем? — лукаво протянул Фёдор Матвеевич. — Ну что ж, добро, коли так.

— Фёдор Матвеевич, можно спросить? — выдержав паузу, решился спросить мальчик.

— Отчего ж нет?

— А ты свободный теперь?

— Вон о чём думаешь, барин, — тот даже остановился. — Свободный я уже давно. Ведь батюшка ваш, храни его Господь, вольные многим подписал.

— Правда?

— Правда.

— А другие, кому вольную не давали, они как? — помолчав, уточнил Саша. Ему хотелось узнать, что думают о воле люди за пределами знакомого ему круга.

— Думают чего? Да по-разному. Времени мало прошло: как жили, так и живут. Ведь ещё два года крестьяне с хозяевами связаны будут: и оброк платить, и землю обрабатывать. Без этого никак. А вот чего сейчас и вправду много, так это разговоров о самой земле.

— Отчего так?

— Так это самое главное и есть: ведь она наша кормилица. Она хлебушек родит, без неё и жизни нет. Потому и толкуют: сколько кому отрежут, да где, да сколько выкупных отдавать придется.

— Выкупных — что это такое?

— Платежей, вот что. Только я, барин, не шибко в этих делах силён. У батюшки аль у управителя поспрашивай — они лучше растолкуют.

— А бунтовать наши мужички будут? — всё же решился уточнить Саша.

— Что ты, милый, это против кого же? Твой батюшка человек честный, справедливый. Доверие к нему у общества большое. И все окрестные помещики его уважают. Так что не волнуйся, у нас всё миром порешится.

Приятно было слышать такие слова об отце, человеке строгом и замкнутом, не слишком ласковом к сыновьям. Значит, местное общество видело генерала Трубецкого иначе. Саша решил поразмышлять об этом, когда будет свободная минута.

Глава 2

Лужский уезд, октябрь–ноябрь 1861 года

«…Габриэль тихонько спрыгнул с коня и укрылся в тени каменных стен. На балконе замка стояла та самая девушка, которую он видел в озёрном отражении.

— Да, Лариана, видно, записи в Книге не меняются, — шёпотом говорила с кем-то повзрослевшая девочка с портрета. — Никогда мне не быть счастливой здесь, на Земле. Наверное, лучше было мне остаться у вас, на Альбагане.

— Неправда. Земля необыкновенна, я покажу тебе самые укромные её уголки и прекраснейшие творения людей, — тихо, чтобы не напугать девушку, вступил в эту странную беседу Габриэль. Он вышел из полумрака и протянул ей руку:

— Разреши пригласить тебя на танец, незнакомка.

Элиза почти не испугалась и почему-то сразу поняла, кто говорил с ней. Что ж, вот и в её жизни произошло чудо, о котором пишут в сказках.

В старом герцогском замке сияли огни и играла дивная музыка. Бал был в разгаре: веселились, танцевали и беседовали гости. И никто не замечал, что под звёздным небом кружится в свете луны ещё одна пара. Соединить которую было угодно самой Судьбе».

Елизавета Сергеевна закрыла книгу и положила её на столик около Дашиной кровати.

— Ой, мама, это моя любимая сказка. — Девочка выпорхнула из уютной постели и закружилась по комнате.

«Они кружились и кружились в медленном танце под светом луны», — нараспев проговорила она, засмеялась, подбежала к маме и обняла её за шею.

— Глупышка, — ласково сказала та и погладила девочку по голове.

— И моя, и моя любимая сказка, — раздался тонкий детский голосок из соседней кроватки.

— Конечно, Танечка, и твоя.

— Скоро я поеду на свой первый бал, — не унималась старшая. — Я буду танцевать лучше всех, правда. — Она закружилась раскинув руки, а потом упала на мягкий ковер и засмеялась звонко и радостно.

Смех её отразился от высокого потолка детской, облетел комнату, пробежался по раме тёмной старой картины и, вылетев в коридор, устремился на первый этаж, в кабинет хозяина дома.

«Опять девочки расшалились», — подумал граф и углубился в чтение служебных документов.

***

Старинный дом рода Лидовских стоял на крутом берегу реки Оредеж. Именно сюда после многолетних скитаний привёз граф Алексей Дмитриевич молодую жену и маленькую дочь Дашеньку. Путешествие его по окраинам великой империи было вынужденным.

После выпуска из Императорского училища правоведения молодой граф пребывал в состоянии некоторой эйфории: ему хотелось потрудиться на благо страны. Однако дела в имении были расстроены, недавняя смерть отца сделала его старшим мужчиной в семье, с обязанностью заботиться о сёстрах.

В Лужском уезде были рады новому человеку. Почти сразу поступило приглашение стать уездным судьёй: охотников получить эту должность не находилось несколько лет. Алексей Дмитриевич с радостью согласился. И совсем скоро узнал о реальной жизни такое, чего не описала Анна Радклиф в самом страшном из своих романов.

— …Но ведь это убийство, — в который раз жёстко повторил граф, начинающий выходить из себя от невнятного лепета пристава. — Человека продержали на морозе без одежды всю ночь. За что? За разбитую вазу? Это дикость, дикость!

— Никак не могу согласиться, — тихо, но настойчиво отозвался тусклый голос. — Заболел, здоровье слабое у мужичка оказалось. Так в протокол и внесу, а вы извольте вот здесь подпись поставить.

— Не стану я такое подписывать!

— Воля ваша, — вздохнул пристав.

Оказалось, этот случай был далеко не первым. Дворовые люди бывшего предводителя дворянства то убегали, то умирали с пугающей частотой. После записки молодого графа губернатор пригласил его на личный приём и по-отечески объяснил, что издавна в дворянском обществе действует круговая порука: «Никто ни в чьи дела не вмешивается. И уж точно не пишет донесений в любые государственные учреждения».

Алексей Дмитриевич был возмущён, но смириться не захотел: написал пламенный памфлет и отправил его в столичный журнал. Графа заметили. Цензор показал сочинение императору, и тот распорядился перевести не в меру пылкого судью в Иркутск.

Приказы Николая Павловича игнорировать было нельзя. Алексей Дмитриевич определил сестер на попечение тётушки, уладил дела с имением, простился с товарищами и отправился к месту службы.

Отсутствовал он ни много ни мало пять лет. Письма в дом тётушки то приходили из самых неожиданных мест, заставляя сестёр, Анну и Нину, заглядывать в атлас Российской империи, то не приходили вовсе.

Вернулся изгнанник, когда на престол взошёл новый император. Да не один.

— Моя жена, Елизавета Сергеевна, — представил он тёте и сестрам миловидную юную женщину. Та явно смущалась пристальных взглядов и крепче прижимала к себе маленькую дочку.

Тёмные, почти чёрные волосы и неожиданно яркие синие глаза провинциальной барышни притягивали взгляды многих мужчин. Покорить же сердце красавицы смог только граф Лидовской.

«Господи, как я попала сюда, за столько вёрст от дома? Обратно хочу, к маме», — думала Лиза, мило улыбаясь.

«Ах, бесстыдница. Улыбается, как будто всё так и должно быть. Взялась невесть откуда, да ещё с дитём. Все ли там было как надо, со свадьбой-то? Алёшенька даже благословения у меня не попросил», — старательно изображала радость Прасковья Михайловна.

— А девочка-то какая миленькая, — щебетали Анна и Ниночка, выпросив у смущённой невестки разрешения понянчить племянницу.

С того дня минуло пять лет. Алексей Дмитриевич стремительно двигался по служебной лестнице: в Министерстве внутренних дел нашлось место для деятельного графа. Общество понемногу оживало, и все вокруг говорили о скорых реформах и преображении государства…

***

Деревянный трёхэтажный особняк с простыми классическими колоннами сразу понравился Елизавете Сергеевне. Внутри всё дышало стариной: шпалеры с античными сюжетами, резная мебель, портреты в тяжёлых рамах. Вокруг уединенного имения тянулись леса. Здесь же был устроен отличный уголок для молодой семьи. Вокруг дома — регулярный парк, ухоженный, со стройными аллеями и тенистыми беседками. Приятно было, спустившись по каменным ступеням, посидеть на берегу тихой речки.

После Даши у молодой четы появились на свет еще трое детишек — Серёжа, Танечка и Илюша.

Алексей Дмитриевич с началом работы комиссий по крестьянскому вопросу всё больше времени проводил в Петербурге, что, конечно, огорчало молодую супругу.

«Милая, ты же знаешь, что врачи беспокоятся о твоём здоровье. Климат петербургский так жесток. Потерпи, скоро попрошу отпуск, отдохнем на водах, ты окрепнешь — тогда и переедем», — был его ответ.

Тем временем для старшей девочки нашли молоденькую гувернантку — англичанку Элеонору Грин. А ещё к Даше стал приезжать из соседнего имения учитель танцев — бывший артист крепостного театра Егор Васильевич.

С этого-то всё и началось. Учитель хвалил успехи Дашеньки и имел неосторожность порекомендовать маме свозить её на детский бал. Конечно, девочка восторженно подхватила такую восхитительную идею. Теперь только и разговоров было, что о бале, о столице, о нарядах и бальных туфельках.

***

Тёмным октябрьским вечером граф приехал со службы раньше обещанного и незаметно прошёл в гостиную. Сцена, которую он увидел, наполнила сердце светлой грустью.

«Как же мне не хватает всех вас. С каким удовольствием я забрал бы Лизоньку и малюток в столицу», — думал он, глядя, как веселятся Даша и Сережа.

Дети воображали себя на балу. В последнее время это стало их любимой забавой, и главной зачинщицей, конечно, была старшая дочка.

— Ну, как ты держишься, — наставляла Даша брата. — Ах, какой неуклюжий! Выпрямись — вот так, руки ровнее, — говорила она, явно повторяя слова учителя.

Алексей Дмитриевич замер, не желая нарушить очарование семейного вечера: ему ужасно хотелось просто стоять и смотреть на свою семью.

Наконец Дашу устроило всё, и она дала команду мисс Грин, которая ожидала у большого черного рояля.

— И раз-два-три, раз-два-три, — продирижировала та, и залу наполнила мелодия лёгкого модного вальса.

Дети кружили по комнате, а Алексей взглянул на жену: она сидела в глубоком кресле с Илюшей на руках — видимо, читала ему книжку, но теперь отвлеклась и наблюдала за старшими.

Он снова вспомнил момент их первой встречи. Обстановка того семейного вечера очень напоминала нынешнюю. В роли танцующей пары выступали недавние знакомые — юный граф и провинциальная барышня. А в таком же глубоком кресле сидела Лизина маменька с крошечной внучкой на руках. Это был, ах да — 1849 год, канун Рождества. Он как раз принимал участие в сомнительном, но сулящем хорошую прибыль предприятии: вдали от удушающих столиц у слишком принципиального чиновника юридического ведомства открылся коммерческий дар. А средства семье Лидовских, почти разорившейся из-за мотовства старого графа, были ох как нужны.

Алексей Дмитриевич направлялся в Иркутск, и ему необходимо было купить лошадей и запастись провиантом, для чего пришлось остановиться в городке N. Глупость местных купцов затянула это несложное дело, а сильнейшая метель и вовсе выбила его из графика. Дороги были безнадежно занесены, и двинуться в путь не представлялось возможным. Он застрял.

Несколько дней граф просидел в тесной гостиничной комнате, совершая лишь небольшие вылазки в местную ресторацию и на представления маленького театрика, где на зимнее время обосновалась странствующая антреприза. Пришлось отдать должное артистам — спектакли оказались неплохими. В очередной такой поход он и увидел Лизоньку. Она пришла с двумя старшими сёстрами и их супругами и весь первый акт не отводила взгляд от сцены. В антракте же, не ведая, какое действие оказывает на окружающих, просто и открыто осматривала театральную публику. После представления граф нашел девушку в толпе и, невидимый, проводил до кареты. Он не разочаровался в предмете своего восхищения, невольно подслушав её рассуждения о спектакле. Голос показался графу завораживающим, высказанные мысли — стройными и логичными.

Алексей был настроен решительно: с трудом дождавшись часа для визитов, направился к предводителю местного дворянства. Слуга провел его в просторную комнату, с меховыми шкурами вместо ковров на полу и на стенах. Хозяин, выслушав графа, с удовольствием согласился представить его местному обществу…

***

Алексей Дмитриевич так задумался, что не сразу заметил, как прервалась музыка: это Даша, отвлекшись от наставлений брату, увидела в дверях отца. Она остановилась, сбив ритм, и бросилась к нему, радостно выкрикивая: «Папа, папа приехал!»

— Что у нас новенького? — подхватив дочку на руки, спросил он. — Вижу, ты выучилась прелестно вальсировать и братца обучила.

— Да, да, я лучше всех учеников Егора Васильевича! — заторопилась она выложить самую важную новость. — Он сам это маменьке говорил, и не раз. А ещё на бал меня отправить велел. — Даша выскользнула из отцовских рук и теперь смотрела на него снизу вверх.

— Ну, что ж. На бал так на бал. — Алексей, казалось, не замечал отчаянной жестикуляции жены.

«Да уж, после этих моих обещаний Дашенька устроит нам веселую жизнь — будет бал требовать», — улыбнулся он своим мыслям.

Отец семейства расположился на любимом широком диване, рядышком усадил жену и младшую дочку — старшие устроились на полу.

Начались обычные расспросы о делах в поместье и в столице; дети, конечно, тоже хотели поведать о своих маленьких секретах и достижениях отцу.

«Какой же папенька красивый и сильный, — думала Даша, разглядывая родителей. — Совсем не такой, как сосед, от которого приезжает Егор Васильевич. Да и Егор Васильевич не такой. Он худой да вертлявый, а папочка вон какой высокий, широкий — как подхватит на руки, уж точно не выпустит. Хорошо бы с ним в Петербург поехать, а может, и на бал вместе пойти, хотя танцевать с ним несподручно. Ну, или просто поехать: уроков тогда учить не нужно будет, а всё только гулять да играть — мисс Грин-то здесь останется. А ну как он и её с собой возьмет?»

Но тут ход мыслей прервали отцовские слова:

— Что ж, говорят, Дашенька наша танцевать мастерица, в свет её выводить пора.

Даша даже рот приоткрыла, но сказать ничего не успела, потому что вступилась маменька:

— Рано ей еще на бал, мала больно.

Даша так и застыла: значит, как за младшими присмотреть — большая, а как на настоящий бал — маленькая? Она собралась было привести кучу аргументов, но папа встал и, направляясь к лестнице, объявил своё решение:

— Решено, скоро у дочери моего товарища день рождения. Приеду, попрошу и для Даши приглашение на бал.

***

На следующее утро Даша проснулась раньше всех: за окном было темно, на небе светили звезды — правда, не так ярко, как глубокой ночью. Всё обещало солнечный день. А разве могло быть иначе: ведь папа приехал. Даша сладко потянулась под тёплым пуховым одеялом и высунула ножку: не холодно ли? Нет, дядька Платон исправно выполнял работу, и в детской было натоплено достаточно, чтобы не мерзнуть, но и не так, чтобы было душно. Девочка прислушалась: дом спал, отдыхая от привычного шума из обрывков речей, звуков шагов и неизбежной хозяйственной суеты. Было тихо-тихо, и не хотелось разрушать это спокойствие.

На сегодня план был такой: незаметно выбраться из комнаты, чтобы горничная Дуня не заметила, прокрасться на кухню — первое место в доме, где начиналась работа, и первой отведать тёплых пирожков с черничным вареньем, которые всегда пекли к завтраку, если приезжал папа.

«Так ведь мне вчера приглашение на бал было обещано», — вдруг вспомнила она и втянула ножку обратно: нужно было всё обдумать. Она высвободила из-под одеяла руку и стала загибать пальчики, тихонько рассуждая: «Значит, бал. Перво-наперво нужно расспросить маменьку, как себя вести в обществе. Наверное, не только танцевать придется, беседы ещё вести… Потом журналы посмотреть, платье выбрать. Так мы же в город поедем — ткани покупать. Вот Варюша и Аглаша позавидуют — их-то на бал никто не повезёт», — представив, с каким важным видом будет рассказывать соседским ровесницам-подружкам о предстоящем событии, Даша даже зажмурилась от удовольствия. «Но, если полежу ещё немножко, может Серёжа проснуться и первым до кухни добраться», — вдруг спохватилась она и, решительно откинув одеяло, выпрыгнула из кроватки, надела тёплые носочки, накинула пуховый платок и выскользнула из комнаты. Проходя мимо братниной спальни, она приоткрыла дверь и заглянула в комнату — Серёжа ещё спал. Девочка осторожно прошла по этажу и стала спускаться по лестнице, как вдруг из-за спины раздался приглушённый выкрик и её обогнал — казалось бы неопасный — соперник.

— Серёжка, стой, я первая проснулась! — Даша бросилась догонять брата. До двери кухни они добежали вместе, и каждый желал непременно протиснуться в нее первым.

— Ладно, ладно, оба победили, каждому по пирожку, — добродушно усмехнулся наблюдавший за вознёй барчат дородный повар Данила Васильевич и протянул детям по тёплой румяной сдобе. — Забегайте скорее, а то на сквозняке застудитесь.

Ребята уселись на широкой деревянной скамье у печки и с аппетитом принялись за законную добычу. Мама и не догадывалась о негласном договоре маленьких проказников с Данилой Васильевичем: кто первым проснётся и на кухню заглянет — тому вкусное угощение. Никто не хотел уступать, но, если один задерживался, другой непременно делился лакомством. Лишь со стороны могло показаться, что детишки соперничают или не ладят друг с другом: на самом деле они были не разлей вода.

— Ну, как пирожки, удались? — Кулинар глядел на барчат, пряча в окладистой бороде лукавую улыбку.

— Ещё как удались, Данила Васильевич, никогда таких вкусных не едал, — ответил Серёжа.

А Даша промолчала — не могла надышаться вкусным воздухом поварской. Здесь смешались ароматы свежего утреннего молока, которое только-только принесли из коровника, сдобы, румяных котлет, томившихся в печке, и еще какие-то неуловимые, но очень аппетитные запахи.

— А теперь бегите обратно, по кроватям, а то Норка проснётся — а воспитанницы-то и нет, да и Иван по головке не погладит.

«Вот так всегда он нас выпроваживает, не даёт в тепле посидеть, посмотреть, что как готовится». — Даша сползла с лавки и, притворно понурив голову, направилась к двери. Но за порогом вскинулась и вприпрыжку понеслась по коридору: «Я первая!»

Конечно, няня Дуня проснулась и, подбоченясь, стояла посреди спальни, ожидая неугомонную любимицу. Танюша спала — мала ещё для учебы. А у Даши с утра, сразу после завтрака, — первый урок. Опоздания не приветствовались.

— Опять на кухню бегала? — притворно сердито отчитывала Дуняша девочку, стащив с неё свой платок, и торопливо приступила к утреннему ритуалу одевания и туалета.

— Я сегодня первая проснулась, — гордо ответила та. — А ещё меня папа отвезёт на бал! — Она отстранилась и принялась взахлеб описывать предстоящие хлопоты по подготовке к поездке в столицу.

— Да полно, матушка, ведь это не скоро ещё будет, — отвечала няня, безуспешно стараясь заплести девочке косу. — Я слышала, как Алексей Дмитриевич говорил Елизавете Сергеевне — в конце ноября.

— Ой, так это сколько ждать-то, — Даша снова вывернулась из рук девушки и села на кровать, — больше месяца. — Она надула губки и собралась было разреветься от обиды, но Дуняша знала, чем успокоить девочку.

— Погоди плакать-то, ведь сколько дел: фасон платья выбрать, ткани купить, портниху пригласить, туфельки сшить — как бы успеть всё. — Няня опустилась на колени перед Дашей, погладила тёплой рукой по волосам и заглянула в глаза. — Ну, барышня, успокоилась?

— Да.

К завтраку обычно выходили старшие дети, Елизавета Сергеевна, гувернантка мисс Грин и Алексей Дмитриевич, если был дома. Иногда в усадьбе гостили родственники или друзья — тогда за столом было многолюдно и шумно. Сегодня трапезничали в узком кругу.

— Ну, что, Дашенька, поедешь со мной в Петербург? — улыбнулся отдохнувший и оттого ещё больше повеселевший граф.

— Конечно, папа. Только, боюсь, успею ли приготовить наряд?

— Не волнуйся, доченька, будешь самой красивой девочкой на празднике, — заверила мама.

***

Жизнь в доме потекла своим чередом: лишь редкие поездки в город да визиты портнихи напоминали о готовящемся событии.

У старших детей тем временем появилось новое развлечение — потихоньку пробираться в общинную крестьянскую избу на вечерние посиделки. Идея, как это часто бывало, исходила от Даши, которая прочитала рассказ «Бежин луг» и была впечатлена быличками. Она расспросила о них деревенскую девочку, рассудив, что та похожа на мальчиков из тургеневской книги. Разведав всё, Даша уговорила брата отправиться с ней.

Сразу за оградой парка и неглубоким ручьём приютились крестьянские дома. Ходить туда было нельзя, но нарушение запрета и было самой увлекательной частью приключения.

После ужина Даша и Серёжа, чинно взявшись за руки, отправились в классную комнату. Девочка — готовить завтрашний урок, а брат — слушать и запоминать, что она читает вслух. Мальчик был мал, чтобы учиться, но утверждал, что ему интересно сидеть с сестрой.

Побыв несколько минут наверху, сорванцы потихоньку выбрались из дома и понеслись к мостику через ручей. Там их встретила Дуняшина младшая сестренка Алёнка — девчушка лет восьми, со смешными косичками в разноцветных ленточках, овчинном полушубке и аккуратных сапожках, из которых недавно выросла Даша. Вместе они направились в деревню. Воздух был тих и прозрачен: природа готовилась к ночному отдыху. Стоял тот благодатный час, когда дневные хлопоты остались позади и можно было забыть о них до утра. Вдоль тропинки протянулись тёмные поля, перемежаемые редкими перелесками.

Парни с девками только начинали собираться в большой избе, которую барин разрешил выстроить для общины. Девушки приходили с резными разукрашенными прялками, и сразу было понятно, у кого в семье достаток, у кого — нет.

Старшие рассаживались по лавкам вдоль стен: парни с одной стороны, девушки с другой, заводили беседы, рассказывали новости. Ребятне сидеть не полагалось — детишки толпились по углам, наблюдали за взрослыми. Даша с братом и подружкой обычно забирались на печку и оттуда наблюдали за танцами, слушали сказки да небылицы.

Воздух был напитан запахом дерева, печного дыма, земли: в доме было тепло и уютно. Наконец появился главный герой посиделок — гармонист.

— Ну что, Прохор, готов сегодня плясать? — обратился он с порога к одному из товарищей.

— Только б ты поспевал играть! — включился тот в привычную перебранку.

— Видали мы таких танцоров, — послышался звонкий девичий голос, и на середину избы вышла красивая статная Наташа, первая мастерица плясать да складывать частушки. — Вон, вчера-то по лавкам отсиживались. Ну-ка, выходи, кто смелый.

Гармонист вступил — и полилась музыка, зазвучали песни. Вечёрка началась.

Даша и сама с радостью пустилась бы в пляс — ноги так и просились выйти на круг, но нельзя. А ну как догадаются, что графская дочка по вечерам в деревню бегает — то-то крику будет.

Деревенская молодёжь не унималась: перебранки, частушки да танцы сменялись минутами затишья, когда гармонист отдыхал. Прошло уже немало времени и пора было подумывать о возвращении домой, когда из дальнего угла послышался негромкий голос одного из парней — он начал рассказывать байку. Дети, которые очень любили сказки про домовых да леших (а именно их мама строго-настрого запрещала слушать), замерли в предвкушении. Впрочем, шум в избе стих — всем было интересно, что же на этот раз сотворила нечистая сила, по уверениям стариков, густо населявшая окрестности.

— Иду, значит, я из леса (дров ходил нарубить) и задержался. Уж поздно, темно. Подхожу к речке — глядь, сидит женщина, волосы расчёсывает. Ну, думаю, кто-то из девчонок в лес ходил да на обратном пути искупаться решил. Думаю, напугаю. Подкрался незаметно. Смотрю, а у ей волосы точно золотые — ну и оробел. А она как повернётся — и хвать меня за руку. И к себе тянет-тянет. Поцелуй меня, говорит. Я — вырываться, ан нет. Так с ней в воду и упали. Ну, и утонул я, значит. Помер. — Тут парень громко рассмеялся и, вскочив со скамьи, направился на улицу. — Пошли, ребята, покурим.

Те, кто, затаив дыхание, слушали страшную историю, не сразу поняли, что над ними пошутили. Серёжа прижался к сестрёнке от страха, а оказалось — всё обман.

— Но ведь русалки-то есть, — прошептал он.

— Есть-то есть, да не всем они показываются, — глубокомысленно ответила Алёнка. — Погоди, может, кто и невыдуманную историю сказывать будет.

И действительно, из дальнего угла послышалось покашливание и на свет вышел старик Пахом, обычный завсегдатай вечёрок. Жил он одиноко, дома ему было скучно: усевшись в тёмный угол, дед молча наблюдал за происходящим и очень редко присоединялся к беседе. Девчата и парни любили дедовы рассказы о старых временах. И сейчас, обидевшись на насмешника, который придумал посмеяться над «обчеством», он решил поведать правдивую историю.

— Ну, вот, значится, было это ещё при амператоре Александре. Я совсем молодой был. А у друга Василья был младший брат, запамятовал, как звали-то. И вот они собрались на вечёрку: трое парней и четыре девки. Сидели-сидели да и надумали: кто в баню ночью пойдёт (а уже ночь была) да камень оттуда принесет, тот выиграл и остальные ему угощение ставят. Ну и брат-то этот пошёл.

Он потом сам рассказывал: открыл дверь и руку вперед выставил — ну, тёмно же там. А его тут за руку кто-то — хвать. (Слушавшие дедов рассказ девки заойкали и ближе придвинулись друг к другу.) «Женись, — говорит, — на мне, тогда отпущу». Ну, делать нечего, согласился. Она ему: «Принесёшь мне сюда одежду всю завтра и попа приведёшь». Пришёл домой — ни жив ни мёртв. Матери с отцом ничего не сказал, а утром раненько собрался да на поле уехал (у них поле-то далеконько было). Ночевать не приехал, а только в полночь слышит мать его — ходит кто-то под окнами. Она спрашивает: «Кто там?»

А ей женский голос: «Сын ваш дома?» — «Нету, в поле он ночует». Ну, ушла. Приехал парень домой, мать ему — так, мол, и так, приходила к тебе девушка ночью. Тут он всё и рассказал.

Родители подумали-подумали да и говорят: что же — женись, коли обещал. Позвали попа, взяли одежду всю, пошли. Ну, всё как надо сделали, мать невесту обрядила, поженились.

Девка-то уж больно хороша оказалась, всему-то училась, от мамки евонной не отходила — примечала. Так прожили до Масленицы. А тут всем надо по родне ездить — в гости. Он, парень-то, жене и говорит: «А нам-то навестить и некого». — «Отчего же, — отвечает, — у меня и мама, и папа есть, только ехать далеко». Что ж, собрались, заложили сани, отправились. Долго добирались и вот приехали в деревню. Жена и говорит: «Пойдем вон в ту избу, где ребёнок плачет». Зашли, сидит женщина, зыбку качает. Увидела их, гонит: «Идите-идите, куды шли. Не до гостей мне: видите, дитё у меня плачет, уж осемнадцать годов ему, а всё не растёт». Тогда эта молодуха подошла к люльке, взяла ребёночка и бросила в окно.

В избе воцарилась гробовая тишина: ребёночка — в окно, как же так?

Наташа даже решилась перебить рассказчика:

— Да ты что городишь-то, дед? Да где же такое видано?

— Погодь, не перебивай, — цыкнул старик. — Верно говорю: ты дальше-то слушай. И вот бросила она дитёнка в окно, а это оказалось полено. (По избе прокатился ещё один вздох.)

А молодая и говорит старухе: «Это же ты меня, мама, прокляла, когда я маленькая была, сказала: „Да иди ты к чёрту!“ Вот чёрт меня и забрал, а вместо меня полено тебе подложил. А я до восемнадцати лет в бане жила — банник меня воспитывал. Кабы Стёпа (брата-то, вспомнил, Степаном звали) не женился на мне, так бы всю жизнь по баням и мыкалась».

Проклятая девка-то оказалась. Вот. И жили они потом долго. Да вы помните, наверное, с того краю изба была — её только в прошлом году сломали.

Слушатели сделали дружный выдох и переглянулись — вот это сказка.

— И не сказка это — бывальщина. Верно вам говорю, — как будто подслушал мысли старик. — Я-то знаю. Забыли, что ли, как ране сказывали: бывальщину слушать лучше сказки. — Встал, осторожно распрямился и вышел на улицу.

— Как домой-то пойдём? — первым спросил Серёжа. — Ведь боязно.

— Так и пойдем, как пришли, — притворилась смелой Даша, хотя ей тоже было очень страшно.

Дети вышли на улицу: за каждым кустом им мерещились лешие да всякая нечисть. Каждый шелест, хруст веточки заставляли крепче жаться друг к другу. Однако ветер скрадывал звуки и никак нельзя было заметить кравшихся по кустам мальчишек, что вместе с ними сидели на печи и слушали деда Пахома.

— Вот напугаются-то, — подначивал самый старший. — Сейчас как выскочим да закричим!

На околице Алёнка остановилась: — Ну, дальше сами. Я домой побегу, а то мамка заругает. — И собралась было идти, как вдруг:

— А-а-а-а, у-у-у-у, эге-ге-гей! — Из кустов повыскакивали чудища без голов, белые, огромные. Дети остолбенели, а потом, дико завизжав, бросились в разные стороны: Аленка — в деревню, Даша с Серёжей — в сторону усадьбы.

Вопили они — кажется, не осознавая этого, — всю дорогу и остановились только у беседки, когда сил кричать и бояться не осталось.

— Что это было? — еле выговаривая слова и хватая ртом воздух, спросил Серёжа.

— Не знаю.

— Думаешь, это отстало?

— Наверное.

Дети пробрались через людскую на кухню, где добрый Данила Васильевич сунул каждому по булочке, и потихоньку направились в классную комнату.

— Даша, это что же — были домовые или ещё кто-то, о ком дед Пахом говорил? — спросил Серёжа у сестры.

— Я вот сейчас подумала и, наверное, знаю, что это было, — ответила Даша с расстановкой, будто решая задачку. — Помнишь, с нами на печи мальчишки лежали? Так мне кажется, это они и были: уж больно голоса знакомые. Сам посуди: станет что ли домовой дом покидать да по деревне бегать? У него и поважнее дела найдутся.

Сережа открыл рот, чтобы высказать своё мнение, но тут же замолчал: Даша крепко сжала его руку. Он недоумённо посмотрел на сестру, а потом проследил направление её взгляда. Из-под двери классной комнаты выбивался свет.

— Когда мы уходили, света не было, — прошептала девочка. — Значит кто-то туда зашёл и узнал, что мы не там. В доме поискали — не нашли. Ждут теперь… — Она на минуту задумалась, а потом решительно кивнула головой, как будто согласилась сама с собой. — Скажем, устали, пошли прогуляться по парку.

Дети толкнули дверь и, держась за руки, переступили порог. За письменным столом сидела Дуняша, а напротив, у классной доски — мисс Грин. Они оживленно беседовали, но, увидев детей, как по команде замолчали. Пауза длилась всего несколько секунд, а потом все заговорили разом:

— Мы ходили гулять в парк, — в один голос заявили Даша и Серёжа.

— Где это вас носило? Хорошо, что маменька не заглянула сюда, — попеняла Дуня.

— Как же вам, детки, не стыдно без спросу отлучаться из дому? — нахмурив тонкие брови и стараясь казаться грозной, тщательно выговаривала слова совсем не страшная мисс Грин.

— И нечего оправдываться, — повысила голос Дуня. — Мы с Норочкой, то есть мисс Грин, Елизавете Сергеевне ничего говорить не станем. Но я-то знаю, куда вы бегаете. Так вот, больше в деревню ни ногой! Времена нынче неспокойные. И пререкаться нечего — иначе маменька всё узнает. А сейчас брысь по комнатам. Серёжа, беги скорее, хорошо хоть твой дядька целый день на конюшне Хана своего ненаглядного обхаживает, а то досталось бы тебе по первое число.

***

Всё прошло гладко: никто не узнал об их вылазке в деревню. Даша, умытая и причёсанная, в мягкой ночной рубахе и чепчике, забралась под одеяло. Рядышком на стуле устроилась Дуняша с вязанием.

— Дунечка, — тихонько, провинившимся голосом позвала девочка.

— Ну, чего тебе, баловница?

— А правда, что бывают проклятые?

— Господи, да что же ты за слова говоришь! — вскинулась няня. — Никогда не произноси это вслух, грех ведь. — Она пересела на Дашину кровать. — Дай-ка перекрещу тебя и молитву прочту. «Богородице Дево, радуйся…» — начала она, а девочка одними губами повторяла слова любимой молитвы. Когда няня успокоилась и снова принялась за спицы, любопытство перевесило.

— Ну, нянюшка, вот нам дед Пахом сказывал про девушку, что в бане жила.

— Ах, вот ты о чём, — задумчиво протянула Дуня и на какое-то время замолчала. — Эту историю и мне мама рассказывала. Бывает такое. А ты спи давай.

Даша свернулась калачиком и, подложив под голову ладошки, задышала ровно и спокойно. Мерно стучали спицы в быстрых няниных руках. Где-то за печкой пел сверчок. Что-то большое и теплое заскочило на кровать и заурчало в ногах.

— Мурка, Мурочка моя, — сквозь сон прошептала девочка и уснула.

***

Весь день шёл дождь: в самый ранний утренний час, когда весь дом спал, первая осторожная капелька ударила в окно. Как будто проверяя, можно ли, прозрачные лёгкие дождинки одна за одной устремились на землю. Поморосили, намочив дворовые дорожки и яркую ещё осеннюю листву. С каждой минутой водная стена становилась плотнее. И наконец, без удержу набирая силу, струи обрушились на спящую усадьбу.

Первым проснулся Серёжа — он так ждал долгую прогулку по лесу, о которой они с сестрой сговорились накануне! Несколько дней стояло совсем не осеннее тепло, и мама не стала возражать. Мальчик подбежал к окну, откинул штору и, прижавшись лицом к стеклу, выглянул на улицу: на дворе хозяйничала непогода.

Серёже стало грустно: придётся целый день просидеть дома. Он снова забрался под одеяло — раз так, то и вставать ни к чему. Мальчик уснул, и ему привиделось, будто на дворе солнце, никакого дождя нет. Он стоит посреди леса, вглядывается в просвет между деревьями, а кто-то кричит:

— Эй, вставай, соня…

— Эй, вставай, соня, — приговаривал дядька Иван, расхаживая по комнате и подбирая с пола игрушки и вещи, — опять всё вверх дном. Меня вечерок всего и не было, а то бы я тебе…

— Ну-ка, Ванечка, постой, — Серёжа моментально проснулся, — а ведь ты вчера у Игривой задержался, неужели она…

— Да-да, — перебил мальчика Иван (которого Серёжа часто называл просто Ванечкой, ведь был он ещё молодой и совсем не походил на дядьку), — девять щеночков, все здоровенькие, крепенькие, отличные.

Серёжа так и выпрыгнул из-под одеяла:

— Вот здорово, щеночки! Непременно с Дашей придём сегодня на них посмотреть, — тараторил он, быстро натягивая одежду. — То-то дождь сегодня, гулять не пойдёшь, а тут вон какая радость.

Иван тщетно пытался поймать барчонка и поправить костюмчик, но тут он сам остановился как вкопанный:

— Слушай, а папенька как обрадуется — это же его любимица. Игривая, красавица наша. — И мальчик снова попытался начать кружение по комнате.

— Да остановись ты, пострел, ишь забегал! — Иван ухватил мальчугана за плечи и поставил перед собой. — Во-первых, маменька велела спускаться к завтраку через пятнадцать минут, во-вторых, сегодня приедет мсье Поль — знакомиться. И вообще, нечего ещё кутьков смотреть — они маленькие, слепые, никакого интереса. Вот погоди, подрастут — наиграетесь.

Но спорить с Сережей было бесполезно — он твёрдо решил отправиться после завтрака на псарню.

Как он и думал, за трапезой мама объявила, что никакой прогулки не будет, хотя ни Дашу, ни Серёжу не пугала перспектива промочить ноги — и пусть, зато весело!

Однако следующее сообщение заставило детей забыть о своей печали. Сегодня к вечеру должны были прибыть два важных гостя: мсье Поль — учитель для подросшего Серёжи и портниха с бальным платьем для Даши.

Со дня на день ждали и приезда Алексея Дмитриевича. Он планировал побыть несколько дней дома, потом вместе с дочерью отправиться на неделю к сестре Анне, помочь её супругу составить договоры с крестьянами, а затем ехать в столицу.

— Даша, у меня для тебя важное дело, — заговорщицки прошептал Серёжа, когда после трапезы все отправились по своим делам и сестра поравнялась с ним у дверей.

Он утянул её в нишу у окна, за большую пальму — место тайных совещаний.

— У Игривой щеночки родились!

— Вот это здорово, пойдем скорее к ней!

— Поэтому я тебя и позвал — надо пробираться осторожно, Ванечка не велел ходить, говорит, рано ещё смотреть.

— Ничего и не рано, идём.

Дети направились к крытой галерее, которая соединяла жилые и хозяйственные постройки. Алексей Дмитриевич был большим любителем лошадей и собак, хотя охота его привлекала мало.

— Пойдём сначала к Хану, он уже подрос, наверное, интересный, — предложил Сережа. — Папа мне его подарит на день рождения.

— Пойдем, — с лёгкостью согласилась Даша.

Хан был жеребёнком, рожденным от лучшего скакуна в конюшне, которого не так давно привезли из Англии. Граф всерьёз подумывал заняться продолжением породы. Хан действительно предназначался Серёже. В свой очередной приезд Алексей Дмитриевич собирался объявить, что выбрал для сына училище правоведения. Программа там сложная, надо знать языки, историю, потому и приглашён в дом отличный преподаватель.

В конюшне пахло тёплым деревом, лошадьми, сеном. Сквозь стены пробивался слабый свет, но всё же царил полумрак. Серёжа открыл дверцу стойла и подошёл к жеребёнку, который лежал у ног матери.

— Здравствуй, Звёздочка, здравствуй, Ханчик, — мальчик присел на корточки и погладил малыша. Тот уже привык к нему и сейчас лишь тихонько заржал, приветствуя друга. — Я тебе хлебушка принёс, мяконького. — Серёжа протянул по горбушке обеим лошадкам. Хан осторожно, одними губами взял лакомство, а дети гладили шёлковую гривку жеребёнка и его мамы.

Они некоторое время посидели в конюшне, понаблюдали за умелой работой конюха, а потом под дождём пробежали в соседнее здание.

На псарне, в отличие от конюшни, было шумно: весело перекрикивались парни, лаяли собаки. Игривая лежала на подстилке и, казалось, была очень довольна. Рядышком притулились все её малыши: кто посасывал маму, кто спал, а один, самый непоседливый, тыкаясь слепой мордочкой, пытался исследовать окрестности.

— Смотри, какой проворный, верно, отличным охотником будет, — подтолкнул Серёжа завороженно следившую за щенками Дашу.

— Да, — она протянула руку к Бродяге, как мысленно окрестила проворного малыша.

— Так, кто тут у нас? — послышался голос за спиной. Уперев руки в бока, над детьми возвышался Иван. — В доме все с ног сбились — куда же ребятишки подевались?

— Ну, Ванечка, мы же только одним глазком взглянуть пришли, — вытянулся Серёжа перед своим наставником-другом.

— Ладно уж. Это только Дашу маменька ищет — платье привезли мерить.

Даша хотела обидеться — значит, ей в дом возвращаться, а Сереже можно остаться? Но мысль об обновке захватила воображение: бальных платьев ей раньше не шили.

Серёжа остался на псарне — понаблюдал за щенками, поиграл с дворовыми мальчишками. Дождь не прекращался, сверкала молния и далеко за рекой гремел гром. Представив себя разбойниками, ребята облазили все кусты во дворе и, изрядно намокнув, направились греться на кухню.

Серёжа остался один. Он побродил по дому и решил подговорить Дашу на какую-нибудь забаву. В приоткрытую дверь мальчик увидел сестру: та стояла посередине комнаты на столе, вокруг крутились мама, Дуняша, мисс Грин и портниха. Девочку было не узнать — обычно её одевали в простые удобные платья, тем более что детские проказы часто оборачивались порванными рукавами и юбками. Сейчас перед Серёжей стоял маленький ангел. Тоненькая, высокая, она прекрасно смотрелась в белом платье с задрапированным лифом, пышной юбкой с кружевами и шёлковыми лентами. Тёмные вьющиеся волосы были распущены, в зелёных глазах плясали лучики веселья.

— Какая ты красивая, Дашенька, — не удержавшись, Сережа шагнул в комнату и сразу смутился.

— Конечно, сынок, ведь она на бал едет, — улыбнулась Елизавета Сергеевна.

— Да нет, не только для бала красивая — вообще красивая, — чуть слышно прошептал мальчик и выскользнул за дверь.

Он спустился в холл и тут, к большому удовольствию, оказался пойман в крепкие отцовские объятия — Алексей Дмитриевич с опозданием, но всё же выбрался домой. Серёжа крепко прижался к папиной груди: ему не хотелось говорить, просто сидеть так на руках у отца.

— Здравствуйте, Сергей, — послышался вдруг чей-то незнакомый приятный голос. Оказалось, граф приехал не один, а, как и обещал, привёз из столицы учителя. — Будем знакомы, я Поль Вальмон, ваш новый учитель.

Мальчик посмотрел на говорившего — почти такого же высокого, как отец, мужчину. Правда, в плечах он был не столь широк и выглядел намного моложе. Лицо француза ему понравилось — черты четкие, будто вырезанные умелым резцом, тонкий прямой нос, черные живые глаза и очень тёмные волосы.

— Мне тоже приятно. — Серёжа съехал из отцовских рук на пол и пожал руку гостю. — Папа, а там Дашенька платье примеряет, ей очень хорошо в нём.

— Ну, что ж, прекрасно, что всё готово. Побуду с вами несколько дней, а потом отправимся с Дашей к сестрице.

Глава 3

Санкт-Петербург, ноябрь–декабрь 1861 года

Туман, целиком заполнивший низины и слегка прикрывший все вокруг, делал предрассветный час более темным и неуютным. Казалось, за окном так холодно, что выходить наружу из тёплого дома вовсе не стоит.

Полусонную Дашу, которая так и норовила куда-нибудь улечься, одевала Дуняша. Выезжать нужно было очень рано, чтобы успеть на поезд. Но даже несмотря на возможность впервые прокатиться по железной дороге, девочка никак не хотела просыпаться. Накануне она долго пролежала в кровати с открытыми глазами, рисуя в воображении предстоящее путешествие. А вот сейчас хотелось только уткнуться в мягкую подушку и натянуть на голову одеяло.

— Господи, вот горе, ну, матушка, постой же спокойно, — причитала Дуняша, которая и сама была не очень-то рада ранней побудке. А ведь она уже успела и вещи вниз снести, и приготовить для господ снедь в дорогу. — Ну, кажется, всё, пойдем скорее вниз — уж завтрак готов.

На столе в малой гостиной дымился душистый чай в красивых фарфоровых чашках, комнату заполнял аромат свежей сдобы. Тётушка Анна Дмитриевна что-то оживленно рассказывала молодой англичанке, а та, соглашаясь, то и дело кивала в ответ.

— Ну, Дашенька, кушай пока с мисс Грин, да и поедем, — Алексей Дмитриевич Лидовской тактично выручил молоденькую гувернантку, которая не решалась прервать монолог хозяйки. Он был бодр, весел и как всегда безупречно одет.

Даша сделала несколько глотков, и сонливость потихоньку начала сменяться прежним восторгом предвкушения.

Наконец, посидев между тетушкой и папой «на дорожку», девочка первая бросилась к выходу, заставив поспешить гувернантку. Они уселись в карету и подождали, пока к ним присоединится граф: сестре непременно нужно было сказать ему что-то важное — а для неё важным было почти всё.

Всю дорогу до станции Даша не отрывалась от окна. Густой туман менял ландшафт, и было так интересно угадать, чем станут причудливые тени: деревом, домом или холмом. Потом вышло солнце: сначала оно казалось белым и холодным, но вскоре дымка рассеялась и по траве заплясали искристые лучики, отражаясь от прозрачных снежинок.

Путь был долгим, и, когда солнце поднялось достаточно высоко, Алексей Дмитриевич приказал кучеру остановиться. Путники вышли погулять и размяться после нескольких часов езды.

— Ой, папа, а я бы так и ехала, и ехала. И совсем не уставала бы, — звонко выкрикнула Даша, ухватившись за большую папину руку.

Граф, подхватив дочь с такой легкостью, как будто она была невесомой, пошел с ней к большому вязу, который стоял в нескольких метрах от дороги.

— Ну что ж, зато я устал, так что давай-ка пройдемся немного, а уж потом отправимся дальше.

На станции Алексей Дмитриевич отпустил карету, чтобы кучер прибыл домой засветло. Сами же путешественники отправились в ресторацию, где нужно было дожидаться поезда до Санкт-Петербурга. Всего за час нетерпение Даши дошло до предела: она извертелась так, что мисс Грин пришлось сделать ей замечание.

Но вот поезд прибыл. Паровоз показался девочке невероятно огромным добрым великаном, вагоны — великолепными домиками, а их собственное купе — просто восхитительной миниатюрной гостиной. Мягкая обивка так и просилась, чтобы ее погладили, натертые до блеска ручки вместо Дашиного лица отражали забавные рожицы, на столике нежно благоухали свежие цветы. Когда же состав пришёл в движение и тронулся в путь, она чуть ли не запрыгала от восторга. На каждой станции девочке непременно нужно было выйти. Даже сам этот процесс был ей по душе: важный проводник открывал дверь, по перрону чинно прогуливались пассажиры первого и второго класса, сновали туда-сюда мальчишки, предлагавшие нехитрый товар: булочки, леденцы или газеты.

— Даша, сейчас будет станция, на которой ты прогуляешься в последний раз перед Санкт-Петербургом, — стараясь казаться строгим, предупредил девочку Алексей Дмитриевич, когда поезд в очередной раз замедлил ход. — На улице уже темно, прохладно, так что, думаю, на сегодня тебе впечатлений хватит. — В душе граф радовался детскому непосредственному восторгу, который излучала дочь: ему как раз недоставало таких простых минут общения с детьми. И если бы Даша настояла, она могла бы гулять по платформам маленьких уездных городов хоть всю ночь.

***

— Господа, поезд из Москвы в Санкт-Петербург будет иметь стоянку тридцать минут. Приглашаем желающих посетить буфет, — звучал размеренный громкий голос с перрона.

Полутёмная станция быстро заполнилась желающими подышать воздухом, прогуляться и выпить чаю перед сном.

— Саша, хоть бы ты вышел из вагона, сколько же можно читать! — в очередной раз попытался уговорить Михаил младшего брата. — Ведь едем уже несколько часов, а ты всё сидишь, уткнувшись в книжку.

— Знаешь, Миша, я лучше почитаю.

— Ну, сын, хватит грустить, это важно, чтобы ты был представлен в доме Строговых. Да и мне нужно решить кое-какие дела с графом, — вступил в разговор князь Трубецкой, надевая френч. Они возвращались из Москвы, с похорон его отца. От отпуска, который Петр Андреевич испросил для них и себя, оставалось несколько дней, и можно было провести время вместе.

— Так бы и говорили, что вам это надо, отец, — пробормотал Саша и снова углубился в чтение. Он с таким трудом привык к учёбе, что хотел поскорее вернуться в корпус. Тем более, Костю отец приглашать в Москву не стал: сказал, мол, дело это семейное, да и невеселое. Он не подумал, что присутствие друга помогло бы сыну легче пережить трагическое событие: мальчик впервые так близко увидел смерть.

***

Следующее утро выдалось на редкость солнечным для северной столицы. Поезд прибыл на Николаевский вокзал почти без опоздания. Пока на перроне суетились пассажиры, встречающие, носильщики, граф не торопился покидать купе. Он не любил суеты. Даше же, напротив, не терпелось поскорее увидеть город, его широкие проспекты, каналы, Неву, о которых она столько слышала от старших.

На Знаменской площади в ранний час было немного наёмных экипажей, и, выбрав самый лучший, они отправились домой — на набережную Фонтанки.

Даша не сидела на месте, передвигалась от одного окна к другому: всё занимало её. Каменные многоэтажные дома, прохожие, спешащие по своим делам. Но в особенный восторг её привели Невский проспект с его сосновым настилом вместо привычных каменных мостовых и — витрины.

— Папа, смотри, какие игрушки! Ой, Норочка (она и не заметила, как мисс Грин посмотрела на неё большими строгими глазами, делая безмолвное замечание), — шляпки, шляпки, — тараторила она, когда они проезжали мимо модных магазинов. — Ну давайте зайдём хоть куда-нибудь…

Граф только задумчиво улыбался. «Как хорошо встречает тебя Петербург: обычно он не так приветлив. Тусклый, серый почти всю зиму, осень, весну. Не то что в нашем чудесном имении».

— Приехали, барин, — голос извозчика прервал размышления.

Уютный дом, построенный дедом в начале века, очень понравился и Даше, и мисс Грин. Их проводили в комнаты наверху, предназначенные для детей. Девочка, которую заботливая гувернантка с помощью молоденькой служанки Насти выкупала и нарядила в простенькое платьишко, не дожидаясь обеда, отправилась изучать новое жилище. На первом этаже она обнаружила просторный зал для приёмов, столовую, папин кабинет, откуда была сразу выдворена строгим секретарем, и, по запаху, кухню. На втором этаже были спальни и учебный класс с деревянной доской, старинным пианино и географическими картами на стенах.

***

По утрам Алексей Дмитриевич неизменно отправлялся в Министерство внутренних дел. С первых дней объявления воли крестьянам работы прибавилось — граф был одним из активных участников редакционных комиссий: сначала под руководством Николая Алексеевича Милютина, а после отставки товарища министра перешёл в подчинение Петра Александровича Валуева.

— Пришло донесение из Пензы? — первым делом спросил он у секретаря.

После того как в Казанской губернии развернулась настоящая драма, в министерстве стали более внимательно относиться к сообщениям с мест. Никто не хотел повторения Бездненских событий. Тогда в апреле в отдалённом селе объявился самочинный толкователь «Положения о крестьянах». Он как-то искажённо вычитал в царском указе, что на самом деле волю дали ещё три года назад, а помещики это скрывали. Что вся земля объявлена крестьянской и ничего из того, о чём твердят власти, исполнять не нужно: работать на барских полях, выкупать наделы, платить оброк в переходный период. Взбунтовалось больше десяти тысяч человек — они угрожали расправой местным властям, духовенству и знати. Пришлось высылать войска и применять оружие: толпа вела себя агрессивно и уже не воспринимала слов. Погибли простые люди, поверившие смутьяну.

Воспоминания больно кольнули сердце. Граф с единомышленниками и друзьями столько лет работал над проектом реформы, так горячо ждал перемен.

К счастью, после весенних волнений в некоторых губерниях, подобной катастрофы не повторилось. Сегодняшнее донесение касалось очередного отказа крестьян подписывать уставные грамоты: ох как сложно приходилось мировым посредникам!

Алексей Дмитриевич продиктовал подробную рекомендацию с ответами на все затруднения, изложенные в донесении, и засобирался домой.

***

Этот день запомнился Даше как один из самых счастливых в жизни. Отец вернулся со службы рано, и они вместе отправились гулять на Невский — заходили в каждый магазин, который привлекал внимание девочки. Она выбрала подарки всем-всем: маме, братикам, сестричке, любимым слугам, а ещё, тайно, папе. Объяснила, что красивая тетрадь очень нужна учителю танцев: Алексей Дмитриевич очень постарался скрыть улыбку, чтобы не выдать, насколько очевиден маленький секрет. В довершение граф повёл дочку в модный кафетерий, где они пили ароматный чай с вкуснейшими сладостями. Таких не готовил даже Данила Васильевич!

Даша заверила отца, что ни чуточки не устала, и упросила пойти в Летний сад. Они медленно бродили по пустым заснеженным аллеям, а Алексей Дмитриевич рассказывал девочке его историю.

— А что там? — Даша указала за решетку сада по другую сторону Лебяжьего канала, когда её внимание привлекли двое всадников. — Папа, а давай тоже покатаемся верхом, — забыла она про свой вопрос, провожая юношей глазами.

***

— Михаил, мне так надоел этот Летний сад, — угрюмо проворчал Саша, которого брат с трудом уговорил составить компанию на верховой прогулке. Его не радовал даже тот факт, что декабрь выдался на редкость солнечным.

— Хорошо, давай просто проедемся по Марсову полю, — не стал возражать Михаил, и они, обогнув решетку сада, проехали мимо главных ворот. — Но, может, хватит печалиться: мы не так хорошо знали дедушку. А то ты и мне настроение испортишь.

— Хорошо, я попробую, — сдался Саша, — но при условии, что ты возьмешь меня с собой в полк.

— Решено.

***

— Граф Алексей Дмитриевич Лидовской с дочерью, — объявил распорядитель бала, и они вошли в большой зал дворца Строговых. Великолепие интерьеров (а ведь видны были лишь широкая парадная лестница с причудливыми коваными перилами и зеркальная галерея), множество незнакомых лиц, непривычная торжественность обстановки заставляли Дашу крепче сжимать отцовскую руку. Она смотрела вокруг широко открытыми удивленными глазами. И единственным желанием было не отходить от папы ни на шаг.

По дороге граф рассказывал Даше о своём друге и его дочери, в честь именин которой устраивался праздник. Накануне они вместе выбрали подарок — очень красивую музыкальную шкатулку, украшенную драгоценными камнями. И Даша даже подумать не могла, что ей будет так страшно на столь долго ожидаемом торжестве.

— Ну, что ты, глупенькая, — тихонько уговаривал граф дочку, попутно раскланиваясь со знакомыми, — не робей, сейчас поздравим Катеньку, потом начнутся танцы. Кстати, первый — за мной.

— Да, да, папочка, я, наверное, всё время с тобой буду. Ты меня никому не отдавай.

Граф только улыбнулся и повёл дочь знакомиться с виновницей торжества. А потом зазвучал полонез.

Оказывается, всё было не так уж страшно. Никто не пытался увести Дашу от отца, не задавал трудных вопросов. Катенька Строгова, хрупкая улыбчивая девочка, сразу ей понравилась. Освоившись, Даша принялась внимательно разглядывать зал. Ничуть не заботясь, прилично ли это — стоять, запрокинув голову, она внимательно рассмотрела живописные росписи с античными сюжетами и богатую узорную лепнину потолков. Особенно впечатляющими показались огромные окна и яркий свет люстр, которые сияли сотнями зажженных свечей.

Объявили вальс, который они с графом решили пропустить. И вдруг:

— Позвольте пригласить вашу спутницу, — напротив остановился красивый (по мнению Даши) высокий мальчик лет тринадцати.

— Даша, если ты не против, — начал граф, но потом внимательно взглянул на дочь и твёрдо ответил, — позволяю.

Кавалер, согласно этикету, поклонился, Даша присела в реверансе — и они закружились по блестящему паркету среди других пар.

***

Саша Трубецкой сразу выделил Дашу среди остальных девочек. Для него такой бал был не внове: сначала он принимал участие в домашних праздниках, на которые приглашали родственников и близких знакомых. Потом стал посещать ежегодные выпуски школы модного учителя танцев. И наконец, балы в Пажеском корпусе. А вот в глазах незнакомки он увидел удивление и робость, выдававшие новичка. Этот взволнованный взгляд и привлёк его. Стройная изящная девочка с живыми зелёными глазами с неподдельным интересом рассматривала окружающих. Она без конца поворачивала голову, и только причудливый кружевной бант не давал её тёмным вьющимся волосам свободно рассыпаться по плечам. После открывшего бал полонеза, который девочка, видимо, танцевала с отцом, Александру ужасно захотелось пригласить её на вальс.

— Вы впервые на балу, — начал он традиционный обмен любезностями, но почему-то сразу понял, что сейчас этикет можно не соблюдать. — Мне тоже было страшно в первый раз.

— Правда? — видимо удивилась девочка, и он почувствовал, как расслабилась в его ладони маленькая рука.

— Конечно.

— Ой, и мне так страшно стало, когда мы с папочкой вошли в зал. А ты, то есть вы, тоже здесь с кем-то?

— Не смущайся, можно и на «ты», — улыбнулся Саша. — Да, с отцом и братом. Но им, похоже, не до меня. Папа, как обычно, занят делами. «Почему я это ей говорю?» — подумал он, но сразу же забыл об этом: девочка, казалось, не считала подобные темы запретными.

— Да? А мой папа почти всё время проводит со мной: показывает Петербург, я же здесь впервые.

— Нравится?

— Очень.

— Приятно слышать. Не все могут так уверенно сказать, что город принял их хорошо.

Даша хотела поинтересоваться, что это значит, но тут музыка стихла, и спутник проводил её на место.

Саша сразу отправился на поиски отца, чтобы официально представиться графу (фамилию он не запомнил или не расслышал, что, впрочем, не казалось сейчас таким уж важным). Князя нигде не было, а Михаил в перерыве между танцами небрежно бросил: «Он с хозяином дома удалился в кабинет — у них важный разговор».

Пришлось ждать. Поискал глазами девочку — та снова выводила фигуры менуэта с отцом. Наблюдая за ними, мальчик грустно улыбался: его отношения с родными не были столь непосредственными и доверительными.

Закончились танцы и начались приготовления к небольшому концерту, для которого были приглашены артисты, когда к Саше подошёл брат и настойчиво потянул его к выходу: «Идём, нам пора».

— Но ведь праздник не завершён. — Саша не собирался уходить, не узнав побольше о понравившейся девочке.

— Ты же вообще не хотел ехать, что тебе в том? — удивился Михаил.

— А теперь вот хочу остаться.

— Идём, отцу не понравится твоё поведение, — начал раздражаться тот, но потом понимающе прищурился и улыбнулся: — А-а, девчонка какая-то приглянулась.

Саша вспыхнул и решительно зашагал к выходу — не хватало еще насмешек брата.

***

Даша как раз оглянулась, когда её партнер по танцу проходил мимо, видимо, стараясь не отстать от какого-то юноши. Показалось, что, поймав её взгляд, он замедлил шаг. Какое-то мгновение дети смотрели друг на друга, но потом мальчик заторопился к выходу.

«Какой странный, — подумала Даша, наблюдая, как рассаживаются гости и готовятся к выступлению артисты, — хотя и очень милый. Жаль, что я не знаю, как его зовут».

— Дочка, вы с Катей садитесь вот сюда, а я пока с Василием Григорьевичем пройду потолковать о делах. Хорошо?

— А концерт?

— А ты мне потом всё расскажешь. — Папа был серьёзен, и Даша решила, что не нужно его задерживать.

***

В не очень спокойное время пришлось устраивать детский бал. Однако дела не должны отвлекать от жизни повседневной, рассудил Василий Григорьевич Строгов, и князь Лидовской был с ним согласен.

— Что у вас в имении, Александр Иванович? Разобрался сельский мир с Положением? — прозвучал вопрос, который (и это не было преувеличением) волновал в эти дни дворян во всех уголках огромной Российской империи.

— Нет, Юрий Федорович. Помните, я писал, что ещё в апреле своим крестьянам растолковал новый порядок? Так они первым делом утвердились в том, что раз воля, то и работать на хозяйском поле не надо. Кое-как на оброк сговорились, да и то не все платят. И много стали, прямо скажу, воровать.

— Так за это и наказывать можно. Что же вы не пресекаете? — вступил в разговор Алексей Дмитриевич Лидовской.

— Можно-то можно. Да ведь по-новому закону власть не успели установить: к кому обращаться? По старинке тоже действовать больше нельзя, да и не было такого заведено у меня, скажу по совести: я против физических наказаний, — принялся объяснять Кошелёв. — Так ведь они не просто тащат, они Положением себя оправдывают. Не поверите, помните, написано: «Пусть они тщательно возделывают землю и собирают плоды ея». А плоды, говорят, в садах. А сад барский: так можно там собирать плоды-то. Хороший урожай яблок был, признаюсь, да едва для личных запасов варенья хватило — не то что на продажу.

— Но это же всё от необразованности. Мужички не понимают элементарных значений слов, — невольно улыбнулся такому народному толкованию Самарин.

— И то верно. У нас и вовсе казус вышел, когда священник читал Положение. Старик видит плохо, разбирал по слогам: «О, сени!» — вместо «Осени себя крестным знамением». Так народ долго потом уверял, что было написано о сене и от них что-то утаили, — добавил своё наблюдение Михаил Иванович Хилков, мировой посредник Бежецкого уезда.

В 1860 году князь отправился в путешествие по Америке, где увлёкся железнодорожным делом. Перед отъездом он раздал почти всю землю крестьянам и, когда ему сообщили о начале реформы, счёл долгом вернуться на родину. Это был молодой 27-летний мужчина с очень светлыми голубыми глазами и располагающей доброй улыбкой.

— Не знаешь, смеяться или плакать от всего этого, — задумчиво протянул Александр Иванович. — Боюсь, как бы только голода не случилось. Этим летом худо-бедно работали на полях. Да и то не все выходили, не старались. И рад я был дождям, потому что могли и пожечь посевы — такие порой настроения опасные начинали ходить.

— Смеяться-то нечему. Ведь не подписывают уставные грамоты ни в какую. Даже с самыми лучшими помещиками, с которыми жили хорошо, не хотят разойтись. Мол, верить — верим, но хотим посмотреть, как у других дело пойдёт. Вдруг ты нас никогда не обманывал, а сейчас и обманешь, — ответил Михаил Иванович.

— Я всё вспоминаю теперь Карловку великой княгини Елены Павловны, — после продолжительной паузы, в которую собравшиеся обдумывали услышанное, решился высказаться хозяин дома. — Ведь удалось же ей ещё в 1857 году, когда и проектов мало кто писал, освободить мирно до пятнадцати тысяч душ с землей.

— Как Положение объявили, она за границу уехала — столько сил положила в последние недели, чтобы всё устроить, здоровье сильно расшаталось, — вздохнул Александр Иванович. — Полагаю, удалось, потому что во все прежние годы крестьянам уделяли много заботы: они уже были почти свободны. Да и местность небольшая, людей не так много, все знакомы между собой. Волнениям неоткуда и быть.

Именно в салоне Елены Павловны граф Лидовской вновь сблизился со старым своим товарищем Василием Григорьевичем Строговым. Для России, ещё и николаевской, её кружок был явлением исключительным. Жена великого князя Михаила, родного брата императора, оказалась настолько деятельной, что не могла довольствоваться придворной жизнью. Образованная и умная, она, казалось, интересовалась всем. А положение императорской невестки позволяло постоянно пополнять знания. Профессора читали ей лекции по лесоводству и медицине, учёные составляли обширные записки по интересующим темам. Она никак не хотела мириться с крепостным рабством и потихоньку настраивала умы русской аристократии на скорейшую его отмену.

Имея сильный характер, горячий темперамент и смелый ум, она собрала в своём кружке людей, которые стали главными деятелями грядущих реформ. В Михайловском дворце Санкт-Петербурга встречались и строили планы Николай Алексеевич Милютин, князь Владимир Александрович Черкасский, публицист Юрий Федорович Самарин, юрист Василий Васильевич Тарновский. После неудачи в Крымской войне 1853–1856 годов в императорской семье царила растерянность. Император Николай I передал сыну страну в весьма плачевном состоянии. И только тетушка Александра II, Елена Павловна, точно знала, что нужно делать. Общественную идею она поставила выше самолюбия — и подружилась с Яковом Ивановичем Ростовцевым, которого в 1857 году привлёк к делу освобождения император. А ведь именно Ростовцев много лет назад настроил великого князя Михаила Павловича против юной жены из-за личной к ней неприязни. Для дела мудрая Елена Павловна превратила врага в друга…

***

Как и обещал князь, в училище Саша вернулся через две недели. За несколько дней, проведенных дома после бала, он так и не решился поговорить с отцом о занимавшем его предмете. О Даше. Теперь же оставалось только ругать себя за излишнюю гордость. Или робость. Конечно, ему хотелось побольше узнать о девочке, но он боялся насмешек: если Михаил позволял себе шуточки, мог оказаться неделикатным и отец.

В училище Сашу с нетерпением дожидался Костя. Перемена в друге привела мальчика в недоумение: тот совсем не хотел говорить с ним. И дело было не в семейных делах — о поездке в Москву Саша рассказал сразу. Попытки выведать истинную причину грусти не увенчались успехом, и Костя задумался, чем бы занять друга. Вскоре решение было найдено.

— Саша, знаешь, что мне Иван рассказал?

— Что? — нехотя откликнулся Саша, чтобы не обидеть товарища.

— Он вскоре отправится в Европу по поручению министерства. Будет изучать правовые системы разных стран. Представляешь, как здорово?

Однако Сашу новость почти не заинтересовала. Он не засыпал Костю вопросами, как тот ожидал.

Это вывело Костю из себя: он обиделся на друга и потому не стал церемониться.

— Что случилось с тобой за две недели отпуска? Тебя будто подменили! — почти выкрикнул мальчик. — Немедленно рассказывай! Сколько можно скрытничать?

На этот раз Саша сдался. Уговоры и просьбы можно было проигнорировать, но всплеск эмоций встряхнул его. И он поделился с Костей своей печалью.

— Ни фамилии не знаю, ни где живёт, только имя, — подытожил он.

Говоря по правде, Костя ожидал чего-то иного. А тут… Подумаешь, девчонка. Вслух, конечно, он этого не сказал: зачем обижать друга.

— Ладно, будем думать вместе, как тебе помочь, — подбодрил он друга, — а сейчас пойдём готовить уроки. Да, и от тебя заждались статью для журнала: ты же обещал написать очерк по сочинениям Тацита.

На самом деле Саша внимательно слушал Костю. Он прекрасно понимал, что тот желает развлечь его. Осознавал и то, что пора перестать хандрить: сделать-то он всё равно ничего не мог. Оставалось только бережно хранить в душе образ зеленоглазой непосредственной девчушки. Возможно, когда-нибудь он снова встретится с ней. И тогда уж в первую очередь узнает все подробности.

***

Даша не скрывала восторга от бала: так долго ожидаемый, он не только оправдал, но и превзошел её мечты.

С первых же дней в столичном доме она подружилась со всеми слугами, и они стали основными слушателями, с которыми Даша охотно делилась впечатлениями — обычно во время завтрака или обеда на служебной кухне, где девочка проводила много времени в отсутствие отца. Во всех подробностях описывала она убранство дворца, наряды присутствовавших, концерт и последовавший за ним ужин. Но самым любимым моментом, конечно, были танцы. С папой танцевать было приятно и легко. А вот с незнакомым мальчиком… С каждым разом описание этого вальса обрастало всё новыми деталями. Сначала всё было обычным. Потом:

— Кажется, я догадалась, это был не просто один из приглашённых, — она задумчиво покрутила пальчиком локон, — это был один из великих князей. Он прибыл инкогнито.

Так потом она и вспоминала этот бал — как место, где танцевала с принцем.

Граф был очень доволен, что Даше понравился Петербург. Ему было приятно присутствие дочери, которая скрашивала холостяцкое одиночество.

— Послушай-ка, малыш, — обратился он к ней через несколько дней после бала, — тебе действительно нравится жить в столице?

— Конечно, здесь очень интересно. И совсем не так, как вы с мамой рассказывали, не уныло и серо.

— А тебе хотелось бы учиться здесь, скажем, в Смольном институте? Помнишь, я ещё показывал его на прогулке.

— Наверное, это интересно, — дочь посмотрела на него так доверчиво, что он не стал скрывать от неё правила этого учебного заведения.

— Учителя там работают очень хорошие. Но есть один нюанс: жить нужно будет в пансионате, а навещать тебя мы с мамой сможем в отведённые дни. Возможно, скоро мы все переберемся в этот дом. На лето будем ездить в усадьбу, — граф замолчал, заметив, что девочка начала сомневаться в привлекательности Смольного. — Я говорил с графом Строговым. Его Катеньке тоже пора учиться. Так что мы решили, вернее, подумали, что вместе вам будет легче привыкнуть к новой обстановке.

На этом обсуждение темы пока закончилось. Тем более что предстояло обсудить задумку с Елизаветой Сергеевной, которая могла и не согласиться с решением супруга.

Прошло несколько дней. Алексей Дмитриевич всё больше времени уделял работе и меньше — дочери. А потом заметил, что Даша начала скучать. Наконец однажды, когда отец пришёл пожелать спокойной ночи, она тихонько попросила:

— Папа, а давай поедем домой.

Граф ждал этого. Ведь как бы интересно ни было девочке с ним, рано или поздно она заскучала бы по маме.

— Конечно, поедем, — ответил он и погасил свечу.

ЧАСТЬ 2
Время терять и время находить

Глава 1

Санкт-Петербург, осень–зима 1863 года

С самого первого августовского дня в Смольном Даша решила, что непременно станет записывать мысли, наблюдения и впечатления в дневник. Их было так много, что времени на обдумывание не оставалось: на бумаге разложить события по полочкам было проще.

Папа много рассказывал про удивительного человека, из-за которого он задумал определить Дашу в институт, — Константина Дмитриевича Ушинского. И очень огорчился, когда тот уволился с должности в апреле 1862 года — за несколько месяцев до её поступления. Однако, посоветовавшись с супругой, Василием Григорьевичем Строговым и товарищами по министерству, он всё же решил не отказываться от замысла.

— Программа останется той, которую разработал Константин Дмитриевич, к старым порядкам возврата нет. Ведь до казусов доходило: оказывалось, что выпускницы, пусть и редко такое случалось, читать не умеют. Теперь не так, — порассуждал он вслух, а потом спросил у Даши: — Ну что, дочка, будешь учиться в столице?

Она ответила утвердительно и в конце июля вместе с папой снова поехала в Санкт-Петербург — держать экзамен. По итогам и она, и Катя Строгова попали сразу в четвертый класс. К большой радости Даши, осенью в столицу переехала вся семья — так что мама с младшими нередко навещали ее.

Девочке было очень любопытно, что же такого сделал загадочный Ушинский, имя которого в стенах института почему-то произносить не разрешалось. Папа тоже несколько раз повторил (знал, что дочка любопытная): не расспрашивай, пожалуйста, взрослых.

Впрочем, мало кто из новых подруг был так же озабочен прошлым института: угнаться бы за программой, усвоить множество непривычных правил.

Но однажды на прогулке Даша услышала, как одна из старших девочек тихо произнесла запретное имя. Она приметила говорившую, набралась решимости и через неделю подошла, чтобы познакомиться.

София Заидова перешла в пятый класс и целых два года училась при инспекторстве Ушинского.

— Какие поначалу были занятия увлекательные: разрешалось прямо на уроке вопросы задавать. Я вот очень много читаю, но до института (это я после поняла) всякие глупости любила: приключения и бессмысленные истории. А здесь мы и вовсе не получали книг — нам учитель отрывки, которые ему понравились, зачитывал. Да только всё из иностранных писателей, такое отвлечённое, сентиментальное: в жизни так и не бывает вовсе. Я ведь Пушкина и Гоголя поначалу даже и понять не могла. А Василий Иванович так просто разъяснял: кто, почему и как действует в их повестях. Оказалось, что «Евгений Онегин» — подлинное чудо! — София помолчала. — А потом всё переменилось не в лучшую сторону: вопросы задавать запретили. Эх, девочки, вам бы на годик раньше поступить.

В другой раз она передала, как могла, некоторые идеи Ушинского. Он успел прочитать несколько лекций, и те девушки, что их слышали, записывали и делились заметками друг с другом.

— Представляете, так и сказал. Надо учиться, добиваться права получать высшее образование, а потом быть наставницами молодых поколений.

— Высшее образование? Да нам бы институт окончить! — хихикнула было Настя Русова, но на неё посмотрели так, что девочке расхотелось насмешничать.

***

Полтора года пролетели незаметно. Даша пока не могла решить, какие предметы привлекают её больше. Ей нравились и словесность, и математика, и даже, что вызывало восхищение Кати, физика. Естественные науки только-только появились в программе института: раньше попечители считали их ненужными для девочек.

— Ох, Даша, пока ты объясняешь, мне понятно, а самой никак не разобраться, — сетовала Катя. — Если бы не ты, быть мне в отстающих.

— Ничего, Катенька, потихоньку всё освоишь. А меня вот восхищают твой музыкальный дар и глубокое понимание литературы.

Девушки засиделись за уроками, а когда поднялись в будуар, стали свидетелями бурной дискуссии.

— Эти поляки много о себе возомнили! Хотят нашу землю отобрать. Да к тому же так подло себя ведут — убивают не только наших солдат, но и своих собственных земляков! — горячилась Зина Измайлова. Она сегодня вернулась из короткого отпуска, куда её отпустили повидаться с отцом. После ранения тот отдыхал в кругу семьи. Видимо, девочка передавала сейчас его слова.

— А я читала, что Герцен за поляков, — возразила было Медея, дочь греческого посланника, но на неё зашикали со всех сторон.

— Герцен — предатель, так в «Русском вестнике» сказано, мне брат объяснял, — ответила за всех Катя Строгова. — А ещё сказал (он ведь студент университета и во всём хорошо разбирается), не надо нам пока об этом думать, а надо учиться и развивать критическое (она старательно выговорила недавно заученное слово) мышление.

На неё посмотрели с нескрываемым восхищением.

— Девочки, что это вы расшумелись? — В комнату заглянула наставница Любовь Семёновна. — Быстро все в постели и спать.

***

Из дневника Даши Лидовской

1 декабря 1863 года

У меня накопилось очень много вопросов: девочки шепчутся про поляков, революцию, Чернышевского. Хотя, если честно, мне совсем не близки рассуждения про социализм, которыми так увлечена София. Она, конечно, старше и умнее, и читает журналы, которые приносит ей брат.

Про Польшу, к слову, София очень горячо рассуждает. Говорит, мол, не особо она любит поляков, но сочувствует их желанию вернуть себе родину. Даже страшно становится: ведь там бедные русские солдаты кровь проливают. Но она увлечена историей XVIII столетия и считает, что до такого положения нас довела неверная политика Екатерины II.

Учителя об этом молчат. Катя говорит: надо будет Владимира расспросить при случае. Всё же он студент и знает больше нашего.

12 декабря

Скоро рождественские каникулы!

Все девчонки как с ума посходили — ждут не дождутся, когда их заберут домой. Некоторым родители пообещали первый выход в свет, и разговоры об этом не умолкают допоздна — пока Любовь Семёновна не заглянет в дортуар и не сделает замечание.

Мы с Катенькой решили этот сезон пропустить — что нам балы, когда папенька позволил ей отправиться к нам в гости, в имение. Папа взял отпуск на службе — так что всей семьей едем в любимое Рождествено!

Настя Русова и Зина Измайлова посмеиваются над нами, говорят, мы боимся оконфузиться на новогоднем балу у кадетов и потому уезжаем раньше. Смешно и слушать этот вздор. Это ведь мы с Катенькой получаем лучшие результаты в танцевальном классе, а их имена вечно идут в конце списка. А впрочем, пусть шепчутся!

Вот хочу описать очередную проказу — думаю, годика через два смешно будет и вспоминать о наших «страшных тайнах». На днях во время прогулки мы потихоньку отстали от своих и забежали в кондитерскую. Набрали сладостей, пирожков, лимонаду и вечером устроили пир. У Вареньки был день рождения. Родители снова не смогли ей ничего прислать. Жалко её — такой блестящий род, а отец оставил их без содержания: только долги и кредиторы.

Когда вечеринка закончилась и все уснули, мы долго ещё шептались втроем и Варенька по секрету рассказала, что её скоро должны забрать из института: доучиваться не на что. Поплакали вместе, а потом решили, что я и Катенька поговорим с отцами — надо же что-то делать. Мы все непременно хотим стать учительницами — нельзя, чтобы Варя осталась без аттестата.

Я иногда заговариваю с мамой о своём намерении, она прямо не отвечает, но и не запрещает. А как запретит? Время теперь другое: девушки не могут оставаться обитателями гостиных — нежными барышнями, какими их раньше делали. Впрочем, мама не такая. Она очень много знает, и переводы с английского и французского делает для младших, и сказки для нас сочиняла. Вот бы её уговорить отправить что-нибудь в журнал.

15 декабря

Ах, как я виновата. И сделать ничего уже нельзя. Катя и Варя успокаивают: мол, мы все виноваты, что же так расстраиваться. Но это не утешает.

У нас несколько месяцев назад появилась совсем молоденькая горничная Дуня. Это имя, как у моей нянюшки, повлияло на моё к ней расположение. Теперь вокруг (не в институте, конечно, а там, на свободе) только и говорят, что каждый имеет право на образование. Я тоже так думаю. И потому стала иногда Дуне рассказывать что-то из уроков и показывать буквы — уж очень ей хотелось научиться читать.

А Зина решила (и Настю подговорила, та сама бы не надумала такое) подшутить над девушкой. Слышу я, как они серьёзно объясняют Дуне, что вышел новый указ: все теперь учиться могут. И завтра, мол, надо прийти, занять место в классе. И тетрадь ей дали, и перо.

Я слышать слышу, а сама из греческого трудный отрывок перевожу — не вникаю сильно в их разговор. Подумала было, что надо с Дуней поговорить, чтобы всерьёз не принимала такое, да сразу и отвлеклась. Смотрю — она уж ушла. Надо бы догнать, объяснить, да не такая же она наивная, верить этим болтушками. Как же я ошиблась!

Утром бедняжка явилась на урок. И надо же, что попала именно к Константину Петровичу — а он недобрый и простолюдинов не любит. Так унизительно (и вежливо, главное, с улыбочкой своей холодной) принялся объяснять Дуне, что низшим слоям грамота ни к чему, особенно женскому полу.

Другой, может, и не передал бы дальше эту историю, а этот и к инспектору не поленился съездить. Скандал был… Выгнали Дуню с места. Как она плакала, как просила оставить! Ведь она старшая в семье. Отец всё болеет, на фабрике из последних сил работает, а мама умерла. И трое младших.

Девочки тоже поняли, что дурно поступили, да поздно.

А я виновата: промолчала, не предупредила. Ведь Дуня ко мне привязалась и надеялась, что заступлюсь: так смотрела, когда учитель ей в классе свои дикие рассуждения высказывал, и потом, когда объявляли, что увольняют (а это прямо у нас в будуаре было). Да кто ж меня послушает? Я было завела разговор с Любовью Семёновной, но она только посочувствовала. Хоть за стенами жизнь меняется, здесь к воспитанницам относятся как к несмышлёным, не понимающим жизни барышням.

21 декабря

Сегодня начали приезжать за воспитанницами из других городов, кому добираться долго. Скоро и нам ехать. Уроков уже нет, так что мы развлекаемся сами. Утром играли на улице. Снега много, и совсем не холодно. Затеялись возиться с малышами: и им интересно, и нам.

После обеда взяли книги и читали очень долго. Так уютно, устроившись в кресле, смотреть в окно: на улице мороз, тучи наползли, а у нас в зале светло, печка натоплена.

Я принялась за роман Чарльза Диккенса «Лавка древностей». Читаю и плачу украдкой: Дунечку вспоминаю. Как дети беззащитны в страшном мире… Да и не только дети, все бедняки. А ещё меня с первых страниц поразило имя девочки — Нелл. Почти как Нелли из «Униженных и оскорблённых» Фёдора Михайловича Достоевского. Обе, бедняжки, хоть и из разных стран, но с очень похожей судьбой. Они рано столкнулись с несправедливостью и жестокостью взрослой жизни. Обе заботятся о стариках — своих дедушках. Надеюсь, у этой истории финал будет не такой печальный, как в жизни с нашей несчастной горничной. Что-то с ней будет?

А Катя не хочет ничего грустного знать. Потому, говорит, лучше стихи, чем романы. Часто вижу у неё томик Пушкина. Кажется, уж всего наизусть знает!

23 декабря, Рождествено

Вот и прибыли домой! Ах, как же здесь хорошо! На станции нас встретили на санях. Укутали в тулупы, и понеслись наши троечки по снежной дороге. Пока ехала, решила непременно вечером устроиться на широком подоконнике библиотеки (любимое моё место) и описать сегодняшний необыкновенный день.

Ночью, когда поезд мчал нас из столицы, падал снег. Именно падал, а не шёл. Потому что казался он таким тяжёлым, как только что постеленная перина, и таким лёгким, как нечаянно выпавшая из неё пушинка. И казалось, что мы никуда не доедем: замрём посреди ровного поля и нас — всех пассажиров — накроет и убаюкает матушка-метелица.

Так я и уснула, глядя в окно на это бесконечное кружение, а утром оказалось, что мы благополучно выбрались из снежного плена. На станции было тихо: звёзды, большие и яркие, мерцали низко над головой.

Нас с Катенькой устроили вместе, и так-то весело было лететь на санях! Вокруг ни звука — только полозья скрипят по снегу. Сначала ехали медленно, и мы тихонько шептались, строили планы на предстоящие дни. Когда солнце показалось на горизонте, папа приказал прибавить ходу. И мы неслись, и столпы блестящих тонких снежинок выбивались из-под полозьев и прозрачным искрящимся узором уносились в нежно-голубое небо.

В имении старые слуги собрались встречать нас: для тех, кто уже не может работать, папа устроил несколько домов, где они живут под присмотром. Столько было радости, особенно когда из теплого плена саней высадили Танечку и Илюшу. Он такой забавный и так напоминает мне Серёжу в его возрасте. Как же редко я их всех вижу!

Мы с сестрёнкой и с Катей будем делить нашу старую детскую спальню. Я показывала гостье дом: водила из комнаты в комнату и так живо вспоминала то последнее вольное лето, когда я ещё была маленькой проказницей, а не лучшей воспитанницей Смольного.

За столом собрались все: и мисс Грин, которая после моего отъезда стала гувернанткой у Тани, и мсье Поль — он теперь учит Илюшу. Серёжа стал совсем взрослый: как же, он теперь студент Императорского училища правоведения, где учился папа, и очень этим гордится. Жаль, что мы редко общаемся, а раньше бегали друг за дружкой как привязанные.

Сейчас поздно, все спят, а я пробралась потихоньку сюда — хотя, пожалуй, и мне пора.

3 января 1864 года

Утром решили строить снежную крепость. Это всё папа и Серёжа придумали — вояки! Ну, малыши сразу загорелись — крошки, а туда же.

Выбрали место — на поле за парком. Папочка и мамочка строить не стали, но дали нам в помощь несколько слуг, да и мальчишки деревенские в стороне не остались. Словом, приступили. Солнце светит ярко, снег белый, искрится — то-то хорошо! Мы, конечно, и в снежки поиграть успели — не утерпели до конца работы. И вот как-то получилось, что мы с мсье Полем оказались вместе — в одном лагере, остальные нас окружили, а мы отбивались-отбивались, отступали-отступали, да и свалились вместе в сугроб. Сидим, смеёмся. А он смотрел на меня, смотрел и вдруг смеяться перестал, а улыбается так грустно и говорит: «А вы, Дашенька, совсем взрослая барышня стали. Да ещё к тому же и красавица». Встал, руку мне подал и стал аккуратно так отряхивать снег с шапки, с плеч, а потом пошел прочь.

Я тоже стала его украдкой рассматривать. Так вот. Он такой высокий, почти как папа. Стройный, но сила в нём чувствуется большая. А глаза — серые и глубокие, что ли. Заглянешь в них и ясно становится, что он добрый и умный. Не знаю, как это объяснить…

В полдень отправились обедать и сушиться: одежда мокрая, волосы мокрые, Дуняша ругается: вот, говорит, простудитесь и все каникулы будете в постели лежать. Но как же можно заболеть, когда так весело? Нет уж, никак нельзя!

Штурм крепости назначили на два часа. Поделились на нападающих и защитников. Мы защитники: мама, я, Катенька, Илюша и для усиления — мсье Поль. Папа, Серёжа, Танечка, Норочка — нападающие. Деревенские мальчишки тоже разделились между собой.

Папа с Серёжей разработали свою тактику — это они так потом нам за ужином рассказали: пока мальчишки и Таня с Элеонорой бросились на лобовой штурм, они незаметно обошли нас и ударили в тыл. Мы долго не сдавались, держали круговую оборону, а потом закончились снежки и пришлось признать поражение. Затем мы оказались за стеной и был наш черёд нападать. Да только никудышные из нас вояки — не удалось нам отыграться.

Усталые, голодные, но очень довольные забавой разбрелись все по дому, каждый в свою комнату. Маленькие и ужина не дождались — уснули. Катенька из-за стола пошла к себе, а я — в библиотеку.

10 марта, Смольный институт

Всё никак не привыкну к этому правилу — вставать в шесть утра. Конечно, день, если проснуться рано, получается длиннее, больше можно узнать нового, научиться чему-нибудь интересному. Но всё же, всё же.

Иногда это не так тяготит — особенно поздней весной, когда солнце ярко светит в окошко. А вот в такой день, как сегодня, — пасмурно, идёт что-то среднее между снегом и дождем — бр-р.

Не одна я такая — смотрю, девочки тоже неохотно расстаются с тёплыми одеялами.